Лингвостилистический анализ поэтической эпопеи Назыма Хикмета "Человеческая панорама"

Yazdэn mэ?» «-- Yazdэk, imza?» «-- Gmza istemez elden yollayacaрэm.»

Halil, Peder'in suзunu ilk defa merak etti: «-- Peder, senin suзun ne?» «-- Kэz

kaзэrmak, bubacэрэm.» «-- 24 sene зok be, Peder.» «-- Цlь de var, bubacэрэm,

iki ьз tane kadar.» «-- Peki nasэl oldu bu iМ?»

Peder cevap vermeden цnce dьМьndь biraz:

«-- Bubacэрэm, » -- dedi, -- «ben sцyleyim sen yaz

gazeteye basarэz.

Ben bu kaзэracak olduрum kэzэn bubasэna зalэМtэm iki buзuk sene.

Bu herif son hayatэnda tuttu kэzэ bir zengin yere verdi fakat.

Bubacэрэm olmadэ bu iМ falan dediysem de

kэzэ bana verimkвr olmadэ.

Ben ne yaptэm?

Gittim bir tabanca aldэm, bir de kama.

Ben parayэ nerden buldum?

Kolay:

UМak Мirketinde зalэМtэm, Мeker deрirmeninde iki ay.

Burda зalэМэrsan para verirler adama.

249

Bir tabanca aldэm, bir de kama.

Yaz gьnь.

Aрustosa

Yaylaya bunlar arpa yonmasэna gitmiМler.

Ben de gittim.

Vukuatэn meydana geleceрinden haberim yok.

Fikrim:

dцnerken yolda зevireceрim bunlarэ

kэzэ kaзэracaрэm. Pustum, bekledim. Saktэm: bunlar ateМ yaktэlar

yemek yediler biraz. Sonra ayэn aydэnlэрэnda biraz yonma biзtiler. Yattэlar.

Ben ne yaptэm?

Yьzьmь boyaladэm ateМin kцmьrьyle. Ben ne dedim? Beni tanэmasэnlar. Sonra usul

usul yanaМtэm oraya, Kэzэn saзlarэnэ kavradэm sardэm adamakэllэ bileрime. Ne

kadar kuvvetim varsa bоr tartэМ tarttэm kэzэ. Vay anam yandэm, demesiyle beraber

зullandэm ьzerine. Yandэm, dedikзe, hemen цte yandaki anasэ olacak

kэzэn acэsэna dayanamadэ, geldi oraрэ bir takэМ taktэ boynuma. Takmasэyta

beraber,

ben ne yaptэm,

bir bэзak,

gitti tepesi ьstь.

Sonra birisi daha geldi.

Ona da dah ettim.

Bindirdim omzuma kэzэ. Bayэr aМaрэ yьrьdьm. Attэm omzumdan kэzэ, sьrьdьm,

sьrьdьm, sьrьdьm,

kesildim. Bir mьddet geзti aradan. Цbьr tarlanэn yьzьnden iki adam geliyor.

250

Silвhlэ.

Ben ne dedim?

Vuracaklar beni.

Bu kэzэ bэrakacaрэm dedim ben kendi kendime.

Kэzэn donunu зэkardэm

bэraktэm зэpзэplak. Bir Мey yapmadэm ne yatan sцyleyim. Sonra geldim kцye.

Bindim bir hayvana. Murat Daрэ'nda gezdim bir buзuk ay. Bir mьddet geзti aradan.

Bu iМ bцyle olmayacak. Ben ne dedim?

Gyisi mi gideyim olayэm mapusaneye teslim. Kэz da цlmьМ sonradan. Gitmedik зe dan

ederdim bэзaрэ, цldьrmьМьz yavrucaрэ...»

Hepsi bu kadar mэ, Peder?»

Bu kadar,

ama dur bir Мey daha var,

onu da sцyleyim yaz.

On yaМэndaydэm bizim kцye geldiрinde Yunan.

Bir sьrь kalabalэk

katэr matэr цyle yэрэldэ doldu her tarafa. Bir on sekiz yaМэnda dayэmэn bir oрlu

vardэ

dah ettiler sьngьyь gitti. Komit diyorlardэ, зete. Sonra dayэm

dipзiрi vurduрu gibi Yunan

dili boрazэna tэkandэ цldь. Sonra Yunan

belki yьzden fazla

doluverdi evimizin iзine. Zavallэ anneciрim beni bэrakэp kaзamadэ, kaзamadэрэ

taktirde mecbur oldu kalmaya. Odaya koymak istediler

эrzэna taarruz iзin,

251

o da girmediрi taktirde dah ettiler sьngьyь.

Bir vakit geзti aradan,

iki gвvur зocuрu gцkte uзan kuМu sapanla vuruyor,

getiriyorlar tutup

зэkarэyorlar gцzlerini. O zavallэ kuМ ne yapsэn? Зэkэyor yukarэ tavana bir,

bir зarpэyor kendini yere. Yahu, dьМьnьyorum ki niзin зэkardэlar bunun

gцzьnь? Tabiо ben de cahilim,

kuМun gцzьnь зэkaracaрэnэza kafasэnэ kesin dediysem de biz bцyle gцrmьМьz

diyorlar atamэzdan, dedemizden. Sonra...

Bir mьddet geзti aradan. Sonra... bu kadar iМte, muhterem bubacэрэm...»

Halil gьldь:

«-- Sцzlerinin yarэsэ yalan, Peder.»

Peder buruМturdu suratэnэ

aрlamaya hazэr

altэ aylэk tombul bir зocuk kafasэ gibi. «-- Deрil bubacэрэm.» «-- Peki hepsi

doрru mu?» Peder cevap vermedi. Halil эsrar etti: «-- Sцylesene.»

Peder konuМtu Мэmarэk bir kurnazlэkla: «-- Yalan da var, bubacэрэm.» Gьldь: «--

Nur olasэn, » -- dedi.

«Ben gцrьМme yerine gideyim, muhterem bubacэрэm.» «-- Bugьn gцrьМme gьnь mь,

Peder?» «-- GцrьМme gьnь.

GцrьМmecim yok ama

gцrьМmecilere bakmak hoМuma gider.» Kэrptэ yumuk gцzlerini: «-- Katэk da зэkar,

bubacэрэm,

gцrьМmeciler sevabэ sever...»

252

II

Hamdi

ЗerkeМ'in Kabak Kцyь'nde

336'da dьnyaya geldi. Tuzladэlar. YumuМaktэ.

Sevindiler oрlan olduрuna. Kэrkэ зэkmadan

buрdayэn dibinden gьneМe baktэ, Црrendi toprakta yatmasэnэ. Ev karanlэk

toprak gьzeldi.

Зiзek зэkardэ 337'de, ellerini baрladэlar. Ve 1339'a kadar

dolaМtэ dьnyadaki 36 haneyi

4 sokaрэ. Hayvanlarэ ve yaрmuru sevdi. Helva yalnэz bayramlarэ piМiyordu.

Aрlamadэ artэk Hamdi dayak yerken babasэndan anasэ.

Fэrtэnalэ bir kэМ oldu

1925'e girerken (eski tarih 1340). Цkьzьn bir teki цldь. Babasэ gitti askere.

Зok rahmet yaрdэ. Зok зok kabak yediler. Jandarmalar geldi, «martinleri» vardэ.

Bir karakuМ dadandэ kцydeki civcivlere.

253

926"da beМ yaМэndaydэ.

Bir kцtьrьm keзiyi emanet ettiler.

Keзiyle kэrlara gittiler.

Bir tьrlь tutamadэ bulutlarэ Hamdi.

Rastlamadэ kurda.

Tanэdэ otlarэ Hamdi.

Зok зok bulgur yenildi.

Kurak gitti havalar 27'de. Yarэldэ toprak. Ekin tane almadэ. Uрultular geldi

yerden. Aynэ yэlэn ortasэnda

babasэ dцndь askerden. Зok az kabak yediler.

Hamdi

zэpka ve mintan giydi.

Sьnnet oldu (1928).

929'da indi ЗerkeМ pazarэna: kendisi babasэnэn kucaрэnda, eМekte,

arkada, yerde anasэ. Pazarda meyvalar;

ayna, зakэ, bэзak. Зok rahmet yaрdэ o yэl. Зok tarhana iзildi. Зok bol oldu

kabak. Ve yine o yэl

tavuрun ardэna elini sokup

зэkardэ yumurtayэ, tavuk цlmedi. Fэrtэnalэ bir kэМ oldu

1930'da. Tahsildarэ gцrdь: atэ vardэ

heybesi vardэ bэyэklarэ yoktu.

Ertesi yэl, kэzlarla beraber

254

davar dцlь gьttьler. Hamdi зorap ve зarэk giydik

(1931 BirinciteМrin 7).

932'de kэzlar

sэrtьstь yatэrэp

el attэlar uзkuruna. Baрэrdэ. Kэzlarэn memeleri vardэ.

Fэrtэnalэ bir kэМ oldu

1933'e girerken. Dondu Meral Зayэ., O kэМ ilk defa gitti balэрa. Merkebe odun

sardэ. Canavara rastladэlar. Bir samanlэk yandэ kцyde. Babasэ baМladэ

ortakзэlэрa.. Memelerinden baМka Мeyleri de vardэ kэzlarэn,

34'de soyadэ aldэlar gENTЬRK diye. Babasэ yalnэz devlet iМlerinde kullandэ bunu,

anasэ hiз kullanmadэ. Fakat Hamdi

bu adэ sevdi. Hamdi gentьrk on ьз yaМэndaydэ. Sapanэn tutaрэnэ emanet ettiler.

Ve цkьzlerle Hamdi

toprakta iki зizgi gelip gittiler. O gece gizliden tьtьn iзti. Dayak yedi

babasэndan Ve ertesi gьn

bir kэz yatэrdэ samanlэkta Su dцkьndь.

35'de kurak gitti havalar. Ne tepeler yeМerdi

ne ekin tane aldэ. Bir kэz kaзэrdэlar kцyden.

255

Merkep цldь.

Kesekli olmadэ herk.

Babasэ dцvdь anasэnэ bayэltэncaya kadar.

O yэl ilk defa Hamdi, gitti namaza.

36'da anasэ цldь. KomМular kazdэ kabri. Gцrdь aрladэрэnэ babasэnэn: yaМlar

inceden ince

kara sakalэna dцkьlьyordu.

Uyumadэ.

Cigara iзecekti az daha babasэnэn karМэsэnda. O yэl зok yaрmur yaрdэ. Bol bol

kabak yediler.

Herk kesekli oldu 37'de. Kabardэ toprak.

Glk defa ЗerkeМ'de karpuz yedi. DьМьndь zengin olmayэ: «Yьz liram olsa, » dedi.

Evlendi

(1938).

Kavga зэktэ daр yьzьnden Tьrbelilerle.

Karanlэkta silвh attэ iki taraf.

Vergi bakayaya kaldэ.

Yьzьk oynadэ genзler odasэnda.

Fэrtэnalэ bir kэМ oldu ertesi yэl. Aynэ yэlэn TeМrininde

ьз arkadaМ Zonguldak'a indiler. gurdan Мu tarafa tut

bьtьn deniz. Girdi ocaрa. Kвnununda aynэ yэlэn,

bir sabahtэ,

gentьrk'ь kцmьrьn altэndan зэkardэlar

kan iзinde yьzь gцzь,

elleri simsiyahtэ. Bir beyaz karyolada

256

hayata veda etti (1939).

Rahmetli Hamdi gentьrk'ьn bir oрlu doрdu

(1940).

Tuzladэlar.

Ahmet koydular adэnэ: Hamdi oрlu Ahmet gentьrk. Aynэ yэlэn sonlarэnda

yine kavga зэktэ daр yьzьnden Tьrbelilerle karanlэkta silвh attэ iki taraf. Ьз

цlь kaldэ yerde, ьз kiМi hapse girdi, Ahmet'in dedesi bu meyanda.

1941'de Ahmet

gцrьМmeci geldi hapis dedesine,

anasэnэn kucaрэnda. Kanunun heybetini ne bilsin bebek! Ahmet bakэyordu

mapusaneye

pembecik aрzэnda iki цn diМiyle gьlьmseyerek. Tahta parmaklэk ve tel kafesti

gцrьМme yeri, ayэracaktэ mapuslarla gцrьМmecileri, fakat onlar karmakarэМэktэlar

зok Мьkьr. Dedesi aldэ Ahmet'i kucaрэna ve kovdu biraz fazla sokulan Peder'i.

Aynэ toprakta, aynэ iМin insanlarэ,

hep birbirine benziyordu kцylь gцrьМmeciler. Yalnэz ayrэydэ gelinleri gakir

Aрanэn: kalэn uzun gьzel

besili kэsrak gibi iki genз kadэn. PeМtemallarэ kэzэl kэpkэrmэzэydэ ьз etek

entarileri. Feslerinde altэnlar

ve alevli al Мalvarlarэyla

gьneМten inmiМ gibiydiler bu fakir bayram yerine.

257

Arэ kovanэ gibi uрulduyordu tel kafes,

havada parзa parзa cьmleler ekleniyor birbirine:

«-- Ne dьМьnьyorsun? DьМьnmek geзti. Ne kadar dьМьnsen oldu bir sefer.»

«-- Hastalэрэ, цlьmь, misafiri bildirir

saattir saati olmayan insana цrьmcekler.»

«-- Hemen torbaya sarэlэrsэn,

цpsene ananэn elini.» «-- Dцrt gьn evvel de geldi, boМver canэm.» «-- Ah oрul,

analar meler, oрullar melemez...»

«-- Para getirdin mi para?»

«-- gakir Aрa on kile un vermiМ bьyьk memuranlara.»

«-- Benim babam harp iзinde yaМamэМ

gitmiМ ta kэrlangэзlarэn memleketine kadar.»

«-- Kadэnlarda dokuz nefis

bir akэl var.»

«-- Harbe gireceрiz

Kitap kavliyle gireceрiz. Kuran'dan okudu hocalar,

ebcet hesabэyla. Rumanya'yэ, Bulgar'э vurup

Tuna aрzэna ineceрiz. Bulgar'эn toplarэ bizden yana зevrilmiМ

bizimkiler Bulgar'dan yana.»

«-- Bulgur getirdim senin gardiyana.»

«-- Gnsanoрlu hey, doрmasэ, bьyьmesi,

nerelerde gezintisi,

bir de kalэМэ nerelerde...»

258

«-- Cezamэ okudu reis,

baрэrdэm 'YaМasэn Cumhuriyet' diye.» «-- Az mэ kestiler cezayэ?» «-- Az deрil,

зok.

Lвkin цyle sэrma giymiМ, sэralanmэМ kьrsьde reisler, hoМuma gitti, keyiflendim,

baрэrdэm.»

«-- Gnsanoрlu gьle benzer

bir dakkada soluverir.»

Yalnэz 24'lьk Цmer'di konuМmayan.

ЗцmelmiМ oturuyor,

yumruрunu vuruyor dizine.

Gidip geliyor yumruрun iзinde tahta aрэzlэk.

KэsmэМ gцzlerini.

Bakэyor karМэsэndakinin yьzьne

ve dьМьnьyordu 24'lьk Цmer: «-- Yine yaz geldi,

зalэ dibi adam kabul eder...»

Halil dэМarэya baktэ pencereden: gцrьnьyor demir kapэ, ьstleri ve eМyalarэ

aranэyor

giriyor gцrьМmeciler. KarМэ yoldan geзen pazarcэnэn bir tuhaf kiМnedi beygiri.

Havayэ kokladэ Halil. Bozkэr ikliminde rьzgвr ansэzэn зэkar

ve hэzla kasэrgalaМэr. Bu sefer de цyle oldu. Sэcak ot kokularэ geldi цnce sanki

alt baМta bir samanlэk yandэ. Karakolun bayraрэ dalgalandэ. Kavaklar pul pul

ьrperdiler. hava kan gibi эlэk. Bir зocuk kahkahasэ

bir зэрlэk ve hemen arkasэndan

toz duman. GьneМe baktэ Halil.

259

Ordaydэ

uzaklarda, yьkseklerde, yuvarlak

kэrmэzэ

ve bulanэktэ цtesinde toz dumanэn. Halil kapadэ pencereyi. Yumdu gцzlerini.

Kafasэnэn iзinde gьneМ: bir alevden aрэrlэk ki 3 defa milyon defa 2000 milyon

ton. Ne iyi

ne fena

ne gьzel

ne зirkin

ne haklэ

ne haksэz,

bir muazzam

bir uзsuz bucaksэz

hayat. Beher metre karede 100.000 beygir kuvveti takat. Ne akМam

ne sabah

ne ьmit

ne eyvah

ne aМaрэ

ne yukarэ. Saatta 600 bin kilometre esen

beyaz gaz

kasэrgalarэ. Atomlar iyon halinde. Tekrar цlьmьnde

tekrar doрumunda

tekrar kemalinde ve kopuМlarla, sэзramalarla baМsэz ve sonsuz, bana baрlэ

olmadan benden evvel var olup

benden sonra var olan.

260

Pencereyi aзtэ Halil. Bozkэr'dan ansэzэn gelen rьzgвr

geзip gitmiМti ansэzэn. Tam karМэda

marangoz gьkrь'nьn karэsэ Zeynep duruyordu. Ufacэk kэzэnэ tutmuМ elinden. Bir

yoрurt bakracэ цbьr elinde. Ayaklarэ зэplak, yьzь aрэr ve mьbarek.

Dцrt yэl цnce aldэlar kocasэnэ, peМinden indi Мehre. gьkrь hapis,

Zeynep зapacэ bahзelerde. Ve her gьn dцrt senedir:

yaрmur, зamur,

rьzgвr, sэcak,

kar kэyamet geliyor demir kapэya aynэ saatta. Ve daha on bir sene her gьn

gelecek. Ve yine hep bцyle gцzlerini kaldэrmadan bakacak erkeрine, hiзbir Мey

beklemeyen bir anne gibi fэsэltэlarla konuМacak ve bakracэ usullacэk bэrakэp

gidecektir.

Halil gьneМe baktэ: Orda

yьkseklerde, uzaklarda,

berrak ve kэrmэzэ ve Zeynep'in зamurlu, зэplak ayaklarэndan bьyьk deрil yьreksiz

ve ufacэktэ.

Her Мeye raрmen insan olmanэn saadetiyle

ve saygэyla gьldь Halil, gьkrь'ye haber vermek iзin koМtu iзeri...

261

IlI

On iki dьkkвn vardэ hapisane avlusunda,

taМ duvarэn dibinde, kaybedilmiМ sandэklar gibi зaresiz ve kьзьlmьМ. Ve

yeryьzьndeki bьtьn kьзьk dьkkвnlar gibi birbirlerine dehМetli benzedikleri ve

yan yana durduklarэ halde herbiri kendi kederiyle yapayalnэz, bir baМэnaydэ

dibinde taМ duvarэn. Evkafэndэlar.

Aзэk arttэrmayla kiralanэyordular mapuslara. Birincisinde baрdaМ kurmuМ

terziler. Enselerinden kesik gibi baМlarэ gцрьslerinde. Terziler,

mьdьr beyin gцmleрi ьtьlenmeli. Terziler,

makasэnэz leyleрe benzer, sap sap tire sarkar aрzэnэzdan terziler. Gьlmek

iyidir, terziler, neden gьlmemeli?

Gьlmek yardэm eder. Terziler.

Sinirli ince bacaklarэyla durmadan dьМer, kalkar, koМar terzilerin eli, bir

kaybolur, bir зэkar kьlot pantolonun teyeli. BaрdaМ kurmuМ terziler. Terziler.

Terzilerlerin makinasэ Singer

1897 modeli. Kalaycэ gaban Ustanэndэ ikinci dьkkвn. Zaзyaрэ, tuzruhu, kum ve

bakэr,

ve kэpkэrmэzэ эslak ayaklar: kalaycэ yalaрэnda зalkalanэp kэvranэyordu зocuk

зэrak

daracэk omuzlan saрa, incecik beli sola

262

ve зэplak bacaklarэ bitiМik. Dipte aрэr bir hayvan ciрeri gibi kцrьk,

topraрэn iзinden bakan ateМ, tepside kalay, pamuk, niМadэr ve pцstekisinde

kэvranэМlara ve pэrэltэlara hвkim

gahmeran gibi oturan gaban Usta,

Ьзьncь dьkkвn iki yэldэr boМ, kapalэ. Atmэyor

soрumuМ

цlь bir yьrek kapэsэnda kilit.

BitiМikte katэrcэ kunduralarэyla yemenilerin tabanэndaki dьnya: eskici Raif Aрa

diМsiz МaМэ saрэr ve mьdьrьn kasasэnda 150 sarэ altэn.

Aynacэ Asrо Yusuf'undu beМinci dьkkвn. Yaldэzlэ markalarэn

resimliklerin ve yaрlэ boya kэrmэzэ gьllerin arasэndan bakan aynalar. Зэplak

kadэnlar duvarlarda,

ve taМ basma bir mareМal. Aynacэ Asrо Yusuf'da dalgalэ kumral saзlar yandan

taralэ, sьzme bal aydэnlэрэnda gцzler, kartal gagasэ burun,

ve kэrpэk, cesur bir bэyэk. Asrо Yusuf en Мэk adamэydэ mapusanenin, sarэ

iskarpinleri boyasэz gцrьlmemiМtir.

27'li ve Ilgazlэydэ Yusuf.

Glgaz.

Glgaz'a gittiniz mi?

Ne zaman bulundunuz?

Glgaz:

4 mahalle, 600 hane, 1000 nьfus,

hьkьmet konaрэ, karakol ve Мube,

263

aМзэ, fэrэn, demirci, semerci, bakэrcэ. manifatura, bahзe ve tarla -- yorgunluk

geberesiye. Ve ьstь otel, alt katэ kahve olan

3 tane han. gafakla uyanэr Ilgaz,

yatsэda yatar. Cansэkэntэsэ sabahlara kadar. Memurlar: poker,

delikanlэlar:

zar, her iki taraf rakэ. Ve uzakta gцkyьzьne yakэn bembeyaz karlarэyla

yukardaki

yьksekteki geyiklerin ve зamlarэn memleketi.

Kasabanэn dэМэnda

Ilgaz Daрэnэn eteрinde doрdu Yusuf. Babasэ evvelce terzi iken

renзber sonralarэ

Kadir Usta. Anasэ gehriban Kadэn. Kadir Usta цldь Balkan Harbi'nde, Yusuf'u

dedesi bьyьttь

(zaptiye tekavьdь

3 lira aylэk alэrdэ

-- kвat para -- bir inek

bir ev

bir цkьz 15 dцnьm tarla). Yedi yaМэnda terzi зэraрэ oldu Yusuf

ve mektebe girdi. Belleyemedi terziliрi

fakat okudu ortaokulun son sэnэfэna dek. Sonra gurbete gitti katэrcэlarla:

Gnebolu, Kastamonu, Зankэrэ, Ankara. Gstanbul'da askerlik.

Ve tezkere alэp Ilgaz'a henьz dцnmьМtь ki «Зэktэk aзэk alэnla on yэlda her

savaМtan.»

264

O gece dehМetli iзti Yusuf.

Bir «hep yek» yьzьnden oldu en yakэn arkadaМtan:

iМletti makinayэ.

15 sene verdiler.

Kendi seзti soyadэnэ «Asrо» diye. Ona gцre asrоlik

komik

deрil. O kadar ki soyadэnэ sonra kullanэp «Yusuf Asrо» olacaрэna, bilerek,

isteyerek baМta kullandэ

«Asrо Yusuf» oldu. ?Мini seviyordu Asrо Yusuf. Aynacэlэk asrо meslek sayэlэr:

yeni harflerin sьslь majeskьlleri ince fэrзalar

yaрlэ boya ve kimya.

Kalabalэktэ dьkkвn:

Ghtilastan yatan Зopur Ghsan Bey,

Trabzonlu Bakkal Sefer

(ihtikвrdan) ve Glyas Kaptan

(kalpazan) Asrо'ye зay iзmeye gelmiМtiler.

Glyas Kaptan

ne kaptan, ne de kalpazandэ,

dolandэrэcэydэ sadece.

Glyas Kaptan

зayэ kэrklama Мekerle yudum yudum iзiyor ve forslu Мapkasэnэn altэnda

emniyette

anlatэyordu: «-- Ben bugьn kalpazanlэk ilвn ediyorum. Kursunu Sabranya'da

gцrmьМtьm

80 basamak bodurumda gцz baрlэ. Bilmiyorum kim verdi bana bu dersi.

265

Gizli her Мey

sэr. BolМevikler, menМevikler...»

Glyas Kaptan Batum'da bulunmuМtu

BolМeviklerin geldiрi sэralarda, bu muhakkak. Ama nasэl ve neden? Belli deрil,

belki kaзakзэ olarak.

«-- Parayэ kaldэrmalэ.

1000'lik Allah, 500'lьk peygamber.»

Asrо Yusuf sordu: «-- Ya melekler?» «-- 50'lik, 25'lik.»

Kэllэ suratэnэ astэ Bakkal Sefer, Glyas Kaptan devam etti

bilgiз ve muzaffer: «-- Para var Allah var, para yok Allah yok. Yьksek bir sцzdьr

bu

4800 kelimedir

aрэr siyaset, ben aрэr siyaset kullanэrэm

Мark siyaseti.»

Kurnaz, utangaз ve memnun

incecik gьldь. Oynadэ ceketinin dьрmeleriyle. Kaз kerre hapislerde aз kalэp

-- dehМetli mьsrif ve cцmertti -- ceketini ve Мapkasэnэ sattэ, fakat зapalэ,

sarэ, kaptan dьрmelerini asla.

«-- Kaз зeМit зiзek varsa ona gцre de rьzgвrэ var. Gnsan demek ot demektir.

Otlarэn pоri rьzgвrdэr. Her hayvanэn kendine gцre bir saltanatэ vardэr.

266

Sessiz gцrьМьrler vьcutla.

Gelir gelir bir зapraz bakar цyle

kulaрэnэ oynatэr. Balэklarэn aрzэndan зэkan nefes

dцner dцner harf olur, konuМurlar. Otlar bile birbiriyle konuМur

rьzgвrla, sesler havada kalэr.»

Ayak ayak ьstьne atэp зэkardэ Мapkasэnэ: sэfэr numarayla tэraМlэ

bembeyaz

saygэdeрer bir baМ ve kuМkulu

simsiyah mahzun gцzler.

«-- Elektrik tenekeden bulunmuМtur, elektrik -- teneke, nasэl benziyor bak. Pоri

цyle bulmuМ onu. Dьnya bir fendir yahu, her Мey зalэМmaktэr

(halbuki kendisi dehМetli tembeldi

akэl almayacak kadar tembel). Her Мey зalэМmaktэr dedik, lвkin insanlar

insanlarэn etini yiyor.»

Dьkkвnэn kapэsэnda Peder belirdi, uzattэ iзeri altэ aylэk зocuk kafasэnэ,

nerdeyse aрlayacak: «-- Kaptan buba, » -- dedi, --

«gцrьМmecin gelmiМ, muhterem bubacэрэm.»

Kэpkэrmэzэ oldu Kaptan.

Ьmitli bir зift sцz gibi gьldь mahzun siyah gцzleri.

TelвМla giydi Мapkasэnэ:

«-- Bizim muhtardэr gelen.»

Elli kuruМ attэ Peder'e.

Bu son elli kuruМuydu

ve muhtardan elli lira alamazsa

daрda gцmьlь elli bine mahsuben, Kaptan aзtэ bu akМam. Eрildi цne doрru biraz,

ellerini ovuМturdu ve zeybek oyununa hazэrlanэyormuМ gibi

dizlerini kэrэp topuklarэnэ vurarak ceketinin eteрine

зэktэ dэМarэ.

Asrо Yusuf'a baktэ Зopur Ghsan Bey:

«-- O iМe baМlayalэm mэ, » -- demek ister gibiydi -- «fэrsattэr.»

Anladэ Asrо Yusuf

ve sordu Bakkal Sefer'e: «-- gu Glyas Kaptan, bilimiyon,

31 Mart'da eline geзse keserdin ya?» «-- Keserdim.» Sordu Зopur Ghsan: «-- Lвkin

efendi aрa,

31 Mart'da tevatьr iМler olmuМ. Sen bahriye askeriydin o zaman, deрil mi hele?»

«-- Muini Zafer gemisinde askerdik» «-- Peki nasэl oldu bu 31 Mart?»

Ezbere biliyorlardэ Bakkal Sefer'in hikвyesini

fakat bugьn ona bunu mahsus soruyordular.

Anlatmaya baМladэ Bakkal Sefer

Мьpheli altэn diМleriyle

kэranta bэyэklarэnэn iзinden: «-- Sabahleyin sivil giydi zabэtan, giderlerken

dediler ki зavuМa: 'Ghtilвl зэkarmэМ nizamiye askeri, size de gelirlerse bize

uyun diyerek uyun amma fenalэрa meydan vermeyin.'»

Зopur Ghsan Bey, Asrо Yusuf'u dьrtьp tasvipledi: «-- Zabitan da akэllэ

zabitanmэМ, efendi aрa.»

«-- Hem akэllэ, hem bэyэklэydэlar. Her neyse. Arasэ geзti biraz,

Parmakkapэ'dan doрru bir mэzэka зala зala geliyor. Herkes uydu bunlara.

BeМiktaМ'da basэldэ karakol

silвh alэndэ

Приложение 2

Земля,

насколько видит глаз, ровная-ровная, голая-голая

и, точно красный перец, горькая.

На западе единственное дерево --

.тополь.

Хоть и бродит еще в степи запах тимьяна, ковыль уже высох, а репей -- сплошные колючки.

От Башкёя до Бакырлы

восемь часов пути.

Нигяр

с самого рассвета бежала из деревни мужа с любовником.

Вспотели груди.

Время к полудню.

Согрелись травы.

В земле гуденье.

В степи кузнечики и стрекозы поют песню,

самую безнадежную из песен.

На руках у Нигяр шестимесячный мальчик. Облака над степью белые-белые, слоистые, грузные, еле заметно колышутся. Остановилась Нигяр.

Окликнула Мустафу

он на десять шагов впереди,

сдвинув кепку набок,

глядит на коршуна.

Хищная птица, раскрыв крылья,

тихо, плавно,

как будто вырезана из бумаги, плывет в белизне облаков.

Быть бы неуловимой птицей в небе!

Тополь стоял у колодца.

Нигяр села на камень колодца.

Под передником живот ее

коварный, мягкий.

Ребенок высунул кулачки из одеяльца.

в два ряда

по двенадцать,

одна стеклянная.

Если над ней нагнуться,

можно увидеть себя,

что-то вроде.

Скоро полдень.

Кузнечики и стрекозы еще не кончили свою песню.

Лисица прошла вдоль дороги и, прежде чем скрыться за стогом, повернула мордочку,

посмотрела на тех, кто сидел

Ребенок казался Нигяр тяжелым --

мужнино семя.

К тому же

и Мустафа сказал:

Да и можно ли шестимесячного

назвать мертвецом?

Коршун хищный.

Лисица хитрая.

Колодец глубокий.

Степь бескрайняя

и, как красный перец, горькая.

Коридор

позади Дурмуша,

который весь

в этом синем солнечном небе.

Человек

на площадке

сидит на корточках,

прислонился к двери,

будто спит

у стены мечети.

Отдыхает,

погруженный в свои мысли.

На тонкой смуглой шее

белые морщины.

С молящей улыбкой

усы повисли.

Он,

может быть,

убьет человека.

Не знает.

В письме об этом не пишут.

Но на его поле,

которое имеет столько-то шагов в длину

и столько-то в ширину,

как будет записано в протоколе,

позарился

Ахмет-оглу Бекир, крестьянин из их же деревни,

Возможно, что он убьет Ахмеда.

Невозможно пока только что,

чтоб он понял,

почему он сделает это.

Пришел контролер.

Дурмуш не обратил внимания.

Но другой,

тревожно съежившись, встал.

Еще более молящей стала улыбка.

Будто паспорт жандарму,

контролеру билет

протянул

дрожащей рукой.

Контролер

важный,

с уверенными движениями,

неторопливо

сделал прокол.

Уходя, сказал,

отчеканивая каждое слово:

- Здесь, земляк, сидеть запрещается.

Иди,

ищи,

смотри -

наверняка

есть свободное место

внутри.

В коридоре

человек с татарским лицом

любитель саза, сторож с фабрики

«Меринос»,

Рассказывал

Кязыму из Картала

Про бои в Дарданеллах:

- В шестую ночь мая

Был я ранен в восьми местах.

Две раны все еще не закрылись.

Нет-нет, да и дают себя знать…

Стоим, значит, мы с англичанином

Лоб в лоб.

И так близко, знаешь ли,

Наша граната летит в его окопы,

Его граната -

в наши.

Поднялись в атаку.

Не сделали и трех шагов -

Застрочил пулемет,

Пуля попала в пах… Упал.

Очнулся. Сделал усилие,

Голову поднял, смотрю:

Звезды на небе.

Наши отступили.

Англичанин стреляет в нас беспрерывно.

Пули свистят над моей головой…

Тут пополз я,

Стал пятиться.

Землю толкаю руками.

Пячусь задом.

«О господи, -

Думаю, -

Только спину бы мне сохранить!»

Человеку в такую минуту

другое на мысль не приходит.

Так ползу.

Замечаю, как мертвые трутся

Об меня,

То есть я натыкаюсь на них.

Кто лежит на спине,

рот раскрытый в крови,

кто ничком,

кто с винтовкой в руках,

словно целится, встав на колено,

костенеет…

«О господи, -

Говорю про себя, -

Если хочешь убить меня,

Дай хоть вот так

Умереть мне -

на колене,

с винтовкой,

направленной на гяура…»

В общем, утро настало.

Кругом рассвело.

Я дополз до окопа.

Протянули оттуда винтовку,

я схватился за штык,

и солдаты втянули меня.

А потом сосчитал я:

подумайте

за три часа

я прополз двадцать метров!

А после какое-то время

я сидел точно сложенный вдвое.

Раны начали ныть.

В полдень поднял меня наш солдат

и понес на спине

в санитарную часть.

Приходим.

Палатки.

Внутри - колья, вбитые в землю.

Пол застлан соломой.

На соломе вповалку солдаты лежат.

Кто ругается матом,

кто плачет.

Разрезали мне гимнастерку, сняли все.

Так лежу на шинели

в чем мать родила.

Нет бинтов.

Открытые раны.

Но помог мне господь -

кровь из них не текла,

а, смешавшись с землею, подсохла.

Я забылся.

Очнулся, когда меня под руки взяли.

Повели из палатки.

Вечерело.

Вот-вот солнце сядет.

Снаружи - все ладно,

внутри - все горит.

Подъезжают арбы,

санитары бросают в них раненых,

одного на другого,

точно мешки, -

кто внизу - пусть подохнет!

На одной арбе человек по двенадцать,

кто дико кричит,

а кто умирает.

В общем, тронулись.

Дороги Арыбурну каменистые.

Арбы трясутся,

скрипят в тишине.

Спустились сумерки.

Небо чистое.

Лежу на спине.

Подо мною какое-то тело

шевелится,

чьи-то ноги длинные

на моей груди,

но одна

оторвана до половины.

Опускаемся в гору.

Небо все в звездах.

Тихий ветер.

Одна за другой арбы ползут.

Добрались до пристани на рассвете.

Видим -

палатка.

Нас ждут.

Чей-то голос оттуда:

-Где родился?

-Там-то.

-Как звать отца?

-Так-то.

-Как тебя?

-Так-то.

-Эй, возница, бросай его. -

Возница, подняв с арбы, бросает раненых прям на землю.

Подошел мой черед.

Боль терпеть невозможно.

Ругаю возницу по матери.

Только он уж привык.

- Валяй, - говорит, -

крой, солдат, не стесняйся! -

Уложили нас всех на песок.

Волны с шумом к ногам подбегают,

потом отбегают.

На песке, может тысяча раненых,

может, и больше.

Ждали так до полудня.

А в полдень пришел пароход

с двумя трубами,

цвета - как небо.

Погрузили нас,

среди воплей и ругани,

как мешки из-под хлеба.

В трюме вонь, духота,

лужи крови и масла.

И, как в день господня суда,

мертвецы

навалены кучами.

Положили меня.

Через день моя рана покрылась червями.

Черви белые-белые.

Нагибаюсь, смотрю:

что за умные твари!

Как заметят меня -

убегают,

сразу прячутся в рану.

Так лежал я семь дней и ночей.

Если бог не захочет умертвить -

ничто не поможет.

А у турка здоровая шкура,

он выдержит все.

На восьмое утро пришли в Сиркеджи.

Капитан бросил якорь, но там нас не приняли,

сказали: нет мест.

В час вечерней молитвы

мы с якоря снялись.

Плыли, плыли - добрались.

Хайдарпаша.

Медицинская школа в то время служила больницей.

Согласились принять.

Так на палубе я очутился,

на спине одного матроса-

он немножко хромал,

но крепкий был, как железо, - из лазов.

Я сказал «бисмиллах»

и вокруг оглянулся:

Стамбул сверкал

весь в огнях.

Эх, Стамбул ты наш батюшка!

В общем, в госпиталь нас положили.

Стены белые;

лампочек - точно на празднике.

На полу камень чистенький, новый.

И носилки готовы.

Уложили меня на носилки -

до чего же удобно и мягко!

Дай бог здоровья правительству,

в тот час за него я молился.

Человек с татарским лицом замолчал.

Лоб был в сетке морщин.

Подбородок был маленький, круглый,

обросший редкими волосами.

Улыбнулся печально Кязым из Картала

одними глазами.

Студент -

он рассказал, слушал издали -

почувствовал грусть

пополам с удивленьем,

а потом состраданье:

«Как жаль,

что так быстро они прощают…»

И еще подумал:

«В нашей стране,

как какой-то вид рыбы,

или порода деревьев,

или руды,

живет сорт людей,

у которых из всех их воспоминаний

одно лишь достойно, чтоб его

рассказать,

одно лишь не забывается -

это война».

И еще подумал:

«А я? Храбр ли я?

И настолько ли храбр,

чтоб в окопе ждать смерти?

Разве все, кто ждал смерти

и встретил ее,

были храбрыми?

Разве все, кто сегодня ждет смерти

и кто умирает, -

храбрецы?

Да имеет ли это хоть что-нибудь общее

с храбростью,

большей-то частью?

Или те, кто в окопах,

не больше чем стадо овец,

что на бойню идет

под кнутом пастуха?

Потому что у них заарканено

не только тело,

но и разум?

Или я ошибаюсь?

Есть ли, могут ли быть для меня

такие окопы,

где бы с радостью встретил я смерть?

В этот миг я правдив…

Ну а если придет этот день

и, пред тем как отсюда уйти,

проживу я хоть несколько кратких

часов,

разве я не почувствую в эти часы

сожаленья?»

Н тут он отвлекся:

контролер громко спорил с одним пассажиром.

(Это был человек с татарским лицом.)

Студент не понял причины скандала.

По лицу пассажира было заметно,

что он давно раскаялся.

Контролер

даже в гневе своем был горд.

НуриОзтюрк

(бухгалтер приюта)

подоспел раньше всех к месту схватки.

Его голос был слышен громче других:

- Господа! Возмутительно!

Господин контролер -

правительственный чиновник,

а вы, извините, кто такой?

Следовательно,

в его лице оскорблено правительство!

Необходимо

составить протокол! -

и тут Кязым что-то сказал контролеру.

- Ладно, Кязым-абей,

пусть будет так, -

сказал контролер.

Студент, взяв НуриОзтюрка под руку,

втолкнул в купе

и закрыл дверь в коридор.

Скандал был ликвидирован. Толпа расходилась.

А теперь попробуйте объясните

человеку с татарским лицом,

как случилось,

что он

оскорбил правительство.

Вагон третьего класса пятьсот десятый.

Женское купе.

Семь пассажирок.

Самая старшая у окна.

В ее черном балахоне остались

только широкие кости.

Высокая

белая

и безбровая.

Впалые щеки.

Рот, сморщенный, широкий,

закрыт наглухо,

так, будто никогда и не открывался.

Думала жена покойного Шерифа-аги,

думала, поджав губы.

Это была дума, тяжело и темно

двигавшаяся в беззвездную ночь,

шурша в камышах,

дума

о Ратибе и Якубе.

Якуб - ее пасынок.

Ратиб - ее сын.

Один в тюрьме,

другой в земле.

Якуб убил Ратиба.

Думала жена покойного Шерифа-аги,

думала Шахенде-ханым.

Она не жалела о сыне.

Да и вообще никого не жалела,

только раз -

петуха

с длинными шпорами,

который подох в прошлом году.

Никого на свете она не любила.

Ее белое бескровное тело

ни одной ночи

с теплым покоем

не отдавалось любви

всецело.

Как тонущий

опустевший корабль,

неся свое страшное одиночество,

с каждым днем она

шла ко дну.

Она ненавидела Ратиба

и ненавидела Якуба.

Ратиба - за то, что плечи его

были узкие и опущенные,

а руки были похожи на женские,

за то, что не мог он хлестать пастухов,

за то, что людей любил

и согласился так легко,

чтоб наравне с ним и Якуб

считался сыном Шерифа-аги.

Она ненавидела Якуба за то,

что он своим маузером,

плетью своей,

сапогами, усами был похож на отца,

что та, другая, его родила,

за то, что мельница досталась ему.

Ратиб был труслив.

Якуб был храбр.

Якуб убил Ратиба -

ну что ж, судьба!-

убил под чинарой,

в кофейне старой,

с первого выстрела,

попав в середину лба.

В полдень принесли труп Ратиба.

На тахту положили.

Левая рука мертвеца

свесилась с тахты,

повисла.

Блеснул на солнце перстень,

оставшийся от отца.

Безбровая женщина,

костлявая,

тонкогубая,

тихо спросила:

«А что,

теперь повесят Якуба?»-

и встала

у изголовья сына.

Она своими руками

толкнула Ратиба

на рыжеволосую жену Якуба.

Думала:

«Якуб вынести не сможет,

он или руки на себя наложит -

ревность сживет его со света, -

или Ратиба ножом уложит,

и его повесят за это…

Тогда все -

мельница, поле, загон -

останется мне,

таков закон».

Но не повесили Якуба.

Семь лет просидел.

В ноябре выходит.

Семь лет жена покойного Шерифа-аги,

семь лет Шахенде-ханым

кропотливо,

будто она расшивала

разноцветными нитками тонкое кружево,

трудилась над тем,

чтоб убить заключенного.

Трижды в Якуба стреляли.

Однажды пытались его отравить.

Это были семь терпеливых,

коварных,

полных надежды

упорных лет.

Наконец Шахенде и сама забыла,

почему начала она эту борьбу,

так что, когда ей однажды сказали:

«Якубтвой умер»,

игла, которой она вышивала,

выпала из ее костлявых рук,

и впервые в жизни,

сев на корточки,

Шахенде-ханымзарыдала навзрыд.

Говорили - от радости.

Неправда.

Оттого, что последняя связь с миром -

забота о смерти Якуба -

вместе со смертью его

рвалась.

Но ее обманули.

В ноябре он выходит.

Борьба продолжается.

Слава богу, одних мертвецов

невозможно убить!

Думала супруга Шерифа-аги,

высокая,

неуклюжая,

думала о смерти так,

словно плела

новый рисунок кружева.

Под широким тупым подбородком

узел ее головного платка

был немой и упрямый.

Этой женщине лет шестьдесят.

Руки крашены хной.

На полке

над ее головой

трясется корзина с черешней.

Беременная женщина,

та, которая села в Дериндже,

сидит с нею рядом,

на корзину уставившись

немигающим

жадным взглядом.

Хозяйка корзины - Шахенде.

Госпожа Эмине, сидящая слева,

сказала вполголоса, но довольно решительно:

- Тетушка, дайте немного ягод,

видите,

беременной хочется черешни.

Лицо беременной под поношенной шляпкой

стало красным

до мочек малюсеньких ушек.

Но Шахенде не шевельнулась.

Госпожа Эмине решила:

глухая.

Помогая себе жестами,

повторила просьбу более громко.

Но Шахенде сидела как каменная.

Беременная дрожала от стыда.

Эмине,

убедившись, что старуха глухая,

ткнула ее пальцем в плечо:

- Бабушка, слышишь?..

Словно вытянув свои широкие кости

из платья,

Шахенде встала с места,

руками,

крашенными хной,

сняла корзину

и высыпала черешню

в окно.

А потом, поставив корзину на место,

втянула в платье широкие кости

и, даже не взглянув на соседку.

села,

как идол, возле окна.

Тряслась поношенная шляпка,

беременная женщина плакала.

Госпожа Эмине откинула на спину

шелковый головной платок -

ей казалось, что с этим платком

она чем-то похожа

на Шахенде.

Сказала дочке:

- Беги, Перихан,

там, в первом купе, должны быть

жандармы,

везут заключенных,

они купили сейчас черешню,

пусть немного дадут.

А если у них самих не осталось,

скажи, пускай где-нибудь

раздобудут.

Скажи - поклон от мамы.

Беги же!

Периханне полных четырнадцать лет.

Волосы стриженые.

Чулки короткие.

Смуглые тонкие длинные ноги.

Туфельки лакированные.

Вскочила,

подпрыгивая, выбежала из купе.

Госпожа Эмине похвалила дочку:

- Умница девочка,

школу кончает

на будущий год.

Так по-французски читает,

что жена полковника

раскрыла рот!

Бог даст,

будет врачом по женским болезням.

Отец не согласен.

Но я хочу.

И по дому все знает:

обед ли сготовить,

вышивать -

все умеет,

девочка - золото.

С восьми лет моет мне всю посуду.

Меня страшно боится. (фразеологизм)

Вы не поверите:

однажды,

никогда не забуду,

избила ее чуть не до смерти.

Отец отнял ее прямо силком.

Я сказала полковнице:

дочку надо в школе учить

и воспитывать кулаком.

Госпожа Эмине была родом из-под Айдына.

Отец ее был из отряда зейбеков.

Когда греки вошли в Айдын,

хоть зейбеки и объединились против гяура,

но при случае

все ж убивали друг друга.

(Из-за славы, из-за добычи,

чтобы стать атаманом в отряде.)

Так убили отца Эмине

у нее на глазах,

во дворе их дома

однажды утром…

В восемь лет осталась она сиротой.

Сейчас ей тридцать.

женщина с толстыми ногами,

большими обвислыми грудями

и большим животом.

Но на этом оплывшем, запущенном теле

голова красовалась с лицом тоньше шелка.

Это было лицо, которое видим мы

на старинных персидских миниатюрах,

лицо, воспетое в песнях Деде

и в узорных стихах поэтов дивана.

Вошла Перихан.

В ее узких длинных ладонях

лежала черешня.

Госпожа Эмине отдала черешню беременной,

и та стала есть ее

со священной жадностью

молодого животного.

Госпожа Эмине говорила с дочерью:

- Сказала жандармам, кто твой отец?

- Я не сказал. Сами спросили.

- Жандармы?

- Нет, господин в очках.

Он книгу читал.

Арестант, наверно.

- Арестант? А что он сказал,

когда узнал, кто твой отец?

- Ничего… Спросил, откуда мы родом.

- Сказала бы, что из Айдына.

-Сказала. Спросил: из деревни или из города?

- Сказала бы, что из деревни…

- Этого я не сказала, мама…

- Почему не сказала? И что тут постыдного -

быть деревенским, сукина дочь?

Госпожа Эмине улыбалась.

Но внезапно красивое лицо осунулось

и, как будто назло Периханона

желая, чтобы слышали все,

сказала соседке:

- Мы из Айдына, сестра. Крестьяне.

Жандармский сержант -

отец Перихан -

приходится мне двоюродным братом.

Сержант Хюсню.

Чтобы наше добро

не попало в чужие руки,

мы поженились.

Хотя была у него на примете другая.

Мать настояла.

Вот пятнадцать лет

мы ездим с сержантом,

где только не были!

Среди лазов жили

на Черном море

и на востоке жили, средь курдов.

Болтают, будто у курдов хвосты.

Неправда.

Нет никаких хвостов.

Только все они, сестра, бунтари.

И очень бедные. Есть и богатые,

но мало, -

у них богатые беи…

Так с пятнадцати лет и гуляю по свету.

Чего только мы не видали в мире!

И театр, и кино.

Везде побывали.

Даже на бал ходила

в Диярбекире, ей-богу,

вот в этой самой шали.

С женами капитанов в покер играла

в Гиресуне,

всю зиму,

слава богу, везло…

Однажды выиграла в лотерею -

билет был куплен на троих,

каждой досталось по тысяче лир.

В этом мире я свое получила.

Скоро на пенсию выйдет сержант.

Перихан отдадим в пансион,

и тогда уж

мы с сержантом вернемся в нашу деревню.

Сержант говорит:

«Не могу я возиться с землей.

Лавку открою».

Ну что же, пусть открывает.

Пусть торгует. Я буду возиться с землей.

У самых дверей сидела женщина,

крошечная, но не лилипутка -

лилипута можно сразу узнать, -

и потому все вокруг удивлялись,

что она таких крошечных размеров.

Глаза были синие и печальные.

Руки маленькие,

морщинистые, все в веснушках.

Внезапно спросила она Эмине:

- Значит, супруг ваш - военный?

- А как же! Военный.

Старший сержант жандармов.

- И у меня два сына в солдатах,

рядовые,

артиллеристы

в Гелиболу…

Так вот… я хотела спросить:

мы вступим в войну?

Мои говорят - обязательно вступим!

Молодые, глупы еще,

не понимают…

Кроме того, хотят воевать.

Ваш супруг знает лучше,

говорил вам, наверно…

- По мнению сержанта Хюсню,

мы непременно вступим в войну.

- Что же… выходит, мои не соврали…

господи боже…

Госпожа Эмине

прервала свою собеседницу:

- Не-ет,

это сержант говорит - вступим,

а я говорю - не вступим,

а жена его говорит - не вступим.

Что нам за прок от войны, скажите?

И без войны человеку неплохо.

Но Перихан возразила,

сперва боязливо,

потом все решительней:

- Как это, мама… А как же родина?

А если на родину враг посягнет?

Наша учительница говорила:

«Землю родную,

каждую пядь,

кровью своей

будем мы поливать!

Турок умрет, но не покорится!» -

так говорила наша учительница.

Потом, ты позабыла разве,

что говорили по радио,

ну, помнишь, в праздник?

Разве неправда?

Их собеседница

с грустью взглянула на Перихан:

- Ты еще маленькая,

вырастешь, дочка, получишь мужа,

сына родишь,

вот тогда я спрошу у тебя,

что значит война.

Перихан собиралась ответить,

но тут в разговор

вмешался голос,

нежный как голубой атлас:

- Теперь и женщин берут в солдаты.

Война - не для одних мужчин.

А разве мало детей погибло

от самолетов? -

Это была Шадие.

В одной старой,

забытой стамбульской песне

есть влюбленный один воздыхатель,

который жаждет свиданья.

…Он ждет на любовь ответ,

как ласточка лета…

Его феска длинна,

его феска черна.

…О стон одинокого сердца!

Блещут стекла его золотых очков

и золотая полоска усов.

…Пройдя с тоскою безысходной,

пустыней дикой и безводной,

печальный,

бледный, как луна,

он ждет на острове средь моря

со жгучим пламенем во взоре.

Ему Шадие его

срррочно нужна!

И говорит он:

где эти лилии нежные?

И говорит он:

листва пожелтела чуть-чуть…

И говорит он:

когда меня скроет

могила кромешная,

ради бога

хоть ты

обо мне не забудь!

Как странно,

в вагоне третьего класса,

хоть она говорит о бомбежках, о горе,

Шадие

напоминала вам ту Шадие,

которую ждут на острове среди моря.

Так же кокетлива и изящна.

Кажется, что на ее лице -

тень от ажурного зонтика,

который, опьянев от восторга,

склонился в левую сторону -

в сторону сердца.

Поезд подходит к Измиту.

Направо - колеса на огородах,

лошади с завязанными глазами

кружатся, точно внутри их пружина,

которую кто-то завел.

Дальше - море.

Там, между Гёльджюком и Деирмендере,

стоит крейсер «Явуз»,

статный,

видно, недавно покрашенный,

на таком расстоянии

совсем не внушительный, кажется,

взяв прямо за мачту,

кто-то легко его поставил

на синюю воду.

И не похож он ничем,

даже трубами,

на цветные литографии,

развешанные на стенах кофеен.

Налево - большая бумажная фабрика.

Высоко в чистом небе летит самолет.

Босоногий мальчишка бежит по дороге.

Матрос.

Женщина в темной чадре.

Человек с зеленым флажком.

Семафоры.

Водокачка.

Запасные пути.

Стрелки.

Вагоны товарные, ожидающие,

чтобы что-то куда-то везти.

Со своими особенными приметами

начинается станция Измит.

Поезд сбавляет ход.

Человек с татарским лицом и Кязым из Картала

вышли в тамбур.

Поезд остановился.

Сошли на перрон.

Чуть подальше,

почти у самой станции,

виднеется мост.

На нем люди.

Нагнулись,

смотрят сверху на поезд.

Ждут, когда тронется,

пройдет под ними,

как между ног.

Кязым из Картала

показал человеку с татарским лицом

на дерево:

- Видишь то дерево под мостом,

похожее на медведя на задних лапах,

то, левое,

большое - смотри,

то, чьи ветки наваливаются на мост?

Вот на этих-то ветках

повесили труп Али Кемаля.

Его взяли

средь бела дня

в Стамбуле,

в парикмахерской,

в Бейоглу,

во время бритья,

в двадцать втором году.

- Али Кемаль? Это кто?

- Журналист.

Был на жаловании у англичан

Человек халифа.

Толстый.

В очках.

Кровью сочилось его перо,

но только кровью поганой…

Иногда вражеское перо

наносит более глубокую рану,

чем вражеский револьвер.

- Измит в то время был нашим?

- Нашим. Только что взяли.

Англичане еще были в Стамбуле.

Али Кемаля

тогда украли

прямо из-под их острого носа.

Помню,

здесь тогда слух разнесся:

«Везут!»

За шесть часов до прибытия

толпы народа собрались на пристани…

Весь город был там.

Я со стороны Улуджами

смотрел в бинокль.

Наконец на волнах показалась моторка,

то нырнет,

то появится вновь над водой.

Я спустился вниз,

побежал к пристани,

но не успел -

уже вытащили из моторки Кемаля.

Здесь,

на холме,

на дворцовой площади,

была правительственная канцелярия,

в ней помещался штаб корпуса.

Али Кемаля взяли туда.

Вокруг канцелярии

в переулках,

на площади -

яблоку негде упасть.

Как муравьи, кишат жители города.

Злые, безжалостные, радостные.

Город - в основнрм реализуется

как праздничная площадь.

А воздух горячий, в небе ни тучки.

Минут через двадцать,

глядим, выводят.

По бокам офицеры и полицейские.

Лицо - как известка.

Такой белобрысенький.

Сделал шаг.

И тут народ закричал:

«Долой Али Кемаля!»

Остановился.

Обернулся.

Поглядел назад,

на дверь,

может, в дом хотел вернуться…

Но двери медленно закрылись.

Шатаясь, сделал десять шагов.

Толпа кричит.

Кто-то бросил камень

прямо в голову.

Еще один.

Попал в лицо.

Разбились очки.

Я видел, как кровь потекла по усам…

Кто-то крикнул:

«Бей!»

И тут полетели -

камни,

поленья,

гнилые овощи…

Отступила охрана.

Толпа как туча

налетела,

свалила его на землю.

Все, что сделали, -

сделали там, на земле…

Потом расступились.

И тут я увидел:

лежал он ничком,

в одних кальсонах,

тело белое, пышное, как желе.

Мне показалось, что он еще дышит.

Привязали веревку, к левой ноге,

никогда не забуду -

на ней

не было ни ботинка,

ни носка, на правой

болталась еще голубая резинка…

Поволокли за ногу труп

под откос, о камни головой ударяя…

Все бегут.

Вдруг оборвалась веревка.

Но тут же нашлась другая.

Момент поучительный.

Не надо терпенье народа испытывать.

Раз смолчит он,

два смолчит,

а потом…

Ну, в общем,

вот так

обошел Кемаль

город Измит.

Потом,

как я уже говорил,

повесили тело его над мостом,

на этом дереве.

Вскоре труп сняли,

но что-то из белья -

не то рубашка,

не то кальсоны -

месяца два качалось на ветке…

Потом были проданы с аукциона

его часы

и другие вещи,

но это потом,

много позже…

Я знаком с человеком, который купил

его носок

на память за пять лир…

Человек с татарским лицом спросил:

- А часы - золотые?

- Золотые.

- Нехорошо они поступили

и тот, кто купил его часы,

и другой, который купил носок.

Нехорошо они поступили.

Говорят: приносит счастье. Не верь.

Вещи повешенного приносят несчастье.

Да и ваши измитцы неправильно сделали:

не надо им было лезть -

виновных должно государство казнить,

если надо -

оно и повесит.

А так - разрывать человека на части -

значит не уважать государство.

Когда я был ранен

в Дарданеллах,

и в госпитале лежал,

в Хайдарпаша…

Улыбнулся на это Кязым из Картала:

- Но ты только что сам

оскорбил государство!

-Я оскорбил?

-Да, ты.

-Неправда!

Я не могу оскорбить государство!

Против него никогда не пойду!

-Ты бранился с чиновником.

-С контролером!

-Но ведь поезд принадлежит государству,

таким образом, тот контролер не кто иной,

как государственный чиновник.

Человек с татарским лицом улыбнулся:

-Значит, выходит, я тоже чиновник,

раз я сторож на фабрике «Меринос»?

-Конечно, ты тоже чиновник.

-Скажешь!

Ни я не чиновник,

ни контролер.

Ну какой из контролера чиновник?

Или из сторожа? Вот чепуха!

По мне, полицейский - и тот не чиновник.

Вот комиссар - другое дело.

Тот уж действительно чиновник…

Разговор обещал затянуться,

но раздался звонок к отправлению.

Человек с татарским лицом

и Кязым из Картала

побежали к вагону.

Поезд тронулся…

Поезд идет,

шумит и дымит,

поезд проходит

через город Измит,

среди рынка проходит,

совсем как трамвай,

сразу теряя

свой важный вид.

Вокруг - базарная кутерьма.

Жители,

магазины,

дома -

стоят, отвернувшись,

никто в суете

на поезд даже не глядит.

Громче стук колес.

Но не будит он

лошадей,

впряженных в фаэтон.

Поезд проходит,

поезд спешит.

Вот позади и город Измит.

Снова поезд вошел

в безлюдье полей,

опять обретя

свою прежнюю важность,

исполняя миссию

«соединителя разлученных».

Бегут вагоны, стучат вагоны.

Вагон третьего класса пятьсот десятый.

В сердце человека,

припавшего лбом к окну,

проходит потерянный мир.

Из «Старой Греции» был Кириос Трастеллис,

из порта Месолонгион

в коринфском канале,

напротив города Патраса.

Ему не было никакого дела

до Фидия, Гомера, Аристотеля.

Это был человек,

любящий море,

любящий толпу и тепло.

Самым удивительным в мире

для Кириоса Трастеллиса были

омары и осьминоги.

И вся Греция для него состояла

из матросских коек на рыбацких шхунах,

в порту Месолонгион

да двух-трех товарищей.

Что стало с Грецией?

Кириос Дмитриос Михаил Трастллис!

Сейчас,

в тысяча девятьсот сорок первом году,

в мае месяце,

положив в свой катонный чемодан

море,

дом свой

и Грецию,

куда ты идешь?

Почему ты остался на свете один?

Как случилось,

что ты от родных оторвался?

Твои товарищи убиты.

В коринфском канале, на дне,

рыбацкие шхуны,

как человеческие трупы,

лежат в стеклянном сундуке.

Нынче гитлеровские офицеры едят омаров.

Где ж твои родные?

Твой отец в Афинах,

мать на острове Хиос,

сестра в Александрии.

А ты в вагоне,

в вагоне номер пятьсот десятый.

Поезд идет по измитской равнине.

Когда на равнинах

в полдень весенний

такое сиянье,

такое цветенье,

когда небо светло, как любовное пенье,

когда деревьев прохладные тени

ползут по черной земле, удлиняясь,

когда живут еще жаднее,

еще моложе,

еще зеленее

травы

со своими цветами,

насекомыми,

птицами

и стадами,

когда лужи трепещут на солнце

лениво,

счастливо,

как яркие сазаны, -

в это особенное мгновенье

в душе человека

вдруг во всей силе ощущается

сладкое сожаленье

о том, что живет он

в сегодняшнем мире.

Смотрит в окно Михаил Трастеллис.

Но ничего не говорит ему эта земля.

Не потому,

что языка ее он не знает, -

в такой весенний

светлый полдень,

когда вокруг такие поля,

не на греческом,

не на турецком -

на своем языке говорит земля.

Но Михаил печален,

так печален,

что не может он слушать землю

и думать о людях, о мире.

А между тем

из-за этих людей,

из-за этого мира

его печаль.

Поезд идет по измитской равнине.

Вагон третьего класса пятьсот десятый.

Купе первое.

Заключенные беседуют с жандармами.

Мелахат спросила жандарма Хайдара:

- Любишь детей?

- А кто их не любит!

У одного человека спросили:

кто выше бога?

Сказал: ребенок.

Оно так и есть -

ведь ребенок не знает,

что значит страх божий.

А если кто кого не боится,

значит, он его выше.

А у тебя, сестра, есть дети?

- Есть. Девочка. Ей сейчас три года.

Скоро к себе ее возьму.

Сейчас оставила с моей матерью…

- Куда же возьмешь-то? В тюрьму?

- В тюрьму.

А что ж!

Для ребенка все одно.

Для ребенка, как для кошки,

что тюрьма, что рай…

- А где отец ее?

- Тоже в тюрьме.

- Чем занимался?

- На табачных работал.

Я тоже тогда на рабочих работала.

- На складах?

- Эти склады я знаю.

Был в нашей деревне один, Ибрагим,

поехал в Самсун,

поступил на табачный.

Три года работал и умер. Чахотка.

Вот так.

Куда же ты едешь? Туда, где муж?

- Нет, муж отправлен в другую тюрьму.

- Помоги тебе бог…

Что тут поделаешь!

Не убивайтесь, даст бог, все устроится.

Жандарм Хасан спросил Халила:

- Как думаешь,

введет правительство хлебные карточки?

- Похоже на то.

Хасан задумался.

Потом, шмыгнув носом, сказал:

- И правильно! Надо ввести.

- Зачем?

- Чтобы хлебу воздать уважение.

Народ потерял уважение к хлебу.

Спроси, тебе скажет всякий!

Горожане, брат,

один ломоть едят,

а другой бросают собаке!

Хлеб - наш лекарь.

Вот только б в деревне налог

снизили хоть немножко,

да скот стал дешевле, чем прошлый год.

У меня, брат, земли хватает,

а скотины -

ни дохлой кошки.

Жандарм Хайдар рассказывал Мелахат о курганах:

- От нашей деревни час пути -

деревня есть Алеви.

Работящие люди. Но веры такой:

поклоняются петуху.

Так вот, курганы у них в деревне.

Роешь -

выходят из-под земли

камни огромные

в форме дэвов,

изделья из глины,

чашки,

кувшины,

золотые олени - ей-богу, не вру!

Сейчас в это дело вмешалось правительство.

Что найдут -

посылают в музей в Анкару.

А ты, сестра, была в музее?

Мелахат улыбнулась.

- Не была.

- Я был один раз. В Стамбуле.

- В военном?

- Нет, в другом. Загляденье, ей-богу!

Повсюду каменные фигуры,

в то время своих падишахов гяуры

из камня резали, -

наверно, железа в то время не было,

а то бы они, как наш Ататюрк,

были бы сделаны из железа.

Есть голые. Прямо как мать родила.

Есть и женщины. А у стен

гробницы подряд.

Да, когда-то и эти жили на свете,

а теперь вот как камни

в музее стоят.

С сержантом

беседует заключенный Фуад.

Они о войне говорят.

Сулейман в окно глядит,

стихи Фикрета бормоча про себя:

«Кушайте, кушайте, господа,

у вас большой аппетит!»

Поезд идет по измитской равнине.

В вагоне номер пятьсот десятый,

в пятом купе

спит владелец сумы ковровой -

Халим-ага.

Втянувшийся в свою черную бороду

и белые шерстяные чорабы,

он - как животное, мирно спящее

в своей сырой и теплой норе.

Поезд остановился.

Халим-ага посмотрел в окно.

Лампы еще не зажгли в вагоне,

хоть за окнами

было уже темно.

Поезд стоял на какой-то станции.

Довольно большая.

Ага никогда не бывал на ней.

Напротив вагона -

темный вокзал,

там тоже еще не зажгли огней.

На перроне толпа.

Бьет барабан.

Люди с горящей лучиной в руках

окликают друг друга, что-то кричат.

И от дрожащих этих огней

темнота казалась еще черней,

станция больше,

барабаны грозней.

Внезапно начал падать снег.

Хлопьями.

Побелел асфальт перрона.

Барабаны забили еще сильней.

Развернулись знамена,

но не красные, а зеленые.

На крышу вокзала влез человек:

на голове колпак,

на поясе серебряный ятаган.

Это б...