Этические нормы предварительного следствия

Во-вторых, следователь строит модель предполагаемого контрагентом знания следователя об объекте. Эту модель графически также можно изобразить в виде кривой, расположенной в системе координат. Максимальными значениями ее будут достоверные сведения контрагента о знании следователя об объекте. Это связано с тем, что контрагент задержан по подозрению в убийстве, допрашивался по возникшему подозрению и понимает, что следователь располагает данными о его причастности к расследуемому преступлению, в то же время знанием о том, что следователю известны приметы орудия убийства, он не располагает.

В маневрировании имеющейся или предполагаемой информацией, которая логически и психологически достоверно или наиболее вероятно может связать максимальные значения кривой первой модели и минимальные значения кривой второй модели, и кроется возможность эффективного использования «следственных хитростей»[1]. Они являются способом возможной трансформации модели контрагента о знании (или незнании) следователя об объекте в желательном для следователя направлении.

В основе действий «следственных хитростей» лежит такая закономерность психической деятельности человека, выявленная и изучаемая психологией: процесс мышления человека, формирование его знания и линия его поведения во многом зависят от воздействия на субъекта различных внешних сигналов имеющих информационную природу (зрительных, слуховых и т. п.)[1].

По сути дела, «следственная хитрость» и выступает в качестве искусственного информационного импульса рассогласования, вносимого в модель контрагента о знании следователя об объекте, обусловливающую поведение контрагента[2]. Если предлагаемые модели построены с высокой степенью вероятности, то использование «следственной хитрости» может вызвать диссонанс в модели контрагента о знании следователя и повлечь соответствующее изменение линии его поведения в желательном для следователя направлении[3]. Однако в связи с тем, что следователь, прибегая к «хитрости», вынужден исходить, как правило, из минимальной или недостаточной информации об объекте, «домысленной» им в процессе рефлексивных рассуждений за контрагента, информация, «заложенная» в приеме, может быть ошибочной полностью или в существенных своих частях.

Рассмотрим возникающие в этом случае варианты, ибо от того, как будет «работать» «следственная хитрость», какое воздействие на контрагента она окажет в условиях ошибки в заложенной в ней информации, и зависит решение вопроса о допустимости этих тактических приемов. Баев О.Я. предлагает следующий пример для рассмотрения. Ошенкова, похитившая с предприятия золотой песок, доказала, что продала его Васирову, который хранил золото в баночке из-под валидола.

Таким образом, на данном этапе расследования следователь располагал показаниями Ошенковой о продаже ею золотого песка Васирову (факт -- обстоятельство 1) и ее же показаниями о хранении Васировым золота баночке из-под валидола (факт -- деталь 2). Не говоря уже о доказательственной ценности этой информации, заметим, что вероятность объективности сообщенных Ошенковой данных равна: оба факта могут быть правдивыми, оба могут быть ложными; в то же время первый факт может быть правдивым, а второй -- ложным. Но в тактическом отношении второй факт, безусловно, более ценен.

Построению второй из рекомендованных нами моделей должны предшествовать примерно такие рефлексивные рассуждения следователя: Васиров допрошен и отрицает факт скупки золота, значит, он уверен, что следователь располагает знаниями о скупке им золота; на этом и основана линия поведения Васирова -- у него сформировалась установка к даче ложных показаний. Но Васиров не имеет сведений, что следователю известно о хранении золота в баночке из-под валидола; Поэтому при определении линии своего поведения Васиров не принимает возможные знания об этом следователя в расчет. Эти рассуждения дают возможность построить на той же сети координат модель Васирова о знаниях, которыми, на его взгляд, располагает. Об объекте следователь, и определить в соответствии с предложенным нами принципом поле тактического воздействия на Васирова. Вызвав Васирова, следователь открыл сейф и достал из него баночку из-под валидола. Заметив, что этот предмет привлек его внимание, следователь сказал: «Нет. Это не валидол...»

Баночка из-под валидола и приведенные слова следователя и явились импульсом-раздражителем рассогласования модели Васирова о знаниях следователя. Рассмотрим возможные воздействия этого тактического приема с учетом следующих вариантов: 1. Васиров находится в 1-м из названных нами выше информационных состояний. 2. Васиров находится во 2-м состоянии {с учетом имеющейся в данном случае информации Васиров не может находиться в 3-м состоянии по нашей классификации). 3. В информации, заложенной в приеме, существенные ошибки, в том числе: а) показания Ошенковой полностью ложны; б) они ложны или ошибочны в отношении хранения Васировым золота в баночке из-под валидола. Если Васиров находится во 2-м состоянии и справедливо предположение, указанное в 3.а, то, естественно, знанием об объекте он не располагает и рефлексивная модель следователя о его знании об объекте ошибочна, ибо построена с учетом нахождения в 1-м состоянии. В таком случае независимо от любого значения информации, содержащейся в используемом приеме, она не может явиться импульсом-раздражителем рассогласования для построенной модели и перевести контрагента в состояние выдачи информации, ибо контрагент ею не располагает. Иными словами, тот факт, что следователь достал из сейфа баночку из-под валидола и произнес приведенные слова, не привлечет к себе какого-либо внимания Васирова и во всяком случае не может привести его с самооговору.

Если Васиров находится в 1-м состоянии, но справедлива информация, отраженная нами в 3.б, то степень вероятности эффекта «хитрости» соответственно снизится -- скорее всего прием «не сработает», ибо не явится импульсом-раздражителем рассогласования для модели Васирова о знаниях следователя. Однако и здесь использование приема не приведет к каким-либо отрицательным последствиям. В других же случаях, если информация, заложенная в приеме, будет полностью или в существенной части ошибочна, то применение приема не только не изменит линии поведения контрагента, но и упрочит его нахождение в 1-м состоянии, что, безусловно, следует иметь в виду при принятии решения об использовании подобных приемов.

И наконец, если Васиров находится в 1-м состоянии и информация Ошенковой объективна полностью, то с большой степенью вероятности данный прием явится необходимым импульсом-раздражителем для модели Васирова о знаниях следователя об объекте, внесет внес желаемый диссонанс и приведет к изменению состояния Васирова в направлении выдачи информации или готовности к этому.

«Золото?--перебил его Васиров, -- Золото!»

Необходимо также иметь в виду, что и при весьма вероятном и даже достоверном значении информации, заложенной в «следственной хитрости», использование подобного приема может не привести к желаемому эффекту, что, однако, нельзя расценивать как безусловное нахождение контрагента во 2-м состоянии[1]. На линию его поведения влияют многочисленные сугубо субъективные психофизиологические факторы: особенности темперамента, быстрота реакции, острота рефлексии; толерантность к стрессу, эмоциональная стабильность и т. п[2]. Очень точно овладение преступником «ловушкой» описано Ф. М. Достоевским в «Преступлении и наказании»: Порфирий Петрович разговаривает с Раскольниковым: «...вот в чем дело-с, вся-то суть-с: проходя тогда по лестнице... позвольте: ведь вы в восьмом часу были-с?

- В восьмом, -- отвечал Раскольников, неприятно почувствовав в ту же секунду, что мог бы этого и не говорить.

-Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной--помните? -- двух работников, или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..

- Красильщиков? Нет, не видал...-- медленно и как бы роясь в воспоминаниях отвечал Раскольников, в тот же миг напрягаясь всем существом своим и замирая от муки поскорей бы отгадать, в чем именно ловушка, и не просмотреть бы чего? -- Нет, не видал, да и квартиры такой, отпертой, что-то не заметил... а вот в четвертом этаже (он уже вполне овладел ловушкой и торжествовал) -- так помню, что чиновник один переезжал из квартиры... <...>

-Да ты что же!--крикнул вдруг Разумихин, как бы опомнившись и сообразив, --да ведь красильщики мазали в самый день убийства, а ведь он за три дня там был? Ты что опрашиваешь-то?» [1].

«Наблюдение, -- писал о научном эксперименте И. П. Павлов, -- видит в живом организме массу явлений, существующих рядом и связанных Друг с другом то существенно, то косвенно, то случайно. Ум должен догадаться паснет действительного характера связи -- и это при множестве возможных предположений. Опыт как бы берет явления в свои руки и пускает в ход то одно, то другое, и таким образом, в искусственных упрощенных комбинациях определяет истинную связь между явлениями. Иначе сказать, наблюдение собирает то, что ему предлагает природа, опыт же берет у природы то, что он хочет»[2]. Применяя «следственную хитрость», следователь также «берет явление в свои руки» и маневрируя имеющейся информацией, пытается определить «истинную связь между явлениями», в частности отношение подозреваемого к инкриминируемому ему деянию.

Способы применения тактических приемов из арсенала «следственных хитростей» могут быть самыми различными.

Характерные примеры «следственных хитростей» приводит в своих работах А. М. Ларин. В рассматриваемом аспекте представляют интерес рефлексивные рассуждения следователя, лежащие в основе приемов, использованных им в уголовном деле о взятках в Калининском медицинском институте.

Изобличенный показаниями Г. на очной ставке, Т. сознался, что он и его отец дали взятку работнику мединститута. После очной ставки Г., оставшись наедине со следователем, сказал, что не знает, как вести себя при встрече со С., который ввиду ареста сына, конечно, немедленно приедет и прежде всего придет к нему, Г. Следователь разрешил Г. при встрече с С. рассказать ему, что Т. сознался, но запретил говорить, кто на очной ставке первым дал показания о взятке. Г., который хотел избежать упреков со стороны С., это вполне устраивало. Следователь же исходил из учета ряда обстоятельств. С. -- старый юрист, недавно отбывший наказание за взяточничество. Ожидать от него в этом деле искренности и откровенности было бы, по меньшей мере наивно. В данный момент единственным доказательством, непосредственно уличающим его в передаче взятки, были показания Т. Если С. об этом узнает, то, по всей видимости, будет отрицать данный эпизод, рассчитывал на очной ставке с Т. его к изменению показаний. Но если Г. расскажет о том, что Т., не сообщив, однако, о своей в этом деле роли, у С. может сложиться представление, что Т. побудили сознаться какие-то другие, весьма веские доказательства, возможно показания Л. (лица, которому давалась взятка), и потому надо искать иные пути защиты, исходя из того, что этот эпизод доказан неопровержимо. Буквально через два дня после ареста Т., успев уже повидаться с Г., явился к следователю и с порога стал говорить о взятке, которую он дал Л. якобы в результате вымогательства[1].

Нет сомнений, что этот прием-- «следственная хитрость». Более того, он был реализован с использованием другого лица (Г) для передачи информационного сигнала рассогласования, вносимого в модель С. о знании следователя с целью ее перестройки в желаемом следователю направлении. Допустим ли он с позиций этики? Для ответа на этот вопрос следует обратиться к этическим требованиям, предъявляемым к тактическому приему в уголовном процессе. Я считаю, что тактический прием не должен унижать честь и достоинство участников расследования, влиять на позицию невиновного, способствуя признанию им несуществующей вины, оправдывать само совершение преступления и преуменьшать его общественную опасность, способствовать оговору невиновных или обвинению виновных в большем объеме, нежели это соответствует их действительной вине, основываться на неосведомленности обвиняемого или иных лиц в вопросах уголовного права и процесса, способствовать развитию у обвиняемых или иных лиц низменных побуждений и чувств, даче ими ложных показаний, совершению иных аморальных поступков.

Как видно из вышеизложенного «следственные хитрости» не противоречат законности и правосознанию в деятельности следователя при разрешении им конфликтов, ни одному из названных этических требований, предъявляемых к тактическим приемам. Рассмотренный механизм формирования и действия «следственных хитростей» приводит к выводу о необоснованности попыток «запрета» данных тактических приемов. «Следственные хитрости» как способы разрешения конфликтов следователем не могут повлиять на позицию лица, не обладающего искомой информацией, не содержат в себе насилия или обмана, являются нравственно допустимыми и не требуют установления каких-либо особых критериев применения.

3 Глава. Проблемы применения нетрадиционных методов ведения следствия с этических позиций

1. Использование гипноза

От того, насколько полны и правдивы показания потерпевших, свидетелей, подозреваемых и обвиняемых, в уголовном процессе зависит если не все, то многое. Однако вопрос установления истины и принятия правильных решений в указанной сфере в современных условиях становится все более проблематичным. Главная тому причина -- возрастающий с каждым днем дефицит достоверной информации. В «битве» за нее, замордованный, распотрошенный, обескровленный оперативно-розыскной и следственный корпус России, укомплектованный лишь отчасти (в основном новобранцами, даже не прошедшими «курс молодого бойца»), все реже выигрывает у обвальной преступности, разжиревшей на сверхдоходах и обнаглевшей от безнаказанности[1]. В условиях общегосударственного погружения во тьму безверия, неуверенности, правовой незащищенности, неприкрытой всеобъемлющей лжи на всех уровнях отчаявшиеся, запуганные люди все менее охотно идут на контакт со следствием, органами дознания, судом, все реже говорят правду[2]. Традиционный тактический арсенал, используемый для того, чтобы побудить носителей информации к откровенности, все чаще дает сбои, не срабатывает. Поэтому все очевидней, со всей остротой встает актуальная проблема оснащения следственной практики новейшими, адекватными сложившейся ситуации и потребностям практического следоведения методами преодоления лжи и заблуждений[1]. К числу нетрадиционных методов относится пока еще у нас не признанный официально, неузаконенный метод получения личностной информации после введения носителя информации в гипнотическое состояний или использование полиграфа.

Можно понять неудовлетворенность следователя, когда допрашиваемый не дает ожидаемых показаний, ссылаясь на то, что не помнит или же не желает говорить того, о чем его спрашивают.

Следователь, стоящий на уровне своих задач, в таких случаях сохраняет благоразумие. Он исходит из Конституции, по которой никто не обязан свидетельствовать против себя, своего супруга и близких родственников. Он руководствуется процессуальным законом, который устанавливает, что обвиняемый или подозреваемый вправе, но не обязан давать показания. Он соблюдает предписываемый законом запрет допрашивать в качестве свидетелей определенный круг лиц, среди которых защитник обвиняемого, не подлежащие допросу, об обстоятельствах, известных им в связи с выполнением своих обязанностей по защите или представительству, а также лица, «не способные в силу физических или психических недостатков правильно воспринимать обстоятельства, которые интересуют следователя, и давать о них правильные показания». Во всех иных случаях отказ свидетеля или потерпевшего дать показания об известных и памятных ему обстоятельствах является преступлением против правосудия и влечет уголовную ответственность. В то же время закон запрещает и карает как преступление принуждение к даче показаний путем угроз и иных незаконных действий со стороны следователя или лица, производящего дознание. Поэтому, если по тем или иным причинам не удается получить правдивые показания обвиняемого, потерпевшего, свидетеля, закон не предоставляет следователю иных возможностей, как обратиться к другим источникам информации.

Иное решение этой проблемы предлагает паракриминалистика. Здесь правовые запреты преодолеваются по формуле «нельзя, но если очень хочется, то можно»[1]. Среди средств, побуждающих человека давать показания про обстоятельства, о которых он говорить не может или не хочет, предлагается гипноз.

«Старые гипнологи, -- пишет Л. П. Гримак, -- называли таких людей медиумами, специальными тренировками вырабатывали у них различные необычные качества и с успехом использовали их для публичных выступлений»[2].

Профессор Л. П. Гримак, призывает принять гипноз на вооружение в борьбе с преступностью. По его словам, гипноз может быть применен: а) для устранения эмоциональных и посттравматических амнезий у субъектов, являющихся потенциальными носителями искомой информации, б) в целях стимуляции и «рабочей доводки» способностей ясновидения или же биолокаторной индикации у лиц с парапсихо-логическими способностями, в) для обучения нетрадиционным методам получения информации работников оперативно-следственных аппаратов»[1].

Вслед за этим Л. П. Гримак неожиданно высказывает весьма примечательное суждение: «Перечисленные выше вопросы, безусловно, требуют систематического и компетентного экспериментального исследования. Лишь получив последовательное научно-теоретическое объяснение, они перестанут быть достоянием не всегда пользующейся доверием эмпирической фактологии»[2].

Таким образом, профессор признал, что все ранее им сказанное об использовании гипноза в уголовных делах -- не более чем лишенная последовательного научно-теоретического объяснения, не пользующаяся доверием «эмпирическая фактология».

Между тем, В. Д. Хабалев предложил методику опроса граждан в гипнотическом состоянии. При атом он сослался на данные департамента полиции Лос-Анджелеса, где применение гипноза повысило раскрываемость преступлений в пять раз. Это интересно. В России сейчас показатель раскрываемых преступлений держится на уровне около 40%. Значит, американская методика доведет этот показатель до 200%, т. е. будут раскрывать преступлений вдвое больше, чем их совершают?

А.Б. Мощанский (УВД Пермской области) сообщил о трех случаях применения «репродуктивного гипноза» по уголовным делам. «В двух случаях, -- пишет он, -- полученная в гипнотическом состоянии информация от свидетеля и потерпевшего существенно способствовала розыску преступника, в одном -- оказалась полезной в проведении розыскных мероприятий»[1]. Речь, таким образом, идет о переходе от рассуждений к практике, к работе по уголовным делам. К сожалению, при этом не указано конкретно, чем полученная информация способствовала розыску, какую пользу она принесла в проведении розыскных мероприятий, и это несколько снижает убедительность сообщения.

Сама идея допроса под гипнозом не нова. Еще в 70-х гг. в официальном органе Прокуратуры СССР со ссылкой на конкретное дело был опубликован очерк о том, как при допросе под гипнозом свидетель назвал приметы неизвестного преступника. Вот как по тексту очерка следователь-новатор обсуждал с прокурором-консерватором правовую сторону такого допроса: «Прокурор замахал руками, когда услышал о гипнозе:

-- Константин Петрович! Вот не ожидал от вас такой романтики! Какой там гипноз! Это же нарушение УПК!

-- Хорошо, -- не сдавался следователь, давайте поручим провести это мероприятие работникам милиции. Только, разумеется, с согласия свидетеля и в моем присутствии»[1].

Какую романтику увидел прокурор в нарушении закона, непонятно. А вот мысль о том, что этот незаконный допрос под гипнозом станет законным, если его произведет не следователь, а милиция, -- мысль сама по себе абсурдная, однако не случайная. У нее есть своя подоплека. Также не случайно Л, П. Гримак и В. И. Хабалев пишут, что допрос под гипнозом дает только оперативную информацию, а не процессуальную, которая может быть использована только в оперативных, а не в процессуальных целях. Дело в том, что между следователем и милицией проходит некоторый водораздел. Сфера следователя -- процессуальная деятельность. Сфера милиции -- деятельность оперативно-розыскная (ОРД).

В российской теории уголовного процесса до последнего времени считалось общепризнанным, что процессуальная деятельность, включающая гарантии прав личности, гарантии достижения истины, служит способом собирания доказательств[2]. ОРД таких гарантий лишена, и ее результаты могут лишь ориентировать следователя, но не служат доказательствами. Поэтому, относя допрос под гипнозом к оперативной деятельности милиции, и сомневающихся, дескать, не бойтесь, показания загипнотизированного не будут доказательствами, на основе которых решается судьба человека. Но это утешение лукавое. Полагаться на него нельзя. Ибо теория теорией, но независимо от нее и вопреки ей еще 13 марта 1992 г. по настоянию МВД и других заинтересованных ведомств был принят Закон «Об оперативно-розыскной деятельности в РСФСР», по которому результаты этой деятельности могут быть использованы в качестве доказательств. Подобное положение одержит и ст. 11 нового Федерального закона "Об оперативно-розыскной деятельности», который принят Государственной Думой 5 июля 1995 г.

Можно, однако, поставить вопрос и следующим образом: так ли уж важны все эти гарантии и прочие юридические тонкости, о которых пекутся кабинетные ученые? Если допросы под гипнозом помогают борьбе с преступностью, то почему бы не допускать их для пользы дела? С другой стороны как быть с этикой и моралью?

Обсуждая этот вопрос, хорошо бы предварительно уяснить, что, собственно, представляет собой гипноз. Компетентные специалисты -- Психиатры, психофизиологи, психологи -- поясняют, что гипноз -- это временное состояние психики, для которого характерна сверхвнушаемость, сужение объема сознания, снижение самоконтроля, способности отдавать себе отчет е своих действиях, забвение всего пережитого под гипнозом и самого факта гипнотизации. Состояние гипноза трактуется в медицинской литературе как аналог психической болезни -- «искусственное слабоумие»[1].

Впрочем, такое впечатление возникает и у неспециалистов, которым доводилось на публичных лекциях о гипнозе наблюдать, как загипнотизированный, которому внушили, что он знаменитый певец или чемпион по плаванию, на потеху публике поет дурным голосом или, лежа на полу, делает плавательные движения[2].

Нет никакой логики в том, чтобы, подчиняясь закону, признавать недопустимым допрос человека, который в силу ненормального болезненного состояния психики не может участвовать в следственных действиях, и в то же время искусственно приводить в подобное состояние другого человека для получения от него сведений, которые он не дал бы в обычных условиях[3].

В гипнотическом состоянии человек беспомощен, не способен контролировать ситуацию, отстаивать свои права, осуществлять обязанности, а потому не несет ответственности за высказывания и поступки. Подчиняясь внушению гипнотизера, он может наговорить, что угодно на себя и на других. Поэтому показания под гипнозом нельзя допускать в качестве доказательств по уголовному делу. Это может привести к опасным судебным ошибкам. Применение гипноза в иных целях, помимо медицинских, производство его «специалистом-гипнотизером, имеющим юридическую подготовку», а не врачом, опасно для здоровья гипнотизируемого.

О внушении как воздействии на психику, вызывающем некритическое восприятие и автоматическое следование навязываемой идее, А. Р. Ратинов писал: «...подобная форма влияния на людей неприемлема. Снижая или выключая волевой контроль со стороны участвующих лиц, следователь всегда рискует толкнуть их на объективно неправильный образ действий, который в силу увлеченности или предубеждения может представляться ему соответствующим истине, не являясь в действительности таковым. Именно поэтому должна быть решительно отвергнута идея о возможности применения гипноза в процессе расследования. Гипнотическое внушение -- наиболее сильная форма психического насилия, несовместимая с нашими нравственными и правовыми принципами»[1]. Тут, как говорится, ни прибавить, ни убавить.

2. Применение полиграфа

Слово полиграф в переводе с греческого языка означает множество записей. Полиграфное устройство представляет собой многоцелевой прибор, предназначенный для одновременной регистрации нескольких физиологических процессов, связанных с возникновением эмоций: дыхания, кровяного давления, биотоков.

Изобретатели считают, что при некоторых условиях это устройство позволяет обнаружить страх перед разоблачением, который испытывает преступник, скрывающий свою вину, и тем самым уличить его.

Новшество, как говорил прославленный М. А. Булгаковым буфетчик, не первой свежести.

О внешних проявлениях переживаний человека известно с незапамятных времен. Об использовании этих проявлений в криминалистических целях рассказывает старинное индийское предание. В небольшой общине случилась кража. Старейшина собрал всех и объявил, что найдет виновного. Он предложил каждому из подозреваемых подержать во рту, а затем выплюнуть на ладонь щепотку риса. У одного испытуемого рис оказался сухим. Это и был вор, у него от страха перед разоблачением во рту пересохло.

Последняя четверть XIX в. была ознаменована многими изобретениями. Появилось электрическое освещение, звукозапись, радио, телеграф, телефон. На этом фоне не вызвал особой сенсации плетизмограф -- аппарат, регистрирующий изменение объема органов, зависящих от состояния кровеносных сосудов. В 1875 г. физиолог Моссо, ученик Чезаре Ломброзо, поощряемый своим учителем, демонстрировал опыты, при которых показатели плетизмографа изменялись под воздействием чувства страха. Моссо полагал, что таким образом можно уличить преступника, который начинает волноваться при вопросах о скрываемом преступлении. Сам

Ломброзо пытался применить это устройство в делах о политических преступниках.

Идея нашла сторонников в Германии, затем в США. За океаном аппарату дали заманчивое название -- «лаи-детектор», т.е. раскрыватель (разоблачитель) лжи.

Я считаю, что здесь можно помимо всех видимых плюсов усмотреть и противоправную тенденцию. Давайте попробуем этот момент разобрать подробнее. Полагаться в разрешении уголовного дела на детектор лжи -- значит, отдавать судебную власть в руки оператора, который манипулирует этим аппаратом. Таким образом, вывод оператора о том, что подсудимый, отрицающий свою вину, лжет, явится, по сути, обвинительным вердиктом. Судье, доверяющему этой методике, остается только назначить наказание и подписать приговор.

Давно уже была отмечена естественнонаучная необоснованность претензий на обнаружение лжи посредством этих аппаратов. Так, профессор Московского университета И. Н. Якимов еще в 1928 г. писал по этому поводу; «Никто не может проникнуть под черепную коробку человека и узнать, какие процессы и как протекают в его мозговом веществе, а главное -- какое отношение они имеют к правде или лжи в его словах»[1].

Звездный час изобретателей лай детекторов настал в конце Второй мировой войны. Они наладили деловые отношения с американской военной контрразведкой, сотрудники которой, часто сержанты, профессионально не подготовленные к допросам, производили массовые проверки в лагерях для заподозренных в нацистских преступлениях. Под лозунгом «Все для победы» за счет средств налогоплательщиков был, развернут массовый выпуск этих аппаратов. Со временем они все более и более осложнялись. В них дополнительно включались приборы для определения изменений глубины и частоты дыхания, электросопротивления кожи, анализаторы голоса и др. Вместо механических самописцев к ним подключались компьютеры, фиксирующие физиологические проявления испытуемого в виде графиков на дисплее или в виде цифровых распечаток. Было найдено более респектабельно название -- «полиграф» (что означает «много пишущий»). При всем при том, однако, интеллектуальная основа этих устройств по-прежнему сводилась к идее, почерпнутой из житейских наблюдений: при волнении человек бледнеет или краснеет (от сужения или, напротив, расширения кровеносных сосудов), у него сбивается дыхание, повышается потоотделение («холодный пот»), а значит, изменяется электрическое сопротивление на поверхности кожи. Аппарат часто способен более чутко уловить это, чем невооруженный глаз. Однако однозначное истолкование подобных физиологических реакций как проявлений скрываемой лжи, страха перед разоблачением и т. п. не более чем предвзятость, произвол[1]. Но как раз такими истолкованиями оправдывается применение полиграфа. А между тем такие же физиологические реакции возможны у невиновного, возмущенного ложным подозрением или страшащегося судебной ошибки, у неврастеника, потрясенного самой процедурой испытания на полиграфе, и т.п.

В послевоенные годы в США производство и сбыт дорогостоящих полиграфов стали хорошо налаженным бизнесом. Он поддерживается сенсационными корреспонденциями, наукообразными по манере подачи материала, рекламными по сути статьями, брошюрами, монографиями, субсидированием курсов подготовки операторов на полиграфах с претенциозными названиями вроде «Академия научного допроса» и т. п.

Хотя процедуру с полиграфом называют иногда допросом, но это не допрос и не опрос в обычном понимании, а испытание, тест, точнее, серия тестов.

Проводят эти тесты не следователи и не судьи, а специалисты-операторы. Каждый тест состоит в том, что оператор задает ряд вопросов, на которые облепленный датчиками испытуемый должен отвечать односложно: «да» или «нет».

Сначала по распространенной американской методике проводится цифровой тест. Испытуемому предлагают задумать и записать любую цифру. Затем оператор называет одну за другой несколько цифр, а испытуемый после каждой говорит «нет». Оператор же по показаниям аппарата «угадывает» записанную цифру. Когда ему это удалось, испытуемый убеждается в могуществе техники. Второй тест -- вопросы нейтральные, не имеющие отношения к расследуемому делу, например: «Вы женаты?», «Вы учились в школе?» и т, п. На эти вопросы испытуемый должен отвечать правдиво. Далее вдет «контрольный» тест, состоящий из вопросов, близких к обстоятельствам дела, например: «Вы охотно посещаете уединенные места?», «Вы склонны к насилию?», «Может ли молоток послужить оружием преступления?» и т. п. Наконец, критический тест представляет ряд вопросов по существу рассматриваемого дела: «Вам известно, кто убил Ж.?», «Вы нанесли потерпевшему смертельный удар?», «Вы завладели имуществом убитого?» и проч.

Сторонники внедрения полиграфа в практику российской милиции, ссылаясь на зарубежные публикации, пишут о его высокой эффективности и широком признании во всем мире, причем называют Польшу, Венгрию, Израиль, сообщают о том, что в США и Японии суды первой инстанции допускают результаты применения полиграфа в качестве доказательств. В том же ключе звучит риторический вопрос, который;, ссылаясь на положение дел в США, задают и тут же разрешают В. А. Митричев и Ю. П, Холодный: «...возможно ли, чтобы в развитом обществе с летально разработанной системой законодательного регулирования и достаточно жесткими мерами контроля к практическому применению был допущен метод с сомнительной научной основой? Конечно, нет!»[1].

Почему-то бросает россиян из крайности в крайность. То разоблачаем все подряд американское как «проявление реакшрюнной сущности разлагающегося империализма», то огульно иревозиоеим все оттуда проистекающее как высшее достижение цивилизации[1]. В то же время, оценивая информацию из вторых рук, полезно иметь в виду и человеческий фактор, задумываясь, кто и в каких целях формирует и распространяет эту информацию.

Оспаривая указания на отсутствие у полиграфических обследований в уголовных делах достоверной научной основы, В. И. Митричев и Ю. И. Холодный до того увлеклись полемикой, что под конец опровергли и самих себя. Свою статью они завершили призывом перейти к «серьезному научному изучению» испытаний на полиграфе», признав, таким образом, что ими этот вопрос не изучен[2]. Логичнее, пожалуй, была бы иная последовательность: сначала изучить, явление, а затем уже давать ему оценку. Американские специалисты по применению полиграфа не могут обойти молчанием выявляемые по конкретным делам бесспорные ошибки в истолковании результатов испытания. Эти ошибки они объясняют обстоятельствами, относящимися к личности испытуемых и операторов, а также условиям испытания. Так, они пишут, что для испытаний не годятся лица с пониженным или повышенным кровяным давлением, расстройствами дыхательного аппарата; люди, страдающие психическими заболеваниями, психоневрозами, психопатией, включая патологических лжецов, не отличающих ложь от правды; «привычные преступники», сознательно лгущие без угрызений совести, не испытывающие страха перед разоблачением; лица, незадолго до этого допрошенные с применением физического насилия, а также те, кто прошел специальный тренинг на подобных аппаратах и научился подавлять эмоции при любых вопросах (лица, чья деятельность связана с риском проверки на полиграфе, -- преступники-профессионалы и разведчики)[1]. К причинам неудач относят и внешние воздействия, которые отвлекают испытуемого: уличный шум, телефонные звонки, посторонние разговоры, присутствие при испытании кого-либо помимо испытуемого и оператора[2].

Наконец отмечаются такие субъективные, но немаловажные факторы, как давление на оператора, заинтересованной, чтобы его отчет был уличающим, а также недобросовестность оператора, который поддается такому давлению.

Таким образом, кругу обстоятельств, на которые ссылаются при объяснении бесспорных ошибок в заключениях по результатам полиграфических обследований, широк и разнообразен. По-видимому, нужда в таких объяснениях возникает не так уж редко.

Некорректно утверждение о признании результатов полиграфических обследований судами США. В этом государстве нет единой судебной системы и уголовно-процессуального кодекса, единого и обязательного для всех судов страны. Источником права служат прецеденты -- решения по отдельным делам. Федеральные суды во главе с Верховным Судом США, а также верховные суды ряда штатов отвергают полиграф. Другие обусловливают применение полиграфа ходатайством или согласием подсудимого и защитника.

И лишь мимоходом сказано: «Некоторые авторы, основываясь на статистическом анализе данных, полученных при лай-детекции в США и Великобритании, вообще ставят под сомнение целесообразность применения этой методики правоохранительными органами».

Взгляды международной юридической общественности на применение полиграфа по уголовным делам имеют следующие моменты. Представители государств Европы, в том числе СССР, а также Украины и Белоруссии, собирались в Вене. Внимание делегаций было привлечено к правовому и социально-психологическому аспектам проблемы. С этих позиций об использовании полиграфа по уголовным делам в резолюции семинара, в частности, записано: «Главным основанием для недопущения подобных методов является то обстоятельство, что эти методы составляют посягательство на важнейшие функции человеческого рассудка и, следовательно, составляют нарушение прав человека»[1]. Кроме того, бытует мнение, что испытания посредством полиграфа наряду с применением в допросе наркотиков были осуждены как «возврат к средневековому варварству». «Применение к обвиняемому, арестованному или задержанному каких-либо методов физического или психического принуждения, включая применение сфигмографов, наркотических средств и любых других методов исследования подсознательного, должно быть строго запрещено. Национальные законы должны предусматривать наказание за применение подобных запрещенных методов как за преступление»[1]. Подобное решение было принято и на семинаре для государств Азии, Африки и Океании в Маниле (Филиппины). Квалификация этих методов как варварских, средневековых имеет достаточное основание. Ведь они направлены на то, чтобы получить от обвиняемого уличающую его информацию вопреки его воле, тем самым нарушая общепризнанные «ценности». А это и составляет суть средневекового пыточного процесса.

Призывающие внедрить полиграф в российскую практику расследования уверяют, что это поможет раскрытию преступлений и уличению преступников. Мне же представляется более вероятным другое. Манипуляции с полиграфом умножат следственные и судебные ошибки, усугубят страдания их жертв и прибавят работы судам, прокурорам и следователям, адвокатам по выявлению и исправлению этих ошибок.

Сегодня же игры вокруг полиграфа поощряют недальновидные, невежественные руководители прокуратуры и МВД, чтобы имитировать внедрение в расследование достижений науки и техники, они охотно прислушиваются к советам, которые им дают деятели особого рода[1]. Это шустрые господа, которые не склонны день и ночь, в жару и холод преследовать преступников, по крохам в пыли и мусоре собирать доказательства, а предпочитают в комфортабельных кабинетах испытывать полиграфом подозреваемого и обвиняемого, трактуя вкривь и вкось графики на бумажных лентах, ни за что не отвечая и пользуясь при этом всеми благами и преимуществами сотрудников милиции или службы безопасности[2]. Таким образом, я постарался привести подобные аргументы, не для того, чтобы отвергнуть данный метод как таковой, а показать, что при анализе мировой практики ясно появляется его «недоработка». Считаю, если есть «недоработка» - есть нарушение, а нарушение проявляется как в правовом аспекте, так и с точки зрения общепризнанных моральных и этических ценностей.

Заключение

В завершении работы необходимо сделать следующие выводы, этические проблемы расследования была, есть и будет актуальнейшей темой криминалистики. Так как, даже преследуя самые позитивные цели недопустимо реализовывать их безнравственно.

Основной проблемой разрешаемой представленной в дипломной работе был вопрос о правомерности обмана в целях раскрытия преступления и разоблачения преступника. В работе обоснованно, аргументировано изложена позиция автора о том, что целесообразным морально оправданным будет нравственный компромисс.

По нашему мнению вполне реально исследование следственной тактики принципа «минимакса» предлагаемого экономистами. Если переломить данный принцип через проблематику следственной работы, то его можно было изложить следующим образом: добро не является абсолютным и нужно бороться за максимум добра и минимум зла.

Следующий вопрос на который обращаю внимание - какими средствами следователь будет пользоваться в сложившейся в той или иной ситуации, характеризуя их допустимость с этической позиции. По нашему мнению при умелом и осторожном использовании, тактические приемы не несут в себе ни психического насилия, ни лжи, ни обмана, а потому представляются вполне допустимыми в деятельности следователя.

Нам представляется, что «следственные хитрости» могут быть использованы если они основаны на преступной осведомленности, т.е. лицо которое реально не совершало преступление не может попасться в данную ловушку и только лицо совершившее преступление понимает тайный смысл сказанного следователем и своей реакцией, показаниями указывает на свою причастность к преступлению.

Традиционный тактический арсенал, используемый для того, чтобы побудить носителей информации к откровенности, в изменившихся условиях как правило не сработает. Вопрос установления истины и принятия правильных тактических решений в указанной сфере в современных условиях становится все более проблематичным, встает актуальная проблема оснащения следственной практики новейшими, адекватными сложившейся ситуации и потребностям практического следоведения методами преодоления лжи и заблуждений. Такими методами являются использование гипноза или применение полиграфа, но в данный момент они не нашли своей поддержки с точки зрения этических принципов. Кроме того, нет их процессуальной регламентации.

Таким образом, для профессии следователя мораль, ее принципы и нормы важны потому, что работа следователя тесно связана с понятиями справедливости, человечности, верности долгу, чистоты совести.

Отсюда, следственную этику нельзя представить как некий свод нравственных правил, кодекс, по которому можно получить ответы на все случаи жизни. Роль следственной этики в другом - понять как влияют нормы, принципы, предписания морали на проведение тех или иных следственных действий, на расследование преступления в целом, исследовать нравственные основы принципов предварительного следствия.

Список используемой литературы

Конституция Российской Федерации. - М., 2002.

Уголовно - процессуальный кодекс Российской Федерации - М., 2002.

3. Баев О.Я. Конфликты в деятельности следователя: Учеб. пособие - М., 1984.

4. Богомолов С. Когда и как ФБР использует гипноз. // Записки криминалистов. - Вып.5. - М., 1995.

5. Белкин Р.С. Курс советской криминалистики: Учеб-практ. пособие - М., 1979.

6. Богомолов С., Образцов В. «Психологический профиль» на службе полиции США // Записки криминалистов. - Вып. 4. - М., 1994.

7. Волков О.И. Вопросы борьбы с преступностью. - М., 1984.

8. Гримарк Л.Н. Нетрадиционные методы в раскрытии преступлений. М., 1994.

9. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. М., 1980.

10. Зорин Г.А. Тактический потенциал следственных действий: Учеб. пособие - Минск, 1989.

11. Зорин Г.А. Основы криминалистики: Учеб. пособие - Гродно, 1992.

12. Комиссаров В.И. Научные, правовые и нравственные основы следственной тактики. - Саратов., 1980.

13. Ларин Р.А. Криминалистика и паракриминалистика: Учеб-практ. пособие - М., 1996.

14. Любичев С.Г. Этические основы следственной практики: Учеб. пособие - М., 1980.

15. Митричев В., Холодный Ю. Полиграф как средство ориентирующей информации // Записки криминалистов. - Вып.1. - М., 1993.

16. Монин С.А. Сибирские криминалистические чтения. - Иркутск, 1995.

17. Образцов В.А. Основы криминалистики: Курс лекций. - М., 1996.

18. Образцов В.А. Криминалистика: Учеб. пособие - М., 1996.

19. Образцов В.А. Криминалистика: Цикл лекций - М., 1994.

20. Пичкалева Г.И. Роль морали в следственной деятельности. М., 1980.

21. Протасевич А.А. Монологи по криминалистике. - М., 1999.

22. Применение научных методов при расследовании преступлений и изучении преступности: Учеб-практ. пособие / Образцов В.А., Любичев С.Г. и др.; Под ред. Образцова В.А. - М., 1973.

23. Ратинов А.Р. Судебная психология для следователей: Учеб-практ. пособие - М., 1967.

24. Соболев А.Б. Использование доказательств при допросе: Учеб-практ. пособие - М., 1982.

25. Селиванов Н.А. Советская криминалистика: система понятий - М., 1982.

26. Скорченко П. Новое в практике выявления и раскрытия преступлений // Записки криминалистов. - Вып. 4. - М., 1994.

27. Хабалев В. Использование гипноза в оперативно-розыскной практике.// Записки криминалистов. - Вып.5. - М., 1995.

28. Федоров С.А. Большая медицинская энциклопедия. Политиздат., 1985.

Размещено на Allbest.ru