Наименования нечистой силы в русских проклятиях

Размещено на http://www.allbest.ru/

Наименования нечистой силы в русских проклятиях

Е.Л. Березович

О.Д. Сурикова

Аннотация

лингвистический демоним злоречение

Проводится лингвистический анализ демонимов, фигурирующих в составе русских проклятий и отсылов: определяется идеографический состав мифологических персонажей в текстах злоречений, выделяются способы их номинации, среди которых важную роль играет эвфемистический. Устанавливаются основные механизмы эвфемизации: местоименная замена, фонетическая эвфемизация, использование заимствованных слов и субстантивированных характеристик и т.д. Осуществляется этимологический и семантико-мотивационный анализ ряда «темных» слов.

Ключевые слова: русская диалектная лексика, проклятия, семантическая реконструкция, этимология, вербальная магия, лингвопрагматика, народная религия, демонимия.

Names of Evil Spirits in Russian Imprecations

Keywords: Russian dialect vocabulary, imprecations, semantic reconstruction, etymology, verbal magic, lingua-pragmatics, folk religion, demonymy.

Annotation

The work continues the authors' series of articles devoted to the study of the vocabulary of Russian imprecations. It is aimed at the study of demonyms that are used in imprecations. The article is based on the material of Russian dialect vocabulary, the authors use the maximum number of dialect dictionaries available today, dialectal archives, primarily the lexical files of The Dictionary of Dialects of the Russian North and of the Toponymic Expedition of the Ural University. For the most part, the fieldwork material used in the article is published for the first time. The authors identify the nominations of evil spirits which are mentioned in imprecations and establish how often this happens, indicate the reasons for such preferences of the speaker; identify the features of demonyms in terms of the motives of nomination and mechanisms of euphemization. From an ideographic point of view, the “pantheon” of imprecations is rather poor: these texts mostly mention chort and leshy (in the dialects of the Russian North and in the affiliate dialects), they mention other demons (vodyanoy, domovoy, etc.) much less often. This is due to the fact that the speaker tries to mention the most dangerous and effective evil forces, not the numerous “minor” demons. Ideographic scarcity is compensated by the variety of ways of a demon's nomination. They are: direct speech (direct mention of the name of the spirit, cf. chort, leshy, vodyanoy, etc.); numerous euphemistic substitutions--phonetic (leman, lekhman, leshmak instead of leshy), pronominal (etot `this', tot `that', ikhman < ikh `their' instead of chort, leshy); loanwords (vergoy < Finnish verkanen, Karelian verka, verga `chort', keremet' < Chuvash kiremet `evil spirit', laytay < Buryat layaty `sly, sneaky', and others instead of chort), external (koryavyy `crooked', chyornyy `black', zelyonyy `green' instead of chort) and behavioral (lyutyy `fierce', likhoy `dashing', okayannyy `cursed', nalyotnyy `blown in' instead of chort) characteristics of a demon, etc. The desire to euphemize demonyms as part of malevolence is associated with the danger and obscenity of cursing. It becomes especially effective and destructive when falling into the context of imprecations, which are tabooed themselves. People believe that cursing is dangerous both for the addressee and for the author of the malevolence, even the use of profanity is more preferable than calling evil spirits by name. Among other things, the authors of the article present motivational solutions for a number of etymologically undetermined lexemes that appear in the formulas of imprecations as names of evil spirits: mosyak, osheyonok, chyokish, poksha, etc.

Нечистая сила - эталонный «персонаж» проклятий. Тексты этого жанра, подразумевающие «пожелание бед и несчастий в адрес конкретного лица» [1. С. 286] в виде устойчивых словесных формул, имеют четкую смысловую структуру, одним из главных компонентов (актантов) которой является актор. Актор - это существо (предмет, явление), которое упоминается в злопожелании в качестве воплощения злых и деструктивных сил и которое, по мысли автора проклятия, должно причинить вред проклинаемому. Смысловую позицию актора могут занимать обозначения:

смерти и ее атрибутов: влг. Прах тебя дери [2. Т. 31. С. 70];

опасных животных: смол. Задёргай те волк [Там же. Т. 10. С. 52];

природных стихий: волгогр. Гроза тебе в бок [3. С. 122];

беды, несчастья, напастей: курск. Причйна те побей [2. Т. 32. С. 61];

инородцев: новосиб. Уведи (кого) татар [4. С. 195];

угрожающих орудий, инструментов: перм. Кол в хайло [5. Т. 1. С. 403];

персонифицируемого топоса: новг. Омут возьми [6. Т. 4. С. 200] и др.

Однако чаще всего в роли вредоносного субъекта проклятий выступают болезни и представители нечистой силы: об этом свидетельствуют не только наши собственные наблюдения, но и данные, полученные В.А. Чередник [7], И.В. Козельской [8], Л.Н. Виноградовой [9]. Судя по всему, доминирование соответствующих типов лексики при заполнении позиции актора характерно не только для русской, но и вообще для славянской традиции злопожеланий. Такое положение дел легко объяснимо: мифологические персонажи и болезни традиционно воплощают «прототипический» образ вредоносного субъекта - активного, динамичного, обладающего собственной злой волей или выполняющего злую волю третьего лица.

При этом интересно, что, при сравнительно близкой частотности злопожеланий с упоминанием болезней и представителей нечистой силы, идеографическое разнообразие наименований недугов в проклятьях существенно выше, чем «арсенал» демонов, о которых идет речь в таких текстах (имеются в виду не многочисленные наименования персонажей одного и того же типа (домовой, леший etc.), а собственно типы «базовых» персонажей). Названия болезней в проклятиях делятся на несколько обширных групп, объединенных на основании сходства симптоматики, - это внешние раны (ср., например, курск. Нор тебя изныряй! [2. Т. 21. С. 278], где нор - `язвина на теле, особенно глубокая, подкожная' [10. Т. 2. С. 1440-1441]), кожные болезни (без указ. м. Чтоб те восса села [2. Т. 5. С. 145], где восса - `болезнь кожи, сопровождающаяся зудом (лишай, экзема, чесотка)' [Там же]), острые болевые симптомы (ряз. Колота тебя возьми [Там же. Т. 14. С. 178]), лихорадка (арх. Чтоб тебя вёшница трясла! [Там же. Т. 4. С. 224], где вёшница - `весенняя лихорадка, лихорадка' [Там же]), психические и нервные недуги (ворон. А как бы тебя молоденская перекосила [Там же. Т. 18. С. 221], где молодёнская - `болезнь, сопровождающаяся припадками; родимчик (обычно у младенцев и беременных женщин)' [Там же]) и т.д. (подробно о наименованиях болезней в проклятиях см. нашу статью [11]). На этом фоне демонический «пантеон» проклятий весьма скуден и включает нескольких основных, как правило наиболее известных, зловредных персонажей, в первую очередь черта и лешего. Описанию этого пантеона и будет посвящена настоящая статья, продолжающая наше исследование лексики русских проклятий (см. предыдущие статьи цикла: [11-16]). Мы установим, какие представители нечистой силы упоминаются в проклятьях и как часто это происходит, попытаемся обозначить причины таких «предпочтений» субъекта речи; выявим особенности демонимов с точки зрения мотивов номинации и задействованных при их создании механизмов эвфемизации; предложим трактовку некоторых «темных» с мотивационной точки зрения лексем.

О нечистой силе в проклятиях уже писала Л.Н. Виноградова: в ее статье «“Отсылка к нечистой силе” - общеславянский мотив проклятий» [9] в этнолингвистическом ключе и на материале всех славянских традиций проанализированы преимущественно фольклорные данные (в основном с позиций сюжетики и мотивологии текстов). Эту проблему в своем диссертационном исследовании затрагивала также И.В. Козельская [8], которая работала преимущественно с орловскими говорами - и с весьма ограниченным количеством диалектных источников. Мы обращаемся к этой теме снова, очертив проблематику и рамки исследования лингвистическим ракурсом и собственно русским материалом, извлеченным из максимально доступного на сегодняшний день числа диалектных словарей (как сводных, в том числе [2], так и региональных) и полевых картотек (в первую очередь из картотеки «Словаря говоров Русского Севера» [17] и лексической картотеки Топонимической экспедиции Уральского университета [18]), при этом упор мы делаем именно на полевой диалектологический материал, который зачастую впервые вводится в научный оборот.

Одной из особенностей функционирования демонимии в злопожеланиях является ее высокая активность в таком близком к проклятиям жанре, как отсылки. Л.Н. Виноградова даже предлагает считать последние разновидностью проклятий, по крайней мере, видит целесообразность в том, чтобы анализировать их вместе: «...во всех славянских традициях отмечается тенденция причислять к жанру проклятий бранные выражения в виде формул-отсылок (“Иди ты к черту!” <...>), которые функционируют наряду с оптативными конструкциями типа “Чтоб тебя черти побрали!”» [9. С. 49-50]. С этим трудно спорить, особенно учитывая тот факт, что в восприятии носителей традиционной картины мира оба вида речевых актов - проклятия и отсылки - могут иметь одинаковые (самые серьезные) перлокутивные эффекты, ср.: влг. «А как скажут раньше “Лешачина тебя понеси”, - он и унесёт» [19. Т. 4. С. 39], прикам. «Он ведь и девку уносил в Тамбов. Вот, видимо, излешакал её кто, сказал: “Иди ты к лешему”. Вот ее живую-то и унёс» [20. Т. 1. С. 281], краснояр. «Да повяди тебя леший! - мать-то ей сказала. Ить ушла девка да до сих пор нету! Искали вязде, всем сельсоветом, всем миром, и нигде не нашли. Проклинать нельзя, ругаться нельзя» [21. Т. 3. С. 324]. По этим причинам в настоящей статье мы будем рассматривать оба указанных вида речевых актов.

¦к-к-к

Итак, названия нечисти в проклятиях, как уже было сказано, не дают большого идеографического разнообразия. Это можно связывать с тем, что субъект речи стремится включать в проклятия упоминания о самой опасной и действенной нечистой силе, а не о многочисленных «мелких» демонах. На такой выбор работает также предельная экспрессия, свойственная проклятиям, умноженная на семантическую диффузность наименований демонов: как известно, одним и тем же словом нередко называются разные по функциям «нечистики», даже столь противоположные, казалось бы, по локусам «проживания», как домовой и леший, ср. многочисленные примеры типа влг. ботаманушко `домовой, леший' [2. Т. 3. С. 130], олон. другая половина `по суеверным представлениям - домовой или леший' [Там же. Т. 8. С. 210] и т.п. По этим причинам для большой группы проклятий с демонимами невозможно установить «видовую принадлежность» персонажа: так, в составе формулы Шут его бери выступает слово шут, которому В.И. Даль дает такую дефиницию: `всякая нежить, домовой, леший, водяной, шутовка, водява; лопаста, русалка' [10. Т. 4. С. 650]. Подтверждением сказанному служат те случаи (правда, нечастые), когда в проклятиях выступает собственно сочетание нечистая сила или слово нечистый, нечистая, ср. новг. Побери нечистая сила [6. Т. 4. С. 571], пск. Чтоб тебя нечистая побрала, Нечистый обдери [22. Т. 21. С. 293, 295], вят. Нечистой тебя возьми [23. Т. 6. С. 243], пск. Пусть хоромы нечистый растрясёт (кому) [24. С. 79].

При всем сказанном просматриваются тенденции, определяющие попадание в проклятия наименований представителей разных разрядов демонимов. Поданный ниже материал не является исчерпывающим, но позволяет показать закономерности «расстановки сил».

Чёрт

Разумеется, чаще всего в проклятиях фигурирует черт. Как известно, черт «в народной демонологии трактуется неоднозначно: как воплощение нечистой силы вообще и - как особый мифологический персонаж с индивидуальным набором признаков» [25. С. 519]. Мощная экспрессия, являющаяся условием, спутником и результатом произнесения проклятий, определяет использование в проклятиях преимущественно первой ипостаси черта - образа обобщенного представителя нечистой силы.

Конечно, чаще всего встречается собственно слово черт: простореч. Чёрт бы (кого) взял (унёс): «Женщина одна укладывала ребенка. Он кричит и кричит. Она его качала в зыбке, а он все плачет и плачет. Она вышла из терпения: Чёрт бы тебя взял! Он и замолчал. Она глянула, а в зыбке головешка лежит» (влад.), «А то было: теща прокляла зятя: Чёрт бы тебя унёс бы! Зять ушел. Да так и сейчас нет» (новг.) [26. С. 548, 559], арх. Дави (кого) чёрт [27. Т. 10. С. 212], арх. Уйди ты к цёрту водерень <прочь> [Там же. Т. 4. С. 154], пск. Дворй тебе чёрт, ср. пск. дворйть `принимать гостей' [22. Т. 8. С. 156], орл. Чёрт тебе в живот [8. С. 223], новг. Хоть бы тебя черти семеро побрали [2. Т. 37. С. 151], влг. Побери тебя черти семеры [6. Т. 4. С. 387], твер. Тысяча тебе чертей [28. С. 580], яросл. Чтобы тебя (его, их, вас и т.д.) черти скрали [29. Т. 10. С. 62], ср.-урал. Чёрт его (её) бей [30. Т. 7. С. 27], костр. Сто чертей тебя понеси [18] и мн. др. Отметим такую деталь: именно слово черт в проклятиях нередко употребляется в форме множественного числа или с числительными, указывающими на неопределенное множество, в то время как для других обозначений представителей нечисти такие словоупотребления либо несвойственны, либо редки. Это связано с мотивом множества, большого количества, который присутствует в языковом образе черта, ср. осточертеть, чертова уйма, до черта и пр. (об этом мотиве см. в [31. С. 484]).

Единственное, кажется, имя представителя нечисти (кроме черта), активно употребляемое в форме множественного числа (как вне проклятий, так и в их составе), - бес. Языковое поведение беса вообще близко к черту, поэтому представим соответствующие проклятия в этом разделе нашей работы: простореч. К бесу, томск. Бес помяни, обл. Встрешный бес тебя расшиби [32. С. 38], перм. Бес бей [33. С. 22], пск. Пущай беси опашут [24. С. 17], костр. Сто бесов тебя раздери [18].

Среди дублетов черта в лексике, восходящей по происхождению к обозначениям главного противника Бога в христианской религии, встречаются слова дьявол (арх. Пойди к дьяволу [27. Т. 12. С. 456]), сатана (приирт. Сатана тебя (его и т. п.) подхвати [2. Т. 36. С. 150]), антихрист (орл. Антихрист тебя (его и т. п.) возьми (разбей) [32. С. 18], тул. Анчихрист вас побери [34. Т. 1. С. 26]); ср. также преобразования последнего слова: волгогр. Анчйбил кого-л. возьми (забери) [3. Т. 1. С. 58], где волгогр. анчибил - `нечистая сила, черт' < анцыбал `то же' < антйхрист [35. Т. 1. С. 235-236], волгогр. Анчутка кого-н. забери (забрал бы) [3. Т. 1. С. 60], где анчутка `черт' - табуистическая замена слова антихрист или результат развития сложения анчи- (анти-) + юд (ср. пск. анчиюд) [35. Т. 1. С. 236-237].

Встречается в проклятиях также слово демон: влг. Демон тебя понеси, влг. Поди ты к демону [17], ср. влг. деманко `черт': «Деманко маленький чёртик, откудова-то выходит. Ребят им пугали» [Там же]. Возможно, как фонетическую трансформацию лексемы демон следует рассматривать и ниж.-дон. геман `бранное слово': «Ах ты, геман чтоб тебе хватил!» [2. Т. 6. С. 166].

К обозначению падшего ангела восходит, вероятно, и слово агаль, представленное в ворон. Сошли мне, господи, лихих агалей, где ворон. агаль - `злой дух' [Там же. Т. 1. С. 200]. По версии А.Л. Топоркова (устное сообщение), в форме агаль следует видеть трансформацию слова аггел, ср. указание В.М. Живова на то, что слово церковнославянского языка, произносившееся как ангел, обозначало посланца Бога, в то время как лексема, звучавшая как аггел, означала посланца Сатаны [36. С. 17]. Думается, что это объяснение более правомочно, чем гипотеза о связи агаля с глаголами типа сиб. огалить `испортить, сглазить', влг. галйть `портить' < праслав. *galiti (не исключая, однако, влияния со стороны аггел), высказанная в [35. Т. 1. С. 88]. Отметим также, что использование слова агаль в проклятии может быть мотивировано энантиосемичными возможностями лексемы ангел, ср. карел. «Два ангела с тобой - лесной да водяной, скажем, когда не хочется ругаться» [6. Т. 1. С. 19].

К обозначению персонажа христианской религии восходит также слово аред: калуж. Аред тебя подхвати [2. Т. 1. С. 272], орл. Аредный его возьми [37. Т. 1. С. 46], где курск., калуж., новг. аред - `нечистый дух, черт' [2. Т. 1. С. 272] < Иаред, имя библейского персонажа, отца Эноха, прожившего 962 года [35. Т. 1. С. 271-272]. В группу «христианской» лексики можно включить и слово скима, ср. влг. Скйма тебя неси: «Скажут “скима тебя неси”, а ты в дороге. Тебе плохо могот быть, дорога худо лягот, блудить будешь», где влг. скйма - `нечистая сила, бес, дьявол' [17] < рус. литер. схима (< греч. о%^ца) `высшая степень монашества', схимник `монах, посвященный в схиму' (подробнее см.: [14]).

Христианская оппозиция лежит и в основе появления демонима идол: башк. Идол тебя взял [38], где йдол - `мифическое существо, представитель нечистой силы' (башк.) [38], ср. еще новг. «Памхи носят, так это ругаются: чтоб тебя памхи унесли. А идолы это» [39. С. 77] (ср. йдол `бран. божок, кумир; болван, дурак', идолище `чудовище', белор. ідол `дьявол' < греч. єп5юXov [40. Т. 2. С. 117]).

Широко известно, что употребление «прямых» номинаций нечистой силы представляется носителям традиционного сознания опасным и даже непристойным: костр. «Ты долешакаешься, так лешака-то на дом вызовешь. Сама вызываешь, лешакаешься когда» [18]. Использование демони- мии строго регламентируется народно-религиозным этикетом, считается, что даже матерная брань более предпочтительна, чем чертыхание, т. е. непосредственное упоминание имен демонов, ср. только несколько нарративов об этом: костр. «Клястись не надо, лучше матюшиться» [Там же], арх. «У мня-от невеста за братом: она горит, чем залешукацца, дак лучче заматюкацца» [27. Т. 17. С. 319], арх. «Чем чертыхаться и лешакаться, лучше матюгаться» [41. С. 139], арх. «По матери пошли, а лешего не поминай» [17] и т.д. (подробнее о лингвопрагматике отсылок к черту и проклятий с упоминанием нечистой силы см. нашу статью [42]).

Поэтому авторы злоречений очень часто стремятся к иноговорению и прибегают к табуистическим обозначениям нечистой силы, которые, будучи непрямыми ее названиями, считаются менее опасными - в первую очередь для исполнителя текста. Эвфемистические механизмы именования черта весьма разнообразны. Одна из разновидностей такой номинации - обозначение его относительных и качественных характеристик.

Среди относительных характеристик выделяются обозначения, указывающие на локус черта и принадлежащие к древнейшему пласту демони- мии. Так, слово ляд отражает модель, согласно которой нечистая сила получает название по месту обитания: `пустошь, заброшенное поле' ^ `место обитания нечистой силы' ^ `нечистая сила, черт' [43. Т. 15. С. 46]; «демоническое» значение этой лексемы проявляется именно в бранных формулах: ставроп., самар. Ляд возьми, перм. Ляд его бей, твер. Ляд те дери, олон. Ляд (тебя, его) побери, влг. Ну тебя в ляды, казан., тул. Ну те к ляду [2. Т. 17. С. 259], ленингр. Ляды его знает: «Ох, ляды его знает, дермонит же он мать свою» [6. Т. 3. С. 175] и др.

Качественные характеристики выражены преимущественно субстантивированными прилагательными. Чаще всего это слова, передающие общую негативную оценку и враждебность человеку: враг (сиб. Перекоробь его (ее и т. п.) враг [4. С. 134]), неприятный (самар. Ах, хоть бы неприятный полюбил, ср. олон., арх., костр. неприятная сила - `нечистая сила, черти' [2. Т. 21. С. 129]), корявый (петерб. Ну те к корявому, ср. петерб. корявый, корявый чёрт - `дьявол' [Там же. Т. 15. С. 41]); в том числе слова, указывающие на безудержность черта, нечеловеческую интенсивность его действий: дикий (костр. Поди-ка ты к дикому, где костр. дикий - `черт, сатана, дьявол' [2. Т. 8. С. 57], ср. также обл. Дикарь тебя возьми [32. С. 190]), лютый (тамб. Хрясни его лютый, где тамб. лютый - `злой дух' [2. Т. 17. С. 249]), лихой (орл., ряз. Лихой тебя возьми (измучь, избей) [Там же. С. 78], калуж. Чтоб тебя лихой источил [Там же. Т. 12. С. 262]), окаянный (костр. Иди под окаянного [18], ср. костр. ока^нница `проклятое место, ад' [2. Т. 23.

С. 117]), истый (ленингр. Хвати тебя истый, где ленингр. йстый - эвфем. `черт' [6. Т. 6. С. 708]); или, напротив (реже), - на пассивность черта: влг. вялый `эвфем. черт': влг. Вялый тебя забери: «Нашкодит ребёнок-от, поддашь под задницу-то - от, вялый тебя забери» [44. Т. 2. С. 288].

Представлены также внешние характеристики черта, преимущественно цветовые: зеленый (тул. Зеленый те убей, где зелёный - `по суеверным представлениям - дьявол' [2. Т. 11. С. 250]), черный (обл. Ступай к чёрному [32. С. 734], где без указ. м. чёрный `нечистый, диавол, черт' [10. Т. 4. С. 611]), смоляной (морд. Смоляной тебе, где морд. смоляной `черный, жирный' [45. Т. 2. С. 1186]).

В проклятиях встречаются также демонимы, указывающие на действия черта, в том числе особенности его передвижения: летун (морд. Ну тебя (его, их и т. п.) к летуну, где морд. летун - `черт, нечистая сила': «Толькъ вышли, бат, из дъму-ту, а летун съ стъроны болотъ и летит» [Там же. Т. 1. С. 488]), налётный (морд. Налётный бы тебя (вас, их и т.п.) взял (не видал), где морд. налётный - `черт, дьявол': «Фсе эти: налётный, лукавый дух - фсе ани адной марки, ни жди дабра» [Там же]).

Любопытны демонимы, в которых отражаются представления о воздействии черта на человека. К их числу относится слово мерек, ср. вят. Мёрек с тобой (с кем-, чем-нибудь), вят. Ну (кого) к мёрекам, вят. Мёрек (бы) тебя взял (возьми, дал, дави, надавал, побрал, унёс) [23. Т. 6. С. 44], где мёрек `злой дух, черт' (вят.), но также и `бред', `призрак, видение' (пск., твер.) [2. Т. 18. С. 115]. Это слово входит в гнездо *тегк-!*тьгк-, связанное чередованием с *тогк-; исходной для этого гнезда является семантика мерцания, мрака (см.: [43. Т. 18. С. 98-99; Т. 19. С. 234-236; Т. 21. С. 133-135, 137]). Таким образом, мерек - «тот, кто окутывает мраком», ср. внутригнездовые параллели с огласовкой *тогк-: пск., юж.-урал. обморок `фантастическое существо, обладающее сверхъестественной силой превращать людей в животных, камни, предметы' [2. Т. 22. С. 134], влг. оморок `нечистая сила, черт' [17], оренб. обморочить `превратить человека путем колдования в какой-либо предмет или животное' [46. Т. 3. С. 26], юж., зап. заморока `о том, кто чарует, напускает морок' [2. Т. 10. С. 257] и др. Показательны также демонимы, образованные от других корней, которые реализуют мотив обмана, мерцания, неясной видимости, наваждения: ман, манья `черт, бес', чудинка `домовой', вят. млилко `дух, обитающий в пустынных местах и пугающий людей' [39. С. 69].

Среди табуистических обозначений черта выделяются такие, в которых реализуется тактика «задабривания» опасности путем выбора имен с положительной семантикой, например доброхот: орл. Доброхот тебя возьми, где калуж., смол., орл. доброхот `черт, дьявол' [2. Т. 8. С. 79].

Еще одним механизмом табуирования в сфере экспрессивной демони- мии, актуальным для контактных территорий, становится использование заимствований, например:

- вергой: карел. Пой к вёргою, Неси тя вёргой, Вёргой тя носит, олон. Пой в вёргой [39. С. 76; 6. Т. 1. С. 173; 47. С. 9], где вёргой, вёрга `черт' сопоставляется с фин. verkanen `то же', карел. verka, verga [48. С. 145],

кереметь: вят. Кереметь тебя заломай (забодай), где вят. кереметь - `марийское языческое божество' [23. Т. 5. С. 39] < чуваш. к1гете1 `злой дух; место, где он обитает' [40. Т. 2. С. 224],

лайтай: забайк. Лайтай тебя возьми [4. С. 103], где лайтай `злой дух, нечистая сила' < бурят. лайтай `хитрый, лукавый' [49. С. 349],

мардуй: смол. Мардуй тя побери, где смол. мардуй - `черт, нечистая сила' [2. Т. 17. С. 370] < эст. тагйт `привидение; дурная примета; загробный голос' [40. Т. 2. С. 573],

шутхер: забайк. Чтоб тебя (его и т. п.) шутхер забрал [32. С. 760], ср. бурят. шутхур `черт' [44. Т. 5. С. 370] < бурят. шудхэр `то же', ср. тув. (< монг.) сЛквг `злой дух, сатана, дьявол' [49. С. 710]

и др.

«Экстремальное» проявление табуистических возможностей языка в сфере экспрессивных обозначений черта - образование имени черта от местоимений, ср.: дон., орл., тобол. Тот(-то) тебя возьми, забери, побери и т.п. [2. Т. 44. С. 300]: «Ругаеть бабка дитя и, чтобы не согрешить чёрными словами, говорить: И тот-то тебя забери» (дон.) [50. Т. 3. С. 160]; орл. Ихман тебя возьми [37. Т. 4. С. 160], где ихман, по всей видимости, производное от притяжательного местоимения их (ср. другой случай использования деривата данного местоимения для табуизации негативного явления: вост.-сиб. ихо `детская болезнь (табуистическое название вместо «их болезнь»)' [2. Т. 12. С. 273]).

Встречаются в составе проклятий и обозначения черта неясного происхождения, но в любом случае имеющие яркую экспрессию. К их числу относятся, например, слова шишко, шешка, шишига и под.: смол. Шешка (шешель) возьми (побери), Иди к шешке [51. Т. 11. С. 140], волгогр. Шишига тебя возьми [3. С. 674], коми Шишка мать [52. Т. 2. С. 448] и др., ср. коми шишко `нечистый дух, черт, дьявол' [Там же. С. 447-448], смол. шешка (шешель) `черт, дьявол' [51. Т. 11. С. 140], перм. шишко, шешка, шишига `бес, домовой' [5. Т. 2. С. 555] и др. (о трудностях при этимологизации слов этой группы см. [53. С. 929]).

Не до конца ясна мотивационная база демонима мосяк: вят. Мосяк тебя подери (понеси, возьми), Мосяка тебе в соседи [23. Т. 6. С. 86]. Носители диалекта признаются в том, что не понимают, какой это персонаж: «Ругаемся мосяк, да и все. Я и сама не знаю, что такое мосяк. Мосяк тебя возьми! Ах ты, мосяк!» (новосиб.) [2. Т. 18. С. 294]. С осторожностью предположим, что слово мосяк родственно простореч. моська `морда, рожа', ср. также арх. `лицо со вздернутым носом' [Там же], - и встраивается, таким образом, в модель наименований черта по признаку его уродства, неопрятности (особенно существенны здесь представления о том, что черт имеет собачью морду или похож на свинью - с пятачком вместо носа [25. С. 520]).

Сложно квалифицируется также урал. ошеёнок - `чертенок' [2. Т. 25. С. 82], фигурирующее в отсылке перм. Поди ты к ошеёнку [Там же]. Не стоит ли связывать его с устар. шуя `левая рука', предполагая следующую цепочку: шуя > ошуюю > *ошуёнок > ошеёнок? Тогда ошеёнок - «леворукий», «действующий левой рукой», «находящийся по левую руку»: это признаки, релевантные для образа черта (см.: [25]), см. также покша ниже).

Наконец, среди «темных» слов следует упомянуть арх. чёкиш - «Да пошла ты к чёкишу, - говорят, если не хотят лешакаться» [17], которое, с одной стороны, может быть родственным словам на чек-/чок-, называющим битье, удары, хлопки (без указ. м. чекать, чокать, чекнуть, чикать, чкать `постукивать, стучать, тихо поколачивать', чок `стук, бряк, хлоп, щелк', новг.-кир. чекошиться `биться, колотиться' и мн. др. [10. Т. 4. С. 604]), и продолжать, таким образом, модель номинации нечистой силы по ее деструктивным действиям (ср. демонимы жма, обдериха, задав, извод, кожедёр, костолом и т. п. [39. С. 62]). С другой стороны, чёкиш может являться результатом фонетической эвфемизации слова чёрт - по признаку совпадения начальной звуковой группы слова (ср. чёрный и под.).

Леший

Высокой частотностью отличаются также проклятия с упоминанием лешего. «Лешева» брань имеет ярко выраженную региональную специфику, поскольку употребляется главным образом на Русском Севере, а также в смежных и дочерних говорах. Более того, в этих зонах именно «лешевы» проклятия, кажется, количественно лидируют, ср.: «Нетрудно отметить, что в бранных выражениях фигурирует в первую очередь леший, персонаж весьма популярный в лесной зоне Севера» [Там же. С. 75]. Характерно, что это же касается и метаязыковых глаголов с семантикой `проклинать, ругаться с упоминанием того, что названо производящей основой', производных от основы леший: арх., влг., карел., мурман., перм., свердл., костр. лешакаться [2. Т. 17. С. 30; 44. Т. 7. С. 85; 54; 6. Т. 3. С. 120; 19. Т. 4. С. 39; 30. Т. 2. С. 96; 18; 17], карел., мурман. лешахаться [6. Т. 3. С. 120], арх., влг., перм. лешакать [44. Т. 7. С. 85; 54], влг. лешайться [Там же. С. 84], олон., яросл., влг. лешихаться, лешехаться [2. Т. 17. С. 34], беломор. лёшкать, лёшкаться [55. С. 208], енис. лешачить [2. Т. 17. С. 31], костр. лешачйться [18] и др.

Ясно, что причины такого положения дел в том, что лесное пространство воспринимается как наиболее опасное и наименее освоенное; говорящие же, употребляя «лешевы» проклятия, могут вполне вещественно представлять лесной локус как «адрес», по которому отправляют проклинаемого, ср. перм. «Лешакаться нельзя - леший заберёт. Он в воду не затолкает, он на осину, на лес занесёт. Молодая девка ходила с парнем, а мать не велела, ругалась. Девке говорит: “Чтобы тебя леший унёс да на осину повесил!” Она <дочь> ушла, её нет и нет. Она спит, мать-то, и слышит: “Дайте мне красный платок, там-то твоя девка”. Пошли, а она на осине повешена, на верёвке. Крестик ведь носит - на ней, а повесил леший» [54]. Для жителей Русского Севера леший всесилен, ср. арх. сесйльный `сказочное существо, живущее в лесу - леший' [2. Т. 37. С. 232]. Собственно наименования лешего тоже преимущественно фиксируются в северной зоне, как и соответствующие верования: «Представления о лешем, сильно развитые у русских (особенно на Русском Севере), в меньшей степени известны в восточно-украинской и восточно-белорусской традициях, постепенно ослабляясь к юго-западу восточно-славянского ареала» [56. С. 104]. Показательно, что если в севернорусской традиции проклятые дети оказывались обычно у лешего, то, к примеру, в польской, как отмечает Е.Е. Левкиевская, - у водяного [57. С. 311].

Большинство обсуждаемых проклятий содержит обозначения, образованные от слова лес, которые, будучи «базовыми» именами лесного хозяина, сами по себе уже являются эвфемизмами, - леший, лешой (арх. Вынеси леший [27. Т. 8. С. 33], костр. Да ему бы к лешему задякнуть [18], костр. Неси тебя леший на кекуры [Там же], иркут. Сдикуй на леший [2. Т. 37. С. 70], арх. Возьми лешой (кого), арх. Унеси лешой да водерень, Унеси лешой вовеки и водерень [27. Т. 4. С. 83, 154], арх. Дави (кого) лешой [Там же. Т. 10. С. 212], арх. Понеси тебя лешой [Там же. Т. 14. С. 140], без указ. м. Леший бы тя облобачил [10. Т. 2. С. 597]) и лешак (вят., влг., арх., перм., костр., краснояр., новг., орл. Лешак тебя (вас, его и т.п.) унеси (понеси, возьми, побери, забери), Лешак бы тебя (вас, его и т.п.) взял, унес, карел. К лешаку пошёл и др. [2. Т. 17. С. 30; 58. С. 506; 44. Т. 7. С. 85; 6. Т. 3. С. 120; 18]).

Фиксируется значительное количество наименований лешего, которые являются «эвфемизмами в квадрате», поскольку они, по всей видимости, фонетически шифруют само слово леший. Речь идет о двусложных демонимах с начальным ле- (единично ла-), которые также отмечаются преимущественно в севернорусских говорах. Самым распространенным из них является слово лёма(о)н (влг., калуж., олон., вят., костр.), леманёнок (влг., костр.): влг. Леман на тебя, влг. Леман с ним, вят. Лемон побери, влг., костр. Пошёл к леману [2. Т. 16. С. 346; 18; 17; 23. Т. 5. С. 182; 59. С. 233]. Встречаются также следующие лексемы: перм., новг., олон. ламан: Ламан те возьми (новг.) [2. Т. 16. С. 252; 47. С. 48]; новг. леган [2. Т. 16. С. 309]; влг. лёкан: Лекан с тобой, Пошёл (кто) к лекану: «Ругалиси: ну, пошёл ты к лекану, к леману ли» [17]; влг., вят. лёмех: К лемеху подь (влг.) [44. Т. 7. С. 63; 2. Т. 16. С. 248]; арх. лёмор: Ну те к лемору [2. Т. 16. С. 350]; обл. лёсман `бранно: леший' [Там же. С. 372]; брян., орл. лёхман: Лехман тебя задери (брян.) [Там же. Т. 17. С. 29]; вят. лешмак [23. Т. 5. С. 191]; вят., амур., влг. лёшман `бранно' [Там же; 44. Т. 7. С. 86; 60. С. 84] Возможно, сюда же следует включить новг. лемур `домовой', `дух умершего' [58. С. 500].. Следует полагать, что все указанные формы являются результатом переделки слова леший (лесной), осуществляющейся по фонетической модели эвфемизации, которая может давать весьма парадоксальные замены, не укладывающиеся в обычные схемы комбинаторных изменений и в словообразовательные модели. Финаль -ман (-ан), по некоторым предположениям, является арготической (офенской) (см. об этом: [60. С. 84]) Ср., к примеру, замечание В. Добровольского, указывающего, что калуж. леман принадлежит арго портных [2. Т. 16. С. 346].. Возможно, слова типа леман или лешман и возникли в рамках арготической номинации или под ее влиянием, а затем, варьируя словообразовательно, получили распространение в говорах. Кроме того, финаль -ман может быть результатом аттракции к слову демон, ср. метаязыковые высказывания носителей диалекта, указывающие на притяжение лемон ^ демон: костр. «Не к лесному посылали, а к леману, так страшнее. Леман как демон, очень страшное слово», костр. «Какого лемана, какого демона - всё одно» [18].

Указанную группу слов хочется рассматривать в сопоставлении с созвучными, хотя и гетерогенными по происхождению, лексемами, имеющими относительно узкий целостный ареал: арх., влг., карел., олон., кольск., селигер., ленингр. лёмбой (редко лембой), кольск. лёмбуй: Взял бы тебя лембой (кольск.), Лембой бы тебя взял (селигер.), Лембой тя (ленингр.) [2. Т. 16. С. 347; 61. С. 72; 62. Т. 3. С. 200; 6. Т. 3. С. 110; 53. С. 436-437; 17]; арх., кольск., карел., влг. лёмба: Лемба несе ю (карел.) Лемба возьми тебя (карел.) [44. Т. 7. С. 63; 6. Т. 3. С. 110; 39. С. 74], карел. лямба [53. С. 436], заонеж. лёмбос [53. С. 437]. Фиксируется также форма лембому - в дательном падеже: ср. карел. Ну тя к лембому [39. С. 74]. Приведенные лексемы являются заимствованными и встраиваются, таким образом, в модель эвфемизации с помощью иноязычных слов. С.А. Мызников (вслед за Я. Калимой и др.) не сомневается в прибалтийско-финских истоках этих слов, при этом вариант лембой следует связывать с лив. 1'етЪог, вепс. 1етЪог `черт', в то время как слово лемба этимологически ближе к карел. 1етЪо `черт, дьявол', `ругательно - черт, дьявол' [63. С. 113; 53. С. 437]. Интересно, что в кольских говорах записано «дублетное» к лембую, но имеющее другой языковой источник слово тёмбуй: мурм. На тя тёмбуй - «На тя тёмбуй, лембуй на тебя, мы так лешакаемся» [39. С. 85; 6. Т. 3. С. 85], где тёмбуй `черт, леший' < фин. !утреа `отвратительный, омерзительный, противный', карел. ШтЪге `некрасивый, дурной, плохой, уродливый' [39. С. 85].

Гораздо реже встречаются проклятия, в которых используются другие эвфемистические способы выражения понятия «леший» - лексемы, апеллирующие к различным качественным характеристикам этого существа - внешним (ср. цветообозначение синий: костр. Ну его туда к синему: «Ну его туда к синему! - это значит, иди к лешему», ср. костр. синий `леший': «Леший - не говорили раньше. Леший - слишком громко. А синий - мяхче сказать. Вот её синий понёс куда-то! Куда тебя синий понёс?» [18]; седой: моск. Иди ты к седому, где седой `леший': «Седой, гъворят, в лесу жывёт, вроди чёртъ што ли» [64. С. 466]) и «иерархическим» - большак: влг. Возьми тебя большак, где большак - `леший' ^ `хозяин', ср. устойчивое именование лесной хозяин: «Большак в лесу хозяин, прямо не хотят ругаться, “большак” говорят» [17].

Встречаются и местоименные замены, как в случае костр. Понеси тебя этот: «Ну, понеси тебя этот! Лешего боялися называть» [18].

Другие природные духи-хозяева

Из других природных духов-хозяев в проклятиях ожидаемо упоминается водяной: арх. Неси (понеси) водяной, Водяной (кого-н.) приволокёт [27. Т. 5. С. 13], арх. (Иди) к водяной силе [Там же. С. 10], влг. Водяной забери [44. Т. 3. С. 142], костр. Подбери водяник [18]. Есть и другой лексический способ выражения этого понятия - извод: арх. Извод с тобой, олон. Извод тя возьми, олон. К изводу тя [2. Т. 12. С. 108-109], ср. олон., сев. извод `черт, дьявол; водяной', ряз. изводы `то же' [Там же]. Вероятно, перед нами производное от глагола извести, изводить; возможность образования таких форм подтверждается существованием ворон. извода `мучитель, мучительница; ехидный человек' [Там же. С. 108]. Однако анимизация извода, наиболее явная в формуле К изводу тя, могла произойти в результате вторичного притяжения к лексемам, называющим водяного и образованным от предложно-падежной формы из воды, ср. ряз. изводённый `водяной, черт': «Не купайся глубоко - изводённый», «Ох ты, изводённый» [Там же].

Встречается также отсылка к горному: якут. Ступай к горному, где горный - `дух, хозяин полей и пустынь в противоположность водяному' [65. С. 457].

К именованиям природных духов, возможно, примыкает обозначение вихорь: костр. Вихорь тя возьми [18], тул. Вихорь тебя расшиби (убей) [2. Т. 4. С. 306], ср. ряз. вихри `летающие друг к другу в гости злые духи' [Там же]. Представления о вихре - опасном ветре, в котором живут или который насылают злые демоны, - характерны для всех славян, в том числе и для русских на разных территориях (см.: [66]), ср. формулы отсылов у других восточных славян: белорус. Пошоу к вихрам, укр. Бодай ты з выхром пишов! [Там же. С. 381]. Не исключено, однако, что семантику лексемы вихорь в этих проклятиях следует восстанавливать просто как `ветер', ср. злопожелания, где в качестве актора выступают указания на природное явление: олон. Громовой бы силой взяло! [2. Т. 7. С. 151], волгогр. Гроза тебе в бок [3. С. 122], костр. Полава <полая вода> (тебя) неси [18] и пр.

В связи с вихрем упомянем еще более спорный случай - проклятья с участием слова перун, которое можно интерпретировать как имя мифологического персонажа (изначально - бога-громовержца) или просто как апеллятивное обозначение метеорологического явления - грома или молнии: смол. Перун тебя (вас) забери, смол. Чтоб тебя перун забил (убил) [51. Т. 8. С. 67], без указ. м. Перун тебя возьми, Пусть перун тебя заберет, Каб тебя перун треснул, пск. Сбей тебя перун и под. [2. Т. 26. С. 294]. Авторы [51] придерживаются первого подхода и реконструируют значение лексемы перун, фигурирующей в приведенных смоленских злопожеланиях, как `злой дух'. В свою очередь, авторы [2] отдельно демонологический смысл не выделяют и полагают, что речь идет просто о громовых раскатах и молнии. Без дополнительных контекстов - метаязыковых высказываний диалектоносителей - окончательное решение принять невозможно, тем более что и мифоним и апеллятив возводятся к *рьгд, рьгаґі `бить, поражать' и образованы в рамках одной словообразовательной модели, обозначая «тот, кто бьет» («то, что бьет») [40. Т. 3. С. 246].

Домашние и дворовые духи

В составе бранных формул достаточно разнообразно представлены обозначения домового и дворового - «ближайших» к человеку демонов. Чаще всего встречаются проклятия со словами жировик, жих(г)орь: арх. Понеси тебя жировик [27. Т. 14. С. 140], арх. Жйхорь с тобой [44. Т. 3. С. 379], арх. Жйхорь побери [17], арх. Да (а) ну (кого) к жйхорю (жйхарю), арх. Жйхорь тебя возьми [27. Т. 14. С. 240], арх. Ну (кого) к жйгорю [Там же. С. 68], арх. Поди ты к жйхарю [6. Т. 2. С. 70]. Демонимы этого ряда, восходящие в конечном счете к жить, имеют внутреннюю форму «тот, кто проживает где-либо» [2. Т. 9. С. 185; 44. Т. 3. С. 379; 6. Т. 2. С. 70]. Соседство с человеком отражено в демониме суседко: арх. А дави тя сусёдко, где диал. шир. распр. сусёдко - `домовой' [2. Т. 42. С. 296].

Другие обозначения домашних и дворовых духов содержат во внутренней форме указания на место их обитания (домовилиха: дон. Домовйлиха тебя забери, где домовйлиха - `по суеверным представлениям - добрый или злой дух в образе женщины, живущий в доме' [Там же. Т. 8. С. 119]; хлевник: иркут. Чтоб тебя хлёвник побрал, ср. калуж., смол., новг., карел. хлёвник `домовой, живущий в хлеву' [Там же. Т. 50. С. 204]) или свойство вредоносности: дурной: ворон. Дурной те возьми, где дурной - `злой дух, нечистая сила; домовой': «Ах, горя какая! Дурной-от всю лошадь измучал, кости да кожа тольки остались» [Там же. С. 270], жма: без указ. м. Жма тебя побери, где жма - `домовой' (демоним отражает представления о том, что домовой давит, наваливается во сне) [39. С. 74].

В связи с негативными номинациями домашних демонов следует упомянуть интересный языковой факт - покша, который в новгородских говорах называет овинника: новг. Покша тебя возьмёт - «Покша тебя возьмёт, пугают. Что-то там есть, нечистая сила это» [58. С. 884], ср. новг. покша, а также пакша и окша `нечистая сила' - «Валяй, валяй в гумно, покша тебе там даст», «Покша картошку в овине пекёт, приговаривает: “Эта - покши, эта не, эта Ваньки, эта мне”. Покша вроде чёрта, который живёт в гумне» (новг.) [Там же]. Вероятно, этот демоним - результат семантического развития новг. покша, пакша, окша `левша' [Там же], которые, наряду с лексемами типа новг. пакила, пакша, влад. пакуша, нижегор. пакула, перм. пакля `левша, люкша, левая рука, шуйца', арх. пакля (бран.) `вообще рука', `неуклюжая, долгая, костлявая рука, сухая, сухотная', `искалеченная, изуродованная рука', пакорь `человек с изуродованной, плохо действующей рукой', вят. пакля ` грязная, пачканая, неряшливая рука, уродливая рука', новосиб. `беспалая рука' и мн. др. [67], связываются со словами пак, пакость, опак (< *рак-) [40. Т. 3. С. 189], родственным др.- инд. араСс- `обращенный назад', аpаkas `в стороне, находящийся сзади', лат. орасш `тенистый' (собственно `противопоставленный') и др. [40. Т. 3. С. 142] Возможность трансформации пакта > покша объясняет свидетельство В.И. Даля о слове покша: «Это одно из замечательных слов, произносимых, наперекор говору, на низком (окающем, полоротом, сев. и вост.) наречии пакта, а на высоком (акающем, зеворотом, южн., зап.) местами покша» [2. Т. 29. С. 27-28].. Как отмечает Е.И. Якушкина, вопрос этот этимологически спорный («так как в словах типа рус. пакля `рука' <...> возможно усматривать морфему *къ1-, связанную с *коШ»), однако «в пользу [их] сближения с пак- свидетельствует устойчивая семантическая связь слов типа пакша <...> с физическими деформациями и ущербностью» - семантической доминантой гнезда пак- [67]. В русском языке в это гнездо также входят лексемы вроде опак, опако `назад, навзничь, наоборот', `назад, навыворот' [40. Т. 3. С. 189], влг. наопакишу, арх. наопако, наопашку `левой рукой или с левой стороны', без указ. м. опакуша `левша, неловкий человек, делающий все наопако, наизворот' и т.д. [67].

Если трактовать демоним покша таким образом, то становится ясно, что он, как и упоминавшая выше номинация черта ошеёнок (если верна наша весьма гипотетичная реконструкция), транслирует идею «левизны», «перевернутости», кривизны, увечности, релевантную для образа нечистой силы (подробно об этом см., например, [68]). Ср. другие русские демонимы, созданные на этой мотивационной основе: новг. кривой, косой `черт', рус. диал. кривой вражонок `черт', кривые бесы `нечистая сила', кривой `нечистый (дух)', калуж., смол. кривуша, кривуха `русалка' [Там же. С. 277, 284, 285], рус. левый `черт' [Там же. С. 277], рус. лукавый, яросл. луканька `черт' [40. Т. 2. С. 532] (< *1дка `изгиб, кривизна' [69. Т. 1. С. 495]), в конце концов, само слово черт, восходящее к праслав. *сьНъ, которое, по одной из этимологических версий, прочитывается буквально как «обрезанный, укороченный», «что объясняется представлениями о физическом уродстве черта, “укороченной” ноге или хвосте» [25. С. 519].

Покша, однако, даже на фоне этих «говорящих» демонимов обладает особой выразительностью, чему способствует его принадлежность к гнезду *рак-, продолжения которого системно связываются с идеей нанесения сверхъестественного вреда и контакта с потусторонними силами, ср. только некоторые контексты, приводимые Е.И. Якушкиной (многие из них - со ссылкой на [18]), которая занималась этой темой подробно (см.: [70]): влг. «Ты почто наопако-то [через кулак] наливаешь? Покойник в семье будёт», «Наопако [от себя, наотмашь] не бьют, сухотка прикинется», арх. «Чего наопашку-то делаешь, ну тебя к дьяволу: ложку в левой руке дёржит» (что представляется опасным и следует делать только в ритуальных целях. - Е.Б., О.С.), арх. «Вихорь пошёу, дак нож-от в его кидают наопако [через голову назад]», «Ведьму опако [от себя, наотмашь] бьют, на-опакушу (тогда она рассыпется)», «От лешего надевай всю одежду опаком, опакушей» и т. д. [70. С. 168-169]. В этот ряд удачно встает также глагол, принадлежащий к гнезду *рак- и зафиксированный в вологодских говорах: пакнутъ `стать (становиться) негодным, портиться' `пропасть, исчезнуть, погибнуть, умереть' [2. Т. 25. С. 158], `пропасть, исчезнуть': «Деревня там была, потом все нарушили, спихали, все и пакнуло»; «Все заросло, все пакнуло, все забросили, все деревни пропали» [17].

Другие демоны

В проклятиях встречаются единичные обозначения и других представителей нечистой силы, например оборотня (пск. Обмен тебя возьми! [24. С. 58], где пск. обмен `по суеверным представлениям: человек, обращенный или способный обращаться с помощью колдовства в какое-н. животное, в какой-н. предмет; оборотень' [22. Т. 22. С. 235]) или мары: карел. Мара возьмёт тебя (его и т.п.)! [32. С. 384] Нужно отметить, что в [6. Т. 2. С. 173], на который авторы [32] ссылаются как на первичный источник, это выражение не встречается..

¦к-к-к

Таков демонический «пантеон» русских проклятий (очевидно, неполный, но обнаруживающий основные закономерности поведения наименований «нечистиков» в злопожеланиях). Как мы упоминали выше, его ключевой особенностью является сравнительно небольшое идеографическое разнообразие, которое, скорее всего, объясняется желанием того, кто произносит проклятие, упомянуть «основных», широко известных и наиболее «действенных» духов, чтобы гарантированно достичь своей деструктивной цели. Бедность идеографической «палитры» компенсируется разнообразием способов номинации зловредных мифологических существ, среди которых встречается как «прямоговорение» (непосредственное упоминание имени демона, ср. черт, леший, водяной и под.), так и многочисленные эвфемистические замены - фонетические, местоименные, с помощью заимствованных слов, внешних и поведенческих характеристик демона и т. д. Стремление к эвфемизации демонимов в составе злопожеланий связано с опасностью и непристойностью чертыхания, становящегося особенно действенным и разрушительным, когда оно попадает в контекст проклятья, которое само по себе является табуизированным жанром.

В эту статью не вошла довольно обширная группа проклятий, которые содержат лексемы, обладающие вторичной мифологической семантикой и реализующие модель «название болезни ^ название демона» (например, ворон. Фитина его забери [2. Т. 49. С. 124], где фитина - `нечистая сила, черт' ^ `болезнь, вызывающая нервное расстройство, эпилепсию у детей' < хитина `о разных болезнях' [Там же. Т. 50. С. 139-140]), а также полисемичные слова, которые обозначают болезни и представителей нечистой силы без отношений семантической деривации между лексикосемантическими вариантами (например, курск., орл., тамб., тул., ряз., ворон., дон. Игрец тебя возьми (избей, изломай, разломай и т.д.) [2. Т. 12. С. 70], где игрец может означать `нечистый или злой дух, бес; домовой' и/или `истерический припадок, сопровождающийся криком', `паралич (ног или крестца') [Там же]). Такие случаи следует исследовать отдельно и системно, поскольку они иллюстрируют сложное и интересное явление синкретичности народных представлений о недугах и демонах, которое особенно ярко высвечивается в контексте жанра проклятия, с присущей последнему «огульной» анимизацией. Это и составляет перспективу наших исследований.

Литература

1. Виноградова Л.Н., Седакова И.А. Проклятие // Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / под общ. ред. Н.И. Толстого. М., 2009. Т. 4. С. 286-294.

2. Словарь русских народных говоров / отв. ред. Ф.П. Филин, Ф.П. Сороколетов, С.А. Мызников. М.; Л.: Наука, 1965-. Вып. 1-.

3. Словарь донских говоров Волгоградской области / авт.-сост. Р.И. Кудряшова, Е.В. Брысина, В.И. Супрун; под ред. Р.И. Кудряшовой. 2-е изд., перераб. и доп. Волгоград: Издатель, 2011.

4. Фразеологический словарь русских говоров Сибири / под ред. А.И. Федорова. Новосибирск: Наука, 1983.

5. Словарь пермских говоров / под ред. А.Н. Борисовой, К.Н. Прокошевой. Пермь: Книжный мир, 2000-2002. Вып. 1-2.

6. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 вып. / гл. ред. А.С. Герд. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1994-2005.

7. Чередник В.А. Вербальные формулы проклятий в русском языке: дипл. работа. Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 2006.

8. Козельская И.В. Синтаксическая структура и компонентный состав диалектных устойчивых выражений со значением недоброго пожелания как отражение мировосприятия носителей говоров: дис. ... канд. филол. наук. Орел: Орл. гос. ун-т, 2004.

9. Виноградова Л.Н. «Отсылка к нечистой силе» - общеславянский мотив проклятий // За]едничко у словенском фолклору. Зборник радова / ур. Л. РаденковиЪ. Београд: Балканолошки институт САНУ, 2012. С. 47-62.

10. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. 2-е изд. СПб.; М.: Изд. М.О. Вольфа, 1880-1882 (1989).

11. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. Названия болезней в русских проклятиях // Славянское и балканское языкознание: Славистика. Индоевропеистика. Культурология: К 90-летию со дня рождения Владимира Николаевича Топорова. М., 2019. С. 111-140.

12. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. Злопожелания в диалектных словарях русского языка: проблемы лексикографической интерпретации // Известия Урал. федер. ун-та. Сер. 2: Гуманитарные науки. 2017. Т. 19, № 4 (169). С. 9-21.

13. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. К реконструкции лексического состава русских народных проклятий: общая характеристика предиката проклятия // .^ікозіоупі 7арНкі. 2017. № 2 (23). Б. 67-81.

14. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. К семантической реконструкции лексики проклятий (на материале говоров Волго-Двинского междуречья) // Вестник Костромского государственного университета. 2017. Т. 23: Специальный выпуск. С. 28-33.

15. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. Пространственные и временные маркеры в текстах русских проклятий (на материале лексики русских народных говоров) // Труды Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН / гл. ред. А.М. Молдован. XII: Диалектология. М., 2017. С. 137-159.

16. Березович Е.Л., Сурикова О.Д. К реконструкции лексического состава проклятий: категория актора и особенности ее реализации в текстах (на материале русских народных говоров) // Вопросы языкознания. 2018. № 3. С. 89-111.