Новозаветные притчи как интексты в художественной коммуникации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Новозаветные притчи как интексты в художественной коммуникации

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

новозаветный притча художественный интекст

Библейская тематика в лингвистических исследованиях затрагивается в последние десятилетия все чаще. Духовные ценности, относящиеся к сфере религии и культуры, являются непреходящими. В русской культуре доминирующей религией является христианство, таким образом, для русского сознания духовные ценности прежде всего связаны с Библией. Являясь самым читаемым и переводимым текстом, Библия оказывает огромное влияние на духовно-культурное развитие и ментальное становление личности. Библейские цитаты, аллюзии пронизывают огромное количество текстов, созданных несколькими поколениями. Выступая универсальной канвой литературного процесса, Новозаветные притчи, наряду с другими библейскими жанрами, являются прецедентными для любого христианского социума. Тексты Новозаветных притч заключают в себе основные ответы на вопросы человеческого бытия как морального, нравственного, так и философского характера и являются регулятивами человеческого поведения. Их эмоциональность и образность оказывают чувственно-прагматическое воздействие на адресата. Недостаточная изученность ключевых единиц, кодирующих смысл Новозаветных притч, а также их смысловое влияние на тексты художественных произведений, интекстами которых они являются, определили актуальность данного исследования.

Объектом исследования являются Новозаветные притчи как интексты.

В качестве предмета исследования рассматриваются ключевые единицы как компоненты интекстов Новозаветных притч и их текстовые функции.

Цель исследования заключается в выявлении влияния содержания Новозаветных притч на прагматику смысловых контекстов художественных произведений и в установлении типологии функций притчевых интекстов.

Для достижения указанной цели были поставлены следующие задачи:

1) рассмотреть базовые характеристики притчи как литературного жанра;

2) выделить ключевые единицы Новозаветных притч, кодирующих смысл в художественных произведениях;

3) выявить основные средства и формы репрезентации Новозаветных притч в вербальных текстах художественных произведений;

4) показать место Новозаветных притч как единиц интертекстуальности в структурной композиции художественного текста и проследить варьирование их смысла в новых художественных произведениях;

5) выделить и охарактеризовать основные функции интекстов Новозаветных притч в текстах художественных произведений;

6) выявить влияние интертекстуальной компетенции информантов на глубину понимания смысла художественных произведений, содержащих интексты Новозаветных притч.

Для решения поставленных задач были использованы следующие методы исследования: 1) общенаучные: гипотетико-дедуктивный, описательный метод, представленный приемами наблюдения и обобщения; интроспекция; 2) лингвистические: контекстуальный и интертекстуальный анализы, стилистический анализ, сопоставительный анализ (сопоставление смысла одного и того же интекста в текстах разных художественных произведений), выборка интекстов из текстов разных художественных произведений и прием количественного подсчета, а также опрос, направленный на выявление понимания ключевых единиц Новозаветных притч.

Теоретико-методологической базой диссертационного исследования послужили работы современных отечественных и зарубежных исследователей в области:

-- лингвистики текста (И.Р. Гальперин, 1981; О.Л. Каменская, 1990; В.А. Кухаренко, 1979; Т.В. Матвеева, 1990; Ю.А. Сорокин, 1982; З.Я. Тураева, 1986; В.И. Шаховский, 1998; Gordon R.M., 1980 и др.);

-- психолингвистики (В.П. Белянин, 1988; Г.И. Богин, 1986; С.А. Васильев, 1988; И.Н. Горелов, К.Ф. Седов 2001; А.А. Залевская, 2000 и др.);

-- когнитивной лингвистики (Н.Д. Арутюнова, 1999; Н.Н. Болдырев, 2000; Е.С. Кубрякова, 2001; В.А. Маслова, 2004 и др.);

-- теории прецедентности и интертекстуальности (И.В. Арнольд, 1993; Д.Б. Гудков, 1999; И.В. Захаренко, 1997; Ю.Н. Караулов, 1987; Ю. Кристева, 1978; В.В. Красных, 2003; Г.Г. Слышкин, 2000; И.П. Смирнов, 1995; А.Е. Супрун, 1995; П.Х. Тороп, 1981; Н.А. Фатеева, 1997, 1998; В.И. Шаховский, 1998, 2008; M. Gresset, 1985 и др.);

-- прагмалингвистики (Э.С. Азнаурова, 1988; И.В. Арнольд, 1999; Н.Д. Арутюнова, 1985; В.З. Демьянков, 1989; Г.В. Колшанский, 1980; Г.Г. Матвеева, 2009 и др.);

-- лингвистики эмоций (С.В. Ионова, 1998; В.И. Шаховский, 2004, 2009 и др.);

-- теолингвистики и теории религиозного дискурса (Е.В. Бобырева, 2007; Е.Ю. Кислякова, 2003; А.А. Меликян, 1998; С.В. Первухина, 2003 и др.).

Научная новизна диссертации состоит в том, что в ней впервые проводится анализ функционирования интекстов Новозаветных притч в текстах художественной литературы. Выделяются эксплицитные/ имплицитные маркеры, кодирующие смысл Новозаветных притч в вербальных текстах художественной литературы, анализируется их смысловое влияние на тексты художественных произведений, а также исследуются интертекстуальные связи невербальных притчевых текстов на примере изобразительного искусства.

Теоретическая значимость диссертации определяется вкладом в теорию интертекстуальности по результатам изучения функционирования и способов представленности интекстов Новозаветных притч как интертекстуально-смысловых элементов.

Практическая ценность исследования состоит в том, что его результаты могут найти применение в лекционных курсах по филологическому анализу текста, в спецкурсах по лингвистике текста, прагмалингвистике, лингвокультурологии и литературоведении. Данное исследование также вносит определенный вклад в развитие теории религиозного дискурса. Некоторые результаты исследования могут послужить мотивом к изучению библейского текста, в частности Новозаветных притч, с целью повышения качества восприятия и интерпретации художественных текстов с евангельскими интекстами.

Материалом исследования послужили тексты трех синоптических Евангелий русской Синодальной Библии: «От Матфея Святое благовествование», «От Марка Святое благовествование», «От Луки Святое благовествование» (исследовательский корпус составил 25 евангельских притч), а также тексты художественных произведений, включающие в себя интексты Новозаветных притч. В качестве единиц исследования были взяты текстовые фрагменты, содержащие интексты Новозаветных притч (426 текстовых фрагментов из 316 художественных произведений общим объемом 8 тыс. с.). Кроме этого, материалом послужили рецепции информантов во время проведения опроса на понимание художественных текстов, содержащие эксплицитную / имплицитную отсылку к текстам Новозаветных притч.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Новозаветные притчи способны выступать в качестве регулятивов человеческого поведения благодаря своим базовым характеристикам: дидактичности, аллегоричности, лапидарности, общечеловечности, диалогизму и контекстности.

2. Интексты Новозаветных притч, включенные авторами в тексты художественных произведений, являются ключевыми единицами, кодирующими смысл Новозаветных притч и влияющими на прагматику художественных произведений.

3. Интексты Новозаветных притч включены в тексты художественных произведений различными видами эксплицитных и имплицитных маркеров, к которым относятся модифицированные и немодифицированные интекст-цитаты, интекст-цитатные имена (прецедентные имена, сравнения), интекст-цитатные заголовки, эпиграфы, аллюзии.

4. Интексты Новозаветных притч, содержащиеся в художественных произведениях, реализуют информативную, регулятивную, апеллятивную, эмотивно-прагматическую, эстетическую, когнитивную и коммуникативную функции.

5. Понимание и интерпретация художественных текстов (как вербальных, так и невербальных), включающих в себя интексты Новозаветных притч, зависят от интертекстуальной компетенции реципиента, которая помогает ему декодировать притчевые интексты.

Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на аспирантском семинаре при кафедре языкознания ВГСПУ, заседании научно-исследовательской лаборатории «Язык и личность» ВСГПУ, на внутривузовской конференции профессорско-преподавательского состава (Волгоград, 2009). Материалы исследования представлялись в виде докладов и сообщений на международных и региональных конференциях: «Антропологическая лингвистика» (Волгоград, 2009); «Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира» (Северодвинск, 2010); «Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики: сущность, концепции, перспективы» (Волгоград, 2010); «Язык и культура» (Борисоглебск, 2010). Основные результаты диссертационного исследования изложены в 10 публикациях, три из которых опубликованы в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК Минобрнауки России. Общий объем опубликованных по теме диссертации работ составляет 6,2 п. л.

Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы и четырех приложений.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяются объект, предмет, цель, задачи исследования, обосновывается его актуальность, описываются методы исследования, формулируются основные положения, выносимые на защиту, раскрываются научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы.

Глава 1 «Новозаветная притча как литературный жанр» состоит из четырех разделов, в которых рассматриваются подходы к изучению Библии как историко-религиозному и литературно-поэтическому памятнику, формулируется определение термина «притча», анализируется изучение данного литературного жанра различными науками, а также описываются и классифицируются ее базовые характеристики с точки зрения их функции, содержания и формы. Кроме того, в первой главе определяется роль Новозаветной притчи в учении Христа и уточняется классификация Новозаветных притч.

Являясь священной Книгой Христианства, Библия остается непререкаемым авторитетом духовных ценностей человечества. Проведенный анализ литературы, посвященной изучению библейского текста, показал, что Книга книг до сих пор восстанавливает в памяти каждого последующего поколения историю и культуру значительной части человечества, являясь практическим пособием в решении вопросов добра и зла, истины и заблуждения, правды и лжи, греха и праведности.

Обладая огромной значимостью для представителей многих культур, текст Библии становится прецедентным для последующих вторичных текстов. В качестве прецедентного текста Библия на протяжении многих лет вызывает интерес философов, историков, литературоведов и лингвистов, так как предметом изучения не только богословия, но и лингвистики является такой объект, как слово, владение которым способно пробуждать человеческое сознание. В результате проведенной работы выявлено, что при изучении библейских текстов исследователей интересуют вопросы не только толкования Библии (С.С. Аверинцев, А.Ф. Лосев, Н.Б. Мечковская и др.), но и особенностей ее языка. Исследованию библейских текстов посвящено большое количество работ в области переводов (А.М. Камчатнов), лингвокультурологии (В.В. Кабакчи), психолингвистики (В.И. Жельвис, М.О. Туркова-Зарайская) и т.д.

Являясь литературно-поэтическим памятником, Библия вобрала в себя тексты самых разнообразных жанров, среди которых находим и притчи Нового Завета, отражающие нормы морали и поведения человека. Закономерным следует считать утверждение о том, что, решая вопросы добра и зла, Новозаветные притчи служат указателем на жизненном пути человека, открывают духовные и нравственные ценности, с помощью которых человек не только оценивает, но и познает действительность.

Возрождая ценности прошлого, содержание Новозаветных притч Библии вновь переживается и переосмысляется в новых художественных текстах, так как библейские образы, вошедшие в сознание человечества, формируют мировоззрение, пронизывая все сферы жизни.

Анализ Новозаветных притч показал, что яркие и запоминающиеся образы, созданные в их сюжетах, воздействуют на человеческие умы и управляют как ментальной, так и акциональной деятельностью людей, т. е. определяют шкалу ценностных ориентаций лингвокультурного сообщества. Притчевые образы блудного сына, доброго самарянина, мытаря и фарисея, заблудшей овцы, злых виноградарей, мудрых дев стали прецедентными именами даже для рядовых носителей языка.

На протяжении длительной истории притча как жанр сложилась в качестве законченной художественной формы, которая имеет единственно присущую ей традиционную композицию. Являясь коротким рассказом, содержащим поучение в иносказательной форме, обычно без морали или прямого наставления, воздействуя на ум и чувства слушателей, притча учит определенным нормам поведения и заставляет думать, внушая нравственные правила через скрытый совет, тайный намек.

В самой этимологии слова содержится указание на то, что притча всегда несет в себе обобщение, иносказание, символические подтексты. Цель притчи -- убедить, пробудить в адресате намерения, стремления к изменению, побудить к действию.

Будучи предметом изучения в различных науках (жанроведение, литературоведение, библеистика, теология, риторика, прагмалингвистика), притча обладает рядом специфических характеристик (Е.К. Ромадановская, А.В. Кремнева, Е.М. Ильина, М.А. Данилова, Л.Е. Тумина и др.).

? Постановка извечных человеческих проблем. В проанализированных Новозаветных притчах превалирует общечеловеческое начало. Персонаж притчи всегда осуществляет выбор и несет за него ответственность: действия персонажей заключаются в предпочтении того или иного действия и его последствий. Тексты Новозаветных притч помогают читателю увидеть и оценить как положительные, так и отрицательные стороны человеческой жизни, раскрывая такие пороки и добродетели, как милосердие и доброта (притча о добром самарянине), трудолюбие (притча о двух сыновьях), воздержание, кротость, терпение, смирение, богатство и сребролюбие (притча о богаче и Лазаре), гордыня, пьянство, распутство (притча о блудном сыне), клевета, лживость (притча о злых виноградарях), леность (притча о талантах), мудрость и глупость (притча о мудрых девах). Как правило, данные понятия употребляются в текстах Новозаветных притч антонимично, противопоставляясь друг другу. Это подтверждает идею о том, что в основу текстов Новозаветных притч положена диада «добродетель -- злодеяние».

? Дидактический характер, заключающий в себе и прямое, и косвенное назидание. Например, в евангельских притчах читатель находит как прямое назидание: «Иди и ты поступай такожде» (Лк. 10: 25--37), так и косвенное: «Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: 41 пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, 42 и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 13:40--42). В последнем примере звучит и скрытая угроза, заставляющая слушающего задуматься о своих поступках, которые зачтутся при кончине этого века.

? Аллегорическое начало, позволяющее говорить о двуплановом характере притчи: за поверхностным текстом всегда скрывается более глубокая, подтекстовая информация, помогающая проникнуть в глубинное содержание той или иной притчи. Наглядным примером является евангельская притча о сеятеле (Мф. 13:3--23), где за каждым словом сокрыт некий определенный образ, содержащий в себе иносказательный, глубокий и таинственный смысл.

? Лапидарность, которая достигается за счет отсутствия развернутого сюжета, характеризуется четкостью, краткостью и формируется «спецификой континуума», особенностью которого является абстрагированность повествования во времени и пространстве. В связи с тем, что понятия времени и места, описываемые в притчах, крайне условны, особую роль в создании атмосферы притчи играет хронотоп. Условность и абстрактность, зафиксированные в притче, свидетельствуют о том, что события, повествуемые в ней, транслируют вечные ценности, а также подчеркивают то, что случай, описываемый в притче, может произойти с любым человеком, и, таким образом, каждый способен извлечь из той или иной притчи урок.

? Диалогичность -- еще один важный признак жанра притчи. Она (диалогичность) может быть выражена как эксплицитно, так и имплицитно. По своей форме Новозаветные притчи носят монологический характер, однако то или иное обращение Иисуса Христа направлено на адресата с целью движения его мысли в сторону изменения сознания, что, в свою очередь, влечет изменение ценностной картины мира. Именно в этом и заключается основная цель Новозаветных притч. Таким образом, можно говорить о такой характеристике евангельских притч, как адресованность, которая заключается в активной и четкой направленности на адресата.

Помимо вышеуказанных характеристик, обязательным параметром Новозаветных притч является контекстность: притча не существует изолированно, включенность в ситуативный контекст делает ее уместной, дает повод к ее изложению.

Все перечисленные базовые характеристики притчи в работе рассматриваются с точки зрения их формы (лапидарность, монологичность), содержания (аллегоричность, контекстность) и выполняемых функций (адресованность, общечеловеческое начало, дидактизм и диалогичность).

Анализ Новозаветных притч показал, что в Евангелии притчи имеют несколько значений. Они выступают в роли пословиц, моральных наставлений (кратких изречений), коротких (простые притчи) и повествовательных рассказов. Именно в качестве рассказа, имеющего обязательно нарративный сюжет, притча и возникла в Новом Завете. Реалии рассказа, взятые из конкретных обстоятельств жизни людей, служили для передачи духовных ценностей. Таким образом, основные задачи Новозаветных притч заключались в том, чтобы прояснить законы, управляющие мирозданием, показать основные направления бытия и помочь человеку ориентироваться в нем. Следовательно, как показал анализируемый материал, содержательной основой притч являются главные моральные, нравственные, философские проблемы человеческого бытия. Отсюда следует и основная роль Новозаветных притч, о которой было сказано выше, -- воздействуя, убеждая, пробуждая в адресате намерения совершить определенный поступок, желание самосовершенствоваться, изменить сознание и, в результате, повлиять на формирование новой индивидуально-личностной ценностной картины мира.

В ходе рассмотрения текстов Новозаветных притч установлено, что в качестве одних из их ключевых единиц выступают метафоры-символы, среди которых выделяются регенерационные, онтологические метафоры, флоро- и зоометафоры (Тумина, 2008), эпитеты и образы, обладающие суггестивной функцией и используемые Христом для передачи основного содержания той или иной притчи. Таким образом, как позволил установить гипотетико-дедуктивный метод изученной литературы, основная роль в Новозаветных притчах принадлежит подтексту. Совершая речевой акт, Иисус Христос иллокутивно воздействует на слушателя, надеясь на то, что в определенный момент жизни притча достигнет перлокутивного эффекта.

Анализ речевого поведения Иисуса Христа в текстах Новозаветных притч показал наличие как приказов, обличений, так и советов, предсказаний, разъяснений, обещаний и призывов.

Исследование в области классификации Новозаветных притч выявило, что при классификации учитываются их сюжет, композиционные особенности, языковые средства, а также тематика, ведущие образы, семантика и функциональная прагматика.

В главе 2 «Прецедентность Новозаветной притчи в художественных вербальных и невербальных текстах» рассмотрены подходы к изучению текста, анализу основных его категорий, среди которых особое внимание уделяется категории интертекстуальности, а также тексты Новозаветных притч в качестве интекстов в художественной коммуникации. Проанализированы способы и средства представленности евангельских интекстов в текстах художественной литературы, показаны типы их функционирования в качестве прецедентных текстов, а также представлены результаты опроса информантов, выявляющего особенности понимания и интерпретации читателями художественных произведений, содержащих интексты Новозаветных притч.

Переход в современной лингвистике от структурно-языковой парадигмы к функциональной, усиление значимости коммуникативного подхода к языковым явлениям позволяют рассматривать текст как единицу коммуникативной системы. В лингвистике последних десятилетий все большее значение стали приобретать исследования, базирующиеся на принципах коммуникативного подхода к языковым явлениям (В.П. Белянин, О.Л. Каменская, Ю.А. Сорокин и др.).

В данной работе текст рассматривается в лингвистическом смысле как информационно самодостаточное речевое сообщение с ясно оформленным целеполаганием и ориентированное по замыслу на своего адресата, при этом текст выступает как способ объективации знаний о мире и является одной из сфер функционирования культуры (Проскурина, 2004). Анализ теоретической литературы по лингвистике текста позволил выделить следующие подходы к изучению и пониманию сущности текстов: грамматический, стилистический, психолингвистический, категориальный и др. Выявлено, что эти подходы взаимопересекаются и позволяют рассмотреть текст с различных точек зрения.

В рамках психолингвистического подхода устанавливается зависимость качества интерпретации не только от конкретного текста, но и от психологических особенностей реципиента. Таким образом, ставится вопрос о том, в какой мере возможно истолкование текста, постижение смысла интерпретатором (И.Н. Горелов, К.Ф. Седов, А.А. Залевская и др.).

В рамках стилистического подхода сформировалось интерпретационное направление в истолковании текста, позволяющее перейти от стилистического анализа к содержательным категориям текста (И.В. Арнольд, В.А. Кухаренко).

Как показывает изучение теоретической литературы, выявление и описание текстовых категорий составляют одно из важнейших направлений современной лингвистики текста (Л.Г. Бабенко, И.Р. Гальперин, З.Я. Тураева). Количество и виды текстовых категорий, предлагаемые исследователями, различаются в зависимости от аспектов рассмотрения текста как объекта лингвистического исследования. В результате анализа большого количества текстовых категорий выявлено, что существуют различные классификации их как сущностных характеристик текстов разных типов. Специфическими чертами как формальных, так и смысловых категорий являются их взаимосвязь и взаимозависимость. Вследствие того, что текст представляет собой закодированную передачу информации, многие ученые основной его категорией признают информативность (И.Р. Гальперин, Е.С. Кубрякова).

Особое внимание в работе уделено категории интертекстуальности, а также рассмотрению Новозаветных притч в аспекте данной категории. В настоящем исследовании под интертекстуальностью понимается использование элементов уже существующего текста в процессе создания и функционирования нового текста и рассматриваются конкретные формы ее проявления в художественной коммуникации. Одними из основных понятий в исследовании являются «интекст» и «интертекст». Под интекстом, вслед за Н.В. Петровой, понимается текст или элемент текста, включенного в основной текст и служащего для идентификации прецедентного текста. В качестве интертекста рассматривается текст, включающий в себя другие тексты, которые присутствуют в нем на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах. Такое определение интертекста позволяет говорить о его тесной связи с понятием интертекстуальности, которая, как уже было отмечено, обнаруживается при диалогическом взаимодействии между текстами, при котором элементы текста-источника соотносятся с элементами текста-реципиента.

В связи с тем, что в исследовании анализируются и невербальные тексты, в частности произведения живописи, интертекстуальность рассматривается как многомерная связь текстов, включающая их в сферу культуры.

Затрагивая вопросы интертекстуальности, а также отношения между текстом и прецедентным текстом, которые могут быть достаточно разнообразными, в работе рассматриваются такие формы интертекстуальности, как собственно интертекст, паратекстуальность, метатекстуальность, гипертекстуальность, предложенные Ж. Женеттом (Genette, 1982).

В результате анализа притчевых интекстов в текстах художественных произведений приходим к выводу, что в терминах Ж. Женнета интертекстуальные связи между художественными текстами и текстами Новозаветных притч предполагают отношения некоторых выделенных типов.

Основной единицей интертекстуальности является цитата, определяемая как фрагмент текста, принадлежащая другому субъекту и маркируемая в авторском тексте при помощи графических, синтаксических, лексических, фонетических и других показателей (Петрова, 2005).

Притчевые интексты могут различаться по длине (количество цитируемых единиц), характеру функционирования в тексте, по способам включения в текст. На основе критериев объема и способа включения интексты могут быть трех основных видов: интекст-цитатное имя, интекст-цитатный заголовок, интекст-цитата.

Притчевые интексты могут быть представлены как актуализированными, так и неактуализированными интекст-цитатами. Первые включаются в текст с помощью графических средств (кавычки, курсивное выделение), что делает их видимыми, и / или сопровождаются указанием на источник заимствования. Вторые характеризуются тем, что не имеют ни графической выделенности, ни ссылок на цитируемый прецедентный текст (Петрова, 2005, с. 280). Актуализированные и неактуализированные интекст-цитаты могут быть дословными и недословными, модифицированными (цитатные включения, измененные путем трансформации или парафраза) и немодифицированными.

В результате рассмотрения притчевых интекстов в произведениях художественной литературы были выявлены следующие способы их представленности.

? Неактуализированные недословные и дословные интекст-цитаты (интекст-цитатные имена):

Так попадают плевелы в жатву славы. Но -- плевелы ли? Ведь нет же лагерей пушкинских, гоголевских, толстовских -- а горьковские есть, да какое гнездо! (А. И. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).

Данный пример отсылает осведомленного читателя к тексту евангельской притчи о плевелах (Мф. 13:24--30, 36--43), которая напоминает компетентному реципиенту, что помимо учения Христова на земле сеется и зло. Таким образом, на обширной ниве мира сего вместе с достойными людьми живут и недостойные (плевелы).

Там продвинутое «прогрессорское» сознание сталкивалось с Неведомым в космосе, но герой, как блудный сын, мог вернуться домой к знакомому с детства озеру и приклонить голову к ногам отца у порога родного дома (И. Сухих. Однажды была земля).

Интекст-цитатное имя, употребленное посредством такого стилистического приема, как сравнение, аннотирует прецедентный текст евангельской притчи о блудном сыне (Лк. 15:11--32).

Ведущий: Человек, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился (В. Кожакина. Притча о зарытом таланте).

Не имея прямой ссылки на источник заимствования, данная цитата отсылает осведомленного реципиента к евангельской притче о талантах (Мф. 25:14--30).

? Неактуализированные модифицированные интекст-цитаты:

У ближнего сучок в глазу видим, а у себя и бревна не замечаем… так-то брат! (М.Е. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы).

Данный пример отсылает к поучениям Иисуса Христа, изложенным в главе 7 от Матфея (Мф. 7:3--5) и в главе 6 от Луки (Лк. 6:39--45), которые звучат следующим образом: И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в своем глазе не чувствуешь? Или, как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучек из глаза твоего»; а вот, в твоем глазе бревно? (Мф. 7:3--4), а также продолжают сказанную Христом притчу о слепых (Лк. 6:39--45). При сравнении текстов видно, что исходный смысл не варьируется от модификации в интертексте. Прослеживается сходство между интекстом и прецедентным текстом, однако при включении в свой текст Салтыков-Щедрин изменяет грамматическую структуру прецедентного текста.

К данной группе можно отнести и произведения поэтического характера, в которых авторы, употребляя те или иные ключевые единицы евангельских притч, модифицируя их сюжеты, проводят параллели с евангельскими текстами.

Пойдем, чтобы слышать о свете, о боге, Нетленного духа священный псалом; И встанем, как мытарь, в дверях на пороге, С поникшим смиренно челом! (И.О. Лялечкин. Покинем вертепы докучной тревоги...).

Приведенный пример из сонета И.О. Лялечкина «Покинем вертепы докучной тревоги…» показывает, как фрагмент прецедентного текста процитирован с помощью ключевого слова «мытарь». Интекст-цитатное имя «мытарь» воскрешает в памяти реципиента, обладающего интертекстуальным тезаурусом, прецедентную ситуацию, разворачивающуюся в евангельской притче, напоминая молитву мытаря, который «… не смел даже поднять глаз на небо…» (Лк. 18:13), и, призывая, в лице автора стихотворения, смиренно, подобно евангельскому мытарю, молить прощения у Бога. Интертекст в данном примере состоит из сюжетного лица (мытарь) и сюжетного компонента прецедентного текста (С поникшим смиренно челом! -- ... не смел даже поднять глаз на небо).

Во всех приведенных примерах эксплицитные маркеры четко указывают на интертекстуальную связь, но не называют конкретного источника заимствования.

? Актуализированные дословные интекст-цитаты:

« -- Друг! Как ты вошел сюда

не в брачной одежде?

Евангелие от Матфея, 22, 12».

Приведенная цитата является такой разновидностью паратекстуальных цитат, как эпиграф. Эпиграф к стихотворению М.А. Лохвицкой «Брачный венок», представляя собой актуализированную интекст-цитату, сопровождается указанием на источник заимствования -- Евангелие от Матфея, 22, 12. Это глава, в которой содержится евангельская притча о брачном пире (Мф. 22: 1--14), повествующая о том, что ради житейских попечений многие откажутся от Царствия Божиего.

-- Знаешь что, -- сказала Наташа, -- вот ты много читала евангелие; там есть одно место прямо о Соне. -- Что? -- с удивлением спросила графиня Марья. -- «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она -- неимущий: за что? (Л.Н. Толстой. Война и мир).

Выделенная цитата взята в кавычки и отсылает сведущего читателя к евангельской притче о талантах (Мф. 25:14--30). Героиня романа не делает ссылку на точное место из Евангелия, но она упоминает, что цитируемое ею высказывание есть в Новом Завете. Характеризуя Соню подобным образом, Наташа подчеркивает, что она (Соня) не смогла правильно распорядиться тем, что имела, создавая на основе новое «богатство».

? Актуализированные недословные:

… Таковой, уже отошедший с земли, видит лоно Авраамово, и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре (Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы).

В данном случае мы имеем дело с недословной интекст-цитатой, особенностью которой является то, что с помощью ключевых компонентов она аннотирует прецедентный текст, делая его узнаваемым за счет вербально выраженных единиц. В приведенном примере распознанию известной библейской притчи о богатом и Лазаре (Лк.16:19--31) служит интекст, в котором содержится действующее лицо Авраам и важный элемент в раю: ложе его, для достижения которого необходимо жить праведной жизнью на земле, чтобы получить вознаграждение на небе.

Следующий пример, взятый из рассказа Л.Н. Толстого «Воскресение», можно отнести к мета- и гипертекстуальности (в терминах Ж. Женнета):

[Нехлюдов] сознавал и верил теперь, что всякому человеку больше нечего делать, как исполнять эти заповеди, что в этом -- единственный разумный смысл человеческой жизни… Это вытекало из всего учения и с особенной яркостью и силой было выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, в который они были посланы для работы на хозяина, был их собственностью; что все, что было в саду, сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об их обязанностях к нему.

«То же самое делаем и мы, … и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена в этих заповедях. Только исполняй люди эти заповеди, и на земле установится Царствие Божие… Ищите Царства Божия и правды Его, а остальное приложится вам…».

Из приведенного примера видно, что в своих рассуждениях главный герой произведения обращается к евангельской притче о злых виноградарях (Мф. 21:33--46; Мк. 12:1--12; Лк. 20:9--19). Пересказывая сюжет притчи, он комментирует и толкует ее как для себя, так и для читателя. Следовательно, можно говорить о метатекстовой ссылке, комментирующей прототекст.

Интекст-цитатные заголовки, заключающие в себе ключевые единицы евангельских притч, эксплицитно указывают на связь художественного произведения с прецедентным текстом. Вынося ключевую единицу в сильную позицию текста, авторы подчеркивают его концептуальную значимость. В данном случае мы имеем дело с паратекстуальными цитатами (в терминах Ж. Женнета). Например, интекст-цитатное имя «блудный сын» вынесено в сильную позицию текста такими авторами, как Н.С. Гумилев «Блудный сын», В.Я. Брюсов «Блудный сын», В.А. Комаровский «Блудный сын», Ф.Б. Гарт «Блудный сын мистера Томсона» и др. В ходе исследования встретились и интекст-цитатные имена, принадлежащие текстам других евангельских притч, например: А.С. Пушкин «Свободы сеятель пустынный…», А.М. Жемчужников «Притча о сеятеле и семенах», Ю.В. Жадовская «Милосердный самарянин», Ф.К. Сологуб «Мудрые девы», Д.С. Мережковский «Притча о богатом» и др.

Анализ примеров позволяет сделать вывод о том, что необходимым условием распознания цитатного включения в интертексте является знание действующих лиц евангельских притч и их сюжетов.

В результате интертекстуального анализа художественных произведений установлено, что евангельские интексты обнаруживаются в интертексте на различных уровнях -- как на уровне одного предложения, так и на уровне всего текста, выполняя при этом роль паратекста, метатекста и гипертекста, реализуя категорию интертекстуальности в художественных текстах посредством интекст-цитат, интекст-цитатных имен (сравнений, эпитетов), интекст-цитатных заголовков, эпиграфов, которые являются аллюзиями на ту или иную притчу. Цитатные включения могут быть представлены в художественных произведениях как с наличием отсылочной части, так и без нее.

Реализуясь в литературно-художественных произведениях, интексты Новозаветных притч выполняют ряд текстовых функций. Используемый в работе метод контекстуального анализа позволил выявить следующие текстовые функции интекстов Новозаветных притч в художественной литературе: информативную, регулятивную, апеллятивную, эмотивно-прагматическую, эстетическую, когнитивную и коммуникативную.

Пересказывая или ссылаясь на ту или иную притчу в своем произведении, автор, в первую очередь, информирует о ней читателя. Информативная функция притчевого интекста не только намекает на прецедентный текст, но и позволяет провести параллель с событиями, происходящими в притчах Нового Завета, и повествованием в художественном произведении. На наш взгляд, подобную параллель может произвести только тот читатель, который знаком непосредственно с текстом конкретной Новозаветной притчи. Например, если обратимся к стихотворению Д.С. Мережковского «Притча о богатом», то увидим литературную интерпретацию известной евангельской притчи о безумном богаче (Лк.12:16--21). Началу стихотворения предшествует эпиграф: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф.6:21). Как известно, информация, вводимая эпиграфом, сообщает читателю о следующем за эпиграфом тексте. Эпиграф, предшествующий рассматриваемому стихотворению, отсылает читателя к евангельскому повествованию от Матфея, которое имеет непосредственную связь с притчей о безумном богаче.

Кроме того, само название информирует интеллектуального читателя об определенной текстовой и культурной парадигме, а также о том сюжете, который последует за ним. Заглавие текста всегда привлекает читателя по той причине, что оно характеризуется как «…компенсированное, нераскрытое содержание текста…» (Гальперин, 1981). В названии рассматриваемого стихотворения автор эксплицитно представляет информацию о той теме, которую подхватит и разовьет следующий за названием текст. Таким образом, уже в самом названии имеется содержательно-фактуальная информация (в терминах И.Р. Гальперина). Реципиент, поняв интенцию автора, знакомится, в нашем случае, с содержанием евангельской притчи в стихотворной форме.

В проанализированной отечественной художественной литературе можно встретить большое количество стихотворений, названия которых соответствуют названиям евангельских притч и авторы которых информируют своих читателей о событиях, происходящих в притчевых текстах.

Знакомя читателя с сюжетами Новозаветных притч, стихотворения, содержащие притчевые интексты, несут и когнитивную нагрузку, т. е. выполняют познавательную функцию. Так, Д.С. Мережковский, сообщая о том вреде, который приносит человеку его привязанность к земному богатству, так же, как и Автор самой притчи, предостерегает человека от накопления земных богатств: «ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения» (Лк.12:16--21). Смерть же особенно страшна тем людям, которые никогда о ней не помышляли и к ней не готовились. Безумец, в эту ночь/Отнимут жизнь твою, -- сказал Господь, /Несчастный,/Кому останутся твой дом и труд напрасный? Ср.: Но Бог сказал ему: безумный! В сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил? (Лк.12:20). Ключевые единицы стихотворения безумец, жизнь, душа призывают человека оглянуться на жизнь свою и не собирать себе богатств земных, а подумать о душе.

Интексты евангельских притч, введенные в тексты стихотворений, выполняют также и прагматическую, другими словами, иллокутивную функцию психологического воздействия, которая закодирована практически в каждой притче Христа и несет свою смысловую нагрузку. Передавая сюжеты евангельских притч, автор того или иного стихотворения пытается изменить сознание адресата, воздействуя на его волю и чувства, т. е. стремится к эмоциональному воздействию. Следовательно, можно говорить о том, что интексты Новозаветных притч, содержащиеся в текстах художественных произведений, выполняют эмотивно-прагматическую функцию. Рассматриваемые художественные произведения, как и тексты Новозаветных притч, являются хранилищем эмоциональных ситуаций. Смысл эмоциональной ситуации, представленный в тексте той или иной Новозаветной притчи, транслируется в текст художественного произведения. Прагматическая функция имеет характер эмоционально-оценочного воздействия на адресата. Однако, как отмечает Н.С. Болотнова, «…чтобы понять характер этого воздействия, нужен определенный уровень коммуникативной, психологической и духовной культуры читателя» (Болотнова, 2001).

Воздействуя в своих произведениях на эмоционально-волевую сферу человека, авторы используют эмотивно-прагматический потенциал самих притч, т.е., являясь интекстами, евангельские притчевые образы усиливают эмотивную функцию, например: эмоционально-оценочный эпитет «блудный» благодаря своему значению, коннотациям и ассоциациям задает определенную эмоционально-коммуникативную тональность, вызывает в сознании знакомого с текстом Евангелия читателя сюжет притчи о блудном сыне, а также, являясь эмотивом-квалификатором, эмоционально нагружает как текст самой притчи, так и тексты поэтических произведений, в которых он выступает в качестве интекста. Согласно евангельской притче о блудном сыне, младший сын, покинув родительский дом, растратил отцовское наследство, претерпел лишения и тогда вернулся к отцу. Счастливый старик принял и простил беглеца, несмотря на то, что другой его сын был этим недоволен. Кажущаяся несправедливость отца по отношению к нему вызывает у старшего сына эмоции негодования, гнева: 28. Он осердился и не хотел войти… 29.…сказал в ответ отцу:…ты никогда не дал мне и козленка, чтобы повеселиться с друзьями моими; 30. А когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк. 15:28--30). Указательное местоимение -- эмотив «этот» -- явственно передает презрительное отношение к провинившемуся младшему брату. Благодаря данной языковой единице отправитель (старший брат) целенаправленно усиливает семантику слова «сын», таким образом в большей степени воздействует на чувства отца (получателя сообщения). Посредством названного конкретизатора происходит эмоционально-субъективная оценка младшего брата. Коннотативно-окрашенные слова «расточивший», «блудницы» также указывают на враждебное отношение старшего сына как к брату, так и к отцу, простившему и принявшему младшего сына. Отметим, что, не вникая в глубокий смысл и тему притчи о всепрощении кающегося, воспринимая ее текст на поверхностном уровне, многие читатели могут испытывать подобные чувства и эмоции ненависти, враждебности и злобы. Основная же идея, заключенная в притче, -- это идея вернувшегося, раскаявшегося грешника. Это главная идея Христа -- покаяние и раскаяние, что связано с возрождением заблудшего. «Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15:32). Был мертв, т. е. пребывал во грехе; ожил, т. е. раскаялся. Элементы данной притчи многократно интерпретируются и трансформируются в сюжетах различных художественных произведений.

Призывая адресата эксплицитно или имплицитно посредством поэтического изложения той или иной притчи к совершению определенного поступка, нельзя не упомянуть и об апеллятивной, а также регулятивной функциях притчевого интекста. Апеллятивное воздействие направлено как на чувства реципиента, так и на формирование у него морально-нравственных концептов в соответствии с основными постулатами христианской веры, изложенными, в нашем случае, в притчах Нового Завета. Переводя притчу на язык поэзии, автор старается донести смысл той или иной Новозаветной притчи до сознания людей с целью формирования определенной картины мира. Можно сказать, что автор стихотворения, используя притчевый сюжет, дает понять реципиенту, что он хочет побудить его занять определенную позицию по отношению к предмету (воздействие на мнение) и/или совершить определенное действие (воздействие на поведение). Таким образом автор так или иначе регулирует поведение читателя, обозначая посредством интекста определенные ценностные и личностные установки и нравственные нормы.

Апеллятивная функция ориентирована на такого адресата, который в состоянии опознать интертекстуальную ссылку и адекватно понять стоящую за ней интенцию. Так, в поэме «Блудный сын» Н.С. Гумилев посредством притчевого интекста призывает читателя не только хранить верность и любовь отчему дому, но и прощать кающегося грешника:

За ними отец… Что скажу, что отвечу,/Иль снова блуждать мне без мысли и цели?/ Узнал… догадался… идет мне навстречу… / И праздник, и эта невеста… не мне ли?! (Н.С. Гумилев. Блудный сын).

В стихотворении «Притча о богатом» Д.С. Мережковский также призывает читателя, имеющего перед собой пример богача, не собирать сокровищ на земле.

Обладая определенной экспрессивностью, интексты Новозаветных притч выполняют одну из основных функций в художественном тексте, а именно -- эстетическую, которая притягивает внимание читателя своей формой и выразительностью. Благодаря ей читатель начинает замечать сам текст, его звуковую оболочку и словесную фактуру. Именно для верующего человека, как нам кажется, эстетическая функция, обновляя, преобразуя с помощью рифмы, ритма, всевозможных эпитетов текст привычной притчи, является доминирующей. Поэтический пересказ притягивает читателя. В этот текст хочется вчитываться, вслушиваться, вбирать его в себя, сопереживать. Как известно, эстетические проявления языка связаны не только с содержанием сообщения, но и с его формой, т.е. с тем, как говорится. Целенаправленный отбор слов, отвечающий определенному художественному замыслу, делает их эстетически значимыми и изобразительными в том или ином контексте.

На наш взгляд, как раз для верующего человека, который и без того знаком с содержательной стороной той или иной притчи, эстетическая функция, способная убеждать, волновать, внушать, выходит на первый план.

Функционирование притчевых интекстов в художественных произведениях как нарративного, так и поэтического характера делает текст художественного произведения более ярким, эмоциональным, насыщенным.

Названные функции позволяют авторам коммуникативно воздействовать на читателя, так как тексты евангельских притч входят в авторское сознание, оказывая определенное влияние на характер их произведений, организуя как сам текст, так и подтекст, влияя на взаимоотношения автора с читателем как адресатом художественного высказывания. Анализ показал, что доминантность той или иной функции зависит от культурного уровня читателя, от его знакомства с текстом-источником (евангельской притчей).

По результатам исследования приходим к выводу, что все варианты употребления прецедентных феноменов можно свести к ведущей функции -- смыслопорождающей, поскольку они используются для достижения единственной цели -- создания нового смысла. Способами достижения являются рассмотренные функции (выражение авторского отношения, убеждение, коммуникация…). Подтверждение этой мысли находим и у Н.Б. Мечковской, указывающей на то, что Библия часто служит тем «смысловым ядром, силовое поле которого порождает новые смыслы и новые тексты», заполняющие смысловое пространство культуры (Мечковская, 1998).

Таким образом, обращаясь к сюжетам евангельских притч и используя их смысловые доминанты в художественных контекстах, авторы основную идею той или иной притчи оставляют инвариантной. Данный инвариант является константным интекстом, так как восстанавливает прецедентную ситуацию. Так, обращаясь к евангельской теме покаяния и прощения, авторы произведений с помощью новых контекстов и отдельных фрагментов, варьирующих прототипический текст, а также с помощью новых сюжетов, помещая в них героев со своими эмоциональными переживаниями, сохраняют смысл рассматриваемой евангельской притчи, частично изменяя ее сюжет. Они показывают разные пути возвращения и покаяния «блудного сына», «но в каждом случае происходит сдвиг той или иной индивидуальной истории в сторону притчи» (Кривонос, 2009).

Таким образом, смыслы художественных произведений частично формулируются посредством ссылки на текст одной и той же притчи, а сюжетная линия исходного библейского текста варьируется, что определяется характером восприятия прецедентного текста в новом тексте. Следовательно, для читателей, знакомых с притчевым текстом, происходит усиление смысла как притчи, так и интертекста. Благодаря интексту художественное произведение обладает поражающей, экспрессивной функцией, следовательно, с большей силой происходит эмотивно-прагматическое воздействие на читателя, который не только понимает и интерпретирует прочитанное, но и включается в сюжет, переживая и переосмысляя его. Можно сказать, что в процессе целенаправленного, заданного текстом со/противопоставления совпадающих сюжетных линий читатель переосмысливает старый сюжет, таким образом, происходит реинтерпретация интертекстуальных контактов. Для тех же, кто не знаком с сюжетом притч, первостепенное значение имеют когнитивная и информативная функции.

Несмотря на то, что в проанализированных текстах нет прямых цитат, эти тексты отсылают читателя к определенной культурно-литературной христианской среде, определенному прецедентному тексту, вне контекста которого данные произведения не могут быть поняты до конца. Знакомясь с библейскими текстами, осмысливая их идейно-нравственную трансформацию в художественных творениях, читатели вырабатывают свое отношение к общечеловеческим, общемировым ценностям.

Для того чтобы выявить интертекстуальную компетенцию читателей в процессе понимания художественных текстов, содержащих интексты Новозаветных притч, был проведен опрос информантов на выявление наличия ассоциации предложенных художественных фрагментов с текстами евангельских притч, а также на выявление влияния знания текста-источника (евангельских притч) на понимание и интерпретацию предложенных интертекстов.

В качестве гипотезы выдвинуто предположение о том, что знание прецедентных имен и событий, относящихся к библейскому тексту, тем или иным образом входит в когнитивную базу представителей русского лингвокультурного сообщества. Полный же объем понимания и интерпретация подвластны только представителям, посвященным в религиозный дискурс, в то время как люди, не знакомые с первоисточником евангельских образов, испытывают затруднения в процессе интерпретации и понимания художественных фрагментов, содержащих притчевые интексты. В связи с поставленной целью был проведен опрос информантов (60 чел.), состоящий из двух этапов.

На первом этапе опроса информантам предлагалось прочесть следующие произведения: Ф.К. Сологуб «Мудрые девы», стихотворение Д.С. Мережковского «Притча о богатом» и фрагмент из стихотворения А.С. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе». Названия двух первых произведений намеренно опускались, так как, являясь сильной позицией текста, они заключали в себе ключевые единицы, увидев которые, информанты сразу могли догадаться о евангельском контексте. После прочтения упомянутых произведений информантам было предложено выделить те ключевые компоненты, которые, по их мнению, помогают провести ассоциацию между художественным отрывком и текстом-источником (евангельская притча), а также, в случае возникновения ассоциации, указать на источник знакомства с прототекстом.