Во-вторых, Ашкерц относит себя к Европе, к Западу. В соответствии с той идеологией, которая присутствовала в Западной Европе на протяжении веков, для Ашкерца Италия является если не центром мира, то, во всяком случае, центром «культурного» мира. Он пишет, что, несмотря на то, что это «итальянские места», они имеют огромное значение и влияние на европейскую духовную жизнь и на все «наши» мысли и чувства; эти места «международны», они являются «собственностью» всего «культурного мира». Таким образом, «культурный мир» для Ашкерца - это тот, для которого наивысшими ценностями являются античная и христианско-латинская культура и искусство. И Ашкерц, несомненно, причисляет себя к этому миру.

Обосновывая превосходство европейской культуры, Ашкерц использует распространенный в то время научный расизм (использовавшийся для оправдания европейского империализма), объявляя кавказскую расу «самой благородной, с которой не могут сравниться другие», причем этот вывод он делает исходя из физического строения человека, прежде всего - «из формы головы». Ашкерц был сторонником идей социал-дарвинизма, а также монизма Э. Геккеля [Borљnik 1939: 14]. Он утверждает, что раз Аполлон в Ватикане и Венера в Лувре являются идеалами человека, и они представляют собой европеоидный тип, то и все представители кавказской расы ближе к идеалу и представляют собой вершину человеческой гармонии и наиболее достойных носителей человеческого интеллекта и духа [ZD7: 120].

Россия же несет эту европейскую культуру другим («варварским») народам, которые вошли в состав Российской империи. Путешествуя по Кавказу, Ашкерц видит Россию в качестве сдерживающей силы восточных варваров, щита, который препятствует их продвижению в европейский мир, окультуривая их. «Da, Rusi so veliko storili za obиo evropsko kulturo na Kavkazu, tukaj na meji tako zvane Azije. To priznavajo celo Nemci in Angleћi. Do koder sega ruska oblast, do tja sega tudi moderna civilizacija v teh pokrajinah. Pod egido ruskega orla se tudi v centralni Aziji poиuti Evropec varnega.» («Да, русские много сделали для общей европейской культуры на Кавказе, здесь, на границе так называемой Азии. Это признают даже немцы и англичане. Докуда достаёт власть России, дотуда достаёт и современная цивилизация в этих регионах. Под эгидой русского орла европеец и в средней Азии чувствует себя в безопасности») [ZD7: 115]. Восток воспринимается как что-то неизведанное, а потому пугающее, Россия же, осваивая его, делает его своим, знакомым, безопасным. Такая концепция, безусловно, вписывается в империалистическую идеологию, так как последняя создана «одновременно империями и романами, расовой теорией и географическими спекуляциями, концепцией национальной идентичности и городской (или сельской) рутиной вместе».

10. Другое

Амбивалентное положение России и Восточной Европы отражается и в тексте Ашкерца. Россия, конечно, предстает романтически-сказочной страной, «достаточно удаленной, чтобы его не касались ее проблемы, и достаточно братской, чтобы производить впечатление родной» [Козак 2014: 204], но как только Ашкерц направляется на Восток (Крым, Кавказ), Россия становится империалистическим и колониалистическим символом европейского господства. Именно русские несут на Восток цивилизацию и прогресс, именно Россия прекрасно справляется с управлением ориентальными ордами (лучше, чем англичане [ZD7: 142]), именно русский язык делает из восточных варваров образованных людей, изменяя их в соответствии со «своей», европейской культурной моделью, и за это, в соответствии с практикой ориентализма, колонизированные народы должны быть благодарны России.

С другой стороны, Россия - варварская страна, требующая луча «солнца европейской культуры», который ей даровал Пётр Великий: «Tukaj je /Peter I/ Прим. переводчика hotel imeti okno, skozi katero naj bi sijalo sonce evropske kulture v njegovo veliko slovansko poslopje - Rusijo» («Пётр хотел, чтобы тут было окно, сквозь которое сияло бы солнце европейской культуры в его великое славянское строение - Россию») [ZD7: 69]. За это Ашкерц хвалит его, называя «великим по праву» гением, «героем и святым в одном лице» [ZD7: 72].

В Петербурге, несмотря на то, что это «окно для солнца европейской культуры», по-прежнему не заметно технического прогресса. Ашкерц жалуется - как же так, на Невском проспекте, в центре столицы Российской империи - до сих пор конный трамвай! «Kar me je pa spet malko jezilo, to je bil poиasni konjski tramvaj /.../ . Nevski prospekt pa - konjski tramvaj! Brr! Ta ulica je kakor ustvarjena za elektriиno ћeleznico! Zdaj pa ta anahronizem!» «Что меня снова немного злило, так это медленный конный трамвай /…/. Невский проспект - и конный трамвай! Брр! Эта улица как будто бы создана для электрической железной дороги! А тут такой анахронизм!» [ZD7: 70]. Ни следа европейской цивилизации, совсем не то, чего хотел Пётр I.

С прибытием в Москву еще присутствующее в Петербурге ощущение Европы сменяется ощущением Востока - Ашкерц описывает кривые улочки Москвы, восклицая «To je ruski, slovanski orient! Orient v slovanski obleki. Oziram se s hodnika na vse strani in povsod mi иuti srce: orient!» «Это русский, славянский восток! Восток в славянском образе. С тротуара я оглядываюсь по сторонам, и везде моё сердце чувствует: восток!» [ZD7: 77].

Хотя Ашкерц и говорит, что чувствует себя в России как дома, что как славянин ощущает связь с русским народом, называя его братским, он отделяет Россию от других славянских стран, утверждая, что русские не осознают своего славянства, как это делают, например, чехи. А словенцам ближе всего хорваты и сербы, которые «более горячие и темпераментные, чем русские».

Уже в Польше Ашкерц чувствует противоречия в том идеологическом конструкте России, который построен в его сознании. По его мнению, Россия должна помочь освободиться остальным славянским народам, стать основным оплотом свободного славянского мира, она является для Ашкерца символом панславизма. Однако Польша находится в составе Российской империи, где она, хоть и обладает определенной автономией, весьма ограничена в правах, например, в важнейшем для Ашкерца вопросе языка. Он подмечает, что на всех официальных печатях название Варшава написано только по-русски, хотя сам город, по его мнению, совершенно польский город, где больше всего слышна именно польская речь. Он не согласен с российской языковой политикой по отношению к Польше, считая, что Россия наносит ущерб «своим самым близким братьям», не позволяя им получать образование на польском языке и, таким образом, укрепляя польскую политическую зависимость, в то время как, по мнению Ашкерца, Россия должна, наоборот, вести освободительную политику.

Описывая исторические польские замки, Ашкерц не забывает упомянуть, что теперь они являются собственностью русского царя: «Zadnje veиje mesto pred Varљavo so Skierniewicze, /…/. Tukaj je velik grad familije Paskiewiczev, sedaj carjeva last...» («Последний большой город перед Варшавой - Скерневице /…/. Здесь находится большой замок рода Паскевич, теперь - собственность царя…») [ZD7: 66], «...zunaj mesta pa je zanimiv botaniљki vrt z velikim gozdom, sredi katerega stoji prelestni grad Lazienki, ki ga je bil dal postaviti kralj Poniatowski; sedaj je carska last.» («…а за городом находится интересный ботанический сад с большим лесом, среди которого стоит прелестный замок Лазенки, который приказал построить король Понятовский; теперь - собственность царя») [ZD7: 67].

Описывая увиденный им в Варшаве полк русской армии, он сообщает, что кто-то ему пояснил, что хотя полк составляют солдаты разных народностей, офицеры - только русские: «…moљtvo tega polka ni vse slovanske narodnosti, paи pa so иastniki sami Rusi» [ZD7: 67].

Но даже осознание подобной несправедливости не в силах изменить его про-российской идеологии. Хотя Ашкерц и описывает Польшу как страну с развитой индивидуальностью («Poljaki so ћilav narod s krepko razvito individualnostjo» [ZD7: 66]), он ее все равно называет частью России: «Nikjer na Ruskem nisem videl veи lepih ћensk nego v Varљavi» («Нигде в России я не видел столько красивых женщин, как в Варшаве») [ZD7: 67]. Возможно, подобное пассивное согласие с колонизаторской политикой России в Польше связано с отношением поляков к панславистическим идеям. Как отмечает П. Водопивец, поляки на территории габсбургской империи «не проявляли солидарности с освободительным движением других славянских народов и прагматически строили свою политику с учетом лишь собственных интересов. /…/ …словенцы же им в особенности не могли простить национальных притязаний украинцев в австрийской Галиции» [Петер Водопивец, О путевых заметках Богумила Вошняка из России, написанных перед Первой мировой войной: 139]. Ашкерц, говоря о поляках в Галиции, утверждает, что во многом там виновата «надутая польская шляхта», которая не предоставляет равноправия украинцам и презирает простых людей [ZD7: 141].

Ашкерц рассматривает Россию и русских скорее в качестве Другого, так как несмотря на отчаянное стремление ко-идентификации, он сразу говорит об «особенностях» - топографических и этнографических. Эти особенности вызывают интерес, а не страх - Ашкерц рассчитывает ознакомиться с «народной жизнью», «знаменитыми произведениями литературы и искусства». Но в то же время, он хочет увидеть скорее некую идею о России, чем непосредственно Россию, заявляя, что намеревается увидеть все «национально-оригинальное и исторически примечательное», то есть лишь чем-то выделяющуюся, «экзотическую» часть культуры, которая интересна «европейскому» (словенскому) человеку.

В то же время, будучи гражданином Австро-Венгрии, Ашкерц не может полностью отделить себя от немецкой культуры. Как русские, так и южнославянские города неизбежно получают сравнение с Веной, в котором они проигрывают. Петербург не является самобытным городом, он - всего лишь копия Венеции, только сделанная в русских масштабах. «Kaj je torej prevzaprav Peterburg? Niи drugega kakor v velikanskem merilu poveиane - Benetke!» («То есть что такое Петербург по сути? - Не что иное, как в огромном масштабе увеличенная - Венеция!» [ZD7: 69]). «…Peterburg je kopija velikih evropskih velemest» «…Петербург - копия больших европейских мегаполисов» [ZD7: 70]. Однако архитектура города не сравнится с венской: «Dunajski „Ring” je paи slikovitejљi, lepљi in raznoliиnejљi, ker je zasajen z drevoredi, a Nevski prospekt napravi na gledalca na prvi hip veиji vtisk, ker je raven (prem)» («Венский Ринг более живописный, красивый и разноликий, потому что на нем высажены аллеи, но Невский проспект в первое мгновение производит на зрителя большее впечатление, потому что он прямой») [ZD7: 70]. Впрочем, София тоже не производит на Ашкерца особого впечатления. Так же, как Петроград относится к Москве, София относится к Пловдиву. В Пловдиве - славянский Восток: «Пловдив носит в основном народную шапку, тюрбан или феску на голове, на ногах также иногда все еще опанки», в то время как София «переоделась» в «лакированные туфли, венские брюки, фрак и цилиндр», на улицах все «по венскому вкусу», улицы называются «бульварами, как в Париже», один из которых окружает город «как венский Ринг» [ZD7: 47].

Даже процессия султана в Царьграде приобретает оценку триумфа империи потому, что карета султана венская и все сделано в европейском стиле, а новая резиденция султана вестернизирована.

Как и отношение к России, отношение к южнославянским государствам довольно неоднозначно, хотя проявляется это не так заметно. В Болгарии Ашкерц описывает Пловдив, говоря, что город наполовину европейский, а наполовину «абсолютно восточный» [ZD7: 43]. В Пловдиве колокольни христианских церквей перемежаются с довольно большим количеством минаретов, которым «своенравные русские пушками «случайно» отстрелили верхушки» («Nekaterim takim minaretom so muhasti Rusi «po nakljuиju» odstreljali rtove») [ZD7: 43]. Белград - это «сербский Париж», который с прошлого визита Ашкерца в 1886 г. сделался более-менее цивилизованным - «по главным улицам уже ездит трамвай и появилось электрическое освещение» [ZD7: 53].

11. Чужое

Противоположность Европы у Ашкерца - Азия, Восток. Это враждебный «другой», не обладающий культурой. В европейской истории Восток олицетворяла, прежде всего, Османская империя. Турок для Ашкерца - практически синоним варвара. Ему чужда человеческая (европейская) культура, Ашкерц красочно описывает зверства турок в Сербии [ZD7: 50]. Именно турок и их колонизаторскую политику он винит в отсталости Сербии (малая заселенность, соломенные крыши): «Конечно. Разве могли люди учиться прогрессу у турок?» («Navadno. Ali so se ljudje od Turkov mogli uиiti napredka?») [ZD7: 52]. «Турок», по мнению Ашкерца, вообще не способен к прогрессу, за него это делают греки и армяне, у которых лучшие школы в империи. «Sploh ne ponaљata ta dva naroda med vsemi v Turиiji ћiveиimi orientalskimi narodi z veliko kulturo in vsak njiju misli, da bode dediи onemoglega in za kulturni napredek nesposobnega Turиina...» [ZD7: 29].

Первый человек, которого Ашкерц встречает на русской границе, как символ Востока - еврей, одетый в восточный «кафтан», «седобородый потомок Авраама», предлагающий ему поменять деньги.

К евреям у Ашкерца особое отношение, еще более негативное, чем к немцам. Он отмечает, что в Варшаве при 600.000 населения 200.000 евреев. В Галиции же евреи - причина всех бед, этот регион он называет «австрийской Палестиной». Евреи, по словам Ашкерца, берутся за любой бизнес, лишь бы он приносил деньги. А в Словении «евреев нет», и из этого можно заключить, что «тело словенского народа здорово» («Slovenci nimamo Judov. Ali ne smemo sklepati iz tega dejstva, da je naљe narodno telo zdravo?...») [ZD7: 141].

Кавказские народы также воплощают образ «чужого», «восточного человека», которого нужно подчинить для его же блага, европеизировать и обезопасить, чем и занимаются русские. Путешествуя по Российской империи, Ашкерц четко разграничивает европейскую и азиатскую цивилизации и их культурное наследие. Граница между Австро-Венгрией и Российской империей для него является границей между двумя цивилизациями, которые он противопоставляет друг другу. Несмотря на его рассуждения об отсутствии границы между Европой и Азией и о том, что континент стоит называть Евразией [ZD7: 117], в тексте четко просматривается разграничение двух культурных традиций, причем европейская культура, несомненно, ставится выше азиатской. Именно европейский тип общества, по мнению Ашкерца, должен нести «цивилизацию» в восточный мир. Если северо-запад и центр России - это хоть и Восток, но приближенный к Европе, то Кавказ до прихода русских - это откровенно территория варваров, практически нелюдей: «Rusi so izpremenili Kavkaz v kulturno deћelo in uvedli red» («Русские превратили Кавказ в культурную страну и навели порядок») [ZD7: 114], «...z orientalci znajo Rusi љe pametneje ravnati nego Britanci, zato pa imajo tudi uspehe…» («…с азиатами русские умеют обращаться еще умнее, чем британцы, поэтому они добиваются успеха…») [ZD7: 109]. На их языках невозможно говорить - «Для нашего горла и для нашего речевого аппарата грузинский язык был бы необычайно труден» («Za naљe grlo in za naљ govorilni organ bi utegnil biti gruzinski jezik nenavadno teћak») [ZD7: 111]. Ашкерц сравнивает армян с евреями, причем в плане бизнеса они ведут себя еще хуже последних, а потому большая часть экономики Кавказа в их руках, а не грузин. К тому же армянки не такие красивые, как грузинки, и больше похожи на евреек. Россия приносит на Восток европейский порядок (хотя, по сути, российский порядок не является европейским, так как Россия по Ашкерцу - не совсем Европа). Хотя Ашкерц выступает против австрийского империализма и колониализма в отношении «австрийских» славян, он лишь вскользь упоминает о подобной политике России по отношению к Польше и полностью оправдывает и поддерживает российский колониализм на Кавказе, видя в нем славянский, а, следовательно, справедливый колониализм.

Поскольку чужой - это всегда угроза, что-то, вызывающее страх, он требует насмешки, иронии, помогающей этот страх побороть. Описывая свою поездку на турецком почтовом поезде по пути в Царьград (кстати, весьма некомфортную), Ашкерц с иронией замечает, что проезжает «тот исторический край», где два года назад « «славный» Афанасиос проверял паспорта у путешественников первого и второго класса». «Bliћali smo se baљ tistemu ‚historiиnemu` kraju, kjer je /.../ pred dvema letoma ‚‚slavni`` Athanasios popotnikom I. in II. razreda revidiral potne liste» [ZD7: 18]. В Сербии «человеколюбивые» турки построили башню из голов побежденных [ZD7: 50].

В отличие от Турка и других восточных «варваров», играющих роль внешнего «чужого», внутренний «чужой» у Ашкерца - это «Немец». Немец не только не является этническим чужим, он, к тому же, входит в культурный круг Ашкерца, будучи представителем Европы и европейской культуры. Однако являясь колонизатором, он приобретает свойства социального «чужого». То есть, немцы играют ту же роль для славян в Австро-Венгерской империи, что и «монархия, дворянство и духовенство» для третьего сословия во Франции [Шипилов 2008: 110]. Венгры, конечно, тоже являются частью правящей этнической элиты, однако в меньшей степени, и Ашкерц лишь вскользь их упоминает, когда говорит о том, что на южной железной дороге в Австро-Венгрии надписи только на венгерском, что задевает словенцев [ZD7: 110].

По мнению Ашкерца, именно немцы запрещают славянам из Австро-Венгрии проявлять взаимность. Немцы находятся у власти и во всех бюрократических органах. В школе используется немецкая система образования. На Волге и на Кавказе есть немецкие поселения и колонии, в каждом русском городе есть немецкая лютеранская церковь. Ашкерц говорит, что для него, «как для славянина», совершенно немыслимо, что немцы в России имеют такие привилегии, и что «русские должны бы знать, что немец не желает ничего хорошего русскому народу» («Nam izvenruskim Slovanom se zdi popolnoma nepotrebno, da se Nemci v slovanski Rusiji tako proteћirajo, ko bi Rusi vendar morali vedeti, da Nemec ne ћeli dobrega ruskemu narodu») [ZD7: 122]. При этом он пытается причислить русскую интеллигенцию к панславистическому движению, говоря, что и она жалуется на то, что немцам в России слишком хорошо живется. Он заканчивает свою мысль цитатой из Некрасова, говоря, что если бы того спросили, «кому на Руси жить хорошо», то он бы без сомнения ответил: «Немцам!...» («In иe bi vpraљali pesnika Nekrasova «кому на Руси жить хорошо», odgovoril bi nam brez dvoma: «Немцам!...») [ZD7: 122].

Стереотипный немец для Ашкерца - символ бюрократии, причина большинства проблем в славянских странах. Говоря о немцах, он подчеркивает их скупость и чрезмерную национальную гордость.

«Ko smo sedeli na gimnazijskih klopeh, nam nemљki profesor geografije ni mogel dovolj proslaviti tistega «goldenes dachl» v Innsbrucku. Ko bi naљi nemљki pedagogi, ki jim tako straљno imponira majhna pozlaиena streљica v tirolskem glavnem mestu, potovali po Rusiji, potem bi љele videli, kaj so pozlaиene strehe!» («Когда мы сидели на гимназийских скамьях, нам наш немецкий профессор географии не мог нахвалить эту «goldenes dachl» в Инсбруке. Если бы наши немецкие педагоги, которым так ужасно импонирует маленькая золоченая крыша в тирольской столице, путешествовали по России, вот тогда бы они видели, что такое позолоченные крыши!») [ZD7: 67].

Немецкий язык также противопоставлен славянским языкам. Ашкерц утверждает, что словенский язык больше похож на русский, чем на гореньско-штирийский диалект словенского (на который влияет, прежде всего, немецкий язык) похож на берлинский или швейцарский немецкий. Ашкерц отмечает, что к двухсотлетию Петербург нужно переименовать, как переименовали Дерпт в Юрьев, чтобы избавиться от немецкого имени. «...Da bi se prekrstilo njegovo nemљko ime! /…/ zakaj pa bi Peterburg moral imeti nemљko kapo! ... Pa tudi tisti Schlьsselburgi, Oranienbaumi, Kronstadti, Peterhofi, Jekaterinburgi in Orenburgi so preve persiflaћa na slovanskij znaиaj Rusije!...» «Чтобы изменилось его немецкое имя! /…/ почему у Петербурга должна быть эта немецкая шляпа! ... А также все эти Шлиссельбурги, Ораниенбаумы, Кроштадты, Петергофы, Екатеринбурги и Оренбурги - насмешка над славянским значением России!...» [ZD7: 73].

Также довольно негативным является отношение Ашкерца к Великобритании и Франции, особенно в контексте их отношений с Россией. Он говорит, что русские лучше умеют управлять своими колониями, а также припоминает антирусскую коалицию в Крымской войне. «Francozi in Angleћi so se bili spravili nad Sevastopol, da poniћajo Rusijo» («Французы и англичане переправились к Севастополю, чтобы унизить Россию») [ZD7: 97].

12. Идентификация

Используя «Другого» для самоопределения, Ашкерц выстраивает систему бинарных оппозиций, в которых прослеживается базовая оппозиция «свой-чужой».

Первая оппозиция, которая возникает у Ашкерца - это оппозиция «Запад - Восток» (синонимичной является оппозиция «Европа - Азия» и другие ее вариации - например, «австрийские славяне - восточные славяне»). В «Поездке в Царьград» он неоднократно подчеркивает такую дихотомию. Царьград интересен Ашкерцу тем, что это место, где «встречаются Европа и Азия», и виден контраст между ними. Данная оппозиция является ключевой в европейской культуре, так как (как подчеркивает И. Нойманн) именно через восточного «Другого» происходит самоопределение Европы. Ашкерц безусловно относит себя к Западу, к Европе, называя себя западником, держа в уме античные идеалы. Ашкерц говорит, что в Италии есть места, которые значимы для европейской духовной жизни, а потому являются достоянием всего мира. Таким образом, понятие «европейская культура» приравнивается к понятию «мировая культура». В тексте Ашкерц всегда акцентирует различия между частями этой оппозиции, относя страны, народы, религию, города, одежду, архитектуру и людей к одной из сторон данной оппозиции.

Еще одна важнейшая оппозиция, которая возникает в тексте - это оппозиция «славянин-немец». Немец для Ашкерца олицетворяет все, что препятствует процветанию славянских стран. В нем все проблемы в России, в нем он видит причину отсутствия у России достаточного интереса к славянской взаимности и даже причину абсолютизма. Именно немец мешает славянам объединиться. В то время как все славянское предстает в самом положительном свете, например, осуждаемый империализм Австро-Венгрии оправдывается в России, инженеры в России лучше, Россия лучше справляется с колониями, там более прогрессивная система образования, так как женщины также могут получать образование, а в университетах нет богословских факультетов. Тем не менее, Ашкерц говорит, что Словения на триста лет обгоняет Россию в развитии. («Proti Rusom smo Slovenci pritlikovci, toda naљe ljudstvo je v kulturnem razvoju in sploљni omiki najmanj za tristo let pred ruskim») [ZD7: 144].

Устанавливая бинарные оппозиции, Ашкерц идентифицирует себя с одной из частей каждой, однако за этим часто следуют противоречия. Например, Ашкерц определяет себя как словенца, однако уровнем выше происходит колебание между южнославянскими народами и австрийскими славянами. Оказывается, что Балканские славяне еще не достаточно развиты, их государства молодые, и он с иронией говорит о том, как тщательно проверяют его - австро-венгерский! - паспорт на каждой границе. Он, конечно, винит турок в отсталости Балкан, тем не менее, это не изменяет их позиции в его иерархии. Чехи для него куда более авторитетны, они более европейские. Оппозиция «австрийские-неавстрийские славяне» работает и для Польши с Россией. Польша не особо занимается славянской взаимностью, заботясь о собственных интересах, а Россия и вовсе к ней равнодушна. Ашкерц, являясь ярым русофилом, безусловно, хочет присоединиться к России, идентифицировать себя с ней как с будущей панславянской империей «под эгидой русского орла», но практически полное игнорирование и отсутствие каких-либо сведений о словенцах в России не позволяет ему это сделать.

Он относит себя и словенцев то к западному, немецкому миру, то к его противоположности - славянскому миру. В таком случае немецкий мир скорее является носителем «европейской» культуры. Отнесение к славянскому миру предполагает идею славянской взаимности и борьбы против немецкой этносоциальной элиты.

С самого начала своего повествования в «Двух поездках в Россию» Ашкерц четко устанавливает оппозицию «славянин - неславянин», подчеркивая, что он сам едет в Россию именно как славянин: «V Italijo in Љvico sem bil potoval kot иlovek, na Rusko pa pred vsem kot Slovenec, kot Slovan. In Rusija je slovanska drћava» [ZD7: 63]. При этом в понятие «человек» Ашкерц тут вкладывает, прежде всего, значение «европеец, представитель т.н. европейской культуры».

Таким образом, данная оппозиция развивается в еще одну - «славянин - европеец», которая будет прослеживаться и далее в тексте. Здесь номинация «словенец» рассматривается как часть славянской культуры и является синонимом слова «славянин».

Ашкерц устанавливает противопоставление «Россия - Европа», «Россия - Запад», разделяя эти части не только географической, но и ментальной границей: «… zopet na Rusko! Nekaj me je gnalo nazaj «иrez mejo»» [ZD7: 62]. Переход границы между Австро-Венгрией и Россией воспринимается как переломный момент, шаг на «чужую землю» [ZD7: 64]. Перейдя границу, Ашкерц отмечает, что стоит на польской земле, «только государство русское». Отъезжая от пограничной станции Граница вглубь страны, он пишет: «Zbogom, Evropa! Zdaj smo v Rusiji...» («Прощай, Европа! Теперь мы в России…») [ZD7: 65]. Такое разделение не ново, в 1788 г. американец Джон Ледъярд попытался пересечь Сибирь в одиночку, но был арестован. Только перейдя польско-прусскую границу, он почувствовал себя в Европе. По его словам, именно на этой границе проходил «великий водораздел между азиатскими и европейскими манерами», который он с горячим энтузиазмом «перепрыгнул», чтобы «вновь принять Европу в… самые горячие объятия» [Ledyard 1966: 64]. Ларри Вульф отмечает, что благодаря интеллектуальным достижениям эпохи Просвещения ось соотношения север-юг заменила новая ось запад-восток, что привело к обособлению Западной Европы и Европы Восточной. «В сознании современников Польша и Россия более не ассоциировались со Швецией и Данией, а взамен оказались связанными с Венгрией и Богемией, балканскими владениями Оттоманской империи, и даже с Крымом» [Вульф 2003: 15, 16]. Причем в какой-то момент Польша стала своеобразным крепостным валом между Европой и Россией.

«Россия - не Италия» - пишет Ашкерц. Принадлежность её к европейской (то есть «культурной») культуре нечетка. По Европе (Италии и Швейцарии) путешествовать легко и приятно, там все нацелено на комфорт туриста - конечно, «за деньги». По России же путешествие означает трудности, оно далеко от комфорта и удобства, предполагает вторжение на чужую территорию, через границу, нахождение среди чужих. Ашкерц отделяет Россию от европейской культуры и снова теряет возможность идентифицироваться с ней.

К.-Я. Козак выделяет у Ашкерца трехчастную оппозицию, где «мы» - это словенцы, принадлежность к которым Ашкерц четко выражает. В то же время он относит себя и к южным славянам, и к австрийским славянам. «Они» у Ашкерца - это Запад (немцы, англичане, французы). А «великим “мы”» должны были бы стать русские, если бы с ними можно было идентифицироваться. Такая трехчастность позволяет ему относить себя к одной из частей оппозиции в зависимости от ситуации [Козак 2014: 205]. Происходит «наложение различных национальных кодов» [Бодрова 2015: 42].

Выводы

Таким образом, отношение Ашкерца к иному и его идентификация основываются на:

- традиционном для Европы дискурсе ориентализма по отношению к Турции и Восточной Европе;

- положении Словении как этнического меньшинства в составе Австро-Венгерской империи;

- Этноцентрическом понятии нации на основе языкового родства и, как следствие этого, панславизме;

- Художественной литературе (прежде всего русской);

Для определения своей идентичности Ашкерцем были использованы два «других»: внешний - восточный, и внутренний - немец.

Восточный «Другой» является наиболее важным для формирования европейских идентичностей. Ашкерц, безусловно, причисляет себя к европейской культуре, а потому также противопоставляет себя Востоку. К Востоку Ашкерц относит, прежде всего, Турцию и Кавказ. Турка и Кавказца он видит в дискурсе ориентализма, это колонизированный варвар, почти прирученный «чужой», обладающий романтическим шармом и загадочностью. Однако к восточному «Другому» относится и Россия, а также Балканские славянские страны. Для Ашкерца это славянский Восток, недо-Европа, подвергшаяся «мягкой ориентализации», что тоже соответствует историческому отношению Запада к Восточной Европе.

Внутренний «Другой» - это немец, этот «Другой» возник в ответ на империалистическую колонизаторскую политику по отношению к славянам. Немца Ашкерц зачислят в разряд «чужого», его отношение к немцам враждебно.

В процессе идентификации Ашкерц выстраивает оппозиции, основанные на базовой дихотомии «свое-чужое», либо на тройственной оппозиции, при этом он выбирает наиболее удобный для себя вариант в каждой конкретной ситуации. «Своим», «другим» и «чужим» может являться каждая часть оппозиции, в зависимости от контекста. Идентичность Ашкерца является смазанной и «плавающей» в результате наложения нескольких культур.

Заключение

Подводя итоги, можно отметить, что травелог - это пограничный, синкретичный жанр литературы, который сочетает в себе документальные и литературные элементы. Он является одним из основных источников имагологии. Для имагологии базовой оппозицией является дихотомия «свое-другое (чужое)». Другое изобретается и используется как средство самоидентификации. Травелог - это описание путешествия, непосредственного контакта с иной культурой, и он является способом описания, репрезентации и репродукции образа Другого. Важной чертой травелога для имагологии является презумпция его объективности в описании Другрго. Травелог является также частью ориенталистического дискурса и средством ориентализма, потому что важнейшим Другим для формирования европейских идентичностей является именно Восток. При этом разграничить понятия «другое» и «чужое» порой бывает сложно или вовсе не представляется возможным. Границу между этими категориями можно провести с помощью отношения культуры-реципиента к наблюдаемой культуре. «Чужой» вызывает неприятие и страх, является врагом. «Другой» же вызывает скорее интерес, однако его невозможно соотнести с собственным сообществом.

Ашкерц всегда увлекался Востоком и Россией и мечтал о путешествии туда. На его творчество повлияла русская литература и восточная эстетика. Ашкерц принадлежал к среднему классу либерально настроенной интеллигенции одной из провинций на периферии Австро-Венгерской империи. Все это влияло на формирование его идентичности.

Отношение Ашкерца к иному и его идентификация основываются на:

- традиционном для Европы дискурсе ориентализма по отношению к Турции и Восточной Европе;

- положении Словении как этнического меньшинства в составе Австро-Венгерской империи;

- Этноцентрическом понятии нации на основе языкового родства, и как следствие этого, панславизме;

- Художественнной литературе (прежде всего русской);

Для определения своей идентичности Ашкерц создает и использует двоих «других» - внешнего и внутреннего.

Ашкерц, причисляя себя к европейской культуре, противопоставляет себя наиболее важному для формирования европейских идентичностей восточному «Другому». Это, прежде всего, Турок и кавказские народы. Он воспринимает этого «Другого» посредством ориентализма. Опасный «чужой» на Кавказе колонизирован Россией, там восточный «варвар» почти приручен, Турция же сама выступает в роли колонизатора, к тому же, славянских народов, однако Османская империя уже не столь сильна, она доживает свои последние дни.

Следуя европейской традиции, к восточному «Другому» Ашкерц относит также Россию и южнославянские страны. Отношение к региону Восточной Европы двоякое, пограничное, это недо-Европа, подвергшаяся «мягкой ориентализации». Эти страны не вызывают страха, но скорее интересуют Ашкерца, однако полная идентификация с ними оказывается невозможной.

Второй используемый «Другой» - внутренний. Этот немецкий «Другой» возник в ответ на империалистическую колонизаторскую политику по отношению к славянам. Ашкерц враждебно относится к немцам и зачисляет их в категорию «чужого»

Ашкерц - русофил, и придерживается панславистических взглядов. Русская литература во многом повлияла на взгляд Ашкерца на Россию. Именно благодаря ей он видит Кавказ глазами Лермонтова и Пушкина. Он романтизирует Россию и видит в ней будущую всеславянскую империю. Такие устремления основываются на историческом австро-венгерском империализме. Этноцентризм, основанный на языковом родстве (и во многом позаимствованный у немецких романтиков с идеями пангерманизма) и устремления к возвеличиванию славянских стран на мировой арене делают славянский язык и выход к морю символами империалистической силы и власти. Тем не менее, Россия все-таки является не совсем Европой, это Восток, а потому она отстает в техническом и политическом развитии, занимая пограничное положение между Европой и Востоком, отношение к ней амбивалентно. Впрочем, как и к славянским Балканам. Однако Ашкерц оправдывает такое положение дел, обвиняя во всех бедах немцев в России и турок на Балканах.

Создав «Другого», Ашкерц использует его для формирования собственной идентичности. В процессе идентификации Ашкерц выстраивает оппозиции, основанные на базовой дихотомии «свое-чужое», однако причисляя себя к одной или другой стороне этих оппозиций, он часто противоречит себе. Некоторые из его оппозиций создают не дихотомию, а тройственное отношение, что позволяет ему использовать ту часть, которая больше ему подходит в конкретной ситуации. Таким образом, идентичность Ашкерца является смазанной и «плавающей» в результате наложения нескольких культур.

Данное исследование может быть расширено за счет привлечения сравнительного анализа образов «своего», «чужого» и «другого» в травелогах других словенских писателей в синхроническом и диахроническом аспектах.

Список использованных источников и литературы

Источники:

1) Aљkerc A. Zbrano delo. Knj. 7: Podlistki in potopisi; Kritiиni in polemiиni spisi; Dosravki k љesti knjigi / ur. Novak V. - Ljubljana, 1993.

Литература:

1) Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001.

2) Балина М. Литература путешествий. http://www.fedv-diarv.ru/7page id=4543, 2009.

3) Бодрова А. Г. Россия и русские в травелогах словенских писателей начала хх в. // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского, 2015, No 2 (2).

4) Вейденбаум Е.Г. Путеводитель по Кавказу. Тбилиси, 1888.

5) Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.

6) Гуминский В.М. Проблема генезиса и развития жанра путешествий в русской литературе: Дис.... канд. филол. наук. М., 1979.

7) Гуминский В.М. Путешествие // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.

8) Козак К.-Я. Ориенталистический взгляд на Россию в словенской путевой литературе; пер. М. Л. Бершадской. // Россия и русский человек в восприятии славянских народов [Текст]: [по материалам международной научной конференции "Русский человек и Россия в славянских литературах, фольклоре, документалистике", 1-2 ноября 2011 года] / Ин-т славяноведения. "Рус. человек и Россия в славян. лит., фольклоре, документалистике", междунар. науч. конф.; ред. А. В. Липатов [и др.]. - М., 2014.

9) Майга А.А. Литературный травелог: специфика жанра, 2014.

10) Маслова Н.М. Путевой очерк: проблемы жанра. М., 1980.

11) Мезин С. А. Стереотипы России в европейской общественной мысли XVIII века // Вопросы истории. 2002. № 10.

12) Нойманн И. Б. Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004.

13) Ощепков А. Р. Имагология. // Энциклопедия гуманитарных наук. №1. 2010.

14) Папилова Е. В. Имагология как гуманитарная дисциплина // Rhema. Рема. 2011. №4 С.31-40.

15) Папилова Е. В. Художественная имагология: немцы глазами русских: на материале литературы XIX в.: диссертация ... кандидата филологических наук: 10.01.08 / Москва, 2013.

16) Поляков О. Ю. Принципы культурной имагологии Даниэля-Анри Пажо // Филология и культура. 2013 №2 (32).

17) Пономарёв Е.Р. Советские травелоги: Западная Европа устами писателей 1920-30-х годов / Поверх барьеров с Иваном Толстым // Svoboda.org: Радио Свобода, 2014.

18) Пономарёв Е.Р. Типология советского путешествия: «Путешествие на Запад» в русской литературе1920-1930-х годов. Автореферат дис. ... д-ра филол. наук. СПб.: Институт русской литературы, 2014.

19) Почепцов Г. Г. Имеджелогия. М., 2000.

20) Репина Л. П. «Национальный характер» и «образ другого» // Диалог со временем. 2012. Вып. 39. С. 9-19.

21) Рыжова М. И. Словенская поэзия конца ХIХ- начала ХХ вв.и русская литература. СПб., 2012. С.22-75.

22) Рыжова М.И. Предисловие. / Антон Ашкерц. Избранное. Л., 1987.

23) Саид, Э. Культура и империализм. СПб, 2012.

24) Саид, Э. Ориентализм. СПб, 2016.

a. Скрибина О.М. Творчество В.Л. Кигна-Дедлова: проблематика и поэтика. Оренбург, 2003.

25) Стеценко Е.А. История, написанная в пути... (Записки и книги путешествий в американской литературе XVII-XIX вв.). М., 1999.

26) Фуко М. Дискурс и истина, 2001.

27) Шадрина М.Г. Эволюция языка «путешествий»: Дис. …д-ра филол. наук. М., 2003.

28) Шачкова В. А. «Путешествие» как жанр художественной литературы: вопросы теории. // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2008, No 3.

29) Шипилов А. В. «Свои», «чужие» и другие. - М., 2008.

30) Эткинд А. М. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах, 2001.

31) Яценко Н. Е. Толковый словарь обществоведческих терминов. М., 1999.

32) Aљkerc A. Carniola (1910, 222-226: Ljudsko љolstvo v ljubljanskem okroћju l. 1810).

33) Aљkerc A. Izvestja Muzejskega druљtva za Kranjsko 1905, 175: Krstna imena v ljubljanskem mestnem arhivu.

34) Aљkerc A. Ruska antologija v slovenskih prevodih, 1901.

a. Aљkerc A. Stoletnica Puљkinovega rojstva. Ljubljanski zvon. 1899.

35) Aљkerc A. Zgodnja Danica, 1877, 94; Zgodnja Danica, 1880 - 1882

36) Aљkerc A. Zvon, Dunaj, 1880.

37) Adams P.G. Travel Literature and the Evolution of the Novel. Lexington, Kentucky, 1983.

38) Baskar B. Naиini potovanja in orientalistiиno potopisje v avstro-ogrski provinci: primer Antona Aљkerca. // Glasnik Slovenskega etnoloљkega druљtva. Letn. 48, љt 3/4, 2008.

39) Borљnik M. Anton Aљkerc. Znameniti Slovenci. Ljubljana, 1981.

40) Borљnik M. Aљkerc: Ћivljenje in delo. Ljubljana, 1939.

41) Berchet J.-C. Le Voyage en Orient: anthologie des voyageurs franзais dans le Levant au XIXe siиcle, Paris, 1985.

42) Cankar I., Ljubljanski zvon, 1910.

43) Cankar I., Zarja,1912, № 404-405.

44) Carrй J.-M. Les йcrivains franзais et lе mirage allemand: 1800-1940. P., 1947.

45) Doiron N.«De l'йpreuve de l'espace au lieu du texte. Le rйcit de voyage comme genre», dans Biblio. - №17, op. cit, 1984.

46) Dyserinck H. Zum problem der «images» und «mirages» und ihrer untersuchung im rahmen der vergleichenden literaturwissenschaft // Arcadia. 1966. № 1.

47) Faganel, J., Z Aљkercem nad Aљkerca, 2006.

48) Grafenauer I. Aљkerc, Anton (1856-1912). Slovenska biografija. Slovenska akademija znanosti in umetnosti, Znanstvenoraziskovalni center SAZU, 2013. URL: http://www.slovenska-biografija.si/oseba/sbi131456/#slovenski-biografski-leksikon (дата обращения: 25.12.2015). Izvirna objava v: Slovenski bijografski leksikon: 1. zv. Abraham - Erberg. Izidor Cankar et al.Ljubljana, Zadruћna gospodarska banka, 1925.

49) Guyard M.-F. La littйrature comparйe. P., 1951.

50) Imagology: the cultural construction and literary representation of national characters: a critical survey / Ed. by M. Beller and J. Leerssen. Amsterdam, 2007.

51) Jazbec M. Aљkerc and his Travelogue for Current Use / Aљkerc' in Istanbulu. Ankara, 2013.

52) Kos, J. Anton Aљkerc kot potopisec, 2006.

53) Kale Lack B, Istanbul travel guide. / Aљkerc' in Istanbulu. Ankara, 2013.

54) Krstna imena v ljubljanskem mestnem arhivu // Izvestja Muzejskega druљtva za Kranjsko 1905.

55) Lah A. Vse strain sveta. Ljubljana, 1999.

56) Le Huenen R. «Qu'est-ce qu'un rйcit de voyage?», dans Les modиles du rйcit de voyage. // Littйrales. N 7. Paris X-Nanterre, 1990.

57) Ledyard J. John Ledyard's Journey Through Russia and Siberia 1787-1788: The Journal and Selected Letters, ed. Stephen D. Watrous. Madison, 1966.

58) Levstig V., Jutro, 1910, № 25.

59) Ljudsko љolstvo v ljubljanskem okroћju l. 1810 // Carnioli 1910.

60) Mahniи A. Rimski katolik, 1890.

61) McReynolds L. The Prerevolutionary Russian Tourist: Commercialization in the Nineteenth Century V: Anne E. Gorsuch in Diane P. Koenker (ur.), Turizm: The Russians and East European Tourist under Capitalism and Socialism. Ithaca in London: Cornell University Press, 2006.

62) Pageaux D.-H. Imagoloљke razprave. Ljubljana, 2008.

63) Podoba tujega v slovenski knjiћevnosti. / ur. Smolej T. Ljubljana, 2012.

64) Possin H.-J. Reisen und Literatur. Das Thema des Reisens in der englischen Literatur des 18. Jahrhunderts. Tьbingen, 1972.

65) Vesel I. Aљkerc A. Ruska antologija v slovenskih prevodih.Ljubljana, 1901.

66) Zalar V. Slovenski narod, 1910, № 74.

Размещено на Allbest.ru

...