Этноязыковая картина мира в текстах русского фольклора (на материале народной сказки)

2) Иногда старик со старухой, которые не могут уже стать родителями в силу возраста, добывают себя дитя каким-либо необычным способом (лепят из снега или из глины - «Снегурочка», «Глиняный парень», создают из дерева - «Терешечка» - или собственной плоти - «Мальчик с пальчик»). Но возможен и абсолютно реальный выход из положения: взять ребенка на воспитание. При этом в сказках отмечаются и «подводные камни» такого решения: Жил-был старик со старухою; у них не было детей, а взяли к себе приемыша. Когда приемыш вырос, то люди сбили его отойти от них («Жар-птица и Василиса-царевна»).Описанная ситуация предполагает не столько неблагодарность, сколько неопытность ребенка, которого подтолкнули оставить приемных родителей посторонние. Сказка не говорит об их враждебности или недоброжелательности, они именуются просто людьми, однако в контексте актуализируется в значении слова фоновые коннотативные семы `чужие', `посторонние'.

3) Дети служат родителям утешением, даже когда растут в нужде. Такое бывает, когда их мать остается вдовой: Жил-был старик со старухой среди поля. Пришел час: мужик богу душу отдал; а старуха погодя немного места родила семь близнецов-однобрюшников, что по прозванию семь Симеонов. Вот они растут да растут, все один в одного и лицом и статьями, и каждое утро выходят пахать землю все семеро («Семь Симеонов»). Выражение все один в одного и лицом и статьями, на первый взгляд, описывает лишь похожесть братьев, однако оно подразумевает и их пригожесть. Внешнюю привлекательность подкрепляет указание и на трудолюбие братьев (и каждое утро выходят пахать землю все семеро), что особенно ценно для крестьянской семьи.

4) Расценивая детей как божий дар, как утешение в старости, родители хотят перед смертью наставить их, чтобы они смогли жить без них и не пропали, выстояли в беде: Жил-был мужик. Умирает у него отец и говорит: - Ты, мой сын, живи так: чтобы ты никому не кланялся, а тебе бы все кланялись, и калачи бы ел с медом! («Завещание»);Умирая, купчиха призвала к себе дочку, вынула из-под одеяла куклу, отдала ей и сказала: «Слушай, Василисушка! Помни и исполни последние мои слова. Я умираю и вместе с родительским благословением оставляю тебе вот эту куклу; береги ее всегда при себе и никому не показывай; а когда приключится тебе какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета. Покушает она и скажет тебе, чем помочь несчастью» («Василиса Прекрасная»). В данных примерах приводятся советы-завещания родителей, носящие афористический характер и направленные на то, чтобы жизнь детей после смерти родителей была обеспеченной, чтобы им было к кому обратиться и на кого опереться. В качестве особенности их следует отметить лаконичность и афористичность: такой совет практически представляет одно предложение, а если их несколько, основная мысль отражена именно в одном.

5) Как правило, оба родителя трепетно относятся к своему ребенку и готовы многое простить человеку или существу, которое помогает ему: Мать уж так рада-радешенька. - Теперь, - говорит, - я этого пса ни за что не покину! Привела собаку домой, налила молока, накрошила хлебца: - На, покушай! А мужику говорит: - Вот, муженек, эту собаку надо беречь да кормить: она нашего ребенка у медведя отняла («Медведь и собака»); - А где лошади? - спрашивает. - А, - говорит, - я отдал. Неужели тебе дитенок, а мне щенок? Я отдал лошадок. Пусть сынок на том свете катается!.. - А вот, родительское сердце! («С того свету выходец»). В первом из приведенных примеров мать меняет отношение к старому псу за то, что он спас ее ребенка. Эта мысль выражена сложным бессоюзным предложением, вторая часть которого объясняет причину того, о чем говорится в первой. Во втором примере использована антитеза дитенок - щенок, причем помимо этого противопоставляется еще отношение к ребенку отца и матери (тебе - мне). Отец своим недовольством подтверждает устоявшееся в фольклоре мнение о том, что мать относится к ребенку лучше всех.

6) Однако родители не всегда любят всех детей одинаково. Сказочный младший брат-дурачок порой не только терпит обиды от братьев, но и обделяется собственными родителями: Был себе дед да баба: у них было три сына: два разумных, а третий дурень. Первых баба любила, чисто одевала; а последний завсегда был одет худо - в черной сорочке ходил. Старшие братья решились идти пробовать счастья и попросили у стариков благословения; мать снарядила их в дорогу, надавала им белых паляниц, разного мясного и фляжку горелки и выпроводила в путь-дорогу… … Мать стала его уговаривать, чтоб не ходил: «Куда тебе, дурню: тебя волки съедят!» Но дурень заладил одно: пойду да пойду! Баба видит, что с ним не сладишь, дала ему на дорогу черных паляниц и фляжку и выпроводила из дома («Летучий корабль»). Отношение матери выражается через уход за ребенком: как она одевает и кормит его. И снова используется антитеза: чисто одевать - худо одевать, в черной сорочке водить; белые паляницы - черные паляницы.

7) Родители ждут от детей помощи, иногда обещая за это награду. Именно родительский запрет обычно нарушается детьми, что составляет завязку сказочного сюжета: «Дочка, дочка! - говорила мать. - Мы пойдем на работу, принесем тебе булочку, сошьем платьице, купим платочек; будь умна, береги братца, не ходи со двора» («Гуси-лебеди»). Естественно, что запрет выражается повелительным наклонением (будь умна, береги, не ходи), причем как с отрицанием, так и без него, а обещание награды - глаголами будущего времени (принесем, сошьем, купим).

Степанов, Ю.С. Вводные статьи: Культура. Концепт. Константа // Ю.С. Степанов. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования / Ю.С. Степанов. - М., 1997. - С. 16.

8) В своей слепой любви к детям, желании их иметь родители могут доходить до нелепости. В фольклоре разных народов есть сказки о том, как родители фантазируют, что могло бы случиться с их еще не рожденным ребенком или внуком, если бы он в тот момент находился вместе с ними. Отмечены они в русском фольклоре: Старуха сквозь слезы стала говорить ему: - Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел на загнетке, я бы его ведь ушибла поленом-то! («Лутонюшка»). Эти ситуации выражают конъюнктивную семантику. Подобные сказки практически полностью состоят из предложений, глаголы-сказуемые в которых стоят в сослагательном наклонении. Широко используются также сложноподчиненные предложения с придаточными условия.

9) Обычно дети платят родителям искренней любовью и в свою очередь готовы нести за них ответственность, выручать, если это необходимо, даже в сложных ситуациях, когда мало кто верит, что это возможно. При этом они испрашивают благословление родителей на свое начинание: В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох с царицею Анастасьей Прекрасною; у них было три сына-царевича.Сотряслась беда немалая - утащил царицу нечистый дух. Говорит царю большой сын: «Батюшка, благослови меня, поеду отыскивать матушку» («Три царства - медное, серебряное и золотое»). В подобных сказках обычно оставшийся родитель отговаривает ребенка от опасного похода, но не преуспевает в этом, слыша ответ: «Благословишь - поеду, и не благословишь - поеду». Просьба обыкновенно излагается путем использования сложного предложения, первая часть которого заключает глагол-сказуемое в повелительном наклонении, а вторая - в форме будущего времени.

10) Однако в сказках возможны (хотя и крайне редко) ситуации, когда один из родителей предает своих детей ради любовника или любовницы. Видимо, в этом фольклорная концептосфера наследует, пытается отразить сложность реальной жизни, представленную в этносознании. Иногда это предательство приобретает очень жестокую форму:Воротилась мать из церкви, пришел барин, сели за стол; смотрит он - нет ни сердца утиного, ни головы… … «Зарежь-де своих сыновей, из одного вынь мозги, из другого сердце; а коли не зарежешь - и дружба врозь!» Сказал и ушел от нее; вот она целую неделю томилась, а после не выдержала, посылает к барину: «Приходи! Так и быть, для тебя и детей не пожалею!» («Сказка про утку с золотыми яйцами»). Использование глагола зарежь, подчеркнуто прямо называющего способ убийства, свидетельствует о цинизме и равнодушии барина-любовника. В ответе матери содержитсялексема не пожалею, что подчеркивает полный выход героини за рамки, очерченные ФК «Мать». Речь не идет о любви к детям, ибо мать решается на страшный шаг, она даже жалости к детям не ощущает, ослепленная страстью. Решимость ее подчеркивает использование устойчивого выражения так и быть. В финале сказки зло традиционно наказывается, но в приведенном эпизоде героиня совершает не характерные для сказочной матери действия, нарушая национально-культурный стереотип, лежащий в основе ФК «Мать».

Тематическая классификация лексико-фразеологических единиц (ЛФЕ) вербализации ФК «Семья» в русской народной сказке включает следующие группы:

1. ЛФЕ, описывающие иерархию членов семьи и их обязанности;

2. ЛФЕ, отражающие взаимоотношения между супругами;

3. ЛФЕ, отражающие взаимоотношения между родителями и детьми;

4. ЛФЕ, отражающие взаимоотношения между братьями и сестрами;

5. ЛФЕ, отражающие взаимоотношения между неродными родителями и детьми (мачехой, отчимом и пасынком, падчерицей) и сводными братьями и сестрами.

Как видим, содержание лексико-фразеологических средств ФК существенно отличается от общекультурного, в нем отсутствуют, например ЛФЕ, описывающие взаимоотношения между тестем, тещей и зятем, свекром, свекровью и невесткой, психологические особенности связей между членами семьи, представленные в русском литературном языке; имеют разную глубину наполненности группы ЛФЕ, например, пятая.

В сказках детям предписывается оказывать родителям помощь и заботу, исполнять их наказ и благословение. Любовь, согласие выражаются с помощью ласковых обращений, например: детушки, дети мои, любезные дети. Характерно использование существительных с уменьшительными суффиксами: сынок, сыночек, Заморышек, Терешечка, мое дитятко. Дети называют родителей любовно, уважительно; отца -- батюшка, милостивый государь батюшка, мать --матушка, родная матушка, мать моя родимая.

Таким образом, сказки рисуют прочную связь между родителями и детьми, их близость, взаимопонимание, любовь, преемственность между поколениями. И исключения здесь лишь подтверждают правило. Подобное отношение к родителям предписывалось, например, в «Домострое», так что сказка в данном случае отражает традиционные реальные жизненные установки: «Если же оскудеют разумом в старости отец или мать, не бесчестите их, не укоряйте, и тогда почтут вас и ваши дети. Не забывайте трудов отца-матери, … упокойте старость их и о них позаботьтесь, как и они о вас некогда».

Итак, основным средством вербализации ФК служат единицы лексического уровня языка, что обусловлено спецификой народной сказки как жанра фольклора (отсутствие автора, существование в устном исполнении, при необходимом следовании исполнителем народно-поэтической традиции возможность импровизации). В связи с этим другие языковые средства (морфологические, синтаксические, стилистические и пр.) больше подвержены варьированию, в то время как лексико-фразеологические закрепляют в языке ядерную часть концепта и потому сохраняются в неизменном виде, заменяясь лишь синонимичными средствами.

ФК может вербализоваться и полностью всем текстом народной сказки. Это связано с одной из функций сказки - учительной. Поучение, мораль, которую следует усвоить, выводится в результате изложения всего сказочного сюжета. Поэтому образная и оценочная составляющие того или иного ФК могут быть выделены лишь в результате анализа сказки как фольклорного произведения в целом.

Основным в христианской концептосфере, отраженной в тексте русской народной сказки, является ФК «Бог». Его вербализация происходит через номинативы Бог, Господь, Спаситель, Спас, Христос, а также через глаголы, обозначающие речь, и прилагательные, дающие описание как самому Господу, так и людям, с которыми он общается в сказке. Велика роль в вербализации этого концепта фразеологических единиц, многие из которых имеют десемантизированный характер. Имена концептов «Ангел» и «Апостол», представляя собой часть сказочной христианской концептосферы, способствуют углублению вербализации концепта «Бог». При этом им не дается каких-либо описаний: у апостолов и святых есть имена, в остальном же они выступают как спутники Господа, внимающие ему. Святые могут описываться при помощи глаголов, описывающих присущие им действия (метание молний, хлебопашество, сражение, прядение и т.д.), а также при посредстве приписываемых им высказываний, иллюстрирующих их пристрастие к той или иной стороне человеческой жизни, строгость или милосердие. Ангелы же просто выполняют данные им Богом наказы, их внешность никак не описывается.

На антитезе построено противопоставление Богу силы нечистой, которая выступает в сказочном тексте под наименованиями черт, бес, нечистый, лукавый, сатана. Описание внешности может быть различным, поскольку нечистая сила может принимать разный облик, но обязательно присущие ей черты, называемые в сказке, - это рога, копыта и хвост, по которым она может быть распознана. При вербализации этого концепта широко используются глаголы, так как нечистая сила очень деятельна, а также фразеологические единицы, которые подвергаются буквализации, т.е. употреблению в значении исходного свободного словосочетания (черт возьми, поди к черту и под.).

Человек и природа как творения Божьи в сказке вербализуются как взаимосвязанные, но находящиеся в сложных взаимоотношениях категории. С одной стороны, природа рисуется как враждебная человеку сила, с которой он не всегда может справиться (неурожай, различные препятствия - реки, горы, лес), с другой, - она победима и может даже служить человеку (взаимоотношения с животными, сады, поля и др.). Широко используются для вербализации концепта «Природа» дендронимы и зоонимы, реже встречаются гидронимы. Человек вербализуется в сказке как член общества, включенный в сословные отношения, и как член семьи, включенный в отношения семейные. Для вербализации концепта «Человек» в этих ипостасях используется значительный корпус лексико-фразеологических средств, синтаксические, морфологические и стилистические средства, а также фольклорные тексты в целом.

Человек выступает в сказке и как творец. Он создает рукотворный мир: собственный дом, различные постройки, предметы. Значительную роль играют волшебные помощники как часть рукотворного мира. Концепт «Храм» появляется в сказке с принятием православия. Он реализуется при помощи определений, дающих ему описание, глаголов, которые вербализуют совершающиеся в нем действия, существительных, обозначающих его части и убранство. В сказке храм номинируется как собор или церковь и выполняет специфические функции: защиты, оберега; места совершения предначертанного; традиционную - места богослужения.

В главе т р е т ь е й классифицируются специфические языковые средства структурирования русской народной сказки как отражение этноязыковой картины мира: зачины, концовки, сказочные формулы, пословицы и поговорки, фольклорные афоризмы и др. Стереотипность языка сказки является общепризнанным в науке фактом. Она сохраняется во многом благодаря традиционным сказочным формулам. В предисловии к сборнику «Народные русские сказки» А.Н. Афанасьева В.Я. Пропп пишет: «Он стоял на точке зрения неприкосновенности текста и лишь в отдельных случаях вносил некоторые редакционные поправки в текст издаваемых им рукописей» . Сборник А.Н. Афанасьева, ставший основным источником нашего исследования, отличается максимальным сохранением народной формы сказок. Разумеется, необходимо учитывать такие факторы, как отсутствие технических средств, позволяющих записать сказочный текст со слов рассказчика предельно точно, и в связи с этим некоторое воздействие на текст со стороны собирателей, влияние обработок сказок писателями и сказок литературного происхождения и т.п.

Однако все это практически не затронуло сказочные формулы, которые существуют и в репертуаре современных сказочников. Анализируя язык русской народной сказки, мы предприняли попытку создания семантико-структурной классификации языковых средств, группы которых также могут считаться сказочными формулами. Сказочные формулы составляют своеобразие сказочного стиля. Особое внимание обращают на себя вводные и заключительные формулы, поэтому им посвящены отдельные параграфы. При ближайшем рассмотрении они могут оказаться и не формулами в собственном смысле этого слова. Так, традиционна сказочная формула призыва волшебного помощника коня, хотя она и допускает варианты: - А ты выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни три раза молодецким посвистом, гаркни богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» - я тут и буду («Сивка-бурка»); Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» («Сивко-бурко»); Дурак вышел в заповедные луга, прижег-припалил три волоса и крикнул зычным голосом: «Сивка-бурка, вещая каурка, батюшкино благословение! Стань передо мной, как лист перед травой» («Свинка золотая щетинка, утка золотые перышки, золоторогий олень и золотогривый конь»).

Формулы, связанные с Бабой-Ягой, по мнению В.Я Проппа, отражают весьма древние представления людей, связанные со страхом смерти, переходом из царства живых в царство мертвых, охранителями порога. Исследователь рассматривает Бабу-Ягу как стража этого перехода из одного царства в другое. Чтобы живому попасть туда, необходимо преодолеть границу, соблюдая при этом определенные правила, которые нужно прежде всего знать. И первым шагом на этом пути является заклинание избушки, которое позволит войти в нее: И вот выходит Марьюшка на поляну и видит: стоит избушка на курьих ножках - вертится. Говорит Марьюшка: - Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом! Мне в тебя лезть, хлеба есть («Финист - ясный сокол»); Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается. Говорит Иван-царевич: - Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! («Царевна-лягушка»); Дошел Андрей до леса, видит - стоит избушка на курьих ножках. - Избушка, избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом! («Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что»); - Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти («Сказка о молодильных яблоках и живой воде»); - Избушка, избушка, - молвил Иван, подув на нее, - стань к лесу задом, ко мне передом! («Сказка о Василисе, золотой косе, непокрытой красе, и об Иване Горохе»); Иван-царевич сказал: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила» («Звериное молоко»).

Эта сказочная формула необходима для того, чтобы поворачивающаяся «кругом себя» избушка позволила герою войти на стороне живых, а выпустила бы его, повернувшись, на стороне мертвых. Следует отметить, что герой просит избушку повернуться к нему передом, а к лесу задом (вариант стань по-старому, как мать поставила). На стороне царства мертвых, таким образом, находится лес, который символизирует здесь «чужое пространство». Немаловажны и варианты продолжения этого заклинательного обращения: мне в тебя лезть, хлеба есть; как мне в тебя зайти, так и выйти. Герой осознает, что ему необходимо будет вернуться обратно, проделать тот же путь, поэтому нужно его себе заранее обеспечить.

Сказка дает следующее формульное описание Бабы-Яги: Повернулась избушка к лесу задом, к Марьюшке передом. Зашла Марьюшка в избушку и видит: сидит там баба-яга - костяная нога, ноги из угла в угол, губы на грядке, а нос к потолку прирос («Финист - ясный сокол»). При этом внешние черты нос к потолку прирос; ноги из угла в угол связаны с тем, что Яга - мертвец, а избушка ее сродни домовине. На то, что Баба-Яга принадлежит миру мертвых, указывает начало ее общения с героем с традиционного фу-фу, русским (человечьим) духом пахнет, то есть снова с формулы: Увидела баба-яга Марьюшку, зашумела:

- Тьфу, тьфу, русским духом пахнет! Красная девушка, дело пытаешь аль от дела лытаешь? («Финист - ясный сокол»);

Избушка повернулась, Андрей вошел и видит - на лавке сидит седая старуха, прядет кудель.

- Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел! Вот изжарю тебя в печи да съем и на косточках покатаюсь («Поди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что»). Она словно бы не видит героя, а чует его. А раз его запах для Яги какой-то особенный, вероятно, сама она пахнет иначе. Это снова подтверждает мысль о ее принадлежности миру мертвых, мир живых для нее недоступен.

Изучение связанных с подобными персонажами сказочных формул необходимо вести в тесной связи с ними, учитывая их особенности. С точки зрения семантики сказочные формулы, исключая зачины и концовки, можно разделить на несколько групп.

Таблица 3

Семантика сказочных формул

Рассмотрим подробнее приведенные формулы:

1. Неопределенность времени и пространства: Откуда ни взялся отличный конь, бежит -- земля дрожит («Свинка золотая щетинка, утка золотые перышки, золоторогий олень и золотогривый конь»); Ехал он близко ли, далеко ль, скоро ли, коротко ль, очутился у государева дворца, соскочил наземь, привязал богатырского коня за кольцо к дубовому столбу и велел доложить царю про свой приезд («Волшебный конь»); Близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли -- приходит к огненной реке; за тою рекой высокая гора стоит, в той горе дверь видна («Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что»); Ни много, ни мало прошло времени, узнала Елена Прекрасная, что грозный царь ее обманом взял, что сила у него не великая, что люди над нею насмехаются: Никита-де с царевною три ночи спал! («Безногий и слепой богатыри»). Подобные конструкции подчеркивают не только неизвестность точного ответа на вопрос, когда, где и как долго происходило описываемое в сказке событие, сколько прошло времени, откуда появился тот или иной герой и т.д., но и неважность этого в данном случае.

2. Удаленность в пространстве: Едут всё вперед да вперед -- и заехали за тридевять земель в тридесятое царство, в иншее государство -- аж там лежит Сученкова стрелка («Иван Сученко и Белый Полянин»). Подобные формулы имеют значение либо «далеко», либо «неизвестно где» (а значит, невероятно).

3. Примечательность внешнего облика (красота): Дурак в левое ушко влез -- напился-наелся; в правое влез -- в цветно платье нарядился и сделался такой молодец -- ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать («Свинка золотая щетинка, утка золотые перышки, золоторогий олень и золотогривый конь»); Стал Иван водить свою лошадь каждое утро и каждый вечер в зеленые луга на пастбище, и вот как прошло двенадцать зорь утренних да двенадцать зорь вечерних -- сделалась его лошадь такая сильная, крепкая да красивая, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать, и такая разумная -- что? только Иван на уме помыслит, а она уж ведает («Волшебный конь»); Та взяла у него яблочко, съела и сделалась такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать («Рога»). В данной формуле реализуется семантика высокой степени проявления признака: «нет равных»; «нигде подобного не найдешь»; «нет в реальной жизни». При этом элементы ни в сказке сказать, разве в сказке сказать дополнительно иллюстрируют народные представления о сказке: в ней бывает то, что в действительности невозможно, а значит, еще раз признается установка сказки на вымысел, невероятные события.

4. Особые свойства персонажа (мифоконцепта): «А в таком-то царстве, в таком-то государстве, -- говорил он, -- живет Елена-царевна Прекрасная -- невиданной красоты; алый цвет у ней по лицу рассыпается, белый пух по груди расстилается, и видно, как мозжечок из косточки в косточку переливается» («Семь Семионов»); Приехал он к одной реке; у той реки стоит избенка. Тут попадается ему навстречу мужичок сам с пёрст, усы на семь верст и говорит ему: «Отдай мне коня; а коли не отдашь честью, то насилкой возьму!» («Иван крестьянский сын и мужичок сам с перст, усы на семь верст»).

Подобные формульные описания рисуют традиционные сказочные образы, составляющие систему русской народной сказки. Они реализуются как мифоконцепты: подобные существа (Кощей; Яга; мужичок сам с перст, усы на семь верст; старичок сам с ноготок, борода с локоток; сказочный конь; змей; чудо-юдо и др.) не существуют в реальности, их никто не видел, однако любой носитель русского языка и культуры имеет о них представление. Ему известно, как выглядят подобные существа, какова их роль в сказке (добрый/злой персонаж), какой у них характер, привычки и т.д. И связано это с тем, что описание их стандартизировано, оно переходит из сказки в сказку: Плывут день, и другой, и третий; царь весел, не нарадуется, что везет к себе царевну краше солнца, ясней месяца, белей снега; а Елена Прекрасная свою думу думает: как бы отплатить за обиду («Безногий и слепой богатыри»); Долго ли, коротко ли -- прилетает к избушке, входит -- в избушке сидит Баба-Яга костяная нога, старая, беззубая («Заколдованная королевна»); Как уехал сын, так чрез два ли, три ли месяца жена его родила: по локти в золоте, по бокам часты звезды, во лбу светел месяц, против сердца красно солнце («Косоручка»).

Названнные формулы описывают внешность героя или героини и носят констатирующий характер. Это статичные описания, что подчеркивает постоянность такой характеристики: сказочная красавица всегда именно такова: красоты неописанной; у нее тело белое, уста сахарные и т.п. Костеногость же бабы-яги, как и ее старость (даже древность), тоже в качестве общеизвестного образа входят в русское этноязыковое сознание.

Описание же, содержащее предикативные сочетания, характеризует героя в динамике. Вполне естественно это в эпизоде со сказочным конем, который лишь в движении может проявить свою силу и мощь: Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом («Сивко-бурко»). То же касается сказочных формул, описывающих сказочных чудищ и невероятных существ: Вдруг Гриб-птица летит, как гора валит, подхватила падаль, понесла в тридесятое государство и бросила своим детенышам, а сама полетела опять за добычею («Заколдованная королевна»).В особенности такое описание важно, если сказочное существо имеет образ реальный: в данном случае это птица, но птица необычная. Формула же указывает на ее сказочную особенность.

1. Специфическое обращение-призыв (заклинание): Дурак, видя, что все люди как люди, а он один был нехорош и глуп, захотел сделаться получше и для того говорил: «По щучьему веленью, а по моему прошенью кабы я сделался такой молодец, чтоб мне не было подобного и чтоб был я чрезвычайно умен!» («Емеля-дурак»); Там мальчики росли-подрастали, родимой матушки не видали, не знали; а она, горемычная, плавала по? морю по океану с подкидышком, и рос этот подкидышек не по дням, а по часам; скоро пришел в смысл, стал разумен и говорит: «Сударыня-матушка! Когда б, по моему прошенью, по щучью веленью, по божью благословенью, мы пристали к берегу!» («По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре»); После того старик свистнул-гаркнул богатырским посвистом, молодецким покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!» («О Иванушке дурачке»). Сказочные формулы такого типа представляют собой заклинания, обращенные к волшебному помощнику. Это или призыв к нему, или «волшебные слова», благодаря которым герой добивается исполнения своей воли.

2. Особенности протекания действия: Сказано -- сделано; добыл дурак кобылицу златогривую с двенадцатью жеребятами и раскинул шатер; сам в шатре сидит, кобылица к столбу привязана («Свинка золотая щетинка, утка золотые перышки, золоторогий олень и золотогривый конь»); Тогда Кузенька по сказанному, как по писаному, пошел вместе с тестем в зеленый сад, и стали они в тот дуб стрелять и убили царя Змиулана до смерти («Козьма Скоробогатый»). Такие формулы построены на антитезе и имеют сравнительный характер либо (если являются предикативными единицами) содержат причинно-следственную связь. Они также добавляют существенный штрих к русской фольклорной языковой картине мира: в них противопоставляется слово и дело, а также сказанное и написанное. Причем в обоих случаях сказанное рассматривается как более легковесное по сравнению со сделанным и написанным: оно предваряет дело (сказано - сделано), причем это формульное выражение обладает положительно окрашенной семантикой именно за счет семы «не расходиться с делом». Приблизительно такой же взгляд отражается в уже упоминавшейся формуле скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Что же касается противопоставления сказанного и писаного, то в данном случае второе предваряет первое, т.е. служит своеобразной «инструкцией». Таким образом, «писаное» четче сказанного, на него проще и правильней ориентироваться.