Метафорически-символический стиль русского средневековья

Отдельные образы «пастыря», охраняющего «стадо», есть и в ветхозаветных книгах Библии, но в изречениях, включающих эти образы, нет еще прямого уподобления расхитителя стада -- волку: это уподобление появится уже в евангельских притчах. Так, в пророческих книгах и в псалмах церковные учители -- пастыри и верующие -- стадо, овцы:

Значительно расширяется применение этих евангельских образов в христианских литературах, в том числе и в византийской религиозно-дидактической и панегирической литературе. Здесь уже пастух, пастырь -- святой, епископы, попы, учители церковные; стадо Христово (или словесное, священное)-- верующие; волки (или звери) -- ереси, и т. п.

Уже византийская учительная литература, а вслед за ней и русская, дала, хотя и немногочисленные, примеры применения образов пастыря и волка к светским властям.

В русской литературе с XI в. применение метафор пастух -- стадо довольно разнообразно: то это Христос и верующие, то князь и народ, то епископ и члены его церковной общины, то игумен и монахи, или проповедник и его слушатели. Митрополит Иларион первый дал в «слове о законе и благодати» уподобление: русский народ--»стадо Христово». Придавая этой метафоре исторический оттенок, Иларион выбирает такие библейские образы, которые подчеркнули бы, что русский народ еще новообращенное и пока немногочисленное «стадо Христово», каким оно и было в действительности в середине XI в. :

Многочисленные примеры употребления этих евангельских метафор дают слова Кирилла Туровского, который разнообразит традиционную их форму некоторыми новыми деталями. Так, в его изображении сон и пробуждение пастуха -- смерть Христа, и его воскресение;

С XV в. образ пастыря-царя широко применяется и в светской публицистической и исторической литературе Русского государства.

Прикрепление к русскому народу и его царям метафорических эпитетов «Христово стадо» и «истинный пастырь» в московской исторической литературе XV--XVI вв. имело определенный исторический смысл: они служили типичным для средневековья способом возвеличить в такой ответственный момент русский народ и строителей его государства.

Если официозная литература XVI в. последовательно пользуется такими метафорами в повествовании об исторических событиях своего времени, то но ее примеру и автор Казанского летописца, хотя и не ставивший перед собой задами официозного прославления, также проводит через все свое изложение это представление о Русском народе -- Христове стаде, Иване IV

11. (воинские метафоры)Корни метафорического применения древнерусской литературой воинскои терминологии, а иногда и целых воинских картин, находятся в исторических и пророческих книгах Ветхого завета и в усвоившей такое применение их византийской религиозной и исторической литературе.

Литература Киевской Руси мало пользуется метафорами этого типа, и здесь они не пыходят за пределы религиозно-панегирических жанров. В учительных словах не встретим воинских образов в метафорическом применении. Но первые русские святые--Борис и Глеб, Феодосии Печерский, Авраамий Смоленскни в похвалах и службах им именуются иногда «великая храбрая Христова», «Христов воин», «храбор Христов», «оружника враги «устрашающа», «светозарнии полки» и т. д.

Чем сильнее историческая тема захватывает произведение религиозного жанра, тем конкретнее и исторический смысл содержащнхет в нем воинских метафор. Так, в «Сказании» о Борисе и Глебе вместо традиционных в церковной литературе образов--святой «забрало веры», «забрало благочестия», «забрало церкве», -- читаем: Борис и Глеб «земля Русскыя забрало», На основе этого сначала метафорического представления о святых--»небесных», «Христовых воинах», выросли впоследствии легенды, в которых Борис и Глеб являются как настоящие воины во главе небесной дружины на поле битвы в помощь русскому войску.

В церковно-панегирических жанрах воинские метафоры, хоть и в небольшом количестве, сохраняются в своем традиционном виде до XVII в. В подходящих случаях воинской метафорой пользуется и виршевая литература XVII в. ,

В светской литературе древней Руси до начала XV возможно, пожалуй, отметить лишь один случаи метафорического употребления воинской фразеологии: в рассказе Галицкой летописи о нападении в 1261 г. татар на Холм описывается, как один «прост человек», плохо вооруженный «доспехами», «защитився отчаяньем аки твердым щитом» (Ипат. , под 1261 г.). Но с XV в. метафорическое применение воинских образов к описанию подвигов светских героев появляется в исторических произведениях.

Но в начале XVII, в. воинские метафоры оживают я повестях о Смуте, поскольку борьба с интервентами была связана и с защитой национальной религии.

Если представление о святом -- «небесном воине» породило легенды о реальной воинской помощи святых на поле битвы (см. легенды о Борисе и Глебе, об Александре Невском), то пример конкретизации метафорических образов оружия дает повесть о Юлиании Лазаревской.

Воинские метафоры так прочно связались в древнерусской литературе с описанием подвигов «воинов Христовых» -- святых, что рядом с ними дважды в течение средневековья вырастали пародии на них -- один раз для изображения «сатанина воинства» еретиков, другой--для создания образа мученика-пьяницы.

Приведенные тины воинских метафор созданы по образцу чрезвычайно распространенных в византийской литературе, развивающей в данном случае библейскую традицию. В Библии наиболее полно собраны коинские метафоры к книге Премудрости Соломона. Евангелия не пользуются воинскими метафорами, но апостольские послания прибегают к ним нередко: «оружия божия», «броня правды», «щит веры».

В церковно-панегирических жанрах основной образ, вокруг которого собирается воинская фразеология в ее метафорическом применении,--это образ святого, «воина Христова». Так, святой в византийской литературе -- воин, воевода, оружьник, храбр, причем эпитеты к этим именам многочисленны: «христов, великий, благочестия непобедим. Кроме того, святой представляется и как меч, труба, столп, забрало, стрелы. Воинским образам уподобляется не только сам святой, но и его душа, слово, учение, его добродетели, терпение, благочестие; человеческие пороки, страсти; вера, крест, молитва и, наконец, мученическая или просто праведная смерть святого. средневековье русский литература метафора

Уподобляя святых «поинам Христовым», византийские агиографы стилизуют иногда и речи святых к своим сподвижникам в духе речей полководцев перед битвой.

Наибольшее распространение воинских метафор наблюдается в панегирической литературе, посвященной прославлению мучеников, с которыми особенно прочно связалось представление «воина Христова». Церковно-панегирическнй стиль таких эпизодов сближается со стилем воинских картин светского исторического повествования.

Действительно, вся воинская терминология, встречающаяся в византийской христианской литературе то в прямом, то в переносном значении, воспроизводит обычную терминологию и светского исторического повествования. Украшенный воинский стиль византийской литературы ощущается и в учительной литературе, когда она включает картины битвы. Таким образом, усвоив из Библии самый замысел сблизить воинские образы с фактами церковной истории и легенды, с понятиями и представлениями морально-религиозного порядка, --византийская церковно-панегирическая литература в подборе стилистических формул воинского стиля естественно сблизилась с исторической литературой.

12. (чаша)Характерный пример параллельного существования, а иногда и объединения в древнерусской литературе поэтических приемов устной традиции и библейско-византийской книжности дают уподобления смерти (вариант -- человеческой судьбы) -- чаше. Этот образ чаши пришел в русскую литературу двумя путями, причем, как и обычно, в религиозно-панегирической литературе возобладало применение его, свойственное библейско-византийскому стилю, в светской же литературе

Чаша -- судьба человека (до или после смерти) -- образ, который мы находим уже в XI в. у митрополита Иллариона, когда он рассказывает, что, крестившись, Владимир «испи памяти будущая жизни сладкую чашу». 1

Чаша -- смерть -- образ, который в русской литературе встречается почти исключительно в воинских картинах, т. е. чаше уподобляется смерть на поле битвы, как это принято и в устной символике, где пир, свадьба -- смерть в бою. Чрезвычайно редко можно найти метафору смерть -- чаша вне описания боя; например, в Житии Аввакума:

Образ битвы-- пира (в частности, свадебного), в котором со временем появится и библейская «смертная чаша»,-- в Новгородской летописи находим уже в рассказе 1016 г.

Сказание о Мамаевом побоище нередко пользуется образом битвы -- пира и смерти в бою -- чаши. Автор Казанского летописца двояко пользуется образом пира, чаши -- смерти, судьбы. Прямое воздействие на него библейского образа чаши -- судьбы. Но рядом соединение устно-поэтического символа битвы -- пира со «смертной чашей». Метафора пир -- битва приводит иногда к сравнению с реальным пиром:

Битва -- пир, на котором напиться до пьяна значит быть убитым,-- это символ народной» поэзии.

Есть основание думать, что и в Библии, откуда ведут свое начало книжные метафоры, чаша -- судьба, смерть, этот образ появился как отголосок фольклорной поэтики. Библейская чаша-- это обычно трагическая судьба человека, страны, народа. Так и в Псалтыри чаша -- судьба: «яко чаши, в руце господни вина нерастворена, исполнь растворениа» (псалом 9 ст. 74). 1 В Апокалипсисе чаша--судьба, как наказание за грехи.

Образ чаши -- жизненной судьбы встречается и в евангельских рассказах.

В Исторической Палее горе Адама над могилой Авеля описывается с помощью образа чаши: «заие смертьную горькую чашу хотя испити». 2

В панегириках христианским мученикам образ их страдания, мученической смерти -- это чаша Христа.

Знаком этот образ и светской литературе. Однако в переводе Иосифа Флавия образ пира -- чаши приобретает уже тот оттенок, какой он имеет и в русской воинской повести вслед за устной традицией.

Таким образом, самое существенное отличие в применении образа пира, чаши в русской и переводной литературе заключается в том, что русская воинская повесть, вслед за фольклором, сузила его: лишь смерть в сражении уподобляется пиру и, следовательно, чаше.

Итоги

Рассмотренный материал не исчерпывает, конечно, всех метафор-символов, древнерусской литературы, но характеризует ту преобладающую их часть, которая представляет систему постоянных повторяющихся, а иногда в определенных случаях даже обязательных поэтических приемов средневекового литературного стиля.

Господствующие в средневековой русской литературе постоянные метафоры-символы подчеркивают не индивидуальное восприятие объекта автором, а тот общий подход, общую оценку, которая была свойственна определенным социальным слоям в данный исторический момент и которая опиралась на их мировоззрение, чем и упрочивалось постоянство образов.

Повторяемость определённых групп книжных метафор-символов поддерживалась специальными сочинениями, которые, конечно, еще не были похожи на нормативную поэтику литературных школ нового времени, однако также закрепляли правила применения тех или иных образов, разъясняя иногда смысл уподобления и предупреждая возможные отклонения от норм.

Метафоры-символы в древнерусской литературе (и византийской) принимают форму метафорического сравнения, чем прямого уподобления, чем ярче поэтическая индивидуальность и талант автора, тем реже он заменяет метафору сравнением.

Система метафорически-символических формул опирались, на два источника: 1. народную устную поэзию и образность живого языка, с одной стороны, и 2. на библейско-византийскую литературную традицию.

Образность светской литературы сразу пошла по пути, открытому живым русским языком и устно-поэтической траднцией;

Зато религиозно-дидактическая и особенно панегирическая литература вместе с лирикой-гимнографией, с первых ее шагов последовала за своими библейско-византийскими образцами,

именно в первые века ее существования --ЧЙ--ХШ -- образность этой литературы особенно последовательно продолжала устную традицию или создавалась в её духе. Почвой, на которой выросла эта группа образов-уподоблений, была несомненно образность и живого русского языка и устной поэзии.

В светской литературе ХЙ-ЧVЙЙв. большинство метафор-символов группируется вокруг объектов, связанных с широкой исторической, тематикой. С XI в. до конца средневековья метафорами-символами довольно богаты рассказы о князьях, позднее царях, возглавлявших отдельные области Русской земли или всё Русское государтво.

Украшенная историческая литература XV--начала XVIЙ в. вводит метафоры библейско-византийского языка. Уделив много внимания тем-з обороны странвгт-древнерусская. литература украсила метафорами-символами рассказы о воинских подвигах. Когда книжные -метафоры, связанные с библейско-византийской литературой, переходили в светскую литературу, узко-религиозный смысл их заменялся конкретно историческим. Вместо того, чтобы служить прославлению героев христианской церкви, эти метафоры в исторической литературе ХV-- XVII вп. выразили высшую степень похвалы--Русскому, государству, народу и его правителям.

По каким же признакам шло уподобление, когда в светской литературе XI--XVII вв. создавались метафоры-символы, имевшие целью сделать более выразительной характеристику героя? Сила, мужество, быстрота и легкость движений князя-воина, его справедливость, забота и милость в отношения к подданным--вот те идеальные черты, которые выделялись в образе главы государства с помощью соответствующих уподоблений. Метафора играла, следовательно, роль в создании образа идеального государя.

Когда историческое повествование создавало образ идеального воина, оно прибегало к тем же изобразительным средствам, с помощью которых рисовался идеал князя-воина, подчеркивая также лишь типичные, доведенные до идеала его качества. В образе же врага собирались наиболее характерные отрицательные черты, и для их усиления подбирались соответствующие метафоры.

Церковная литература древней Руси группирует метафоры вокруг понятий и представлений, связанных с областью морали.

Наиболее разнообразные метафоры связаны в церковных жанрах древнерусской литературы с образом святого.

В русской литературе метафоры, выработанные в рлигиозно-панегирических жанрах, были пернесены в биографии князей, хотя они были канонизованы не за свои христианские добродетели и примерное с точки зрения религии поведение,а за заслуги общественно-государственного значения.

Итак, в церковной литературе, русского средневековья принцип образования метафоры, когда она рисует человека, тот же, что и в светских жанрах; метафора акцентирует, доведенные до идеала черты христианского поведения, как в светской она !выделяла идеалъные качества воина, правителя.

Сопоставляя, таким образом, отношение к метафорическому стилю древнерусского писателя, как оно выражается в светской и церковной литературе, мы убеждаемся в том,, |что Именно с этой задачей связано огромное большинство этих метафор и тут и там постоянная метафора главной своей задачей ставит выделить в характеристике человека или другого объекта повествования типичные или желательноые черты, усиленные до степени идеала - положительного или отрицательного.

Во второй половине XVII в. запас художественных средств русского литературного языка пополняется из нового источника: украинско-белорусская литературная культура знакомит русских писателей с теорией и практикой. Характерной чертой нового стиля явилось пристрастие к олицетворениям

Параллельно с усвоением в некоторой части русской литературы этого извне принесенного стиля, в недрах русской литературы в XVII в. шел глубокий процесс, отразившийся и на средневековом отношении к метафоре, как художественному средству, выполняющему определенную функцию. Демократизация литературы повлекла за собой существенное изменение в тематике литературы и ослабила ее дидактизм. Литературный тип перестает в этой новой литературе представляться только как идеал поведения, основные черты которого выделяла метафора русского средневековья. Автор стремится показать теперь жизнь и человека не только такими, каковы они должны быть, а такими, каковы они на самом деле. Перед литературой встает новая задача: от изображения общего, идеального перейти к характеристике своеобразных индивидуальных черт, дополняющих типичный образ.

Однако это не значит, что в новой литературе прекращают свою жизнь все знакомые нам по средневековью уподобления.

Порвав с первоначальным религиозным смыслом, эти метафоры возродились в поэзии нового времени с новым значением.

Воинские метафоры церковной литературы, определявшие силу христианских добродетелей, применяются для уподобления отвлеченных понятий и поэтами нового времени. Например, Тютчев в стихотворении «Рассвет» взывает к Руси: «В доспехи перы грудь одень». Но не всегда, конечно, метафоры новой русской литературы, напоминающие образность древнерусской литературы, опираются на церковную традицию. Близость разделенных таким большим промежутком времени приемов старых и новых писателей используют психологически естественные уподобления.

Аналогичные с древнерусской литературой метафоры новой литературы опираются иногда, видимо, на одинаковое использование образности, издавна свойственной живому русскому языку.

Размещено на Allbest.ru