Дележка и без того малого количества продуктов, принесенных Соколовым от немцев, на всех пленных происходила строго поровну и честно: каждый получил хлеба «по кусочку со спичечную коробку, <...>, а сала, сам понимаешь, - только губы помазать».Рассказ пленного о том, как при этом каждую крошку считали, чтобы получилось честно и без обиды, вызывает и у читателя отголосок самого страшного чувства голода.

Проанализировав символику и функции описания пищи в литературных произведениях, мы согласимся с Уильямом Теккереем, который полагал, что «здоровый человек с благородным складом ума» способен насладиться «описанием хорошего обеда не меньше, чем самой трапезой». Еда не просто варится и жарится, чтобы быть поданной к столу, она получает также символический смысл, возникающий из определенного символического кода. Пища становится знаком и носителем культурных значений, особым языком, который способен будоражить воображение, которому следует обучаться, как и любому другому языку.[7]

2.2 Макроидентификация и социально-историческая изменчивость пищевого кода (на примерах из литературных произведений)

Кулинарная семиотика - это особая область науки, которая позволяет обнаружить в каждом блюде социальные знаки. Нельзя не упомянуть Р. Барта, французского философа и литературоведа, который в XX веке внес значительный вклад в развитие науки о еде и ввел понятие «орнаментальной кулинарии». Он определил этим термином семиотическую систему, соотносимую с «орнаментальной» прозой и поэзией.

«Орнаментализация, - отмечает Р. Барт, - идет двумя противоположными путями, которые <...> диалектически примиряются. С одной стороны, это стремление уйти от природы в область бредово-прихотливой фантазии (нашпиговать лимон креветками, сделать цыпленка розовым, подать к столу разогретые грейпфруты), а с другой стороны - попытки вернуться к природе с помощью грубых подделок (покрыть рождественский торт грибами из безе и листьями остролиста, залить креветок белым соусом так, чтобы выступали одни головы)». [5]

По словам Р. Барта, еда предназначена для употребления, но так же она имеет и особое символическое значение (так, черный хлеб обычно ассоциируется с некоторой деревенской простотой, а мягкий формовый хлеб - с приемами и гостями). Семиотическая философия Барта связывает пищу также с «присвоением» («усвоением», если придерживаться пищеварительной терминологии) окружающего мира. Обратившись к дневникам самого французского философа, можно заметить, что описание еды и приемов пищи присутствует в них довольно часто: «18 июля 1977г. <...> Вечером к обеду приходит Мир и готовит еду - суп и яичницу с перцем; она привезла шампанского и миндальных пирожных из Пейрорада» [3, с. 253]; «21 июля 1977г. На плите жарятся сало, лук, тмин и т. д. Все это потрескивает и чудесно пахнет. Но это не запах пищи, подаваемой на стол. Есть разные запахи - того, что едят, и того, что готовят <...>» [3, с. 254].

Согласно Р. Барту, еда -- это “система коммуникации, собрание образов, свод обычаев, ситуаций и поступков”[4, с. 368]. Можно представить пищу как функциональную единицу некой коммуникативной системы. В приведенных выше примерах блюда становятся знаками определенной ситуации, например, показывая то, что речь идет о приеме гостей и т.п. Одновременно блюда отражают статус конкретной социальной группы, способ ее самоутверждения и определения. Французский философ утверждает, что для построения коммуникативной системы еды определенного общества, нужно, во-первых, провести опись всех алиментарных фактов (продукты, обычаи и т.д.), во-вторых, проследить, ведет ли замена одного факта другим к изменению значения.

В наши дни особенно актуально обращение к теме еды как предмету социологического анализа, так как интерес к вопросам гастрономии значительно возрос. Об этом свидетельствует огромное количество печатных и онлайн журналов, изданий, посвященных кулинарии, а также расцвет нового для общества жанра - кулинарной эстетики. Наравне с модой и туризмом, еда является на сегодняшний день мощнейшим средством социальной идентификации.[7]

Выделяются три основных вектора рассмотрения ставшей популярной в науке темы еды:

- пища как главный культурный идентификатор, который позволяет разграничивать даже близкие и родственные общности;

- пища как один из основных естественных каналов связи человека и природы;

- пища как ритуалема, включенная в макротекст культуры. [11]

Сегодня литературоведение о еде - это значимое, заметное явление. Ему посвящаются целые конференции. Приведем цитату знаменитого французского антрополога XX века К. Леви-Стросса: «В каждом обществе приготовление пищи служит языком, на котором общество бессознательно раскрывает свою структуру. Пища, которую съедает человек, становится им самим. Мы -- то, что мы едим, поэтому набор продуктов питания и способы их обработки тесно связаны с представлением личности о себе и своем месте во вселенной и обществе». [13]

Концепт еды может быть рассмотрен и проиллюстрирован примерами из художественной литературы в нескольких аспектах.

Первый аспект проблемы может быть условно назван «узлом макроидентификации». Естественно, что для этносов, не подвергшихся размытию в ситуации вхождения в суперэтнос (как, например, в российском варианте), пища является более значимым идентификатором. Вкусовые пристрастия прочерчивают границы между этносами, включая код еды в качестве разделителя «свой - чужой». При этом «своя» модель питания считаетсянормальным и единственно допустимой для всех остальных членов данного общества, этноса. Таким образом, «узел макроидентификации» вынуждает носителей конкретной культуры желать экспансии «своего» типа питания, распространения на еще большую территорию по принципу: все должно соответствовать понятию «свой».

Данный аспект демонстрирует, что пища становится культурным идентификатором именно в тот момент, когда возникает ситуативная задача идентификации: «мы среди чужих» либо «чужие среди нас». Следовательно, здесь применимо общее философское положение о том, что всякая сущность становится дескрипцией именно в сравнении. Этот аспект связан с имагологией - относительно новой научной дисциплиной о законах создания, функционирования и интерпретации образов «других» или «чужих» объектов, иными словами - инородных. Вторжение инородного вызывает необходимость в переосмыслении собственной повседневности. Таким образом, «узел макроидентификации может также быть назван «имагологическим» аспектом. [11]

Обратимся к страницам художественной литературы, ведь именно талантливые мастера пера создают народные кулинарные мифы.

Устами Собакевича и Петуха, героев «Мертвых душ», выдающийся писатель Н.В. Гоголь выражает патриотизм к национальной еде, противопоставляя ее иностранным кулинарным традициям:

«Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа».

Заграничные новшества вроде диет не укладываются в голове у героев-любителей поесть «по-русски»; так, в приведенном ниже фрагменте помещик Собакевич беспощадно критикует эти иностранные нововведения, при этом он не только говорит об этом, но и доказывает преимущество своей «диеты» на деле:

«Это все выдумали доктора немцы да французы, я бы их перевешал за это! Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят <…> У меня не так. У меня когда свинина -- всю свинью давай на стол, баранина -- всего барана тащи, гусь -- всего гуся. Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует. -- Собакевич подтвердил это делом: он опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал все до последней косточки». [9]

В России хороший аппетит с давних времен считался показателем как физического, так и душевного здоровья. По полноте, аппетиту судили о здоровье жениха или невесты. Для русского человека съесть «всего и побольше» - это особая радость жизни. К чревоугодию относились в основном с юмором, а не с пренебрежением. Об этом свидетельствует следующий отрывок из рассказа А.П. Чехова «О бренности», в котором герой-обжора умирает во время трапезы:

«Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной... Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился... Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот... Но тут его хватил апоплексический удар».[29]

Помимо «узла макроидентификации» существует еще и «узел микроидентификации» - следующий аспект концепта еды. Границы вкусовых пристрастий сужаются - микроидентификация предполагает масштаб от небольшого сельского поселения до отдельной семьи, частной жизни. Пища идентифицируется как объект «приватизации», система ценностей личностии собственномикроидентификатор.

Социально-историческая изменчивость пищевого кода является еще одним аспектом проблемы. Во многом данный аспект связан с имагологическим (восприятие «чужой» культуры), однако этот вопрос принципиально касается конкретных исторических изменений и отношения социальных слоев к пище в разные периоды.

Древняя, исконно русская кухня не отличалась особым разнообразием: на протяжении многих веков традиционные блюда были достаточно просты. Большое влияние на кулинарные традиции оказывала религия - православие с его строгими и частыми постами. Серьезный урон русской кулинарии нанесло отсутствие записей. В 1547 году впервые было создано подобие поваренной книги, содержащий только список русских кушаний, а не рецепты. Первые полноценные поваренные книги появились в России в XVIII веке на волне увлечения французской кухней. В начале XIX века, когда русские повара решили восстановить кулинарные традиции, оказалось, что многие рецепты уже безвозвратно утеряны. В 1816 году В.А. Левшин составил первую книгу народных рецептов страны, которая получила название «Русская Поварня».

С XVIII века русская кухня начинает приобретать европейские черты. Начиная с времен Петра I, иностранные кулинарные традиции активно заимствуются и вводятся. Особенно заметно это явление в высших слоях общества. Аристократический слой, к которому принадлежал, например, Евгений Онегин, не слишком жаловал «свою», отечественную кухню, предпочитая блюда изысканные и заморские. Стоит только посмотреть на меню пушкинского героя в ресторане Talon:

«Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток,

Пред ним roast-beef окровавленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Стразбурга пирог нетленный

Меж сыром лимбургским живым

И ананасом золотым».[22]

Устрицы в начале XIX века были достаточно дорогим удовольствием. Их стоимость в ресторане доходила до 100 рублей (приведем в сравнение месячную зарплату армейского штабс-капитана, которая также насчитывала 100 рублей; килограмм свежего мяса стоил 40-50 копеек). Очевидно, простые люди не могли позволить себе такую роскошь, из чего можно сделать вывод о функции еды как идентификатора социального статуса.

Именно в XIX веке русская кухня обогатилась множеством блюд, которые и сегодня составляют как повседневный, так и праздничный стол русского человека. Однако, с наступлением «серебряного века» тема еды и герои-гурманы полностью устраняются из литературы.

Советская эпоха во многом упростила кулинарные традиции. История СССР выстроена по принципу формирования своей собственной обрядности, ритуальности. Пища была зачислена в разряд условий производительного труда («хорошо едим - хорошо работаем»), и по большой части оказалась в сфере ведения медицины. Герои советской литературы начинают укреплять здоровье с помощью туристических походов и военно-спортивных спартакиад, а застольная тематика практически не присутствует на страницах произведений. Как питались люди в сталинские времена, можно увидеть, например, в романе И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев. В разговоре технолога Коли Калачева и его жены Лизы, где речь идет о вегетарианской диете, отчетливо проявлено отношение обоих супругов к питанию того времени:

«Я не могу питаться вегетарианскими сосисками. <...>

-- Значит, ты предпочитаешь собачину диетическому питанию? -- закричал Коля, в горячности не учтя подслушивающих соседей.

-- Да говори тише! -- громко закричала Лиза. -- И потом, ты ко мне плохо относишься. Да, я люблю мясо. Иногда. Что ж тут дурного?»<...>

«Обед на двоих (одно первое -- борщ монастырский и одно второе -- фальшивый заяц или настоящая лапша), съедаемый честно пополам в вегетарианской столовой «Не укради», -- вырывал из бюджета пятнадцать рублей в месяц. Остальные деньги расплывались неизвестно куда. Это больше всего смущало Колю. «Куда идут деньги?» -- задумывался он, вытягивая рейсфедером на небесного цвета кальке длинную и тонкую линию. При таких условиях перейти на мясоедение значило -- гибель. Поэтому Коля пылко заговорил:

-- Подумай только, пожирать трупы убитых животных! Людоедство под маской культуры! Все болезни происходят от мяса».[12]

И далее:

«Лев Толстой, -- сказал Коля дрожащим голосом, -- тоже не ел мяса.

-- А когда он писал “Войну и мир”, он ел мясо! Ел, ел, ел! И когда “Анну Каренину” писал -- лопал, лопал, лопал!… Попробовал бы он “Войну и мир” написать, сидя на вегетарианских сосисках!».[12]

Однако во времена «оттепели», с приходом к власти Н.С. Хрущева, модель питания «по-советски» была усложнена: сквозь нее начала просвечивать архаика пищевого кода. С одной стороны, изобилие было призванодоказыватьправильность избранного пути, с другой стороны, необходимо было сопротивляться «буржуазной роскоши». Полуфабрикаты, консервы должны были позволить советским женщинам «раскрепоститься», чтобы принимать участие в социалистическом строительстве. Следовательно, еда представлялась как социально-значимый фактор, важный для строительства социализма. Питание становилось необходимым мероприятием, универсальной, единой и контролируемой системой.

С приходом к власти Н.С. Хрущева, советская литература сразу запестрела иностранными этикетками. Революция в кулинарном сознании населения началась с появлением в Новороссийске линии по производству «Pepsi-cola». Разнообразные тосты, гамбургеры, «fastfood» вытеснили многие национальные блюда, так как в большей мере соответствовали ритму жизни соотечественников. Пионером внедрения западной гастрономии на литературные страницы стал Василий Аксенов. Иные его позднесоветские сюжеты напоминают карту заграничных вин. А следующий фрагмент из романа «Редкие земли» представляет собой рецепт приготовления блюда - «гадских макарон с припущенными овощами»:

«Итак, разогреваете большую сковородку, кладете на нее без всякой предварительной разморозки кирпичик коктейля из морепродуктов: мидии, кальмары, крошечные октопусы. <...> Тем временем начинаете варить полпакетика итальянских макарон «рикони». Замечаете, что сковорода булькает вовсю в пузырях тающего льда. Самое время влить в это бульканье умеренную дозу оливкового масла. У вас теперь есть время крупно порезать на доске красный и золотой перец, сельдерей и немного помидоров. <...> Теперь все внимание на сковородку: морские гады, отморозившись друг от друга, весело поджариваются в масле. <...> Гады приобретают золотистый оттенок. Высыпаете вареные макароны на ваше жарево. <...> Блюдо готово: гадские макароны с припущенными овощами. Наливайте стакан бордоского вина «Марго» и приступайте к трапезе».[2]

Основная особенность современной русской кухни заключается в ее готовности к заимствованию и творческой переработке разнообразных кулинарных традиций других народов и стран. Современная поэзия идет следом за кулинарными пристрастиями Р. Барта. Для поэтессы и филолога Н. Азаровой поэтика кулинарии представляет собой не «материал», а «код» и образ жизни. По ее словам, «образ страны предстает через кулинарию, через буквализацию и амплификацию кулинарной метафоры». Использование пищевого кода, как считает поэтесса, проявляет доверие к культуре, является подтверждением принятия, согласия одной культуры с другой.[1]

Исторические трансформации пищевого кода в целом становятся полем для поиска архаического ядра пищевой стратегии, который неустраним при смене политических моделей. В связи с этим, четвертым аспектом рассмотрения концепта «еда» представляется архаическое ядро пищевого кода, связанное с ритуалами, магией и т.п. Отдельные продукты могут быть рассмотрены здесь как специфические концепты.

Гастрономическая модель культуры позволяет судить о том, насколько востребована пищевая тема в общей картине мира. Пищевые коды можно считать каналами связи различных этносов и народов той территории, которую они населяли испокон веков. Поглощение пищи - это процесс ежедневного воссоединения человека и природы; об этом рассуждали Г. Гачев и К. Леви-Стросс. При этом важна специфическая комбинация природных условий, почвы, воздуха, тепла и т.д., изменяющаяся даже при незначительном передвижении с территории. Так, для большинства этносов, включенных в российский суперэтнос, доминирующим вкусом пищи является кислый (хлеб, щи, квашеная капуста, квас). Преобладающий цвет при этом - черный (гречневая каша, черный хлеб). Все это напрямую связано с типом почвы, ее кислотностью, что позволяет представить процесс поглощения пищи как процесс приобщения к «сырой земле». Таким образом, чтобы сохранить свою уникальность и здоровье в мире, подвергающемся глобализации, народы и народности определенной территории должны внимательно и серьезно относится к собственным пищевым традициям, всесторонне изучать и культивировать.

Вывод к главе 2

Культура, в том числе и литература, является отражением человеческой жизни, в связи с чем образ еды часто появляется в литературных произведениях. Существуют три основные функции изображения еды и трапезы в литературе: а) личностная характеристика героя, олицетворяющая его мироздание, а также отражающая образ мировоззрения и характера народа в целом; б) прогностическая функция, позволяющая предугадать, что произойдет дальше в произведении; в) идентификация читателя с героем, в процессе которой читатель испытывает чувства, связанные с едой.

Еда - это не только важнейший канал связи человека и природы. Она также содержит в себе социальные знаки и является особой системой коммуникации, сводом обычаев. Еда способна разграничить даже самые близкие, родственные общности, так как включает принцип разделения «своего» и «чужого»; следовательно, она оказывает существенное влияние на процесс межкультурной коммуникации. Рассмотренные аспекты макроидентификации и социально-исторической изменчивости позволяют судить о значительной роли еды в определении социокультурной идентичности индивида. Являясь частью макротекста культуры, пища является также ритуалемой. В заключение, всемнародам мираследует внимательно и серьезно относится к собственным пищевым традициям, всесторонне изучать и культивировать, чтобы сохранить их уникальность в мире глобализации.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Целью данной курсовой работы является изучение еды как языка культуры, анализ и обобщение точек зрения различных авторов, выявление роли пищевого кода в коммуникации и социокультурной идентификации. Данная цель была достигнута, как и задачи, определенные нами во введении.

Мы осуществили анализ научно-исследовательских работ различных авторов, в ходе которого были обнаружены сходства и различия их точек зрения, выявлены место семиотики в изучении культуры и роль еды как средства социокультурной идентификации и коммуникации. С опорой на представленный теоретический материал были рассмотрены некоторые литературные произведения под призмой семиотики кулинарии и социокультурной идентификации личности.

Была подтверждена гипотеза, выдвинутая нами в начале исследования, а именно то, что пища - это своеобразный текст, отражающий культуру народа и неотделимый от нее; она обладает знаковым содержанием и является основным компонентом социальной, этнической и религиозной идентичности.Пища, как своеобразный текст, способна рассказать об истории, традициях, религиозных обычаях, обрядах народа, его менталитете.Помимо этого, пища всегда была мощным стимулом развития искусства. Говоря хотя бы только о литературе, гастрономическая тема раскрывается в ней исчерпывающе. Со времен Гомера представители самых разнообразных литературных течений делали еду персонажем своих произведений, в той или иной мере. Вкус пищи доставляет удовольствие и радость, формируя социокультурные условия нашего существования и другие человеческие потребности: коммуникации с себе подобными, единения, приобщения к деятельности других людей.

Конечно, данная курсовая работа не охватила всей информации по данной теме, и была использована лишь малая часть посвященных ей научно-исследовательских трудов. Наука о еде - это важнейшая область материальной культуры человечества, играющая огромную роль в ряде взаимосвязанных дисциплин, таких как этнография, антропология, регионоведение и т.д., поэтому для полного изучения кулинарной семиотики как способа коммуникации и определения социокультурной идентичности недостаточно только проведенного нами исследования, она требует дальнейшего углубленного изучения.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Азарова Н. М. Тема итальянской кулинарии в русском художественном тексте [Текст] // Диалог культур: «Итальянский текст» в русской литературе и «русский текст» в итальянской литературе: Материалы международной научной конференции. - М.: ООО «Инфотека», 2013. -- С. 361-373.

2. Аксенов В.П. Редкие земли. - М.: ЭКСМО, 2007.

3. Барт Р. Дневник [Текст] // Барт Р. Ролан Барт о Ролане Барте / сост., пер. с фр. и послесл. С. Н. Зенкина. - М.: AdMarginem; Сталкер, 2002. -- С. 246-261.

4. Барт Р. К психосоциологии современного питания / Барт Р. // Система моды. Статьи по семиотике культуры / пер. с франц. С.Н. Зенкина. -- М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003. -- С. 366-377.

5. Барт Р. Мифологии [Текст] / пер. с фр. и вступит. статья и комм. С. Н. Зенкина. - М.: ИД «Академический проект», 2008. --351 с.

6. Брилья-Саварен, А. Физиология вкуса [Текст] // Соч. Брилья- Саварена; пер. на нем. яз. и доп. Карлом Фогтом. -- Москва: тип. А. И.Мамонтова, 1867.

7. Бурлачук В.Ф. Трапеза как предмет социологического исследования // Социология: теория, методы, маркетинг, 2010.

8. Гачев Г. Д. Образы Индии (Опыт экзистенциальной культурологии). М., 1993.

9. ГогольН.В. Собрание сочинений в девяти томах. Т. 5. М.: "Русская книга", 1994.

10. Еда и культура [сборник статей]. -- М.: Центр по изучению взаимодействия культур. -- 362 с., 2015.

11. Загидуллина М.В. Международная конференция «Пищевой код в славянских культурах» . - М.: НЛО, 2009.

12. Ильф И., Петров Е. 12 стульев. - М.: АСТ, 2015.

13. Леви-Стросс К. Мифологики: Происхождение застольных обычаев / К. Леви-Стросс; Пер. с фр. Е. О. Пучковой. М.: FreeFly, 2007. -- 461 с.

14. Лотман Ю. М. Люди и знаки// Семиосфера. -- СПб: Искусство-СПБ, 2010. -- С. 8.

15. Лотман Ю. М.История и типология русской культуры. -- СПб: «Искусство--СПБ». -- 768 с., 2002.

16. Махлина С.Т. Семиотика культуры повседневности//Монографии СПб.: Алетейя. - 232 с., 2009.

17. Махортова О.В. Семиотика культуры в работах Б.Успенского//Аналитика культурологии, 2010.

18. Молчанова Г.Г. Традиции гастики как отражение национальной и региональной идентичности// Вестник Московского университета. Серия 19: Лингвистика и межкультурная коммуникация, 2013.

19. Музыкант В. Л. Реклама и PR-технологии в бизнесе, коммерции, политике. М.: Армада-пресс, 2001.

20. Нёт В. Чарлз Сандерс Пирс // Критика и семиотика. 2001. Вып. 3/4, С. 5-32.

21. Павловская А.В. Нужна ли нам наука о еде? (DoWeNeedFoodStudies?) / Еда и культура [сборник статей]. - М.: Центр по изучению взаимодействия культур, 2015.

22. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. -- Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977--1979. Т. 5. Евгений Онегин. Драматические произведения. -- 1978. -- С. 5--184.

23. Соломоник А. Философия знаковых систем и язык. - Минск: «МЕТ», 2002 г. - С. 131-133.

24. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики //Труды по языкознанию. -- М., 1977. -- С. 54 .

25. Толстой Л. Н. Анна Каренина: Роман в восьми частях. -- М.: Наука, 1970.

26. Ульяновский А. В. Социально-философские основы мифо-дизайна. Психология и психоанализ рекламы//URL: http://evartist.narod.ru/text14/101.htm#_ftn1

27. Успенский Б. Семиотика истории. Семиотика культуры. - М., 1996.

28. Федотова М. Г. Понятие «означивание» в семиотических теориях Ф. де Соссюра и Ч.С.Пирса//Известия Пензенского государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского, 2012.

29. Чехов А.П. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. -- М.: Наука 1976. -- Т.4. [Рассказы, Юморески], 1885-1886, -- С.364.

30. Шолохов М. А. Собрание сочинений, Т.8. М., 1960.

Электронные ресурсы

31. Википедия - свободная энциклопедия // URL: https://ru.wikipedia.org/

32. Научная электронная библиотека «Киберленинка» // URL: https://cyberleninka.ru

33. Словари и энциклопедии на Академике //URL: https://dic.academic.ru/

Размещено на Allbest.ru