"Нет, я не вру…" vs "Нет, вру я…" традиционная культура в зеркале предикатов профанной речи

Итак, анализируемые предикаты профанной речи отражают нравственный посыл традиционной культуры, обозначая аморальные отклонения от должной коммуникации с ее императивами достоверности, осмысленности и дозированности сообщаемого.

6. Стандартные коммуникативные цели (иллокутивные силы). В пределах относительно компактных, сплоченных коллективов, какими являются диалектные языковые сообщества, отчетливо распределяются социокоммуникативные роли типа «молчун», «балагур», «сквернослов», «сплетник» и т.п. Местные обманщики, лгуны, вруны, брехуны, хлопуши, несамостоятельные, а также пустомели, ботала и балабоны известны каждому: Да мужик не шибко самостоятельный, врёт, скажет, где огонь, а там вода; Врёт она. А я понимаю, что она така, несамостоятельна [способная лгать]; Чё-нибудь она может прибавить, то ли прихвастнуть, то ли как ли - ну, неправду сказать, может; Она<.. .>соберёт с полок, с лавок, где чё и не было - наврёт; Этот балабола всегда и на себя и на людей наговорит (олон.); Прокоп Петрович - вруша здоровый; Баба-то у Васьки - чистое трёкало, рот-от не закрывается (перм.); Ты не верь Ольке, он такой ведь брехало, только слушай, наговорит, что и в три короба не сложишь(волог.); Не наша ли барахвостиха тётка Орина тебе это всё набаяла-то?(волог.); Экая врасья, эта Анютка!(волог.); Грех сказать и стыд утаить: она хлопат много(тюмен.);Девка-то ихна степенна, не любит болтать да врать, а брат - большой брякун. Братец-от сболтнёт и соврёт(тюмен.); Ты его не слушай, он барабошка известный(краснояр.); Балабонон у нас (смол.); Да балоболка он первосортный, болтать только и умеет(талиц.); Балаболка така ета баба, трепачиха, балаболит что попало(ленингр.).

В приведенных выше текстах оценка человека, даваемая «за глаза», выносится именно с точки зрения его привычного, устойчивого коммуникативного поведения. Грамматически это выражается формами 3-го лица «настоящего постоянного» или будущего времени глаголов врать, болтатьи их синонимов: Сегодня насиверу медведя видал Ванька, говорил. Брешет чёрт(алт.); Славик, я не знаю, вчера, правда-неправда, рассказывает: «Я, гыт, не задевал его». Не задевал? А кто задел? Он чё-то врёт, так-то я думаю тоже; «Как неохота стариться! И мне уже за сорок и...» [сказал о себе односельчанин] Ага... А... бышно сказал, сорок пять [лет ему]. Как вроде бы с [19]53-го году - врёт он; Помню, как он врал нам про бредень; А я думаю, Сашка врёт, что они в кино пошли; А потом мне рассказыват: «Аксинья-то, гыт, врёт, что картошки уташшили»; Может, он врёт. А я не знаю.Актуальный же речеповеденческий акт (конкретное утверждение собеседника) чаще всего оценивается при помощи иных грамматических форм.

При этом императивные жанры¹, различаясь категоричностью волеизъявления, представлены эталонно краткими воплощениями:

«Веление (требование)»: Не хлопай, бригадир уже пришёл(урал.); Да не ври ты, хлопуша, покос у тебя хороший(урал.); Не ври, всё любишь врать. Не ври, не ври!

«Увещевание (с целью образумить)»: Будет собирать-то, собирай больше²(урал.); Полно тебе балабошить! Будет бараборить-то! (свердл.); Да полно тебе барахвостить-то!(волог.); Полно городить, врать-то!(новг.); Будёт вам баландать-то!(ворон.); Будет тебе баран- дать, что не местная(селиг.)

«Урезонивание»: Не хлупай хошь в глаза-те(урал.); Сиди уж, не собирай щё не надо(урал.); Не барузди, щё не надо(свердл.); Ну уж не баши, пожалуйста(арх.);

Индикативные жанровые воплощения вновь оказываются короткими, видимо, сильная этическая позиция не требует многословия:

«Обличение (обвинение, инвектива)»: А ето уж собирать, ничё боле - не приезжала она(тюмен.); А барабару несёшь, мил друг(алт.); Сама не знашь, что балабонишь(тюмен.); Люди счас злые, как пойдут брехать, Описываемые речевые жанры используются также при обличении пустословия и вздорности речи: Чё ты боронишь-то, Марья! Ничё оне мне не плотят [за постой]. Студенты, дак чё с их взять? (тюм.); Полно буторить-то, говори лучше дело-то(волог.); Сиди не балаболь, говори по делу (тюмен.); Не базли пустого-то! (олон.); Что ты балабонишь пустяки! (курск.).Пример осложнен так называемым «побуждением к запрещаемому». что было и чего не было. Раньше говорили и счас так говорят [в подобных обстоятельствах]: «Вот брехня, ты брешешь»; Брешешь ты всё: не так это было (краснояр.)

«Вопрос»: Ты вчера ломал черёмуху? Не врёшь?; Ты наврала мне поди про Ленку?

«Риторический вопрос»: Что ж ты, хлопун этакой, врёшь-то! Я ведь видела тебя там (урал.); Что ты врёшь-то, вралина ты! (кольск.); Чё ты трёкашь, трёкало? (урал.); Хлопушка ты, хлопуша, врёшь, болташь, что же ты врёшь, обманывашь? (амур.); Чё буровишь всяку ерунду? (тюмен.); Межедворка-та, что брешешь? (брян.).

Как видим, данные примеры укладываются в реализацию тактики разоблачения неправды с ее так называемой «прерогативой слушающего» [15]. Грамматически она связана с красноречивыми формами 2-го лица и незначительной по объему периферией, представленной глаголами прошедшего времени, как в первичных диалогах: «Уменя вот пять сынов». - «Чё врёшь-то, чё врёшь, откуда пять?» - «А как же: Василий, Константин, Николай, Пётр». - «Четыре!» - «Четыре и правда. Четыре сына». (Том.Верш. 1985); «Ну что врёшь?» - «Яне вру». - «Да как же, нагольно- то [точно] наврала» (Галич.Костром. 1975), - так и в диалогах, воспроизводимых нарратором:«Чё, Прокоша, медвежонка убил?» - «Убил, - говорю, - в бору». - «А матуху-то не видал?» - «Никого больше не видал... » - «Чё врёшь?» - «Да ничё не вру».(Шег.Кайт. 1966); Пришли два пулемётчика [колчаковских]: «Давай коня!» Старик говорит: «Конев у меня нету больше». - «Врёшь, старик, у тебя серый конь большой есь. Сусед сказал».(Том.Верш. 1972).

Обратимся теперь к автореферентным конструкциям. Они возникают в пограничных между «присягой» и «характеристикой» текстах (конкретные реализации ближе то к одному жанровому образованию, то к другому), актуализуя отрицание в 1-м лице «собственно настоящего» времени индикатива, либо представляют собой риторический вопрос. Типичные примеры из Среднеобского диалектного архива снабжены нами указанием на время записи, что вскрывает устойчивость данных коммуникативных тактик: Ей-богу, не вру. Уж на моих памятях было (1955); Да разе я вру про ето? Ну скажи-ка? Всё я про ето честно сказал (1970); Мы все босиком бегали [раньше]. Ей-богу, не вру, а сейчас гляжу... (1972); Правда, правда, это я уж не вру, а по чистой совести говорю (1980); Я нисколько вам даже не вру. Ага. (1985); Мотю бьёт! От ей-богу, я не вру (1993); Чё, неправда я говорю? Я же не вру. Правда так было (1997); Вот уж мне-то поверь, я не вруша, никода не вру ничё (2002). Многочисленные диалектные и просторечные синонимы врать употребляются в диалектном дискурсе аналогично: Я ведь нисколь не хлопаю (среднеурал.); Вот ты ду- машь: брехня. А я не брешу, ты кого хошь спроси.

Характерная (или даже единственно возможная?) самооценка говорящего при помощи оператора никогда сводится к декларации безусловной и неизменной правдивости. Постулатом традиционной речевой культуры выступает текст: Я не вру никогда, и не хвастаю, и ничё...(Том.Верш. 1995).

7. Диалектная специфика: уникальные иллокутивные силы ^ этос культуры. Казалось бы, невозможность прямого перформатива, т.е. знаменитое открытие З. Вендлером «причудливых глаголов говорения, которые нельзя употребить для говорения» З. Вендлер [27] сосредоточился на форме 1 лица ед. числа настоящего времени - как первичной и самой характерной для перформативов, так называемой «перформативной рамке». Считается, что ее нарушают (а) грамматическое прошедшее время, (б) инфинитив, (в) пассивный залог. Мы учитываем и указанные периферийные зоны., иначе случится «иллокутивное самоубийство», не имеет национально-культурной специфики.

Вместе с тем любая национальная культура, подобно национальному языку, - это всего лишь абстракция, реально воплощаемая рядом функциональных вариантов. И функциональная стратификация культуры может оказаться не менее значимой и резкой, чем национальная. Перейдем к примерам, нарушающим «прерогативу» неперформативных позиций для элементов рассмотренного выше лексического множества (образцовыми (модельными) представителями которого выступают предикаты врать и болтать) и приводящим в недоумение человека, далекого от русской традиционной культуры.

Рассматривая автореферентное употребление перформативов, закономерно будет обратиться к содержанию вранья и болтовни и к текстам, в которые они «помещаются».

Во-первых, это нарративы о профанных объектах вещного мира или же рядовых событиях и положении дел в прошлом. Такого рода тексты создаются говорящим в рамках обыденного речевой деятельности. В них предикат врать и его синонимы отрицают истинность сообщаемого, но одновременно эксплицирована неумышленность искажения информации. Посредством глагола врать оценивается вовсе не тактика коммуникативного поведения говорящего - на первый план выдвигается сама интерпретация (описание) действительности: Пачески [вычески после вторичного чесания льноволокна щёткой] эти ткали на ручные полотенцы, вру, - посудные (1956); Знате чё, Валюшка третьеводни аванец получил и опеть налакался [напился], как свинья. Полночи шумел, да матерился, да упал, видать. Загремело у них сильно чё-то. Знашь чё: вру, вру я. Ето в четверик. Он ето в четверик пьяной пришёл, а в пятницу до обеда спал и на работу не ходил. А Федосья-то скрыват, вишь (1975); И было масло растительно. Нет, вру. Како же было? (1981); Юбку перву мне сшили, восемнадцать годов [мне] было. Я по улице шла - ни на кого не глядела. Тода думала, что ног подо мной нету. Восемнадцать годов. А серьги тятя не купил. Сколь обещал, надери воз дуба [коры ивы, из которой получали красящие и дубильные вещества], что продас его и купит золоты серьги. А сам купит чё по хозяйству. Шесь возов я, семь возов [надрала]... Шесь, - вру я, прости, Господи, грех. Три рубля серьги золоты стоили, больши деньги [по тем временам](1981); Дык она семь человек, однако, вру, восемь человек за стол посадила, всех угостила. Восемь человек. Наутре опеть старушек собрала(1985); Но только не верю сама себе, я, наверное, вру. Я сказала, что в Троицу набрала [ягоду](1988); Аня увидела [родственников соседки]. Или Аня ли, Маня ли? Нет, сказала «Аня», однако. Уж тоже забыла, тоже вру(1994); Нет, вру я, это уж под утро, ну, так в часа четыре приехал он(1997); Внук-то мой, Олег-то, Осподи, ну Петра [сын], Олег Петрович. Оне мебель покупали, ну и стару-то вынесли, а но- вую-то не везут, [потому] что машина поломалась. Ну и спали все на полу. Ага. Три ночи спали. Ой, вру, две, две(2008); В тем году я в третий класс, в третьем классе... вру, в четвёртым или в какем? Вчетвёртым... ну и не ходил, как обувки-то нет. А охотка была, конечно, в школу, а вишь чё, беднось задавляла. Мать одна с нами колотилась. После ешшо малость ходил [в школу](2008); Ну я потом в Колпашево, это в [19]55-м году я приехала в Колпашево, нет, вру, не в Колпашево, в Асино даже (2016).

В данных примерах перед нами, скорее, оттенок врать₃`неверно показывать, быть неточным'. Говорящий сообщает неверную, неточную (неистинную, ложную) информацию о минувших событиях по объективной причине: он не помнит всех деталей ситуации за давностью времени. Добросовестное же заблуждение, ошибка выводятся из сферы этики - они не допускают ни порицания, ни презрения, ни насмешки. Как следствие, у предиката вратьотсутствует речеповеденческий аспект, поскольку у говорящего нет намерения обмануть: эмпатия перенесена с человека на текст, с субъекта действия на результат. Перед нами не ложь, вранье, обман, выдумки (семантика данных имен имплицирует процесс - некто лжет, врет, обманывает, выдумывает), а неправда, которая не соотносится с человеческим поведением и в силу этого оценивается мягче. Носитель элитарной речевой культуры, вероятно, актуализовал бы более сдержанную этически оценку «ошибка». Ср. с ситуацией, когда нарратор описывает целенаправленную ложь (хотя грамматическая форма глагола оказывается не совсем в центре перформативной рамки), оправдывая ее нравственно выигрышной точкой зрения, праведной целью. Запись сделана в 1983 г. от Ульяны Васильевны Рожковой (1918 г.р.), имеющей 1 класс образования, в г. Колпашево Томской обл.: Ну, и вот, остался сыночка у меня [а муж уехал неизвестно куда]. Остались мы с ним, нянчились так. Ну ничё, вот теперича... До школьного возраста. В школу ходил, учился. Сначала глянулась учёба, а потом начал отвиливать с друзьями там с этими. С пути сбивают тоже там: «Давай, Толик, бросим школу, пойдём куда глаза глядят». Ну а я-то на работе. Ну как я могу работу бросить и побежать чего-то там наказывать? Прихожу домой, ему сготовила поесь. Теперь я ему начинаю: «Учёба не идёт почему?». Ну врать, зачала врать: «Если ты бросишь школу...» До 3-го класса доучился, дальше не хочет ни в какую. Хоть его в угол оставь, и это бесполезно. Там такой же напарник уего. Слушат напарника, [решил] бросать школу. Я говорю: «Он пускай бросает, у него отец есь. У тебя нету. Ты подумай, это. А я старая, говорю, ты бросишь школу, а меня в тюрьму посадят. Вот тогда будешь знать, как с этими ходить, бродяжничать». Автор лжёт, пытаясь вызвать у сына жалость и страх за судьбу матери.

Во-вторых, на этом фоне резко контрастируют речевые произведения иного рода. Так, примерами: (а) Одни и те же [частушки] начала буро- бить; (б) Старинные песни спрашивают. Буробим старые... - авторы среднеобского ВС иллюстрируют оттенок значения `рассказывать о пустом, второстепенном' у глагола буробить. В данном случае решение лексикографов вызывает возражение, поскольку содержание текста - материал народной традиции - по определению не может расцениваться ее носителями как нечто малозначимое.

Подобные контексты актуализации с достаточной регулярностью встречаются в опубликованных архивах диалектных записей и словарях, независимо от ареала функционирования говора: Чего вам ещё трёхать- то надо?(волог.); Куда-нибудь ещё сходите, может, кто вам чё побрешет. Мы уж вам всё выбрехали, и к лету-то не накопим брехать; Чё ж ещё побрехать? Я про людей не знаю, только про себя; Чё же я [вам] ешшо совру-то.; Много буровила уже, а больше, девки, буровить нечего (амур.). Показательно, что в той же вокабуле СРГП, откуда извлечена последняя иллюстрация, помещен и пример «правильного» употребления глагола буровить, когда он обозначает именно передачу незначительной, возможно, даже лишенной логики и смысла информации: Он умом помешался, он чё буровил, оне не обращали внимания и не трогали его. Маленько полежит и опеть забуровит.

Почему же «иллокутивное самоубийство», исследованное З. Вендле- ром, не пугает диалектоносителей и они в описании собственных речевых действий и действий своей «мы-группы» актуализуют предикат, который коннотирует и имеет пейоративные элементы значения?

В такой коммуникативной тактике следует видеть прямые проявления этоса традиционной культуры. Объем данного термина неустойчив. К. Гирц [24] к понятию «этос» сводит этические и аксиологические аспекты мировоззрения, тогда как гносеологию, онтологию и космологию связывает с понятием «картина мира». Однако чаще всего этос отсылает к нормативно-ценностной составляющей в сословных или профессиональных практиках [25]. Социология трактует этос как стиль жизни общественной группы, принятую в той или иной культуре иерархию ценностей, которая выражена открыто или может быть выведена из поведения ее носителей.

Мы ориентируемся на позицию А. Кребера, подразумевавшего под термином «этос» то, что люди одобряют и ожидают: «Когда мы говорим об этосе культуры, мы имеем в виду не столько специфический моральный и этический кодекс, сколько то ее всеобъемлющее свойство, которое способно создавать характер и нрав индивидуумов, ту систему идеалов и ценностей, которые господствуют в этой культуре. <...> Этос - это описание внешним наблюдателем того, каким образом представители данного народа судят, что хорошо и что плохо. Люди сами могут отдавать себе в этом отчет, но по большей части это безотчетно присутствует в их обыденной жизни со всеми ее поворотами. Этическая система, таким образом, является частным случаем этоса. Этос есть система открытых и подсознательных суждений, характерных для данной группы. И среди них суждение о том, какими люди должны быть (выделено мною. - Г.К.), в отличие от заключения внешнего наблюдателя-психолога, что они собой реально представляют» (цит. по: [26.С. 10]).

Вернемся к ситуации, когда сомнения в достоверности и содержательности передаваемой информации у говорящего возникать не могут. Вместе с тем коммуникация протекает в специфических (искусственных) для носителя традиционной культуры условиях. Ее классическая установка - речевое общение в своем кругу. Анализируемые же тексты порождены в ходе интервьюирования немолодого, как правило, информанта незнакомыми или малознакомыми людьми. Начиная с примера из СРНГ, датированного XIX столетием: Он те бухтёвин насгораживает, а ты записывай. Тотем., Кадн. Волог., 1892, - вплоть до свежих экспедиционных материалов диалектологов, публикуемых в современной научной периодике: Ой, что я вам, девки, набуровила (самар.); Наша говоря кажется им интересна, [думают, наверное] не поймёшь, це лекоцют (печор.); Набрать разную пишете (псков.), - вопрошающую (взыскующую истины?) сторону представляют этнографы, диалектологи или фольклористы - чужаки в контактирующем с ними языковом сообществе. Кроме того, психологическое напряжение создает сам факт фиксации разговора, что сразу лишает происходящее заурядности: Так и ждёшь, когда включите [магнитофон]. Ха- ха. Чтоб записать враньё мужиков; Вы выключили там [магнитофон]? А то я чё попало буроблю.

В результате в актуализуемых глаголах речи на первый план выходит именно речеповеденческий аспект, нравственная оценка коммуникативного процесса и самооценка говорящего, но никак не правдивости текста. На выбор предиката лжи и пустословия влияют ряд факторов, которые могут быть выделены посредством анализа развиваемых дискурсивных мотивов.

Прежде всего, это недостаточное понимание говорящим конечной цели [навязанной ему] беседы с приезжими (Вакам и вакам, сами не разберём зачем (морд.), неуверенность в дальнейших действиях мало знакомых людей, а еще более - в себе:Чё-то я всё говорю да говорю. Потом будете говорить: намолол вам старый; От будут читать - скажут: «Набуро- била холеру каку-то». Сюда же следует приплюсовать сомнения в допустимости, дозволительности темы беседы: Даеч как ушли вы, девки, старик мой очуманел и говорит: «Мать, не наболтал ли чего лишнего?»; Трёкам мы уж тут долго, девки, может, и не так чё, а вы всё пишете кого-то (среднеурал.); Не осудите, что набалякала я вам, чё наплела (перм.); Не осудите меня, я наборонила вам тут всякую всячину (перм.); Не осудите меня, я набулькаю дак, наговорю чё надо и не надо (перм.). Последняя коммуникативная формула извинения регулярно фиксируется исследователями на протяжении всего периода изучения русских говоров. Так, в СРНГ помещен датированный контекст: Ни бессудьте, чего не накалякали (Симб., 1895-1896).

Существенным оказывается психологический дискомфорт от предположения, что беседа нарушает те нормы, которые Р. Мертон назвал «социально ожидаемыми длительностями». Такие ожидания регулируют продолжительность значимых для общества актов, процессов, деятельности, в том числе речевой коммуникации - разговоров, бесед, рассказов, исповедей, жалоб. Метонимически слишком длительный разговор обозначается через большой объем сказанного: Вы уж извините, что нагомонили много (амур.); Много я вам намолола; Я уж тут вам много наколоколила (арх.); Много я вам бороную? Надоело меня слушать? (морд.).

Речевое поведение трех лиц, отсутствующих в пространстве данного коммуникативного акта, равным образом описывается информантами через предикаты лжи и пустословия, поскольку односельчане, соседи, родственники входят в «мы-группу» говорящих: А вы вот к снохе моей сходите, та уж вам набалагурит; Вот мать мою испроси, она что-нибудь набалакает вам; К Анне Абросимовне идите. Она вам наболтат; Сходите вон к той баушке, она вам много навталкивает(волог); Она вам ско- лемесит чё-нибудь (среднеурал.); Позвали бы, так она бы побрякала [вам] (среднеурал.); Миневна да Александра [в]двое побольше [вам] набрякали, а то ведь поодиночке живут, не с кем поговорить (арх.); Сейчас старик [мой] приехал, он тебе набалакат (карел.); Ой, набаталит она много, подите к ей (иркут.); Ты иди к нему; он тебе с беса [много] наболтает (селиг.); Сходите к ней, дак она наворокосит досюльнего до (карел.); Хозяйка тебе накатает песен (карел.); Она [вам] цё-нидь набу- робит, токо слушай её.

Если по отношению к членам «мы-группы» - неким индивидам, которые способны точно, полно, искусно, мастерски передать материал и ценности традиции, все же допустимы немаркированные предикаты речи (Дед, тот-то маленько чё-нибудь скажет про старину-матушку. А я как трещотка трещу; К Лиды пойдёте? А то мы-то тут, мы с Сашкой можем болтать, знаешь, до вечера. Мы болтать можем. <...> К Никитишне идите, она вам про тот берег расскажет, а Потовский чё - он ничё вам не расскажет; Ну, чё ещё [с вами] балякать будешь? Старик [вот] у меня мастер сказки сказывать), то от говорящего лица этос требует самоидентификации как человека, не [вполне] владеющего теми или иными гранями традиции как таковой , и сомнений в правомочности исполнения социокоммуникативной роли умелого рассказчика: Кабы умела, дак набайкала бы всего (карел., 1870). Могла бы, дак я накостыляла бы вам слов (карел., 1960). Ср. запись, сделанную от Анфусы Степановны Егонькиной (1914 г.р. ): Я петь-то не умела, а частушки-то брякала понемногу (Мол. Мол. 1975).

Позиционирование себя как краснослова или просто говоруна этос диалектной лингвокультуры заставляет чем-то уравновешивать, например указанием на реакцию слушателей, далекую от тривиального одобрения и похвал: А тот год девки приезжали, уж я им наговорила, уж я наговорила. Они прехохотались надо мной.Однако чаще «противовесом» похвальбе становятся именно коннотирующие предикаты речи, как сопровождаемые дополнительным снижением самооценки (Я, прости Господи, озорна старуха, я булькну что, оне [студенты] надсадятся хохотать (тюмен.), так и актуализуемые без поддержки каких-либо вспомогательных средств:Вам бы со мной месяц [поговорить]: я-то бы вам набузила (новос.); Мы, старухи, много налепецем, вы записывайте(волог.); Да мы бы вам набаяли, наболтали (моск.); Летом приедешь - я тебе назвоню толстые тетради две-три (казаки-некрасовцы).

Упомянутая выше семиотическая оппозиция `facere' vs `dicere' также накладывает свои ограничения на выбор предикатов речи. Праздный разговор не требует труда, усилий, прилежания, старания, усердия, он сильнее всего противопоставлен делу. Следовательно, разговор и не может быть достоин благодарности, уважения. Эта установка может быть высказана открыто: А за что тут спасибо, толюкай, барабонь да барабонь, что знала, то рассказала, лоскатать-то можно не работать (селиг.), но чаще в виде имликатуры она вводится контекстами актуализации: Мы на два журнала мелем; Ежели я буду болтать, тетради етой не хватит [для записи разговора]; Накропаем всего, то будет книга большая (карел.); Вот на старости лет буробишь им [диалектологам]; Я набуробил вам и теперь ещё не знаю, чё взять [еще]; Ну, наколедил я вам (свердл.); Вот я вам набрякала невесть сколько (костром.);Мы могем всяко накарзать (псков.); Чё тебе ешшо [добавить]? Забываю, чё и бормочу; И так вам нахлопала чё попало; Ну, чё ещё балякать будешь?; А вы надолго [к нам] приехали? Чё-нибудь бякнем; Может, я что накораю, я ведь неграмотная (псков.).

Приведем довольно объемный текст, в котором последовательно разворачиваются почти все выделенные выше мотивы. Запись сделана в 1978 г. в селе Зырянском Зырянского р-на Томской обл. от С.Г. Онуфриевой (1897 г.р.) при разговоре со студентами, которые провели в селе несколько дней: Ой, горе с вами. Не вводите бабку в греха. Всё учите, всё знате, а ходите с дураков ум собирать. Десять лет окончаете в деревне, да в городе пять летов.<...>Всё знаете-перезнаете. Учителя-то пятнадцать лет [учат их], да всё ешшо по дуракам ходют старым. Ой, Господи прости. <.>Ой, горе с вами! Ступайте! А в конце напишите: бабка врала, безумна была. Да, живёшь, живёшь, ум проживёшь. Жаль, что не ушла, избу на замок не заперла. Ну, я думаю, это скажут: «Бабка врала, врала», - а я на ваши вопросы отвечала.<...>Хмы. Ну, за чё «спасибы». Глядите, чтоб меня куды не засудили. Не серчайте на старуху, еслив чё не так [г]де сказала.

Созерцаемая через призму морали реальность - этическая картина мира - предстает многомерной и далеко не «черно-белой»: с одной стороны, речь, болтовня противопоставлены делу, но с другой - речь и молчание равным образом являются актом, действием. Как видим, предикатом враладискредитируется не содержание высказываний, а сам речеповеденческий акт в ряду других поступков (не ушла, не заперла избу, на вопросы отвечала) и его субъект (безумная, дура старая). Тем более неоднозначны те суждения, где автор вербально разворачивает вступающие друг с другом в конфликт культурные нормы. Под давлением этоса, трактующего разговор, который ведут без какой-либо нужды (без ясного предметнопрактического целеполагания), как праздность, говорящий выбирает предикаты лжи или болтовни, а во исполнение требования истинности сообщает, что его речь правдива и компетентна. В результате оценка текста становится несущественной, а в фокус внимания попадает его автор: Чё знаю, болтать-хлопать могу, а тако [неизвестное мне лично] не могу [описывать] (Омск.Тар. 1966); Ага, ну я не досказала, ишь, я чё попало буроблю.Только что справедливо всё, я врать не вру (Том.Верш. 1988); Я, может, чего навру вам. А потом меня за шкирку потянут, под старость-то. Ну, я-то правду говорю (Том.Верш. 1991).

Таким образом, этическая и истинностная оценки речевого поведения и текста как его результата, наслаивающиеся на тот или иной коммуникативный акт, являются неравновесными. Их важность может различаться вплоть до элиминирования, исключения, «снятия» утратившего актуальность аспекта. Как итог употребление речеповеденческих предикатов лжи и болтовни в рамках традиционной культуры связано с несколькими функциями.

Наиболее простая роль подобных глаголов в диалектном дискурсе заключается в выражении универсального, лишенного какой-либо яркой национальной специфики убеждения в возмутительности, недопустимости и даже греховности лжи и достоинствах правды. Данная установка культуры воплощается при актуализации неперформативных позиций глагольной лексемы (врёшь, врёт, не ври) и автореферентного отрицания (я не вру). Очевидно, что для выбора говорящим лицом анализируемых предикатов лжи и болтовни не имеют особого значения тема разговора или статус его адресата. Оценка, обличенная говорящим в форму глагольного слова, ориентирована на его собственное мнение, установки и предпочтения, сформированные культурой, и направлена на внешний универсум. Предикаты лжи и болтовни дают возможность или право сообщать об аморальности как поступка человека, так и содержания его речи - обличаемый, зная правду, подменяет ее гнусной ложью, подлым обманом или клеветой, и предикаты несут осуждение этой нравственно-поведенческой тактики.

С ядерной перформативной формой вру более сложно сопряжены уже функции-антагонисты. Перформатив обслуживает фундаментальную семиотическую оппозицию «свой / чужой», вливаясь в ряд ее многочисленных и разнокодовых языковых коррелятов, и служит для консолидации или же разъединения говорящего и собеседника (собеседников). Здесь приобретает важность фактор темы разговора. Если в дискурсивном фокусе находятся обыденная действительность, повседневная жизнь, рядовые события, привычные вещи, то говорящему лицу допустимо полагать, что и сам дискурс разворачивается внутри присвоенного им «жизненного мира». Чужое и чуждое - в сей час -- отступает за пределы пространства коммуникации, оказывается несущественным и несуществующим. Разговор идет на равных: социовозрастной статус собеседников вне эмпатии говорящего, и даже максимально возможные различия между ним и другими участниками разговора нивелированы.Содержание сообщения, введенное перформативом вру, конечно, воспринимается как неправда, появившаяся, однако, в результате невольного заблуждения, и нравственные качества автора утверждения не подпадают под этическую оценку. А поскольку в общении между своими нет препон и помех, указать на неправду, т. е. выполнить чужую задачу (адресата), может и сам автор. Ведь искажение истины в данных обстоятельствах -- это не циничное бесстыдство, а только ошибка. Речеповеденческий акт при этом интерпретируется односторонне, лишаясь своей деятельностной ипостаси.

Самая специфичная функция описываемых лексем реализуется при воздействии сразу двух факторов. Во-первых, с точки зрения говорящего, он и его собеседники принадлежат к разным «жизненным мирам» и граница между ними крайне резка, отчетлива, несомненна. Коммуникантов разделяют очень многие аспекты, связанные с базовым уровнем идентичности: возраст, жизненный опыт, образование, место жительства и пр. Во- вторых, важна тема беседы, ведущейся о своем для одной из сторон мире. Предикаты речевого поведения дают говорящему возможность продемонстрировать этос диалектного лингвокультурного сообщества -- то «должное», которое ориентировано уже не на внутреннюю оценку, а на феномен « Другого» -- оценку внешнюю. При этом меняется и объект оценки, выражаемой глаголом: говорящий указывает на личную неидеальность (несовершенство, изъяны, пороки, недостатки, слабые стороны или даже грехи), т.е. выносит приговор не миру вокруг себя, а собственному месту в нем. Эта оценка и находит свое отражение и выражение в семантической системе языка. Следовательно, посредством актуализации предикатов лжи и болтовни в перформативной позиции парадоксальным образом начинает действовать двунаправленный механизм отчуждения говорящего от адресата и одновременно его объединения с собственной «мы-группой». «Подрывной фактор» (З. Вендлер) глаголов врать, болтать и их синонимов направлен на дискредитацию не содержания (правдивости) речи, а на правомочность трактовки этого содержания говорящим и даже более того -- правомочность самой речи в данных обстоятельствах. Оценка речеповеденческого акта вновь оказывается неполной, но на сей раз выхолощена, устранена за ненадобностью ее истинностная составляющая.

Ценности национальной культуры, ее предпочтения, скрепы и константы не всегда явлены прямо, зачастую они раскрываются и осмысляются человеком «от противного», от оппозита, без которого невозможны целостность и полнокровность этической картины мира. Чем обильнее типи-

зирован лексикой и фразеологией отрицательный полюс той или иной моральной дихотомии, тем более для данной лингвокультуры значим ее положительный полюс, и осуждаемые разновидности изъянов и пороков дают каждому представление о чтимых добродетелях и уважаемых достоинствах. Таким образом, предикаты лжи и пустословия высвечивают, показывают важность правды и глубокого смысла, которые якобы профанируются ими. Широта и частотность употребления в диалектном дискурсе предикатов речевого поведения из представленных лексических группировок свидетельствуют о важности восприятия и оценки не только правды / неправды, но и постоянном учете должного состояния окружающей действительности. Утвердившаяся (в том числе под влиянием православия) «словоцентричность» русского мира позволяет носителю традиционной культуры маркировать свое предполагаемое несоответствие высоким этическим идеалам - разного плана - через несоблюдение речеповеденческих установок. При этом сложная природа двойственной оценки, выражаемой предикатами лжи и болтовни, более ярко проступает в «низкой» дискурсивной практике, которая допускает употребление коннотирующих перформативных форм, невозможное для «высоких» текстов. Своеобразие русской культуры, вырабатывавшееся в течение столетий, обнаруживает свою глубинную природу в том числе и в функционировании глаголов речевого поведения.

Локалы

Алт. - алтайские, амур. - амурские, арх. - архангельские, брян. - брянские, владимир. - владимирские, волог. - вологодские, ворон. - воронежские, забайк. - забайкальские, иркут. - иркутские, калуж. - калужские, киров. - кировские (вятские), кольск. - кольские, костром. - костромские, краснояр. - красноярские, курск. - курские, ле- нингр. - ленинградские, моск. - московские, мурман. - мурманские, новг. - новгородские, новос. - новосибирские, олон. - олонецкие, пенз. - пензенские, перм. - пермские, печор. - печорские, прииртыш. - прииртышские, псков. - псковские, самар. - самарские, сарат. - саратовские, свердл. - свердловские (екатеринбургские), сев.-двин. - северо-двинские, селиг. - селигерско-торжковские, смол. - смоленские, среднеур. - среднеуральские, талиц. - талицкие, тул. - тульские, тюмен. - тюменские, урал. - уральские, ярослав. - ярославские говоры; карел. - русские говоры Карелии, морд. - русские говоры Мордовии, татар. - русские говоры Татарстана.

Литература

1.Толстая С.М. Звуковой код традиционной культуры // Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. М., 1999. С. 9-16.

2.Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985. 536 с.

3.Хаймс Д.Х. Два типа лингвистической относительности (с примерами из этнографии американских индейцев) (1966) // Новое в лингвистике. Вып. 7: Социолингвистика. М., 1975. С. 229-298.

4.Вендина Т.И. Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры. М., 2007. 336 с.

5.Топоров В.Н. Санскрит и его уроки // Древняя Индия: Язык. Культура. Текст. М., 1985. С. 5-29.

6.Мечковская Н.Б. Чем белорусы отличаются от русских? // Мячкоуская Н. Мовы и культура Беларусі. Мінск, 2008. С. 159-172.

7.Личковах В.А. Эстетические транспозиции идей исихазма в отечественном авангарде и постмодерне // Вестник Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова. 2014. № 3 (15). С. 115-124.

8.Гольдин В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии : дис. в виде науч. докл., представленная на соиск. учен.степени д-ра филол. наук. Саратов, 1997. 52 с.

9.Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1994. Ч. 1. С. 1-73.

10.Гольдин В.Е. Речь в традиционной сельской культуре // Аванесовские чтения. М., 2002. С. 77-79.

11.Чернейко Л. О. Культура речи в свете этики ответственности // Труды института русского языка им. В.В. Виноградова. 2014. № 2-1. С. 245-260.

12.Мечковская Н.Б. Метаязыковые глаголы в исторической перспективе // Язык о языке. М., 2000. С. 363-380.

13.Хороненко С.С. Глагольная лексика со значением передачи сообщения адресату: семантический язык и классификация лексико-семантической группы // Вестник Полоцкого государственного университета. Серия А: Гуманитарные науки. Филологические науки. Языкознание. 2010. С. 166-175.

14.Чупрякова О.А., Сафонова С.С. Семантика и функционирование глаголов речемыслительной деятельности в русском диалектном пространстве Республики Татарстан // Филология и культура. 2016. № 1 (43). С. 164-172.

15.Арутюнова Н.Д. Речеповеденческие акты и истинность // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 585-616.

16.Арутюнова Н.Д. Истина и этика // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.,

1999.С. 557-574.

17.Толстая С.М. Славянские параллели к русским verbaи nominadicendi// Язык о языке. М., 2000. С. 172-190.

18.Макеева И.И. Языковые концепты в истории русского языка // Язык о языке. М., 2000.С. 63-155.

19.Батурина Т.М. Глаголы речевой деятельности в древнерусском житийном тексте: функционально-семантический аспект // Вестник Волгоградского университета. Сер. 2. Языкознание. 2009. № 2 (10). С. 38-42.

20.Толстая С.М. Мотивационные семантические модели и картина мира // Русский язык в научном освещении. 2002. № 1 (3). С. 112-127.

21.Красухин К.Г. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки // Язык о языке. М., 2000. С. 23-44.

22.Толстая С.М. Многозначность // Толстая С.М. Пространство слова: Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008. С. 15-49.

23.Арутюнова Н.Д. Вторичные истинностные оценки: правильно, верно // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 574-585.

24.Гирц К. Интерпретация культуры. М., 2004. 560 с.

25.Новая философская энциклопедия : в 4 т. / под ред. В.С. Степина. М. : Мысль,

2001.

26.Редфилд Р. Малое сообщество: Крестьянское общество и культура // Отечественная история. 1994. № 6. С. 7-18.

27.Ведлер З. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. М., 1985. С. 238-250.

Словари

(В)Воробьев Б.Д. От абалтуса до угланчика, и кто такой «яд»: Словарь синонимов, характеризующих человека. Екатеринбург, 1999. 75 с.

(ВС) Вершининский словарь. Томск, 1998-2002. Т. 1-7.

(Д) Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. (1880-1882). М., 1978.

(К) Королева Е.Е. Диалектный словарь одной семьи (Пыталовский район Псковской области). Даугавпилс, 2000. Ч. 1-2.

(Л) Лютикова В.Д. Словарь диалектной личности. Тюмень, 2000. 188 с.

(МАС) Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1983.

(ОСРЯ) Обратный словарь русского языка. М., 1974. 944 с.

(П) Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка : в 2 т. М., 1910-1914.

(РСС) Русский семантический словарь: Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений / под общ.ред. Н.Ю. Шведовой. М., 1998-2007. Т. 1-4.

(С)Селигер. Материалы по русской диалектологии: словарь : в 2 т. СПб., 20032004.

(САР) Словарь Академии Российской. 1789-1794. М., 2001. Т. 1-6.

(СДЯ) Словарь древнерусского языка (XI-XIVвв.) : в 10 т. / гл. ред. Р.И. Аванесов. М., 1988-2012.

(СРГП) Словарь русских говоров Приамурья. 2-е изд., испр. и доп. Благовещенск, 2007. 544 с.

(СРГС) Словарь русских говоров Сибири : в 5 т. Новосибирск, 1999-2006.

(СРЯ) Словарь русского языка XI-XVIIвв. М., 1975-2008. Вып. 1-28.

(СРНГ) Словарь русских народных говоров. М., 1965-2016. Вып. 1-49.

(ТСРГ) Толковый словарь русских глаголов: Идеографическое описание. Английские эквиваленты. Синонимы. Антонимы / под ред. Л.Г. Бабенко. М., 1999. 704 с.

(Ф) Фасмер М. Этимологический словарь русского языка : пер. с нем : в 4 т. (19501958). М., 1964-1973.

References

1.Tolstaya, S.M. (1999) Zvukovoy kod traditsionnoy kul'tury [The sound code of traditional culture]. In: Tolstaya, S.M. (ed.) Mir zvuchashchiy i molchashchiy: Semiotika zvuka i rechi v traditsionnoy kul 'ture slavyan [The sounding and silent world: Semiotics of sound and speech in the traditional culture of the Slavs]. Moscow: Indrik.

2.Levi-Strauss, C. (1985) Strukturnaya antropologiya [Structural anthropology]. Translated from French. Moscow: Nauka.

3.Hymes, D. (1975) Dva tipa lingvisticheskoy otnositel'nosti (s primerami iz etnografii amerikanskikh indeytsev) (1966) [Two types of linguistic relativity (with examples from the ethnography of American Indians) (1966)]. Novoe v lingvistike. 7. pp. 229-298.

4.Vendina, T.I. (2007) Iz kirillo-mefodievskogo naslediya v yazyke russkoy kul'tury [From the Cyril and Methodius legacy in the language of Russian culture]. Moscow: Institute of Slavic Studies, RAS.

5.Toporov, V.N. (1985) Sanskrit i ego uroki [Sanskrit and its lessons]. In: Bongard- Levin, G.M. (ed.) Drevnyaya Indiya: Yazyk. Kul'tura. Tekst [Ancient India: Language. Culture. Text]. Moscow: Nauka.

6.Mechkovskaya, N.B. (2008) Movy i kul'tura Belarusi [Languages and culture of Belarus]. Minsk: Prava I ekonomika. pp. 159-172.

7.Lichkovakh, V.A. (2014) Esteticheskie transpozitsii idey isihazma v otechestvennom avangarde i postmoderne [Aesthetic transpositions of the idea of Hesychasm in Russian avant-garde and postmodernism]. Vestnik Ishimskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo instituta im. P.P. Ershova. 3 (15). pp. 115-124.

8.Gol'din, V.E. (1997) Teoreticheskie problemy kommunikativnoy dialektologii [Theoretical problems of communicative dialectology]. Philology Dr. Diss. Saratov.

9.Wittgenstein, L. (1994) Filosofskie raboty [Philosophical works]. Translated from German. Pt. 1. Moscow: Gnozis. pp. 1-73.

10.Gol'din, V.E. (2002) [Speech in traditional rural culture]. Avanesovskie chteniya [Avanesov Readings]. Proceedings of the International Conference. Moscow: MAKS Press. pp. 77-79. (In Russian).

11.Cherneyko, L.O. (2014) Kul'tura rechi v svete etiki otvetstvennosti [Culture of speech in the light of the ethics of responsibility]. Trudy instituta russkogo yazyka im. V.V. Vinogradova - Proceedings of the V.V. Vinogradov Russian Language Institute.2-1. pp. 245-260.

12.Mechkovskaya, N.B. (2000) Metayazykovye glagoly v istoricheskoy Perspektive [Meta-language verbs in the historical perspective]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

13.Khoronenko, S.S. (2010) Verbal lexis with the meaning of message transfer to the addressee: semantic language and classification of a lexico-semantic group. Vestnik Polockogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya A: Gumanitarnye nauki. Filologicheskie nauki. Yazy- koznanie - Vestnik of Polotsk State University. Series A: Humanitarian Sciences. Linguistics. 7. pp. 166-175. (In Russian).

14.Chupryakova, O.A. & Safonova, S.S. (2016) Verbs of saying and thinking in the Russian dialect space of the Republic of Tatarstan: semantics and functioning. Filologiya i kul'tura - Philology and Culture. 1 (43). pp. 164-172.

15.Arutyunova, N.D. (1999) Rechepovedencheskie akty i istinnost' [Speech behavior acts and truthfulness]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

16.Arutyunova, N.D. (1999) Istina i etika [Truth and Ethics]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

17.Tolstaya, S.M. (2000) Slavyanskie paralleli k russkim verba i nomina dicendi [Slavic parallels to the Russian verba and nomina dicendi]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

18.Makeeva, I.I. (2000) Yazykovye kontsepty v istorii russkogo yazyka [Language concepts in the history of the Russian language]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

19.Baturina, T.M. (2009) Glagoly rechevoy deyatel'nosti v drevnerusskom zhitiynom tekste: funktsional'no-semanticheskiy aspekt [Verbs of speech activity in the Old Russian hagiographic text: a functional-semantic aspect]. Vestnik Volgogradskogo universiteta. Ser. 2. Yazykoznanie - Science Journal of Volgograd State University. Linguistics. 2 (10). pp. 38-42.

20.Tolstaya, S.M. (2002) Motivatsionnye semanticheskie modeli i kartina mira [Motivational semantic models and the picture of the world]. Russkiyyazyk v nauchnom osveshchenii. 1 (3). pp. 112-127.

21.Krasukhin, K.G. (2000) Slovo, rech', yazyk, smysl: indoevropeyskie istoki [Word, speech, language, meaning: Indo-European sources]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

22.Tolstaya, S.M. (2008) Prostranstvo slova: Leksicheskaya semantika v ob- shcheslavyanskoy Perspektive[The space of the word: Lexical semantics in the all-Slavic perspective]. Moscow: Indrik. pp. 15-49.

23.Arutyunova, N.D. (1999) Vtorichnye istinnostnye otsenki: pravil'no, verno [Secondary truth estimates: correct, right]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

24.Geertz, C. (2004) Interpretatsiya kul'tury [The interpretation of cultures]. Translated from English. Moscow: RoSSpEN.

25.Stepina, V.S. (ed.) (2001) Novayafilosofskaya enciklopediya: v 4 t. [New philosophical encyclopedia: in 4 vols]. Moscow: Mysl'.

26.Redfield, R. (1994) Maloe soobshchestvo: Krest'yanskoe obshchestvo i kul'tura [A small community: Peasant society and culture]. Translated from English. Otechestvennaya istoriya. 6. pp. 7-18.

27.Vendler, Z. (1985) Illokutivnoe samoubiystvo [Illocutionary suicide]. Translated from English. Novoe v zarubezhnoy lingvistike. 16. pp. 238-250.

Dictionaries

(V) Vorob'ev, B.D. (1999) Ot abaltusa do uglanchika, i kto takoy "yad": Slovar' sinoni- mov, kharakterizuyushchikh cheloveka [From abaltus to uglanchik, and who is yad: Dictionary of synonyms, characterizing a person]. Ekaterinburg: [s.n.].

(VS) Blinova, O.I. (ed.) (1998-2002) Vershininskiy slovar' [Vershininsky dictionary].Vols 1-7. Tomsk: Tomsk State University.

(D)Dahl, V.I. (1978) Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. (1880-1882) [Explanatory dictionary of the living Great Russian language: in 4 vols (1880-1882)]. Moscow: Russkiy yazyk.

(K)Koroleva, E.E. (2000) Dialektnyy slovar' odnoy sem 'i (Pytalovskiy rajon Pskovskoy oblasti) [Dialectal dictionary of one family (Pytalovsky District, Pskov Oblast)]. Parts 1-2. Daugavpils: Saule.

(L)Lyutikova, V.D. (2000) Slovar' dialektnoy lichnosti [Dictionary of a dialect personality]. Tyumen: Tyumen State University.

(MAS) Evgen'eva, A.P. (ed.) (1983) Slovar' russkogo yazyka: v 4 t. [Dictionary of the Russian language: in 4 vols]. Moscow: Rus. yaz.

(OSRYa) Vasmer, M. (ed.) (1974) Obratnyy slovar' russkogo yazyka [The reverse dictionary of the Russian language]. Moscow: Sovetskaya entsiklopediya.

(P) Preobrazhenskiy, A.G. (1910-1914) Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka: v 2 t. [Etymological dictionary of the Russian language: in 2 vols]. Moscow: Tip. G. Lissnera i

D.Sobko.

(RSS) Shvedova, N.Yu. (ed.) (1998-2007) Russkiy semanticheskiy slovar': Tolkovyy slovar', sistematizirovannyy po klassam slov i znacheniy [Russian semantic dictionary: Explanatory dictionary, systematized by classes of words and meanings]. Moscow: Azbukovnik.

(S) Gerd, A.S. (ed.) (2003-2004) Seliger. Materialy po russkoy dialektologii. Slovar': v 2 t. [Seliger. Materials on Russian dialectology. Dictionary: in 2 vols]. St. Petersburg: St. Petersburg State University.

(SAR) RAS.(2001) Slovar' Akademii Rossiyskoy. 1789-1794 [Dictionary of the Russian Academy. 1789-1794]. Vols 1-6. Moscow: MIKh.