Еще раз о русских словах свобода и воля

-- Они хотят открыть форточку для буржуазной "свободы" печати, причем они не видят, что тем самым они оживляют антисоветские элементы, усиливают их напор на диктатуру пролетариата и открывают дорогу для буржуазной "демократии". [Сталин. Международное положение и оборона СССР (1927)]

При этом свобода оставалась основополагающей ценностью в независимом дискурсе. Название радиостанции "Свобода", вещавшей на Советский Союз через шум глушителей, было выбрано совершенно не случайно. Тем самым слово свобода в целом сохранило и даже укрепило свой положительный ореол к концу коммунистического режима в СССР. Лишь изредка в нонконформистском дискурсе встречалось саркастическое употребление слова свобода, как в песне Александра Галича "Я выбираю свободу":

-- Я выбираю Свободу, / И знайте, не я один! / ...И мне говорит "свобода": / - Ну что ж, - говорит, - одевайтесь, / И пройдемте-ка, гражданин.

Напротив того, слово воля в традиционном значении было не характерно для языка советской пропаганды, а его производные, рисуя привольную жизнь в Советском Союзе, вообще игнорировали существование Гулага. Показательна известная цитата из песни "Широка страна моя родная..." на слова Василия Лебедева (Кумача): Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек.

В речи советских заключенных слово воля обозначало весь мир за пределами системы тюрем и концлагерей, и в таком употреблении отразилось традиционное представлении о воле как о внешнем, постороннем мире, находящемся снаружи. Не случайно слово воля в таком значении в основном употреблялось самими заключенными, а также говорящими, как бы становящимися на их "точку зрения"17. Особое место занимают производные вольный и жаргонное вольняшка, специфика которых состоит в том, что они обозначали вольнонаемных сотрудников тюрем и концлагерей в их противопоставлении не только заключенным, но и сотрудникам, находящимся на службе в "органах". Поэтому значение этих слов не эквивалентно значению прилагательного свободныйОб этом упоминает А. Вежбицкая (Wierzbicka 1997: 145). В "Раковом корпусе" Солженицына врач Лев Леонидович, сообщивший больному Костоглотову, что побывал там, где вечно пляшут и поют, на вопрос последнего: "И по какой же статье?" - отвечает: Я - не по статье. Я - вольный был. В опубликованных переводах этой реплики на иностранные языки не отражена специфика русского слова вольный в данном типе употребления (слово прямолинейно переводится словами со значением `свободный').

Ср. два английских и французский переводы:

"They didn't get me for anything. I was a free man. I just worked there." [Nicholas Bethell & David Burg]

"No charge. I was a free man." [Rebecca Frank]

Non, je n'йtais pas condamnй. J' йtais libre. [A. et M. Aucouturier, L. et G. Nivat, J.-P. Sйmon].

При этом, поскольку, как уже говорилось, в языке советской пропаганды слово воля практически не встречалось, при необходимости обозначить "волю" в ее противопоставлении "местам заключения" в официальном дискурсе использовалось слово свобода. Так, приговор к заключению в тюрьму или концлагерь официально назывался лишением свободы. В 1930-е в "местах заключения" в качестве "средства наглядной агитации" использовались плакаты с лозунгом "На свободу с чистой совестью". Такое словоупотребление изредка проникало и в речь заключенных, но в целом оставалось для них нехарактерным. Следующая цитата из воспоминаний Ирины РатушинскойНа нее мне указала И.Б. Левонтина. обращает на себя внимание необычностью употребления слова свобода вместо ожидаемого воля:

-- Законный вопрос: что в этой книге - правда, а что - художественный вымысел? Отвечаю сразу: вымыслу в этой книге места нет. У меня бы просто не хватило фантазии. Изменены только некоторые имена - не моих соузниц и не наших палачей, но тех людей, что нам сочувствовали и потихоньку помогали: почти всех уголовников, надзирательниц, некоторых офицеров. Так надо, чтобы с ними не расправился КГБ. По той же причине в нескольких местах изменена хронология событий: тогда невозможно понять, какими все-таки способами мы держали связь со свободой.

Здесь уместно остановиться на использовании слов свобода и воля и их производных в романе Александра Солженицына "В круге первом", в котором противопоставление свободы и воли играет текстообразующую рольНекоторые наблюдения на этот счет содержатся в моей статье [Шмелев 2013]..

Что касается до слова вольняшка и его производных, они использовались в речи заключенных преимущественно в ироническом ключе. Приведем примеры из романа Александра Солженицына "В круге первом":

— по вольняшечьему недомыслию

— доверчивых лопоухих вольняшек

— ...только зэк наверняка имеет бессмертную душу, а вольняшке бывает за суетою отказано в ней.

— преуспевающих, близоруких, не тертых, не битых вольняшек

Нейтральное слово вольный использовалось как относящееся к воле в ее противопоставлении Гулагу: просто вольные, а также вольные служащие, вольные сотрудницы, вольная уборщица, вольная девушка, вольный дежурный, вольная библиотека, "вольная" одежда и т.п. "Традиционные" употребления (такие как вольный ветер) являются в речи заключенных исключениями и тоже могут предполагать иронию, как в следующем высказывании одного из персонажей романа "В круге первом":

-- Честное слово, как будто вольный ветер подул! Пересылки! этапы! лагеря! движение!

На этом фоне в романе выделяется использование слова вольный с непосредственной отсылкой к пушкинской эпохе в словах Нержина:

-- Вот именно этого вида счастья - мужского вольного лицейского стола, обмена свободными мыслями без боязни, без укрыва - этого счастья ведь не было у нас на воле?

Здесь многое обращает на себя внимание: и слово вольный в "пушкинском" смысле (предполагающем, едва ли не в первую очередь, обмен свободными мыслями без боязни), и особенно то, что такая вольность прямо противопоставляется воле, поскольку на воле она невозможна.

Подлинной, духовной свободы на воле нет и быть не может. В частности, тюремщики сами несвободны. Отсутствие свободы на воле связано с повсеместно господствующим страхом: человек боится лишиться свободы и сам себя ее лишает. Здесь действует общий закон: пока человеку есть что терять, он не может чувствовать себя свободным. Зато в заключении он снова обретает свободу, поскольку бояться ему больше нечего:

— особенный тюремный лютый спор, каких не могло быть на воле с господствующим единым мнением власти

— ...только в тюрьме, а не на семейной воле, мужчина так свободен в мыслях, не связан в поступках и готов к жертвам!

Но выясняется, что и в тюрьме, а особенно на привилегированной "шарашке", человеку есть что терять. А поскольку кругом стукачи, выясняется, что подлинной свободы нет и здесь. Отсюда недоумение, выраженное (правда, по другому поводу) Прянчиковым:

Отсутствие подлинной свободы уподобляет шарашку воле, и не случайно сделанное в романе вскользь замечание о вольных условиях шарашки.

Однако оставалась надежда обрести свободу хотя бы в каторжном лагере, где терять будет уж точно нечего. Эта надежда была жива и у Нержина, и у Хороброва (обоих отправляли в каторжный лагерь):

— ...едучи в лагерь, Нержин и сам ощущал, что возвращается к важному элементу мужской свободы: каждое пятое слово ставить матерное.

-- В каторжный так в каторжный (...) Может, хоть там свобода слова, стукачей нет.

Здесь обнаружилась другая сторона упомянутого выше закона: да, пока человеку есть что терять, он не может чувствовать себя свободным, но:

— человек, у которого вы отобрали все - уже не подвластен вам, он снова свободен.

Итак, мы видим, что для романа "В круге первом" чрезвычайно важным оказывается различение воли и свободы. Понятно, что это различие чрезвычайно трудно отразить в переводах на языки, в которых нет лексических средств для разграничения `свободы' и `воли'. Показательно, что в английском переводе этого романа, выполненном Г. Виллетсом, выражение на воле обычно переводится просто как outside, и это можно рассматривать как некоторую попытку передать рассматриваемое разграничение средствами английского языкаКак уже говорилось, в английском языке, в отличие, скажем, от французского и немецкого, тоже есть два слова для выражения смысла `свобода', проанализированные А. Вежбицкой [Wierzbicka 1997: 129--138]: freedom и liberty. Однако соотношение между ними и связанные с ними ассоциации совсем иные, нежели у слов свобода и воля, и поэтому их противопоставление никак не может помочь в передаче противопоставления свободы и воли.. Существо различия состоит в том, что если воля целиком относится к внешним обстоятельствам и противопоставлена заключению, то свобода же по самому своему существу может быть только внутренней.

Впрочем, само понятие "внутренней свободы" в условиях тоталитарного гнета может интерпретироваться по-разному. Возражая Семену Телегину (псевдоним Герцена Копылова), высказавшемуся в том духе, что даже при внешнем подчинении насилию можно сохранять независимость мысли и в этом и заключается внутренняя свобода, Александр Солженицын писал:

-- ...если шиш, показываемый тайно в кармане, есть внутренняя свобода, - что же тогда внутреннее рабство? Мы бы все-таки назвали внутренней свободой способность и мыслить и действовать, не завися от внешних пут, а внешней свободой - когда тех пут вовсе нет.

И продолжал, полемизируя с пониманием "внутренней свободы" в статье Телегина:

-- А может быть и психиатры института Сербского той же "тройной моралью" живут и гордятся своею "внутренней свободой"?

Разграничение внешней и внутренней свободы оказывается ключевым для нонконформистского дискурса советского времени. При этом по отношению к внешней свободе остается в силе парадокс, всплывший в споре Вас. Розанова и Владимира Соловьева: внешняя свобода желанна, поскольку мучительна внешняя несвобода, но сама по себе она нужна лишь постольку, поскольку позволяет реализовать наше призвание, вытекающее из внутренней свободы. Снова можно цитировать Солженицына:

-- Сама по себе безграничная внешняя свобода далеко не спасает нас. Интеллектуальная свобода - очень желанный дар, но как и всякая свобода - дар не самоценный, а - проходной, лишь разумное условие, лишь средство, чтобы мы с его помощью могли бы достичь какой-то другой цели, высшей.

И Солженицын подробно развивает эту мысль:

-- Внешняя свобода сама по себе - может ли быть целью сознательно живущих существ? Или она - только форма для осуществления других, высших задач? Мы рождаемся уже существами с внутреннею свободой, свободой воли, свободой выбора, главная часть свободы дана нам уже в рождении. Свобода же внешняя, общественная - очень желательна для нашего неискаженного развития, но не больше как условие, как среда, считать ее целью нашего существования - бессмыслица. Свою внутреннюю свободу мы можем твердо осуществлять даже и в среде внешне несвободной.

Отсюда вывод:

-- Главная часть нашей свободы - внутренняя...

Свобода и самоограничение

Тем самым возникает у Солженицына интересное и отчасти парадоксальное сближение свободы и "самостеснения" - прямо вопреки характерному для русской языковой картины мира противопоставлению свободы и тесноты. Однако важно, что речь идет не о внешнем притеснении, а именно о добровольном самоограничении, самостеснении:

-- После западного идеала неограниченной свободы, после марксистского понятия свободы как осознанно-неизбежного ярма, - вот воистину христианское определение свободы: свобода - это самостеснение! самостеснение - ради других!

Таким образом, общее положение, согласно которому свобода невозможна без каких-то ограничений, дополняется у Солженицына тезисом, что важнее всего самоограничение:

-- Исходные понятия - частной собственности, частной экономической инициативы - природны человеку, и нужны для личной свободы его и нормального самочувствия, и благодетельны были бы для общества, если бы только... если бы только носители их на первом же пороге развития самоограничилисъ, а не доводили бы размеров и напора своей собственности и корысти до социального зла, вызвавшего столько справедливого гнева, не пытались бы покупать власть, подчинять прессу.

Само слово самоограничение не было изобретено Солженицыным: оно встречалось и ранее у самых разных авторов, хотя обычно не связывалось с понятием свободы. Впрочем, идея, что подлинная, духовная свобода реализуется через самоограничение, высказывалась и до Солженицына. Ср. цитату из записных книжек Достоевского:

-- Самоограничение и воздержание телесное для свободы духовной, в противоположность материальному обличению, беспрерывному и безграничному, приводящему к рабству духа.

Интересно в связи с этим замечание Зинаиды Гиппиус (в статье, опубликованной под псевдонимом Антон Крайний), в котором она прямо противопоставляет свободе "свободность", отрицающую всякое самоограничение. Примечательно, что эту "свободность" она видела в Вас. Розанове, который, как мы помним, довольно скептически отзывался о свободе (...разве это то, что нужно человеку?):

-- ...слова самого большого "свободника" (в русском смысле), меньше всего "гражданина", - Розанова. Такая "свободность" понятна (...). В Розанове была ее квинтэссенция. Но от нее, в разбавленном виде, еще не отделались никакие русские люди, даже самые "общественные". И принимают эту "свободность" - за свободу. Розанов абсолютно не был способен ни на какое самоограничение. Свободу его "слова" ограничивала заботливая цензура, а вопроса о "свободе правды", которую внешние рамки почти не могут сдерживать, - этого вопроса Розанов бы даже не понял.

Многочисленные примеры из НКРЯ также связывают свободу или освобождение с самоограничением.

Итак, связь свободы с самоограничением, отличающая ее от воли, проявляется в том, что человек, получивший свободу, может сам установить себе определенные нормы поведения и следовать им, тогда как человек на воле не способен даже к разумному самоограничению.

После статьи Солженицына "Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни" мысль о самоограничении как необходимом условии свободы получила популярность и транслируется самыми разными людьми (со ссылкой на Солженицына или без ссылки). Вот цитата из повести Фазиля Искандера "Поэт":

-- Свободный человек - это человек, чуткий к свободе другого и потому непринужденно самоограничивающийся. Это непринужденное самоограничение и есть вещество свободы.

Из интервью Игоря Золотусского:

-- Свобода слова зависит от внутренней свободы человека. Подлинная свобода - это самоограничение. Это когда можешь сказать плохому в себе "нет" и лишь хорошему - "да".

Свобода и воля в постсоветское время

В позднесоветское и постсоветское время, когда Гулаг перестал пронизывать всю жизнь, рассмотренное значение слова воля стало сходить на нет (продолжая, разумеется, использоваться в воспоминаниях, художественной литературе и т.п.); тем самым у слова воля актуальными остались только значение `желание' и связанное с ним значение `способность добиваться цели' (сильная воля). Что же касается до слова вольный, то в последнее время в какой-то степени возродилось его старое значение, восходящее к "пушкинской" эпохе. Так, вновь образованное Вольное историческое общество названо так с очевидной отсылкой к словоупотреблению пушкинского времени. Прилагательное вольный в названии указывает на независимость от насаждаемых в современной России взглядов на историю и связанных с ними ограничений и одновременно содержит коннотацию, характерную для данного типа слово употребления, - `выражающий критическое отношение к власти'.

Заметим, что в постсоветское время в "антилиберальном" дискурсе все чаще стали появляться тексты, ставящие под сомнение свободу как безусловную ценность. Впрочем, и в текстах такого рода чаще всего говорится о "ложной свободе", о подделке, об использовании слова свобода в манипулятивных целях; слово свобода ставится в кавычки. Просто говорить о "ненужности" свободы авторы таких текстов в большинстве случаев все же не решаются. Приведем несколько выдержек из статьи с характерным названием "Это ЛЖИВОЕ слово - СВОБОДА" (http://nabat-alarm.narod.ru/svoboda.htm):

-- Свобода передвижения на автомобиле без правил дорожного движения (по встречной полосе, например), как правило - приводит к трагическим последствиям. Свобода делать полезные дела или свобода вредительства, свобода объективной информации или свобода лжи и мерзости - все это разные виды свободы. Свобода слова, ставшая свободой обманов, клеветы, оскорблений, насмешек и глумления, в частности, ведет к деформации общественного сознания, к оболваниванию людей, к искажению их представления о действительности, к обидам, конфронтации и даже к реальным войнам с гибелью множества людей.

-- "Свободные цены" - наглядный грабеж населения, которое, например, в расплодившихся аптеках вынуждено "свободно" переплачивать вдвое-втрое (наценка 100--200%) за необходимые для жизни и здоровья препараты - т.е. в 2--3 раза больше цены производства лекарства вместе со всеми накладными расходами!

-- Свобода внешнеэкономической деятельности, впрочем, спасла народ от повального вымирания, поскольку импорт продуктов наполовину обеспечил население едой; однако эта же свобода содействовала гигантскому ограблению и без того разоренной страны: воровской вывоз ценностей и капитала из России за последние 10 лет оценивается в среднем в полтриллиона долларов.

Мы видим, что слова свобода и свободный в тексте этой статьи часто ставятся в кавычки, а даже когда кавычек нет, по смыслу очевидно, что автор не считает то, о чем он говорит, подлинной "свободой". Здесь он вполне наследует советской традиции называть мнимыми "буржуазные свободы". Но показательно, что и в таком типе дискурса приходится считаться с положительным ореолом слова свобода: "мнимая" свобода противопоставляется свободе подлинной, которая остается важной ценностью.

Итак, как мы убедились, слово свобода обладает в русском языке чрезвычайно высоким ценностным статусом, причем в самых разных типах дискурса. В качестве негативно окрашенного это слово может использоваться лишь в абсолютно маргинальных текстах или в составе отдельных устойчивых выражений (таких, как свобода нравов). Хотя значение этого слова довольно сложно, однако оно обладает для обычных носителей русского языка некой непосредственной очевидностью. При этом слово свобода понимается более или менее одинаково и в обиходном употреблении, и в метафизических контекстах (хотя, разумеется, существуют многочисленные философские спекуляции на тему свободы). Поэтому слово свобода заслуженно занимает место ключевого концепта либерального дискурса. Напротив того, слово воля имеет ряд ограничений и не столь однозначно положительно окрашено.

Вместо заключения: свобода и воля в переводных текстах

То, что перевод слов свобода и воля на языки, в которых нет соответствующего противопоставления, может в определенных случаях вызывать затруднения, понятно само собою (ср. Шмелев 2013: 135). При этом следует учитывать, что иногда давление русского оригинала приводит к тому, что перевод нарушает какие-то не слишком очевидные закономерности языка-рецептора. Так, в "Казаках" Льва Толстого обнаруживаем следующий пример:

-- ...совершенно новое для него чувство свободы от всего прошедшего охватывало его...

А. Вежбицкая привела этот пример и передала смысл выделенного сочетания как liberation from the past, отметив, что перевод *freedom from the past невозможен (Wierzbicka 1997: 139). Однако в опубликованном переводе Луизы и Эйлмера Мод использовано именно сочетание quite a new feeling of freedom from his whole past.

Любопытно, однако, проследить, как слова свобода и воля употребляются в переводах на русский язык, чем бывает обусловлен выбор переводчика. Исходной точкой анализа может служить положение, согласно которому переводные эквиваленты лингвистической единицы, извлеченные из реальных текстов, могут рассматриваться как источник сведений о ее семантике. Этот подход представляется особенно эффективным, когда мы имеем дело с лингвоспецифичными словами. Переводы на русский язык даже более показательны в этом отношении: появление лингвоспецифичного слова в переводном тексте чаще всего отражает "наивный" выбор слов как часть "естественной" языковой деятельности.

Стандартным переводом для европейских аналогов свободы и воли служит слово свобода. Это отвечает ощущению, эксплицированному целым рядом русских авторов, что именно свобода более всего соответствует европейским аналогам. В частности, именно свобода регулярно используется в переводах с английского языка как для freedom, так и для liberty (разумеется, за исключением устойчивого оборота to take the liberty, который чаще всего передается как взять на себя смелость или позволить себе). Появление в переводе слова воля оказывается маркированным, так что выявление таких случаев и установление мотивов, которыми предположительно мог руководствоваться переводчик может способствовать проверке и, возможно, уточнению результатов анализа этого слова, проведенного без обращения к параллельным корпусам.

При беглом взгляде на материал параллельных подкорпусов НКРЯ (англорусского и французско-русского) мы обнаруживаем, что результаты проведенного анализа вполне согласуются с корпусными данными. Так, в переводных текстах о воле часто говорится, когда речь идет о том, что кто-то находился в замкнутом пространстве (чаще всего насильно удерживаемый там) и получил возможность оказаться вне этого пространства и идти куда угодно. Характерные обороты - выйти на волю, вырваться на волю, отпустить на волю, вывести на волю. Однако детальный анализ использования слов свобода и воля в переводах - дело будущего.

1. Арутюнова Н.Д. Воля и свобода // Логический анализ языка. Космос и хаос: концептуальные поля порядка и беспорядка. М.: Индрик, 2003. С. 73--99. [Arutyunova, N.D. (2003). Russian words for `freedom'. In Arutyunova, N.D. (ed.) Logical analysis of language: conceptual fields of order and disorder. Moscow: Indrik, 73--99. (In Russ.)]

2. Гура А.В. Воля // Славянские древности: этнолингвистический словарь. Т. 1. М.: Междунар. отношения, 1995. С. 428--230. [Gura, A.V. (1995). A Russian word for `freedom'. In Slavic antiquities: ethnological dictionary, 1. Moscow: Mezhdunar. otnosheniya, 428--230. (In Russ.)]

3. Кошелев А.Д. К эксплицитному описанию концепта "свобода" // Логический анализ языка. Культурные концепты. М.: Наука, 1991. С. 61--64. [Koshelev, A.D. (1991). The concept of freedom explicated. In Arutyunova, N.D. (ed.) Logical Analysis of Language. Cultural Concepts. Moscow: Nauka, 61--64. (In Russ.)]

4. Топоров В.Н. Об иранском элементе в русской духовной культуре // Славянский и балканский фольклор. М.: Наука, 1989. С. 23--60. [Toporov, V.N. (1989). The Iranian element in the Russian spiritual culture. In Tolstoi, N.I. (ed.) Slavic and Balkan folklore. Moscow: Nauka, 1989, 23--60. (In Russ.)]

5. Топорова Т.В. Семантическая структура древнегерманской модели мира. М.: Радикс, 1994. [Toporova, T.V. (1994). The semantic structure of ancient German world model. M.: Radiks. (In Russ.)]

6. Урысон Е.В. Еще раз о СВОБОДЕ и ВОЛЕ // Сокровенные смыслы. Слово. Текст. Культура. Сборник статей в честь Н.Д. Арутюновой. М.: Языки славянской культуры, 2004а. С. 694--703. [Uryson, E.V. (2004a). SVOBODA and VOLYA revisited. In Apresjan, Ju.D. (ed.) Hidden meanings. Word. Text. Culture. Festschrift to honor N.D. Arutyunova. Moscow: Yazyki slavyanskoi kul'tury, 694--703. (In Russ.)]

7. Урысон Е.В. СВОБОДА 1.1, ВОЛЯ 4.1 // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М.: Языки славянской культуры; Wiener slawistischer Almanach, 20046. С. 1003-- 1007. [Uryson, E.V. (2004b). Russian words for `freedom'. In Apresjan, Ju.D. (ed.) New Explanatory Dictionary of Russian. Moscow: Yazyki slavyanskoi kul'tury; Wiener slawistischer Almanach, 1003--1007. (In Russ.)]

8. Шмелев А.Д. Лексический состав русского языка как отражение "русской души" // Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М.: Школа "Языки русской культуры", 1997. С. 481--495. [Shmelev, A.D. (1997). Russian lexicon as a reflection of the "Russian soul". In Bulygina, T.V. & Shmelev, A.D. (1997). Linguistic conceptualization of the world (viewed through the Russian grammar). Moscow: Shkola "Yazyki russkoi kul'tury", 481--495. (In Russ.)]

9. Шмелев А.Д. "Широта русской души" // Логический анализ языка: Языки пространств. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 357--367. [Shmelev, A.D. (2000). "Broad Russian soul". In Arutyunova, N.D. & I.B. Levontina (eds) Logical analysis of language: Languages of space. Moscow: Yazyki russkoi kul'tury, 357--367. (In Russ.)]

10. Шмелев А.Д. В поисках мира и лада // Логический анализ языка. Космос и хаос: концептуальные поля порядка и беспорядка. М.: Индрик, 2003. С. 54--72. [Shmelev, A.D. (2003). In search of peace and harmony. In Arutyunova, N.D. (ed.) Logical analysis of language: conceptual fields of order and disorder. Moscow: Indrik, 54--72. (In Russ.)]

11. Шмелев А.Д. Частица там как маркер "несущественной детали" // Язык как материя смысла. Сб. статей к 90-летию академика Н.Ю. Шведовой. М.: Азбуковник, 2007. С. 208--216. [Shmelev, A.D. (2007). The particle tam as a marker of an unimportant detail. In M.V. Lyapon (ed.) Language as a matter of meaning. Festschrift in honor of N. Yu. Shvedova 90h birthday. Moscow: Azbukovnik, 208--216. (In Russ.)]

12. Шмелев А.Д. Историческая память слова в прозе Александра Солженицына: мир и воля // Солженицынские тетради. Вып. 2. М.: Русский путь, 2013. С. 115--135. [Shmelev, A.D. (2013). The historical memory of words in the prose of Aleksanrdr Solzhenitsyn: The Russian words mir and volia. Studying Solzhenitsyn. Issue 2. Moscow: Russkii put', 115--135. (In Russ.)]

13. Milner-Gulland, Robin R. (1997). The Russians. Oxford; Malden, MA: Blackwell publishers. Offord, Derek (1986). The Russian Revolutionary Movement in the 1880s. Cambridge: Cambridge University Press.

14. Stockdale, Melissa (1999). The Constitutional Democratic Party. In Geifman, Anna (ed.) Russia under the last tsar: opposition and subversion, 1894--1917, Malden, MA: Blackwell Publishers Ltd, 164--169.

15. Wierzbicka, Anna (1997). Understanding Cultures through their Key Words: English, Russian, Polish, German, and Japanese. Oxford: Oxford Univ. Press.

16. Wierzbicka, Anna (2006). English: Meaning and culture. Oxford: Oxford Univ. Press.

17. Yarmolinsky, Avrahm (1956). Road to Revolution: A Century of Russian Radicalism. New York: Macmillan.

Размещено на Allbest.ru