Щерба Лев Владимирович как лингвист

Связку быть Щерба не считает глаголом, несмотря на то, что она имеет глагольные формы, потому что она не имеет значения действия.

Слова вопросительные никогда не считались самостоятельной категорией, но Щерба упоминает отдельно и о них (кто, что, какой, откуда и т.д.). Категория вопросительных слов в русском языке всегда контаминируется с прилагательными, существительными, количественными словами, наречиями.

По поводу связок Щерба писал, что существует одна связка - быть, все остальные являются знаменательными, представляя из себя контаминацию глагола и связки. Он считает, что у нас появляется новая связка - это: наши дети - это наше будущее. Частица это не понимается нами как подлежащее, т.к. выражает отношение подлежащего и сказуемого.

Предлогами Щерба называет группу частиц, соединяющих два слова или две группы слов в одну синтагму (простейшее синтаксическое целое) и выражающих отношение "определяющего" к "определяемому". К предлогам Щерба относит: согласно, кругом, внутри, наверху, во время, тому назад и др. Также по функциональному признаку сюда бы вошли чтобы, с целью, как во фразах: Я пришел чтобы поесть = с целью поесть, Меня одевали как куколку = наподобие куколки.

Если группа частиц соединяет слова или группы слов в одно целое - синтагму или синтаксическое целое высшего порядка на равных правах, а не на принципе "определяющего" и "определяемого", то она будет называться сочинительными союзами. Щерба выделяет соединительные (и, да, или (не повторяющиеся) и противительные (а, но, да) союзы.

Также он выделяет слитные союзы - это частицы, "уединяющие" слова или группы слов и образующие из них "бесконечные" ряды однородных целых (и - и…, ни - ни…, да - да…, или - или… и т.п.). Формальный признак таких союзов - повторяемость и специфическая интонация.

Подчинительные союзы Щерба называет "относительными словами", к последним он также относит и "относительные местоимения и наречия" (который, какой, куда, зачем и т.д.). Формальные признаки относительных слов - отсутствие фразового ударения, а также то, что эти слова входят в состав синтагмы с характерной относительной интонацией. Эта категория соотносительна со знаменательными словами.

В конце статьи "О частях речи в русском языке" Щерба пишет: "Идеалом была для меня всегда замена схоластики, механического разбора - живой мыслью, наблюдением над живыми фактами языка, думаньем над ними. Я знаю, что думать трудно, и тем не менее думать надо и надо, и надо бояться схоластики, шаблона, которые подстерегают нас на каждом шагу, всякий раз, как мысль наша слабеет. Поэтому не следует прельщаться легким, простым и удобным: оно приятно, так как позволяет нам не думать, но ложно, так как скрывает от нас жизнь, бесполезно, так как ничему не учит, и вредно, так как ввергает мысль нашу в дремоту".

Работа Л.В. Щербы показывает, что для традиционной классификации частей речи, основывающейся на значении и грамматических признаках слов, в какой-то степени неизбежны логическая непоследовательность, неполнота и даже противоречивость. Однако при всех своих недостатках такая классификация все же хорошо отражает языковую действительность и в этом плане - заслуживает предпочтения перед логически выдержанными классификациями, основывающимися на одном принципе деления.

Таким образом, вопросы, поднятые Щербой в его статье "О частях речи в русском языке", сохраняют свою актуальность и в наши дни. Широта и оригинальность постановки вопроса в статье, богатство мыслей и тонких наблюдений, характеризующих ее, до сих пор привлекают к себе внимание лингвистов, занимающихся самыми разными языками.

Щерба в своих работах дает целую программу функционального истолкования грамматики. "Едва ли, - писал Л.В. Щерба, - мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются: скорее, мы потому их склоняем, что они существительные. Я полагаю, что... функция слова в предложении является всякий раз наиболее решающим моментом для восприятия".

В одних языках существительные могут склоняться (например, в большинстве славянских языков), в других - не склоняться (например, в большинстве романских языков), однако и в тех и в других языках сама категория имени существительного от этого нисколько не расшатывается. Следовательно, чисто формальный грамматический признак (изменение имени по падежам), сколь бы он ни был важен, все же оказывается в зависимости от признака функционального - от роли данного слова в словосочетании или в предложении. Поэтому, хотя в одних языках (флективных) имена, обозначающие, например, стол или медведь, обычно склоняются, а в других языках (аналитических) - обычно не склоняются, подобные различия, сами по себе весьма существенные, все же не меняют общей функции имен существительных в различных языках. Функциональный признак в грамматике оказывается признаком ведущим, решающим.

Опираясь на подобное функциональное осмысление грамматики, Щерба и пришел к заключению, обобщенному им самим в образном примере: мы не потому "считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются...". Прежде всего функция подобных слов определяет их положение в грамматике.

Уже в 20-х годах Л.В. Щерба осуждал метод преподавания грамматики в школе, который опирался на сближение конструкций типа хочу читать и мне холодно и на разъединение конструкций типа конь бежит и конь бежал.

В первом случае сближение мотивировалось так: между словами нет прямой морфологической зависимости, они сочетаются между собой простым соположением (хочу читать; мне холодно). Во втором морфологическая зависимость бесспорна, хотя и различна: существительное сочетается с определенным личным окончанием глагола (конь бежит, но нельзя конь бежишь или конь бегу). В случае же с прошедшим временем глагола морфологическая иррадиация вызывается категорией рода существительного конь: конь бежал, но лошадь бежала. В результате два таких сочетания, как конь бежит и конь бежал, разъединяются, а такие, как хочу читать и мне холодно, сближаются.

В подобного рода грамматических рассуждениях Л.В. Щерба усматривал гипертрофию формальных признаков, к тому же еще обособленных от других формальных признаков.

Разумеется, морфологическое различие между конь бежит (роль личных окончаний глагола) и конь бежал (роль родовых окончаний глагола) само по себе очень существенно, но оно не дает никаких оснований, чтобы не видеть других отношений между этими же глаголами: бежит - в парадигме настоящего времени, бежал - в парадигме прошедшего времени. В этом новом ракурсе конь бежит и конь бежал уже не разъединяются, а сближаются. Нельзя не считаться и с семантическими связями между бежит и бежал. Всего этого не учитывает грамматист, односторонне разъединяющий конь бежит и конь бежал и столь же односторонне (тоже лишь по одному, чисто формальному признаку, вырванному из системы других признаков) сближающий хочу читать и мне холодно.

Всегда ратуя за самое тщательное изучение формальных категорий в грамматике, Л.В. Щерба вместе с тем выступал против формалистической интерпретации подобных категорий, против принципа, согласно которому формальные категории независимо от их функционального и семантического "наполнения" сами по себе составляют грамматику. Ученый вплотную подошел к столь важному в грамматике, как и в ряде других наук, разграничению понятий формального и формалистического. Если без первого грамматика не может существовать, то второе искажает существо грамматики любого естественного языка.

Все это отнюдь не означало, что Л.В. Щерба хоть в какой-то мере принижал значение абстрактных категорий. Ученый понимал их роль в грамматике. Однако, по мысли Щербы, всякая грамматическая абстракция - это не пустая абстракция, а результат обобщения того или иного конкретного материала в естественных языках, бытующих на нашей планете. В этом отношении естественные языки народов мира принципиально отличаются от искусственных языковых моделей, создаваемых для той или иной чисто технической цели.

Щерба также занимался вопросами второстепенных членов предложения, так как считал, что этот вопрос практически не изучен. Он разбирает эту проблему на примере определений и дополнений. Раньше считали, что прилагательное - это определение, существительное в косвенных падежах - дополнение. Но такое формалистическое решение вопроса ничего не дает, познавательной ценности никакой здесь нет. Щерба рассматривает определение, дополнение и обстоятельство, отталкиваясь не от части речи данных второстепенных членов, а от их синтаксической роли в предложении. Он приводит пример: книга сестры - сестрина книга. Он не согласен с формалистами в том, что сестрина - это определение. По мнению Щербы, "сочетания существительных с другими существительными в родительном падеже или с предлогами могут иногда относиться в одну группу сочетаний с прилагательными и будут условными определениями; но они могут и не относиться в одну группу с ними, смотря по смыслу, который принимает всякое данное сочетание в данном контексте" .

Определения нельзя определять с помощью вопросов, то есть если слово сестрина отвечает на вопрос чей, это еще не говорит о том, что определение. Все эти вопросы Щерба относит к вопросам грамматики: "Я думаю, что на моей обязанности будет лежать - до конца показать, какими средствами все те категории, о которых я говорю, выражаются. Они выражаются вопреки морфологическим формам. Нужно сказать, что все-таки мы находимся под гипнозом морфологических форм, а язык имеет в своем выражении такие выразительные средства, которыми он побеждает морфологические формы, а мы их никак преодолеть не можем" .

Некоторые приложения, например, старушка-золото, Щерба рассматривает как зарождающуюся форму определения, это "начинающееся в русском языке применение существительного в смысле прилагательного и, как и всякое новое, это чрезвычайно красочно звучит" .

Щерба делает вывод: "Конечно, наша беда и беда фортунатовской школы в том, что у нас лингвистическое мышление было подавлено индоевропейским строем языков. Благодаря этому мы дошли до того, что стали говорить о грамматическом подлежащем и не грамматическом подлежащем. Оказывается, что в наших языках большинство подлежащих не грамматическое. Это можно объяснить только тем, что у человека, когда он изучал другие языки, чисто морфологическое мышление индоевропейских языков все заслонило и он мог все видеть только через это морфологическое мышление. Наша задача заключается в том, чтобы высвободиться из-под этого влияния и понять, что есть другие языки, которые выражают то же, что и мы - иначе" .

Щерба упрекает преподавателей в том, что они стремятся всегда "упростить факты языка, формализовать их и тем вырвать из своих собственных рук одно из глубочайших образовательных средств" . Это удобно, но не получится углубленного понимания языка. Виноваты, по мнению Щербы, и лингвисты, так как не уделяли этому вопросу должного внимания.

Глава 4. Анализ работ Л.В. Щербы по стиховедению

В университете Щерба в течение ряда лет толкует произведения А.С. Пушкина: "Медный всадник", "Капитанская дочка", мелкие стихотворения. Из всех этих толкований зафиксированными сохранились только толкование "Воспоминания" Пушкина и опубликованное в 1931 г. толкование "Сосны" Лермонтова.

В первом сборнике "Русская речь" Лев Владимирович печатает "Опыт лингвистического толкования стихотворения Пушкина "Воспоминание". Сам Щерба признает, что он новичок в подобного рода толкованиях, но объясняет свое решение опубликовать данную работу тем, что, как он считает, в России принято анализировать стихотворения не с лингвистической точки зрения, то есть текст как известный литературный факт, а с историко-литературной точки зрения. Поэтому Щерба как преподаватель стал обучать своих студентов русскому языку так же, как, например, французскому и латинскому.

Щерба пишет: "Я чувствую, конечно, все несовершенство этих моих "опытов"; однако полагаю, что путь в них найден правильный - путь лингвистический, путь разыскания значений: слов, оборотов, ударений, ритмов и тому подобных языковых элементов, путь создания словаря, или, точнее, инвентаря, выразительных средств русского литературного языка".

Анализу Щерба подвергает семантику текста, ритмику, делает замечания по фонетике, морфологии, синтаксису, лексике.

Тщательно Щерба анализирует только первую часть стихотворения, но для анализа ритма ему необходимо весь текст, поэтому он приводит текст полностью и снабжает его особыми знаками, которым дает пояснение.

"Отвесными чертами обозначаются паузы реальные, а иногда и мнимые, лишь представляемые на основании других сопутствующих фонетических признаков.

При этом одной тонкой чертой отделяются простейшие элементы связной человеческой речи, отвечающие единым и далее, в момент речи, не разлагающимся представлениям,- то, что я позволяю себе провизорно называть "фразами", и то, что зачастую не выделяется у нас запятой ("в двенадцать часов по ночам (,) из гроба встает барабанщик...").

Прерывистую тонкую черту я ставлю в тех случаях, когда делимость эта лишь могла бы иметь место, но на самом деле завуалирована и узнается лишь по побочному фразовому ударению.

Толстая черта разделяет более или менее самостоятельные части одного целого, отвечая в общем нашей запятой в одном из ее употреблений.

Две тонких черты разделяют элементы "открытых" нанизываемых сочетаний, например перечислений, которые, как известно, характеризуются особой интонацией.

Три тонких черты разделяют более обособленные и самостоятельные элементы таких же сочетаний, отвечая иногда точке с запятой, иногда точке, но не заключительной.

Тонкая и толстая черта соответствуют заключительной точке.

Две толстых черты соответствуют концу абзаца.

Тире обозначает особую паузу, а главное - особую интонацию, которая характернее всего выступает в протезисе и аподозисе периода, но разделяет иногда и "психологическое подлежащее" от "психологического сказуемого".

В квадратные скобки заключены элементы речи, являющиеся как бы "вводными" и выделяемые более низким и притом ровным тоном.

Восклицательный знак перед словом обозначает резкую перемену либо тона, либо тембра, либо темпа, либо всего вместе.

Знаки краткости поставлены над слогами неударенными; знаки долготы - над слогами ударенными.

Фразовое ударение обозначается обыкновенными акцентами; если имеется побочное, второстепенное ударение, то сильнейшее обозначается двойным акцентом.

А, В, С... являются указателями рифмы; m, f после указателей рифм обозначают соответственно "мужская" и "женская" рифмы".

Щерба первым обращает внимание на то, что если фразовое ударение имеет только фразообразующую функцию, а не выделяющую, то тогда оно падает на конец фразы и особо не замечается. А если "логическое ударение" стоит на конце фразы, то фразовое ударение нужно усиливать. В соответствии со своими наблюдениями Щерба и расставляет соответствующие знаки.

Далее Щерба говорит о структуре стихотворения, его частях. По его мнению, стихотворение очевидно распадается на две части, в первой из которых содержится рассказ об обстановке и самом процессе воспоминания, а во второй - содержание этого воспоминания. Явное деление на две части происходит на стыке стихов 16 и 17, причем после стиха 16 Щерба ставит соответствующий знак конца абзаца, а перед стихом 17 ставит восклицательный знак, означающий резкую перемену тембра, темы, темпа и т.д.

И первую часть стихотворения Щерба делит тоже на две части: первая часть (введение) - стихи 1-6 и вторая часть (психологическая картина процесса воспоминания) - стихи 7-16.

Слово полупрозрачная в стихе 3 Щерба считает не составным сказуемым, как это кажется на первый взгляд, а определительным словом, которое вынесено вперед перед словом тень.

В стихе 4 основная идея - наступление сна, но Щерба не связывает эту идею с предыдущей фразой, она как бы просто присоединяется к ней.

В стихе 9 причастие подавленном не отделено от слова уме, к которому относится, оно не может иметь собственной активности.

В стихе 11 слова предо мной не могут быть соединены со словом безмолвно. Щерба предлагает так читать стихи 11 и 12: воспоминание - безмолвно, а далее со слов предо мной стих 12, таким образом слово безмолвно "окажется выделенным обстоятельством в целом психологического сказуемого".

В стихе 14 и Щерба считает соединительным, а не разделительным. С помощью этого союза показывается сложное, но единое состояние души.

Особенно противоречивым в семантическом плане является стих 16: "Но строк печальных - не смываю". Вопрос в том, не может или не хочет автор смыть эти строки. Щерба считает, что не хочет, иначе Пушкин употребил бы оборот не смывается или подобный ему.

Вторая часть стихотворения тоже делится на две части, но это деление не симметрично с первой частью: стихи 17-25 - это горестные воспоминания до слов и нет отрады мне, а со слов и тихо предо мной идет воспоминание об ангелах.

Подробно Щерба пишет и о фразовом ударении в данном стихотворении. Ударение в стихах 1-5 объясняется семантикой этих стихов (противопоставлением).

В стихах 7 и 8 центральное слово - живей, при этом Щерба считает, что двоеточие, которое редакторы обычно ставили после этого слова, неоправданно. В стихе 8 Щерба ставит ударение на слове сердечной, так как не хочет выделять слово угрызенья "с его образностью и ассоциациями".

В стихе 12 главное слово во фразе - длинный, в стихе 16 - на слове строк.

Далее Щерба рассматривает ритмику данного стихотворения.

Стихотворение распадается на две равные части, по 16 стихов в каждой, но на четверостишия разделить его нельзя, так как "купюры смысловые (а вместе и фонетические) в большинстве случаев не совпадают с границами этих четверостиший".

Таким образом, Щерба делает вывод, что ритм четверостиший здесь присутствует, но он завуалирован; если бы в стихотворении был четкий ритм, он разрушил бы душевное настроение, которое рисует Пушкин.

Щерба затрудняется сказать что-либо о силлабическом ритме чередующихся длинных и коротких стихов (шестистопного и четырехстопного ямба). В стихе 9 присутствует аритмия, которая помогает рисовать смену чувств, и здесь ритм ломается. Смену ритма Щерба обычно объясняет изменением в содержании.

Отдельно Щерба выделяет стих 11, считая, что здесь присутствует наложение одного ритма на другой: один - данный в тексте и отмечаемый рифмой и другой - с замедленным произнесением первой строки и с переходом во второй от ямба к хорею:

Воспоминание - безмолвно |

Предо мной свой длинный развивает свиток |

Также Щерба отдельно анализирует стих 27. Здесь фраза Два ангела, данные мне судьбой во дни былые требовала бы разделения, а это нарушило бы ритм стихов 26-28, поэтому Пушкин выносит определительное слово перед определяемым словом, и ритмически получаются три стиха:

Встают два призрака младые ||

Две тени милые ||

Два данные судьбой мне ангела во дни былые ||

Эти стихи психологически равноценны, хотя имеют разное количество слогов. "Посредством рифмы судьбой Пушкин выдвинул этот побочный ритм в общий ритм всего стихотворения". Для Щербы этим и исчерпывается ритмичность стихотворения.

Под ямбом Щерба понимает отсутствие ударения на нечетных слогах, однако в этом стихотворении ему непонятен смысл ямба. Расстановка же пиррихиев не дает здесь никакого ощутимого ритма, из всего стихотворения узнаются стихи 6 и 8, к тому же они сходны и по настроению. Стихи 1 и 3 кажутся вначале также идентичными, но во второй половине дифференцируются благодаря ударению.

Мало пишет Щерба о фонетике данного стихотворения.

Рифмы, по его мнению, не имеют здесь значения, исключение составляет только рифма Н (заключительная), которая может быть уподоблена возврату (кадансу).

Ничего не пишет Щерба о "словесной инструментовке", так как не слышит ее здесь, и о "мелодии", так как это сложный и неизученный вопрос.

Подробно Щерба пишет о выразительной силе большего или меньшего скопления неударных слогов во фразе. Он согласен с Андреем Белым, который выделяет здесь три случая:

1) скопления неударных слогов нет

2) скопление неударных слогов падает на конец слова

3) скопление неударных слогов падает на начало слова

Но, в отличие от Белого, Щерба еще и осознал семантику этих типов. К тому же Щерба упрощает несколько типологию Белого, очень дробную и поэтому искусственную.

В первом случае мы имеем дело с замедлением речи и с некоторой большей логической расчлененностью и насыщенностью. Примером является сопоставление стихов 4 и 10 и стиха 14.

В русском языке заударные слоги являются слабыми, неспособными к прояснению, а все предударные слоги могут быть и слабыми, и сильными. Поэтому во втором случае темп стиха ускоряется, зато выдвигается на первый план предшествующий сильный ударенный слог. И тогда выдвигается и все слово на первый план. Пример - стих 6 и слово томительного и стих 8 и слово сердечной. Слово томительного - центральное место в стихе, а в стихе 8 ни одно слов не нуждается в чрезмерном усилении.

Третий тип может иметь двойное значение: если неударенные слоги - слабые, то тут видно ясное ускорение, а если неударенные слоги проясняются - то получается замедление, но уже без логической насыщенности первого типа. В первом случае примером могут служить стихи 14, 2 (а на немые), 8 (угрызенья), а во втором - стихи 11 и 13 (ва-спа-ма-нание и сат-вра-щением).

Также Щерба делает еще несколько замечаний.

В стихе 11 слово безмолвно кажется ему фонетически выразительным, плавностью, протяжностью оно усиливает впечатление от слова ва-спа-ми-нание.

Слово длинный выразительно благодаря задержке на н, "производя впечатление бесконечно долго развивающегося свитка".

Слово жизнь нужно читать, не пропуская нь, что усугубит впечатление насыщенности, получаемое от отсутствия скопления неударенных слогов.

Также Щерба построчно делает замечания по морфологии, синтаксису и лексике.

Стихи 1-6. Так как здесь рисуется картина без особой временной перспективы, то глаголы умолкнет и наляжет вынесены перед своими именительными падежами. Иначе при нормальном порядке слов глаголы бы придавали тексту повествовательный характер. Слово полупрозрачная занимает доминирующую роль в стихе и придает ему эффект легкости.

В стихе 5 слова влачатся в тишине также вынесены вперед, иначе при нормальном порядке слов влачатся приобрело бы комический оттенок.

Та же картина наблюдается и в стихах 7-8, и в стихе 10, а обратная ситуация (где рисуется медленно протекающий процесс) - в стихах 11-12.

В стихе 4 приименный родительный падеж стоит перед определяемым словом (дневных трудов награда), в стихе 8 - змеи сердечной угрызенья. Причем слова награда и угрызенья должны быть ослаблены. Ослабление определяемого может быть достигнуто, только если родительный с логическим ударением стоит перед определяемым.

И наоборот, в стихе 6 - нормальный порядок слов: часы томительного бденья, так как часы - важное слово. В стихе 10 - тяжких дум избыток - слово избыток - сильное, поэтому фразовое ударение может и на нем стоять.

Обратный порядок слов вызван общим строем всей фразы, стремящейся к компактности: в уме подавленном тоской | теснится тяжких дум избыток, иной порядок слов носил бы уже повествовательный, а не изобразительный характер.

По поводу стиха 4 Щерба пишет следующее: особенность его конструкции - отсутствие ясной грамматической связи с предшествующей фразой. Оборот и наступит (?) сон был бы неуместен, так как, не выделяя сна, разъединял бы два факта. Но и оборот налягут (?) тень ночи и сон не давал бы сну надлежащей значительности. Поэтому Пушкин, по мнению Щербы, и употребляет "скобочный" оборот, позволяющий не употреблять никакого глагола.

Слово смертный кажется книжным, но Щерба поясняет его значение - это старое отглагольное прилагательное со значением "долженствующий", слово в русском языке вымерло семантически, но не морфологически.

Слово шумный для Щербы ассоциируется со словом шуметь, а не шум, следовательно, является практически причастием.

Слова стогны и града, по предположению Щербы, были для Пушкина живыми словами, иначе Щерба объяснить их употребление в тексте не может.

Одним из самых выразительных слов является слово полупрозрачная, несущее в себе три ярких семантических элемента: "половинный", "сквозь" и "смотреть".

Выражение ночи тень Щерба понимает не как мрак, а как отбрасываемая тень. В совокупности со словами полупрозрачная и наляжет оно дает ощущение некой завесы, опускающейся на город.

Особую выразительность для Щербы имеет слово томительный. Это связано с тем, что оно сохраняет свою связь с глаголом томить, к тому объем слова невелик, и содержание его от этого более определенно.

Стихи 7-12. В стихе 7 слова живей горят выдвинуты вперед, так как это эмоциональный центр фразы. Для Щербы интересно слово живей, которое имеет форму сравнительной степени без термина для сравнения, но мы не чувствуем непривычности этого выражения.

Слово мечты приобретает здесь некий приятный оттенок, какого раньше этого слово не имело.

Слово дума по сравнению со словом мысль очень поэтично (несмотря на свою книжность), так как связано с глаголом думать.

Построение стихов 11-12 рассчитано на выражение вереницы воспоминаний. Причем слово воспоминание является дифференцированным психологическим подлежащим, также постепенно разворачивается и психологическое сказуемое безмолвно.

Стихи 13-16. Особенно любопытен здесь союз и, который разрушает стройность построения.

Деепричастие читая и все зависимые от него слова в стихе 13, по мнению Щербы, не составляют со стихом 14 единого целого. А слово горько в стихе 15 возникло вместо слова горькие для большей ритмичности.

Слова жизнь мою и строк печальных, а именно их обратный порядок, Щерба объясняет тем, что Пушкин хотел разбить одно целое понятие и задержать на нем читательское внимание.

Наиболее выразительными словами Щерба считает здесь слова отвращение, горько и проклинаю.

Еще одним толкованием, написанным Щербой, сохранившимся до наших дней, является лингвистическое толкование стихотворения "Сосна" М.Ю. Лермонтова в сравнении с немецким оригиналом.

И, как и в прошлом толковании, Щерба начинает с рассуждения о том, что нашей культуре не хватает умения правильно читать тексты, и именно поэтому он предпринимает еще одну попытку лингвистического осмысления художественного текста, а именно стихотворения Лермонтова.

Цель Щербы, как пишет он сам, "показ тех лингвистических средств, посредством которых выражается идейное и связанное с ним эмоциональное содержание литературных произведений" (стр. 97). По мнению Щербы, такой анализ должны уметь проводить и лингвисты, и литературоведы.

Щерба не согласен с Дюшеном, который называет перевод Лермонтова точным, и пытается своим анализом доказать, что стихотворение Лермонтова - вполне самостоятельное произведение.

Далее мы приводим немецкий оригинал и перевод Лермонтова:

Ein Fichtenbaum steht einsam

Im Norden auf kahler Hцh!

Ihn schlдfert, mit weisser Decke

Umhьllen ihn Eis und Schnee.

Er trдumt von einer Palme,

Die fern im Morgenland

Einsam und schwelgend trauert

Auf brennender Felsenwand.

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой,

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

Очень подробно Щерба разбирает слово Fichtenbaum. Точный немецкий перевод этого слова - "пихта", но Лермонтов переводит его как "сосна". По мнению Щербы, сам Гейне понимал под этим словом именно "сосну", хотя ему, видимо, порода дерева была важна не очень. Щерба делает примечание, что другие переводчики также по-разному переводили это слово, например, как кедр (Тютчев, Фет, Майков) или даже дуб (Вейнберг).

Гейне не случайно употребляет именно форму мужского рода Fichtenbaum, а не Palme, так как именно эта форма помогает ему выразить образ мужской безответной любви к женщине, а Лермонтов, как считает Щерба, использовав слово женского рода сосна, отнял у этого образа мужскую любовь.

Слово Fichtenbaum в оригинале является подлежащим (и психологическим, и грамматическим), а у Лермонтова - психологическим сказуемым, и таким образом в русском переводе сосна лишается своей действенной индивидуальности.

Однако Щерба замечает, что на севере диком у Лермонтова вынесено вперед, что придает стихотворению благодушный тон, в отличие от немецкого оригинала. Щерба согласен со словом дикий, которое употребляет Лермонтов, так как выражает точно идею одиночества.

По поводу выражению и дремлет качаясь Щерба делает замечания: дословно нужно было бы перевести это выражение как "ей спится", слово дремлет лишено активности. Немецкое выражение ihn schlдfert дословно переводится как его морит сон. А Лермонтов, по мнению Щербы, создает, в отличие от Гейне, другой образ - образ сладкой дремоты.

Здесь Щерба приводит и тютчевский вариант перевода этих строк, причем Тютчев также развивает идею сладкого сна:

И сладко заснул он в инистой мгле,

И сон его вьюга лелеет.

Центральное место в немецком стихотворении занимает, по мнению Щербы, фраза Ihn schlдfert, mit weisser Decke

Umhьllen ihn Eis und Schnee. Лермонтов переводит ее следующим образом:

И дремлет качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

Лермонтову нужен поэтический, красивый образ, образ волшебной сказки, поэтому он искажает перевод Гейне: по-немецки покров (Decke) сосны образуют лед и снег; по-русски - снег сыпучий.

Для Гейне наиболее важны образы Eis und Schnee, чем weisse Decke. Это доказывается тем, что грамматическое положение Eis und Schnee он сделал психологическим сказуемым.

er trдumt почти все переводчики переводят как ей снится или видится во сне, то есть переводят личную конструкцию - безличной. Но очевидно, что у немецкого слова присутствует значение "мечтать", и оно выражается только личной формой, а вот значение слова "сниться" может выражаться и лично, и безлично.

Щерба считает, что перевод снится ей является неточным и искажает образ Гейне, лишает его волевой направленности. Также Гейне точно и определенно указывает на объект мечтаний (von einer Palme), а Лермонтов использует придаточное предложение.

Fern Лермонтов перевел как в пустыне далекой. Щерба считает этот перевод оправданным, так как образ пустыни и образ пальмы органично сочетаются между собой и вливаются в общую картину сказки, которую рисует Лермонтов. Немецкое слово Fern не обладает таким романтическим ореолом.

Щерба не согласен с переводом Лермонтова слова trauert - он считает, что слово грустить здесь не совсем точно, так как в русском сознании слово грусть связано с нечто сладостным, поэтому Лермонтов ослабляет авторский оригинал. Еще одним неудачным моментом в переводе стихотворения Гейне Щерба считает слово горючем, которое ослабляет немецкое слово с его значением пылающий.

Слово утес, которым Лермонтов перевел немецкое Felsenwand, Щерба считает не очень верным, так как оно уничтожает внутреннюю форму немецкого слова. Это объясняется тем, что Гейне говорит об абсолютно неприступной скале (дело в том, что об этом свидетельствует часть слова wand). "А что Лермонтову не подходила внутренняя форма оригинала, видно из того, что на жаркой скале и на дикой а знойной стене своих черновых набросков он заменил на утесе горючем в окончательной редакции" (стр. 104).

Таким образом, Щерба делает общий вывод: "Из проделанного лингвистического анализа следует совершенно недвусмысленно, что сущность стихотворения Гейне сводится к тому, что некий мужчина, скованный по рукам и по ногам внешними обстоятельствами, стремится к недоступной для него и тоже находящейся в тяжелом заточении женщине, а сущность стихотворения Лермонтова - к тому, что некое одинокое существо благодушно мечтает о каком-то далеком, прекрасном и тоже одиноком существе" (стр. 104).

Щерба делает и историко-литературный анализ, хотя и не углубляется в него. Он считает, что стихотворение Гейне несет в себе идею роковой скованности, не дающей соединиться любящим сердцам. Но Щербе не до конца ясно, на чем же именно здесь лежит акцент - на идее рока или на идее скованности? Вероятнее всего, именно идею рока современники Гейне считали доминирующей в этом стихотворении. В стихотворении же Лермонтова доминирует идея скованности. Щерба приходит к странному выводу: в стихотворении Гейне он видит революционный пафос, протест против социального строя. Поэтому нельзя противопоставлять "Сосну" Гейне и "Сосну" Лермонтова. Однако этот вопрос Щерба не разбирает подробно, так как не считает себя специалистом в этом вопросе.

Мотив одиночества у Лермонтова развит не в полной мере, зато появляется другой мотив - мечтания о чем-то далеком и недоступном. Этот мотив, по мнению Щербы, развит у него и в других его стихотворениях: "Ангел", "Небо и звезды", "И скучно, и грустно...", "Парус", "Тучи".

Щерба полагает, что Лермонтов сознательно ушел от авторского оригинала - он меняет трагический тон на сказочный, романтический.

Также Щерба разбирает ритмику обоих стихотворений. "Стихотворение Гейне отличается крайней сдержанностью языка: ни одного лишнего слова, отчего каждое слово приобретает удивительную значительность, с чем стоят в связи и некоторые данные ритмики" (стр. 106-107). Щерба предлагает следующую схему стихотворения Лермонтова:

II (2+6) 4 ? _? ? _м | ? ?_? ? A 7 б +

III (2+5+7) 3 ? _? ? | ? _? ?_? || B 7 д a

III (2+5+7) 3 ? _? ? | ? _? ? _? ? B 8 д +

III (2+5+7) 4 ? _? ? ? | _? ? _? B 7 д a

II (2+6) 2 ? _? ? ? ? _? ? | A 7 б1 +

II (2+4) 2 ? _? | ? _? ? _ м | A 6 б2 b

II (4+6) 5 = _] _ ? _? ? | _? ? = A 7 г +

II (2+5) 0 ? _? ? ? _? ? _ м || B 7 д1 b

Щерба дает объяснение этих знаков:

"Римские цифры обозначают число главных ударений в строке; арабские цифры в скобках - номера слогов, на которых стоят эти ударения. Арабские цифры без скобок обозначают номер слога, после которого стоит синтагмический раздел. Знак = обозначает enjambement Большие буквы обозначают общий метрический характер строки, а цифры рядом - число слогов в строке. Греческие буквы обозначают ритмические вариации строки. Маленькие латинские буквы начала алфавита обозначают мужские рифмы конца алфавита - женские рифмы; плюсы ( + ) - женские окончания без рифмы; минусы ( - ) - мужские окончания без рифмы" .

У Лермонтова, наоборот, мы видим накопление эпитетов, которые отсутствуют в оригинале: дикий, качаясь, сыпучий, далекий, горючий. Хотя слову далекий и отвечает в оригинале слово fern, однако у Гейне оно не эпитет (ср. стр. 102). Слову горючий отвечает немецкое brennend; однако это последнее опять-таки не эпитет, а очень важное определение, тогда как Лермонтов сделал из него традиционный фольклорный эпитет. Наконец, немецкое Morgenland Лермонтов развернул в целую строку в том крае, где солнца восход, в которой, конечно, слова где солнца восход не эпитет, но дают то же впечатление, что и накопление эпитетов" (стр. 106).

Отталкиваясь от этого, Щерба и говорит о ритмике. Он расставляет в обоих стихотворениях ударения и синтетические границы и сравнивает их.

Щерба приходит к следующим выводам: у Гейне все знаменательные слова носят на себе полновесное ударение; "в стихотворении Гейне абсолютно отсутствуют какие-либо правильно чередующиеся от строки к строке ритмические элементы, кроме окончаний и рифм, прячем и здесь рифмами снабжены лишь четные строки. Это разнообразие ритмов и абсолютное отсутствие монотонности содействует четкому восприятию содержания".

В стихотворении Лермонтова Щерба первым делом решает вопрос о том, как же правильно нужно читать: на семвере димком или на севере димком, стоимт одиномко или стоит одиномко и т.д. Щерба считает такие сочетания неделимыми, поэтому и читать их предлагает как на севере димком, стоит одиномко и т.д.

У Лермонтова, в отличие от Гейне, не все значимые слова оказываются сильноударенными, и внимание слушателя рассеивается, но все это отвечает лермонтовскому сказочному мотиву.

Щерба подсчитывает количество полновесных ударных слогов по отношению к общему числу слогов: у Гейне - 35 %, у Лермонтова - всего лишь 17 %.

Щерба считает стихотворение Лермонтова монотонным за счет того, что оно написано амфибрахием.

После всего написанного мы можем подвести итог.

Во-первых, Щерба сразу признавал все несовершенство своих опытов по толкованию стихотворений.

В стихотворении А.С. Пушкина Щерба подробно анализирует только первую его часть. Он рассматривает структуру стихотворения, расставляет знаки, по которым предлагает собственное прочтение текста (со своими паузами и ударениями). Мало Щерба пишет о фонетике стихотворения, но подробно - о морфологии, лексике и синтаксисе, причем разбирает его построчно.

Перевод стихотворения Гейне "Сосна" М.Ю. Лермонтовым Щерба считает не точным переводом, а вполне самостоятельным произведением. Несмотря на то, что Щерба тщательно разбирает все недостатки перевода, которые допускает Лермонтов, Лев Владимирович признает, что это нельзя поставить Лермонтову в упрек, так как у него получилось другое, но не менее хорошее произведение.

Подобный анализ, который предпринял Щерба, говорит о его глубоких литературоведческих и лингвистических знаниях.

Заключение

Проанализировав основные работы Л.В. Щербы, мы пришли к следующим выводам. Щерба в своих работах отчасти отталкивается от идей и положений своего учителя - профессора Бодуэна де Куртенэ, но, с другой стороны, привносит в разработку вопросов фонологии, орфоэпии, морфологии много нового, идущего вразрез с традиционными взглядами на эти проблемы. Многие из идей Щербы получили дальнейшее развитие в русистике.

В области фонологии он дает свое собственное толкование фонемы, дает список фонем русского языка, не только тех, которые всеми признаны объективно существующими, но и тех, которые потенциально могли бы ими стать. Также он подробно разбирает многие фонемы русского языка и дает четкие, яркие примеры. Он считал, что любой алфавит должен обозначать только фонемы, а не их варианты. Отдельно хочется отметить замечание Щербы по поводу фонемы ы: отдельная ли это фонема или вариант фонемы и. Несмотря на все объективные доводы Бодуэна де Куртенэ, что ы - однозначно вариант фонемы и, Щерба полагает, что это самостоятельная фонема, по крайней мере, так было исторически, и эта тенденция может возобновиться. Также интересны замечания Щербы по поводу словесного ударения и длительности отдельных звуков. При изучении звуков речи Щерба предлагает в равной степени использовать и субъективный, и объективный методы.

В области орфоэпии Щерба отметил достоинства русской орфоэпии, объяснил причины, по которым меняется произношение на современном ему этапе, наметил пути дальнейшего развития произношения. Он считал, что русский язык в дальнейшем будет опираться на письмо, сближаясь с ним все больше, очень сложные правила упростятся, исчезнет все то, что не представляет собой ценности с выразительной точки зрения.

Особую роль по кодификации орфоэпических норм Щерба отводил актерам и лингвистам.

Основной причиной неграмотности современного ему общества Щерба считал то, что учителя механически обучают детей правилам русского языка, в то время как необходимо прежде всего изучать язык и его структуру.

Для более успешного обучения правильному произношению Щерба предлагает в словарях давать две транскрипции: идеального фонетического слова и слова, звучащего в живой разговорной речи. Здесь он принципиально расходится с Ушаковым Д.Н., который единственно верным признавал один вариант произношения, не учитывая фонетических условий. И вариант Ушакова кажется Щербе диалектизмом.

В области морфологии Щерба дал свою собственную, особую классификацию частей речи. Отдельно он выделяет категорию состояния, количественные слова. Очень расплывчатой категорией он считает междометия. Местоимения я, ты, мы, вы, он и т.д. он относит к существительным, а наш, ваш и т.д. - к прилагательным. К последним он также относил и причастия. Наречия Щерба считает формальной категорией, т.к. у наречий то же значение, что и у прилагательных. Интересны его замечания по поводу некоторых связок: быть он считает связкой, а не глаголом, так же, как и это. Подробно он рассматривает и союзы.

При анализе стихотворений А.С. Пушкина "Воспоминание" и М.Ю. Лермонтова "Сосна" Щерба подробно разобрал их с точки зрения стилистики, морфологии, фонетики, семантики, лексики, синтаксиса и ритмики, хотя он сам признается, что его опыты толкований несовершенны.

При анализе стихотворения "Сосна" Щерба приходит к выводу, что Лермонтов исказил гейневский оригинал, но сделал это сознательно, так как его целью было воссоздание образа красивой, волшебной сказки, а не трагического образа безответной любви, как у Гейне. Именно поэтому все неточности перевода Щерба отмечает и разбирает, но полностью оправдывает Лермонтова.

Материалом для реферата послужили следующие работы Л.В. Щербы: по фонетике - "Теория русского письма", по орфоэпии - "О разных стилях произношения и об идеальном фонетическом составе слов", "О нормах образцового русского произношения", "К вопросу о русской орфоэпии", по морфологии - "О частях речи в русском языке", "О служебном и самостоятельном значении грамматики как учебного предмета", а также работы "Опыты лингвистического толкования стихотворений. II. "Воспоминание" Пушкина", "Опыты лингвистического толкования стихотворений. II. "Сосна" Лермонтова в сравнении с ее немецким прототипом", "Современный русский литературный язык", "Безграмотность и ее причины", "Новейшие течения в методике преподавания родного языка" и др.

Размещено на Allbest.ru

...