На защиту выносятся следующие положения:

1. Основными художественными концептами ранней прозы Н.В. Гоголя (на примере текста НПР) являются ХК «Бог» и «черт», во взаимодействии которых формируется и проявляется главный сверхчувственный конфликт повести «Бог - черт». В качестве «вспомогательных» с точки зрения обозначения этого конфликта выступают ХК «праздник» и «дорога», объективирующие его развертывание во времени и в пространстве. В то же время, все четыре ХК играют важнейшую роль в формировании языковой картины мира писателя, что подтверждает их отражение в тексте МД.

2. Эмоционально-реактивный феномен «смех» в проекции на творчество Н.В. Гоголя по своему статусу может быть определен как один из основных концептов художественной концептосферы писателя и характеризуется набором разнообразных средств словесной репрезентации.

3. ХК «смех» в функциональном отношении тесно связан с ХК «черт», «праздник» и «Бог», в соответствии с которыми он включает в себя три типа: «смех-1», «смех-2» и «смех-3».

4. Концептуальное пространство текстов НПР и МД оказывается сходным по своей структуре, изменяется лишь содержательное наполнение выделенных ХК. Кроме того, сходство обнаруживается и на собственно языковом уровне - в в средствах вербализации выявленных ХК. Исходя из чего можно говорить об идиостилистической общности текстов, которые традиционно относятся к разным художественным стилям (романтизму и реализму (натурализму)).

Структура и краткое содержание работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, включающих 16 таблиц, заключения и библиографического списка.

Во введении дается обоснование актуальности темы диссертации, определяются объект, предмет, цель и задачи исследования, содержится характеристика материала и методов его анализа, раскрывается научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, ее апробация, формулируются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Идиостиль Н.В. Гоголя как объект лингвокогнитивного анализа», состоящей из четырех параграфов, рассматриваются основные положения стилистики и когнитивистики, послужившие теоретической основой диссертационного исследования; вводится и разъясняется базовая терминология; дается обзор монографических исследований стиля Н.В. Гоголя; на основе изложенной теоретической базы осуществляется переход к анализу конкретных текстов Н.В. Гоголя - «Ночь перед Рождеством» и «Мертвые души».

В первом параграфе «Понятие идиостиля и особенности лингвокогнитивного подхода к его изучению» поднимается актуальная для современной филологии проблема понимания феномена идиостиль, которая в целом заключается в отсутствии единой точки зрения на его содержание. Согласно первой, узко лингвистической точке зрения, под идиостилем понимается только «совокупность языковых и стилистико-текстовых особенностей, свойственных речи писателя» (Стилистический энциклопедический словарь, 2003). Согласно второй точке зрения, разработанной в рамках коммуникативной стилистики, идиостиль приравнивается к экстралингвистическому понятию «творческая индивидуальность автора» (Н.С. Болотнова), но при этом его изучение происходит на основе конкретного языкового материала, главным образом, лексической структуры текста. В нашей работе мы придерживаемся третьей точки зрения, согласно которой идиостиль представляет собой совокупность лингвистического и экстралингвистического аспектов (В.В. Розанов, В.В. Виноградов, M. Proust и др.) и может быть определен как «творческая индивидуальность автора плюс языковые средства ее выражения».

Обращаясь к феномену концептосферы, мы разводим понятия языковой концепт («квант структурированного знания» (И.А. Стернин)), культурный концепт («сгусток культуры в сознании человека» (Ю.С. Степанов)) и художественный концепт (ХК), понимая последний как разновидность культурного концепта, а именно, «единицу индивидуального сознания…, вербализованную в едином тексте творчества писателя (что не исключает возможности эволюции концептуального содержания от одного периода творчества к другому)» (И.А. Тарасова). Здесь же мы указываем, что как вариант классификации ХК исследователи предлагают типологию, базирующуюся на основных составляющих модели сознания. Согласно этой типологии, все ХК делятся на четыре типа: предметные, топологические, эмоциональные и гештальты. Предметные концепты соответствуют предметным денотативным образам с чувственно воспринимаемым ядром и вербализуются лексикой конкретного значения (роза, звезда, закат и др.). Топологические концепты коррелируют с пространственными схемами и двигательными представлениями, репрезентируются лексикой с пространственным значением (полет, круг, верх, низ и др.). Эмоциональные концепты соответствуют сфере эмоционального «предзнания» и вербализуются именами чувств и эмоций (гнев, радость, горе, страх, любовь и др.), а концепты-гештальты («образ-концепты») соответствуют когнитивным структурам, совмещающим чувственные и понятийные признаки, и вербализуются лексикой абстрактного значения (жизнь, смерть, судьба, вечность и др.).

Не имея с своей целью «моделирование» типа авторского сознания, мы в большей степени ориентированы на выявление содержательного наполнения основополагающих художественных концептов и особенностей их вербализации, обусловленных этим наполнением.

Во втором параграфе «Обзор монографических исследований стиля Н.В. Гоголя» производится краткое реферирование работ, посвященных изучению гоголевского идиостиля. Корпус исследований по данной проблеме условно может быть разделен следующим образом: с одной стороны, это фундаментальные монографические труды, посвященные гоголевскому стилю в целом, с другой стороны, это статьи, в которых рассматриваются отдельные его аспекты. Прежде всего, мы обращаемся к фундаментальным исследованиям первой трети ХХ века. Именно в это время наблюдался настоящий «всплеск» гоголеведения, который нашел отражение в трудах таких исследователей, как В.В. Розанов, А. Белый, В.В. Гиппиус, И.Е. Мандельштам, В.Ф. Переверзев, В.В. Виноградов, Б.М. Эйхенбаум, А.Л. Слонимский, М.М. Бахтин. В это время исследователи пытаются пересмотреть традиционные взгляды на стилистическую принадлежность Гоголя: обоснованность «ярлыков» «Гоголь-реалист» и «Гоголь - основатель натуральной школы» ставится под сомнение. И, кроме того, в работах этого периода обнаруживается тенденция к конкретизации понятия «стиль писателя» и увязыванию языковых механизмов художественного произведения непосредственно с образом автора.

В последнюю треть ХХ века в исследованиях по стилистике усиливается лингвистическая составляющая. Во многом это происходит благодаря расцвету теории текста. Собственно лингвистический подход к изучению стиля продемонстрирован в работе Л.И. Ерёминой «О языке художественной прозы Н.В. Гоголя» (1987), основным объектом изучения которой является технологическая сторона идиостиля Н.В. Гоголя. В то же время продолжает развиваться и литературоведческий подход, одним из самых ярких проявлений которого является исследование Ю.В. Манна «Поэтика Гоголя» (1988), в котором автор рассматривает строение и эстетические средства гоголевских текстов с опорой на теорию комического М.М. Бахтина. В целом в этот период стиль Н.В. Гоголя как объект исследований продолжает вызывать серьезный научный интерес. Особое развитие при этом в исследованиях этого периода получает разработка проблемы «образа автора» (В.В. Виноградов).

В третьем параграфе «Основополагающие художественные концепты в произведении Н.В. Гоголя «Ночь перед рождеством». Принципы выделения, типология и структура» показано, что выделение художественных концептов в тексте НПР происходит на основе его лексической структуры. При помощи метода полевого структурирования в тексте выявляются наиболее крупные лексико-семантические поля (ЛСП), которые объективируют наиболее значимые ХК текста. В то же время мы отмечаем, что изучение основных ХК не ограничивается только анализом одноименных ЛСП, а затрагивает как лингвистические сферы этимологии, диалектологии, семасиологии, текстологии и проч., так и экстралингвистические сферы культурологии, философии и психологии. Наиболее крупными ЛСП в тексте НПР являются поля «божественной», «демонической» лексики, а также «праздник» и «дорога». В основе появления этих полей лежат такие ХК, как «Бог», «черт», «праздник» и «дорога». Также мы показываем, что в тексте существует совершенно особый феномен «смех», репрезентированный «смеховым» ЛСП и претендующий на концептуальную значимость. В качестве основных в тексте НПР мы выделяем ХК «Бог» и «черт», поскольку они репрезентируют основной сверхчувственный конфликт повести - «Бог - черт».

ХК «черт» в тексте НПР синтезирует в себе представление обо всей «чертовщине», выступая в качестве некоего «обобщенного образа зла». Считаем, что данный ХК не может быть отнесен к какому-то одному типу: с одной стороны, он обладает признаками предметного концепта (черт как персонаж), с другой - в плане актуализации своих культурно-религиозных смыслов - признаки «образ-концепта». Ядро данного ХК вербализовано лексемами, номинирующими три основных «демонических» образа: черт + заместительные номинации, Солоха + заместительные номинации, Пузатый Пацюк + заместительные номинации. К зоне ближней семантической периферии относятся лексемы, номинирующие второстепенные «демонические» образы, а также парадигма лексем, выражающих признаки, атрибуты и действия всех «демонических» образов. Дальнюю периферию составляет пласт идиоматических выражений с лексемами черт, ведьма и их заместительными номинациями.

Безусловно, сложнее, чем с ХК «черт», решается вопрос о типологической природе ХК «Бог». Учитывая весь эмоционально-смысловой комплекс, связанный в религиозной культуре с божественным началом, невозможно равноположить концепт «Бог» какому-либо другому. Поэтому мы склонны рассматривать ХК «Бог» как особое ментально-вербальное образование, обладающее «абсолютным» содержанием и как таковое образующее особый сингулярный тип концепта. К зоне ближней семантической периферии «божественного» ЛСП мы относим словосочетания и лексемы пречистая дева, божья матерь, чудотворец, святой Петр, Страшный суд, ключи, вербализующие образы Священного Писания; зона дальней периферии представлена лексемами, связанными с церковной семантикой, т.е. объективирующими «бытие Бога на земле»: церковь, крылос, архиерей, рождество, петровка, литургия, набожный, молиться и т.д.

ХК «праздник» обладает особым содержательным наполнением - он выражает событийно-временной план текста. В рамках апробируемой нами типологии этот ХК наделен признаками «образ-концепта». Ядро вербализовано лексемой праздник, а также названиями праздников - Рождество и Петровка. Структурные элементы периферии репрезентированы лексико-семантическими микрополями «еда и напитки», «наряды», «песня», «танец» и др.

И, наконец, квалификация ХК «дорога», объективирующего пространство текста НПР, вновь вызывает проблемы типологического характера. Так, с одной стороны, учитывая наличие у данного ХК чувственно воспринимаемого ядра, мы относим его к предметным концептам. С другой стороны, ЛСП, связанное с этим концептом, во многом состоит из лексем пространственного значения, что является признаком топологического концепта. И, наконец, ядро этого ХК вербализовано также лексемой путь, которая при определенном ракурсе рассмотрения является именем «образ-концепта». Учитывая все это, мы определяем ХК «дорога» как концепт смешанного типа. Далее в его структуре выделяются такие лексико-семантические микрополя, как «направление и скорость движения», «участники движения», «дорожная атрибутика (поклажа, обувь)» и др.

Четвертый параграф «Концептуализация «смеха» в тексте «Ночи перед рождеством»» содержит описание принципиально важного для Гоголя эмоционально-реактивного феномена «смех». Усматривая в «смехе» концептуальную природу, мы полагаем, что он представляет собой особый тип эмоционально-реактивного (или рефлективного) концепта. В проекции на художественный текст «смех» в большей степени тяготеет к типу «образ-концепта». Первый критерий концептуализации «смеха» - это устойчивая и разнообразная вербализация этого феномена в тексте. Второй критерий - это наличие культурной составляющей, так называемой «памяти» концепта. A priori мы разводим концептуальную сторону бытования смеха в текстах Н.В. Гоголя и так называемую технологическую, которая представляет собой те приемы и средства, при помощи которых формируется смеховое повествование. Обращаясь к рассмотрению «памяти» ХК «смех», мы обосновываем, что самое главное внешнее отличие русского отношения к смеху от западно-европейского состоит в том, что на Руси, несмотря на любовь народа к веселым массовым праздникам, никогда не было «смеховой культуры» (М.М. Бахтин) в той форме, в какой она существовала на Западе. Русская церковь в целом не поощряла смеховых действ языческого происхождения, что повлияло на дальнейшее формирование русской ментальности и нашло отражение в языке. Так, в частности, смех у нас систематически рифмуется с грех: «Мал смех, да велик грех. Где грех, там и смех. Грех не смех» и т.д. (В.И. Даль). Эта двойственность отношения к смеху является основной чертой, характеризующей СМЕХ писателя на культурно-историческом уровне. Что касается собственно лингвистического (текстового) уровня исследования концепта, то он представлен довольно сложным процессом взаимодействия различных ЛСП. Это не только сама лексема смех, но также гнездо синонимов, дериватов и однокоренных имени слов: хохот, усмешка, смешных, насмешливо, улыбнуться и т.д. Ядро составляют синонимы смех и хохот. Остальные входят в пласт ближайшего к ядру окружения: первый приядерный слой составляют лексемы, выражающие полноту эмоции (смешных, насмешливо, хохочущих, хохотала и т.д.); второй - неполноту эмоции (усмешка, улыбнуться и т.д.). Важной особенностью «смеха» в НПР являются два аспекта его концептуализации. Первый аспект касается особенностей текстового употребления ядерных и приядерных лексем: лексема хохотать (+ производные) последовательно - за исключением одного случая - употребляется для характеристики действий определенного множества людей: «…потолкаться между кучею хохочущих и поющих девушек…» (НПР, 167); а лексемы улыбаться (+ производные) и усмехнуться (+ производные) ни разу не употребляются в тексте для одновременной характеристики более чем одного образа: «Государыня … не могла не улыбнуться, слыша такой комплимент» (НПР, 192) и т.д. Дальнейшее исследование обнаруживает, что контексты, вербализующие массовые сцены, последовательно воспроизводят языческую составляющую праздника, и, напротив, там, где внимание концентрируется на личности (за исключением «демонических» образов), на первый план выходит христианская тема. Второй аспект концептуализации «смеха» связан с функционированием ХК «праздник», «черт» и «Бог». В соответствии с ними ХК «смех» распадается на три типа: смех-1, смех-2 и смех-3. Под обозначением смех-1 нами понимается такой смех, который формируется в тексте, прежде всего, благодаря влиянию ХК «праздник» со свойственной ему семантикой веселья. Поэтому этот тип можно также назвать праздничным смехом. Объект этого смеха - практически любой образ. По своей сути смех-1 является чистым комическим смехом, а по функции зачастую совпадает с «насмешливым смехом» (В.Я. Пропп). Смех-1 всегда позитивен, его цель - создание комического эффекта и, соответственно, мелиоративной эмосемантики текста. Смех-2 образуется, в первую очередь, под влиянием ХК «черт» и может быть назван демоническим смехом. Объектом этой насмешки может выступать любой образ, субъектом - всегда демонический или тяготеющий к таковому. Этот тип смеха формируется, как правило, имплицитно, носит иронический характер и не направлен на провоцирование смеховой реакции у читателя. В противоположность первому типу смеха смех-2 направлен на создание пейоративной эмосемантики текста. Смех-3 образуется преимущественно под влиянием ХК «Бог» и определяется нами как наиболее сложная разновидность ХК «смех». При формальном подходе мы не можем назвать этот тип собственно смехом, поскольку он не обладает признаками динамичности, стремительности, порывистости и прочими, которые называются в качестве основных. Смех-3 - это явление внутреннего порядка, связанное с православной ценностной парадигмой и которое можно также назвать преображенным смехом, смехом «в умилении и веселье», появляющимся в соответствующих обрядовых ситуациях (религиозные праздники).

Во второй главе «Вербализация художественного концепта «черт»», состоящей из трех параграфов, исследуется специфика языковой объективации ХК «черт» в тексте НПР и отчасти в МД. Наряду с этим мы обращаемся к особенностям репрезентации ХК «дорога» не столько в аспекте его пространственных характеристик, сколько в аспекте актуализации в нем «демонического» начала.

В первом параграфе «Художественный концепт «черт» как структурный элемент идиостиля Гоголя в тексте «Ночи перед Рождеством»» рассматривается этимология лексемы черт и ее заместительных номинаций, а также анализируется «демоническое» ЛСП, при этом особое внимание уделяется частотным в тексте бранным идиоматическим выражениям. После этого мы переходим к рассмотрению лексической структуры образа (ЛСО) черта - главного «демонического» персонажа повести, представляя ее в виде лексико-семантического субполя, ядром которого является имя образа - черт. Ядро субполя вербализовано не только наиболее частотной лексемой черт (67 словоупотреблений), но также спектром его заместительных номинаций (от сатаны до трубочиста). Примечательно, что один и тот же образ вербализуют лексемы разной жанрово-стилистической принадлежности (просторечия (кака), церковнославянизмы (сатана), заимствования из европейских языков (франт) и т.д.). Структуру периферии лексико-семантического субполя образа черта мы выстраиваем в соответствии с моделью анализа ЛСО (И.Я. Чернухина), согласно которой любой образ имеет в своем основании три лексических пласта. В сферу нашего первоочередного внимания попадают пласты колоритообразующей и доминирующей лексики. К первому относятся, в частности, единицы тематической группы «внешность», в результате использования которых формируется смехотворный образ черта (концептуализация смеха-1). Особое внимание мы обращаем на функционирование деминутивов (узенькая мордочка, кругленьким пятачком, рожкам, копытца и т.д.), которые формируют образ мелкого беса. Также к колоритообразующей лексике в ЛСО черта относятся лексемы тематической группы «характер». Использование таких прилагательных, как испуганный, печальный, бедный, хитрый, придает образу черты человека, одновременно «размывая» в нем «демоническое» значение. К пласту доминирующей лексики в ЛСО черта мы относим глаголы «демонических» (летать, обращаться и т.д.) и «очеловечивающих» (разнежился, целовал, охал и т.д.) действий. В основном средства вербализации образа черта направлены на его снижение, опрощение и «дедемонизацию» (Ю.В. Манн) и, как следствие, провоцирование смехового эффекта. Но с другой стороны, такие лексемы, как конь и бегун, выступают в функции романтизации образа, что получает особенное развитие в тексте МД.

Затем мы переходим к рассмотрению ЛСО Солохи. Две наиболее частотных номинации (Солоха и ведьма), входящие в ядро, соответствуют двум сторонам образа - «демонической» и «человеческой». Обращение к внутренней форме имени Солоха обнаруживает, что оно заключает в себе значение «ведьма», а, следовательно, является эвфемизмом. Периферия ЛСО Солохи представлена единицами лексико-семантических субполей «еда и напитки», «одежда», «колдовство», «быт», «характер» и т.д. В пласт доминирующей лексики входят наиболее частотные единицы из указанных субполей, а именно, глагол поднялась, эпитеты добрая (добродетельная), вероломная (вероломство), чертова (черт-баба), а также наименования «демонических» атрибутов: труба, печка, метла. Анализируя образ, мы отмечаем, что он, с одной стороны, формируется в соответствии с традиционными народными представлениями, а с другой - в соответствии с чертами, позаимствованными из западно-европейской карнавальной культуры. Кроме того, этот образ формируется как амбивалентный, т.е. сочетающий в себе «человеческие» и «демонические» свойства, а амбивалентность является признаком смысловой игры, в результете которой возникает комический эффект (смех-1).

Особую роль в сближении ХК «черт» и «смех» играет образ Оксаны, который напрямую не относится к «демоническим», но его лексическая структура имеет довольно обширную зону семантической смежности со структурой образа Солохи. Так, в частности, оба женских образа формируются благодаря активному использованию единиц лексико-семантических субполей «одежда» и «внешность», в результате чего актуализируется признак телесной привлекательности. Кроме того, «демонические» признаки у образа Оксаны появляются в связи с доминированием в его структуре лексемы зеркало, обладающей сильными «демоническими» коннотациями. И, наконец, еще одним репрезентативным элементом с точки зрения актуализации «демонической» семантики является особая концептуализация «смеха» как явления «колдовского», «демонического» порядка (смех-2): «Ему почудился в толпе девушек голос и тоненький смех Оксаны. Все жилки в нем вздрогнули…. Как будто невольно, сам не понимая как, протерся кузнец сквозь толпу и стал около нее» (НПР, 173).

И, наконец, в этом параграфе мы обращаемся к рассмотрению ЛСО Пузатого Пацюка. При помощи этимологического анализа раскрывается внутренняя форма имени Пузатый Пацюк, которое, также как и Солоха, выполняет в тексте функцию маски, сводясь к эвфемизации «демонического» начала: лексема пацюк имеет значение свинья, крыса (М. Фасмер), а эти животные относятся к числу мифологических образов, непосредственно связанных с нечистой силой (С.М. Толстая). Их имманентные свойства (в частности, прожорливость, у свиньи - толщина) выступают в качестве основных для Пацюка. С помощью сопоставительного анализа мы заключаем, что гротесковые черты характера и внешности персонажа (толстое брюхо, разинутый рот) имеют прямую семантическую связь с карнавальной эстетикой. Смеховая репрезентация образа Пузатого Пацюка неоднозначна, поскольку эксплицирует два типа смеха - смех-1 (праздничный смех) и смех-2 (демонический смех). Первый тип направлен на сам образ и формируется, прежде всего, описанием внешности Пацюка. Второй тип представляет собой «демоническую» насмешку Пацюка над кузнецом и формируется, в частности, ситуацией диалога между ними.

Во втором параграфе «Семантический параллелизм в структуре некоторых «демонических» образов текстов «Ночи перед Рождеством» и «Мертвых душ»» мы обращаемся к сопоставительному анализу двух произведений с точки зрения репрезентации в них «демонического» начала с учетом специфики восприятия образа коня в мировой культуре от Платона («Федр») до характеристики гоголевской тройки в работах А. Белого и М. Вайскопфа. Анализ внутренней формы номинаций масти коней (чубарый, гнедой, каурый) показывает, что все они имеют рыжий оттенок, который однозначно символизирует «демоническое» начало. Кроме того, образы черта в НПР и чубарого коня в МД обнаруживают поразительное сходство лексических структур, что позволяет нам говорить об их имплицитной семантической связи. Для демонстрации этого сходства мы используем сравнительные таблицы, в которые помещаем, в частности, такие контексты как: «…шепнул он (черт), заворотивши свою морду снова на правое ухо» (НПР, 177) - «он (чубарый конь) … положивши свою морду на шею своего нового приятеля, казалось, что-то нашептывал ему в самое ухо» (МД, 89) и т.п.

Особо отметим, что очень важной и интересной с точки зрения авторского мировосприятия особенностью является соотнесенность «правой стороны» с «демоническим» началом: в тексте НПР черт изображается на правой стороне притвора, Солоха стоит близ правого крылоса и т.д., а в МД при помощи локатива «правая сторона» происходит объективация «ситуаций-неприятностей» или «ситуаций-сложностей», происходящих с тройкой. Эта особенность может объясняться тем, что поворот нечистой силы «направо», т.е. в «правильную сторону», неизбежно и естественно должен быть обречен на неудачу.

Тему пространственной корреляции между текстами НПР и МД мы продолжаем в третьем параграфе второй главы «Некоторые особенности вербализации художественного концепта «дорога» в текстах «Ночи перед Рождеством» и «Мертвых душ»». ХК «дорога» интересует нас, в первую очередь, как элемент взаимодействия с ХК «черт» и в меньшей степени как самостоятельный феномен, репрезентирующий один из элементов художественного пространства. Рассматривая ХК «дорога» безотносительно к творчеству Н.В. Гоголя, мы апеллируем к уже существующим исследованиям этого концепта в лингвокультурологическом, лингвокогнитивном и философско-филологическом аспектах. Далее, с учетом этих исследований и в соответствии с принятой методологией анализа художественных концептов, рассматривается структура ядра ХК «дорога». В частности, мы указываем, что в текстах НПР и МД ядро вербализуется преимущественно с помощью лексемы дорога. Второй по частотности употребления является лексема улица, третьей - путь. Причем в подавляющем большинстве контекстов у Н.В. Гоголя лексемы дорога и путь являются абсолютными синонимами вопреки тому общеязыковому и культурному факту, отмеченному Н.Д. Арутюновой, что область референции этих лексем не вполне идентична. Далее мы переходим к анализу внутренней формы этих лексем, которая заключает значения «препятствие», «трудность», «опасность». Эти значения - в зависимости от контекста - обнаруживают ту или иную степень экспликации, а также - что важно - приобретают дополнительный «демонический» оттенок смысла, благодаря которому ХК «дорога» начинает взаимодействовать с ХК «черт». В параграфе показано, с помощью каких лексем репрезентируются эти значения у Н.В. Гоголя. Так, в частности, одно из ядерных значений - «препятствие» - вербализуется за счет лексемы темно (темнота), которая в контексте гоголевского творчества участвует в объективации концепта «тьма», противопоставленного концепту «свет»: «Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку» (НПР, 156). К препятствиям на дороге в рассматриваемых тестах относятся и свойства самой дороги: искривленность, затерянность и смертоносность (в большей степени в МД), которые актуализируют «демоническую» семантику.

В третьей главе «Вербализация художественного концепта «Бог»» мы переходим к анализу ХК «Бог» в его взаимосвязи с ХК «праздник». В первом параграфе «Мировоззренческие толкования лексемы Бог» сначала проводится этимологический анализ этой лексемы с целью обнаружить ее древнейшие смыслы, а затем показывается, что ее словарные дефиниции различаются в зависимости от идеологической подоплеки справочных изданий. В религиозной картине мира концепт «Бог» носит совершенно особый характер и в духовной литературе осмысляется на основании Никео-Константинопольского Символа Веры, согласно которому концептуализируется как надличностный абсолют, никем и никогда не постигаемый. Ближнюю семантическую периферию концепта «Бог» составляют дифференциальные признаки одноименного понятия (лексемы), количество которых неограниченно: «существо вЕчное, независимое, всесовершенное, свободно дЕйствующее, самовластно господствующее, всевысочайшее, препростое, духовное…» (Полный церковно-славянский словарь). Мы отмечаем, что граница между ядром и ближней семантической периферией концепта «Бог» весьма условна, поскольку каждое из значений периферии и все они в совокупности сопоставимы с ядерным значением. К дальней семантической периферии концепта «Бог» - также условно - следует отнести значения, появившиеся благодаря постановке и решению богословских проблем, а также связанные с самой культурой богослужения, вербализующие всю церковно-обрядовую атрибутику. И, наконец, интерпретационный слой концепта «Бог» составляют абсолютно все понятия и значения, связанные с жизнью и окружающим миром, поскольку с христианской точки зрения Бог есть «вина всех вещей» и «Создатель вселенной». Таким образом, мы делаем вывод, что, согласно религиозной картине мира, культурный концепт «Бог» обладает уникальным свойством семантической бесконечности и относится к особому сингулярному типу.

Во втором параграфе «Художественный концепт «Бог» как структурный элемент идиостиля Н.В. Гоголя в тексте «Ночи перед Рождеством»» мы рассматриваем структуру концепта и анализируем ядерные лексемы его словесной репрезентации, как Бог, Христос, младенец, дитя святое. Особенностью стилистического функционирования ядерной лексемы Бог является то, что она в подавляющем большинстве случаев встречается в тексте в составе междометных высказываний, фразеологизмов и прочих транспозитивов. В составе устойчивых выражений эта лексема зачастую используется в контекстах формирования смысловой игры, особенно наряду с лексемой черт: «- А! - сказал тот же запорожец, - это тот самый кузнец, который малюет важно. Здорово, земляк, зачем тебя Бог принес?» (НПР, 188). С учетом макроконтекста (кузнеца принес черт) мы видим, что здесь, действительно, имеет место смысловая игра, направленная на создание комического эффекта (смех-1). Лексема Христос встречается в тексте в составе фразеологизма славить Христа: «Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа» (НПР, 153). Таким образом, с первым предложением в текст вводится семантика «божественного света, света Христова», которая по закону сильных позиций распространяется на все повествование. Необходимо также отметить, что дериваты божественного имени (христианских, христиане) используются автором в контекстах формирования «смешного смеха» (смеха-1).