Концепт войны в современном российском и польском публичном дискурсе

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Концепт войны в современном российском и польском публичном дискурсе

Олег Лещак

доктор филол. наук, профессор в Институте иностранной филологии Университета Яна Кохановского в г. Кельце (ПОЛЬША)

ABSTRACT

The paper discusses the peculiarities of conceptualization of the notion war in Russian and Polish ethnic world-picture from the cultural-civilizational perspective along with its reflectance in public discourse of both countries. The author takes into consideration various ways of understanding of the phenomenon of war and its linguasemiotic representation in song-paremic tradition and in modern public comments that are iconic for public life in Russia and Poland.

Key words: concept, war, public discourse, ethnic world-picture, Russia, Poland.

У статті розглядається специфіка концептуалізації поняття війни в російській і польській етнічній картині світу в культурно-цивілізаційній перспективі і її відображення в публічному дискурсі обох країн. Автор розглядає різні способи розуміння явища війни і його лінгвосеміотичну презентацію в пісенно-паремічній традиції і в сучасних публічних висловлюваннях, які носять знаковий характер для суспільного життя Росії та Польщі.

Ключові слова: концепт, війна, публічний дискурс, етнічна картина світу, Росія, Польща.

В центре данного исследования лежит концепт войны как одно из наиболее часто используемых понятийных полей в современных российском и польском публичных дискурсах. Под концептом я понимаю аксиологически значимую понятийную конструкцию, формируемую системой культурно-цивилизационных представлений о мире и формирующую дискурсивно-опытное поведение человека, им обладающего. Концепты -- это инвариантные понятийные поля, которые имеют особую значимость для человека или же для целой группы людей (вплоть до народов или цивилизационной группы народов) ввиду того, что служат квалификаторами поведения, критериями оценок, указателями в деятельности, оправданиями поступков и пр. Было бы ошибкой полагать, что концепт войны представляет собой одно и то же понятие у всех участников упомянутых дискурсов. Не меньшей ошибкой было бы также полагать, что их два -- одно у россиян, другое, качественно отличное, у поляков. Но ошибочным было бы и представление, что качественно отличных концептов «война» столько же, сколько участников польского и российского публичного дискурса. Это утверждение могло бы быть правдиво в отношении понятия о войне. Но концепт -- это не просто понятие и не только отдельное понятие. Это целое понятийное поле с ядерным компонентом -- понятием «война», отмеченное культурно-цивилизационной оценочностью и общественной значимостью. вовлеченное в т.н. общественный обмен мнениями. По онтологической сути это личностная когнитивная функция, по происхождению -- продукт социализации данной личности, а по телеологии -- инструмент идеологического и мировоззренческого воздействия данной личности на других людей в публичной сфере опыта.

1. Культурно-цивилизационные системы организации общества: онтологическая специфика и аксиологическая типология

Проблеме культурно-цивилизационного описания этнического опыта я посвятил целый ряд публикаций, в т.ч. три монографии (см. Leszczak 2014a, Leszczak 2014б, Leszczak 2017), поэтому вряд ли имеет смысл еще раз подробно объяснять изложенный в них материал и аргументы. Достаточно отметить, что культурно-цивилизационная система организации общественного опыта понимается здесь как совокупность ценностей и социопсихологических поведенческих установок (включая стереотипы дискурсивного поведения), формирующихся у человека в ходе социализации в определенной среде, служащая синергетическим механизмом регуляции его жизнедеятельности как представителя некоторого этнокультурного или социокультурного сообщества. Человек редко когда отдает себе отчет в том, что целый ряд его поступков продиктован не его личными желаниями или ожиданиями отдельных воздействующих на него людей, а именно заложенными в ходе его формирования как личности социокультурными потенциями и требованиями. Более того, многие его ожидания относительно других и собственные желания являются таковыми не из-за характерологической специфики его личности («могу» и «хочу»), а именно из- за наличия у него тех или иных культурно-цивилизационных установок («можно» и «должно»).

Культурно-цивилизационные системы, по моему мнению, являются наиболее общими сводами ценностно-деятельностных установок, обобщение которых (если бы оно было возможно), неминуемо должно было бы называться общечеловеческой системой ценностей и моделей поведения. На сегодняшний день сложно говорить о наличии последней. Скорее всего человечество (как биологический вид) только начинает оформляться как культурно-цивилизационное целое. Но уже явно наблюдаются системные модели поведения культурного («субъект-субъектного») и цивилизационного («субъект-объект- ного») типа, свойственные представителям разных этнических формаций и выходящие далеко за пределы узкоплеменного или узконационального типа поведения. Более того, в условиях миграции, колонизации, а теперь и глобализации, создалась ситуация, в которой, во-первых, в силу обмена ценностных установок и поведенческих моделей представители самых различных и отдаленных друг от друга этнических сообществ могут обладать сходными или идентичными культурно-цивилизационными свойствами, а во-вторых, в рамках даже одного такого этнического сообщества могут наличествовать одновременно группы представителей самых различных культурно-цивилизационных типов организации общества.

Мне сложно говорить о всех возможных типах культурно-цивилизационных систем, поскольку в поле моего зрения находится лишь евроазиатское пограничье, а конкретнее -- польским, русским и украинским этнокультурным регион. Поэтому я говорю только о тех культурно-цивилизационных типах, которые имеют отношение к данному региону (функционируют в нем). В предыдущих работах я предложил включать в предметное поле исследования следующие культурно-цивилизационные системы организации общественного опыта: «общинно-натуралистический» (трибализм), «милитарный» (туранизм), «государственно-иерархический» (византинизм), «теократический» (а конкретнее, «евремским» тип), «либерально-демократическим» (латинизм или европеизм) и «либерально-коммерческий» (консумпционизм) [Leszczak 2014б].

Все названные типы можно типологизировать по нескольким критериям: натурализм -- виртуализм, рациональность -- эмоциональность и коллективизм -- индивидуализм. К явно натуралистическим, основанным прежде всего на витальных ценностях, можно отнести два первых типа -- трибализм и туранизм. Это наиболее древние в историческом плане способы организации общества, сопряженные, соответственно, с земледелием и кочевничеством. Понятно, что в настоящее время их представители в большинстве своем ведут вполне современный образ жизни (поэтому, возможно, более точными были бы определения посттрибализм и посттуранизм), но в их системе ценностей продолжают доминировать натуралистические концепты: статика, привязанность к общине и территории проживания, традиционализм и имманентная религиозность (у посттрибалистов), а также динамичность, военно-маскулинный уклад общественной жизни, волюнтаризм и культ физической силы (у представителей посттуранизма). В обеих системах просматривается доминация неофициальных и неинституциональных форм поведения, утилитаризм, преобладание интуитивизма над рационализмом, неуважение к закону и недоверие к формальным решениям проблем.

Принципиально отличными от нихз являются византинизм и теократия, для которых трансцендентные и метафизические основания организации общества (т.е. собственно культура и цивилизация в узком смысле) доминируют над естественными. Обе эти системы статичны и иерархичны (предполагают деление общества на классы и слои в зависимости от благосостояния и возможностей удовлетворения духовных потребностей и обе стремятся к сохранению такого состояния в качестве традиции и правового установления). Различие состоит в том, что византинизм -- это система общественной иерархии, в которой идеология (часто религиозная) служит реализации светской власти элит или государственного аппарата, а в теократии -- государственная власть и элита подчинены религиозной власти или же образуют с нею единство. Византинизм в большей мере, чем теократия, нацелен на удовлетворение материальных потребностей властьимущих. Он также гораздо более этноцентричен (в крайних проявлениях даже националистичен).

Две последние системы -- консумпционизм и латинизм (европейская система) -- носят промежуточный характер с точки зрения критерия натуральности / виртуальности. Различие состоит в том, что консумпционизм все же в большей мере делает ставку на экономические и потребительские (прежде всего -- витальные) ценности, а латинизм -- на ценности виртуальные (познавательные, эстетические и мировоззренческие). Обе системы динамичны, мультикультурны и даже глобалистичны.

Если взять во внимание второй критерий -- рационализм vs. эмоциона- лизм, то в обеих натуралистических системах эмоции доминируют над рациональностью. То же происходит и в теократии, где религиозные эмоции берут 22 studiamethodologica.com.ua верх над рациональностью (в этом смысле т.н. «еврейский тип» отличается от остальных видов теократии, поскольку здесь рациональный практицизм весьма высок). В византинизме, латинизме и консумпционизме этот критерий проявляется слабо. Византинизм несколько более формалистичен чем латинизм и консумпционизм, в то же время консумпционизм более рационально-практичен чем остальные системы. Для византинизма характерны пафос, возвышенность, эстетизм и сильная привязанность к культурным традициям прошлого. Консумпционизм, наоборот, сосредоточен на практичности, конкретной выгоде и рациональном планировании будущего. Вместе с тем, в консумпционизме наблюдаются многие проявления натуралистического иррационализма. Именно поэтому иногда этот тип организации жизни называют неотрибализмом или неоязычеством. Можно его назвать и неонатурализмом. Латинистский тип, скорее, склоняется одновременно к научному рационализму и рациональной этике в общественном поведении.

Существенные различия между описываемыми системами вносит и третий критерий -- коллективизм vs. индивидуализм. В этом смысле на крайних точках данной типологической шклы находятся трибализм с теократией (с одной стороны) и латинизм с консумпционизмом (с другой). Разница состоит лишь в том, что основа трибалистического общества -- натуральная локальная община, а в теократии -- это община религиозная. В случае же индивидуалистических систем разница состоит в том, что консумпционистический идеал -- свободный и полностью автономный индивид (это своего рода общественный атомизм), а в латинистской системе речь идет об обобществленной личности, чье социально подтвержденное достоинство является доминирующей культурно-цивилизационной ценностью. При этом считается, что не меньшими ценностями здесь являются уважение к другим личностям и общественная солидарность с ними. Византинизм в этом смысле это смешаный тип. Характеризующее его общественное расслоение, с одной стороны, предвидит все большую индивидуализацию по мере восхождения в общественной иерархии, а с другой, предполагает коллективизм и корпоративную солидарность (своеобразную «круговую поруку») внутри собственной касты или класса. К принципиально коллективистским можно было бы отнести и туранистический тип организации общества. Однако в нем община (военизированная группа) представляет собой весьма неустойчивый коллектив. Он легко распадается в случаях отсутствия совместной цели и сильного лидера. Волюнтаристические тенденции и динамизм также не способствуют формированию иной сильной общественной связи, кроме т.н. «воинского братства» или «чувства локтя».

Подытоживая типологические рассуждения, представлю вкратце списки ключевых характерных черт каждой из описанных систем.

Трибализм (посттрибализм, собственно натуралистическая модель): статичность, витализм, коллективизм (натуральная локальная община), традиционализм, власть старейшин, религиозный имманентизм, утилитаризм, эмоциональность, недоверие к институционализму и формальному праву, социальный партикуляризм, интуициональный иррационализм.

Туранизм (посттуранизм, милитарная модель): динамизм, маскулинное сообщество, физическая сила / насилие, культ вождя, коллективная пассионарность, этос героя, послушание, основанное на страхе или преданности, военная организация общины, утилитаризм, импульсивный иррационализм, правовой нигилизм, волюнтаризм.

Византинизм (светская иерархическая модель); статичность, социальная иерархия, элитаризм / этатизм, трансцендентность власти, метафизический общественный порядок, вера, формализм, историзм, пафос, эстетизм.

Теократия (фидеистическая иерархическая модель): статичность, тотальный трансцендентизм, религиозная власть, коллективная религиозность (соборность), религиозные законы, жертвенность, эзотерика, символизм, эсхатологизм, фидеистический иррационализм.

Латинизм / европеизм (гражданская модель): динамизм, достоинство личности, гражданская позиция (индивидуальная пассионарность), гражданское общество, общественное мнение, социальный либерализм, рационализм, эгалитаризм / солидарность, панэтизм, легализм, благосостояние.

Консумпционизм / коммерциализм (утилитарная, неонатуралисти- ческая модель); динамизм, индивидуализм, экономический либерализм, утилитаризм / меркантилизм, культ успеха, стандартизация, глобализм.

Если говорить о современном российском или польском обществах, то следует констатировать факт наличия в них черт всех описанных моделей общественной организации. Можно смело говорить о российских или польских византинистах, трибалистах, туранистах, теократах и т.д. Можно также говорить о целых группах или слоях населения, которым в большей или меньшей мере свойственны черты одной или нескольких из этих систем. Более того, можно говорить о том, сколько в каждом из россиян или поляков черт турани- стических, византинистских, европеистских или консумпционных. Все это имеет свое яркое проявление в публичном дискурсе, где активно продуцируются тексты того или иного культурно-цивилизационного характера.

В данной работе меня интересует проблема концептуализации идеи войны в том или ином культурно-цивилизационном дискурсе, т.е. как понимают и как представляют войну российские и польские византинисты, латинисты, три- балисты, туранисты, теократы и консумпционисты.

2. Война как культурно-цивилизационный концепт (типологические заметки)

Под войной я понимаю экстремальную форму социально-политического противостояния (т.е. социально-политический конфликт) организованных общественных групп и/или институтов, реализуемого путем энергоматериального насилия (вооруженного конфликта) и/или агрессивного информационного воздействия. В этом смысле войной можно считать как вооруженный, энергоматериальный, так и чисто информационный социально-политический конфликт. Важно, что функциональными субъектами войны всегда являются чаще всего институциональные образования -- государства, квазигосударственные образования, политические организации и движения, реже организованные неинституционализированные группы людей (разного рода социокультурные общины). Совершенно невозможно, чтобы субъектом войны был отдельный человек (например, выступающий от собственного имени террорист) или неорганизованная группа (например толпа, устроившая погром). Война -- событие, во-первых, коллективное (если не сказать массовое), а во-вторых, кибернетическое (целенаправленное, организованное).

Массовость войны должна определяться не абсолютными числами участников или непосредственно вовлеченных в конфликт, а процентным соотношением вовлечения в него представителей сторон. Даже если значительная часть населения страны, ее армии, членов племени, клана, организации, втянутых в войну, активно в ней не участвует, то она все равно так или иначе вовлечена в конфликт в качестве граждан / подданных воюющей страны и трактуется активными участниками (и, особенно, противниками) как тыл и резерв армии или же как оккупированное население или потенциальное движение сопротивления. Если два племени насчитывают по 50 человек каждое и между ними начинается межплеменной вооруженный конфликт, и все они так или иначе в разных ролях в него вовлекаются, -здесь можно говорить о войне. Если же в драке фанатов двух футбольных команд участвует даже в десять раз больше человек, но к анному конфликту не имеют отношения ни члены их семей, ни их соседи и сотрудники по работе, ни даже все остальные болельщики этих же двух команд, более того, если дерущиеся фанаты в остальное время работают на тех же предприятиях или проводят досуг в тех же местах, название этого войной является чисто публицистическим штампом. Такой же бытовой метафорой является «война» с соседями или обычная конкуренция фирм, не приобретающая экстремальную форму энергоматериального насилия (уничтожения материальных ценностей и людей) или агрессивного информационного воздействия, приводящего к уничтожению противника как экономического субъекта. Еще один важный момент для каждой войны -- мировоззренческая или экзистенциальная значимость для общества. В этом смысле бытовые конфликты носят частный характер и также не должны подводиться под категорию войны. Но все это лишь некоторые категориальные признаки понятия «война». Концепт «война» возникает тогда, когда, во-первых, в поле этого понятия производится конфигурация информации в аспекте ее мировоззренческой значимости, а во-вторых, к данному полю привлекаются на постоянной основе другие понятия, смежные с понятием войны, которые у носителей другой картины мира с войной либо не связаны, либо связаны слабо.

В каждой из рассмотренных выше культурно-цивилизационных систем организации общественного опыта сформировалось свое представление о войне, включающее в себя значимую информацию о характере такого рода конфликтов, их причинах, мотивах и целях, формах осуществления, а также о характере участвующих в них субъектов. Рассмотрим их по отдельности.

ТРИБАЛИЗМ

В этом типе организации общества чаще всего отмечаются неинституциональные или квазиинституциональные военные конфликты, которые почти всегда носят энергоматериальный характер. Обычно здесь речь идет о межродовых и межплеменных витальных войнах за территорию и средства к существованию -- природные богатства или человеческие ресурсы. Реже войны такого плана носили (или носят, если речь идет о современных межплеменных конфликтах на африканском континенте, в Азии или в Южной Америке) мировоззренческий характер, т.е. вызваны нарушениями тотемов или сакральных мест, убийствами старейшин, шаманов, родственников и членов общины (кровная месть), угрозой идеологическим основам существования рода / племени / общины. В таких случаях кроме собственно вооруженных форм возможны элементы информационной войны (проклятия, магические ритуалы, послания врагу с угрозами и под.).

Современное продолжение трибализма -- посттрибализм или квазитрибализм -- это либо народные волнения и социальные и/или идеологические бунты против государственной власти или элиты (обычно они носят энергоматериальный характер, включая погромы и самосуд, а информационный момент в них может быть связан с борьбой за этнокультурные права меньшинств и/ или социальные права угнетенных), либо партизанские войны против интервентов. Но о трибализме можно говорить и как об отношении к войне нетриба- листического типа, поскольку в обществах византинистского, туранистического или латинистского типов есть немало сторонников трибалистической культурно-цивилизационной модели. Их поведение может носить характер индифферентизма (отстранения от идеологических и политических мотивов войны и, как следствие, попытки избегания активного участия в кофликте, дезертирство, уклонение от выполнения воинских обязанностей), витализма (сосредоточение исключительно на экзистенциальных проблемах и обеспечении собственных бытовых потребностей) и утилитаризма (попытка извлечь из войны максимум личной экономической пользы). Мотивом к активному участию представителя трибализма в «несвоей» войне может быть либо стремление к выживанию, либо желание отмщения.

Война как концепт в трибализме обычно носит негативный характер и воспринимается как зло (но иногда неизбежное). Типичными трибалистически- ми формулами в отношении этого концепта можно считать выраженные в русских пословицах максимы: Худой мир лучше доброй брани, Войной да огнем не шутят, Война кровь любит, Не тот борец, кто поборол, а тот, кто вывернулся, и даже Солдат спит -- служба идет. Не меньше такого рода мировоззренческих проявлений и в польской паремии. Иногда это нарекания на приносимые войной убытки: Kiedy wojna, to krowa niedojna, Wojna jako woda: jednemu da, drugiemu bierze, иногда -- разного рода противопоставления войны миру: Lepiej w domu cepem buchac, niz na wojnie kuli stuchac, Lepsza w domu kapuscina, niz na wojnie cielqcina, Lepszy Zelazny pokoj, niz zfota wojna, иногда -- чисто пацифистские максимы: Dasz pokoj, masz pokoj или tatwiej wojnq zaczqc nizjq skonczyc. Такой же настрой находим и во многих польских песнях о войне, часть из которых воспринимается как народные, хотя все они авторские:

Тот же трагический способ представления войны свойствен и многим другим польским песням военного периода (Gdy w noc wrzesniowq, Warszawo ma, Pierwszy Sierpien). В ряде случаев трибалистическая установка выражается в высмеивании врага и носит фольклорные черты (Siekiera, motyka, Piosenka w tramwaju, Czerwone jabtuszka, Wrog napadt na Polskq, Nalot). Кроме того во многих песнях трибалистического типа война является лишь фоном для бытовых историй, любовных романов и флиртов (Kto handluje ten zyje, Przybyli utani pod okienko, Ej, dziewczyno, O moj rozmarynie, Hej, hej utani, Deszcz, jesienny deszcz, Dzis do ciebie przyjsc nie mogq, Serce w plecaku и др.). Квинтэссенцией польского трибалистического отношения к войне можно считать фразу из «Свадьбы» С. Выспянского: Niech na catym swiecie wojna, byle polska wies zaciszna, byle polska wies spokojna.

В том же бытовом и витальном духе выдержан также целый ряд русских песен о войне, в которых война представлена как экзистенциальная трагедия, почти мифическое явление:

Нередко война становилась темой и для такого обычно развлекательного фольклорного деревенского жанра, как частушки

Как пишет исследователь концепта «война» в русском фольклоре Ю. А. Эмер, «концепт „война” предстает в песенном фольклоре как социально-личностное событие, значимыми оказываются межличностные отношения, нормы поведения в экстремальной ситуации. В фольклоре данный концепт является одним из базовых. Война как общественно-политическое событие играет важную роль и в жизни социума, и в жизни каждого члена коллектива, определяя его судьбу, межличностные взаимоотношения, поэтому он активно рефлексируется в разных жанрах, в современном деревенском фольклоре -- преимущественно в песенных» [Эмер, 2012: 66].

ТУРАНИЗМ

Так же, как и в предыдущем случае, в прошлом войны, которые вели собственно туранские племена и народы, -- это обычно были неинституциональные или квазиинституциональные военные конфликты энергоматериального характера, прежде всего кочевые набеги и военные операции с витально-экономической мотивацией (поиск средств к существованию, грабеж), реже, идеологические военные операции (например, во исполнение воли вождя, из необходимости поддержания воинского духа, из жажды славы, потребности в насилии, утверждения права на контроль территорий и живущих на них общин, с целью насильственного сбора налогов, а также карательные экспедиции в отместку за сопротивление). В последних случаях такие набеги могли включать элементы информационной войны (упреждения, запугивания, ультиматумы, требования выкупа, показательные расправы и казни). К более поздним войнам туранистического типа (т.е. войнам, которые вели сторонники этого культурно-цивилизационного типа с нетуранистическим государством или обществом) можно отнести разного рода восстания пассионариев или партизанские движения (вроде восстаний рабов, движений разного рода «лесных братьев», казачьих или гайдамацких восстаний). Как и в предыдущем случае, здесь также можно выделить более современные, посттуранистические формы общественной организации, для которых характерны прежде всего войны освободительные и постколониальные, характеризующиеся стихийностью, насилием, жестокостью, кровопролитием. Сюда же можно отнести современный политический терроризм по социально-идеологическим и экономическим соображениям, а также криминальные войны преступных сообществ. Очень сближаются с этими последними явления, которые войнами в собственном смысле слова не являются, но обладают многими их признаками. Я назвал бы их псевдовойнами. Речь идет о т.н. фанатских «войнах» или этносоциальных конфликтах, которые носят нерегулярный характер, осуществляются чаще всего в виде информационного противостояния и лишь иногда принимают форму вооруженного конфликта пассионариев. В отличие от обычных этносоциальных конфликтов, они не носят массового характера и не охватывают подавляющее большинство представителей сторон противостояния.

Для туранизма война -- это один из ключевых концептов. Милитарное решение проблем в этой модели организации общества -- самое простое и желанное. Воин или полководец -- наиболее уважаемая общественная функция. Страна понимается как военный лагерь, граждане как воины или работники тыла, а жизнь -- как перманентная борьба. Это именно о туранистах говорится Кому война, а кому -- мать родна. Не удивительно, что большинство российских пословиц и поговорок о войне носит именно туранистический культурно-цивилизационный характер: Тот побеждает, кто смерть презирает, Бой отвагу любит, Смелого пуля боится, Смелость города берет, Убил противника в схватке -- и все в порядке, Самая лучшая смерть -- смерть на поле боя, Мертвые сраму не имут, Лучше в бою умереть, чем в плену тлеть. Врешь, не возьмешь, Ни шагу назад, Напролом идут -- голов не жалеют, Лучше быть убиту, чем в плен взяту! Война кровь любит, Биться до последней капли крови, Победа любой ценой, Либо в стремя ногой, либо в пень головой. О человеке, на которого надеются в чисто бытовых вопросах, русские говорят, что пошли бы с ним в разведку, а того, кто не оправдал этой надежды, называют предателем. В то же время друзей-единомышленников часто называют соратниками, т.е. дословно -- братьями по оружию. Именно туранизм с его культом воиской славы и доблести, глорификацией войны и оружия является основой всех видов милитаризма. В отличие от империализма (характерного для византинизма), милитаризм в каком-то смысле «альтруистичен». Как точно отметил диссидентствующий священник Яков Кротов, «Милитаризм расходен, потому что основан на идее чести как материальной славы. Честь оружия проявляется прежде всего во внешнем. Милитарист тем славнее, чем больше убил людей, чем больше у него оружия, которым убивают людей, чем лучше украшено это оружие (...) Расходный милитаризм принадлежит древнему прошлому. Сегодня примером его является, можно надеяться, только Россия. В ней по сей день звучит оправдание: „Народ России ничего не получил от стран, которые вошли в состав России, наоборот, он тратился на них”» [Кротов]. И это правда, народ России ничего не получил и не получает от милитаризма ее руководства. В туранизме важно, что пулучают лидеры и непосредственные участники похода (в посттуранизме -- силовые структуры, представляющие опору власти). И среди получаемого в качестве контрибуции не последнее место занимает власть и безграничная возможность реализации собственной воли.

Неудивительно, что в польском паремическом фонде практически нет чисто туранистических пословиц и поговорок. С одной стороны, это связано с тем, что создателями такого фольклорного материала обычно являются представители низших слоев населения, а эти в Польше были и до сих пор являются представителями трибалистической модели. Доминирующей системой организации польского общества (благодаря влиянию католической церкви и западноевропейской феодальной традиции) до сих пор является элитарно-корпоративный византинизм. Поэтому традиционный польский феодальный подход к войне носил ярко выраженный империальный характер. Как и все остальные европейские народы, колонизировавшие менее развитые в цивилдизационном отношении народы, польская шляхта (дворянское сословие) подходила к войне как источнику доходов и форме этнического угнетения иноверцев и покоренных меньшин. Туранизм в польскую культуру проник с именно с востока и не через низшие слои населения, а через шляхту, обретая формы т.н. «сарматизма», т.е. милитарного дворянского своеволия. Шляхта же была далека от устного народного творчества, зато проявляла свои туранистические убеждения в литературе, в частности в балладах и военных песнях. Признаки туранизма (героику борьбы, повстанческие порывы, вспышки воинского энтузиазма, упрямую удаль, романтику войны, номадическую пассионарность) иногда можно обнаружить именно в такого рода произведениях.

Marsz, marsz z zelazem, Zagrzmia!y salwy, broni szczqk i huk

Стоит подчеркнуть, что в российском военно-песенном фонде количество такого рода произведений не идет ни в какое сравнение с польским. Вот

(Марш танкистов)

30 studiamethodologica.com.ua

Некоторые из этих песен были популярны 100 и 200 лет назад. На них выросло не одно поколение россиян и они не могли не оказать воздействия на формирование их культурно-цивилизационного мировоззрения.

ВИЗАНТИНИЗМ

В отличие от двух предыдущих случаев, войны в византинизме воспринимаются именно как собственно институциональные и идеологические конфликты. Византинизм -- это одна из самых распространенных в современном мире форм организации общественного опыта. Именно поэтому можно и нужно выделять различные его подтипы. В первую очередь, следует брать во внимание, кто является господствующим в общественной иерархии субъектом -- элиты (корпорации) или государство (бюрократия). В первом случае можно говорить об элитарном византинизме (такая форма, как я уже отметил выше, доминирует в наше время в Польше), во втором -- о византинизме этатистиче- ском (эта форма субдоминирует в современной России и начинает формироваться в Польше под властью партии Право и Справедливость). Если говорить о характере войн в элитарном византинизме, то это обычно войны в интересах общественных групп, т.е. войны межэлитарные (межклановые, междоусобные), почти всегда идеологическо-экономические, равно энергоматериальные и информационные. В этатистическом же византинизме войны ведутся обычно в интересах государства или группы государств. Это могут быть межгосударственные конфликты -- агрессивные или оборонительные, империальные (глобализационные) войны -- всегда агрессивные, т.н. «антитеррористические операции», осуществляемые чаще всего с целью подчинения одних государств другим, а также разного рода квазивойны (т.е. необъявленные войны, неявные диверсионные войны, в т.ч. ставшая «модной» в последнее время т.н. «гибридная война», разные формы государственного терроризма). Характер таких войн может быть как собственно энергоматериальным, так и чисто информационным (в последнее время это т.н. кибервойны). Как уже отмечалось выше, византинистские войны условно можно назвать империальными, т.к. ведущие их элита или государственный аппарат, стремятся в первую очередь подчинить себе противника и максимализировать не только собственную выгоду, но и выгоду для всей метрополии (в т.ч. для своих непосредственных подданных). Именно так всегда поступали польские элиты и государство в своем продвижении на восток, но почти никогда так не поступало российское руководство, ища в войнах выгоду только для государства и приближенной к нему элиты госслужащих, воспринимаемых как воинов власти. Основная часть населения в результате войн довольствовалась только гордостью за свое государство и его руководителей. В материальном же отношении оно страдало ничуть не меньше, а иногда и больше, чем побежденные. Именно в этом состоит доминация туранского типа организации общества в России над византийским.

К смешанным, элитарно-этатистическим формам войн я отнес бы некоторые гражданские войны (т.е. вооруженные конфликты за государственную власть в узкоинституциональных или корпоративных интересах), в т.ч. военно-революционные конфликты и военные перевороты как их составляющие. Обычно такого рода войны сопровождаются интенсивным информационно-идеологическим противостоянием элитных групп между собой или части элиты и государства. На определенном культурно-цивилизационном этапе развития хозяйствования элитарный византинизм (идеальной формой политико-экономической организации для которого является феодализм) преобразуется в элитарно-экономический или этатистическо-экономический. В этот момент политико-экономической основой функционирования общества становится промышленная рыночная экономика. Для такого типа общества характерно понимание войны как корпоративно-экономической борьбы за рынки. Она может вестись в интересах национальных экономических элит или транснациональных корпораций. Чаще всего, это чисто информационные и агрессивные действия, нацеленные на противника, но в сочетании с выше описанными империальными этатистическими войнами они могут обретать и энергоматериальный характер вооруженных конфликтов, имеющих целью захват новых рынков (их называют обычно «военными операциями») или передел старых («мировые войны»). При этом обычно такие войны камуфлируются под собственно элитарные или этатистические идеологические конфликты, хотя на деле преследуют чисто экономические цели. В последнее время войны такого типа носят все чаще информационно-экономический характер и протекают в таких формах, как: установление контроля над чужими рынками и сырьевыми базами, введение эмбарго и экономических санкций, игры ценами и курсами, проведение агрессивных финансовых операций, монополизация, демпинг, подрыв экономического доверия к противнику и под. К современным формам экономических войн в рамках системы византинизма можно отнести и экономические квазивойны, т.е. экономический терроризм -- рейдерство, энергоматериальные и кибератаки на финансовую систему, биржи и отдельные предприятия и под.

Подытожить же место концепта войны в византинизме можна двумя пословицами: Война -- забава королей и Хочешь мира -- готовься к войне, в которых явно просматривается преследуемый в войнах элитарно-государственный интерес. Именно такой тип культурно-цивилизационной организации общества имеется в виду, когда война рассматривается как органичное продолжение политики или экономики.

В случае, когда доминирующая в стране система византинизма начинает клерикализироваться, т.е. роль религиозных и квазирелигиозных лидеров и институтов в государственной и общественной системах возрастает до такой степени, что это начинает напрямую влиять на публичную сферу жизни и функционирование государственных органов, можно говорить о сакрализирован- ном византинизме. В таком обществе сакральное (трансценденс) становится определяющим фактором в мышлении и поведении. При этом сакральное (в отличие от системы теократии) в византинизме -- это не всегда собственно божественное. Это любая отвлеченная идея, возводимая в ранг святости. Нередко роль сакрального фактора в такого рода мировоззрении начинают играть концепты народа, родины, светлого будущего или воинского долга как своеобразных суррогатов божественного начала, которые становятся абсолютным оправданием войны и связанных с нею жертв. Отсюда популярность в такого типа системах высказываний, вроде: Война народная имеет цели благородные, Воином быть -- народу служить, За Родину-мать не страшно умирать, Кто смерти не несет врагу, тот перед Родиной в долгу, Смертью герой пал, а Родину не предал, Кто Отчизну любит, тот врага губит, Русские в плен не сдаются, Русские на войне своих не бросают или Сам погибай, но знамя спасай. В польском паремическом фонде нет пословиц и поговорок такого типа, но зато встречаются более поздние идеологические слоганы сакрально-визан- 32 studiamethodologica.com.ua тинистского толка, которые перешли в языковой фонд прецедентных высказываний, вроде: Polakow mozna zniszczyc, ale nie pokonac, Polska -- Ojczyzna Bohaterow, Do boju, Polsko! или Smierc wrogom Ojczyzny. Как и в предыдущем случае (в туранистической модели), в польском византинизме призывы к войне за родину и народ встречаются не столько в пословицах и поговорках, сколько в военных песнях, причем такого рода песни составляют подавляющее большинство польского песенного фонда на военную тему.

Несоизмеримо больше такого рода произведений в российском культурном пространстве. Война для византинизма всегда была и остается одним из базовых идеологически значимых концептов, непосредственно сопряженным с идеей патриотизма. Традиция военно-патриотической песни появилась еще во времена Российской империи.

Своеобразными символами польского и российского византинизмов являются лозунги Bog, Honor, Ojczyzna и За Царя, за Родину, за Веру (в версии, распространенной во времена Великой Отечественной войны -- За Родину, За Сталина!, а в современной -- За Россию и Путина), которые носят откровенно милитарный концептуальный характер. Особенно ярко это видно в российских слоганах, где сама грамматическая конструкция имплицирует призыв к бою. общество дискурс аксиологический

Если трибалистический или туранистический взгляд на войну -- это, скорее, результат определенного рода синергии воспитания в естественной среде, то византинистское мировоззрение порождается исключительно идеологическим (кибернетическим) воздействием со стороны государственных, религиозных или медийных институтов, формирующих т.н. «историческую память». Это явление было в свое время очень точно диагностировано Львом Гудковым: «Как и любой иной, этот „частный”, индивидуальный опыт -- опыт людей на войне и во время войны, даже пусть их огромного множества, не будучи специально обработанным, не воспроизводится и не составляет культурного или социального факта. Только получив соответствующее институциональное оформление и закрепление, став технически репродуцируемым, будучи вписанным или хотя бы соотнесенным с коллективными рамками событий прошлого и настоящего, опыт военного времени становится исторической „памятью” общества или отдельных групп и участников войны. Без этих механизмов (и направленной политики СМИ) специального поддержания и организации „памяти”, ритуалов и инсценировок, разыгрывания военной тематики прошлое, даже столь значимое, быстро рассыпается и исчезает» [Гудков, 2005].

ТЕОКРАТИЯ

С точки зрения теократической модели организации общественного опыта война, наполненная религиозно-идеологическим содержанием, является священным событием. Смерть в бою -- дело Божие, Крепко верить -- значит победить, Бой -- святое дело, иди на врага смело и польское Gdzie Pan Bog, tam zwyciqstwo -- это типичные для теократического мышления приемы сакрализации войны. В этом смысле специфически теократической разновидностью войны являются религиозные войны -- всегда идеологические, но при этом редко встречающиеся в чистом виде. Обычно религиозная война сочетается с элитарными, этатистическими или экономическими (т.е. чисто византинист- скими), а также собственно туранистическими факторами. Религиозные войны могут быть внешними (религиозно-цивилизационные или религиозно-культурные) и внутренними (религиозно-гражданские). К элементам религиозной войны можно отнести также крайние формы религиозного экстремизма, т.е. террористические акты на религиозной почве. С точки зрения цели религиозные войны можно разделить на прозелитические («просветительские») и экстерми- национные («священные»). В первых целью является обращение «неверных» в свою веру, во втором -- их элиминация. Религиозные войны чаще всего носят энергоматериальный характер, но при этом всегда без исключения это войны информационные -- во имя «высших», трансцендентных целей.

Теократическое мировоззрение в чистом виде не встречается ни в польском, ни в российском культурном пространстве. Мотивы святости войны за веру обычно перемешаны с мотивами служения родине, народу или с турани- стической идеей обретения воинской доблести и исполнения воинского долга. Весьма показательные в этом смысле строки можно найти и в старопольской балладе о Стефане Чарнецком, и в гимне барских конфедератов, и в некоторых партизанских песнях периода Второй мировой войны (в которых упование на Бога сочетается чисто туранистическим повстанческим порывом)

В таком же теократическо-византинистском и теократическо-турани- стическом духе выдержаны, например, строки известного российского марша «Прощание славянки», а также ряд современных песен военно-религиозной

ЛАТИНИЗМ

В отличие от всех рассмотренных выше моделей организации общества, две последние -- латинизм и комсумпционизм -- можно условно определить как более или менее пацифистские или миротворческие (во всяком случае в идеале). В обеих не только сама война однозначно определяется и концептуализируется как зло, но и соответствующим образом моделируется общественная деятельность. Различия между ними, однако, есть и они существенны. Для латинистского (или европейского) типа культурно-цивилизационной модели наивысшей ценностью провозглашается человеческое достоинство (собственное и других людей), а также человеческая жизнь (когда она направлена на сохранение этого достоинства). Но нельзя утверждать, что латинистский спо соб мышления полностью отвергает возможность ведения войны. Если целью войны должна быть защита человеческого достоинства и напрямую связанных с ним жизни, свободы, равенства и солидарности, война вполне допустима. Поэтому особенностью войны латинистского типа является то, что это чаще всего война в интересах гражданского общества и прав человека. Такие войны всегда идеологические. Но и они также редко встречаются в чистом виде. Чаще всего они могут сопровождаться витально-экономическими и социально-политическими мотивами. В этого типа войнах очень важно, кто является их субъектом. Если это государство, в идеологии которого доминируют т.н. европейские ценности, то война может носить либо внешний (оборонительная война, миротворческие интервенции и гуманитарные операции), либо внутренний характер (антитеррористические операции внутри страны). Акцент в такого рода конфликтах возлагается прежде всего на информационный компонент (пропаганда, гуманитарная помощь). Если же субъектом войны являются негосударственные гражданские организации, функционирующие в государстве нелати- нистского типа, такого рода войны могут принимать форму внутреннего гражданского неповиновения, гражданского сопротивления или даже революции. Но и в этом случае латинистский идеал состоит в том, чтобы такого рода войны носили прежде всего информационный, а не энергоматериальный характер. Классическими концептуальными слоганами латинистского мировоззрения в отношении войны могут являться пословицы В миру воров вешают -- на войне они в чести и Война питается деньгами и упивается кровью. Обе эти пословицы, скорее всего, заимствованы в русский паремический фонд из Европы (возможно, из Франции). В польской паремии к таким, латинистским по своей культурно-цивилизационной сущности высказываниям можно отнести: Co pokoj zrodzi, to wojna wygubi, Kto mieczem wojuje, ten od miecza ginie, Bitwa nie pokoj, smierc nie zycie, Podczas wojny milczq prawa, Lepsza rozwaga niz odwaga, а также Bardziej boli od jqzyka niz od miecza (в котором подчеркивается преимущество информационных форм конфронтации над энергоматериальными). Латинистское отношение к войне как к антигуманному явлению, которому нет оправдания, обычно проявляется в художественной литературе и песнях авторства представителей либерально-демократической интеллигенции. Традицию пацифистской российской песни открыл А. Вертинский романсом «То, что я должен сказать»:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно Опустили их в Вечный Покой!

И никто не додумался молча стать на колени И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране Даже светлые подвиги -- это просто ступени В бесконечные пропасти -- к долгожданной Весне!

Такого рода мотивы находим в популярных песнях советских времен Если б не было войны, Хотят ли русские войны, В полях за Вислой сонной, Баллада о красках, Баллада о маленьком человеке, Тишина и др. В обилии мотив осуждения войны присутствовал в творчестве Б.Окуджавы, встречаются они и во многих песнях рок-групп «Машина времени», «ДДТ», «Наутилус Пом- пилиус», «Аквариум», «5Nizza», «ХЗ» и др.:

- Черт возьми, лейтенант,

да что это с вами!

Где же воинский долг, ненависть

к врагу?!

- Господин генерал, посудите сами:

я и рад бы приврать, да вот не могу...

- Ну гляди, лейтенант, каяться

придется!

Пускай счеты с тобой трибунал

сведет...

- Видно, так, генерал: чужой

промахнется, а уж свой в своего всегда попадет.

(Дерзость)

Крестики, нолики, фантики, стали

теперь солдатики, Стали теперь служивые, каждому

вышел срок.

С вечера спорили, ссорились, а поутру