Этические нормы предварительного следствия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Криминалистика содержит в себе большой объем материала по расследований преступлений, обобщается практика зарубежных стран и т.п. Но вопрос касающийся этического обоснования совокупности приемов используемых при раскрытии преступлений в настоящее время почти не освещается.

Пытаясь найти простые, дешевые способы раскрытия преступлений, совершенно забываем о том, будут ли данные методы соответствовать нормам морали, этики в конце концов нормам права.

Деятельность будь то следователя или прокурора строго регламентирована нормами уголовно-процессуального закона, тесно связана с целым, комплексом моральных проблем.

Целью работы, прежде всего определить понятия следственной этики как таковой, показать, что следственную этику нельзя представить себе как некий свод нравственных правил, кодекс, по которому можно получить ответы на все случаи жизни. Роль следственной этики в другом -- понять, как влияют нормы, принципы, предписания этик и морали на проведение тех или иных следственных действий, на расследование преступления в целом, исследовать нравственные основы принципов предварительного следствия. Обратить Ваше внимание на то, что следователь должен избрать такие пути и средства разрешения встретившегося конфликта, которые не противоречили бы основным этическим и моральным принципам.

1 Глава. Общая характеристика этики предварительного расследования

1. Понятие этики предварительного расследования. Этика, мораль, следственная этика. Основные понятия

этика предварительный расследование мораль

Работа следователя сложна и многогранна. Следователь призван решать судьбы людей, устанавливать и привлекать к уголовной "ответственности тех, кто совершил преступление, и в то же время ограждать от необоснованных обвинений граждан.

Сколько же труда, настойчивости, самоотверженности и сил нужно приложить, чтобы найти виновного и изобличить его. Собранность, сознание ответственности, умение принимать правильное решение в самой неблагоприятной обстановке, сохранять терпение и выдержку в острых критических ситуациях характеризуют работу следователя.

Для этой профессии мораль, ее принципы и нормы важны потому, что работа следователя тесно связана с понятиями справедливости, человечности, верности долгу, чистоты совести. Проблемы морали всегда занимали и занимают важное место в работе следователя. Этими проблемами призвана заниматься следственная этика.

Этика -- философская наука, объектом изучения которой является мораль. Этика изучает влияние нравственности[1] на общественную жизнь, занимается проблемами моральных ценностей, существующих в обществе, проблемами нравственного сознания человека, объясняет формирование моральных качеств личности. Думаю, эти проблемы актуальны, они волнуют человека, заставляют его задумываться над смыслом жизни, повышать надежность нравственных принципов личности.

Особенно велика роль морали в гражданском обществе. Под влиянием научно-технической революции изменяются условия труда, быта, отдыха людей. В условиях динамичности жизни общества возрастает необходимость повышения надежности поведения, нравственных поступков, отвечающих принципам справедливости, гуманности, принятым в гражданском обществе. Марксистская этика анализирует различные стороны морали: нравственную деятельность, отношения, моральное сознание. Научное мировоззрение, теоретические знания помогают людям совершенствовать нравственные отношения, более эффективно, с осознанием нравственного долга исполнять трудовые обязанности.

Мораль -- одна из форм общественного сознания, «совокупность принципов, правил, норм, которыми люди руководствуются в своем поведении»[1]. Мораль -- явление социальное, исторически обусловленное.

Понятия справедливости, чести, добра, достоинства определяются характером социальных связей общества, его классовой структурой. К-

Маркс, подчеркивая классовость морали, говорил, что «над социальными условиями существования возвышается целая надстройка различных и своеобразных чувств, иллюзий, образов мысли и мировоззрений. Весь класс творит и формирует все это на почве своих материальных условий и соответственных общественных отношений».

Нравственный опыт, моральное сознание служат для человека ориентиром в общественной жизни, они помогают ему соотносить свое поведение с теми моральными ценностями, нормами и принципами морали, которые значимы для данного общества. Особые нравственные ориентиры -- совесть и долг -- позволяют каждому члену общества поступать в самых различных ситуациях так, как подсказывает ему избранная им система моральных ценностей. Нравственность служит человеку не только для ориентации в социальной жизни, но и регулирует отношения людей, удерживает их в таком состоянии, которое считается правильным в гражданском обществе. Если личность не подчиняется принятым образцам поведения, нарушает моральные требования, нормы, она подвергается общественному осуждению[1].

Назначения морали, ее способы влияния на людей разнообразны. Так, например, с помощью понятий о ценностях, существующих в нашем обществе, человек вырабатывает свои идеологические, нравственные воззрения. В научном понимании «моральная ценность» -- это одна из форм проявления моральных отношений общества, к которой относятся нравственное значение, достоинство людей и их поступков, ценностные представления о добре и зле, справедливости и т. п.

Однако было бы неверно определять моральную ценность лишь такими словами, как счастье, благополучие, удовольствие, потому что определение моральной ценности имеет достаточную степень объективности. Иными словами, моральная ценность зависит не только от субъективного сознания, но и от общественного сознания, меры полезности и возможности быть благом для человечества. Моральные ценности не существуют как абсолютные, вечные начала[1]. По мере исторического развития общества понятия о моральных ценностях меняются. Моральные ценности существуют во взаимовыражении общественных отношений. Любой член общества с помощью своего нравственного сознания ориентируется в выборе моральных ценностей. Причем многое в этой ориентации зависит от тех моральных ценностей, которые человек принимает за высшие. У одних людей это может быть цель приобретения профессии, приносящей пользу обществу, у других приобретение профессии связано с мечтой о накопительстве материальных благ, корыстным стремлением к власти. Ценностная ориентация, таким образом, может быть направлена и на «ложные» моральные ценности. Такая ориентация, в частности, характерна для лиц антиобщественного поведения. В моральных ценностях, как правило, общественный долг рассматривается как более высокий по сравнению с личным, но подходить к определению учетом всех обстоятельств сложившейся ситуации.

«Моральные ценности в узком, собственном смысле этого слова -- это все то, что связано с общественным и индивидуальным регулированием человеческих поступков (нормы, идеалы, мотивы), самими поступками и выраженными через них моральными отношениями»[1].

Мораль «управляет» поведением человека, включая не только поступки, но и формирование жизненных принципов (отношение к труду, любовь к профессии, к Родине).

Мораль «создается» людьми, но и сам человек черпает свои нравственные представления из общественной морали. Общественное сознание переходит, воплощается в нравственное сознание человека. В повседневной жизни моральные принципы и нравственные нормы проявляются в деятельности, в труде, поведении, отношении с людьми. Важное значение имеет воспитание, убеждение.

Следственная этика относится к одному из видов профессиональной этики. Наличие профессиональных этик в обществе объясняется особенностями различных видов трудовой деятельности, коллективностью, престижностью профессий, соотношением творческих и нетворческих элементов и т. п. Деятельность строго регламентирована нормами уголовно-процессуального закона, тесно связана с целым, комплексом моральных проблем. Это вызывает высокую меру ответственности следователя, что влечет за собой дополнительные и строгие критерии моральных оценок поведения следователя.

Следственная этика исследует назначение и роль морали в деятельности следователя, выявляет закономерности любых проявлений нравственности в этой профессии в целях наиболее успешного их использования для решения задач предварительного следствия[1]. Следственную этику нельзя представить себе как некий свод нравственных правил, кодекс, по которому можно получить ответы на все случаи жизни. Жизнь настолько сложна, многообразна, что никакой учебник не может дать следователю решения всех жизненных ситуаций. Роль следственной этики в другом -- понять, как влияют нормы, принципы, предписания морали на проведение тех или иных следственных действий, на расследование преступления в целом, исследовать нравственные основы принципов предварительного следствия [2].

Специфика следственной деятельности такова, что мораль «участвует» в любом следственном действии. Следователю приходится решать сложные моральные вопросы. Например, в семье горе -- умер член семьи, следователь в этот момент приезжает в дом для производства обыска, как поступить? Или следователю предстоит осуществить эксгумацию трупа. Проделана большая организационная работа: приглашены понятые, рабочие, судебно-медицинский эксперт, фотограф, а к могиле дочери пришла убитая горем мать. Другой случай: необходима очная ставка с малолетней потерпевшей, родители которой отказываются от проведения такого следственного действия. Как быть следователю? Если сын изобличает мать, как проводить очную ставку в такой ситуации? Правильное решение таких и подобных ситуаций может быть найдено в том случае, когда следователь наряду с законом будет руководствоваться и нравственными требованиями, принятыми в нашем государстве при общении людей друг с другом.

Мораль оказывает определенное влияние на нравственное сознание следователя путем таких явлений, как долг, честь, совесть, которые также имеют большое значение в работе следователя. Поэтому следственная этика исследует роль нравственности в сознании следователя, в формировании нравственных качеств личности, профессиональных навыков следователя.

Важен вопрос о том, имеются ли в профессии следователя и в его работе особые нормы и принципы морали, не соответствующие тем, что действуют в обществе. На этот вопрос следует ответить отрицательно.

Нормы, принципы морали, нравственные требования обращены ко всем людям, в том числе и к следователю. Но в работе следователя, являющейся специфической по отношению ко многим другим, могут возникнуть уникальные ситуации, не типичные для общества. Следователь должен избрать такие пути и средства разрешения встретившегося конфликта, которые не противоречили бы основным моральным принципам: справедливости, гуманизму и т. п[1].

Следователю нередко приходится решать задачи, которые требуют и теоретического и практического знания нравственных требований, умения разобраться в создавшемся моральном конфликте. В следственной практике бывают ситуаций, когда для изобличения опасного преступника, представляющего реальную угрозу для жизни и здоровья многих людей, безотлагательно необходимы следственные действия, в какой-то степени неблагоприятные для здоровья свидетелей (например, выезд со свидетелем в дождливую, холодную погоду). В таком случае следователь предпочтет собирание доказательств и будет совершенно прав, его действия морально оправданы.

Однако обстоятельства могут быть и более сложными, например, такими, когда моральное сознание следователя констатирует: осуществление одной из выбранных возможностей поступка во имя какой-либо нравственной нормы одновременно ведет к нарушению другой нравственной нормы, тоже представляющей для него (а значит, и для общества) определенную моральную ценность[1]. Следователь стоит перед необходимостью разрешить этот конфликт.

Пути и способы разрешения морального конфликта могут быть различны, но конфликта, возникающего именно в сфере нравственности. Это обстоятельство подчеркивается в связи с тем, что в следственной практике могут встретиться и иные противоречия, связанные, например, с оценкой доказательств, с квалификацией преступлений и другими чисто юридическими моментами. Такие противоречия решаются путем анализа соответствующего законодательства, консультаций со специалистами и иными способами.

Что же касается ликвидации конфликта нравственного, то в этом случае важное значение имеет линия поведения следователя, мотивы, которыми он руководствуется. Представим себе, что совершено преступление. Преступник задержан. Из характеристики его личности видно, что это морально разложившийся человек, ранее судимый за различные преступления. Однако его изобличение во многом зависит от освидетельствования несовершеннолетней потерпевшей, которая, находясь под впечатлением преступления, боясь расправы с ней друзей задержанного, стыдясь того, что жителям маленького поселка станут, известны подробности преступления, категорически отказывается от освидетельствования, заявляя, что покончит жизнь самоубийством, если ее будет кто-либо осматривать. Для того чтобы преступник не остался на свободе и был наказан, следователь проводит освидетельствование несовершеннолетней в принудительном порядке. Необходимые доказательства виновности задержанного добыты. Он предан суду и наказан. Потерпевшая пыталась покончить с собой, но была спасена. Все вроде бы окончилось благополучно: преступник наказан, потерпевшая жива. Приведенный выше моральный конфликт с потерпевшей взят для того, чтобы показать, насколько важен и результат его разрешения.

Но возможен ли такой подход, справедливы ли действия следователя, который не понял страданий потерпевшей, не пощадил и без того униженного ее достоинства, оскорбленной чести, считая, что все окупится изобличением преступника, и по существу пожертвовал одной ценностью ради другой? Возможно ли в процессе расследования «раскладывать» моральные ценности «по стоимости», «по цене»?

Все моральные ценности в обществе значимы. Трудно представить себе такое положение, что достоинство человека -- «меньшая» ценность, чем чувство дружбы, товарищества, а честь «дешевле» чувства любви или достижение истины по делу, интересы борьбы с преступностью «дороже» жизни человека[1]. Именно поэтому никакого морального «прейскуранта» невозможно представить в жизни, а тем более в работе следователя. Возникшая перед следователем моральная коллизия, конфликт «моральных ценностей» требуют от него своего разрешения. Следователь осознает, что он может идти разными путями и понимает, что от того, каким путем он пойдет, зависит решение стоящего перед ним вопроса, т. е. следователь как бы становится сам участником этой ситуации, без его участия в этом конфликте последний не получит своего разрешения. Следователь в данном случае выступает и как представитель государственной власти: его решение будет носить социальный характер.

Таким образом, ситуация, которая должна быть разрешена следователем, социальна и ее разрешение, развитие во многом зависят от его поступков, последовательности действий[1]. В то же время, какое бы решение ни принял следователь, оно будет результатом его нравственной позиции, т. е. общество так или иначе сможет характеризовать поведение и самого следователя. В данном случае конфликт как бы оказывает определенное влияние и на того, кто берется за его разрешение. Из поступков следователя в каждой конкретной ситуации складывается линия его поведения, вырабатываются основные черты его нравственной позиции[2].

Итак, при разрешении сложившейся ситуации следователь основное внимание должен уделять не тому, чтобы выбрать «большую» или «меньшую» моральную ценность, а попытаться оценить результат собственной линии поведения. Следовательно, акцепт падает на моральную оценку того пути, по которому следователь предполагает пойти, чтобы разрешить возникшую перед ним ситуацию: что сделать, чтобы прийти к, какому-то решению, какими средствами разрешить конфликт, какой результат он ожидает от своего выбора[3]. В приведенном выше примере следователю необходимо подумать над тем, как вести себя с потерпевшей с учетом ее психологического состояния, особенностей характера, моральных качеств личности и т.п. Целесообразно объяснить потерпевшей о существующей тайне следствия, попытаться убедить ее в том, что следователь может сохранить все происшедшее с ней в тайне, и разъяснить, как это будет сделано практически. Можно предложить произвести не освидетельствование, а судебно-медицинскую экспертизу, поскольку часто у потерпевших, незнакомых с термином «освидетельствование», связаны неверные представления об этом. Уже в процессе своих действий следователь увидит, что ситуация, казавшаяся неразрешимой, изменяется, факты, составляющие ее, располагаются по-иному. Убедившись в правильности выбранной линии поведения, он сможет найти выход из создавшегося положения. С другой стороны, необходимо взвесить все те моменты, которые связаны с личностью преступника: его полную характеристику, черты характера, возможность совершения других преступлений, позицию в данном преступлении (отрицает ли свою вину, признает ли и т. п.)[1].

Не нужно забывать и того, что конфликтные ситуации, встречающиеся в следственной практике, не единичны и до какой-то степени сходны. Поэтому можно обратиться к товарищам по работе, более опытным следователям, которых встречались подобные обстоятельства, выяснить, как действовали они в таких случаях.

При решении конфликта, лежащего в сфере морали, следователю в первую очередь следует обратить внимание на собственное поведение, на средства исполнения им того или иного решения, а также оценить результат решения с точки зрения общественной значимости[1]. Каким образом, по каким критериям оценивать свое собственное поведение и поступки тех лиц, с которыми следователь вступает в отношения в процессе расследования?

В деятельности следователя моральная оценка выступает в виде понятий о моральном и аморальном, достойном и недостойном. Оценочные суждения могут касаться выбора методов и средств расследования, определения поведения следователя при избрании тактики проведения отдельных следственных действий и т. п. Спецификой оценочных суждений выступает тот факт, что, несмотря на индивидуальность моральных оценок, зависимость их от морального сознания субъекта, они являются отражением и общественного сознания, господствующих в той или иной среде моральных ценностей[2]. Моральная оценка обусловлена общепринятыми требованиями нравственности и опирается на авторитет общественного мнения.

Важное значение приобретает моральная оценка поведения и мотивов поведения свидетелей, потерпевших, обвиняемых. Оценочные суждения о поступках, моральном облике этих лиц будут справедливы и объективны лишь в том случае, когда следователь рассматривает объект суждения конкретно, в соответствующей обстановке, во взаимосвязи с другими элементами. Так, например, анализируя характеристику обвиняемого, полученную с места работы последнего, следователь замечает, что она необъективна, обвиняемого явно пытаются «обелить». Какими мотивами руководствовались представители администрации, написав такую характеристику? Одно дело, если попытка «выгородить» обвиняемого объясняется ложно понятым чувством товарищества, спасением престижа своего предприятия, учреждения. И совсем другую оценку можно дать действиям представителей администрации, если они, таким образом пытаются скрыть свои, быть может преступные, связи с обвиняемым.

Важную роль, я считаю играет и самооценка следователя. Поступая определенным образом, он руководствуется собственным нравственным сознанием. Самооценка регулируется чувством совести, морального и профессионального долга. Свое собственное поведение, свои поступки следователь оценивает как бы «изнутри», с чувством удовлетворения или неудовлетворения собой.

И, наконец, общество, предъявляет к профессии и деятельности следователя определенные моральные требования. В комплексную оценку входят понятия: авторитета следственного аппарата, престижности профессии, выполнения профессионального долга, достижения целей и задач расследования, осуществления воспитательной роли следствия и т. п.

Теория «меньшего зла» или может ли обман быть нравственным?

Белкин Р.С. приводит данные, где господствующая в профессиональной следственной этике концепция аморальности обмана лишь на словах признается практическими работниками, которые прибегают к его использованию[1]. Однако возникает противоречие между официальным осуждением обмана и конкретной потребностью прибегнуть к нему в интересах установления истины по делу порождает у следователя внутриличностный конфликт, конфликт между считающимся должным и реально сущным[2]. У следователя возникает альтернатива прибегнуть к обману противостоящего к нему лица или «провалить» дело. В сознании возникает противоречие между отдельными ценностями, его ценностная ориентация подвергается испытанию.

О путях разрешения пишет Н.П. Хайдуков: «Если возникло противоречие между двумя отдельными ценностями и сохранить их обе не представляется возможным, то целесообразно и морально оправданным будет такое решение, которое направленно на сохранение наиболее значимой в данной ситуации ценности, подобно тому, как при крайней необходимости законным является действие, которым причинен вред меньшему благу в целях предотвращения большего вреда. При этом следователь должен осознавать, что: а) в процессуально - тактической ситуации ценности противоречивы; б) вмешательство в ситуацию всегда становиться объективно вынужденным, ибо невмешательство по принципу «лучше ничего не делать, чем делать вредное» есть зло, причиняющее вред более высокой ценности;

в) вмешательство порождает одновременно и зло и добро, т.е. результат носит всегда противоречивый характер, но зло всегда должно быть меньшим по отношению к добру»[1].

Таким образом, можно сказать, что при отсутствии в законе однозначного запрещения использования обмана при расследовании преступления вопрос о его допустимости целиком лежит в области морали.

И все-таки: может ли обман быть нравственным?

По любой моральной шкале, при любом понимании «общечеловеческих ценностей» на этот вопрос следует отрицательный ответ, хотя он и носит абстрактный, отвлеченный от конкретной реалии характер.

Знакомиться с чужими письмами аморально, но при определенных условиях закон позволяет следователю делать это. Подслушивать чужие разговоры аморально, но в определенных ситуациях закон позволяет делать и это. Перечень можно продолжить. Во всех подобных случаях действия следователя законны, но от этого они не становятся нравственными с точки зрения абстрактных норм морали. Отрицательная моральная оценка таких действий не препятствует их совершению, если на шкале ценностей они выступают как «меньшее зло», если их цели безусловно нравственны.

Выбор следователем «меньшего зла» несомненно, является результатом нравственного компромисса. Такого рода компромиссы возможны в следственной деятельности, если результат положительно влияет на достижение цели предварительного следствия. Отрицание компромиссов в следственной деятельности есть нечто иное, как проявление мнимой заботы об абсолютной чистоте. Если возникли противоречия между двумя ценностями и сохранить их при достижении цели не представляется возможным, то целесообразным и морально оправданным будет нравственный компромисс, т.е. такое решение которое направленно на сохранение наиболее значимой в данной ситуации ценности[1]. Следователь для достижения конечной цели должен осознавать, что добро является не абсолютным и «меньшее зло» необходимо чтобы свести его к минимуму, нужно бороться за максимум добра и минимум зла.

Я считаю, что обман ничем не может быть оправдан, если он основывается на правовой неосведомленности лица, противостоящее следователю, заведомо невыполнимых обещаниях этому лицу, на фальсификации доказательств, дефектах психики подследственного, на мистико - религиозных предрассудках.

Подводя итог, хочу сказать, что следственная этика следует назначению и роли морали в деятельности следователя, выявляет закономерности любых проявлений нравственности в этой профессии в целях наиболее успешного их использования для решения задач предварительного следствия. Но следственную этику нельзя представить как некий свод нравственных правил, кодекс, по которому можно получить ответы на все случаи жизни. Роль следственной этики в другом - понять как влияют нормы, принципы, предписания морали на проведение тех или иных следственных действий, на расследование преступления в целом, исследовать нравственные основы принципов предварительного следствия.

2 Глава. Конфликтное следствие

1. Проблемы конфликтного следствия

"Вести следствие, -- говорил прокурор СССР А. Я. Вышинский, -- все равно, что вести войну». По мнению криминалистов расследование представляет собой схватку между следователем и обвиняемым. Трактовка расследования как войны, поединка, конфликта поддержана преподавателями криминалистики. Профессор Воронежского университета О. Я. Баев попытался дать атому возвышенное философское обоснование, Он выразил убеждение, что «единственно верной методологической основой исследования понятия и сущности конфликта должно быть рассмотрение его как частного случая, как конкретного выражения, как формы проявления основного и всеобщего закона единства и борьбы противоположностей»[1].

А.Р. Ратинов за теоретическим обоснованием трактовки расследования как борьбы обратился к праксиологии -- отрасли знания об эффективной деятельности. Приноравливая к предварительному следствию известные праксиологии приемы борьбы, профессор рекомендовал:

— нанесение удара в наиболее уязвимое или наиболее важное место;

раздробление сил и средств противодействующей стороны. Например, разжигание конфликта между соучастниками преступления;

-- предупреждение об угрозе нежелательных действий и др[1].

Стравливание подозреваемых, запугивание арестом и т. п. -- рутинные приемы допроса, нередко провоцирующие ложные признания и оговоры невиновных.

В предложениях о прямом переносе в расследование приемов праксиологии не учтен существенный момент. Праксиология обобщает приемы борьбы в самых разнообразных сферах -- от военных действий до спортивных противоборств (по сути, имитирующих бой), -- отвлекаясь от их специфики. Между тем на войне и в спортивных противоборствах противники с самого начала обозначены исходной позицией, военной или спортивной формой, цветом фигур. Иное дело расследование, где достоверное знание о противнике, если под ним понимать преступника, не предпосылка, а итог[2].

Криминалистика -- наука правовая, и ее положения должны соответствовать правовым нормам, закрепленным в законе. Для обсуждаемого вопроса определяющее значение имеет, прежде всего, ч. 1 ст. 49 Конституции России -- главного закона страны: «Каждый обвиняемый в совершении преступления считается невиновным, пока его виновность не будет доказана в предусмотренном федеральным законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда». Специалисты называют это положение принципом презумпции невиновности. Его содержание и значение выясняется во многих научных монографиях и статьях. Здесь же обратим внимание, что отождествление обвиняемого с преступником, т. е. признание обвиняемого виновным в совершении преступления -- длительная процедура, которая завершается вступлением в законную силу обвинительного приговора. А до этого следователь и суд обязаны обеспечить обвиняемому и его защитнику все условия, чтобы они могли опровергнуть обвинение, если оно ошибочное. Таким образом, отождествление обвиняемого с преступником на стадии расследования неправомерно. В этом корень тяжелых следственных и судебных ошибок.

Известна, однако, и другая точка зрения на этот счет: «В основе каждого преступления, -- писал профессор Р. С. Белкин, -- лежит конфликт правонарушителя с законом, с интересом общества и государства. Восстановление попранного права начинается с раскрытия и расследования, в ходе которого конфликт с законом может обрести форму конфликта со следователем -- лицом, призванным установить истину»[1].

Это ясное, открытое отождествление обвиняемого с преступником до постановления приговора. Оно не только неправомерно, но и алогично.

Ведь следователь привлекает обвиняемого к участию в деле, предъявляет ему обвинение, разъясняет права в уголовном процессе, чтобы тот мог доказать свою невиновность и опровергнуть ошибочное обвинение. Если же считать обвиняемого преступником, эти процедуры полностью утрачивают смысл.

Между тем на таких отождествлениях выстроена целая теория -- теория конфликтного следствия. Центральное понятие этой теории -- конфликтная ситуация. Так обозначают обстановку, возникающую, когда допрашиваемое лицо не дает показаний, ожидаемых и желаемых следователем: например, обвиняемый не признает себя виновным, свидетель подтверждает алиби обвиняемого и т. п.

Теория конфликтного следствия, отождествляющая обвиняемого с преступником, есть наукообразное обозначение и оправдание предвзятости[1]. Ни в коей мере не исправляют положения благочестивые витиеватые оговорки сторонников таких отождествлений: «В уголовном процессе борются не с обвиняемым как с личностью, а с отдельными проявлениями отсталого сознания, низменных побуждений, за лучшее в этой личности»[2]; «Конфликт -- это борьба не против, а за правонарушителя как личность, за утверждение в его сознании высоких принципов коммунистической нравственности»[3]; «Причиной конфликта в процессе допроса, как правило, оказывается несовпадение систем нравственных ориентации общества и личности -- свидетеля, потерпевшего, подозреваемого, обвиняемого, а источником конфликта -- стремление допрашиваемого помешать следователю в достижении цели допроса»[4]. Возможность конфликта следователя с невиновным А. Р. Ратинов допускал лишь при недобросовестности обвиняемого, который не совершил преступления, однако почему-то скрывает правду. Мысль же о том, что конфликт может быть вызван нарушениями закона, предвзятостью следователя, в этих рассуждениях отсутствует.

Наличие конфликтов, противоречий в производстве по уголовным делам неоспоримо. Обвиняемый может не соглашаться с обвинением независимо от своей вины или невиновности. Противоречия по разным причинам появляются между показаниями обвиняемых в совместном совершении одного преступления, между показаниями свидетелей-очевидцев, между заключениями нескольких экспертов по одному и тому же вопросу[1]. Такие конфликты естественны и правомерны. Задача следователя и суда состоит в том, чтобы разобраться в этих противоречиях, выяснить их причины, по возможности устранить. Этому служат дополнительные допросы, очные ставки, повторные экспертизы и проч. Тем не менее «конфликто-логическая» трактовка расследования, сводящая его к конфликту следователя с обвиняемым, неприемлема. Одиозно в ней прежде всего жесткое распределение амплуа, по которому следователи и прокуроры все подряд герои в белых одеждах, рыцари без страха и упрека, правдолюбы, монополизировавшие обладание истиной, а подозреваемые и обвиняемые -- сплошь коварные злодеи, только и думающие, как обмануть следователя и суд, чтобы ускользнуть от заслуженной ответственности[2].

При таком подходе из поля зрения выпадают случаи, когда из-за ошибки или по произволу следователей и прокуроров уголовному преследованию подвергающей невиновные, затем тщетно ищущие правды, тогда как следователь и прокурор настаивают на обвинениях[1]. А на практика такое происходит. Петрухин И.Л. приводит в пример дело Мйхалевича, который изнасиловал и убил 34 женщины. До его изобличения в этих преступлениях сознались и были осуждены 14 невиновных, из которых один расстрелян, другие, подвергшиеся длительному лишению свободы, стали инвалидами[1]. Таковы в действительности характер и исход некоторых конфликтов между следователями и обвиняемыми.

Заложенное в фундамент теории «конфликтного следствия» отождествление обвиняемого с преступником служит оправданию неразборчивости в средствах «борьбы», нарушению нравственных и правовых норм[2].

Так, в полемике о предъявлении подозреваемых на выборку собакам, не отрицая, что этим унижается чувство человеческого достоинства, и тем не менее отстаивая данный прием, Р. С. Белкин писал: «Все дело в том, что подозреваемый своими действиями, своим отношением к закону, к нормам морали сам попрал свое человеческое достоинство, сам поставил себя в унизительное положение»[3]. Получается, если подозреваемый, то виновен, а раз виновен, значит, и считаться с ним нечего. Это несовместимо с тем положением Конституции, которое предписывает: «Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления» (ч. 1 ст. 21). Ничто. Значит, и привлечение к участию в деле в качестве обвиняемого или подозреваемого тоже не основание. Кроме того затрагиваются нравственные и этические аспекты.

Добросовестный следователь, располагая уличающими доказательствами, планомерно предъявляет их обвиняемому и предлагает дать объяснения по каждому из них. Сочтя доказательства неопровержимыми, обвиняемый обычно признает себя виновным и рассказывает о свершении преступления. Отрицающий свою вину может сообщить о фактах, которые опровергают или колеблют обвинение. И в тех и в других случаях следователь обязан всемерно проверить показания обвиняемого. В зависимости от результатов проверки он передает дело прокурору для направления в суд либо прекращает дело. Наконец, когда обвиняемый не признает свою вину и притом не высказывает никаких доводов в свою защиту, следователю предстоит найти пути проверки версии обвинения независимо от показаний обвиняемого.

Л. Б. Филонова такой путь не устраивает. Он взялся помочь делу в случаях, «когда у следователя мало доказательств, а почти единственным их источником остается сам обвиняемый»[1].

Автор почему-то не принимает во внимание, что обвинение противоправно, когда «мало доказательств», что закон предусматривает предъявление обвинения «при наличии достаточных доказательств».

Участь «почти единственного источника доказательств» выпадала на долю обвиняемого в давние, да и не очень давние времена, когда нехитрыми приемами психологи-практики добивались (возвратная форма глагола «добить») признания в чем угодно -- от сношения с нечистой силой до прорытия туннеля из Урала в Индию[1].

Л. Б. Филонов учит, как ослабить контроль допрашиваемого за тем, что он говорит. То, что это приводит к ошибочным высказываниям, его не беспокоит.

Научность и нравственность предлагаемых для этого приемов по меньшей мере сомнительна. Так, при допросе человека с округлыми чертами лица, сравнительно короткими конечностями, широким тазовым поясом (по этим признакам относимого автором к циклоидам или циклотимикам) рекомендуется сказать, что ему присущи особые черты, отличающие его от других: «он, наверное, обращал внимание, что у него бывают периоды, когда настроение у него приподнято, ему радостно и все удается, и наоборот, периоды, когда все представляется ему мрачным -- это периоды неудач, ..» и т. п[2]. Но разве смена настроений не присуща всем нормальным людям, независимо от черт лица, длины ног и ширины тазового пояса? Нет, конечно. Расчет здесь на то, что сообщение допрашиваемому об этом как об исключительных свойствах его души вызовет у него обманчивое впечатление о всеведении следователя. Л. Б. Филонов пропагандирует «принцип опоры на неопределенность», практикуемый... гадалками. Суть этого «принципа» состоит в высказывании следователем специального набора туманных суждений, «подобранных так, чтобы человек соглашался с ним и чтобы у него формировалось убеждение, что с особенностей его личности срываются покровы таинственности»[1]. Таким образом, применяемый гадалками способ выманивания денег у простаков возводится в ранг научного приема допроса.

Чтобы лишить допрашиваемого контроля за собственными показаниями, обеспечить «разрушение вей его оборонительной системы», Л. Б. Филонов предлагает вызвать у него состояние фрустрации. При этом фрустрация трактуется как «мотивационное и эмоциональное состояние, являющееся результатом блокирования целенаправленного поведения»[2]. Иными словами, речь идет о том, чтобы довести человека до такого состояния, что он уже не может поступать и высказываться так, как он находит правильным. И тут вспоминается принцип «меньшего зла».

Фрустрация, по разъяснению специалистов, возникает в следствии реальной или воображаемой помехи к достижению цели. Она проявляется в ощущениях гнетущего напряжения, тревожности, отчаяния, гнева и т. д. Защитные реакции при фрустрации выражаются в агрессивности, в уходе от трудной ситуации, в снижении сложности поведения. Очевидно, манипуляции, вызывающие состояние фрустрации, и использование этого состояния при допросе представляют собой грубое нарушение общепризнанных прав человека и гражданина[1]. В то же время подрывается возможность услышать правду. Гнетущее напряжение, тревожность, отчаяние, гнев способны толкнуть на ложное признание, на оговор невиновного.

Если под конфликтом в паракриминалистике понимается чаще всего отказ обвиняемого признать себя виновным, то устранение конфликта, победа в конфликте -- полное и бесповоротное признание обвиняемым своей вины. Этой цели подчинен ряд приемов, приуроченных к отдельным следственным мероприятиям.

Характерны в этом плане рекомендации по проведению так называемой проверки показаний на месте. Это не предусмотренное законом, но широко практикуемое милицией и следователями действие представляет собой конгломерат элементов допроса, следственного осмотра, эксперимента, предъявления для опознания. Оно состоит обычно в том, что, приведенный на место, где по версии обвинения совершено преступление, обвиняемый под объективами фото- и кинокамер рассказывает, как он это преступление совершил. Делается это для того, чтобы обвиняемый увяз в своем признании и не посмел отречься от него в ходе дальнейшего следствия и в суде. Одновременно искусственно создаются новые доказательства фотоснимки, видеозаписи, показания допрошенных в качестве свидетелей присутствовавших при этой сцене понятых. Без этого не обходится ми одно ложное обвинение в убийстве, квартирной краже и т.п.

Внутреннюю, скрытую от глаз суда механику этих проделок преподал следователям А.В. Дулов: «Важно, чтобы психическое состояние данного участника процесса соответствовало той деятельности, которую ему необходимо будет осуществлять в процессе данного действия. Вызов подобного состояния... должен быть осуществлен следователем непосредственно перед выходом на место... По пути следования в случае необходимости следователь может сообщать данному лицу все сведения о происшедших изменениях... Для облегчения процесса воспоминания следователь может предложить вернуться к определенной исходной точке, посоветовать вновь внимательно рассмотреть определенную ситуацию, объекты, детали на них»[1].

Это непринужденное общение на свежем воздухе, эти ориентирующие советы вернуться, быть внимательнее, не спешить напоминают детскую игру «тепло-холодно». Но только для одного из участников, ложно сознавшегося в преступлении, финалом этой игры может оказаться смертная казнь или длительное лишение свободы.

А. В. Дулов упоминает «случаи, когда обвиняемый ложно соглашается показать место, где им было совершено преступление, где спрятаны ценности и т. д. В действительности же он выводит следователя и других лиц в такие места, где заведомо ничего нет и не было». В этом автор видит «уловку преступника, намеренного в суде отказаться от своего признания». А ведь как раз так может вести себя обвиняемый, который под психическим или физическим нажимом «согласился» выйти на место, хотя не знает, где совершено преступление или спрятаны ценности.

2. Хитрость как элемент разрешения конфликтов

Для эффективного и рационального разрешения конфликтов следователь располагает богатым арсеналом тактических приемов и рекомендаций по их применению, выработанных наукой криминалистикой и апробированных многолетним передовым следственным опытом. Многие из них основаны на убеждении, воздействии на положительные характерологические и другие качества конфликтующей со следователем стороны, на демонстрации возможностей расследования, на отдельных нетривиальных психологических закономерностях[1]. Правомерность их использования следователем при разрешении конфликтов сомнений не вызывает. Иначе обстоит дело с рядом других более сложных тактических приемов, условно относимых учеными к «следственным хитростям» или «психологическим ловушкам».

У нас сразу же возникает вопрос о допустимости применения следователем названных приемов. Принципиально противоположные мнения в этом отношении высказывались по этому поводу.

Думается, что после всего сказанного о конфликтах в деятельности следователя нет нужды излагать и обосновывать нашу позицию по этому вопросу. Я полностью присоединяюсь к оценке концепции «бесконфликтного следствия» как «внешне респектабельной». Но среди ученых бытует мнение, как таящей в себе серьезную угрозу порождения опасных демобилизационных настроений! Коль скоро «конфликта нет», -- пишет И. Е. Быховский, -- нужно ли стремиться упредить преступника, пытающегося уничтожить доказательства, активно противодействовать его попыткам сговориться с соучастниками, подговорить свидетелей, инсценировать место происшествия, скрыться от следствия и суда? Нужно ли внезапно задерживать его с поличным, подвергать «медленному допросу, не давая возможности придумать ложные объяснения? Нужно ли продумывать тактику допроса, наиболее эффективные методы предъявления доказательств?»[1].

Следует отметить, что в неумелых и грубых руках не только применение тактических приемов, требующее от следователя строжайшего соблюдения социалистической законности, высокого правосознания и нравственности, но и вся следственная деятельность может явиться, по известному выражению, законной формально и издевательской по существу[2]. При умелом и осторожном использовании тактические приемы не несут в себе ни психического насилия, ни лжи, ни обмана, а потому представляются вполне допустимыми в деятельности следователя.

А.Р. Ратинов в качестве отличительного признака допустимости методов психического воздействия на личность в уголовном процессе выделяет «наличие у подвергающегося воздействию лица свободы выбора той или иной позиции»[3]. Полагая, что этого недостаточно для решения данного вопроса, можно сказать, что признаками, отличающими правомерное, положительное психическое влияние от психического насилия, является «создание наиболее благоприятных условий для течения психических процессов, поддержания активных психических состояний и проявления положительных свойств личности»[4]. И пишет далее: «При соблюдении этих условий психическое воздействие в советском уголовном судопроизводстве вполне правомерно и полезно»[1].

Представляется, что данное положение не может быть признано в качестве критерия этической допустимости конкретных методов психического воздействия. Нисколько не противореча позиции авторов теории психического воздействия, оно носит крайне общий, неконкретный характер. Основываясь на нем, практически невозможно объективно решить вопрос о допустимости тех или иных тактических приемов. И в том случае, когда перед подвергающимся воздействию лицом может быть несколько позиций, вполне возможно, что выбор им линии поведения «будет сделан под влиянием того психического состояния, которое явилось результатом психического насилия» [2], т. е. в условиях, при которых психическое воздействие допустимым. Так, несомненно, что регламентированный уголовно-процессуальным законом порядок проведения очной ставки преследует цель устранение существенных противоречий в показаниях ранее допрошенных лиц именно в таких наиболее благоприятных условиях для проявления положительных психических свойств личности. Однако совершенно не исключено, что и при строжайшем соблюдении всех требований УПК на очной ставке на допрашиваемого может быть оказано психическое воздействие (и не только следователем, но и другими допрашиваемыми), которое повлечет искажение допрашиваемых объективной информации.

Обоснование принципиальной этической допустимости использования следователем при разрешении конфликтов «следственных хитростей» надо искать в уяснение природы, формирования и механизма действия этих тактических приемов.

Очевидно, что «следственные хитрости» предпринимаются к лицам, в отношении которых с большей или меньшей степенью вероятности можно предположить умышленное сокрытие или искажение имеющейся у них искомой информации. Контрагент следователя в данной конфликтной ситуации, как уже отмечалось, может находиться в одном из следующих информационных состояний: он обладает информацией, но желает ее скрыть или исказить; он не обладает искомой информацией; он воспринял таковую или воспроизводит с непреднамеренными искажениями. (Для удобства изложения далее будем обозначать указанные состояния соответственно 1-е, 2-е, 3-е состояние). Теоретически вероятность нахождения этого лица в одном из данных состояний, пока не доказано обратное, равнозначна, хотя, естественно, на практике у следователя обычно имеются некоторые данные, увеличивающие или уменьшающие вероятность нахождения контрагента в определенном, но чаще всего достоверно следователю неизвестном состоянии[1].

«Следственные хитрости» и являются приемами, с помощью которых предпринимаются попытки выяснить действительное информационное состояние контрагента и в случае установления нахождения его в 1-м из указанных состояний относительно искомой информации перевести лицо в состояние выдачи иском ой объективно и информации или готовности к этому[1].

Далее предложим цепь следующих рассуждений. Подробный образ некоторого события, предмета, обстоятельства и т. п. (объединим их понятием «объект») отражается в памяти человека в виде информационных сигналов, полученных в процессе чувственного восприятия объекта. Трансформируясь в процессе мыслительной деятельности человека, этот образ приобретает характер достоверного знания об объекте. «Воспринимаемая человеком картина мира, сложная и постоянно меняющаяся, -- отмечают Л. Н. Леонтьев и Е. П. Кринчик, -- содержит систему вероятностных и альтернативных отношений, в которых явления внешнего мира даны человеку... Эти специфические отношения учитываются человеком в его поведении. Они становятся объектом отражения и регулятором его поведения»[2]. Но, поведение контрагента следователя обусловливается, кроме того, его интересами, отношением к расследуемому, делу и к предмету уголовно-правового конфликта. В соответствии с этим контрагент следователя принимает решение либо объективно воспроизводить имеющееся у него знание об объекте, либо скрывать или искажать его. Это создает достаточно устойчивую психологическую установку личности, во многом предопределяющую линию поведения лица в конфликтном взаимодействии со следователем.

На окончательное определение линии поведения контрагента безусловно оказывает существенное влияние и то, что он, исходя из своих интересов в судопроизводстве, вынужден учитывать действительное или возможное знание следователя об этом же объекте и об источниках информации о нем[1]. Тем самым контрагент в подобных ситуациях активно прибегает к рефлексии, «думает за следователя», строит мысленную модель знания следователя об объекте. В свою очередь, следователь полагает, что контрагент предстоящего или происходящего взаимодействия находится в одном из указанных, но, как правило, достоверно следователю неизвестном состоянии. Желая перевести контрагента в состояние выдачи или готовности к выдаче информации об объекте (если, разумеется, он ею обладает) и решив с этой целью прибегнуть к «хитрости», следователь исходит из цели умозаключений, носящих также в целом рефлексивный характер[2]. Отправным их пунктом является предположение о том, что линия поведения контрагента будет обусловливаться взаимосвязанными факторами, психологической установкой его личности, смоделированным вероятным или достоверным знанием следователя об объекте. Таким образом, перевод контрагента в желательное для следователя информационное состояние возможен лишь при изменении как минимум одного из названных факторов. Также возможность квалификации такого сугубо психологического явления, как субъективное отношение человека к воздействующим на него сигналам, при всей своей важности весьма проблематична[1]. В этой связи, ни в какой степени не уменьшая значение учета и использования в предстоящем конкретном конфликтном общении предполагаемой сугубо субъективной психологической установки личности контрагента с целью ее изменения в желаемом направлении, все же заметим, что «следственные хитрости» должны изучаться в основном как средство попытки изменения второго фактора - предполагаемого контрагентом знания следователя об объекте[2]. Это связано с тем, что данный фактор в значительно большей степени, чем первый, формируется на объективных логических посылках, как правило, в целом несложно поддающихся выявлению в ходе собственных рефлексивных рассуждений, а потому и моделированию.

Следователь зачастую обладает лишь минимальной информацией об исследуемом объекте и связях между собой его элементов, добытой как следственным, так и оперативными путями. В этих случаях неполноту своего знания он возмещает путем рефлексивных рассуждений, основанных как на собственном профессиональном и жизненном опыте, так и на теоретических познаниях[2]. Такие рассуждения позволяют - следователю построить вероятностные модели двух видов.

Во-первых, модель знания следователя об объекте и связях между элементами объекта. Графически такую модель можно представить в виде кривой, описывающей вероятностные знания следователя об объекте, отдельных его элементах, их месте в структуре объекта и их значении в доказательственном и тактическом планах. Подобная кривая может быть построена в системе координат, где по оси абсцисс откладывается перечень фактов, установленных или подлежащих установлению к моменту применения тактического приема и существенных для рационального его использования; по оси координат-- принимаемые, как правило, субъективно значения вероятности знаний следователя относительно каждого из фактов, отмеченных на оси абсцисс, а также субъективная оценка следователем степени важности этих фактов в тактическом отношении[1]. Так, к примеру, если в этой модели на оси абсцисс отметить два факта: 1)наличие оперативных данных о причастности подозреваемого к убийству и 2) знание индивидуальных примет орудия убийства, то второй факт на оси ординат должен занять более высокое место, чем первый, что обусловливается тактическим значением этого знания. Ясно, что наибольшее значение этой кривой достигается в точке, соответствующей факту, знания о котором наиболее вероятны и приближаются к достоверности.