Размещено на http://allbest.ru

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

МАГИСТЕРСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

Динамика этноязыковой идентичности русскоязычного меньшинства в Латвии

по направлению 45.04.02 Лингвистика

Квалификация: Магистр

Образовательная программа «Языковая политика в условиях этнокультурного разнообразия»

Беспалова Юлия Владиславовна

Руководитель: Влахов Андриан Викторович

Ст. преп. Школы лингвистики

Москва, 2020



• Оглавление

Введение

1. Теоретическая часть

1.1 Теоретическая база

1.2 Краткая история Латвии

1.3 Современная языковая политика Латвии и отношение к языкам и их носителям

1.4 Отношения с Европой

1.5 Идентичность русскоговорящего населения в Латвии

2. Практическая часть

2.1 Материалы и методы

2.2 Анализ

Заключение

Список литературы

Приложение



Введение

Идеи Брубейкера о категориях практики и категориях анализа хорошо ложатся на взгляды на идентичность русскоязычного меньшинства в Латвии.

Официальный взгляд на нее исходит скорее из категорий анализа и предполагает рассмотрение этого меньшинства как единой группы.

Однако реальные идентификационные практики не вполне укладываются в это представление.

Главным объединяющим фактором для русскоязычных в Латвии является русский язык, в остальном же эта группа не представляется гомогенной и консолидированной.

Исследуя «альтернативных русских», живущих за пределами Российской Федерации и существующих в иной культурной, политической и информационной среде, мы через альтернативный проект «русскости» можем больше понять о «русскости» как таковой, о способах ее представления и о том, что «русскость» это множество разных проектов, не совпадающих по ряду оснований.

После распада Советского Союза присутствие русских и русскоязычных стало глобальным, сформировалась разветвленная русская диаспора, которую называют «русским миром», понятие достойное того, чтобы к нему не относились оценочно и чтобы оно освободилось от негативных ассоциаций, связанных с конфликтом в Украине.

Для этого необходимо изучить и описать разные типы русской и русскоязычной идентичности во всех ее возможных вариантах.

Так как в Латвии группа русскоязычных занимает 40% от населения, целесообразно обратить внимание на то, каким образом формируется их идентичность.



Цель: Проанализировать этноязыковую идентичность русскоязычного меньшинства и отношение к русскому языку в Латвии

Задачи:

1. Описать историю формирования языковой ситуации в Латвии

2. Изучить современную языковую ситуацию и языковую политику Латвии

3. Описать русскоязычное сообщество в Латвии

4. Проанализировать официальный взгляд на этноязыковую идентичность русскоязычного меньшинства

5. Исследовать практики реальной самоидентификации русскоязычного меньшинства



1. Теоретическая часть

1.1 Теоретическая база

Согласно определению, предложенному энциклопедией Кругосвет, идентичность -- «многозначный житейский общенаучный термин, выражающий идею постоянства, тождества, преемственности индивида и его самосознания» (Идентичность).

На сегодняшний день понятие идентичности имеет широкую популярность в общественных науках. Особый интерес это понятие вызывало в психологии, и именно этой дисциплине мы обязаны выведением этого понятия на передний план. Одним из наиболее авторитетных исследователей идентичности являлся американский психолог Эрик Эриксон, сформулировавший концепцию идентичности и ее кризиса (Семененко, 2017).

Инструментом социального анализа понятие идентичности стало благодаря Ирвингу Гофману. Гофман стал автором особого типа социологического анализа, в основании которого лежит представление об идентичности как о способе исполнения социальной роли (Семененко, 2017).

Поскольку эта работа посвящена динамике этноязыковой идентичности, необходимо выстроить теоретическую рамку и прояснить некоторые вопросы, касающиеся идентичности.

Логика этой работы укладывается в определенные традиции взглядов на идентичность, и в первую очередь мы имеем в виду классические работы Брубейкера.

В статье «За пределами идентичности», написанной Брубейкером в соавторстве с Фредериком Купером, речь идет о понятии идентичности как аналитической категории, где авторы приходят к выводу, что термин перегружен и нуждается в каких-то заменителях.

Идентичность является одновременно категорией практики и категорией анализа. Как категория практики идентичность используется для осмысления самих себя, своих действий. Подробно анализируя устоявшиеся формы использования понятия идентичность, Брубейкер показывает, насколько разные и подчас несовпадающие смыслы в него вкладываются:

1. Как основание социального или политического действия;

2. Основополагающее и важное тождество членов группы или категории;

3. Самость;

4. Как продукт социального или политического действия;

5. Чтобы подчеркнуть нестабильную, множественную, колеблющуюся и фрагментарную природу современного «я».

Эти разнородные и разнонаправленные употребления показывают, что термин «идентичность» не вполне справляется со своей задачей -- он перегружен и нуждается в каких-то заменителях. Здесь авторы наметили три группы терминов:

1. Идентификация (идентификация имеет более процессивный смысл, у нее отсутствуют овеществляющие коннотации, и идентичность будет скорее ее результатом) и категоризация;

2. Самопонимание и социальная локализация;

3. Общность, связанность, групповость.

Брубейкер пишет, что «степень, до которой официальные категоризации формируют самопонимания и в которой категории населения, созданные государствами или политическими деятелями, приближаются к реальным „группам“, -- открытый вопрос, на который можно ответить только эмпирически. Язык „идентичности“ не столько помогает, сколько мешает формулировать такие вопросы, поскольку он объединяет то, что следует четко разделять: внешнюю категоризацию и самопонимание, объективную общность и субъективную групповость» (Брубейкер & Купер, 2012, стр. 112).

В каком-то смысле идентичность для Брубейкера понятие того же ряда, что и группа. Слишком очевидное, слишком навязчивое, слишком перегруженное, а в результате -- слишком пустое. Брубейкер -- борец с лишними сущностями, идентичность для него как раз из этого ряда. Призывая последовательно заменять сущности процессами, он предлагает говорить не об идентичности, а об идентификации как об операции, создающей групповость (Брубейкер & Купер, 2012).

Поскольку мы исходим из того, что идентичность представляет собой не жестко бинарные оппозиции, а набор поведенческих практик, важно также кратко остановиться на взгляде Пьера Бурдьё на социальные практики.

Согласно Бурдьё, социальными практиками является способность к соотнесению своих действий с устойчивыми взглядами на существующую реальность. Это соотнесение позволяет социальным субъектам понять, что можно и чего нельзя делать в соответствии с этими взглядами, являя собой также своеобразный адаптационный механизм. Также Бурдьё отмечает двойственный характер этих социальных практик, ведь, с одной стороны, они определяются социальной реальностью, но в то же время они влияют на ее структуру (Бурдьё, 1994).

Концепция социальных практик также тесно связана с категорией габитуса, который по Бурдьё является системой «устойчивых и переносимых диспозиций, структурированные структуры, предрасположенные функционировать как структурирующие структуры, т.е. как принципы, порождающие практики и представления, которые могут быть объективно адаптированными к их цели, однако не предполагают осознанную направленность на нее и непременное овладение необходимыми операциями по ее достижению» (Бурдьё, 2001, стр. 102).

Ивэр Нойманн пишет, что коллективная идентичность формируется в процессе отделения «Я» от «Другого». Более того, «ни одна коллективная идентичность не является однозначно привилегированной…» и «„Я“ и „Другой“ перетекают друг в друга» (Нойманн, 2004, стр. 69). Также, необходимо отметить, что согласно Нойманну интеграция и исключение являются частью одного целого, поэтому обращать внимание стоит именно на то, как происходит исключение. Ценой интеграции часто становится активное создание «Другого» (Нойманн, 2004).

Очень часто этнические группы имеют шанс оказаться Другими, а в крайнем случае врагом или агентом внешнего врага.

Горизонтом очень многих исследований идентичности является разделение на друга и врага, положенное в основу ставшего классическим представления Шмитта о природе политического.

Также в рамках нашей работы важно определить, что такое национальная идентичность. Семененко пишет, что этот термин «широко используется в публичном дискурсе для обозначения коллективной идентичности национально-государственного (или претендующего на такой статус) сообщества и характеризует самосознание его граждан как членов такого сообщества» (Семененко, 2017, стр. 405). В связи с национальной идентичностью нас в первую очередь будет интересовать тот факт, что идентифицирующееся таким образом сообщество может «претендовать на национально-государственный статус».

Другим важным для нас понятием будет политика идентичности. Семененко определяет политику идентичности как «деятельность субъектов политического процесса по формированию и поддержанию национальной (национально-государственной), гражданской и иных форм макрополитической идентичности» (Семененко, 2017, стр. 647).

Политика идентичности может реализовываться государством на макрорегиональном, региональном и локальном уровнях. Для этого может задействоваться политика языка, политика памяти и символическая политика. Проявляется политика идентичности в форме разнообразных социальных практик. В некоторых случаях политика идентичности строится на выпячивании различий между группами и в пределе она может привести к социальной маргинализации той группы, которая считается «Другим» (Семененко, 2017). русский язык латвия самоидентификация

Также необходимо отметить, что политика идентичности может проводиться не только государством, но и, например, активистами, журналистами, политическими предпринимателями, представителями национальных меньшинств. Зачастую такая политика направлена на легитимацию меньшинств, на закрепление за ними какого-то особого статуса и т.д. (Семененко, 2017).

Также необходимо затронуть и понятие языковой политики. Его можно определить как «проведение определенного курса, опирающегося на процедуры принятия решений, которые регулируют весь круг связанных с применением языка вопросов» (Семененко, 2017). Предложенное определение подразумевает в первую очередь языковую политику, проводимую на государственном уровне, сверху вниз. Алпатов пишет, что языковая политика строится на удовлетворении двух потребностей: потребности идентичности и потребности взаимопонимания (Алпатов, 2000).

1.2 Краткая история Латвии

Случай Латвии наиболее примечателен тем, что именно в этой стране существует две разные языковые группы, близкие по своей численности, что задает особый драматизм языковой политике, нацеленной на закрепление доминирования одной из них. Парадоксальным образом группа русскоязычных, будучи сопоставимой по численности с латышами, позиционируется как меньшинство. Так как эта работа посвящена этноязыковой идентичности русскоязычного меньшинства в Латвии, необходимо в первую очередь

Будучи до этого на протяжении почти двух столетий частью Российской Империи, 18 ноября 1918 года Латвия провозгласила свою независимость. Перед ней теперь стояла необходимость создания государственных институтов и был создан Национальный совет (Tautas Padome). Вскоре после этого было создано «национальное» правительство, во главе которого встал Карлис Ульманис (Плаканс, 2016).

При этом взгляды латышских лидеров на то, какой должна быть Латвийская Республика, значительно различались. Какое-то время сильные позиции занимали латвийские большевики, и даже была основана Латвийская ССР с Петерисом Стучкой во главе. Ульманису тогда пришлось перенести свое правительство в город Лиепая. Образованная на свободных от немецкой оккупации территориях Латвийская ССР просуществовала недолго (декабрь 1918 - май 1919). Также неопределенной была ситуация со статусом Латгалии, и, кроме этого, Ульманису противостояли сторонники сотрудничества с балтийскими немцами. Однако к октябрю 1919 года Ульманису удалось набрать контингент войск и заручиться поддержкой со стороны западноевропейских стран. И уже в августе 1920 года правительство Ульманиса и Советская Россия заключают мирный договор.

В апреле 1920 были проведены выборы в Конституционное собрание (Satversmes Sapulce), которое продолжило дело Национального совета, а также занялось разработкой латвийской конституции. В мае, после прекращения всех военных действий, Конституционное Собрание начало свою работу. В 1921 году Латвия получила полноправное членство в Лиге Наций, что также решило проблему ее международного признания де-юре.

Разработка конституции было окончательно завершено в 1922 году. Дискриминация по национальному признаку новой конституции была запрещена. Более того, согласно Плакансу, в конституции было зафиксировано существование национальных меньшинств, и международное сообщество строго следило за соблюдением их прав. При этом у латышей не было единого взгляда на то, как защита прав меньшинств должна выглядеть, и какими правами меньшинства должны обладать.

Основные государственные должности теперь занимали латыши (к сожалению не представляется возможным провести различение между этническими латышами и носителями латышского языка, так как в данных переписи это различение отсутствует), заняв место прежней элиты, немцев и русских. Русские были одним из крупнейших национальных меньшинств Латвии, занимая 2,3% от населения. Доля латышей в стране составляла 72% (Федотов, 1992).

Плаканс пишет, что Латвия, как и другие страны Балтии Страны Балтии -- концепция исторической общности, продвигаемая с первого обретения независимости Латвией, Литвой и Эстонией в противовес топониму Прибалтики, критикуемый в настоящее в этих странах как советский и имперский. Характерная критика использования понятия Прибалтика как неоимперского и колонизаторского: https://ru.delfi.lt/v-fokuse/novosti/gintautas-mazhejkis-termin-pribaltika-uzhe-ni-na-chto-ne-ukazyvaet.d?id=71192462 , была мультикультурным государством, однако «этот мультикультурализм принимал скорее форму сосуществования, чем интеграции, а такие формы последней, как межнациональные браки, изучение государственного языка, отсутствие замкнутых национальных поселений, смена религии, если вообще и имели место, то это происходило «естественно», без каких-либо мер предпринятых правительствами» (См.: [Плаканс, с. 324]). При этом, националистически настроенные латыши считали, что государство должно в первую очередь оказывать поддержку титульной нации.

Государственным устройством Латвии была парламентская демократия, премьер-министром при которой был Карлис Ульманис. Однако в 1934 году он с группой единомышленников совершил государственный переворот и занял место президента. Тогда оказались запрещены политические партии и правление Ульманиса стало единоличным, а он сам пополнил клуб «маленьких диктаторов».

Ульманис поддерживал идеи национального протекционизма, и его сторонники становились все более националистически настроенными. Важным элементом жизни Латвии в послевоенный период было построение национальной латышской культуры, в том числе восстановление обязательного образования. В университетах происходила стандартизация латышского языка, службы в церквях теперь проходили на латышском языке (Плаканс, 2016). Плаканс пишет: «Новое чувство национальной принадлежности культуры было вполне ощутимо, как и чувство национальной принадлежности территории» (Плаканс, 2016, стр. 337)

Процесс развития национальной культуры начался еще до войны в рамках становления латышского национального самосознания в конце 19 века. Во многом здесь важную роль сыграла и политика русификации Российской Империи, которая была особенно жесткой по отношению к крупным по численности меньшинствам с развитой национальной идентичностью, со стороны которых царская власть особенно боялась сепаратизма. Эта жесткость в частности привела к радикализации националистически настроенной интеллигенции в ряде регионов, в том числе в странах Балтии (Алпатов, Языковая политика в современном мире: "одноязычные" и "двуязычные" практики и проблема языковой ассимиляции, 2013) (Smith, 2006).

Тем временем, на протяжении 30-х годов на международной арене постепенно ухудшался политический климат, и Латвия оказалась практически лишена поддержки Европы и США. С оглядкой на Швейцарию и Скандинавские страны Латвия, как и другие страны Балтии, сделала ставку на политику нейтралитета в надежде на то, что это поможет избежать внимания со стороны Германии и СССР (Плаканс, 2016).

5 октября 1939 года Латвия, поддавшись на давление, подписала с СССР пакт о взаимопомощи, позволявший Советскому Союзу размещать на территории страны свои военные базы. В середине июня 1940 года СССР предъявил Латвии обвинение в невыполнении условий соглашения, и 17 июня советская армия пересекла границу Латвию (Плаканс, 2016).

Чтобы легитимировать произошедшую аннексию, в середине июля в Латвии были проведены парламентские выборы, демонстрирующие «волю народа». Явка на выборы была обязательной. Левые кандидаты, допущенные до выборов, получили 97,6% голосов, и 21 июля новый законодательный орган провозгласил Латвию советской социалистической республикой. 5 августа 1940 просьба о присоединении Латвии к СССР была удовлетворена Москвой, и страна стала советской республикой (Плаканс, 2016).

Западные демократические страны, например США и Великобритания, отказались признавать присоединение Латвии и других стран Балтии к СССР (Плаканс, 2016). Любая оппозиция в стране жестко пресекалась, и в ходе депортаций 1940 года из страны было выслано порядка 35 000 латышей. Интеграция в Советский Союз воспринималась как оккупация значительной частью населения Латвии (Smith, 2006).

22 июня 1941 года немецкие войска вторглись на территорию СССР, и страны Балтии стали эпицентром конфликта между Германией и СССР. В Латвии были созданы партизанские отряды, выступавшие против советских войск, в попытке продемонстрировать немцам, готовность к освобождению от советской власти. Однако Германия воспринимала эти отряды скорее как угрозу собственной власти и не позволяла учредить какие-либо формы управления, кроме насаждаемых Третьим рейхом. К концу августа страны Балтии были полностью оккупированы немецкими войсками. На протяжении немецкой оккупации в Латвии продолжала существовать национальная культура, хотя немецкие власти и контролировали ее проявления (Плаканс, 2016).

В начале немецкой оккупации Латвию покинули порядка 40 тысяч беженцев, преимущественно правительственных чиновников и евреев. Это означало прекращение советизации Латвии. Постепенно в странах Балтии сложилось такое же отрицательное отношение к немецкой оккупации, как и к советской оккупации перед этим. С 1941 по 1944 г. В Латвии отмечались случаи сопротивления немцам (Плаканс, 2016).

В 1945 году советские войска освободили Латвию от немецкой оккупации. В феврале 1945 г. с разрешения немецких властей была предпринята попытка создать Латвийский национальный комитет, который должен был выполнять функции латвийского правительства. Однако эта попытка окончилась неудачей (Плаканс, 2016).

Отступление немецкой армии с советской территории позволило СССР спланировать новую оккупацию стран Балтии (Плаканс, 2016). Повторный захват власти в Латвии СССР вновь сопровождался массовыми депортациями (60 000 латышей) (Smith, 2006).

После войны перед СССР стояла задача восстановления республики. Остро стояла проблема нехватки опытных кадров на руководящих должностях, которая была решена путем их привлечения из других частей СССР. Прибывающие специалисты не владели латышским языком и говорили только на русском, которым плохо владело местное население. Все это подтверждало убеждение, что коммунистические партии и правительство управляются русскими (Плаканс, 2016). Массовый приток в страну русских после войны только усугубил отношение местных жителей к СССР, особенно учитывая то, что они часто занимали высокопоставленные должности (Smith, 2006).

Большинством членов партии в 40-50х годах были русскоговорящие, при том, что в Латвии было значительное число коммунистов среди местных жителей. Более того, переход на русский язык при вступлении в коммунистическую партию был неизбежен из-за того, что партийная документация велась в основном на русском (Плаканс, 2016).

Система образования, особенно начального, после войны была совершенно развалена в стране и требовала восстановления. Советская власть везде видела угрозы буржуазного национализма и была нацелена на ее истребление. Так, например, подозрительным считалось знакомство с западным искусством и литературой, а принято ориентироваться было на русский язык и культуру (Плаканс, 2016).

В начале 50-х в стране было много русскоговорящих, русский язык использовался повсеместно, что однако не воспринималось молодым поколением как вопиющее вторжение в их национальную культуру, но было для них естественным. «Среди молодежи наблюдалось определенное разделение по национальному (то есть языковому) признаку, но многие игнорировали эти границы в поисках друзей и даже брачных партнеров» (Плаканс, 2016, стр. 376).

После смерти Сталина наступила оттепель, и пошло ослабление репрессивных мер. Многие ссыльные были амнистированы, и им разрешили вернуться в Латвию. При этом, страны Балтии считались самыми нестабильными с точки зрения идеологии, так как они поздно вступили в СССР. Поэтому за действиями их партийной верхушки пристально следили из Москвы (Плаканс, 2016).

«Латыши были недовольны постоянным притоком русскоговорящей рабочей силы и сопутствующей ей русификацией повседневной жизни, а также пятилетними планами, предполагавшими дальнейшую индустриализацию республики». В ответ была проведена серьезная чистка кадров, чтобы оставить у власти только лояльных решениям Москвы людей, порядка 2 тысяч человек лишились своих постов за «серьезные ошибки» (Плаканс, 2016, стр. 379).

Первый секретарь компартии Янис Калнберзиньш, занимавший этот пост с 1940 года, был отправлен на пенсию по состоянию здоровья, и его место занял Арвид Пельше. Пельше занимал эту должность вплоть до 1966 года и был чрезвычайно враждебно настроен по отношению к разного рода проявлениям латышской национальной культуры и традиций (Плаканс, 2016).

Loader в своей статье пишет, что национальные коммунисты в 50-х годах выражали свое недовольство языковой политикой Латвии. Так, например, советские власти в 1957 году провели изменения в латышской орфографии, чтобы сделать ее более похожей на русскую. Более того, постепенно снижался статус латышского языка, что в свою очередь могло негативно отразиться на самих латышах и на их идентичности, сделав их гражданами «второго класса» в собственной республике. Также выражалась точка зрения, что использование русского языка может отрицательно сказаться на эффективности агитации среди латышскоязычного населения (Loader, 2017).

В ноябре 1956 года рижский горком принял постановление «Об изучении латышского и русского языков кадрами, обслуживающими широкие слои населения». Несмотря на то, что в постановлении формально упор делался на билингвальность, Loader пишет, что оно было направлено в первую очередь именно на изучение латышского языка, так как степень владения русским языком и так была чрезвычайно высокой. Однако в конечном итоге этот закон о языке оказался неэффективным, и к концу его действия в 1959 году значительная часть кадров по-прежнему не владела латышским языком (Loader, 2017).

Другой попыткой поддержки латышей было сохранение по инициативе национальных коммунистов паспортного режима, который предполагал, что для миграции в Латвию необходимо иметь прописку. Эта политика была относительно успешной, и в период с 1956 до 1960 года уровень миграции значительно снизился, и чистая миграция за этот период составила всего 19400 человек (исключая призывников, заключенных и недавно освобожденных из заключениям). Однако после отмены паспортного режима в 1959 году этот показатель утроился и чистая миграция за период с 1961 по 1965 составила 61600 человек (Loader, 2017).

В ноябре 1958 года Хрущев в рамках образовательной реформы вынес предложение дать родителям возможность выбирать язык обучения ребенка, а школам -- отказаться от преподавания второго языка. Это предложение вызвало массу резкий протест у руководства Латвии, которое даже попыталось отказаться вносить это изменение в свой закон об образовании, однако это привело к прямому вмешательству Москвы и кадровой чистке на высоких уровнях (Smith, 2006).

Под кадровые чистки также попали и национальные коммунисты, и таким образом в июле 1959 закончился краткий период латышизации (Loader, 2017).

Атмосфера оттепели сохранялась и какое-то время после того, как Хрущев покинул свой пост в 1964 году. При этом продолжался приток русскоговорящих мигрантов, все больше вытесняя латышский, что в свою очередь приводило к тому, что приезжие не особенно стремились его учить.

К концу 60-х годов вернулись тенденции к усилению централизации. Уровень жизни в Советском Союзе к началу 70-х годов был выше, чем он был после войны, однако все равно ниже, чем в дружественных коммунистически настроенных странах, таких как Польша, Венгрия, Чехословакия. Уже к середине 70-х годов правление Брежнева было известно в СССР как эпоха застоя. В странах Балтии ситуация с экономикой была несколько лучше, чем в остальном Советском Союзе. Этот регион, называемый в некоторых советских публикациях «нашим Западом» стал своеобразной точкой притяжения, туда ездили отдыхать представители партийной номенклатуры и советской интеллигенции Отдых в Прибалтике является в том числе и частью моей семейной истории, так, мои бабушка с дедушкой неоднократно ездили туда отдыхать, ценили место за исторические достопримечательности, высокий уровень бытовой культуры, качественный сервис и общее ощущение относительной «заграничности» этих мест.. При этом приезжие понимали, что несмотря на то, что местные жители говорят на других языках, любой русскоговорящий не найдет там препятствий для общения. Большинство жителей Латвии и других балтийских стран были вынуждены учить русский, кроме того, там значительно выросло число говорящих на русском языке (к 1965 году латыши занимали лишь порядка 54% населения Латвии) (Плаканс, 2016).

Плаканс пишет, что в 60-е и 70-е годы в странах Балтии нарастало недовольство сложившейся ситуацией. Так, например, была распространена практика делать вид, что не знаешь русского языка. Тем временем латышское население продолжало падать и к середине 80-х уже составляло 52.6% (Плаканс, 2016).

Латыши проявляли все большее и большее беспокойство по поводу статуса латышской идентичности и латышского языка. Плаканс пишет, что их настрой был даже более воинственным, чем в годы, предшествующие Первой мировой войне (Плаканс, 2016).

В 1984 первым секретарем Компартии Латвии стал Борис Пуго, который занимал этот пост в течение 4 лет. Хотя Пуго и владел латышским на небольшом уровне, говорил он в основном на русском. Кроме того, он очень жестко относился к буржуазному национализму (Плаканс, 2016).

Вскоре к власти в СССР пришел Горбачев, и новой линией партии стали гласность, перестройка и демократизация. Именно эта новая политика и позволила латышам предпринимать шаги по расширению собственных свобод. 10 октября 1988 года прошел первый съезд «Латвийского народного фронта». Примерно треть участников «Латвийского народного фронта» были членами коммунистической партии, которые вступали туда в рамках отчаянной попытки партийного руководства проконтролировать происходящее. Однако в ответ на это латыши создавали независимые оппозиционные организации (Плаканс, 2016).

Народный фронт, однако, был довольно значимой силой в Советском Союзе, так как две трети латвийских делегатов Съезда народных депутатов СССР представляли эту организацию. Для многих активистов того периода точкой отсчета стал краткий период независимости в 1918. Также активисты делали упор на то, что в 1940 году произошла «оккупация», таким образом власть Советского Союза не была легитимной (Плаканс, 2016).

4 мая 1990 года в Латвии Верховный совет по результатам выборов, прошедших весной, заявил о стремлении страны к независимости. Сторонники независимости победили на тех выборах лишь с незначительным перевесом. Москва выдала странам Балтии практически невыполнимый список требований, которые должна удовлетворить республика, желающая выйти из состава СССР. В ответ Латвия заявила, что фактически присоединение ее к СССР в 1940 году не было законным, так как далеко не всех кандидатов допустили тогда до выборов. Таким образом, весна и часть лета прошли в попытках разрешить юридические вопросы, тем временем власть по-прежнему оставалась в руках Москвы. Постепенно Верховный совет стал восприниматься как переходный орган перед обретением независимости (Плаканс, 2016).

19 августа 1991 года в Москве произошел путч, ставший последней попыткой консервативно настроенного руководства партии предотвратить развал Советского Союза, однако в итоге именно эти несколько дней и ознаменовали конец СССР. Противников путча возглавлял Борис Ельцин, президент РСФСР. Латвия отреагировала довольно быстро, и уже 21 августа Верховный Совет подтвердил ее независимость. В начале сентября ее независимость была признана правительством Российской Федерации, занявшей место СССР. А уже к 18 сентября Латвия была официально принята в ООН. Таким образом, в течение всего XX века прослеживаются непростые отношения Латвии с Россией. Эти отношения во многом определили современное отношение Латвии к русскоязычным и политику в их отношении.

1.3 Современная языковая политика Латвии и отношение к языкам и их носителям

Выше мы немного касались языковой политики Латвии и отношения к языкам на протяжении советского периода, при чем в первую очередь с точки зрения Латвии. Здесь мы подробнее остановимся на современной языковой политике в стране, начиная с обретения ею независимости. В 1990 году в Латвии основополагающим законом была признана Конституция 1922 года. На официальном уровне было признано, что период нахождения под советской властью был периодом оккупации и Латвия является преемницей Латвийской республики, просуществовавшей с 1918 по 1940. Эта позиция во многом стала основной для языковой политики Латвии, а также для политики интеграции и миграционной политики (Hanovs, 2016) (Плаканс, 2016).

На законодательном уровне главным документом, закрепляющим основы языковой политики, является конституция. Латвийская конституция гласит, что латышский язык является официальным языком страны, а также что представители этнических меньшинств имеют право сохранять и развивать свои язык и этническую и культурную идентичность (статьи 4 и 114). Также в преамбуле к Конституции, принятой в июне в 2014 года, указано, что фундаментом единого общества являются среди прочего верность Латвии и латышскому языку, как единственному официальному языку (Latvijas Republikas Satversme). Эта преамбула существует в рамках дискурса о незащищенности и угрозах латышской этнической культуре, распространенного среди политических и интеллектуальных элит Латвии (Hanovs, 2016).

Здесь же будет уместным упомянуть и проблему гражданства. Когда Латвия только обрела свою независимость, почти 50% населения страны не принадлежали к титульной нации, в большинстве своем будучи русскими или русскоязычными, многие из которых переехали в страну во времена Советской оккупации (Плаканс, 2016). Также, стоит отметить, что лишь 22,2% русскоязычного населения в Латвии свободно владели латышским языком по данным на 1989 год (Мусаев, 2017). Поэтому перед Латвией стояла проблема определения статуса этих людей и их интеграции в общество. Более того, в латышском публичном поле русские и русскоязычные люди представлялись как «советские оккупанты».

Solska пишет, что так как в юридическом плане Латвия стала преемницей Латвийской республики 1918-1940 годов, в 1991 году был восстановлен закон о гражданстве 1919 года и автоматически гражданами страны стали только те, кто легально проживал там до 1940 года, а также их потомки, что составляло 64% населения. Позже, уже в 1994 году вышел новый закон, закрепляющий правила получения гражданства. Он предполагал, что для натурализации потенциальный гражданин должен владеть латышским языком, знать историю страны, гимн, основы конституции Латвии и иметь легальный источник дохода. Пожилым людям и инвалидам полагались послабления. При этом, бывшим военным, не проживавшим до призыва в Латвии, и бывшим сотрудникам КГБ гражданство было получить невозможно (Solska, 2011).

В итоге негражданами оказались практически 700 тысяч жителей Латвии. Неграждане не являются лицами без гражданства, они защищены латвийскими законами и могут постоянно проживать на территории Латвии, однако они не имеют активных и пассивных избирательных прав, а также не могут работать на государственной службе и в связанных с национальной безопасностью областях. Причем закон о гражданстве предполагал квоту натурализованных граждан в год, которая составляла 0,1% от общего числа граждан (примерно 2000 человек). У русскоязычных это естественно вызывало обиду, особенно учитывая тот факт, что практически 50% русских проголосовали за независимость во время референдумов (Мусаев, 2017).

Натурализация сопровождалась рядом трудностей в самых разных отношениях. Например, после восстановления независимости Латвии появились две концепции латвийской истории, советская версия и латышская (Hanovs, 2016). Соответственно, для получения гражданства необходимо было владеть латышской версией истории, которая русским и русскоговорящим жителям Латвии была по большей части неизвестна или чужда, так как они были продуктами советского образования и носителями советской идеологии, предполагавшей совершенно другой взгляд на историю (нарратив о вхождении различных территорий в состав России и СССР строился на идеологеме «добровольного присоединения») формирования Советского Союза и взаимоотношения между составлявшими его нациями.

Для многих русских и русскоязычных жителей Латвии, смена статуса после обретения независимости была довольно травматичной. Если в советский период они говорили на языке «империи» и русский язык являлся lingua franca, а латышский, напротив, считался языком непрестижным, на котором говорят в основном деревенские жители, то теперь все изменилось. Из доминирующей группы они превратились в меньшинство Принципиальным свойством меньшинства является его недоминантное положение в рамках данной политической общности., и статус официального языка теперь был закреплен за латышским, еще недавно считавшимся деревенским и необязательным (Алпатов, 2013).

В 1998-1999 годах в Латвии разрабатывался закон о языке. Принятие этого закона сопровождалось серьезной борьбой среди политических элит (Алпатов, 2000). Закон был в конце концов принят в 2000 году, и в первую очередь он был направлен защиту и поддержание латышского языка. В первую очередь он уточняет сферы обязательного использования латышского языка. Также в нем закреплена поддержка латгальского, названного в документе историческим вариантом латышского, и ливского (язык автохтонного населения Латвии) языков, в то время как все остальные языки считаются иностранными. Также согласно закону, все официальные документы должны быть на латышском языке. В судах и других государственных организациях и институтах должен использоваться официальный язык, и в случае использования иностранного языка, организатором должен предоставляться перевод. Если же где-то иностранный язык используется наряду с официальным, то официальный язык должен визуально доминировать. Также на официальном языке должны быть все уличные знаки и названия институтов, публичных организаций и компаний. Важным исключением из последнего является территория Ливонии, где уличные знаки, названия институтов, публичных организаций и компаний должны быть на ливонском языке (Valsts valodas likums).

Так как именно в государственном секторе необходимо свободное владение латышским языком, для многих русскоязычных доступ туда закрыт. В первую очередь это касается неграждан, процент которых и по сей день довольно велик -- на начало 2019 года он составлял 10,71%. В результате русскоязычное население заняло бизнес-сектор, в то время как латыши доминируют в политической сфере (Solska, 2011). Исходя из этого, также можно предположить, что одним из двигателей современной языковой политики, совершенно жесткой в отношении русского языка, который по-прежнему не имеет никакого официального статуса в стране, является политическое предпринимательство. Так, политическое предпринимательство, являющееся согласно Джону Кингдону влиянием на политические решения для личных целей, которых нельзя было достичь, действуя вне политического контекста (Kingdon, 1995), может выражаться тут в стремлении некоторых акторов вытеснить из бизнеса русских (включая русскоязычных) путем апеллирования к их иной, враждебной идентичности, которая ставит под угрозу существование латышеской идентичности

Контроль в области языковой политики в Латвии осуществляется подведомственным латвийскому министерству юстиции Центром государственного языка (ЦГЯ), основанным в 1992 году и действующим с 1993 года (Latvian Language Center). Надзорные функции этого органа закреплены за Отделом языкового контроля, у которого есть рижское и региональные отделения. Отдел языкового контроля следит за соблюдением закона о государственном языке и наказывает за его нарушения. Также, ЦГЯ осуществляет официальные переводы законов и составляет терминологическую базу на латышском языке. В фокусе внимания ЦГЯ находятся официальная документация, языки официальных мероприятий, судов, фильмов, использование языка в предоставляемой публично информации, политики, бизнесмены. Как правило наказание предполагается в форме штрафа (Valsts valodas centrs). На сегодняшний день даже существует специальное приложение для смартфона, с помощью которого любой житель Латвии может подать жалобу на неверное использование официального языка, на отсутствие перевода на официальный язык и т.д. ЦГЯ, таким образом, является удобным инструментом политического предпринимательства для всех.

Так, например, ЦГЯ неоднократно предъявлял претензии бывшему мэру Риги Нилу Ушакову за использование русского языка в публичном пространстве, в том числе даже на собственной странице в фейсбуке. Также под меры ЦГЯ регулярно попадают мэры и депутаты латгальских самоуправлений, некоторые из них в результате даже были лишены своих полномочий. Любопытно, что в поле зрения ЦГЯ бывает оказывается не только неправомерное использование русского языка, но также и английского (Центру госязыка -- 25: этапы большого пути, 2017).

18 февраля 2012 года в Латвии был проведен референдум, на котором обсуждалась возможность установления русского языка как второго государственного. Однако лишь 17% избирателей проголосовали за, в то время как 71,1% были против подобной реформы (Latvia's Language Policy). Это был крупнейший референдум со времен голосования за декларацию о независимости. Стоит, однако, отметить, что в нем не могли участвовать неграждане, группа, вероятно наиболее заинтересованная в закреплении за русским языком официального статуса. Впрочем, даже если бы они были допущены до голосования, это не изменило бы его исхода, так как на 2011 год количество неграждан составляло чуть больше 14% (Demography 2019, 2019), что в сумме с голосовавшими за придание русскому статуса государственного не могло составить численного перевеса.

Образование является одним из важнейших инструментов формирования и реализации языковой политики и политики идентичности. Вместе с тем образование на государственном языке мыслится в Латвии важнейшим инструментом интеграции меньшинств в общество. В этой работе не рассматривалась языковая политика в области дополнительного образования.

41,2% учеников в 1994 году в Латвии посещали русские школы. Однако уже через год финансирование русских школ изрядно сократили, теперь учиться в русских школах можно было лишь до 9 класса (Алпатов, 2000).

В 1998 году в Латвии был принят новый закон об образовании, который предполагал, что все среднее образование должно осуществляться только на латышском языке. Из-за активных протестов, однако, власти были вынуждены смягчить этот закон, и после его вступления в силу в 2005 году многие русские школы продолжили работать. 141 русская и 88 смешанных школ, где было разделение на русский и латышский потоки действовали в 2007 году. По сравнению с 1991/92 учебным годом количество русских школ примерно в полтора раза, а количество смешанных 2 раза, причем доля именно русских школ среди вообще школ с преподаванием русского языка выросла (Мусаев, 2017).

В настоящий момент в Латвии осуществляется постепенный переход среднего образования практически полностью на латышский язык. Образование на языках меньшинств сохранится на уровне начальной школы. В средней школе языки меньшинств останутся только в предметах, связанных с культурой и историей этих меньшинств. Этот переход полностью должен состояться к 2021/2022 учебному году (Latest Reforms). Формально эта образовательная реформа согласуется с международными требованиями, которые обязана соблюдать Латвия. По данным на 2018 год в Латвии работало 94 русских школ и 68 смешанных.

В том, что касается высшего образования, оно должно осуществляться в первую очередь на латышском языке. Только 20% курсов могут вестись на одном из языков Евросоюза. Также это правило не касается образовательных программ, связанных с изучением языков и обучения иностранных студентов. Более того, диплом бакалавра и магистерская диссертация должны быть написаны на официальном языке (Soler-Carbonell, Saarinen, & Kibbermann, 2017). При этом, согласно закону о языке, письменные работы, необходимые для получения ученой степени, можно сдавать на официальном или на иностранном языке, если приложен перевод аннотации работы на официальный язык (Valsts valodas likums).

В первую очередь фокус высшего образования в Латвии направлен на интернационализацию, и количество курсов, преподаваемых на иностранных языках, в первую очередь, конечно, на английском, с каждым годом неумолимо растет. Несмотря на стремление к интернационализации, активно стимулируется использование латышского языка в высшем образовании и даже существуют специальные стипендии для иностранных студентов, которые призваны увеличивать их интерес к изучению латышского. Так как иностранные языки, на которых может вестись высшее образование это языки Евросоюза, русский язык автоматически оказывается исключен как потенциальный медиум высшего образования (Soler-Carbonell, Saarinen, & Kibbermann, 2017).

Идея постепенного перевода образования полностью на государственный язык коснулась и детских садов. В конце 2018 года Сеймом были приняты поправки об обязательном введении латышских групп во всех детских садах, включая дошкольные учреждения для национальных меньшинств. Елизавета Кривцова, член правления Конгресса неграждан, в связи с этим отмечала, что эти поправки противоречат требованиям Рамочной конвенции по защите национальных меньшинств (Чем Латвии грозит закон о латышском языке в детских садах).

СМИ также являются одним из важнейших инструментов реализации и распространения информации о языковой политике. Более того, они играют одну из ключевых ролей в формировании национальной идентичности.

Использование языка в СМИ регулируется законом об Электронных СМИ. Согласно этому закону, любые национальные и региональные медиа, ориентированные на национальные меньшинства, должны предоставлять как минимум 65% программ на официальном языке Латвийской республики. Любые фильмы или телевизионные программы, выходящие не на латышском языке, должны сопровождаться латышскими субтитрами, либо фильмы могут быть дублированы (Elektronisko plaљsaziтas lоdzekпu likums).

Отдельно стоит отметить проблему миграции из Латвии. Ежегодно отмечается снижение населения страны, так в 2018 году оно составило 7,5 человек на 1000 жителей, что включало в себя 15,8 тысяч человек, покинувших страну. 48% эмигрантов были латышами, а 28% были русскими. Падение населения страны началось еще в 1990 году (Demography 2019, 2019). Депопуляция Латвии предстает в публичном дискурсе и в СМИ как один из ключевых вызовов для страны, ставящих под вопрос перспективу сохранения латышской нации (Рига вымирает: за 20 лет столица Латвии потеряла почти 20% жителей, 2019). Необходимо отметить также, что для многих русскоязычных и для латышскоязычных ключевым фактором, влияющим на решение эмигрировать, являются социо-экономические факторы.

В Латвии много бедных русских, есть даже целые районы, которые можно назвать русскими гетто. Многим русским труднодоступна медицина -- лекарства в Латвии в 1,5-2 дороже, чем в России. Кроме того, с 2012 года Латвия при расчете пенсий перестала учитывать советский опыт работы русских, чьи предки не жили на территории Латвии до оккупации, в результате, советских эмигрантов, вышедших на пенсию до 1991 года, считают никогда не работавшими (Анастасия Миронова о русских «гетто» в европейской Прибалтике, 2017).



1.4 Отношения с Европой

После обретения независимости Латвия взяла курс на Европу. В этот период также происходило активное формирование коллективной идентичности, которая строилась в первую очередь вокруг латышской этничности. Экзистенциальным «Другим» для Латвии стала Россия, будучи преемницей Советского Союза, бывшим «оккупантом». «Другими» стали и русскоязычные жители Латвии, которые воспринимались как осколок советского строя.

Стоит отметить, что это восприятие русскоязычных как «Других» сыграло значимую роль при определении политики интеграции и разработке закона о гражданстве. Во многом надежда была еще и на то, что, оказавшись в ситуации, когда все, что им светит это статус неграждан, многие русскоязычные просто вернутся в Россию, и действительно в 1992 порядка 30 тысяч русских покинули Латвию. За период с 1989 по 1999 всего 160 тысяч русских уехали из Латвии в Россию (Мусаев, 2017). Их могло бы быть и больше, если бы не кризис, охвативший Россию в 90-е.

Стремление стать частью Европы у Латвии объяснялось желанием найти себе сильного и богатого покровителя, который в случае чего мог бы защитить ее от опасного соседа (России) и помочь справиться с экономическими трудностями. И конечно Латвии хотелось просто стать частью элитного клуба, которым была и пока остается Европа.

Еще до обретения государственности Латвия, Литва и Эстония занимались построения единого Балтийского региона. На тот момент перспективы стать частью Европы были еще туманными, и надежда была на то, чтобы стать частью Северного совета. Примечательно, что, как пишет Нойманн, эти усилия по созданию единого региона прекратились после восстановления независимости трех стран (Нойманн, 2004).

Латвия стала полноправным членом Совета Европы в 1995 году. Так получилось, что именно желание Латвии вступить в ЕС привело к смягчению политики натурализации в конце 90-х, Европейская комиссия дала соответствующие рекомендации в 1997. В 1998 году были приняты поправки в закон о гражданстве, которые предполагали облегченное получение гражданства для детей неграждан (Мусаев, 2017).

Защита прав национальных меньшинств является важным трендом европейской политики. Так, в 1992 году Совет Европы разработал Европейскую хартию региональных языков или языков меньшинств, нацеленную на защиту исторических региональных языков и языков меньшинств в Европе. Латвия, однако, отказалась подписывать этот документ. В 1995 году был также подготовлен другой международный документ -- Рамочная конвенция о защите национальных меньшинств. Эта конвенция была ратифицирована Латвией в 2005 году (Arzoz, 2007). Сейм принял решение определять национальное меньшинство как «граждан Латвии, язык, культура или религия которых отличается от таковых понятий латышей, несколько поколений которых традиционно проживали в Латвии, считают себя принадлежащими Латвийскому государству и обществу, хотят сохранять и развивать свою, культуру, религию или язык» (Рамочная конвенция Совета Европы о защите национальных меньшинств, 2015).

В 2003 году в Латвии прошел референдум о вступлении в Евросоюз, и 1 мая 2004 года страна стала полноправным членом ЕС. Это открыло дополнительные возможности для жителей Латвии и привело к увеличению миграции.

1.5 Идентичность русскоговорящего населения в Латвии

Идентичность русскоговорящего населения Латвии можно рассматривать с нескольких точек зрения, в зависимости от которых взгляды на эту идентичность разнятся. Именно здесь для нас будут наиболее актуальны идеи Брубейкера. Взгляд на идентичность русскоговорящего населения сверху, т.е. официальный взгляд (категория анализа), видение идентичности русскоговорящего населения снизу, бытовой взгляд (категория практики).

Здесь будет уместно упомянуть также расхождение в том, как называть эту группу населения. Разные исследователи обозначают ее как «русские», «русскоязычные» и «русофоны». Причем часто эти понятия используются как взаимозаменяемые и синонимичные (Cheskin & Kachuyevski, 2019).

Волков в своей работе, посвященной идентичности русских в постсоветский период в Латвии (1992-2000 годы), пишет, что их идентичность лучше всего рассматривать как языковую. К тому же в Латвии к группе русскоговорящих можно также относить, например, белорусов и украинцев, ранее ассимилированных русскими. Такое восприятие собственной идентичности -- через призму именно языка -- начало развиваться в 90-е годы (Волков, 2002). Важно также отметить, что статья эта существует в рамках дискурса, предполагающего переосмысление русских и русскоязычных не как национального, а как культурного и языкового меньшинства. Статус языкового и культурного меньшинства (которого у русскоговорящих нет и по сей день) призван был защитить русских и русскоязычных от полной ассимиляции и гарантировать некоторое соблюдение языковых прав. К тому же защита языковых меньшинств была и остается важным трендом европейской политики. В этом свете интересно и то, что Волков с одной стороны представляет русских как меньшинство, а с другой стороны отмечает их способность ассимилировать, включать в свой состав другие этнические нелатышские группы -- белорусов, украинцев и других. Стоит при этом упомянуть, что хотя Волков говорит в своей статье о самоидентификации русских, материалом для его анализа послужили публикации в СМИ, что предполагает так или иначе скорее взгляд на идентичность русскоговорящих сверху, исходящий из категорий анализа.

...