Уголовная ответственность юридических лиц в Киргизской Республике по уголовному кодексу Киргизской Республики от 2 февраля 2017 года №19: необходимость установления или очередное плановое вредительство?

Размещено на http://www.allbest.ru/

Уголовная ответственность юридических лиц в Киргизской Республике по уголовному кодексу Киргизской Республики от 2 февраля 2017 года №19: необходимость установления или очередное плановое вредительство?

Иманкулов Т. И., д-р юрид. наук, засл.

юрист Киргизской Республики, Киргизский национальный университет им. Жусупа

Баласагына, г. Бишкек, Кыргызстан,

Асилбеков А. Ы., , Киргизский национальный университет

им. Жусупа Баласагына, г. Бишкек, Кыргызстан,

Аннотация

Статья посвящена анализу института мер уголовно-правового воздействия в отношении юридических лиц, существовавшему в Уголовном кодексе Киргизской Республики от 2 февраля 2017 года №19 благодаря уголовно-правовой реформе 2012-2020 гг. с опорой якобы на понятия и концепции, выработанные правом как Европейского Союза, так и международного права, однако так и ни одного раза не примененного ни по одному уголовному делу в Киргизской Республике за весь период действия данного Уголовного кодекса (с 1 января года до середины ноября 2021 года), когда вследствие принятия нового Уголовного кодекса Киргизской Республики (введен в действие Законом КР от 28 октября 2021 года №126) данный институт был ликвидирован. Авторы на основе анализа истории развития института уголовной ответственности юридических лиц по законодательству других стран международных конвенций приходят к выводу об абсолютной неприменимости, необоснованности, незаконности включения юридических лиц в качестве субъектов квази- уголовной ответственности и наказания в Уголовный кодекс Киргизской Республики. Авторы предлагают меры борьбы с подобного рода инициативами и «реформами» уголовного права во избежание коллапса, паралича правоохранительной системы подобно тому, который возник в году в Киргизской Республике из-за действия новых Уголовного, Уголовнопроцессуального и других кодексов.

Ключевые слова: уголовная ответственность, юридическое лицо, Киргизская Республика, международный договор, ЕАЭС, евразийская интеграция, вредительство, прозападная ориентация, дефекты интеграционной уголовной политики, коррупция, субъект преступления, принудительные меры, уголовно-правовое воздействие.

CRIMINAL LIABILITY OF LEGAL ENTITIES IN THE KYRGYZ REPUBLIC UNDER THE CRIMINAL CODE OF THE KYRGYZ REPUBLIC DATED FEBRUARY 2, 2017, NO.

19: THE NEED FOR IDENTIFICATION OR ANOTHER PLANNED SABOTAGE?

Imankulov T., Dr. habil., Honored

Lawyer of the Kyrgyz Republic, Kyrgyz National University named after Jusup Balasagyn, Bishkek,

Kyrgyzstan, уголовная ответственность юридическое лицо

Asilbekov A., Kyrgyz National University named after Jusup

Balasagyn, Bishkek, Kyrgyzstan

Abstract. The article is devoted to the analysis of the institution of measures of criminal law in relation to legal entities that existed in the Criminal Code of the Kyrgyz Republic dated February 2, 2017, no. 19 due to the criminal law reform of 2012-2020. allegedly relying on the concepts and concepts developed by the law of both the European Union and international law, but not once applied in any criminal case in the Kyrgyz Republic for the entire period of validity of this Criminal Code (from January 1, 2019 to the middle November 2021), when, as a result of the adoption of the new Criminal Code of the Kyrgyz Republic (enacted by the Law of the Kyrgyz Republic of October 28, No. 126), this institution was liquidated. Based on the analysis of the history of the development of the institution of criminal liability of legal entities under the laws of other countries, international conventions, the authors come to the conclusion that it is absolutely inapplicable, groundless, illegal to include legal entities as subjects of quasi-criminal liability and punishment in the Criminal Code of the Kyrgyz Republic. The authors propose measures to combat such initiatives and “reforms” of criminal law in order to avoid collapse, paralysis of the law enforcement system, similar to the one that arose in 2020 in the Kyrgyz Republic due to the new Criminal, Criminal Procedure and other codes.

Keywords: criminal liability, legal entity, Kyrgyz Republic, international treaty, EAEU, Eurasian integration, sabotage, pro-Western orientation, defects in integration criminal policy, corruption, subject of crime, coercive measures, criminal law impact.

«Законодатель не должен, по нашему мнению, приспосабливать уголовный закон к снижающемуся уровню профессиональной подготовки правоприменителя и «латать» дыры правоприменения лишь нормотворческими средствами. Будущее такой уголовной политики не внушает оптимизма. Все эти идеи, в сущности, не новы. Однако начинать работу над новым УК России с того, чтобы вновь, как это уже было пятнадцать лет тому назад, отбросить их в сторону, не стоит, как не стоит сносить старое, но крепкое здание ради того, чтобы построить новое, а не лучшее» (https://rg.ru/2011/06/07/uk.html).

Эти слова российского криминолога как нельзя лучше характеризуют ситуацию в сфере «реформы» Уголовного кодекса Киргизской Республики 1997 года, которая была проведена с 2012 по 2017 годы, когда в 2019 году вступил в действие новый Уголовный кодекс (далее - УК).

Одним из «революционных» достижений УК 2017-2019гг. (http://cbd.minjust.gov.kg/act/view/ru-ru/n1527)было как бы введение уголовной ответственности юридического лица, а точнее, мер уголовно-правового воздействия в отношении юридических лиц, якобы под предлогом выполнения Киргизской Республикой каких-то международных обязательств: в красочно изданном так называемом учебном пособии Фонда «Сорос-Кыргызстан» по новеллам уголовного законодательства основанием введения уголовной ответственности юридических лиц в Киргизской Республике явилось пожелание, сформулированное на Международном конгрессе по уголовному праву в Бухаресте в 1929 г., признание в 1946 г. Международным трибуналом в ходе Нюрнбергского процесса того, что государство и его организации могут быть субъектами международных преступлений [1]. Сразу напрашивается вопрос: неужели разработчики такой новеллы хотели привлечения Киргизской Республики к уголовной ответственности в последующем и за что? За какие военные преступления? Неужели разработчики УК 2017 года хотели, чтобы за счет введения уголовной ответственности юридического лица можно было в дальнейшем привлекать к уголовной ответственности государство? А также по примерам махинаций американских корпораций по легализации преступных доходов, переносить на юридическое лицо уголовноправовые последствия преступных деяний, совершенных органами юридического лица - физическими лицами? [2].

По данным вышеуказанного учебного пособия Фонда «Сорос-Кыргызстан», ответственность юридических лиц необходима Киргизской Республике, так как в 1978 г.

Европейский комитет по проблемам преступности Совета Европы рекомендовал законодателям европейских государств признать юридические лица субъектами уголовной ответственности за экологические преступления. Аналогичная рекомендация содержится и в решениях периодически проводимых Конгрессов ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, в частности, Каирского, 1996 г.

В этой связи возникает второй вопрос: за какие экологические преступления необходимо привлекать Киргизскую Республику (далее - КР) к уголовной ответственности?

Третьим основанием введения института уголовной ответственности юридических лиц на странице 12 данного пособия являются (видимо в смысле исполнения Киргизской Республикой своих международных обязательств):

1) Конвенция ООН против транснациональной организованной преступности (от 15 ноября 2000 года);

2) Конвенция ООН о борьбе с финансированием терроризма;

3) Конвенция ООН против коррупции;

4) Конвенция Шанхайской организации сотрудничества против терроризма.

Как отмечает Н. В. Беляева, вопрос о возможности включения в качестве субъектов уголовного права юридических лиц в уголовно-правовой литературе обсуждается давно [3]. То есть в России тоже имеют место быть подобные предложения. Слава Богу, что только предложения. До законов дело не дошло ни в России, ни в Казахстане. Интересно, почему наши разработчики не учли опыт России и Казахстана в данном вопросе, ведь мы наряду с ними являемся членами ЕАЭС.

Почему разработчики и инициаторы новых кодексов 2017 года не учли обязательства Киргизской Республики в ЕАЭС согласно Закону Киргизской Республики от 21 мая 2015 года №111 «О ратификации международных договоров по присоединению Киргизской Республики к Договору о Евразийском экономическом союзе от 29 мая 2014 года» (https://clck.ru/scNJx)? Почему разработчики «пакета» (как они сами пишут в своем учебном модуле) уголовноправового законодательства в рамках судебно-правовой реформы в Киргизской Республике (2011-2018 гг.) «вырезали» из «ткани» правовой системы Киргизской Республики понятие «административные правонарушения» [1], несмотря на то, что данное понятие является едва ли не ключевым в Договоре об особенностях уголовной и административной ответственности за нарушения таможенного законодательства таможенного союза и государств -- членов таможенного союза (https://clck.ru/33Ugey), в Соглашении о правовой помощи и взаимодействии таможенных органов государств -- членов таможенного союза по уголовным делам и делам об административных правонарушениях? (https://clck.ru/33UgfH).

«Пунктом 1 ст. 1 Договора о ЕАЭС предусмотрено «проведение скоординированной, согласованной или единой политики в отраслях экономики, определенных настоящим Договором и международными договорами в рамках Союза», что, на наш взгляд, создает правовые предпосылки для формирования, а также для реализации скоординированной, согласованной или единой политики в вопросах ответственности за преступления и иные правонарушения в сфере экономики» и т.п. [4].

Почему авторы проектов уголовно-правового законодательства 2017 года, высшие должностные лица государства, которые их подписали и способствовали этим процессам, зная о членстве Киргизской Республики в ЕАЭС с 2014 года, будучи юристами высокого уровня квалификации, не стремились к «формированию правовой базы интеграционного объединения» «для преодоления существенных противоречий в условиях таможенного союза, общего таможенного пространства, общих целей и задач, когда уголовное и административное законодательство в сфере таможенных преступлений у каждого государства свое, что на практике приводит к серьезным затруднениям»? [5].

«Отсутствие унифицированного национального законодательства в области таможенных правонарушений Беларуси, России, Казахстана, Армении и Киргизии предоставляет нарушителям возможность выбора наименьшей меры наказания, что непозволительно в условиях борьбы с преступностью и углубления развития интеграционного объединения» [5].

Указанные ученые предлагают вообще принять в будущем единый унифицированный акт в виде Административного и Уголовного кодексов ЕАЭС.

И это правильно, и все к этому идет.

Ведь уже действует единый Таможенный кодекс Евразийского экономического союза (https://clck.ru/33UggK). Какая была необходимость в принятии новых «пакетов» уголовноправового законодательства Киргизской Республики без учета права ЕАЭС? Ведь унификация всей правовой терминологии, которая содержится в УК, УПК, КоАО (КоП) Киргизской Республики просто неизбежна, неотвратима, не говоря уже об унификации крупного и особо крупного размеров деяния, сформированных национальных показателей (месячный расчетный показатель, расчетный показатель, базовая величина и т.д.). Это в первую очередь -- забота об экономике Киргизской Республики.

Кстати, об этом постоянно предупреждал и местный эксперт, известный правозащитник Т.Дж. Уметалиева еще в 2018 году (https://clck.ru/33Ugh5).

Чем больше различий, противоречий пробелов в уголовном законодательстве стран - членов ЕАЭС, тем больше вероятность использования их как для необоснованного уклонения от уголовной ответственности, так и для необоснованного уголовного преследования. Так чему тогда способствовали кодексы пакета уголовно-правового законодательства Киргизской Республики 2017 года? Ответ очевиден: увеличению количества указанных коллизий и пробелов в сравнении с законодательством стран -- партнеров Киргизской Республики по ЕАЭС и как следствие криминализации государства, его экономики и всех остальных сфер.

«Процессы евразийской интеграции имеют не только экономический (приоритетный) и политический (к которому призывают подходить с осторожностью), но и юридический характер» (https://clck.ru/33UghT).

«Уже с момента распада СССР в киргизскую политику было заложено основное противоречие, заключающееся в сочетании пророссийской и прозападной ориентаций» [6].

«В Кыргызстане сложились крайне благоприятные условия для зарубежного информационного, гуманитарного и иного социального воздействия, в том числе и со стороны Евросоюза, а также Запада в целом» [7].

Мы также разделяем мнение заведующего сектором уголовного права, криминологии и проблем правосудия ИГП РАН, д-р юрид. наук, проф. С. В. Максимова в его отзыве на статью К. А.Утарова «Некоторые вопросы уголовной ответственности за незаконный оборот контрафактных товаров в государствах-членах Евразийского экономического союза» о том, что «на едином экономическом пространстве (без таможенных границ) нельзя применять существенно различающиеся меры ответственности (прежде всего, уголовной) за одни и те же формы общественно опасного экономического поведения, равно как и не применять такие меры вопреки законодательной и правоприменительной практике соседнего государства-члена единого экономического пространства. Подобного рода дефекты интеграционной уголовной политики ЕАЭС неизбежно ведут к несправедливым решениям в отношении предпринимателей, создают «тихие заводи» для производителей и дистрибьюторов контрафактной продукции, искажают действительный смысл транснациональной экономической конкуренции как генератора экономического роста в ЕАЭС» [8].

H. В. Беляева в качестве необходимости введения уголовной ответственности юридических лиц обоснованно и справедливо критикует требования международно-правовых актов установить такую ответственность для юридических лиц (то есть точно такое же обоснование было и в Киргизской Республике по УК 2017 года). При этом, отмечает Н. В. Беляева, ссылка делается на ст.10 Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности и ст. 26 Конвенции ООН против коррупции. Сторонники такого подхода, такого решения вопроса ссылаются также и на ст. 18 Конвенции ООН об уголовной ответственности за коррупцию от 27 января 1999 г. Однако, как справедливо отмечает Н. В. Беляева, в данном случае имеет место подмена понятий, так как указанные международноправовые акты предоставляют участникам право по своему выбору либо административную, либо гражданско-правовую, либо уголовную ответственность. Действительно, обращение к тексту Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию (Страсбург, 27 января 1999 года), к ст. 18, свидетельствует о том, что даже в названии нет указания на то, что юридическое лицо обязательно должно подлежать уголовной ответственности:«Статья 18--

Ответственность юридических лиц (https://rm.coe.int/168007f58c).

Каждая Сторона принимает такие законодательные и иные меры, которые могут потребоваться для обеспечения того, чтобы юридические лица могли быть привлечены к ответственности в связи с совершением уголовных преступлений, заключающихся в активном подкупе, использовании служебного положения в корыстных целях и отмывании денег, квалифицированных в качестве таковых в соответствии с настоящей Конвенцией и совершенных в интересах любого физического лица, действующего в своем личном качестве или в составе органа юридического лица, которое занимает ведущую должность в юридическом лице, путем:

-- выполнения представительских функций от имени юридического лица;

или -- осуществления права на принятие решений от имени юридического лица;

или -- осуществления контрольных функций в рамках юридического лица; а также за участие такого физического лица в вышеупомянутых преступлениях в качестве соучастника или подстрекателя.

I. Помимо случаев, уже предусмотренных п. 1, каждая Сторона принимает необходимые меры для обеспечения того, чтобы юридическое лицо могло быть привлечено к ответственности тогда, когда вследствие отсутствия надзора или контроля со стороны физического лица, упомянутого в п. 1, появляется возможность совершения уголовных преступлений, упомянутых в п. 1, в интересах этого юридического лица физическим лицом, осуществляющим свои полномочия от его имени» (https://rm.coe.int/168007f58c).

То есть никаких обязывающих норм, положений об обязательном для государств- участников ООН введении уголовной ответственности для юридических лиц Конвенция ООН об уголовной ответственности за коррупцию от 27 января 1999 г. не содержит.

Анализ ст. 10 Конвенции Организации Объединенных Наций против транснациональной организованной преступности (Принята резолюцией 55/25 Генеральной Ассамблеи от 15 ноября 2000 года) также позволяет сделать вывод, что и в данном документе нет однозначного, категоричного указания на введение уголовной ответственности юридических лиц (https://clck.ru/32Hg7A). Здесь также отмечается, что «Каждое Государство-участник принимает такие меры, какие, с учетом его правовых принципов, могут потребоваться для установления ответственности юридических лиц за участие в серьезных преступлениях, к которым причастна организованная преступная группа, и за преступления, признанные таковыми в соответствии со ст. 5, 6, 8 и 23 настоящей Конвенции.

2. При условии соблюдения правовых принципов Государства-участника ответственность юридических лиц может быть уголовной, гражданско-правовой или административной.

3. Возложение такой ответственности не наносит ущерба уголовной ответственности физических лиц, совершивших преступления.

4. Каждое Государство-участник, в частности, обеспечивает применение в отношении юридических лиц, привлекаемых к ответственности в соответствии с настоящей статьей, эффективных, соразмерных и оказывающих сдерживающее воздействие уголовных или неуголовных санкций, включая денежные санкции.

Статья 31 данной Конвенции «Предупреждение транснациональной организованной преступности» закрепляет, что «1. Государства-участники стремятся разрабатывать и оценивать эффективность национальных проектов, а также выявлять и внедрять оптимальные виды практики и политики, направленные на предупреждение транснациональной организованной преступности.

2. Государства-участники стремятся, в соответствии с основополагающими принципами своего внутреннего законодательства, сокращать существующие или будущие возможности для организованных преступных групп действовать на законных рынках при использовании доходов от преступлений, посредством принятия надлежащих законодательных, административных или других мер. Такие меры должны сосредоточиваться на:

a) укреплении сотрудничества между правоохранительными органами или органами прокуратуры и соответствующими частными организациями, в том числе из различных секторов экономики;

b) содействии разработке стандартов и процедур, предназначенных для обеспечения добросовестности в работе публичных и соответствующих частных организаций, а также кодексов поведения для представителей соответствующих профессий, в частности адвокатов, нотариусов, консультантов по вопросам налогообложения и бухгалтеров;

c) предупреждении злоупотреблений со стороны организованных преступных групп процедурами торгов, проводимых публичными органами, и субсидиями и лицензиями, выдаваемыми публичными органами для осуществления коммерческой деятельности;

d) предупреждении злоупотреблений со стороны организованных преступных групп юридическими лицами; такие меры могут включать:

I) создание публичного реестра юридических и физических лиц, участвующих в учреждении юридических лиц, управлении ими и их финансировании (комментарий автора - такие реестры юридических лиц, их учредителей существуют в Киргизской Республике. По ним журналисты-расследователи даже проводят свои расследования. Например, сайт «Сервис «O^O^G» -- это пересечение нескольких государственных открытых баз данных Киргизской Республики: базы юридических лиц Министерства Юстиции, “Открытого Бюджета» Министерства Финансов, а также Портала Государственных закупок») (https://www.osoo.kg/about/);

II) создание возможности лишения по решению суда или с помощью других надлежащих способов на разумный период времени лиц, осужденных за преступления, охватываемые настоящей Конвенцией, права занимать должности руководителей юридических лиц, зарегистрированных в пределах их юрисдикции;

III) создание национального реестра лиц, лишенных права занимать должности руководителей юридических лиц.

Неужели отдельным лицам, выдававшим себя за гениальных ученых в сфере уголовного права Киргизской Республики, удалось ввести в заблуждение, мягко говоря, всю страну, все государство? А куда смотрели эксперты Жогорку Кенеша? Руководители правоохранительных органов? Члены рабочих групп? Ответственные должностные лица Аппарата Президента Киргизской Республики?

Есть даже отдельный План мероприятий по реализации Уголовного кодекса Киргизской Республики, Кодекса Киргизской Республики о проступках, Уголовно-процессуального кодекса Киргизской Республики, Уголовно-исполнительного кодекса Киргизской Республики, Кодекса Киргизской Республики о нарушениях, законов Киргизской Республики «О пробации», «Об основах амнистии и порядке ее применения» (https://clck.ru/33Ugk8), где все новации кодексов уголовного направления финансировались за счет средств государственных органов и Проекта Европейского Союза «Содействие укреплению верховенства права в Киргизской Республике» (далее - проект "ЕС/GIZ"). Куда были потрачены эти денежные средства? Кем потрачены? Законно ли они были потрачены? Кто виноват в том, что введение уголовной ответственности юридических лиц ничем не было обоснованно? Ведь проект УК разрабатывался с 2012 года? Тогда действовал УК 1997 года, нет ли в действиях виновных лиц халатности, диверсии? Других составов правонарушений? Ведь все эти лица являются юристами по образованию. Есть соответствующее распоряжение Руководителя Аппарата Президента Киргизской Республики Д. И. Нарымбаева от 23 сентября 2014 года №244 (https://clck.ru/33UgkU), в п. 7 которого возлагает контроль за исполнением настоящего распоряжения на заведующего отделом судебной реформы и законности Аппарата Президента Киргизской Республики, секретаря Совета по судебной реформе при Президенте Киргизской Республики. Согласно приложению 1 к данному распоряжению определен конкретный Состав экспертной рабочей группы по подготовке проекта Кодекса о нарушениях Киргизской Республики, сопутствующих ему и другим процессуальным законопроектам проектов законов «О Регистре судимости в Киргизской Республике» и «Об основах амнистии в Киргизской Республике и ее применении».

Ущерб (материальный и другой) от норм УК КР 2017 года (главы) об уголовной ответственности юридических лиц настолько велик, что он причинен даже в сфере присуждения ученых степеней кандидатов и докторов юридических наук. Поскольку отдельные граждане КР до сих пор предлагают ввести уголовную ответственность юридических лиц в своих докторских диссертациях, несмотря на ее полную несостоятельность в правовых реалиях КР, несмотря на то, что за почти три года действия УК КР 2017-2019 гг. не было ни одного уголовного дела в КР, по которому бы в отношении юрлица были бы применены меры уголовно-правового воздействия!

Необходимо объективно, беспристрастно проверить кандидатские и докторские диссертации в ВАК-НАК Киргизской Республики, в которых обосновывалась идея введения уголовной ответственности юридического лица в Киргизской Республике и отменить решения ВАК-НАК Киргизской Республики о присуждении соискателям ученых степеней и званий с 2011 года по настоящее время, как не отвечающих требованиям, предъявляемым к докторским и кандидатским диссертациям как антинаучные (п. 10, 11 Положение о порядке присуждения ученых степеней (Приложение 1 к Указу Президента Киргизской Республики от 18 января 2022 года №12), так как кандидаты и доктора юридических наук за свои не обоснованные научно гипотезы о введении уголовной ответственности юридических лиц в Киргизской Республике получают надбавки к зарплате из госбюджета!

Согласно ч. 3 ст. 26 УК 2017 г. юридическое лицо не являлось субъектом преступления, уголовной ответственности и наказания. К нему могли применяться принудительные меры уголовно-правового воздействия по основаниям, предусмотренным УК 2017 г.

УК 2017 г. в ч. 1 ст. 123 давал свое, отличное от ГК, определение юридического лица. Примечательно, что, несмотря на то, что юридическим лицом согласно ч. 1 ст. 123 УК 2017 г. являлась организация, созданная в соответствии с гражданским законодательством Киргизской Республики, а также иностранное юридическое лицо, тут же оговаривалось, что юридическими лицами не являются государство, органы государственной власти, муниципальной службы Киргизской Республики, юридические лица, осуществляющие возложенные на них законом отдельные государственные полномочия, а также иностранные государства, органы государственной власти иностранного государства, иностранные государственные органы и юридические лица, осуществляющие отдельные государственные полномочия, международные организации и их представительства.

Такой подход не соответствует и ст. 1 УК КР 2017 г., которая устанавливает принцип строгой кодификации уголовного законодательства КР, то есть определяет, что единственным его источником является Уголовный кодекс КР!

Как быть и с ч. 1 ст. 168 ГК КР (https://clck.ru/s5i4H), согласно которой Киргизская Республика является участником гражданских правоотношений на равных началах с гражданами и юридическими лицами?

Согласно ч. 1 ст. 169 ГК от имени государства могут своими действиями приобретать и осуществлять имущественные и личные неимущественные права и обязанности, выступать в суде органы государственной власти в рамках их компетенции, установленной законами и иными актами, определяющими статус этих органов.

Согласно ч. 1 ст. 170 ГК государство отвечает по своим обязательствам принадлежащим ему на праве собственности имуществом, кроме имущества, которое закреплено за созданными им юридическими лицами на праве хозяйственного ведения или оперативного управления (государственная казна п. 2 ст. 225).

Нет ли здесь противоречий между определением юридического лица в ст. 123 УК 2017 г. и указанными статьями ГК?

Если меры уголовно-правового воздействия согласно ч. 1 ст. 6 УК 2017 г. могли применяться только к лицу, совершившему деяние, предусмотренное УК 2017 г., если мерам уголовно-правового воздействия согласно ст. 10 УК 2017 г. подлежит только лицо, совершившее деяние предусмотренное УК 2017 г., то по какой причине тогда в ч. 3 ст. 26 УК 2017 г. было указано, что юридическое лицо не является субъектом преступления, уголовной ответственности и наказания? Ведь тогда во исполнение статей 6 и 10 УК 2017 г. к нему нельзя применять меры уголовно-правового воздействия! Хотя тут же, во втором предложении ч. 3 ст. 26 УК 2017 г., закреплялось, что к юридическому лицу могут применяться принудительные меры уголовно-правового воздействия по основаниям и в пределах, предусмотренных настоящим Кодексом!

Как к юридическому лицу применять меры уголовно-правового воздействия без наличия доказательств его вины в уголовном деле?

В таких случаях обычно говорят: «гора родила мышь! Какой смыл в огромных трудозатратах участников процесса, чтобы в последствии судить Устав? Введите уголовную ответственность для собственников юридических лиц и получите такой эффект!!!» (https://clck.ru/33Ugmu).

«Введение уголовной ответственности юридических лиц является, не лазейкой, а огромной дырой в защите конституционных прав граждан, для конкретных преступников. Любое решение юридического лица принимается конкретным субъектом уголовного права. Ответственность, тем более уголовная, должна быть персональной, и ни в коем случае коллективной» (https://clck.ru/33Ugmu).

«И все же стоит говорить не о причастности юридического лица к преступлению, а об использовании этой формы объединения (участников, их воль, имуществ) субъектом управления в преступных целях. Конечно, это будет усложнять правовую конструкцию, но одновременно позволит усилить превентивную роль права, что будет восприниматься не юридическими лицами - юридическими условностями, а вполне конкретными людьми, риски которых возрастут многократно» (https://clck.ru/33Ugmu).

«В последние годы значительно возросло количество преступлений, совершаемых в интересах или с использованием юридических лиц. Масштаб этого явления позволяет утверждать, что в Кыргызстане сформировался новый вид преступности - преступность юридических лиц (зарубежный аналог данного термина - «преступность корпораций» или «корпоративная преступность»). Этот вид преступности представляет реальную угрозу экономической безопасности государства, а также интересам добросовестных участников экономического оборота. В частности, он оказывает негативное влияние на инвестиционную привлекательность Кыргызстана (существенно повышает инвестиционные риски, связанные с незащищенностью киргизских финансовых инструментов от преступных посягательств), что обуславливает отток из страны капитала. Преступность юридических лиц дестабилизирует фундаментальные основы экономики, что опосредованно способствует спаду основных экономических показателей, в том числе росту инфляции, снижению производства, уводу капитала в теневой сектор экономики» [9].

По какой причине тогда за 2,5 года действия УК 2017 года ни к одному из юридических лиц в Киргизской Республике не были применены меры уголовно-правового воздействия (ни одна из них), предусмотренные статьей 124 УК 2017 г.? Или это укрывательство преступлений? Если в учебном пособии автор указывает на рост преступности юридических лиц, значит, в его распоряжении имеются соответствующие факты, обстоятельства, доказательства. Может быть, есть необходимость допросить его?

Сколько денежных средств было потрачено впустую на выпуск разных пособий по обучению правоохранителей навыкам применения мер уголовно-правового воздействия к юридическим лицам! Например, пособия Высшей школы Правосудия при Верховном суде Киргизской Республики «Особенности производства по применению мер уголовно-правового воздействия к юридическому лицу» [9].

Считаем, что было противоречие в самом УК 2017 г., так как его создатели то ли не успели, то ли не доработали соответствующие положения других положений Общей части УК 2017 года и Гражданского кодекса, а также других законов Киргизской Республики о юридических лицах, и поэтому создали двоякую ситуацию: с одной стороны, есть меры уголовно-правового воздействия, которые фактически являются наказаниями, с другой, прямо, открыто, побоялись об этом заявлять из-за явных несоответствий нового УК 2017 года другим законам Киргизской Республики. Потому что надо было начинать с признания юридического лица субъектом преступления. Именно непризнание юридического лица в качестве субъекта уголовного права подрывает возможность установления уголовной ответственности для юридических лиц, в связи с этим понятие субъекта преступления является наиболее важным в нашем случае. Уголовно-правовая наука под субъектом преступления понимает лицо, совершившее запрещенное уголовным законом общественно опасное деяние и способное нести за него уголовную ответственность. Непризнание юридического лица в качестве субъекта преступления порождается принципом личной ответственности, который безраздельно правит в уголовном праве Киргизской Республики. Любой принцип представляет собой некое убеждение, в нашем случае - это убеждение в том, что субъектом преступления может быть только физическое лицо, то есть человек, обладающий соответствующими интеллектуальными и волевыми качествами. Как нам представляется - не имеется достаточных оснований для непризнания юридического лица в качестве субъекта преступления, поскольку согласно общей теории права всякий субъект права есть лишь создание объективного права, субъекты -- это те центры, около которых волей закона объединяются юридические отношения. Другими словами любой субъект права есть только юридическое представление, все равно, идет ли речь о юридическом или физическом лице. Именно по такому пути признания юридического лица в качестве субъекта преступления последовали США, Англия, Франция, Бельгия, Венгрия, Дания, Ирландия, Мальта, Нидерланды, Хорватия, Черногория, Македония, Норвегия, Албания, Исландия и ряд других зарубежных государств.

Введение в законодательство института уголовной ответственности юридических лиц потребует значительной перестройки всей системы уголовного права и уголовного процесса, соответствующие изменения должны будут внесены и в Уголовно-исполнительный кодекс КР На сегодняшний день юридические лица являются основными субъектами хозяйственной деятельности, поэтому установление уголовной ответственности юридических лиц является показателем развития общества, отвечает на вопрос -- созрело ли общество для этого? Однако непродуманное включение норм об уголовной ответственности юридических лиц может создать дополнительные лазейки для уклонения от уголовной ответственности физических лиц. Именно поэтому изначальной целью установления уголовной ответственности юридических лиц должна быть максимальная индивидуализация наказания, при которой к уголовной ответственности должно привлекаться как непосредственно виновное физическое лиц, так и юридическое лицо, в интересах которого совершается преступление.

Еще раз повторим, что «Международные стандарты ответственности юридических лиц за коррупционные преступления, в целом, не требуют установления одного конкретного вида ответственности. Напротив, антикоррупционные договоры либо непосредственно в тексте (например, Конвенция ООН), либо в пояснительных материалах часто разъясняют, что государства могут сделать выбор в пользу уголовной, административной или гражданской ответственности. Однако, вне зависимости от выбранной опции к юридическим лицам должны применяться эффективные, соразмерные и оказывающие сдерживающее воздействие санкции. Последнее требование влияет на выбор вида ответственности в национальной системе» (https://clck.ru/33Ugnu).

Даже казахские ученые не рискнули сделать вывод об однозначной пользе и логичности отнесения юридического лица к субъекту преступления: они ограничиваются лишь тем, что такие «выводы будут представлять интерес для совершенствования уголовного законодательства сфере предупреждения коррупционных преступлений» [10].

«Главная проблема юридической конструкции уголовной ответственности юридического лица связана с субъективной стороной деяния. Как известно, обязательное условие уголовной ответственности -- вина, понимаемая как психическое отношение лица к содеянному. Однако юридическое лицо не может иметь никакой психики и, соответственно, непосредственно к юридическому лицу понятие вины неприменимо» (https://clck.ru/33UgoS).

Председатель Верховного Суда Республики Казахстан Алимбеков Мусабек отмечает далее, что «такая теоретическая модель, основанная на «принципе отождествления (идентификации)» ответственности юридических лиц, для Казахстана неприемлема и прежде всего потому, что применение права по аналогии по уголовному законодательству Казахстана не допускается» (https://clck.ru/33UgoS). Ч. 3 ст. 3 УК 2017 г. также запрещала применение уголовного закона по аналогии. Ч. 2 указанной статьи закрепляла, что уголовный закон должен четко и ясно определять наказуемое деяние (действие или бездействие) и не подлежит расширительному толкованию.

И Кыргызстан, и Россия являются своего рода наследниками уголовного права СССР, и поэтому не будет ошибкой сказать, что в уголовном праве Киргизской Республики, так же, как и в российском уголовном праве, «ответственность субъекта преступления традиционно базируется на способности физического лица, обладающего здоровой или незначительно измененной психикой, противостоять выбору преступного варианта поведения. Именно эта способность позволяет говорить о вине лица. Вина лежит в основе уголовной ответственности и закреплена в качестве принципа уголовного права, входит в понятие преступления, определяет содержание субъективной стороны состава преступления, является важным признаком института соучастия» [3].

Поэтому, используя наработк старшего научного сотрудника ИЗиСП при Правительстве РФ, канд. юрид. наук, доцента Н. В. Беляевой, зададим такой же вопрос, как и наша уважаемая коллега из России: соответствует ли этим фундаментальным понятиям уголовного права Киргизской Республики включение юридического лица в качестве субъекта уголовного права?

Сторонники положительного решения данного вопроса мотивируют это, в частности, тем, что индивидуальная ответственность служащих корпораций не может даже в малой степени возместить причиняемый ущерб и предупредить совершение новых аналогичных правонарушений [3].

Однако восстановление нарушенного права никогда не было целью уголовного законодательства. Действительно, в ч. 3 ст. 1 УК КР 2017 г. указано, что целями УК являются охрана прав и свобод личности, общества, государства и безопасности человечества от преступных посягательств, предупреждение преступлений, а также восстановление справедливости, нарушенной преступлением.

Что касается восстановления справедливости, нарушенной преступлением, то согласно комментария к УК РФ, данная цель, которая в ч. 2 ст. 43 УК РФ сформулирована как «восстановление социальной справедливости» прежде всего предполагает соответствие наказания характеру и степени общественной опасности преступления, обстоятельствам его совершения и личности виновного. Именно в таком порядке ст. 6 УК РФ определяет значимость указанных критериев справедливости наказания (аналогичное содержание приводится и в ст. 6 УК КР 2017 г., где так же, как и в УК РФ 1996 г., закреплен принцип справедливости). Оно в то же время должно восприниматься адекватной компенсацией вреда, причиненного гражданам и обществу в целом совершением преступления в виде более или менее равнозначного лишения или ограничения прав и свобод осужденного. В конечном счете назначенное судом наказание должно восприниматься как социально справедливое, вызывать в обществе и в первую очередь у потерпевшего чувство удовлетворения свершившимся актом правосудия, а также восприниматься справедливым и лицом, совершившим преступление [3].

Не было цели восстановления нарушенного права и среди целей УК КР 1997 г.: согласно ч. 1 ст. 2 УК 1997 г. целями Уголовного кодекса Киргизской Республики являлись: предупреждение преступлений, охрана личности, прав и свобод граждан, юридических лиц, собственности, природной среды, общественного порядка и безопасности, конституционного строя Киргизской Республики, мира и безопасности человечества от преступных посягательств.

Не было цели или задачи восстановления нарушенного права и у Уголовного кодекса Киргизской ССР от 29 декабря 1960 года (Введен в действие Законом Киргизской ССР от 29 декабря 1960 года) (По состоянию на 1 июля 1996 года): согласно ч. 1 ст. 1 УК Киргизской ССР Уголовный кодекс Киргизской ССР имеет задачей охрану общественного строя СССР, его политической и экономической систем, социалистической собственности, личности, прав и свобод граждан и всего социалистического правопорядка от преступных посягательств.

Предусмотренные меры уголовно-правового воздействия не направлены на возмещение потерпевшему причиненного преступлением ущерба и имеют иные цели, предусмотренные ч. 2 ст. 63 и ч. 2 ст. 115 Уголовного кодекса КР 2017 г. Кроме того, ст. 366 ГК КР, точно так же, как и ст. 402 Гражданского кодекса Российской Федерации, устанавливает ответственность юридических лиц за действия своих работников, которая позволяет возместить причиненный преступными действиями физических лиц вред за счет имущества юридического лица.

Ч. 2 ст. 356 ГК КР устанавливает презумпцию вины, видимо, поэтому в гражданском процессе нет и стадии следствия, как в уголовном, более того, законом или договором может быть предусмотрена ответственность должника, не исполнившего обязательство либо исполнившего его ненадлежащим образом, и при отсутствии вины. Так, по общему правилу, закрепленному в ч. 3 ст. 356 ГК КР, поскольку иное не предусмотрено законом или договором, лицо, не исполнившее или ненадлежащим образом исполнившее обязательство при осуществлении предпринимательской деятельности, несет ответственность, если не докажет, что надлежащее исполнение оказалось невозможным вследствие непреодолимой силы, то есть чрезвычайных и непредотвратимых при данных условиях обстоятельств (форс-мажор). К таким обстоятельствам не относятся, в частности, нарушение обязанностей со стороны контрагентов должника, отсутствие на рынке нужных для исполнения товаров, отсутствие у должника необходимых денежных средств.

Согласно ч. 1 ст. 91 ГК КР юридические лица, кроме финансируемых собственником учреждений, отвечают по своим обязательствам всем принадлежащим им имуществом. Реорганизация юридического лица также не освобождает последнее от исполнения своих обязательств согласно ч. 1 ст. 93 ГК КР.

Таким образом, обоснование необходимости введения уголовной ответственности юридических лиц отсутствием возможности возместить причиненный ущерб неубедительно.

В ч. 2 ст. 123 УК КР 2017 г. и в ч. 1 ст. 482 УПК КР 2017 г. вина юридического лица определяется через деяния физических лиц, причем совершенных умышленно или заведомо в интересах юридического лица. Такая трактовка вины юридического лица позволяет сделать вывод, что собственной вины у юридического лица нет, а деяние виновно совершается физическими лицами. Кроме того, определять вину через деяния представляется концептуально неверным, поскольку вина характеризует внутреннюю психическую деятельность субъекта, а не внешнее ее проявление в виде совершаемого действия или бездействия [3]. Некоторые сторонники признания юридических лиц субъектами преступления считают наиболее приемлемой в уголовном праве теорию объективной концепции вины организации в совершении преступления, которая представляет собой несоблюдение организацией правовых норм, если у юридического лица существовала обязанность их не нарушать [12]. В данном случае также вина связывается с деянием, а не с психической деятельностью, что не может быть признано верным.

В связи с этим возникает также вопрос: может ли быть преступным деяние без вины самого субъекта -- юридического лица? Каким образом в таком случае следует понимать состав преступления, совершенный юридическим лицом, и в чем состоит деяние юридического лица? Очевидно, что действия или бездействие от имени юридического лица совершают физические лица. В ч. 2 ст. 123 УК КР 2017 г. и в ч. 1 ст. 482 УПК КР 2017 г. они лежат в основе определения вины юридического лица, и, следуя законам логики, не могут одновременно характеризовать и деяние самого юридического лица. То есть в составе преступления юридического лица в этих случаях отсутствует объективная и субъективная сторона.

Не укладывается уголовная ответственность юридических лиц и в институт соучастия. Вообще, как быть с институтом соучастия в преступлении юридических лиц? Как его определить? Если соучастие юридических лиц в преступлении невозможно, исходя из требований ч. 3 ст. 26 УК КР 2017 г.: юридическое лицо не является субъектом преступления, уголовной ответственности и наказания. Хотя в теории его можно определить как совместное участие двух или более юридических лиц в преступлении. Из данного определения выпало одно из важнейших составляющих оснований ответственности за соучастие -- субъективные признаки соучастия [3].

Так же, как в российском праве, понятие юридического лица дается в Гражданском кодексе Киргизской Республики в ст. 83: «Юридическим лицом признается организация, которая имеет в собственности, хозяйственном ведении или оперативном управлении обособленное имущество и отвечает по своим обязательствам этим имуществом, может от своего имени приобретать и осуществлять имущественные и личные неимущественные права и обязанности, и быть истцом и ответчиком в суде» [11].

Ни одна другая отрасль права Киргизской Республики, кроме гражданского права, до появления УК КР 2017 г. не содержала и до сих пор не содержит определения понятия юридического лица и его признаков. Признание юридического лица субъектом преступления потребует изменения понятия юридического лица в гражданском нраве, поскольку из данного определения не вытекает вывод о возможности юридического липа отвечать не только по своим обязательствам, но и за преступные деяния, а также быть не только истцом и ответчиком в суде, но и обвиняемым (подсудимым).

А по какой причине тогда создателями проекта УК 2017 г. не были внесены соответствующие изменения в гражданское законодательство Киргизской Республики, ведь без этого была ситуация, когда новый УК 2017 г. противоречил ГК КР 1996 г. в части определения понятия «юридическое лицо» и как следствие -- процессуальный статус юридического лица в уголовном судопроизводстве стал неопределенным. Скорее всего, вследствие такой неопределенности за все время действия УК КР 2017 года -- с 1 января 2019 г. по ноябрь-декабрь 2021 г. (почти 3 года) -- в Киргизской Республике не было ни одного уголовного дела, где бы к юридическому лицу были бы применены принудительные меры уголовно-правового воздействия.

То есть необходимо было с положительным решением вопроса о признании юридического лица субъектом преступления пересмотреть фундаментальные понятия двух основных отраслей права любого постсоветского государства - гражданского и уголовного. Но почему этого не произошло? И почему юридическое лицо так и не было окончательно признано субъектом преступления?

Почему преобразования уголовного права Киргизской Республики согласно внесенным изменениям и дополнениям в УК КР 2017 г. законами КР от 15 мая 2019 года №62, 28 февраля 2020 года №21, 3 апреля 2020 года №34, 24 июля 2020 года №88, 21 августа 2020 года №137, 13 ноября 2020 года №3, 31 декабря 2020 года №13, 10 марта 2021 года №29, 12 мая 2021 года №62 (https://clck.ru/VazzS) не затронули вопросов конкретизация правового статуса юридического лица в уголовном праве Киргизской Республики? Кто в этом виноват? Были ли вообще объективные основания для установления квази-уголовной ответственности юридических лиц [11] гл. 20 УК КР 2017 г.?

Ст. 124 УК КР 2017 г. установила следующие виды принудительных мер уголовноправового воздействия, которые могут применяться судом к юридическому лицу:

1) штраф;

2) ограничение прав;

3) ликвидация юридического лица.

Принудительные меры уголовно-правового воздействия, предусмотренные п. 1 и 2, а также п. 1 и 3 ч. 1 ст. 124 УК 2017 г., могли применяться одновременно.

Конфискация имущества юридического лица могла применяться как дополнительная мера уголовно-правового воздействия.

Многие из этих мер уже на протяжении больше 20 лет применялись к юридическим лицам. Это предупреждение или штраф в соответствии с законодательством об административной ответственности (ст.27 Кодекса Киргизской Республики об

административной ответственности от 4 августа 1998 года №114 (https://clck.ru/3239DG), который утратил силу с 1 января 2019 года в соответствии с Кодексом КР от 13 апреля 2017 года N 58) и ликвидация юридического лица согласно статье 402 Кодекса Киргизской Республики об административной ответственности (далее - КоАО КР) по решению суда в случаях, предусмотренных Кодексом Киргизской Республики об административной ответственности, и в порядке, установленных Гражданским кодексом Киргизской Республики, Законом Киргизской Республики «О консервации, ликвидации и банкротстве банков».

Никаких новых видов принудительных мер уголовно-правового воздействия в отношении юридических лиц УК КР 2017 г. в сравнении с КоАО КР 1998 г. не содержал.

Следует учитывать, что законодательством Киргизской Республики об административной ответственности регламентировался и порядок производства но делам об административных правонарушениях юридических лиц, а также исполнительное производство, как по делам об административных правонарушениях в целом, так и но отдельным видам административных взысканий. Согласно ст. 571 КоАО КР защиту прав и законных интересов юридического лица, в отношении которого велось производство по делу об административном правонарушении, или являвшегося потерпевшим, осуществляли его законные представители. Согласно ст. 573 КоАО КР потерпевшим являлось физическое или юридическое лицо, которому административным правонарушением причинен физический, имущественный или моральный вред.

Как было отмечено выше, необходимость введения уголовной ответственности юридических лиц объяснялась авторами «новелл» УК 2017 г. требованиями международноправовых актов установить такую ответственность для юридических лиц, при этом ссылка делается, в частности, на ст. 10 Конвенции ООН против транснациональной организованной преступности и ст. 26 Конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции. Сторонники такого решения вопроса ссылаются также и на ст. 18 Конвенции ООН об уголовной ответственности за коррупцию от 27 января 1999 г.

Однако в данном случае имеет место подмена понятий, поскольку указанные международно-правовые акты предоставляют участникам право установить но своему выбору либо административную, либо гражданско-правовую, либо уголовную ответственность. Кроме того, в них речь идет о любых юридических лицах. Однако в ч. 1 ст. 123 УК КР 2017 г. из числа юридических лиц, ответственных за совершение преступлений, были исключены государство, органы государственной власти, муниципальной службы Киргизской Республики, юридические лица, осуществляющие возложенные на них законом отдельные государственные полномочия, а также иностранные государства, органы государственной власти иностранного государства, иностранные государственные органы и юридические лица, осуществляющие отдельные государственные полномочия, международные организации и их представительства.

Даже в Отчете о мониторинге (Второй раунд) Киргизской Республики (Отчет был утвержден на пленарном заседании Стамбульского плана действий 24 февраля 2012 г. в штаб- квартире ОЭСР в Париже) Организацией экономического сотрудничества и развития (Сети по борьбе с коррупцией для стран Восточной Европы и Центральной Азии) об исполнении Стамбульского плана действий по борьбе с коррупцией мониторинга рекомендовано согласовать законодательство Кыргызстана с международными стандартами, среди прочего, установив уголовную ответственность за взяточничество иностранных должностных лиц, за обещание/предложение взятки, а также за просьбу и принятие обещания/предложения взятки как оконченные составы преступлений; установив, что предметом взятки могут быть нематериальные блага; пересмотрев составы преступлений злоупотребления полномочиями, коррупции в частном секторе, укрытия коррупции в соответствии с Конвенцией ООН (https://clck.ru/33UgrM) (то есть не говорится о необходимости введения именно уголовной ответственности юридических лиц). Также рекомендуется ввести эффективную ответственность юридических лиц за коррупцию и отмывание денег. Положения о конфискации средств совершения и доходов от коррупционных преступлений должны быть приведены в соответствие со ст. 31 Конвенции ООН против коррупции.