Универсальные правовые концепты в советском социально-политическом контексте

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Институт государства и права Российской академии наук

Универсальные правовые концепты в советском социально-политическом контексте

Наталия Варламова

Аннотация

Ключевые слова: социалистическое право, советская теория права, типы правопонимания, универсальные правовые концепты

УНІВЕРСАЛЬНІ ПРАВОВІ КОНЦЕПТИ У РАДЯНСЬКОМУ СОЦІАЛЬНО-ПОЛІТИЧНОМУ КОНТЕКСТІ

Наталія Варламова

Інститут держави і права Російської академії наук

Анотація

Теорія радянського соціалістичного права формувалася у протистоянні з буржуазними правовими концепціями та, як це не парадоксально, багатьма положеннями класичного марксизму. У статті на основі аналізу впливових теорій права радянського періоду (підходів, що розроблялися М. А. Рейснером, П. І. Стучкою, Н. В. Криленком, Є. Б. Пашуканісом, А. Я. Вишинським, М. С. Строговичем, В. О. Тумановим, В. С. Нерсесянцем та ін.) показано, що попри намагання обґрунтувати принципову відмінність радянського соціалістичного права від права експлуататорських формацій і, перш за все, буржуазного права, у поглядах радянських вчених можна прослідкувати очевидні перетинання з традиційними концепціями права і базовими типами праворозуміння. Авторка робить висновок, що це свідчить про універсальність і незникаючу цінність основоположних правових концепцій, принципів, понять і конструкцій, які у певній мірі зберігали власне правову специфіку навіть в умовах правозаперечуючого радянського соціально-політичного контексту.

Ключові слова: соціалістичне право, радянська теорія права, типи праворозуміння, універсальні правові концепти

Что нам легисты, что Конфуций, Куда приятней, нос задрав, Писать о праве революций На революцию Всех Прав!

В.А. Леванский, Ода на 70-летие журнала «Государство и право» (Государство и право (2012) 4: 23)

Введение

Признание контекстуальности права - общий тренд современной юридической науки, прежде всего тех ее направлениях, которые позиционируют себя как неклассические. Они постулируют отказ от универсальных представлений о праве и декларируют его социокультурную и историческую обусловленность (Chestnov 2012: 74). В праве акцентируется уникальность его состояния «здесь и сейчас», зависимого от множества социальных, в самом широком смысле, вплоть до бытовых, факторов. Возможность формулирования универсального понятия права и его экспликации отрицается или, по меньшей мере, ставится под вопрос. Единственная универсалия в праве -- это его социальное назначение -- обеспечивать нормальное функционирование и выживание общества (Isayev & Chestnov 2015: 107, 234). Но таково назначение всех социальных институтов, поэтому на указание на какую-либо собственно правовую специфику это претендовать не может.

Бесспорная социальность права не снимает проблемы вычленения его из всей массы социальных явлений. Контекстуальность чего бы то ни было предполагает наличие у него универсальной сущности, которая может по-разному проявляться в различных контекстах, но сохраняться в своей основе. Отсюда контекстуальность права не исключает, а напротив, требует выявления неизменных критериев правового Само противопоставления универсальности и уникальности права тоже можно отнести к инвариантам правовой мысли, представленным, например, позициями сторонников вечного и неизменного естественного права, с одной стороны, и исторической школы права - с другой. Впрочем, с современных позиций историческая школа права «недостаточно контекстуальна», поскольку утверждает историческую и национальную предзаданность права, то есть игнорирует «повседневный контекст»., что, в свою очередь, ведет к формированию особого юридического дискурса, в ходе которого они обосновываются, и базовых концептов, их отражающих и редуцирующих.

По мнению М. Ван Хука, автономия права означает, что правовые нормы и их системы могут быть идентифицированы как нечто отличное от морали, религии или иных сводов правил. Даже если правовая система основывается на таких сводах как, например, исламское право, подчеркивает М. Ван Хук, «она изменяет и адаптирует эти нормы с определенной позиции, согласно собственной внутренней логике». Автономия права проявляется в наличии специфически правовых институтов, процедур, языка, стиля изложения, способов аргументации, и наконец, в развитии целостной доктрины (доктрин) (Hoecke 2012: 60-61). При этом «правовой язык, правовая аргументация и правовая доктрина сходны во многих системах... Сегодня все правовые системы в мире - диалекты одного общего правового языка, разновидности единого правового дискурса» (Hoecke 2012: 62-63). И «общий правовой дискурс оказывает решающее влияние на содержание права и на смысл, вкладываемый в это право при его применении судами» (Hoecke 2012: 69). Вместе с тем М. ван Хук фактически отрицает наличие у права содержательной автономии (Hoecke 2012: 74), представляя его «институционализированным проявлением всех видов социальных норм» (Hoecke 2012: 70), и в этом с ним сложно согласиться.

Обращение к устоявшимся базовыми правовым концептам свидетельствует о стремлении «говорить на юридическом языке» и предлагать юридическую интерпретацию соответствующих социальных отношений, а в практическом плане - осуществлять их правовое (в той или иной мере) регулирование.

Специфика социального контекста серьезным образом сказывается на возможности его юридизации, вплоть до полного исключения таковой или сведения к формально-декоративным институтам. Но даже в последнем случае само стремление к юридизации свидетельствует о непреходящей универсальной ценности права.

Весьма показателен в этом отношении советский социально-политический контекст. Новый социалистический строй, коренными образом отличающийся от эксплуататорских социально-экономических формаций, казалось бы, должен породить и принципиальное новое «право», не имеющее ничего общего с правовыми системами царского режима и капиталистического окружения. Но произошел ли полный разрыв с прежней правовой традицией? Была ли советская теория права абсолютно уникальной, а обосновываемое ею советское социалистическое право совершенно иным по сравнению с буржуазным?

Предметом рассмотрения в статье будут теоретические подходы к пониманию советского социалистического права в их соотношении с традиционными («буржуазными») концепциями. Безусловно, разрыв между правовой теорией и юридической практикой, существующий всегда, в период советской власти был особенно значим, но в данном случае интерес представляет именно научное (в тот период неизбежно идеологически нагруженное и официально допускаемое) понимание права, поскольку в нем находило свое отражение представление о надлежащем регулировании в условиях социализма. Стремились ли, хотя бы на уровне теории, облечь новые социальные отношения в традиционные правовые формы или искали для них принципиально иные «одежды»?

От правового нигилизма к теоретическому обоснованию нового пролетарского права

После Октябрьской революции период правового нигилизма, обусловленный верой в скорое построение бесклассового коммунистического общества с общественным самоуправлением, был недолгим. Довольно быстро пришло осознание того, что диктатура пролетариата, утверждающаяся на месте сломанной буржуазной государственной машины, не сможет удержаться, опираясь «непосредственно на насилие», не будучи связанной «никакими законами» (Lenin 1969: 245). Отрицание необходимости права сменилось поисками его нового понимания. Теоретики права первых лет советской власти (они же, как правило, видные деятели советского государства) в большинстве своем были людьми, получившими до революции классическое юридическое образование и, одновременно, искренне разделявшими и глубоко знавшими марксистско-ленинскую доктрину, а потому и стремились переосмыслить с ее позиций сформированные в университетах представления о праве. Исследователи отмечали, что еще в 1918-20 гг. едва ли не на всех юридических факультетах (факультетах общественных наук) российских университетов преподавали представители старой профессуры по дореволюционным учебникам (PLotniyeks 1978: 83-85). Н. В. Крыленко, критикуя М. А. Рейснера, отказывавшегося рассматривать всякое право исключительно как орудие классовой эксплуатации, абсолютно точно подметил, что «ученые, даже называющие себя коммунистами» не могут «в известных случаях отойти от пуповины, связывающей их с буржуазным строем и с прежними теориями» (Krylenko 1924: 12).

Советское государство столкнулось с общими для всех революционных режимов проблемами, связанными с невозможностью одномоментной замены действующего регулирования и необходимостью определения отношения к прежнему праву и возможности его использования в новых условиях. Знаменитый Декрет о суде № 1 от 24 ноября 1917 г. (Dekret o sude 1917) предлагал вполне традиционное ее решение: судам предписывалось «руководствоваться в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию» (п. 5). Примечательно, что отмененными признавались все законы, противоречащие декретам ЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и Рабоче-крестьянского Правительства, а также программам-минимум РСДРП и партии эсеров Программы-минимумы - первые части программ указанных партий, ставящие ближайшие цели свержения самодержавия, установления политической демократии, социализации земель, введения восьмичасового рабочего дня, обеспечения равноправия и самоопределения наций и т. п.. Автором последней фразы о противоречии законов программам партий (в то время в советское правительство входили и левые эсеры), как отмечал П. И. Стучка, был В. И. Ленин, и именно она указывала на объективное содержание революционного правосознания (Stuchka 1964d: 233-234).

Идея корректировки законов правосознанием получила развитие в Декрете о суде № 2 от 7 марта 1918 г. (Dekret o sude 1918), где такая возможность распространялась уже и на советское законодательство. Верховный судебный контроль, учрежденный в целях достижения единообразия кассационной практики (в его состав входили представители областных народных судов, избранные на срок не свыше одного года), в случае обнаружения неустранимого противоречия между действующим законом и народным правосознанием наделялся правом делать законодательным органам представление о необходимости издания нового соответствующего закона (ст. 6). Устанавливалось, что судопроизводство по гражданским и уголовным делам осуществляется по правилам судебных уставов 1864 г., если таковые не отменены декретами ЦИК и Совета народных комиссаров и не противоречат правосознанию трудящихся классов. В последнем случае в решениях и приговорах должны были указываться мотивы отмены судом «устарелых или буржуазных законов» (ст. 8).

Наконец, Декрет содержал специальную часть одиннадцатую «О действующих законах», где в общем виде провозглашался приоритет правосознания над законами. Судам предписывалось руководствоваться действующими доныне гражданскими и уголовными законами лишь постольку, поскольку они не отменены декретами ЦИК и Совета народных комиссаров и не противоречат социалистическому правосознанию. При этом суд мог, не ограничиваясь формальным законом, а всегда руководствуясь соображениями справедливости, отвергнуть ссылку на пропуск срока давности или иного срока, и вопреки тем или иным возражениям формального характера, присудить явно справедливое требование. Таким же образом справедливость должна применяться в уголовном суде (ст. 36).

В теоретическом плане в данном подходе усматривали влияние психологической теории права Л. И. Петражицкого, отождествлявшей право с императивно-атрибутивными переживаниями этического долга, которые могли носить и интуитивный характер, то есть не основываться на позитивных нормативных предписаниях (нормативных фактах в его терминологии). Такие интуитивные императивно-атрибутивные переживания Л. И. Петражицкий отождествляет со справедливостью (Petrazycki 2000: 402-403) и утверждал, что справедливость - это и есть право (Petrazycki 2000: 406), а право позитивное (в традиционном, а не петражицкианском его понимании, т.е. законы, обычаи и т.п.) может подвергаться «критике с точки зрения справедливости как некоего высшего масштаба и критерия» (Petrazycki 2000: 404).

Как отмечал П. И. Стучка, принимавший активное участие в разработке Декрета о суде № 1, «нам в нашей революции помогла теория контрреволюционного кадетского профессора Петражицкого» (Stuchka 1964b: 287), подчеркивая при этом глубокие расхождения с ней в обосновании интуитивного права (Stuchka 1964d: 233).

Аналогичным образом высказывался и Е. Б. Пашуканис. Он прежде всего тонко подметил, что «чисто практический вопрос» замены «старой судебной машины» пролетарским судом «немедленно же потребовал решения общей теоретической проблемы о соотношении закона и права». Чтобы ответить на вопрос, на чем будет основываться отправление правосудия «надо было иметь какую-то общую концепцию права, и она была предложена; к сожалению, это не была марксистская концепция права, но позаимствованное у Петражицкого психологическое учение об интуитивном праве. Таким образом, получилось парадоксальное явление, что мера политически правильная и революционная, обосновывалась с помощью теории, которую нельзя назвать ни правильной, ни марксистской» (Pashukanis 1980a: 182).

Позднее какие-либо заимствования из «школы кадетского лидера Петражицкого» (Stuchka 1964d: 233) и даже ее влияние на соответствующие положения Декрета о суде № 1 отвергались по идеологическим соображениям (Strogovich 1966: 86-87; PLotniyeks 1978: 72), но параллели достаточно очевидны.

Обращение к «общим» («немарксистским») теориям права для решения вполне традиционных юридических проблем вряд ли является парадоксальным, но «“ножницы” между практикой и теорией» (Pashukanis 1980a: 182) стали активно преодолеваться. Период с середины 1920 до середины 1930 гг. - «золотой век» советской теории права, когда предлагались разнообразные трактовки «нового социалистического права».

Идеи Л. И. Петражицкого с марксистских позиций были переосмыслены М. А. Рейснером (Reysner 1908; Reysner 1925). Он ввел понятие «интуитивного классового права», как правовых требований, складывающихся у каждого класса, и господствующего, и угнетенного, в соответствии с его социальным положением. В любом обществе присутствуют разные системы интуитивного классового права (субъективного права данного коллективного субъекта), тем или иным образом взаимодействуя между собой, в чем-то достигая компромисса, но в основном подчиняясь праву господствующего класса, и формируя в процессе этого взаимодействия общее (объективное) право. Пролетарское право возникает еще при капитализме в виде представлений рабочего класса о справедливом общественном устройстве (Reysner 1925: 20-23). Но только после революции оно становится доминирующим, лишь в незначительной мере допуская (делая ему уступки) интуитивное право иных классов (прежде всего крестьянства и отчасти мелкой буржуазии).

Нельзя не согласится с В. С. Нерсесянцем в том, что деиндивидуализация субъективного права у М. А. Рейснера исключает индивидуальную свободу и самих свободных индивидов - подлинных субъектов права, что, по сути, означает и отрицание права вообще (Nersesyants 2006: 303, 308, 315-317) («правовое начало оказывается подавленным классовым подходом» (Nersesyants 2006: 317)). Но некая идея права (правовой формы) как компромисса интересов и взаимности отношений (двухсторонней связанности правами и обязанностями) у М. А. Рейснера сохранялась. В определенном смысле М. А. Рейснер пытался юридизировать классовую борьбу, привнести в нее правовой элемент поиска компромисса интуитивных субъективных классовых прав (наиболее наглядно это проявилось в период НЭПа). Именно во взаимной связанности и в этом смысле ограниченности субъективных классовых прав он видел справедливое начало права, отличающее его от власти, базирующейся на идеях целесообразности, единства и прямого подчинения.

П. И. Стучка, как и М. А. Рейснер отрицал легистсткое отождествление права и закона, «Что закон не обнимает всего права, что он не тождественен с правом - это вещь давно признанная» (Stuchka 1964c: 163). а также отказывался от «чисто формальной точки зрения на право». Он видел в нем «не вечную категорию, но меняющееся в борьбе классов социальное явление» (Stuchka 1964c: 59). Воззрения П. И. Стучки нашли отражение в первом легальном определении советского права, включенном в Руководящие начала по уголовному праву РСФСР, утвержденные Постановлением Народного комиссариата юстиции РСФСР от 12 декабря 1919 г. (Rukovodyashchiye nachala 1919), подготовленные под его руководством:

Право - это система (порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной его силой. (п. 1)

Данное определение вполне укладывается в формат социологического позитивизма, в рамках которого право в самом широком смысле понимается как принудительно поддерживаемый порядок общественных отношений.

Примечательно предлагавшееся во Введении к Руководящим началам обоснование необходимости права при социализме. Пролетариат, завоевавший власть, не может приспособить для своих целей прежнюю буржуазную государственную машину и «буржуазные кодексы пережитой эпохи». Вооруженный народ справляется со своими угнетателями и без особых правил и кодексов, применяя на первых порах меры насилия без особой системы, от случая к случаю, неорганизованно. Но «опыт борьбы приучает его к мерам общим, приводит к системе, рождает новое право», позволяя сделать необходимые выводы и обобщения. «В интересах экономии сил, согласования и централизации разрозненных действий, пролетариат должен выработать правила обуздания своих классовых врагов». Только окончательно сломив сопротивление свергнутых классов и «осуществив коммунистический строй, пролетариат уничтожит и государство, как организацию насилия, и право, как функцию государства». Признание во Введении права функцией государства находится в противоречии с его пониманием как системы общественных отношений в п. 1, что тоже типично для социологического позитивизма, которому достаточно сложно определиться с соотношением права и государства.

Эти недостатки были сразу подмечены М. А. Рейснером, который упрекал П. И. Стучку, с одной стороны, в невозможности указать на специфику права, поскольку принудительным порядком, соответствующим интересам господствующего класса, может быть любой порядок - моральный, религиозный, экономический, политический, а с другой - в отождествлении права и власти, правового порядка с любым порядком принуждения и насилия (Reysner 1925: 210-211). Такие упреки традиционно адресуются сторонникам социолого-позитивистских концепций права. В целом М. А. Рейснер полагал, что в основе представлений о праве П. И. Стучки лежит «перелицованная» (переосмысленная с классовых позиций) трактовка Р. Иерингом права как защищенных государством интересов (в данном случае -- классовых интересов) (Reysner 1925: 37).

Безусловно, теоретическое понимание права у П. И. Стучки более нюансировано. Под общественными отношениями он понимал отношения производства и обмена, а с правом отождествлял не сами эти отношения, а их систему или порядок (Stuchka 1964e: 522). При этом он подчеркивал первичность отношений производства и обмена, и вторичность, производность отношений присвоения или юридических отношений. В юридических институтах он видел «исторически меняющийся тип формы социальных отношений» (Stuchka 1964c: 81).

Несколько позднее наряду с «системой общественных отношений» П. И. Стучка стал писать о праве как о «форме организации общественных отношений, то есть отношений производства и обмена» (Stuchka 1964c: 58). Право, как сложная система, по его мнению, существует в трех видах форм, «из которых одна - конкретная, а две - абстрактные, отвлеченные» (Stuchka 1964c: 120). Конкретная правовая форма совпадает с экономическими отношениями. Первая абстрактная, отождествляемая с законом, может расходиться с ними, порой весьма значительно. Третья форма (она же вторая абстрактная форма) является «интуитивной» (здесь П. И. Стучка заимствует термин Л. И. Петражицкого) и представляет собой внутреннее психическое переживание человека по поводу того или иного общественного отношения, его оценку с точки зрения «справедливости», «внутреннего правосознания», «естественного права» и т. п., другими словами - идеологию (Stuchka 1964c: 122). П. И. Стучка признает «безусловный и непосредственный примат за первой» формой. Она отражается в обеих абстрактных формах. «Но ее правовой характер зависит от последних и влияние последних может оказаться подчас решающим» (Stuchka 1964c: 123).

Правовой характер экономических в своей основе отношений определяется их стилем. «Это означает, что общественные отношения, чтобы стать правовыми должны войти и выровняться в единую систему» (Stuchka 1964c: 123). Под системой П. И. Стучка понимает внутреннюю согласованность, непротиворечивость права. Эта системность присуща каждой из трех форм права, которые и между собой должны быть согласованы (Stuchka 1964c: 124). Все формы права имеют классовый характер:

В конкретном отношении классовый характер вытекает уже из самого распределения средств производства, а соответственно тому - распределения и людей в их взаимоотношениях. Второй системе (закону) классовый характер придает государственная власть класса. В третьей - идеология, сознание класса... В каждой из трех форм происходит борьба с чуждыми им системами интересов... Это и есть классовая борьба. (Stuchka 1964c: 124-125)

Три формы права присутствуют на всем протяжении его истории, но их развитость, значимость и взаимосвязь различны (Stuchka 1964c: 125-127). И «объективные элементы права» всегда надо искать «в конкретных отношениях, а не в их прямом или косвенном отражениях» (Stuchka 1964c: 129).

В понимании права у П. И. Стучки сочетается марксистский экономический детерминизм и характерное для социологического позитивизма представление о множественности форм бытия права в реальных общественных отношениях со всеми сопряженными с этим противоречиями. П. И. Стучка и сам подчеркивает существование целой традиции определения права через социальные отношения, ссылаясь, в частности на С. А. Муромцева (Stuchka 1964c: 163) и Н. М. Коркунова (Stuchka 1964c: 129). В советской теории права она возродится в конце 1960-х - 1970 гг. в виде одного из направлений в рамках так называемого широкого понимания права.

Основным, если не единственным правом П. И. Стучка считал гражданское право (Stuchka 1964e: 521). Оборот товаров на основе «трудового эквивалента» (равноценности труда, затраченного на их производство), опосредованный договором, порождает формализацию соответствующих отношений, а отсюда и понятия свободных лиц, их формального равенства и формальной правоспособности. Эти правовые понятия, пояснял П. И. Стучка, ловко прикрывают «классовые противоречия в правовых отношениях и происходящую под правовой формой свирепую классовую борьбу» (Stuchka 1964a: 421). Эта истина капиталистической экономики, открытая К. Марксом в «Капитале», после победы пролетарской революции становится очевидной и применительно к праву, раскрывая его классовый характер. Существование товарного производства возможно только при наличии частной собственности на средства производства, в связи с чем, по мнению П. И. Стучки, «нелепо было бы говорить о социалистическом товарообороте» (Stuchka 1964a: 421). Правовое регулирование имущественных отношений базируется на социалистической собственности. Происходит уточнение старых принципов эквивалентности взаимодействия и его договорного определения, исходя из классового характера права, в том числе и гражданского, при социализме, то есть при безусловном приоритете интересов социализма и рабочего класса перед интересами иных классов (буржуазии, кулаков и спекулянтов) (Stuchka 1964a: 425-426). Классовый характер права предопределяет также отмирание противопоставления права (правомочия) и обязанности, поскольку рабочий класс теперь «находится не на наемном труде у класса капиталистов, а работает на класс рабочих же, так сказать, сам на себя» (Stuchka 1964e: 592).

Таким образом, советское гражданское право демонстрирует едва ли не полный разрыв с «буржуазными правовыми традициями и премудростями» (Stuchka 1964a: 427), но ограничение принципа свободы договора в интересах социально слабой стороны отношения сегодня известно частному праву практически всех стран, а о принципиальном единстве прав и обязанностей, солидаристы писали еще раньше марксистов (Comte 1890: 361; Duguit 1908: 21, 23; Duguit 1909: 8-9).

Н. В. Крыленко свои рассуждения о праве тоже начинает с анализа общественных отношений. Право, по его мнению, «не есть нечто самостоятельное в своем возникновении, содержании и развитии»; оно всегда производно от данных экономических отношений и отражает интересы господствующего класса, «является результатом классовой борьбы» (Krylenko 1924: 15-16, 19). В классовом обществе «люди вступая друг с другом в определенные взаимоотношения, живут в условиях определенного правопорядка». Этот «социальный правопорядок» включает в себя как обычные правоотношения, глубоко воспринятые сознанием подавляющего большинства населения в результате длительной практики и сделавшиеся совершенно непререкаемыми, в силу чего они не нуждаются в закреплении в писаных нормах, так и правоотношения, зафиксированные в писаных нормах законов. И те, и другие правоотношения «одинаково... охраняются принудительной силой государства» (Krylenko 1924: 20).

Однако Н. В. Крыленко критикует П. И. Стучку, который все эти общественные отношения (их систему), в том числе и экономические, производственные, базисные отношения, объявил правом. По мнению Н. В. Крыленко, «право есть лишь выражение этой системы в писаной или неписаной форме» (Krylenko 1924: 23). Сами по себе общественные отношения правовыми не являются. Правовой характер отношений Н. В. Крыленко увязывал с их общеобязательностью, которую им придет опора на принудительную силу, проистекающая из их закрепления в законе или признания обычаем (Krylenko 1924: 24). Принудительность он считал отличительным свойством права; «вне его нет права» (Krylenko 1924: 28). Отсюда выделяемую П. И. Стучкой третью интуитивную форму права, выражающую правопритязания, не поддерживаемые принудительной силой, Н. В. Крыленко не относил к правовым явлениям, называя ее «потенциальной формой права», «правом в потенции» (Krylenko 1924: 24-25, 35).

Таким образом, «право есть не система общественных отношений, а лишь отражение в писаной или неписаной форме общественных отношений людей друг к другу, опирающихся на принуждение, возникающих, развивающихся и изменяющихся в результате изменения производственных отношений» (Krylenko 1924: 25-26). При этом правовые отношения могут как отставать от развития экономических отношений, так и опережать их (Krylenko 1924: 26-27). По своему содержанию право есть система норм, имеющая своей задачей сначала охранить («при помощи полиции, тюрем и войск»), а затем оправдать («при помощи университетов») существующий правопорядок (Krylenko 1924: 31).

В основе понимания всех социальных институтов, в том числе государства и права (как в целом, так и отдельной правой нормы), должно лежать признание их классового характера, утверждал Н. В. Крыленко (Krylenko 1924: 13). Право всегда связано с интересами определенного класса: «на всем протяжении всей истории не было и нет ни одной таковой правовой нормы, которая, во-первых, не опиралась бы на принуждение», и, во-вторых, не имела бы «своей задачей эксплуатацию, насилие, господство, утверждение господства одного класса над другим» (Krylenko 1924: 32). «... Не будет классов, не будет права» (Krylenko 1924: 31). Понятие права неразрывно связано, «во-первых, с классовым принципом, во-вторых, с насилием» (Krylenko 1924: 33). В советском праве классовый принцип дополняется принципом партийности: «наши законы - те формы, в которые партия облекает свою волю. Эти законы есть не что иное, как указание партии» (Krylenko 1930: 20).

В конечном счете Н. В. Крыленко дает следующее определение: Право есть выражение в писаной форме действующего закона и неписаной форме обычного права, - выражение тех общественных отношений людей друг с другом, которые сложились на основе производственных отношений данного общества, имеют своим содержанием регулирование этих отношений в интересах господствующего в данном обществе экономического класса и охраняются принудительной его силой. (Krylenko 1924: 33)

Весьма противоречиво понимание Н. В. Крыленко государства и его соотношения с правом. Определяя право, как «отражение в писаной или неписаной форме реальных общественных отношений», он и государство трактовал как «те же определенным порядком организованные и принудительно поддерживаемые общественные отношения», и специально подчеркивал недопустимость «юридического» представления о государстве как о «механизме» или «машине» (Krylenko 1924: 79). Из этого, казалось бы, следует едва ли не тождественность права и государства, но одновременно писаная форма придается праву государством и охраняется оно «принудительной силой господствующего класса» (Krylenko 1924: 178), то есть государством (Krylenko 1924: 20), которое в конце концов определяется Н. В. Крыленко «как система учреждений, являющихся в общем и целом аппаратом принуждения и насилия [т.е. все же механизмом и машиной - Н. В.], при помощи коих господствующий класс охраняет свое политическое и экономическое господство и держит в повиновении остальные, ведущие с ним борьбу классы населения» (Krylenko 1924: 178).

В целом представления Н. В. Крыленко о праве сочетают в себе элементы социологизма, легизма (при его явном доминировании) Н. В. Крыленко в целом солидаризируется с позицией И. П. Подволоцкого (Krylenko 1924: 21-25), который придерживается легистского и этатисткого понимания права: «Право представляет собой систему принудительных социальных норм, отражающих экономические и другие общественные отношения данного общества, норм, вводимых и охраняемых государственной властью господствующего класса для санкционирования, регулирования и закрепления этих отношений и, следовательно, закрепления господства данного класса» (Podvolotskiy 1923: 156.). и даже юснатурализма (необходимость оправдания существующего правопорядка). Такую же эклектику мы увидим в определении права, предложенном А. Я. Вышинским в 1938 г.

Е. Б. Пашуканис так же, как и П. И. Стучка, объяснял право через социальные отношения, специфику определенных социальных отношений. Но при этом он критиковал П. И. Стучку за то, что тот понимал право как систему любых социальных отношений, отвечающих интересам господствующего класса и обеспечиваемых его организованной силой, что не указывает позволяет выявить специфику собственно правовых отношений. Указание на их защиту организованной силой господствующего класса, то есть государства Е. Б. Пашуканиса не устраивало (Pashukanis 1980b: 77). Это не дает возможности «ответить на ядовитый вопрос проф. Рейснера, каким образом социальные отношения превращаются в юридические институты или каким образом право превращается в самого себя» (Pashukanis 1980b: 75). Специфические черты права, по мнению Е. Б. Пашуканиса, можно выявить, если понимать его как форму отношений производства и обмена (Pashukanis 1980b: 57). Истоки права он видел в товарном хозяйстве, а его назначение - в обслуживании товарообмена. При этом именно рассуждения Е. Б. Пашуканиса о праве и судьбе права при социализме представляются наиболее соответствующими марксистской доктрине. Зарубежные исследователи подчеркивали утопизм теории Е. Б. Пашуканиса; принципы подлинного марксизма оказались неприменимыми в послереволюционный период (Ludwikowski 1987: 327). Вслед за К. Марксом он полагал, что в отношениях обмена сосредоточены «как в фокусе самые существенные моменты как для политической экономии, так и для права» (Pashukanis 1980b: 113). По его мнению, материальная основа наиболее характерных для буржуазного права категорий, таких как субъект права, собственность, договор и т. д. вскрывается в явлении обмена (Pashukanis 1980a: 187).

Основную предпосылку правового регулирования Е. Б. Пашуканис усматривал в противоположности частных интересов и наличии товарно-денежного хозяйства, поскольку только тогда ... юридический субъект имеет свой материальный субстрат в лице эгоистического хозяйствующего субъекта, которого закон не создает, но находит. Там же, где этот субстрат отсутствует, соответствующее юридическое отношение a priori немыслимо. (Pashukanis 1980b: 73, 85)

Исторически именно в обменных отношениях появляется идея «субъекта как абстрактного носителя всех возможных правопритязаний» и «рождается абстрактная правовая форма, т.е. способность иметь право вообще отделяется от конкретных правопритязаний», «создается возможность абстрагироваться от конкретных различий между субъектами прав и подвести их под одно родовое понятие» (Pashukanis 1980b: 110). Отношение двух товаровладельцев - это «реальная основа для всего богатства юридических конструкций» (Pashukanis 1980a: 191). Сущностью права является «свободный договор между независимыми производителями» (Pashukanis 1980b: 116). Договор - «одно из центральных понятий в праве... Он входит составной частью в идею права» (Pashukanis 1980b: 113).

Е. Б. Пашуканис отрицал возможность определения права через закон как веление власти: Для анализа основных определений права нет надобности исходить из понятия закона и пользоваться им как путеводной нитью, ибо само понятие закона (как веления политической власти) есть принадлежность такой стадии развития, где произошло и углубилось разделение общества на гражданское и политическое и где, следовательно, уже реализовались основные элементы правовой формы. (Pashukanis 1980b: 38)

Более того, он обосновывал принципиальное различие политического властвования в зависимости от того, осуществляется оно в условиях рыночных отношений или нет. В первом случае оно производно от рыночных отношений, обусловлено ими, является их гарантом, а потому с необходимостью принимает абстрактную правовую форму и «отчетливый юридический характер публичности», преследуя «безличный интерес порядка». В отсутствие рыночных отношений государство как организация классового господства «не требует правового истолкования и по сути не допускает его». Здесь «царит так называемый raison d'etat, т. е. принцип голой целесообразности» (Pashukanis 1980b: 130-131).

Буржуазное право Е. Б. Пашуканис считал наиболее развитым, «чистым» и последним типом права. Пролетариат может лишь использовать буржуазное право в переходный после революции период, но никакого нового пролетарского права быть не может. «.Мораль, право и государство, - писал он, - суть формы буржуазного общества. Если пролетариат вынужден ими пользоваться, то это вовсе не означает возможности дальнейшего развития этих форм в сторону наполнения их социалистическим содержанием. Они не способны вместить это содержание и должны будут отмирать по мере его развития» (Pashukanis 1980b: 152). Он акцентировал «гораздо более важную вне-правовую, вне-законную, вне- юридическую силу государства, которая направляется на защиту классового господства всеми средствами и вне всяких юридических форм» (Pashukanis 1980a: 193). Движение к коммунизму Е. Б. Пашуканис вслед за К. Марксом представлял «не как переход к новым формам права, а как отмирание юридической формы вообще» (Pashukanis 1980b: 55). Соответственно этому он предлагал отказаться от использования традиционных буржуазных правовых категорий и принципов при регулировании новых социалистических отношений.

По мнению Е. Б. Пашуканиса, уголовная юстиция буржуазного государства - «это организованный классовый террор» (Pashukanis 1980b: 165). «... По своему содержанию и характеру карательная деятельность власти есть орудие охраны классового господства». Но в обществе, основанном на эквивалентном обмене, она приобретает юридическую форму, и классовая борьба осуществляется как уголовная юрисдикция (Pashukanis 1980b: 167). «Уголовное право, так же, как и право вообще, - полагал он, - есть форма общения эгоистических обособленных субъектов, носителей автономного частного интереса или идеальных собственников» (Pashukanis 1980b: 178). Реализация принципа эквивалентности в уголовном праве - одно из проявлений «правового государства как идеальной формы общения независимых и равных товаропроизводителей, сталкивающихся на рынке» (Pashukanis 1980b: 168). «Абстракция нарушенного публичного интереса» опирается здесь «на вполне реальную фигуру пострадавшего» (Pashukanis 1980b: 168), требующего «воздаяния», а значит и уголовный процесс «неотделим от более общей формы сделки». Если отбросить эту форму сделки, то уголовный процесс лишается его «юридической души» (Pashukanis 1980b: 169).

В отсутствии эквивалентных отношений уголовное право утрачивает всякий смысл (Pashukanis 1980b: 167). Наказание Е. Б. Пашуканис предлагал заменить юридически нейтральным медицинско-педагогическим воздействием, которое соотносится не с соразмерностью содеянному, а с целями сохранения общества и перевоспитания преступников, и соответственно может применяться независимо от их вменяемости и вины (Pashukanis 1980b: 170-171). На смену уголовнопроцессуальным гарантиям подсудимому, которые Е. Б. Пашуканис уподоблял правилам «добросовестного коммерческого оборота», должны прийти разумные социально-технические правила (Pashukanis 1980b: 177). Судебные процессы и судебные приговоры становятся излишними; «исправительно-трудовое воздействие перестанет быть простым “юридическим следствием” судебного приговора..., но сделается совершенно самостоятельной общественной функцией медицинско- педагогического порядка». Больше нет необходимости фиксировать в законе составы преступлений и соответствующие им наказания, требуется «точное описание симптомов, характеризующих общественно опасное состояние» и разработка «тех методов, которые нужно в каждом данном случае применять для того, чтобы обезопасить общество» (Pashukanis 1980b: 174-175).

Е. Б. Пашуканис отмечал (Pashukanis 1980b: 176), что Руководящие начала по уголовному праву РСФСР от 12 декабря 1919 г. отказались от принципа виновности в совершении деяния как основания для назначения наказания, а само наказание трактуют не как возмездие за вину или искупление вины, а как целесообразную оборонительную меру (п. 10). Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. (Ugotovnyy kodeks 1922) не знает понятия вины, хотя и устанавливает, что наказанию подлежат только лица, действовавшие умышленно или по неосторожности (ст. 11); наряду с наказаниями Кодекс предусматривает и меры социальной защиты, которые могут заменять наказание или следовать за ним (ст. 46). Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и Союзных Республик, утвержденные Постановление Президиума ЦИК СССР от 31 октября 1924 г. (Osnovnyye nachata 1924) уже не используют термин «наказание», заменяя его термином «меры социальной защиты судебно-исполнительного характера» (ст. 4-6, 13). Пашуканис поясняет: Наказание предполагает четко зафиксированный состав преступления. Мера социальной защиты в нем вовсе не нуждается.... [Она] есть акт чистой целесообразности и как таковой может регулироваться техническими правилами. Эти правила могут быть более или менее сложны в зависимости от того, ставится ли целью механическое устранение опасного члена общества или же его исправление (Pashukanis 1980b: 178).

Е. Б. Пашуканис отнюдь не был первым, кто предпринял попытку переосмысления уголовного права таким образом. Дискуссии в подобном направлении активно велись до революции и не только в рамках марксизма (Pashukanis 1980b: 175, 179), идут они и сегодня, причем под лозунгом гуманизма (Lacey & Pickard 2015a; Lacey & Pickard 2015b).

В гражданском праве, по мнению Е. Б. Пашуканиса, не следует признавать «никакой абсолютной правоспособности и никаких неприкосновенных субъективных прав», ибо это означало бы признать «неприкосновенность капиталистической эксплуатации» (Pashukanis 1980a: 184). Он подчеркивал «противоположность социалистической плановости и эквивалентного начала» (Pashukanis 1980a: 188) и объяснял необходимость защиты гражданских прав, непосредственно не связанных с развитием производительных сил (например, права на возмещение вреда или на алименты), недостаточностью развития планового хозяйства, социального обеспечения и социального страхования (Pashukanis 1980a: 185-186).

В своих рассуждениях о постреволюционном порядке Е. Б. Пашуканис был, пожалуй, наиболее последователен и откровенен. Впрочем, последователен Е. Б. Пашуканис был не до конца. Отвечая на критику П. И. Стучки, он признает наличие в переходный период советского права «особой, специфической природы, вытекающей из его революционного происхождения» (Pashukanis 1980a: 188-189). Это дало В. С. Нерсесянцу все основания охарактеризовать его теорию как «некролог о праве» (Nersesyants 2006: 255). Но разработанная самим В. С. Нерсесянцем на излете советской власти либертарная концепция права, основывающаяся на марксистско-ленинском историко-материалистическом учении (Nersesyants 1983: 330), во многих отношениях воспроизводит представления Е. Б. Пашуканиса о буржуазном праве. Как и Е. Б. Пашуканис, В. С. Нерсесянц следует давней традиции (восходящей еще к Дж. Локку), увязывающей существование права с наличием частной собственности и свободного эквивалентного обмена:

Формирование и развитие свободной, независимой, правовой личности необходимым образом связаны с признанием человека субъектом отношений собственности, собственником средств производства... Где нет собственности, там не только нет, но и в принципе невозможны свобода и право (Nersesyants 1996: 16-17).

Его понимание права как исторически определенной и объективно обусловленной формы бытия свободы в социальных отношениях, формально равной меры свободы их участников, формального равенства в свободе (Nersesyants 1983: 342-343) четко коррелирует с меновой концепцией права Е. Б. Пашуканиса. Аналогичные представления о праве развивал и Л. С. Мамут (Mamut 1987; Mamut 1989b), тоже глубокий исследователь трудов К. Маркса (Mamut 1979).

В. С. Нерсесянц исходил из того, что «круг отношений, имеющих правовую форму, исторически изменчив и отражает историческую эволюцию от деления на свободных и несвободных до признания формальной свободы всех» (Nersesyants 1983: 343), и считал буржуазное право наиболее развитым, когда обеспечивается всеобщность действия принципа формального равенства. Однако в отличие от Е. Б. Пашуканиса у В. С. Нерсесянца «буржуазное право» не уничтожается (отмирает и т. п.), а, напротив, продолжает свое развитие в направлении дальнейшей универсализации, распространения регулятивного воздействия на новые сферы отношений, в том числе выходя за национальные границы.

Вместе с тем, различение права и закона и объяснение первого через равную свободу участников соответствующих отношений имеет давнюю (и отнюдь не марксистскую) традицию в философско-правовой мысли, что прекрасно показано самим В. С. Нерсесянцем (Nersesyants 1983). В частности, Ф. Цейллер писал:

Человек необходимо мыслит о себе как о существе свободно действующем, т.е. как о лице,... [и он не может употреблять других лиц] как простые средства для своих намерений, но с ними должен поступать как с лицами., [и потому] никто не может притязать на неограниченную свободу своих внешних и на них влияние имеющих деяний. Ограничение свободы каждого лица порознь под таким условием, что другие вместе с ним как лица состоять могут есть право.... [Если люди] хотят друг подле друга свободно действовать, то... каждый из них должен ограничить свою свободу во внешнем употреблении по крайней мере столько, чтобы и прочие свободно действовать могли (Zeiller 1809: 3-4).

Ф. Цейлер добавляет, что «всякое деяние наше правомерно, которое со всеобщею свободною деятельностью (всех прочих) совместно быть может; деяния же с оною не соответствующие суть неправомерны» (ZeiLLer 1809: 5). Очевидно, что здесь пересказан категорический императив И. Канта, который в рамках либеральной традиции кладется в основу понимания права.

Неслучайно Б. Мелкевик, подчеркивая, что Е. Б. Пашуканис - это единственный марксист, «который внес значительный вклад в философию права» (MeLkevik 2016: 11-12), замечает, что он «был бы вероятно ошеломлен, наблюдая судьбу своего труда, ценного именно внутри либеральной парадигмы права, которую он, без сомнений, отверг бы без всякого раздумья» (MeLkevik 2016: 9). Известны и иные оценки концепции Е. Б. Пашуканиса, тоже весьма показательные. А. Негри пишет, что «целый ряд интерпретаторов-современников юридической мысли Пашуканиса настаивали, скорее, на реалистических выводах из нее, нежели принимали фундаментально революционную тональность его творчества; точнее говоря, они пытались вписать его творчество в ревизионистское и просто обновленное русло в рамках действующих теорий буржуазного права, квалифицируя его творчество как социологическую и институциональную версию последнего» (Negri 2017: 307).

правовой концепт советский

«Официальное» определение советского социалистического права 1938 г. и его интерпретации

«Разброд и шатания» в теории права первых двух десятилетий советской власти завершились печально известным I Всесоюзным совещанием по вопросам науки советского государства и права, состоявшемся 16-19 июля 1938 г. в Институте права АН СССР (Mamut 1989a; Nersesyants 2006: 353-385). На нем было «узаконено» следующее сформулированное А. Я. Вышинским определение:

Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю, и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества. (Osnovnyye zadachi nauki 1938: 183)

Данное определение, фактически ставшее на долгие годы официальным и общеобязательным, причудливо сочетало в себе элементы различных типов правопонимания. Основа из классического легизма («совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства») дополнялась некоторой долей социологического позитивизма (выражение воли трудящихся) и содержательно обосновывалась (оправдывалась) классовой концепцией справедливости («в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества»).

По мере дальнейшего использования данного определения в юридической науке и образовании, его идеологическая составляющая - выражение воли трудящихся (всего народа) и цели коммунистического (социалистического) строительства - постепенно приобретала сугубо ритуальное значение. Студенты изучали, а ученые комментировали и развивали легистское понимание права как совокупности правил поведения, установленных или санкционированных государством, применение которых обеспечивается мерами государственного принуждения. Во многом (по крайней мере в юридическом образовании) так дело обстоит и сегодня. На практике же возобладала «социологическая составляющая» определения 1938 г. О принятых законах помнили до тех пор, пока они были «выгодны и угодны» власти, воля которой имела определяющее значение, независимо от ее выражения в законе. На деле выходило, что законы «действуют там, тогда и так, где, когда и как это целесообразно, и бездействуют, нарушаются, игнорируются во всех остальных случаях» (Nersesyants 1992: 213).

М. Антонов полагает, что в основе советского правопорядка лежало сочетание двух теоретических подходов - формализма (этатизма, классического легизма), в рамках которого необходимо строго следовать закону, установленному властью, и децизионизма, когда определяющее значение имеет конкретное решение власти, обусловленное ее интересами (ее представлениями об интересах народа и социалистического (коммунистического) строительства). Оба эти подхода не являются уникально советскими и в той или иной мере просматриваются в любой правовой системе (Antonov 2021: 9-10, 22-24, 29-51). Западные исследователи описывают развитие советской юриспруденции как «эволюцию от революционного нигилизма к правовому реализму» (Ludwikowski 1987: 325).

Изменение политической ситуации в стране после смерти И. В. Сталина позволило возобновиться дискуссиям о понимании советского права, естественно, по- прежнему в рамках марксистской идеологии, с которой, впрочем, тоже произошли весьма примечательные метаморфозы. Третья Программа КПСС, принятая на XXII съезде партии, констатировала превращение диктатуры пролетариата в общенародное государство, «в орган выражения интересов и воли всего народа», которое, однако, так же, как и право, «сохранится до полной победы коммунизма» (Programma Kommunisticheskoy partii 1973: 101). Большое значение придавалось «дальнейшему укреплению социалистического правопорядка, совершенствованию правовых норм, регулирующих хозяйственно-организаторскую и культурновоспитательную работу, содействующих решению задач коммунистического строительства и всестороннему расцвету личности» (Programma Kommunisticheskoy partii 1973: 105). Эти идеи нашли отражение и в Конституции СССР 1977 г., преамбула которой закрепляла общенародный характер государства, социально-политическое и идейное единство советского общества, формирование новой исторической общности - советского народа (Konstitutsiya SSSR 1977).