Демонизм в литературе

Размещено на http://allbest.ru

Введение

Среди замечательных деятелей русской и мировой культуры почетное место принадлежит Н.В. Гоголю (1809-1852). Гениальный мастер поэтического слова, он создал великие произведения, покоряющие глубиной и правдивостью своих образов, силой творческого обобщения жизни, художественным совершенством.

На мировоззрение Гоголя, несомненно, повлияло творчество немецких романтиков. Он подвергся влиянию Э.-Т.-А. Гофмана, Л.И. Тика. Из их произведений писатель почерпнул немало фантастических, мифологических, мистических и даже демонологических сюжетов. Однако нельзя говорить о том, что Гоголь слепо подражал им. Его раннее произведения оригинальны по своей сути, хотя и несут на себе отпечатки их творчества.

Мистические мотивы имеют широкое распространение в русской классической, а также современной литературе. Будучи гораздо древнее письменного слова, мотивы эти уходят своими корнями в фольклорные и мифологические системы славянских и других народов. Именно в творчестве Гоголя мы встречаемся с частыми обращениями к мистическим мотивам. Чтобы понять их сущность, необходимо проследить их связи с собственно народным творчеством, с объективной реальностью, которая окружала писателя, выявить место каждого из двух миров в целостной системе каждого из рассматриваемых произведений.

Литература о Гоголе, как известно, огромна и возрастает с каждым годом. Исследуется биография писателя (Ю.В.Манн [24]), его творческий путь (М.Б.Храпченко [33], Н.Л.Степанов [31]), влияние на других писателей (К.Машинский [25], В.А.Воропаев [11]) и на другие виды искусства и т.д.

Актуальность исследования. Произведения Н.В.Гоголя рассматриваются с разных сторон и используя различные критерии. Изучение демонической стороны его рассказов и повестей также не ново, поэтому мы систематизируем известную нам информацию, внося свои дополнения.

Научная новизна. В данной работе мистические мотивы в творчестве Н.В. Гоголя мы исследуем с трех точек зрения:

1) фольклористской, то есть исследуем мифологические и фольклорные источники, использованные Н.В. Гоголем для создания произведений;

2) литературной, т.е., рассматриваем специфику мистических персонажей в произведениях Гоголя, их отличие от первоначальных фольклорных прообразов;

3) с точки зрения их места в повседневной реальности, которая тоже находит себе место в повестях Гоголя.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования в данной работе являются сборники Н.В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки» («Майская ночь, или Утопленница», «Ночь перед рождеством», «Страшная месть») и «Миргород» («Вий»).

Целью исследования является рассмотрение специфики мистических мотивов в произведениях Н.В. Гоголя.

Задачи исследования:

1) Сопоставление литературных мистических образов, созданных Н.В. Гоголем, с их фольклорными прототипами, выявление сходства;

2) Рассмотрение специфики гоголевских мистических персонажей;

3) Исследование причин введения мистической линии в изучаемых произведениях, их ценности для сюжета и идейного содержания.

При написании работы нами были использованы следующие методы:

- описательный метод - при описании фантастики и демонологии, как основных черт романтизма, особенности их изображения в мировой литературе и раннем творчестве Гоголя;

- системный метод - при систематизации материала по данной теме;

Структура работы. Работа состоит из введения, двух разделов, заключения и списка использованной литературы.

Во введении обосновывается актуальность работы, формулируются ее цель и задачи, указываются методы исследования, практическая значимость. В первом разделе рассматриваются мифологические образы демонов и нечистой силы в фольклоре, анализируются баллады В.Жуковского и сравниваются произведение М.Булгакова «Мастер и Маргарита» и И.Гёте «Фауст». Во втором разделе проводится сравнительно-сопоставительный анализ литературных образов произведений Н.В. Гоголя. Заключение содержит выводы исследования. Список литературы представлен 33 источниками.

Раздел 1. Мифологические образы демонов и нечистой силы в фольклоре

фантастический мифологический фольклор гоголь

В большинстве языков слово «сказка» есть синоним слову «ложь». «Сказка вся, больше врать нельзя», «сказка - ложь, да в ней намек» - так, в основном, заканчивает русский сказочник свой рассказ. Фантастика - важнейшая черта волшебной сказки. Она связана с мифологическими представлениями первобытного фольклора и вместе с тем выражает их преодоление.

В фольклоре отразились различные комплексы земледельческих, скотоводческих, промысловых и других верований. В различных фольклорных жанрах несомненны черты семейно-родовых, эротических и других суеверий. В народных песнях и сказках мы находим в той или иной форме пережитки культа солнца, земли, воды, растений и животных. Мифологические существа упоминаются в различных жанрах русского фольклора: в пословицах и заговорах, песнях, быличках, сказках и преданиях, в легендах и анекдотах. Особенно многообразно они представлены в устной внесказочной прозе, например, в быличках. При изучении русских суеверных рассказов должны быть выделены, с одной стороны былички, с другой - бывальщины о демонических существах - оборотнях, мертвецах, привидениях, чудесных кладах, колдунах.

На протяжении XIX-XX вв. русские этнографы и фольклористы неоднократно останавливались на образе лешего, пересказывая поверья о нем, описывая его внешний вид и действия. Сводки с этими данными мы находим в общеизвестных трудах А.Н.Афанасьева, С.В. Максимова, Д.К. Зеленина, С.А.Токарева. Одни исследователи считают его духом леса, порождением культа растительности, другие хозяином леса, покровителем зверей и птиц.

Но откуда взялась нечистая сила? Как она произошла?

Поверья о происхождении духов стихий сходны у всех восточных славян (большей частью в рассказах говорится о том, что лешие и русалки - это проклятые люди или заложные покойники, то есть люди, умершие неестественной смертью).

Эти рассказы были единичными, более распространенным стало представление, что лешие - это проклятые люди, чем определялась и антропоморфность их образа. У лешего рога, козлячьи ноги (недаром он сплошь и рядом выступает как нечистый, как черт). Он меняет рост в зависимости от того, идет ли он по лесу - тогда он вровень с самыми высокими деревьями, или по лугу - тогда он вровень с травой. Он пугает людей хохотом (его слышно, по народным рассказам, верст на сорок в окружности), бьет в ладоши, громко кричит на разные голоса: ржет, как лошадь, мычит как корова, лает и мяукает, уносит детей, «заводит» путников. Лешие - властители дремучих лесов, и в некоторых областях их называют лесовыми царьками, господарями над лесом. А.Н. Афанасьев считает, что этот титанический смех, свист, хлопанье и крики - старинные метафоры для обозначения грома и воющих ветров. Большая часть рассказов о лешем - былички. Они, как правило, сводятся к самому элементарному репортажу о встрече рассказчика с лешим [3, 211].

В русском фольклоре более распространенные и сложные рассказы о лешем - бывальщины. Среди бывальщин большое количество рассказов о том, как леший похищает детей, чаще всего в результате неосторожных слов или проклятий, произнесенных матерью. В бывальщинах уже нет того непосредственного ощущения ужаса перед потусторонним миром, как в быличках, и леший в них человечнее, обыкновеннее.

В бывальщинах говорится не столько о страшном, сколько об удивительном, иногда даже смешном приключении. Вместе с тем они упорно сохраняют установку на достоверность, они преподносятся как рассказ о действительно бывшем удивительном случае и именно так воспринимаются слушателями.

Одним из наиболее популярных образов в демонологии восточных славян был и водяной. Например, В.Даль писал о водяном в народном представлении следующее: «Это такой старик весь в тине, похожий обычаями своими на лешего, но он не оброс шерстью, не так назойлив и нередко даже с ним бранится». Иногда портрет водяного уточняется деталями: лапы вместо рук, хвост, рога на голове, гусиные лапы. Водяной - хозяин водной стихии - морей, рек и озер, он повелитель и покровитель рыб. Человеку он, как правило, враждебен: пугает и топит купающихся, разгоняет и выпускает из невода рыбу, затаскивает в вводную глубину свои жертвы.

Достаточно активно в сознании народа жили и представления о русалках. В них, как правило, превращались умершие девушки, преимущественно утопленницы, некрещеные дети. Существовало поверье, что русалки живут во ржи, когда она цветет и наливается, а остальное время года пребывают в лесах, но непременно на берегу реки или озера, где купаются или прячутся. Это создания «дьявольской красоты», которые «дивно хороши и имеют чарующий голос».

Русалки, по поверьям, приносят людям вред: пугают, гоняются, топят, убивают, замучивают щекоткой, они прельщают мужчин, ненавидят женщин, портят скотину и воруют детей. Д.К.Зелениным собраны свидетельства об оберегах от русалок: они боятся креста, очерченного круга, спастись от них можно при помощи чеснока, железных орудий, словесных оберегов. Лучшим средством против русалок считалась полынь. Конечные выводы Д.К.Зеленина сводятся к следующему: «в образе русалки, прежде всего, отразились народные представления о заложных покойниках». Нередко образ русалки связан с поверьем о водяном, является парным к нему [17, 279].

Неясно само название «русалка», наряду с которым в народе живут и другие: купалка, водяница, лоскотуха, мавка. Само слово «русалка», очевидно, позднего происхождения и связано с древнерусскими языческими игрищами русалиями.

Русалки описываются по-разному. У украинцев и южан великорусов превалирует образ водяной красавицы, у белорусов, главным образом, связан с лесом и полем, у северных великорусов это чаще всего косматые, безобразные женщины с большими, отвислыми грудями. Это - нечисть и нечисть опасная, тем опаснее, что своей красотой и обаянием русалки легко могут завлечь, заворожить, а потом погубить человека. Ни в одном другом демоническом существе нет такого трагического сочетания красоты и коварства. В представлении русского человека живет образ русалки - образ, вышедший за пределы верований, образ легенды, сказки. Корнями своими он восходит к древним верованиями, однако, укреплен и уточнен в представлениях современного человека не мифологическими рассказами, а профессиональным искусством - литературой и живописью.

Еще один достаточно распространенный представитель нечистой силы - домовой. С одной стороны, он рассматривается как одна из ипостасей черта, нечистой силы, а с другой стороны, устанавливается его тесная связь с домом и хозяйством. В рассказах о домовых совершенно нет того священного трепета, который так ощутим в быличках и бывальщинах о духах природы. Домашние духи лишены того поэтического ореола, который характерен для образа водяного, лешего и русалки.

Во всех многочисленных информациях образ домового исключительно стабилен и монолитен, понятен и прост. Он, прежде всего, хозяин, причем не в том смысле, как водяной или леший, являющихся хозяевами водного или растительного мира, который они оберегают от враждебных сил человека, а как глава дома, того узкого хозяйственного мирка, с которым связаны все помыслы и заботы крестьянина. Он выступает как рачительный и заботливый хозяин того дома, в котором живет, и принимает деятельное участие в жизни обитающей в нем семьи. Изредка встречались сведения, что по внешнему облику домовой близок черту, что он черный, рогатый и холодный, если его ударить - «рука разбивается», «у него чуть заметны рога и подогнутый еле заметный хвост». Редки сведения, что домовой может принять вид собаки, гадюки, кошки, лягушки или даже прыгающего мешка с кормом. Среди описаний домового доминируют не только свидетельства его антропоморфности, но и указывается на то, что он похож на хозяина дома, на одно с ним лицо. Домовой настолько очеловечен, что с ним можно подружиться; не только заручиться его благосклонностью, но и по-товарищески с ним общаться. В отличие от домового банники и овинники - чаще всего злые духи, опасные, враждебные человеку.

Характеристика большинства демонов двойственная: они могут и погубить, и облагодетельствовать. Особенно ярко эта двойственность сказалась в рассказах о водяном и лешем. Домовой, очевидно потому, что связан с домом, очагом, в основном добр.

Лешие, русалки, водяные и домовые - самые распространенные представители народной низшей демонологии. Каждый из них варьирует в народных представлениях, часто они несут одинаковые функции. В лесах, кроме лешего, согласно верованиям, проживают болотники, моховики, которые внешним своим видом похожи на обезьян, некоторые на водяного, только хвостик имеют покороче, меньше ростом и не приносят людям слишком большого зла. Поля населяют полевики, болота - болотники.

Каждый из рассмотренных мифологических персонажей в той или иной степени родственен, прежде всего, как нечистый дух и враг человека, черту, наиболее сложному образу.

Черт - самый популярный образ русской демонологии. Он всегда таит в себе зло, никогда не выступает в качестве благодетеля, как иногда леший, водяной и особенно домовой. Это опасное зло, которое иногда человеку удается победить с помощью хитрости или же бога, крестной силы, ангела. Образ черта встречается почти во всех жанрах народной устной прозы. Его знают не только легенды, предания, бывальщины и былички, но и сказки, как волшебные, так и бытовые, рассказы и анекдоты.

Каждый из жанров устной прозы о черте имеет свои излюбленные сюжеты. В легенде превалируют рассказы о происхождении черта, о его борьбе с богом, о взаимоотношении колдунов с чертями, в них дается портрет чертей самого непривлекательного вида. Образ черта встречается и в преданиях, чаще тех, в которых говорится о кладах, а также в топонимических рассказах.

Легенде, бывальщине, быличке в равной мере противопоставлены сказки о черте, хотя отдельные сказочные элементы встречаются и в каждом из этих жанров. «Черт здесь, - говоря словами А.Н. Афанасьева, не столько страшный губитель христианских душ, сколько жалкая жертва обмана и лукавства сказочных героев: то больно достается ему от злой жены, то бьет его солдат прикладом, то попадает он под кузнечные молоты» [3, 54].

Легко обнаружить, что между двумя, казалось бы противоположными, видами устной прозы - сказочной и несказочной - происходит постоянное взаимодействие; предания и легенды используют многие чисто сказочные ситуации и приметы, былички и бывальщины с течением времени становятся сказками. С другой стороны, в сказке используются элементы народных верований, в частности, среди ее персонажей встречаются многие образы народной демонологии. Впоследствии, все демонические образы нашли свое воплощение в художественной литературе, приобрели какие-то новые черты, утратили некоторые старые, были интерпретированы в зависимости от мировоззрения и задач автора.

1.1 Мечтательное и ужасное в балладах В. Жуковского

Жуковский был гениальным переводчиком, и главный его жанр именно переводной - баллада. Жанр этот пришёл из европейских литератур и был связан с историческим преданием, фольклором, народной песней, устной поэтической традицией. Песни-баллады есть и в русской народной поэзии. Это довольно большое лиро-эпическое стихотворение с сюжетом и персонажами, помогающими поэту выразить свои мысли и чувства. Содержанием баллады стали фантастические, исторические или героические предания и мифы, русская народная сказка.

Жуковский в основном переводил (весьма вольно) свои баллады (их всего тридцать девять) с немецкого и английского, но его стихотворения полны легкости, изящества, движения самобытной мысли и оставляют впечатление оригинального творчества. Ибо это именно сотворчество, вольные переложения баллад Бюргера, Шиллера и Вальтера Скотта не только на русский язык, но на язык русской культуры. В романтическом переводе меняются сами образы, темы, сюжетные ходы, лирическая оркестровка, авторские оценки, идея личной вины и возмездия, постановка вечной проблемы борьбы добра и зла. Поле битвы добра и зла - сердца людей, борющиеся начала принимают у Жуковского образы Бога и дьявола - духа зла и их посланцев. Фантастика, чудесное и страшное, религиозные поверья, народные легенды и сказки - всё это интересует поэта-лирика как художественные формы и способы выражения верований и метаний текучей человеческой души.

Этот «средневековый» колорит, готика, мрачные краски, битвы и преступления, рыцари, чудовища и волшебники создали особую экзотическую окраску романтической баллады, привлекли к ней внимание русских читателей, знавших о западном средневековье лишь понаслышке и не имевших своего, но вдруг обнаруживших в своих душах и умах сходные чувства и мысли. Чудесное и страшное было ново и занимательно, будило мечту, раздвигало горизонты мышления, «готическая» фантастика пугала и привлекала, выявляла все мрачные глубины идеи преступления и наказания. К тому же баллады Жуковского были окрашены его характерным лиризмом, он смягчал силой своего светлого и доброго поэтического дарования многие трагические сюжеты немецких и английских поэтов. Лирическое изречение немецкого поэта Шиллера давно стало для нас словами переложившего его для русского читателя Жуковского:

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

Самая известная баллада Жуковского - «Светлана» (1808-1812). Это вольное переложение баллады немецкого поэта XVIII века Г.Бюргера «Ленора» стало знаменитым русским стихотворением, имевшим огромный успех у читателей и повлиявшим на тогдашнюю литературу. Здесь Жуковский переделал страшную «готическую» балладу в русскую народную сценку с элементами вещего сна, гаданья девушек на Крещенье, песен и обрядов, взятых из отечественного фольклора.

Народное гаданье, ритуалы и песни, красочный национальный колорит, весёлые авторские интонации, мечтательный и наивный характер влюблённой девушки Светланы, милой русской крестьянки, её тревоги, надежды и ужасы, жених-мертвец, бешеная скачка в снегах, карканье чёрных воронов, страшный гроб, все черты вещего сна-наваждения, счастливое пробуждение от сна и радостный, счастливый финал, добрые шутливые напутствия автора - всё это превратило «Светлану» в изящную поэтическую сказку, выдержанную в народном духе. Следы страшноватого немецкого оригинала почти полностью исчезли, появился добродушный юмор, мрачный гробовой колорит ограничен рамками вещего сна:

Здесь несчастье - лживый сон;

Счастье - пробужденье.

Жуковский, отделив страшное от реальной жизни волшебной гранью вещего девичьего сна, создал светлую, весёлую, занимательную сказку, обращённую ко всем русским читателям. Фольклор обогатил его тему и поэтический язык, но история вещего сна милой русской девушки насквозь литературна. Народное начало в «Светлане» умело стилизовано, переведено на гармоничный язык романтической поэзии, но оно ощутимо, делает сказку занимательной, близкой и понятной русским дворянам, выращенным крепостными дядьками и нянюшками.

В переводной балладе ощутимы личность русского лирика Жуковского, его замечательный дар литературного перевоплощения, умение создать на родном языке равновеликое произведение. Важен и сам национальный колорит «Светланы». Время было военное, в стране росли патриотические настроения, читатели хотели получить и получили русское волшебное сказание, лучше узнали свою народную поэзию. «Светлана» Жуковского стала символом национального романтизма, увлекала, пугала, читалась, влияние баллады на всю нашу последующую поэзию было велико.

Баллада «Лесной царь» (1818), в отличие от «Светланы», подчёркнуто немецкая по жанру и национальному колориту, к тому же это перевод известного стихотворения Гёте. Жуковский был знаком с великим немецким поэтом, посвятил автору «Фауста» несколько стихотворений, его классический перевод «Лесного царя» был данью уважения к Гёте и вместе с тем творческим соревнованием, стремлением перевести знаменитую балладу не просто на русский язык, но на язык новой русской культуры, на язык лирической поэзии национального романтизма.

Опять, как и в «Светлане», мечтательно-лирический колорит баллады достигается картиной одинокой скачки в мрачном лесу отца и маленького сына и внезапным страшным явлением иззябшему, больному ребенку (отец его не видит) могучего и злого лесного царя, пленившегося красотой мальчика и сулящего ему золото и жемчуга, радости жизни в лесу и игры своих прекрасных дочерей. Чудовище гонится за отцом и сыном, настигает их, это олицетворённая болезнь, ведущая к смерти. В жизни есть ужасное, злое, наваждение, страх, тяжёлый сон, бред болезни, приводящей к смерти. Это сама беспощадная смерть гонится за ним, коварно манит его в небытие, суля неземные радости. Ребенок умирает от страха. Лесной царь - его поэтичное, но болезненное видение, скрытое от отца и читателей.

«Лесной царь» Жуковского стал событием в русской поэзии именно потому, что это было уже русское стихотворение, в котором все увидели личность переводчика-автора. Русский поэт многое изменил, смягчил, убрал демоническое (лесное чудовище в короне и с хвостом) и слишком страшное, сделал могучего и злого лесного царя видением усталого, больного ребенка (у Гёте лесной демон реален и всесилен, он безжалостно убивает мальчика, похищая его), нашёл свои точные художественные замены непереводимым словам и понятиям. Его баллада более лирична, нежели стихотворение Гёте.

Баллады и элегии романтика Жуковского, его вольные переводы и подражания, ставшие оригинальными стихотворениями, открыли дорогу русской лирической поэзии эпохи романтизма. Мечтательный лиризм, поклонение высокой и чистой красоте, новое понимание и выражение мира души, жизни сердца уединённой личности, автобиографичность, гармонический язык, умение пользоваться тончайшими оттенками слов и игрой смысла сделали поэзию Жуковского русской классикой, школой, из которой вышли юный Пушкин и многие наши выдающиеся поэты.

1.2 «Мастер и Маргарита» и «Фауст». Сходство и различие главных демонов

М.Булгаков и И.Гёте - два великих писателя, на вершину славы, которых подняли их не менее великие романы: «Мастер и Маргарита» и «Фауст». Фантастические истории с демоническим уклоном до сих пор трогают сердца людей, а критики находят сходство между двумя демонами: Воландом и Мефистофелем.

В образе Воланда органически сплавлен материал множества литературных источников. Само имя взято Булгаковым из «Фауста» Гёте (перевод А.Соколовского) и является одним из имен дьявола в немецком языке. Слово «Воланд» близко стоит к более раннему «Фаланд», означавшему «обманщик», «лукавый» и употребляющемуся для обозначения черта уже в Средневековье. Из «Фауста» же взят в булгаковском переводе и эпиграф к роману, формирующий важный для писателя принцип взаимности добра и зла. Это слова Мефистофеля: «Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Связь образа Воланда с бессмертным произведением Гёте и вызванной им традицией, в частности с мефистофелевскими атрибутами в опере Ш.Гуно «Фауст» очевидна.

Воланд и Мефистофель - два образа одного героя, но, тем не менее, с первых секунд видна разница между ними.

Приближаясь к Фаусту, Мефистофель делает «спиральные круги», которые Вагнеру кажутся «робкими», к тому же эту неуверенную картину дополняет вид, в котором явился дьявол - черный пудель.

Совершенно с другой стороны предстает перед читателем Воланд. Он идет по улице твердой, целеустремленной походкой. И первая мысль, которая возникает при его появлении - «иностранец», а не простая собака, потерявшая хозяина, как в случае с Мефистофелем. Булгаковский герой уверен в себе, он стоит выше мирских забот. Его целью является познание того мира, который пришел на смену старому, уже известному Воланду.

Герою Гёте, чтобы втереться в доверие к своей будущей, как он думает, жертве, приходится изменить свой облик на собачий. Он своим поведением напоминает мелкого беса, который никак не похож на повелителя девяти кругов ада. Разве Воланд позволил бы кричать на себя простому смертному? Конечно же нет! Тогда почему Мефистофель никак не отреагировал на гневное восклицание Фауста: «Пудель, не смей же визжать и метаться…» Конечно, это можно расценить как хитроумный шаг, который поможет ему добиться своей цели в будущем, которая, кстати, даже простому смертному может показаться мелочной: завоевание чистой человеческой души. Для Мефистофеля это всего лишь игра. Ветреность гётевского героя сильно контрастирует с величием Воланда.

Ситуация, в которой оказался Мефистофель, еще раз доказывает его несостоятельность. Всего лишь рисунок пентаграммы запер его в клетку. Подобное никак не ассоциируется с Воландом. Он слишком умен, слишком состоятелен, он - хозяин, пусть не всего мира, но темной его части. В нем чувствуется властность уже при первой встрече.

Таким образом, Мефистофель это, скорее всего дьявол, какой он представляется в еврейской мифологии: всего лишь «выражение злого начала, борющегося с добром». А Воланд это Люцифер - «величественное изображение Князя Тьмы, созданное в Средние века».

Внешность

«…Ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького и не громадного, а просто высокого. Что касается зубов, то с левой стороны у него были платиновые коронки, а с правой - золотые. Он был в дорогом сером костюме, в заграничных, в цвет костюма, туфлях. Серый берет, он лихо заломил на ухо, под мышкой нес трость с черным набалдашником в виде головы пуделя (облик пуделя связан с образом Мефистофеля, так как именно в этом облике Мефистофель явился Фаусту). По виду лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом - иностранец…» - так описывает своего демонического героя Булгаков. В «Фаусте» подобного нет, для дьявола внешность не столь важна. За него говорят его дела.

Мефистофель - дух разрушения, но он же и враг застоя, тупого бездеятельного гниения, противник бездумной неподвижности.

Он скептик, презирает человеческую природу, убежден, что знает о ней конечную правду: род людской жалок, слаб, исполнен пороков и дурных страстей, эгоистичен и беспомощен.

Мефистофель - проницательный знаток пороков человечества, отрицательных сторон его жизни. Демон стремится подорвать не только веру Фауста во всемогущество разума, но и убеждение в осмысленности служения человечеству, в гуманистической сути его исканий. Он демонстрирует своему «подопечному» бессмысленную гульбу, скотские инстинкты, жадность, тунеядство, злобу, лицемерие, похоть, тупость и прочее.

Мефистофель по-своему «материалист»; уже при первой встрече с Фаустом он замечает, не скрывая своего презрения к земле и людям:

Ведь это только вы мирок нелепый свой

Считаете за все, за центр всего творенья.

В отношении Воланда мы видим типичные черты дьявола. Однако, присмотревшись внимательнее можно с некоторым удивлением убедиться, что для такой безусловной, как тень и свет, антитезы Воланду не хватает, пожалуй, черных красок.

А между тем непосредственное чувство говорит нам, что в булгаковской «нечистой силе» есть что-то неоспоримо привлекательное. Воланд обладает своим мрачным обаянием. В нем, каким он написан Булгаковым, является мотив деяния, протеста против рутины жизни, застоя, предрассудков. Демон как бы намеренно суживает свои функции, он склонен не столько, соблазнять, сколько наказывать.

Собственно, только одна сцена в романе - сцена «массового гипноза» в Варьете - показывает дьявола вполне в его исконном амплуа искусителя. Но Воланд и здесь поступает точь-в-точь как исправитель нравов или, иначе сказать, как писатель старин, что весьма на руку придумавшему его автору. Он обнажает низкие вожделения и страсти лишь затем, чтобы заклеймить их презрением и смехом, а тем самым убить. И уж совсем вразрез с ожиданиями читателя идет то, что у Воланда и его спутников есть еще и желание помочь добрым людям, попавшим в беду, обиженным судьбою. Так самобытно переосмыслен Булгаковым образ Воланда - Мефистофеля. Нагоняющий на непосвященных мрачный ужас Воланд оказывается карающим мечом в руках справедливости и едва ли не волонтером добра. Теперь нам легче понять смысл многозначительного эпиграфа к роману, заимствованный Булгаковым из трагедии Гёте: «…Так кто ж ты, наконец? - Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

«Маргариты» героев

В обоих великих произведениях мы встречаем Маргариту - любимую девушку главного героя. Но судьба одной совершенно не похожа на судьбу другой так же, как и отношение с демоном.

«Гетевская» Маргарита» - простая девушка, не отличающаяся ни остротой ума, ни обширными познаниями, ни даже мечтами пусть неясными, неопределенными, но куда-то влекущими. Она вся откровенность, ясность, чистота, вся понятная и земная.

Незлобливый, всепрощающий характер её, готовность уступить и поступиться, скромность, желание быть в тени влекут к себе по контрасту изощренный ум и метущуюся душу Фауста.

Всепоглощающая любовь Маргариты к доктору приводит ее в тюрьму и доводит до безумия. В какой-то мере в этом виноват и Мефистофель. Ведь именно он довел Фауста до мысли о любви девушки, а затем за ненадобностью избавился сначала от родственников Гретхен, а потом и её довел до убийства собственного ребенка. Сама же девушка, как будто предчувствуя беду, с недоверием относится к демону.

В противоположность ей булгаковская Маргарита лишь поначалу с недоверием отнеслась к Азазелло. К Воланду же она относится со всем почтением и доверием. В отличие от праведной Гретхен, Маргарита нарушает заповеди, и совесть ее остаётся спокойной. Она любит, и этим все оправдывается. В Воланде девушка нашла решение своих проблем и её нисколько не волнует то, что она стала ведьмой или продала душу дьяволу. Главное то, что она спасла свою любовь с помощью демона, а вся остальная суета её нисколько не касается.

Маргарита Булгакова обрела покой с помощью Воланда, а Гретхен Гёте - «спасение», но без участия Мефистофеля, а лишь за счет своей чистой души.

И, наконец, то, ради чего два демона из вечности спустились на землю разных времен. Вновь результаты их деяний не совпадают. Воланд, как и предполагалось с самого начала, добился того, чего хотел. Ему хватило четырех дней для того, чтобы изучить новый московский мир и понять, что люди совсем не изменились, «…они - люди как люди, любят деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота». А в конечном итоге кого-то, наказав, кого-то, забрав с собой и тем самым, оказав помощь, мессир отбыл со своей свитой.

Положение Мефистофеля не столь завидно. Потратив столько сил на соблазнение души Фауста, демон не вполне уверен в своей победе, хотя и объявляет себя победителем. Он «скликает» легионы демонов, чтобы отстоять свою добычу. Демон боится упустить душу, и не зря. Появляются небесные силы, и начинается борьба бесов с ангелами. Мефистофель осыпает ангелов проклятиями, но это бесполезно. В конечном итоге бесы бегут, и ангелы, завладев душой Фауста, поднимаются с нею к небесам. Мефистофель остался ни с чем. Он проиграл пари: не смог завоевать благородную душу живого человека, а, следовательно, ему придется довольствоваться мертвыми.

Истории Воланда и Мефистофеля мало, чем схожи. И говорить о том, что Воланд - «сын» Мефистофеля нельзя. И, тем не менее, критики продолжают это утверждать, уповая на некоторые моменты, такие как имя, героиня, отношение с Богом и детали, встречающиеся как у одного, так и другого. В то же время нельзя игнорировать влияние эпохи на героев и писателей. Гёте писал под гнетом церкви и веры, а Булгаков в период безверия. Отсюда, на мой взгляд, и идёт большинство различий между образами.

Раздел 2. Фантастическое в ранних повестях Н. В. Гоголя

Раннее творчество Гоголя, если взглянуть на него с духовной точки зрения, открывается с неожиданной для обыденного восприятия стороны: оно не только собрание рассказов в народном духе, но и обширное религиозное поучение, в котором происходит борьба добра со злом, и добро неизменно побеждает, а грешники наказываются (повести «Ночь перед рождеством», «Вий», «Сорочинская ярмарка» и др.).

Реальное в сюжетах Гоголя соседствует с фантастическим на протяжении всего творчества писателя. Но это явление претерпевает некоторую эволюцию - роль, место и способы включения фантастического элемента не всегда остаются одинаковыми. В ранних произведениях Гоголя («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Вий») фантастическое выходит на передний план сюжета (чудесные метаморфозы, появление нечистой силы), оно связано с фольклором (малороссийские сказки и легенды) и с романтической литературой, которая тоже заимствовала такие мотивы из фольклора. Отметим, что одним из «любимых» персонажей Гоголя является «черт». Различная нечистая сила часто появляется в сюжетах «Вечеров на хуторе близ Диканьки» не в страшном, а скорее смешном виде (исключением является злой колдун из повести «Страшная месть»).

Но необходимо помнить, что реализм Гоголя очень своеобразен, в нем всегда есть элемент гротеска и фантасмагории. Мир Гоголя можно сравнить с мозаикой кривых зеркал. В каждом маленьком кусочке мир гротескно преломляется, становится пародией на себя. И, несмотря на то, что в первой половине XIX-го века в России жили и творили многие великие поэты и писатели, в русской литературе принято считать, что с 40-х годов XIX-го века начинается "гоголевский" период русской литературы. Русский писатель и философ был не только реалистом, сатириком, а мистиком и религиозным пророком, все литературные образы которого - глубокие символы.

Фантастика - это особая форма отображения действительности, логически не совместимая с реальным представлением об окружающем мире. В литературе она развивалась на базе романтизма, основным принципом которого было изображение исключительного героя, действующего в исключительных обстоятельствах. Это освобождало писателя от каких-либо ограничивающих правил, давало ему свободу в реализации творческих возможностей и способностей. Видимо, это и привлекало Н. В. Гоголя, который активно использовал фантастические элементы в своих произведениях. Сочетание романтического и реалистического становится важнейшей особенностью произведений Гоголя и не разрушает романтической условности. Национальный колорит и фантастика, обращение к преданиям, сказкам, народным легендам свидетельствуют о становлении в творчестве Н. В. Гоголя национального, самобытного начала. Наиболее ярко эта особенность писателя отражена в его сборнике «Вечера на хуторе близ Диканьки». Здесь фольклорная демонология и фантастика предстают то в гротескном виде («Пропавшая грамота», «Заколдованное место», «Ночь перед Рождеством»), то в трагически ужасном («Страшная месть»).

В отличие от многих романтиков, у которых фантастическое и реальное резко разделены и существуют сами по себе, у Гоголя фантастика тесно переплетается с реальностью и служит средством комического или сатирического изображения героев, она основана на народной стихии. Гоголевская фантастика построена на представлении о двух противоположных началах - добра и зла, божеского и дьявольского (как и в народном творчестве), однако собственно доброй фантастики нет, она вся переплетена с «нечистой силой».

Проблема фантастического у Гоголя интересна как сама по себе, так и с точки зрения формирования в его творчестве принципов художественного изложения вообще. В то же время, разумеется, она имеет и более обширный смысл - так как фантастическое вообще обычно понимается на фоне реалистического, поэтому при определении фантастического обязательно затрагивается проблема реальности и проблема ее художественного отражения.

Прослеживая эволюцию творчества Гоголя, Ю. Манн замечает [24, 93], что удельный вес фантастики был велик уже в ранних произведениях Гоголя: в большинстве повестей из «Вечера на хуторе близ Диканьки», а также в некоторых повестях из «Миргорода» («Вий») - фантастические силы открыто вмешивались в сюжет, определяя судьбу персонажей и исход конфликтов. Хотя такое использование фантастического вообще традиционно, тем не менее, считает Манн, уже здесь, на раннем этапе творчества, Гоголь внес в разработку фантастического свой очень значительный вклад. Ему удалось увязать два типа фантастического. В прошедшем временном плане открыто выступали образы персонифицированных сверхъестественных сил - черти, ведьмы, а также люди, вступившие с ними в преступную связь (например, Басаврюк из «Вечера накануне Ивана Купалы», колдун из «Страшной мести» и т. д.). Нетрудно видеть, что это тот же принцип, который реализует сказка.

Таким образом, границы, разделяющие фантастическое и действительное, и у Гоголя оказываются размытыми, гротескный мир, где нарушение привычных для читательского взгляда связей, форм, закономерностей призвано сделать зримой глубинную сущность изображаемого.

2.1 Вечера на Хуторе близ Диканьки («Майская ночь, или Утопленница», «Страшная месть», «Ночь перед Рождеством»)

«Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831-1832) -- первый сборник повестей Н. В. Гоголя был с восторгом встреченный его современниками. Этот сборник оказался и самой светлой книгой Гоголя, любимой многими поколениями читателей. В цикл вошли рассказы о Малороссии такие как "Сорочинская ярмарка", "Вечер накануне Ивана Купала", "Майская ночь или Утопленница", "Пропавшая грамота", "Ночь перед рождеством", "Иван Федорович Шпонька и его тетушка", "Заколдованное место". Сборник принес Гоголю литературную известность, повести были насыщены украинским этнографическим и фольклорным материалом. Отмечая романтические настроения, лиризм и юмор автора, В.Г.Белинский назвал цикл повестей "Вечера на хуторе близ Диканьки" поэтическими очерками Малороссии, выделив в этом цикле повесть "Ночь перед Рождеством". Как писал критик, "тут вся поэзия жизни народа" [5, 389].

Как известно, детские годы писатель провел в родительском имении Васильевке, в атмосфере малороссийских народных поверий, фольклорных традиций и исторических сказаний. Диканька располагалась неподалеку. Сюжет повестей основан на народных преданиях и легендах (о черте, выгнанном из пекла в Сорочинской ярмарке, о папоротнике в Вечере накануне Ивана Купалы, о снимающей звезды ведьме в Ночи перед Рождеством, об обманных местах в Заколдованном месте). Молодые герои Вакула, Грицко и Данило Бурульбаш похожи на героев народных сказок. Комические персонажи наделены чертами героев народных театров-вертепов: это плутоватый цыган, хвастливый запорожец, ухаживающий за чужой женой дьяк.

Однако задача Гоголя-романтика не состояла в точном воспроизведении быта и обрядов народа, он хотел передать дух народа, его здоровое гармоничное мировосприятие, его представления о красоте, удали и силе. Не случайно Гоголем изображена не обыденная повседневность, а народно-праздничная и ярмарочная жизнь. Прошлое предстает в ореоле сказочного и чудесного, в нем автор увидел людей, не затронутых жаждой наживы и духовной ленью. "Вечера на хуторе близ Диканьки" - книга фантастических происшествий. Именно такой взгляд на действительность Гоголь считал проявлением силы и мощи народного духа. Неминуемое торжество человека над злом это мотив из фольклора. Но писатель наполнил его новым содержанием: обуздать зло под силу истинно мощному человеческому духу.

Общеизвестен рассказ самого Гоголя о выходе "Вечеров": "Любопытнее всего, - писал он Пушкину, - было мое свидание с типографией: только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фыркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке. Это меня несколько удивило; я к фактору, и он, после некоторых ловких уклонений, наконец, сказал, что "штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву". Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни" [27]. Пушкин тоже признавался: "Сейчас прочел "Вечера на хуторе близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Вот это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился" [27].

Пушкин первый отметил талант Гоголя, его земной, реальный характер, но с легкой руки его на "Вечера" упрочился взгляд, будто в них только и есть одна непринужденная веселость. Утверждали и утверждают, будто в этих повестях нет смысла, автор не отдавал себе ясного отчета в их художественном значении, писались они для заработка; Гоголь не преследовал в них никакой определенной цели, ни назидательной, ни литературной. Так, например, смотрит на "Вечера" Нестор Котляревский в своей книге "Гоголь" [21, 47]. Этим и подобным утверждениям способствовал и сам писатель, заявив в "Авторской исповеди", что он первое время писал вовсе не заботясь, зачем, для чего и кому из этого выйдет какая польза. Гоголь имел здесь в виду особую пользу, религиозно-нравственного, христианского порядка. Такой пользы в "Вечерах" действительно, нет. Однако отсюда не следует, что первые повести Гоголя случайны, лишены замысла и цели. Цель, иногда ясно не сознаваемая художником, в них бесспорно имеется.

Что веселого и непринужденного, например, в "Вечере накануне Ивана Купала"? В "Пропавшей грамоте"? Также перебивается веселость в "Майской ночи", даже в "Ночи перед Рождеством", картинами, сценами, образами, замечаниями совсем иного порядка, можно сказать демонического, сверхъестественного:

"Погляди на белую шею мою: они не смываются! Они не смываются! Они ни за что не смоются, эти синие пятна от железных когтей ее"[13, 587]. Точно на шее прекрасной панночки-утопленницы, на повестях Гоголя выступают синие пятна, отметины каких-то железных когтей и сквозь румянец щек, сквозь веселую юность вдруг зрится что-то темное, нездоровое.

Повести Гоголя, сохраняя явные следы романтизма, значительно приблизили литературу к жизни и впервые, хотя и отвлеченно, у нас в искусстве поставили вопросы социального порядка: о богатстве, о деньгах как об источниках корысти, алчности, преступлений и несчастий. В этом Гоголь неизмеримо опередил своих литературных современников. В "Вечерах" Гоголь далек от мысли обвинять самого человека, искать причину преступлений и несчастий в его пороках и страстях. Покуда человек у него виновен, пожалуй, в одном: он слишком наивен и доверчив. Его совращают посторонние, внешние силы; сам по себе человек любит только пожить, повеселиться, посмеяться, подурачиться.

Критика того времени встретила "Вечера" рядом отзывов. Полевой в "Московском телеграфе" объявил, что Гоголь, хотя и разрыл клад малороссийских преданий, но сделал это рукой неискусной и превосходные материалы так и остались материалами. Иначе и не мог оценивать "Вечера на хуторе близ Диканьки" сторонник старого романтизма. Другие отзывы были более благоприятны: "Северная Пчела" сочла Панько искусным: автору хотя и недостает творческой фантазии, но "некоторые места дышат пиитическим вдохновением". "Мы не знаем, - говорится далее, - ни одного произведения в нашей литературе, которые можно бы было сравнивать ... с повестями, изданными Пасечником". В "Телескопе" писалось: "Вечера на хуторе близ Диканьки" состоят из прекрасных отрывков народной украинской жизни... Изложение вызывает прелесть очарования...". Якубович в "Литературных Прибавлениях" поздравил читателей с истинно веселой книгой, а Стороженко в "Сыне Отечества" пожелал автору: "дай бог, чтобы опыт земляка моего, Панька, был предвестником неутолимых трудов и будущей славы" [31, 290]. Из этого краткого обзора видно, что современная Гоголю критика, несмотря на положительные отзывы, была далека от истинного понимания "Вечеров" и правильной оценки их значения для русской литературы. В "Вечерах" Гоголь, заключая собой романтизм, делал решительный шаг к общественной действительности.

«Майская ночь, или Утопленница»

Повесть «Майская ночь, или Утопленница» напечатана впервые в 1831 году, в первой книге первого издания «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

В «Майской ночи» использованы Гоголем фольклорные записи, полученные от матери и родных, а также материал, собранный им в «Книге всякой всячины». В письме к матери от 30 апреля 1829 года Гоголь просит сообщить ему «несколько слов... о русалках» (Н. В. Гоголь, т. X, .). К этому же году относится и работа над черновой редакцией «Майской ночи».

Начало повести (сцена свидания Левко и Ганны) построено на известной народной украинской песне «Солнце низенько, вечiр близенько». В дальнейших главах широко использованы народные предания о ведьмах, об утопленницах и проч. Однако и здесь Гоголь совершенно самостоятелен; он не пересказывает ни одного из известных фольклорных сюжетов, а создает поэтическую картину жизни Малороссии, столь увлекшую Белинского, который писал о понести: «Читайте вы его «Майскую ночь», читайте ее в зимний вечер у пылающею камелька, и вы забудете о зиме с ее морозами и метелями; вам будет чудиться эта светлая, прозрачная ночь благословенного юга, полная чудес н тайн; вам будет чудиться эта юная, бледная красавица, жертва ненависти злой мачехи, это оставленное жилище с одним растворенным окном, это пустынное озеро, на тихих водах которого играют лучи месяца, на зеленых берегах которого пляшут вереницы бесплотных красавиц...» [3, 248].

В «Майской ночи» противопоставление сил, враждебных чистой и светлой любви Ганны и Левка, подчеркнуто лирическим пейзажем, проходящим через всю повесть, словно аккомпанируя этой песне о любви. Повесть начинается описанием майской ночи, на фоне которой так прекрасна и поэтична любовь Ганны и Левка. «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! очаровательная ночь!» Завершается повесть волшебной картиной украинской ночи, словно благословляющей счастливого Левко, увидевшего в окошке при свете месяца спящую Ганну. «И через несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала»[13, 59].

"На Украине, - пишет А. Н. Афанасьев, - до позднейшего времени узнавали ведьм по их способности держаться на воде. Когда случалось, что дождь долго не орошал полей, то поселяне приписывали его задержание злым чарам, собирались миром, схватывали заподозренных баб и водили купать на реку или в пруд. Они скручивали их веревками, привязывали им на шею тяжелые камни и затем бросали несчастных узниц в глубокие омуты: неповинные в чародействе тотчас же погружались на дно, а настоящая ведьма плавала поверх воды вместе с камнем. Первых вытаскивали с помощью веревок и отпускали на свободу; тех же, которые признаны были ведьмами, заколачивали насмерть и топили силою..." В "Майской ночи" Гоголь, оставаясь верным украинскому обычаю, превращает ведьму в утопленницу, которая живет в пруду. В "Вечере накануне Ивана Купала" девушки бросают бесовские подарки - перстни, монисто - в воду: "Бросишь в воду - плывет чертовский перстень или монисто поверх воды, и к тебе же в руки..." [3, 124].

«Страшная месть»

"Страшная месть" - одно из самых таинственных и магических произведений русской литературы. Во многом гоголевская повесть, написанная совсем молодым человеком (Гоголю всего лишь 23 года), опередила свое время.

"Страшная месть" - это не только история братоубийства и возмездия за содеянное преступление, отсылающая читателя к библейской истории Каина Авеля. Гоголь, едва ли не первым из русских литераторов, почувствовал, что "светлое" и "темное", "ангельское" и "демоническое" сосуществуют не только в душе отдельного человека, но и в "коллективной душе" целого народа ("История Пугачевского бунта" Пушкина, в которой говорится про то же, будет закончена годом позднее). Два главных героя повести, - Катерина и ее отец-колдун, - являются своеобразными выразителями этих двух противоположных начал. Отец и дочь в "Страшной мести" не просто любят друг друга вполне традиционной "родственной" любовью. Их словно притягивает (иногда - помимо воли) и одновременно отталкивает, растаскивает по противоположным полюсам какая-то неведомая сила.

Отец и дочь - это единое, цельное существо, своеобразная модель народной души, соединяющая в себе мужское и женское, старое и молодое, демоническое и ангельское начала. Гоголь увидел (или, скорее всего, интуитивно угадал), что в целом народе, как и в отдельном человеке, существуют совершенно разнонаправленные силы и народ принужден вечно разрываться между ними. В глубинах народной души Гоголь углядел некую загадочную порчу, пугающую двойственность, способную приносить самые диковинные плоды. То, о чем писал молодой автор в 1832 году, позже выкристаллизировалось в известную фразу Дмитрия Карамазова: "Здесь Дьявол с Богом борются, а поле битвы - сердца людей".

Как преодолеть подобные страшные всполохи душевной раздвоенности, "душевного демонизма"? 15 лет спустя Гоголь напишет об этом целую книгу - "Выбранные места из переписки с друзьями".

«Ночь перед Рождеством»

Основе повести Гоголя «Ночь перед Рождеством» лежит малорусская сказка о кузнеце и черте - «Кузнец». Однако в сюжете этой сказки отсутствует любовный конфликт. Черт и кузнец - главные действующие лица «Кузнеца». Все действие завязано вокруг картины с изображением нечистого: кузнец Яремка портит портрет черта, черт пытается отомстить ему, однако попытка не удается. В финале кузнец сжигает изображение черта, а черт вылетает в трубу.

В гоголевском сюжете находим соответствие и с сюжетом волшебной сказки. Как и Иванушка в русских сказках, кузнец Вакула получает трудное, на первый взгляд, невыполнимое задание. Далее в сказке Иванушка отправляется в дорогу на сером волке. Герой Гоголя отправляется в дорогу на сером волке. Герой Гоголя отправляется в путешествие верхом на черте. Как и Иванушка, Вакула успешно справляется с поставленной перед ним задачей, возвращается домой и получает награду - любовь Оксаны (в сказочных сюжетах - Елена Прекрасная, Марья-царевна и т.д.)

Эта сюжетная схема способствует достаточно быстрой смене эпизодов, представляющих звенья основных событий повести: неудавшееся «свидание» Солохи с чертом - объяснение Вакулы с Оксаной и его решение утопиться - мысль кузнеца обратиться за помощью к «нечистой силы» и посещение им Пацюка - путешествие героя верхом на черте в Петербург - получение Вакулой туфелек от царицы - возвращение кузнеца домой - любовь Оксаны и Вакулы.