Формирование государственно-правовых взглядов российских либералов: факторы и источники

Размещено на http://www.allbest.ru/

Всероссийский заочный финансово-экономический институт

Формирование государственно-правовых взглядов российских либералов: факторы и источники

Вострикова В.В.

Орел

Аннотация

Статья посвящена анализу основных факторов, повлиявших на формирование государственно-правовых взглядов представителей российского либерализма относящихся к различным поколениям различных либералам. На примере биографий ряда видных либеральных политиков и ученых рассматриваются особенности становления их политических убеждений применительно к особенностям социо-культурной среды.

Процесс трансформации постсоветской России стимулировал профессиональный и общественный интерес к либеральной модели переустройства страны, разработанной в начале ХХ века, но не получившей тогда практической реализации по ряду причин. Стремление к всестороннему, объективному переосмыслению сущности данной модели неизбежно предполагает анализ факторов, повлиявших на формирование мировоззренческих установок ее создателей.

У большинства либералов основы мировосприятия закладывались в достаточно раннем возрасте под воздействием родственников, прежде всего родителей, а также их друзей и знакомых. Важнейшая роль семейного окружения, семейных традиций в процессе становления личности неоднократно отмечалась самими либералами. «Я, - писал, например, Д.И. Шаховской, - внук декабриста и всегда помнил это, насколько я себя помню». С 4-летнего возраста Дмитрий слушал рассказы бабушки о своих вольнолюбивых предках - декабристе Ф.П. Шаховском, историке кн. М.М. Щербатове, философе П.Я. Чаадаеве. Гордость за них, стремление продолжить заложенную ими традицию борьбы за свободу проявились и в облике Дмитрия Ивановича, и в его образе мыслей и действий. "Шаховской, - вспоминала близко знавшая его А.В. Тыркова, был прямой потомок декабристов. Та же была в нем рыцарская прямота, непоколебимое чувство долга, наивная влюбленность в свободу, равенство, братство". Взгляды П.Б. Струве формировались под воздействием либерально-консервативных семейных традиций, культивировавшихся его отцом - пермским губернатором, некогда поразившим А. Дюма-отца своей посвященностью в европейскую повседневность, но склонявшимся к славянофильству. О влиянии отца - известного профессора-офтальмолога вспоминал В.А. Маклаков. «Кругом, в котором я рос, были знакомые и друзья отца, вообще интеллигенты», - писал он. А по мнению С.А. Муромцева, пример которого в плане воздействия семейного окружения особенно показателен, «главная движущая сила в воспитании составляется семейством».

Несмотря на определенную возрастную разницу, будущих либералов объединяло то, что детские годы большинства из них пришлись на переломную для России эпоху, эпоху Великих реформ, и с раннего возраста дети становились свидетелями заинтересованного обсуждения старшими происходивших изменений. И хотя между взрослыми нередко бывали разногласия по поводу темпа и характера реформ, сомнений в необходимости последних не было.

В спорах, которые велись в семействе Муромцевых, одна из главных ролей принадлежала дяде С.А. Муромцева - Семену Алексеевичу - отставному офицеру, проживавшему по соседству в своем имении в Предтечеве. Убежденный сторонник либеральных преобразований, он возбудил в племяннике интерес к проводившимся в 60-е гг. реформам. Вольтерьянец, вольнодумец, как его звали в уезде, человек весьма образованный, бескомпромиссный, прямой, Семен Алексеевич снискал популярность в крестьянской среде сначала в роли мирового посредника, а затем мирового судьи. Позднее, посылая дяде свою диссертацию, Муромцев напишет: «Вы были человеком, у которого я с детства научился относиться критически к окружающему и не поддаваться чему-либо бессознательно, потому только, что оно есть старое. У Вас я впервые научился смелости, с которой следует громить предрассудки, каждый раз, милый дядя, когда мне приходится браться за новое дело и вести его с борьбой против всяких предрассудков, невежества, пошлости, передо мной встает Ваш образ, служащий мне символом борьбы за правду. С самого детства я привык видеть в Вас человека, который ставил своею жизнью такую борьбу и имел достаточно мужества и перед властью и перед толпою (которая подчас бывает опаснее власти), чтобы делать свое дело до конца, как следует».

Близость юного Муромцева к политическим проблемам сказалась и на его детских играх. Он придумал игру в «государство». Источником для конструирования «своего» государства послужила найденная в кабинете отца «Справочная книга офицера», содержавшая краткие сведения о политическом устройстве зарубежных стран. Игрушечное государство «Лазавка» было конституционным. Две беседки в саду являлись центром воображаемого парламента: Палаты депутатов и Государственного совета. Сергей сам сочинил конституцию «Лазавки». Другой игрой, увлекшей мальчика, было «издание» на протяжении двух лет ежедневной газеты, в которой подробно и точно отражались все события, происходившие в имении.

Важнейшим компонентом интеллектуального формирования российских либералов с раннего возраста и на протяжении всей жизни являлось чтение. В детские годы первыми советчиками в выборе книг были, как правило, родители и домашние учителя. Как вспоминал М.М. Ковалевский, его круг чтения в догимназический период складывался под влиянием матери. Именно благодаря ее руководству у мальчика рано развился интерес к истории и этнографии. Кокошкин Ф.Ф. с детских лет стал поклонником классической литературы и поэзии, боготворившим Пушкина.

Периодом формирования потребности в систематическом чтении явились для будущих либералов гимназические годы. Благодаря хорошо поставленному классическому образованию, гимназисты получали довольно полное представление об основных этапах развития философской мысли с древности до нового времени. Особое место принадлежало сочинениям античных авторов. О своем сильном гимназическом увлечении греческими и римскими классиками вспоминал П.Н. Милюков. По его словам, "искра любви к классическому миру" разгорелась в нем благодаря преподавателю греческого языка Петру Александровичу Каленову. А Кокошкин свое выпускное гимназическое сочинение посвятил «Антигоне» Софокла, доказывая в нем, что «каждое истинное художественное произведение проникнуто духом времени и национальности». Произведения древних авторов, подвигнув гимназистов к размышлению над различными мировоззренческими проблемами, оказали на гимназистов сильное нравственное влияние. Как отмечал Милюков, призыв «познай самого себя» он воспринял «не только как принцип критической мысли, но и как регулятив нравственного поведения человека».

Античная философия стала для будущих либералов своеобразным импульсом для обращения к последующим вехам в истории философии и прежде всего к сочинениям французских просветителей. Интересно, что Ковалевский в гимназии слыл знатоком произведений французских философов и нередко учитель истории требовал: «А ну-те, Ковалевский, расскажите-ка про Руссо и Вольтера», гимназист рассказывал «и класс не без изумления слышал об общественном договоре, как источнике всякого правительства». Конечно, это было первичное знакомство с идеями Вольтера, Руссо, Монтескье, глубокое осмысление которых произойдет значительно позже, однако определенное влияние великих французов на становление мировоззрения будущих либералов заметно уже в гимназические годы. Например, Милюков считал, что ирония и сарказм Вольтера в отношении церкви помогли ему осмыслить уже назревшее «отрицание формальной стороны религии». Насмешки философа «над наивностями и примитивными добродетелями Библии» привели к тому, что Библия потеряла для Милюкова «свое учительное значение и свой ореол богодухновенности», хотя сами основы религиозности подорваны не были.

Естественно, круг чтения гимназистов не ограничивался философскими трактатами, их привлекала и общественно-политическая литература, и периодическая печать, отражавшие российские реалии. Ярким подтверждением тому служат письма С.А. Муромцева, в которых он отмечал свой интерес к государственному праву, предмету «в котором наряду с философским воззрением на государство, на верховную власть, излагается то, что можно назвать словом «администрация» или вообще государственное устройство России сравнительно с другими «государствами». А потому не случайно внимание будущего либерала к становлению новых демократических учреждений в России в пореформенный период. Он регулярно посещает заседания окружного суда, убеждает отца в необходимости выдвинуть свою кандидатуру в председатели съезда мировых судей. Юноша находится в курсе прений и постановлений Московского земского собрания. Своими наблюдениями он делится в письмах к двоюродному брату Владимиру Семеновичу и дяде Семену Алексеевичу. Сообщая о судебных заседаниях, Муромцев отмечает, что они «идут довольно хорошо, хотя и случаются иногда промахи» и констатирует, что «в Москве прокурорский надзор значительно слабее адвокатов, между которыми есть немало очень хороших». Анализируя деятельность земств, юноша проницательно указывал на недостаток общественной инициативы в их поддержку: «…почти все более или менее способные люди стараются отложить от себя заботу быть избираемыми в какую-либо общественную должность, вследствие чего в земские учреждения избираются люди, могущие принести очень и очень небольшую пользу». Таким образом, уже в гимназии наметились две области, обозначившие направления будущей деятельности Муромцева: судопроизводство и земское дело.

Познавательная активность гимназистов нередко находила выражение в стихийном оформлении кружков. О своем участии в таком кружке, возникшем в последних классах гимназии, рассказывал Милюков. Кружок не имел никакой программы и устава. Его члены по очереди готовили доклад на любую тему, после чего происходил обмен мнениями. Именно здесь, из сообщения одного из товарищей, Милюков впервые узнал об Огюсте Конте и его учении. Сам Милюков сделал доклад на тему «Исключительность, подражательность и эклектизм», посвященный вопросу о самостоятельности мысли. Под «исключительностью» будущий либерал подразумевал отрицательное отношение к любым заимствованиям, «подражательность» же - слепое восприятие чужого мнения, с его точки зрения, была свойственна людям, которым надо оправдать «скудости собственного развития». Отрицая эти две крайности, автор доклада отстаивал средний взгляд, названный не совсем удачно «эклектизмом». Милюков призывал полагаться на авторитеты, особенно в тех областях, где самостоятельная проверка фактов затруднительна, но вместе с тем, пытаться выработать и собственное мнение. Как указывал сам либерал, здесь «уже вырисовывались некоторые черты» его будущего мировоззрения, хотя и очень смутно. Вообще же гимназический период Милюков считал временем, когда у него появилось «целевое отношение к жизни», «высшая степень сознательности в мыслях и действиях». Об аналогичных процессах можно говорить и в отношении других либералов.

Решающим этапом в становлении целостного мировосприятия, формировании научных и общественно-политических взглядов для будущих либералов стало обучение в высших учебных заведениях. Абсолютное большинство либеральных деятелей получили юридическое образование в российских университетах: Московском (С.А. Муромцев, Ф.Ф. Кокошкин, В.А. Маклаков, С.А. Котляревский, П.И. Новгородцев, Е. Трубецкой), Санкт-Петербургском (Б.Э. Нольде, И.И. Петрункевич, Ф.И. Родичев, П.Б. Струве), Харьковском (М.М. Ковалевский), Новороссийском (В. Гессен), Казанском (Г.Ф. Шершеневич) и др. И это была не дань сложившейся тогда моде поступать на юрфак, а вполне осознанный выбор, логическое продолжение проявившегося уже в гимназические годы интереса к государственно-правовым вопросам. В частности, Муромцев избрал юридический факультет под впечатлением от посещения в гимназии судебных заседаний. Его привлекла адвокатская деятельность, которую он хотел видеть в качестве своей будущей профессии, не находя «большого прока в государственной службе» по разным причинам, в том числе и идеологическим. Институт адвокатуры получил тогда развитие в результате реформы судопроизводства и эта новая для России профессия стала пользоваться общественным признанием, поскольку адвокат воспринимался как легальный защитник прав личности против произвола власти. Кстати, именно это соображение побудило Маклакова после окончания исторического факультета экстерном сдать экзамены за университетский курс юрфака. Объясняя свой поступок, много лет спустя либерал писал: «Мой короткий жизненный опыт открыл мне… что главным злом русской жизни является безнаказанное господство в ней «произвола», беззащитность человека против «усмотрения» власти, отсутствие правовых оснований для защиты себя… Защита человека против «беззакония», иначе защита самого «закона» и была содержанием общественного служения - адвокатуры… Право… есть норма, основанная на принципе одинакового порядка для всех. В торжестве «права» над «волей» сущность прогресса. В служении этому - назначение адвокатуры".

По воспоминаниям брата Ф.Ф. Кокошкина, причиной выбора последним юридического факультета была привлекавшая его с юношеских лет «красота последовательно законченных построений юридической мысли».

В студенческие годы огромное влияние на многих либералов оказали преподаватели. Так, для Ковалевского определяющей стала встреча с профессором Харьковского университета Дмитрием Ивановичем Каченовским. Это - «человек, зародивший во мне первые семена политического свободомыслия, давший мне первые сведения о конституционных порядках западно-европейских стран, вызвавший во мне желание посвятить себя проповеди тех начал гражданской свободы, местного самоуправления, народного представительства и судебной ответственности всех органов власти от высших до низших, исторический рост которых он так умело излагал в своих лекциях об английской конституции», - вспоминал Ковалевский. Квартира Каченовского - человека, близко знавшего А.И. Герцена и являвшегося поклонником его идей, была местом неформального общения преподавателя со студентами. Ковалевский был постоянным участником «пятниц» у Каченовского. Именно под влиянием профессора Ковалевский с третьего курса специализировался по государственному праву европейских стран. В конце жизни либерал, вспоминая студенческую пору, писал: «Меня интересовала тогда, как и теперь, тесная зависимость между ростом государственных учреждений и изменениями общественного уклада, в свою очередь, вызванными эволюцией экономических порядков. История учреждений и история общественности - таковы были наиболее притягивающие меня темы».

С.А. Муромцев среди преподавателей-правоведов юрфака МУ выделял В.Н. Лешкова и Н.А. Крылова. В деятельности первого, читавшего курс полицейского права, Муромцев отмечал указание «на необходимость теснейшей связи закона с народной жизнью, полного доверия законодателя к народу, их взаимодействия и самодеятельности государства… как условия живого осуществления и развития законодательства». Но решающее влияние на Муромцева оказал профессор римского права Н.А. Крылов. Студент ценил в своем учителе и свойственную тому четкость определений юридических понятий, и дар исторических параллелей, и умение схватывать суть политических институтов. «Профессор этот, - указывал Муромцев, - заставляет долго думать слушателя и способен завлечь его в дальнейшие занятия по своему предмету». В случае с Муромцевым так и произошло. Он взялся за углубленное изучение римского права, отдавая ему массу не только учебного, но и свободного времени. «Целый год сидел в комнате над римским правом, - пишет студент, - и совершенно не занимался другими предметами». Исследование римского права Муромцев продолжил и после окончания университета, отразив свои научные изыскания в магистерской диссертации «О консерватизме римской юриспруденции».

Несомненно влияние на С.А. Муромцева С.М. Соловьева, предлагавшего трактовку русской истории с позиций государственной школы. Лекции Соловьева, «несмотря на небольшой внешний недостаток, во внутреннем отношении превосходны», - признавал С.А. Муромцев. Воззрения С.М. Соловьева сопоставлялись с концепцией Бокля, представленной в «Истории цивилизации Англии», которую С.А. Муромцев внимательно изучал. Под влиянием этих мыслителей Муромцев становится убежденным западником: с реформами Петра I он связывает начало процесса европеизации и гражданского раскрепощения в России.

П.Н. Милюков, вспоминая о годах учебы на историко-филологическом факультете Московского университета, называл двух преподавателей, оказавших воздействие на его становление как ученого-исследователя. Это был П.Г. Виноградов, благодаря участию в семинаре которого либерал осознал, «что значит настоящая научная работа», и В.О. Ключевский, доказавший студентам, что и русская история, а не только западноевропейская, «может быть предметом научного изучения».

Этих же преподавателей с благодарностью вспоминал Маклаков, обучавшийся на историческом факультете десятилетие спустя. «Всем, что мне дал исторический факультет, я обязан Виноградову», - констатировал либерал.

Помимо преподавателей в студенческую пору некоторые либералы испытали влияние своего выдающегося современника - Л.Н. Толстого. Прежде всего это справедливо в отношении Шаховского и Маклакова, лично знакомых с великим писателем. Маклаков впервые встретился с Толстым в 1891 г. в связи с организацией помощи голодающим. Скромный и интеллектуально развитый студент привлек внимание писателя и стал постоянным спутником и собеседником последнего во время пеших прогулок по Москве. Неоднократно Маклаков гостил в Ясной Поляне. Знакомство с Толстым либерал считал величайшей удачей своей жизни, утвердившись во многом благодаря влиянию писателя в неприятии насилия в любых его формах, будь то война, революция либо смертная казнь.

Достаточно продолжительное время общался с Толстым Шаховской, в составе «ольденбурговского студенческого кружка» посещая писателя в Ясной Поляне и в Москве. Отмечая значение многочасовых встреч с Львом Николаевичем для студентов, Струве писал: «Этот круг лиц отличался особенной окраской своих моральных исканий. Лев Толстой оказал огромное влияние на весь духовный склад этих людей. Они не были «толстовцами», но без Толстого я не могу мыслить себе приютинцев как особой группы, как особого духовного типа». Сам Шаховской так разъяснял причины увлечения в 80-е гг. XIX в. толстовством: «Толстой увлекал нас своим радикализмом (2Так жить нельзя» - ведь это первый наш тезис) - и всенародностью, демократизмом, осмысливанием опрощенчества, подведением нравственной основы под требования политического и социального обновления". Однако, находясь под обаянием нравственных принципов Толстого, «ольденбурговцы», по словам Шаховского, никогда не доходили «до толстовского отрицания политики и культуры вообще». «Мы, - писал Шаховской, - были культурными толстовцами и толстовскими культурниками».

Участие в студенческих кружках было важным фактором личностного формирования будущих либералов в плане интеллектуального развития. Так, Шаховской, обучаясь в Московском университете, входил в кружок, в котором обсуждались рефераты по научным и философским вопросам, а «политики, - вспоминал князь, - …почти не касались». После перевода в Санкт-Петербургский университет Шаховской примкнул к уже упоминавшемуся «ольденбурговскому кружку», целью которого первоначально было объединение "идеалистического студенчества около научной работы", противопоставляя ее, с одной стороны, карьеризму, а с другой - "преждевременному политиканству и революционерству". Ковалевский, будучи студентом Харьковского университета, входил в кружок Е.Н. Солнцевой. «Я, - рассказывал он об этом времени, - сблизился с несколькими товарищами, также искавшими не столько науки, сколько, как они говорили, выработки самостоятельного миросозерцания, стал показываться в их кружках, читать рефераты и участвовать в вызываемых ими прениях - один словом, зажил жизнью несколько забегающего вперед студента, более озабоченного общим самообразованием, чем изучением специальности».

Таким образом, в качестве жизненного приоритета большинства будущих либералов в студенческие годы выступало стремление к интеллектуальному росту и сознательная, планомерная работа по критическому осмыслению накопленных знаний с целью выработки собственной позиции. Однако это вовсе не означало, что они стояли в стороне от студенческой жизни. «Вкус к общественности», по выражению Маклакова, проявился у многих либералов именно в студенчестве, но деятельность эта носила, как правило, неполитический характер, преследовала чисто корпоративные, студенческие интересы. Это была организация помощи бедным товарищам, издание лекций на выгодных для студентов условиях и т.п. Цель студенческого движения виделась будущим либералам в создании «признанной правительством системы студенческих учреждений», позволяющих легальными методами разрешать насущные студенческие проблемы. К попыткам вовлечения студенчества в радикальную политическую борьбу с существующим режимом они относились отрицательно. А С.А. Муромцев очень резко называл инициаторов противоправительственных студенческих выступлений «идиотами», а участников сходок «баранами». Весьма показательно, что в студенческой среде, как вспоминал Милюков, он и его сторонники получили прозвище «конституционалистов». За рамки отстаивания студенческих интересов выходила деятельность «ольденбурговского кружка», члены которого стремились по мере собственных сил и возможностей содействовать просвещению народа посредством обучения крестьян грамоте, а также распространения в деревнях популярных книг и брошюр. Кружковцы были полны веры в культурный и общественный прогресс, во всемогущество науки и распространение просвещения, считая, что на этом поприще можно добиться гораздо больших результатов для народа, чем участвуя в открытой политической борьбе с режимом. Стремление к мирному разрешению проблем, приверженность реформаторству в противовес радикализму, проявившиеся уже в студенческую пору, станут неотъемлемой характеристикой мировоззрения российских либералов, их политическим кредо.

Вообще же, в университетский период будущим либералам пришлось ответить на самые разнообразные вопросы, которые рано или поздно встают перед каждым человеком и подходы к разрешению которых являются своеобразным показателем духовной зрелости личности. Прежде всего это касается выбора жизненного пути. Абсолютное большинство будущих создателей либеральной модели переустройства России избрали научную стезю, причем наиболее распространенной темой исследования были государственно-правовые вопросы в различной интерпретации. Весьма характерными для понимания причин такого шага представляются духовные искания Муромцева. В начале своей учебы на юридическом факультете он считал право сухой дисциплиной, которая еще не стала наукой в полном смысле этого слова. Однако по мере углубления занятий историей и энциклопедией права, это мнение меняется. С.А. Муромцева все больше привлекает юриспруденция, но при условии изучения не отвлеченных правовых норм, а проявлений общественной жизни, на которых эти нормы основаны. Здесь опять же несомненно влияние профессора Крылова, умевшего на примере римского права показать не только процесс развития форм права, но и сущность свойственных тому времени социальных явлений. «В истории государства и права, - писал Муромцев о теоретических взглядах своего учителя, - выяснялся человек ее создавший, совокупность явлений каждого данного периода обобщалась в типичные черты тогдашнего общественного строя; особенности последнего, в свою очередь, сводились к характеру личности, действовавшей в этом периоде». По мнению Милюкова, после учебы у Крылова Муромцев «теперь уже окончательно «полюбил юриспруденцию». Она стала для него не узко специализированным предметом, а средством реализации как своего общественного идеала, так и планов энциклопедического самообразования. Сам Муромцев, объясняя свое сложившееся в студенчестве и сохранившееся на всю жизнь понимание смысла человеческого существования, писал: «Умственное развитие есть единственная разумная цель человека, но вместе с тем не для отвлеченного чего-нибудь мы развиваемся, а развиваемся единственно для жизни, чтобы жить не как-нибудь, а строго по обдуманному плану, чтобы знать, чего хочешь, и чтобы, сходя в могилу, сказать подобно Августу: я сделал свое дело».

Принципы, сформулированные в студенческие годы и выражавшиеся тремя словами «свобода», «равенство», «взаимность» определили взгляды и деятельность Ковалевского на протяжении всей жизни. На склоне лет либерал с улыбкой вспоминал свой юношеский порыв, когда желая дать внешнее выражение своим мыслям, заказал себе печать с выгравированными на ней тремя дорогими словами. Но печать, которая предназначалась для скрепления писем к друзьям, была отобрана почти сразу матерью. «И, разумеется, к лучшему, - писал Ковалевский, - а то, пожалуй, возникло бы дело о студенте Ковалевском… Трудно ведь допустить, что за этой печатью ничего не скрывается, кроме чисто теоретических пристрастий».

В ряду обстоятельств, оказавших влияние на процесс становления государственно-правовых взглядов деятелей российского либерализма, трудно переоценить значение такого фактора, как поездки за границу. Во-первых, это была возможность непосредственного знакомства с идеями и представителями современной зарубежной науки. После окончания университета образование за границей продолжали Ковалевский, Кокошкин, Муромцев, Кистяковский, Новгородцев и другие, слушая лекции в университетах Берлина, Парижа, Лондона, Вены, Гейдельберга. Идеи западных ученых, прежде всего немецких, имели огромное воздействие на формирование государственно-правовых взглядов российских либералов. В частности, Муромцев, познакомившись с учением Рудольфа Иеринга, лекции которого он слушал в Геттингене, стал последователем немецкого ученого и развил его идеи в своих трудах. Под влиянием Иеринга Муромцев примкнул к социологическому позитивизму. Характеризуя роль Иеринга в развитии юридической науки, Муромцев отмечал, что его учитель «вдохновлял юриспруденцию на путь коренной перестройки руководящих понятий и энергично призывал ее к самостоятельному творчеству взамен покорного восприятия устаревших идей».

В государственно-правовых конструкциях российских либералов заметно влияние взглядов и другого немецкого ученого с мировым именем - Георга Еллинека. Под его руководством в Гейдельберге после окончания университета продолжал научные исследования Кокошкин, сохранив дружеские и деловые отношения со своим учителем на долгие годы. Своим научным наставником Еллинека считал Кистяковский, на докторскую диссертацию которого «Общество и индивидуальность» немецкий правовед обратил внимание, дав ей высокую оценку. «Она (ваша работа), - писал он, - принадлежит к лучшим, которые были написаны до настоящего времени о методе социальной науки, и благодаря этому труду вы завоевали прочное место в науке. В настоящее время я занят обширной работой о всеобщем учении о государстве, которая даст мне повод привлечь внимание более широких кругов к вашей книге: ее должны прочитать все, кто теоретически хочет работать в любой области общественной науки».

Струве из европейских ученых, с которыми ему пришлось соприкоснуться в период обучения за границей, вспоминал профессора университета в Граце Л. Гумпловича. Последний оставил весьма своеобразный след в памяти российского либерала. Гумплович совершенно не произвел на Струве впечатление как преподаватель, ибо уже с первых минут его лекции чувствовалось, что австрийскому ученому самому «скучно излагать тот предмет, который он «преподавал», и в нем не было ни грана того педагогического прозелитизма, без которого учащий не может быть настоящим учителем». Весьма критично Струве оценивал и теорию Гумпловича, считая ее достаточно односторонней и во многом спорной. Заслугу же Гумпловича, его влияние, в частности и на себя, Струве видел в том, что австрийский ученый своим энергичным, фанатическим отстаиванием одной идеи «будил и толкал мысль», и сама его прямота действовала «как полезное раздражение, как возбуждение к умственной работе, к критическому ощупыванию и рассечению более мягких и успокоительных формул». либерализм государственный правовой

Не менее важным фактором для становления государственно-правовых взглядов российских либералов, нежели знакомство с идейно-теоретическими и методологическими построениями западноевропейской науки в период их заграничных поездок было наблюдение западных политических порядков, являвшихся иллюстрацией воплощения в жизнь конституционных идей в различных формах. Свои впечатления от первого непосредственного соприкосновения с жизнью западных стран многие либеральные деятели отразили в мемуарах, подробно проанализировав (что особенно интересно) роль этих впечатлений в процессе утверждения в их сознании либеральных ценностей. Так, Маклаков как важное событие в своем интеллектуальном и духовном развитии вспоминал поездку с отцом в 1889 г. в Париж на Всемирную выставку. Во Франции его привлекли не достопримечательности, а образ жизни страны. 65 лет спустя Маклаков отмечал то ошеломляющее впечатление, которое на него произвела атмосфера свободы, царившая во французском обществе. Свобода печати, как одно из ее проявлений, была для 20-летнего студента столь необычайна, что он поначалу боялся хранить листки, которые совали в руки на улице.

Во Франции Маклаков стал свидетелем совсем иной, нежели в России, модели взаимоотношений человека и государства. «Было полезно увидеть в Европе, - вспоминал он, - что нажим государственной власти на человека вовсе не атрибут сильного государства, что право государства может сочетаться с правами самого человека». Это явно противоречило насаждавшейся в России идее, что государство держится только повиновением власти. Забота государства о правах человека, как заметил Маклаков во Франции, вызывала обратный процесс: сами «люди дорожили не только своей личной свободой, но и строем своего государства».

Решающим моментом заграничной поездки Маклакова стало знакомство с активистами «Генеральной ассоциации студентов Парижа», выступившими в роли его гидов по политической жизни французской столицы. Новые друзья водили российского студента на предвыборные собрания в Палате депутатов, где он с увлечением следил за полемикой претендентов и впервые услышал коллективное пение «Марсельезы».

Маклакова поразила и сама студенческая среда, далекая от радикализма. Приверженность мирным, легальным методам отстаивания своих прав, доминировавшая здесь, российскими студентами расценивалась как «отсталость». Маклаков же осознал всю ошибочность такой оценки: то, что считалось «отсталостью» было просто «политической зрелостью», писал он, проявлением более высокого уровня образования французских студентов по сравнению с русскими, воспитывавшимися «не на научных работах, а на журналистике и публицистике» и потому тяготевшими к крайним выводам. Разница политических режимов Франции и России, с точки зрения юноши, ярко проявлялась и в отношении к студенческим землячествам: во Франции правительство Ассоциации студентов помогало, в России участие в землячествах было запрещено, и у поступивших в университет отбиралась подписка. Наблюдение легальных форм студенческой активности во Франции привело Маклакова к выводу о том, что «ограничение «самодеятельности» человека и общества не должно быть само по себе задачей государственной власти». Сущность же урока заграничной поездки Маклаков выразил так: «Свободные режимы Европы показывали, чем должно быть здоровое государство, и какая дорога приводит к нему. Пора было вступать на нее, где только возможно, и по этой дороге идти, не мечтая всего сразу достигнуть». В результате знакомства с французской общественно-политической жизнью, Маклаков стал убежденным франкофилом и, в известном смысле, западником. За месяц пребывания во Франции, вспоминал впоследствии либерал, он так привык к свободе, что она начала казаться естественной. Тем сильнее подействовала на юношу российская действительность, опустившая его «с неба на землю» уже на границе: потеряв бдительность, Маклаков не стал прятать карточки деятелей Французской революции, которые сразу же были отобраны таможенниками. Революции к тому времени стукнуло как раз сто лет, но на ввоз портретов ее деятелей требовалось специальное разрешение начальства. Вновь, как и в ряде других эпизодов гимназической и студенческой жизни, Маклаков ощутил бесправное и унизительное положение человека в России, даже если этот человек относился к привилегированному сословию и был достаточно образован. Думается, что защита прав личности, ставшая центральным пунктом деятельности Маклакова - юриста и политика, во многом есть результат прочувствованного им еще в юности контраста положения человека в России и в европейских странах.

Для Милюкова событием, которое помогло ему «выработать в подробностях… собственное политическое мировоззрение», было знакомство с «английской политической жизнью» зимой 1903-04 гг. Здесь произошел пересмотр его отношения к либерализму. До поездки в Англию, писал Милюков, «мои взгляды были ближе к либеральному мировоззрению; но в области политической деятельности либерализм представлялся настолько неопределенным, колеблющимся и быстро отживающим течением, что отождествить себя с ним было просто для меня невозможно». К тому же, Милюков не разделял слишком правую, по его мнению, позицию либералов по социальным вопросам. Однако, приехав в Англию, он «встретился с живым либерализмом более левого направления» в лице Гладстона. И хотя основательно разобравшись в его позиции, Милюков серьезно разочаровался в своем политическом кумире ввиду обнаружившейся эволюции взглядов Гладстона вправо, будущий лидер кадетов увидел множество других оттенков либерализма, представленных различными политическими группами. По мнению Милюкова, «это давало материал для размышления, и ортодоксальный либерализм уже не казался последним словом политической тактики». Осознание необходимости и возможности модернизации либеральной доктрины, прежде всего в практической плоскости, во многом предопределило окончательный выбор Милюкова в пользу либеральных ценностей. Помимо того, пребывание за границей завершило процесс превращения ученого в политика. Как писал Милюков, уехав из России с репутацией «начинающего историка», возвращался он уже с репутацией «начинающего политического деятеля». Неизбежность этой перемены, по словам самого Милюкова, обусловливалась тем, что, увидев воочию политическую жизнь европейских стран, он стал современником таких событий в России, которые настоятельно требовали применения этих наблюдений.

Заинтересованным наблюдателем западных политических порядков, прежде всего английских, был Ковалевский. Великолепную возможность для этого он получил благодаря работе над магистерской и докторской диссертациями в британских библиотеках и архивах. По воспоминаниям современников, «Ковалевский был одним из первых русских ученых, который узнал Англию, как она есть, в разнообразии ее течений и типов. Он изучал реальную, а не книжную Англию и умел замечать и недостатки ее государственного устройства». Пример английского правового строя, к которому Ковалевский питал глубокое уважение, несомненно стал фактором, способствовавшим закреплению в сознании российского исследователя либеральных ценностей.

Аналогичное воздействие на мировоззренческие установки будущих теоретиков российского либерализма оказало знакомство с политическими реалиями Германии и США. Осмысление увиденного в ведущих западных странах, сопоставление этого с российской действительностью явилось для российских деятелей убедительнейшим аргументом в пользу конституционных принципов.

Анализ формирования мировоззренческих установок российских либералов в детские и юношеские годы, а также в период начала активной профессиональной деятельности позволяет констатировать, что данный процесс происходил под воздействием целого ряда факторов, каждый из которых мог играть доминирующую роль на определенном жизненном этапе.

Глубокое осознание либеральной модели переустройства России невозможно без выявления источников, на основе которых складывались государственно-правовые взгляды ее создателей. И в этом плане прежде всего необходим анализ философской составляющей воззрений либеральных деятелей, выступавшей своеобразным теоретическим фундаментом либеральных государственно-правовых конструкций.

Философским основанием мировоззрения большинства либералов был позитивизм, к концу XIX в. утвердившийся в качестве приоритетного направления философии. Формирование позитивистской составляющей воззрений будущих либералов происходило, как правило, в студенческие годы в процессе углубленного знакомства с трудами российских и зарубежных мыслителей. Как вспоминал С.А. Муромцев, его первая встреча с позитивистским методом исследования произошла при обращении к работе Г. Бокля «История цивилизации в Англии». Но тогда это была скорее интуитивная внутренняя поддержка позитивистского подхода, настоящее же осознание и принятие последнего произошло уже в период активной преподавательской деятельности в Московском университете.

Для Ковалевского путь к позитивизму начался с изучения работ Конта, о котором он впервые услышал на одном из собраний «солнцевского» кружка. И когда «доцент по гражданскому праву Цитович, - вспоминал либерал, - снабдил меня отдельными томами Конта, посвященными социологии, я набросился на них с жадностью, так как знал наперед, что найду в них ответ на всего более волновавший меня вопрос о поступательном ходе развития человечества». Большое влияние на Ковалевского оказал и другой основатель позитивизма Г. Спенсер, с которым российский либерал познакомился лично в период обучения за границей. Высоко оценивая вклад Спенсера в развитие науки, Ковалевский вместе с тем отмечал, что «синтетическая философия» английского ученого не получила еще должной оценки в научных и общественных кругах и в России, и за рубежом. Он выражал надежду на исправление этой ошибки в будущем, в результате чего Спенсер займет «видное место вслед за Контом» в истории развития научной философии и социологии.

Интересно, что Ковалевский, в свою очередь, подвиг к обращению к позитивистской философии Милюкова, предложив ему из своей обширной библиотеки «Курс позитивной философии». По признанию самого Милюкова, Конт был «читан, перечитан, конспектирован и возымел самое решительное влияние на все научное мировоззрение студента». Именно после знакомства с Контом Милюков «вышел окончательно на широкую дорогу исторического изучения». При характерной для Милюкова склонности «к схематизму и стройности построений» система Конта пришлась ему по душе. Правда, позже Милюкова стал тяготить этот «целый, до абсурда» взгляд французского мыслителя, и либералу не нравилось, когда его именовали «контистом». «Название «позитивиста» подходило бы больше, - отмечал он, - так как у Конта я взял не столько его схему, сколько его научное направление». Приверженность позитивизму Милюков сохранил во всех своих социологических построениях до конца дней. У него, как и у всех либералов-позитивистов, это выразилось прежде всего в глубоком вдумчивом исследовании фактического материала, стремлении не выходить за его пределы и избегать какой-либо дедукции. Отсюда критическое отношение либералов-сторонников позитивистского метода к немецкой идеалистической философии, главным образом в лице Гегеля и Канта. В этом плане весьма показательно высказывание Ковалевского, который, намекая на Гегеля, говорил однажды студентам: «Мы не последуем за тем представителем одной из указанных теорий, который, когда ему говорили, что положения его доктрины противоречат фактам, отвечал: тем хуже для фактов. Такое отношение к фактам реальной действительности не может считаться допустимым. Если против нашей теории могут быть приведены те или иные факты и эти факты не могут быть устранены ссылкой на то, что они возникли в случайных условиях, и этими условиями объясняются, то мы необходимо должны пересмотреть наши выводы, которые бы отвечали этим фактам. Факты для нас обязательны, и рассуждать несогласно с фактами мы не можем, желая оставаться на научной почве».

Отрицая метод немецкой классической философии как метафизический, выработанный сугубо априорным путем безотносительно к анализу фактов либералы-позитивисты вместе с тем признавали ценность этого направления философии в плане стимулирования развития научной мысли, тем более, что для многих из них немецкая философия была одним из этапов интеллектуального формирования, а критика Гегеля и Канта, после перехода на позиции позитивизма, являлась своеобразным подведением итогов своего идейного развития, попыткой окончательно порвать с прежними установками.

Однако такая динамика философских воззрений прослеживается не у всех представителей российской либеральной мысли: некоторые сохранили приверженность идеализму, претерпев философскую эволюцию от гегелевской диалектики к кантианству. Возрождение интереса к философии Канта на рубеже XIX-XX вв. было общеевропейской тенденцией, своего рода реакцией на долговременное господство позитивизма. В России манифестом возрожденной идеалистической философии стал сборник «Проблемы идеализма», в числе авторов которого были П.И. Новгородцев, П.Б. Струве, Б.А. Кистяковский, С.Н. Булгаков, Е.Н. Трубецкой. С позиций идеализма они пытались обосновать основные положения либерализма и, прежде всего, идею абсолютной ценности личности как конечной цели общественного развития и регулятивного принципа этого развития. В выдвигавшейся либералами новой философии личности прослеживается сильное влияние этической теории Канта.

Помимо немецкой классической философии несомненное воздействие на взгляды либералов-сторонников идеализма оказала русская философская традиция, у истоков которой стоял Владимир Соловьев. Одним из подтверждений тому является признание Новгородцевым целесообразности метафизического подхода при осмыслении сущего и должного, ибо строгий научный анализ здесь бессилен.

Знакомясь с различными направлениями философской мысли, либералы неизбежно соприкасались с социалистическим учением, причем некоторые прошли через серьезное увлечение социализмом. Это относится прежде всего к Струве. В 1888 г. он признал себя социалистом, познакомившись с работой Р. Майера «Освободительная борьба четвертого сословия». Социалистические симпатии Струве укрепились под влиянием изучения «Капитала» Маркса, поездки в Германию и Швецию в 1890 г., чтения работ Плеханова. С последним, а также с Э. Бернштейном, К. Каутским и другими немецкими социал-демократами Струве установил контакты в 1892 г., обучаясь в течение двух семестров в университете в Граце (Австрия). В студенческие годы Струве - организатор марксистских кружков. По словам будущего либерала, непосредственной причиной поворота его поколения к учению Маркса стал голод 1891-1992 гг. Однако, отдавая должное научному потенциалу марксизма, Струве не принял его радикальных политических лозунгов, став лидером «легального марксизма». Струве не признал теории классовой борьбы, необходимости социалистической революции и установления диктатуры пролетариата, отверг идею об обнищании рабочего класса и крестьянства как неизбежной закономерности развития капитализма. В отличие от Маркса, он видел основу всякого движения не в борьбе, а в постоянной трансформации и приспособлении явлений. Неудивительно, что между Струве и Лениным (они познакомились в 1894 г.) «столкнулись две непримиримые концепции - непримиримые как морально, так и политически и социально». Струве писал: «Ленин увлекся учением Маркса прежде всего потому, что нашел в нем отклик на основную установку своего ума. Учение о классовой борьбе, беспощадной и радикальной, стремящейся к конечному уничтожению и истреблению врага, оказалось конгениально его эмоциональному отношению к окружающей действительности. Он ненавидел не только существующее самодержавие (царя) и бюрократию, не только беззаконие и произвол полиции, но и их антиподов - «либералов» и «буржуазию». Струве же, по сути, выступил сторонником этического социализма как нравственного ориентира общества. В конце 1890 - начале 1900-х гг. в мировоззрении Струве произошел назревавший постепенно перелом, выразившийся в переходе от социал-демократии к либерализму.

Некоторые элементы социалистического учения были интегрированы в мировоззрение Шаховского, воспринимавшего социализм как "теорию, признающую мерилом ценности труд", и подчеркивавшего "тесную зависимость личности от общества как чувство необходимости единения с другими людьми и воспитания навыков совместной жизни, и как живое сознание этого единства".

Углубленное изучение истории социалистических идей было характерно для Ковалевского. Он вспоминал о своем кратковременном юношеском увлечении Прудоном, возникшем под влиянием лекций приват-доцента П.П. Цитовича. Проштудировав «Философию нищеты», Ковалевский написал свою первую работу «Теория анархии Прудона», которую и прочитал в качестве доклада в студенческом кружке. Доклад наделал шуму и привлек внимание жандармов. Ковалевский оказал помощь участницам женского кружка, организованного Солнцевой, в плане составления рефератов о социалистах-утопистах, сам же он тогда «не сочувствовал социализму, считая его неосуществимым».

Определенное влияние на Ковалевского оказало его общение с Марксом. Их знакомство состоялось в Лондоне в 1874 г., куда Ковалевский прибыл для подготовки к магистерскому экзамену, а личные встречи и переписка продолжались в течение пяти лет. Маркс называл Ковалевского одним из своих друзей «по науке». В свою очередь Ковалевский подчеркивал, что в лице Маркса он «имел счастье встретиться с одним из тех умственных и нравственных вождей человечества, которые по праву могут считаться его великими типами, так как в свое время они являются самыми крупными выразителями прогрессивных течений общественности».

Высоко оценивал Ковалевский личные качества основоположника научного коммунизма. «Мало сказать, что он был очень умным человеком, широко, всесторонне и глубоко образованным; что речь его отличалась такими особенностями, как подлинная научность, остроумие, высокая культура, говорил Ковалевский о Марксе студентам, - я ясно увидел в нем глубокого, оригинального мыслителя, со всей неукротимой страстью отстаивающего свои взгляды, способного идти в борьбе за них, за их торжество до конца… Непреклонный, беспощадный враг всяческих компромиссов… принципиален во всем».

В какой мере Маркс оказал влияние на взгляды Ковалевского? Сам либерал называл Маркса «дорогим учителем», общение с которым определило до некоторой степени направление его научной деятельности. Он писал: «Очень вероятно, что без знакомства с Марксом я бы не занялся ни историей землевладения, ни экономическим ростом Европы, и сосредоточил бы свое внимание в большей степени на ходе развития политических учреждений». Вместе с тем, Ковалевский никогда не считал себя марксистом, критикуя это учение за односторонность, которую видел прежде всего в теории классовой борьбы. Разошелся он с Марксом и на почве неприятия последним позитивизма. По словам Ковалевского, Маркс, будучи «не допускающим компромисса последователем гегелевской философии», однажды объявил, «что есть только два способа мышления - логическое по диалектическому методу Гегеля и нелогическое», причем второе может быть основано на разных методах, в том числе и на позитивном. С такой характеристикой позитивистского метода Ковалевский согласиться не мог, в свою очередь, критикуя диалектику Маркса как наследие метафизической философии прошлого.

Таким образом, можно констатировать, что на Ковалевского влияние оказал не столько марксизм как учение, сколько лично Маркс и влияние это не привело к изменению общих философских воззрений русского либерала, уже достаточно сложившихся ко времени его встречи с Марксом.

В формировании мировоззрения других российских либеральных государствоведов роль марксизма еще слабее. Так, Милюков, хотя и изучал самостоятельно работы Маркса, но даже не отождествлял с марксизмом «экономический материализм», частично повлиявший на его мировоззренческие установки. А, например, Новгородцев не только «никогда не погрешил в сторону социализма», а «боролся с ним всю свою жизнь». Критический анализ эволюции марксизма как философско-правового учения составил главное содержание фундаментального труда либерала «Об общественном идеале». Здесь Новгородцев, в отличие от многих других критиков марксизма, отмечает не нравственную порочность этого учения, а, прежде всего его научную несостоятельность. Вслед за Струве Новгородцев вскрывает явное противоречие между присутствующими в марксовой теории элементами научности и его революционной программой. Научный анализ, проведенный Марксом, с точки зрения либерала, не играет решающей роли в его системе, он лишь придает ей респектабельный облик и психологическую убедительность.

Базисом для создания либеральной модели общественного переустройства послужили различные государственно-правовые учения, начиная с теоретического наследия античности и заканчивая правовой мыслью новейшего времени. Анализ степени воздействия предшествующих правовых идей, теорий, систем на мировоззрение российских либералов заставляет прежде всего обратиться к римскому праву, ставшему объектом пристального внимания российской юридической мысли II половины XIX - начала ХХ вв. К этому времени относится возникновение русской школы римского права, видным представителем которой был Муромцев. Интерес российских ученых к праву Древнего Рима обусловливался рядом причин. Во-первых, юристов привлекала стройность, логичность, целостность римского права. Об этом с восхищением писал брату Муромцев: "Римское право… развилось в широкую, стройную, строго обработанную систему, щеголяющую математической точностью и ясностью определений, логичностью следствий и вообще (что особенно увлекательно) целостностью системы. «Римское право», сказал Савиньи, «есть разум, выраженный в цифрах». Российские правоведы отмечали огромное влияние римского права на формирование юридического мышления и юриспруденции как науки. Недаром Муромцев называл римское право прародительницей всей науки о праве. Кроме того, интерес российских либералов к римскому праву был вызван рецепцией правовых норм Древнего Рима законодательством европейских стран, изучение которого и с теоретической, и с практической стороны являлось для либералов особенно актуальным на фоне судебной реформы и создания нового гражданского законодательства в России. Государствоведы стремились установить степень близости последнего к аналогичному законодательству западных стран, доказать единство европейской и российской правовой традиции, восходящей к римскому праву, а значит, и юридическую обоснованность выдвигавшейся ими идеи европеизации России. «Усвоение римского права, - писал, в частности, Коркунов, - имеет практический интерес и для нашего отечества». И, наконец, создавая собственную концепцию правового государства, российские либералы не могли не учитывать, что многие идеи, положенные в основу данной концепции западными учеными, впервые получили обоснование в римском праве. Прежде всего это касается представления о праве как едином регулирующем механизме общественного развития, ставшего неотъемлемой характеристикой правовых воззрений российских либералов.