Семантика художественного сравнения и способы её выражения в языке романа Ф.М. Достоевского "Преступление и наказание"

Однако Разумихину, наряду с протестом против «арифметического» измерения «натуры», присущи и моменты завершающего отношения к Другому (например, рисуемая им картина бытия Зосимова и Пашеньки).

Принципиально иной тип отношения к Другому - позиция Сонечки («ненасытимое сострадание» (курсив Достоевского) как нерефлексивное переживание-приобщение к миру и опыту Другого Речь идет о понимании «сердцем». С.П. Лавлинский в своей статье интерпретирует «боль, пронзающую сердце Раскольникова» в финале как один из «симптомов» возрождения героя. См. указ. раб. С.П. Лавлинского. С. 57.). Обращает на себя внимание отсутствие в речи самой Сонечки «гастрономических» сравнений, что как раз свидетельствует о ее особом отношении к человеку. Само слово «сострадание» предполагает единение с Другим человеком, сопричастность к миру Другого, причем в этой позиции нет обезличивания, а напротив, желание понять Другого. Как пишет М.М. Бахтин, «по художественной мысли Достоевского, подлинная жизнь личности совершается… в точке выхода его [человека] за пределы всего, что он есть как вещное бытие… Подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя» Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. С. 69.. Отсутствие в речи Сони Мармеладовой «кулинарных» метафор и сравнений как раз и обусловлено отношением к Другому как к личности («ты еси»).

Заметим, что в характеристике «ненасытимое сострадание» передается, видимо, точка зрения Раскольникова на Соню, что вновь говорит о двойственности героя, поскольку в соединении «гастрономического» эпитета и слова «сострадание» в одной фразе есть некоторое противоречие. Не случайно подобный же образ «ненасытимого сострадания» мы находим в первом сне Раскольникова: «Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы…» Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Том 6. Л., 1973. С.49.

Позиция вживания-отстранения во сне героя создает возможность взаимоосвещения обозначенных подходов к Другому. Соединение в Раскольникове противоположных начал (семилетний Родион и Миколка, красота и безобразие) передается и через образы еды и питья. Красивому поминальному блюду противопоставлены: «кулинарное» описание внешности Миколки («молодой, с толстою такою шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом» С.47), образ «толстой и румяной» бабы, щелкающей орешки и «разлакомившийся парень из толпы» Там же- то, что вызывает реакцию отвращения у маленького Родиона, передающуюся и читателю. Таким образом, через образы еды здесь выражается ценностная позиция Раскольникова-ребенка (и нерефлексивная позиция героя сновидящего) - отвращение к убийцам «бедной лошадки».

К жертве, к ее «окровавленной морде» маленький Родион отвращения не испытывает: «…он… обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы…» С.49. В противоположность этому «наяву», в сцене убийства старухи-процентщицы у героя возникает чувство отвращения к крови: «…череп был раздроблен и даже сворочен чуть-чуть на сторону. Он было хотел пощупать пальцем, но отдернул руку…» С.63. При сопоставлении первого сна героя (когда позиция Раскольникова-сновидца и участника событий сновидения близка полюсу «природы», красоты, веры, древнего «закона» любви и единения) с эпизодом убийства (когда в нем самом проявляется Миколка) читатель обнаруживает искажение «натуры» Раскольникова. Пролитие крови, убийство в романе всегда оказывается соотнесено с мотивом пьянства, имеющем отношение к полюсу «безобразия», развоплощенности.

О мертвой старухе сказано: «Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь» Там же. Лошадь во сне Раскольникова забивает пьяный Миколка при участии пьяной толпы из кабака (заметим, что и сон этот снится Раскольникову в состоянии опьянения: «Он [Раскольников] очень давно не пил водки, и она мигом подействовала, хотя выпита была всего одна рюмка» С.45). Самого Раскольникова несколько раз принимают за пьяного, при этом возникают следующие характеристики: «Ишь нарезался!» (после убийства), «Ишь нахлестался!» (сцена покаяния на площади). Он говорит Дуне о том, что «благодетели человечества» кровь «льют, как шампанское» С.400. Опьянение укрепляет намерение Раскольникова убить старуху: «Один какой-нибудь стакан пива, кусок сухаря - и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения!» С.11.

Сострадание к лошади, «вчувствование» (не случайны общность эпитетов «бедный мальчик» - «бедная лошадка», трансформации с телом героя: «проснулся весь в поту, с мокрыми от поту волосами, задыхаясь и приподнялся в ужасе. <…> Все тело его было как бы разбито…» С.49), прикосновения к окровавленной морде, объятья, поцелуи (заметим, что наяву, в распивочной, Раскольников «ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности» С.13) расширяют границы бытия героя. Здесь вновь появляется образ круга (круг объятий), который приобщает героя к миру живого, природного (здесь можно вспомнить также, что, помогая семейству погибшего Мармеладова, Раскольников испытывает «новое, необъятное ощущение вдруг прихлынувшей полной и могучей жизни» С.146). Особенно страшным маленькому Родиону кажется то, что «лошадку» «секут по глазам, по самым глазам!» С.48. Он же целует затем «мертвую, окровавленную морду» именно «в глаза, в губы». Как уже отмечалось выше, здесь нет отвращения к «окровавленной морде» лошади, напротив, проявляется любовное, личностное отношение к живому существу как к страдающей плоти, передающееся и читателю. Отвращение, которое герой испытывает к убийцам лошади, передается через «кулинарные» черты страшного, почти «безликого» портрета Миколки («мясистое, красное, как морковь лицо» С.47), через противоестественность такого сочетания, как «щелканье орешков», смех и насилие (здесь возникает образ убийства как «лакомства», что вызывает ужас и тошноту у пробудившегося героя: «…подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…» С.50). «Ужас» вызывает и само обезличивающее («секут по глазам»), насильственное, убивающее, объективирующее отношение к живому существу. Собственное деяние Раскольникова (убийство) тоже вызывает в нем «ужас и отвращение»: «Отвращение особенно поднималось и росло в нем с каждою минутою». Это свидетельствует о том, что, пользуясь словами самого Раскольникова, у него все-таки «тело», а не «бронза», что он не способен переживать убийство как «лакомство» (кстати, в слове «лакомство» тоже есть семантика «ненасытимости»), поскольку, помимо высокомерия и брезгливости к людям, в нем есть и «ненасытимое сострадание».

Нужно сказать, что посредством «гастрономических» образов создается подчеркнутая «физиологичность» этих фрагментов текста (убийство как «лакомство» во сне Раскольникова; убийство старухи как противоестественное, страшное деяние), что заставляет читателя пережить весь «ужас», «безобразие» изображенных событий. Не случайно «кулинарным» образам в романе постоянно сопутствуют такие характеристики состояний героя, как «ужас», «отвращение», «тошнота». Поэтому сон о лошади, по всей видимости, вызывает психомиметические реакции у читателя («ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило» Там же). С другой стороны, в эпизоде убийства процентщицы, напротив, создается «зазор» между позицией героя и читателя. Если герой ведет себя в этой сцене «машинально» и как бы отстраненно («Он был в полном уме, затмений и головокружений уже не было…» С.63), то читатель воспринимает преступление Раскольникова и сопутствующие ему подробности с «ужасом» и «отвращением» (соответствующее читательское восприятие подготовлено, главным образом, эпизодом сна и пробуждения Раскольникова, когда для самого героя очевиден «ужас» убийства: «неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп…буду скользить в липкой, теплой крови…» С.50).

Заметим, что присутствие «кулинарных» черт, наличие в описаниях внешности героев «гастрономических» сравнений («мясистое как морковь» лицо Миколки из сна Раскольникова, бакенбарды в виде котлет у Лужина и Лебезятникова; шея процентщицы, «похожая на куриную ногу»; и т.п.) создают в сознании читателя образы расподобления, развоплощенности, «безобразия», что обусловлено авторской концепцией человека и мира. Можно сделать вывод, что объективирующее отношение к Другому выступает в художественном мире Достоевского как «обезличивание» и утрата человеческого в самом себе.

Образам «ненасытимого сострадания», любовного отношения к Другому близки в романе образы чистой воды, ключа, источника, колодца. Не случайно после первой встречи с Мармеладовым Раскольников думает о Соне: «Ай да Соня! Какой колодезь, однако ж, сумели выкопать! И пользуются!» С.25. После «пробы» Раскольников заходит в распивочную, поскольку «палящая жажда томила его» С.10. Выражение «палящая жажда» прочитывается как скрытая цитата (например, в Евангелии от Иоанна: «А кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную» (Иоан. Гл.4; 14); в Откровении Иоанна Богослова о праведниках сказано: «Они не будут уже не алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной; Ибо Агнец, Который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод…» (Отк. Гл.7; 16-17). Кроме того, это выражение можно, видимо, прочесть как реминисценцию из пушкинского «Пророка»: «Духовной жаждою томим…»). Следовательно, образ «палящей жажды» можно истолковать как желание прозрения, просветления, знания, чистой жизни, истины, веры, воскрешения. При этом посещение распивочной героем аналогично погружению в преисподнюю: отказ от убийства после «пробы» («О боже! Как это все отвратительно! И неужели я…нет, это вздор, это нелепость!» С.10) сменяется возвратом к идее убийства после стакана пива («Все это вздор, - сказал он с надеждой, - и нечем тут было смущаться!» Там же). Соответственно, можно говорить здесь о мотиве осквернения воды (утоление жажды алкоголем, обмывание окровавленного топора в ведре с водой, грязная вода Петербургских каналов, петербургская «желтая вода в желтом стакане», которую подают Раскольникову в конторе, слова Настасьи «А ты в колодезь не плюй!» С.27, семантика грязной воды присутствует в фамилии «Лужин» и т.д.).

Одно из сновидений Раскольникова - о чистом ключе в пустыне: «Караван отдыхает, смирно лежат верблюды; кругом пальмы растут целым кругом; все обедают. Он же все пьет воду, прямо из ручья, который тут же у бока журчит. И прохладно так, и чудесная-чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и по такому истому с золотыми блестками песку…» С.56. Исследователи отмечают этот отрывок как реминисценцию из «Трех пальм» М.Ю. Лермонтова («Родник между ними из почвы бесплодной // Журча побивался волною холодной… // Но только что сумрак на землю упал, // По корням упругим топор застучал…» Текст стихотворения цитируется по изданию: Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1. Стихотворения 1828-1841. Ленинград, 1979. С. 413-414.). В этих «грезах» Раскольникова снова возникает образ целостного мира-круга, сопричастности героя миру живой природы, образ «палящей» «духовной» «жажды». Однако возможность разрушения этой целостности привносится интертекстуально (мотив удара топором «по корням» сюжетно реализуется в романе: убийство топором старухи означает еще и для самого героя отрыв от «корней», от мира и людей; образом-символом разрушенной целостности является образ «расколотого блюдечка», с которого Раскольников берет мыло, чтобы отмыть топор после убийства).

В эпилоге романа Раскольников не понимает трепетного отношения заключенных к таежному ключу («Неужели уж столько может для них значить один какой-нибудь… где-нибудь… в неведомой глуши холодный ключ, отмеченный еще с третьего года, и о свидании с которым бродяга мечтает как о свидании с любовницей…» Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Том 6. Л., 1973. С.418). Непонимание героя свидетельствует о разрыве, разъединении с миром и людьми, жизнью вообще (знаковым в контексте романа оказывается нелюбовь Свидригайлова к воде: «Никогда в жизни не любил я воды, даже в пейзажах…» С.389). Об этом же свидетельствует и отсутствие отвращения у Раскольникова к дурной пище на каторге: «И что значила для него пища - эти пустые щи с тараканами?» С.416. «Воскрешение» же Раскольникова и Сони происходит на берегу Иртыша, то есть рядом с водой: «Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого» С.421.

Итак, образы еды и питья, а также «кулинарные» метафоры, встроенные в кругозор героев (или их отсутствие), характеризуют ценностно-смысловые позиции персонажей. В ходе нашего анализа мы выяснили, что в романе противопоставлены разные типы отношений к Другому (Другой как «вещь» и Другой как «личность»). Нанизывание «кулинарных» образов в отдельных эпизодах романа обуславливает соответствующий характер читательского восприятия, «провоцируя» во многих случаях не только и не столько рефлексивную реакцию на изображенные события, сколько их чувственное переживание (например, убийства в романе описываются таким образом, чтобы вызвать чувство «ужаса» и «отвращения» у читателя, буквально ощущающего их противоестественность). Кроме того, выявленные закономерности организации образной системы позволяют сделать вывод о том, что «съестно-выпивательные» образы, сравнения и метафоры дают возможность приблизиться к пониманию авторской картины мира, поскольку отражают суть общей сюжетной ситуации романа. Отношение к еде и питью, «кулинарные» детали выступают в произведении как способ авторской оценки персонажей и мира в целом, так как фиксируют моменты включенности героев в единство «потока» жизни и подлинно человеческих связей или выключенности из него.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы рассмотрели функции сравнения в художественном тексте. Материалом исследования стал роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Проведенный анализ позволяет сделать следующие выводы:

1. Сравнения считаются издавна испытанным средством синтаксической изобразительности, это стилистический прием нетропеического типа.

2. Одним из важнейших признаков удачного сравнения является элемент неожиданности, новизны, изобретательности.

3. Сравнением называется сопоставление одного предмета с другим с целью художественного описания первого Голуб И.Б. Стилистика русского языка. - М.: Айрис-пресс, 1997. С.141.

4. Можно анализировать сравнения с точки зрения строения их структуры

5. К.А. Долинин называет основанием тот признак, по которому сближаются тема и образ сравнения, т.е. действие в глагольном сравнении и качество в сравнении с прилагательным Долинин К.А. Стилистика французского языка. - Л.: Просвещение, 1978. С.154.

6. Ю. Степанов считает, что сравнения «состоят обычно из трех частей: темы и сравнения, между которыми помещается отдельное указание на то, что у них общего, - это основание сравнения» Степанов Ю. Французская стилистика. - М.: Высшая школа, 1965. С.161.

7. В романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» выстраиваются смысловые ряды образов, группирующихся вокруг еды и питья. Кроме того, в описании некоторых персонажей появляются «кулинарные» сравнения и эпитеты, речь повествователя и героев романа изобилует «гастрономическими» метафорами.

8. По структуре все сравнения можно разделить на несколько типов:

Сравнительные обороты;

Сравнительные придаточные предложения;

Сравнения, образованные с помощью прилагательных;

Сравнения, образованные с помощью пословиц и поговорок;

Сравнения развернутые.

9. Сравнения в художественном произведении играют роль характерологическую и оценочную.

10. Исследование сравнений в художественном тексте помогает понять мироощущение, мысли автора, его картину восприятия мира.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка. - М.: Просвещение, 1990. - 301 с.

2. Арнольд И.В. Стилистика английского языка. - М.: Высшая школа, 2002. - 395 с.

3. Балли Ш. Французская стилистика. - Париж, 1951. - 394 с.

4. Бахтин М.М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. - 420 с.

5. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979. - 378 с.

6. Брандес М.П. Стилистика немецкого языка. - М.: Высшая школа, 1990. - 320 с.

7. Введение в литературоведение / Под ред. Г.А. Поспелова. - М.: Высшая школа, 1988. - 527 с.

8. Виноградов В.В. О языке художественной прозы. - М.: Наука, 1980. - 358 с.

9. Голуб И.Б. Стилистика русского языка. - М.: Айрис-пресс, 1997. - 448 с.

10. Долинин К.А. Стилистика французского языка. - Л.: Просвещение, 1978. - 344 с.

11. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Том 6. Л., 1973. - 421 с.

12. Ефимов А.И. Стилистика художественной речи. - М.:МГУ, 1961. - 508с.

13. Лавлинский С.П. К интерпретации «остановки мира» в финале романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» // Достоевский и современность: Материалы межрегиональной конференции. Кемерово, 1996. - 387 с.

14. Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 2. М.,1992.

15. Потебня А.А. Теоретическая поэтика. - М.: Высшая школа, 1990. - 344с.

16. Потоцкая Н.П. Стилистика современного французского языка. - М.: Просвещение, 1974. - 356 с.

17. Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. - М.: Высшая школа, 1987. - 399 с.

18. Словарь литературоведческих терминов / Под ред. Л.И. Тимофеева. - М.: Просвещение, 1974. - 508 с.

19. Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX - начала XX века. - М.: Высшая школа, 1984. - 360 с.

20. Соловьев С.М. Изобразительные средства в творчестве Достоевского., М., «Советский писатель», 1979

21. Степанов Ю. Французская стилистика. - М.: Высшая школа, 1965.-355с.

22. Тимофеев Л.И. Основы теории литературы. - М.: Просвещение, 1981. - 464с.

23. Тамарченко Н.Д. Реалистический тип романа. Кемерово, 1985.

24. Тамарченко Н.Д. Целостность как проблема этики и формы в произведениях русской литературы XIX века. Кемерово, 1977.

25. Томашевский Б.В. Стилистика. - Л.: ЛГУ, 1983. - 286 с.

26. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997

27. Хованская З.И. Стилистика французского языка. - М.: Высшая школа, 1984. - 344 с.

28. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. Проблематика, идеи, образы, М., 1967. - 309 с.

Размещено на Allbest.ru