Иван Карамазов как философский тип в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки РФ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Дагестанский государственный университет»

Филологический факультет

Дипломная работа

Иван Карамазов как философский тип в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы»

Муслимовой Н.

Махачкала 2014



Оглавление

Введение

Глава 1. История создания образа Ивана Карамазова

Глава 2. Двойники и оппоненты Ивана Карамазова

2.1 Двойники Ивана Карамазова: Смердяков, Ферапонт

2.2 Оппоненты Ивана Карамазова: Алеша Карамазов, старец

Зосима

Глава 3. Демоническое и божественное в Иване Карамазовом

3.1 Эволюция черта и его итоговое воплощение

3.2 Путь к очищению Ивана Карамазова

Заключение

Список литературы



Введение

Данная дипломная работа посвящена философскому анализу и раскрытию образа Ивана Федоровича Карамазова в романе Достоевского «Братья Карамазовы».

Федор Михайлович Достоевский в романе «Братья Карамазовы» создал очень сложного персонажа, проносящего через все страницы романа страдание высшего сердца и бунт высшего разума. Речь идет, конечно же, об Иване Федоровиче Карамазовом.

В Ивана Федоровича Достоевский поместил массу противоречий, массу животрепещущих вопросов, разрешение которых Достоевский производит через своего героя. Судьбой Ивана Карамазова Достоевский на все вопросы, так волновавшие его, ответил ясно, полно, сильно и твердо.

С Иваном Федоровичем мы знакомимся в начале романа. Автор представляет Ивана Карамазова как среднего сына Федора Павловича и Софьи Ивановны Карамазовой; родной брат Алексея Федоровича, сводный брат по отцу Дмитрия Федоровича и Павла Федоровича Смердякова.

Представляя читателям Ивана Карамазова, автор вносит в его образ некоторую загадку. Уже с начала знакомства Достоевский окутывает таинственностью этот образ, отмечая его угрюмость и замкнутость в детстве. Так Достоевский подготавливает читателей к противоречивой, трагичной и тяжелой судьбе Ивана Карамазова, ключом которой являются философские и глобальные вопросы о вере и безверии, о Боге и Божьем мире.

Сомнения и неразрешимые вопросы испытывают его сердце: Иван чувствует, где может найти свое спасение и убежище от сил зла, но не может преступить через свой разум, не может победить в себе свою гордость.

Иван не так силен и смел, как кажется изначально, иначе, отчего исходит такой трепет за его дальнейшую судьбу?

Борьба разума и сердца, демонов и ангелов, гордости и смирения доводит его до помешательства в уме. Затем Достоевский закрывает занавес, оставляя читателей в полном недоумении: что же с ним будет? Неужели автор не спасет и оставит своего героя?

Нет, не таков Достоевский, чтобы оставить своего героя в такой трагичный момент. Достоевский окутал загадочностью появление Ивана Федоровича в романе, окутывает загадочностью и его уход из него, оставляя читателям лишь «ключи» к разгадке жизни Ивана Карамазова после романа. А после романа его ждет полное очищение.

В литературе о Достоевском по-разному проводят анализ образа Ивана Карамазова. Некоторые исследователи связывают образ Ивана с потребностью Достоевского в философском осмыслении мира. Несомненно, автор, создавая свой образ, ставил перед собой задачи, разрешение которых он проводил через Ивана Карамазова и его философию о «вседозволенности». Анализ философских вопросов произведен многими литературными исследователями с разных точек зрения.

Н.О. Лосский, представитель русской религиозно-философской школы, проблему видит в гордыне и отсутствия смиренности Ивана Карамазова, что и ведет его к бунту и отрицанию Бога.

Работы Роберта Л. Бэлнепа («Структура «Братьев Карамазовых»», «Генезис «Братьев Карамазовых»») дают нестандартный анализ романа «Братья Карамазовы», занимаясь детальным исследованием сюжета романа и его структуры. Р. Л. Бэлнеп проводит анализ черта, находя его сходства в Иване Федоровиче, Смердякове, а также в остальных героях романа.

В. Я. Лакшин рассматривает связь между Достоевским и его героем Иваном Карамазовом, указывает на связь Ивана Федоровича со Смердяковым и чертом, а также видит в Смердякове самого главного убийцу, исключая причастность Ивана к преступлению.

Э.Я. Голосовкер в книге «Достоевский и Кант» раскрывает тайну отцеубийства, оправдывая при этом Ивана и Митю Карамазовых. А обвинительный акт он проводит против черта и Смердякова. Работа Голосовкера носит дискуссионный характер, что неизбежно и естественно вытекает из поставленных проблем и самого творчества Достоевского. Голосовкер в работе проводит тщательный текстологический анализ с изложением сложнейших философских вопросов, где аналитические размышления переходят в живой диалог.

Г. Фридлендер дает социологическую трактовку творчеству Достоевского. И видит трагизм мыслящих героев писателя в том, что, переживая разлад с окружающим обществом, они несут в себе сами груз порожденных ими ложных идей и иллюзий. Бунт своим источником имеет противоречия окружающего общества, его разновидность.

С. Булгаков в публичной лекции «Иван Карамазов как философский тип» сопоставляет Ивана Карамазова с Фаустом Гете.

В философском романе Ф. Ницше имеются отголоски из «Братьев Карамазов». Как известно, Ницше многое почерпнул из творчества Достоевского.

Тема дипломной работы «Иван Карамазов как философский тип» позволяет раскрыть образ Ивана Карамазова с разных фокусов.

Актуальность дипломной работы состоит в том, что философские проблемы, которые ставит и решает Достоевский в романе «Братья Карамазовы» (вера и безверие, добро и зло, Бог и Дьявол, поиски смысла жизни) до сих пор волнуют человечество.

Целью дипломной работы является освещение на основе анализа текста произведения и научной литературы о творчестве Достоевского, круга вопросов, анализ проблематики романа Достоевского «Братья Карамазовы».

В задачи дипломной работы, вытекающей из поставленной цели исследования, входит:

1. Изучить историю создания Достоевским образа Ивана Карамазова.

2. Выделить двойников Ивана Карамазова и определить их идейно-композиционную роль в романе.

3. Выделить оппонентов Ивана Карамазова и определить их идейно-композиционную роль в романе.

4. Раскрыть образ черта и найти его сходства с Иваном Карамазовым.

5. Подвести итог послероманной жизни Ивана Карамазова.

Степень изученности подлежащих анализу в дипломной работе вопросов различна.

Методологической основой работы является труды: Н.О. Лосского, Р. Л. Бэлнепа, В.Я. Лакшина, Я.Э. Голосовкера, С.Н. Булгакова, Г.М. Фридлендера и других исследователей.

Необходимость решения поставленных задач обусловила структуру работы.

Работа состоит из введения, трех глав, посвященных философским взглядам Ивана Карамазова, заключения и списка литературы. Первая глава посвящена истории создания Достоевским образа Ивана Карамазова. Во второй главе проводится анализ Ивана Карамазова через его двойников и оппонентов. В третьей главе раскрывается тайна демонической сущности Ивана Карамазова, борьба добра и зла и божественный итог жизни Ивана Федоровича.

карамазов достоевский оппонент черт



Глава 1. История создания образа Ивана Карамазова

Федор Михайлович Достоевский уделил особое внимание своему образу из романа «Братья Карамазовы» Ивану Карамазову. Достоевский собирал своего героя буквально по крупицам из разных источников. В Иване Карамазовом узнается Раскольников из романа «Преступление и наказание», Ипполит Терентьев из романа «Идиот», и, конечно же, сам Федор Михайлович Достоевский.

Существует дискуссия относительно того, кто был прототипом Ивана Карамазова. Иногда его усматривают в Белинском и даже во Владимире Соловьеве. Вместе с тем неоднократно высказывалось мнение об известной автобиографичности образа Ивана. Дочь писателя в своих воспоминаниях замечает, что согласно семейному преданию Достоевский в образе Ивана нарисовал автопортрет своей юности. При этом она также пишет, что «другие черты юного Достоевского нашли отражение также в Алеше и Дмитрии».

Об автобиографичности образа Ивана Карамазова и вправду свидетельствует целый ряд деталей. Очевидно, например, то, что коллекция случаев издевательства над детьми, которую Иван разворачивает перед Алешей, в течение многих лет собирал сам Достоевский. Некоторые из этих случаев Достоевский уже непосредственно от своего имени анализирует в «Дневнике писателя».

Любопытно также и то, что Достоевский вкладывает в уста Ивана собственные мысли об отношениях Церкви и государства. Иван написал на эту тему статью, вызвавшую бурные дебаты среди мирян и духовенства. Суть идеи, предложенной Иваном, состоит в том, что на Западе Церковь обрела светскую власть и стала ее жертвой. На Востоке, в России, согласно Ивану, происходит противоположный процесс - государство постепенно поглощается Церковью. Она становится общественным союзом для устранения государства и торжества христианской любви. Однако то же самое пишет уже сам Достоевский в «Дневнике писателя» за 1881 год. Здесь цель развития общества обозначена именно как «всенародная и вселенская церковь, осуществленная на земле».

Еще на одну деталь обратил внимание Владимир Лакшин. «Достоевский настолько привыкает смотреть на Ивана изнутри, что однажды проговаривается чисто «биографически». В главе «Бунт», увлеченный горячим, откровенным разговором с Алешей, Иван, между прочим, замечает: «Я знал одного разбойника в остроге…» Обычно слова эти скользят мимо сознания, мы захвачены смыслом рассказа. Но, позвольте, когда это Иван успел побывать в остроге? Автор будто забыл, что еще прежде изложил всю предысторию Ивана и там ни словом не обмолвился об этом. Да не был, разумеется, Иван в остроге, а это невзначай обронил увлеченный ходом своей мысли автор «Записок из Мертвого дома», бывший каторжник Достоевский. Но такая «описка», такое невольное объединение себя с героем в процессе творчества весьма много говорящая черта». Эта деталь, которую, может быть, сознательно поместил в рассуждения Ивана писатель, способна убедить в том, что Иван Карамазов был существенной частью самого Достоевского.

Самого Достоевского неоднократно волновал вопрос о существовании Бога, о вере и неверии. Этот вопрос задавался во всех произведениях Достоевского, и только в «Братьях Карамазовых» автор смог, не ограничивая себя в высказываниях, влезть в глубину этого вопроса, разрешить его и поставить точку. Такую роль Достоевский доверил своему герою Ивану Карамазову.

Еще раз обращаясь к Владимиру Лакшину, есть возможность предположить то, что юный Федор Михайлович был подвержен тем же сомнениям и размышлениям, что и наш герой Иван Федорович. «Вот только еще то заметить надо, что Иван при всей своей умудренности молод, чертовски, почти неприлично молод. И Алеша не зря впадает в восторг и счастливо хохочет, вдруг угадав в старшем брате его юность: «Ты такой же точно молодой человек, как и все остальные двадцатитрехлетние молодые люди, такой же молодой, молоденький, свежий и славный мальчик, ну желторотый, наконец, мальчик!» И Иван охотно подхватывает эту тему о двадцатитрехлетней своей «желторотости», и мы вдруг понимаем, зачем это Достоевскому захотелось так подчеркнуть слишком юный, не по опыту разума, возраст героя. Не смотрит ли он на нынешнего Ивана лишь как на момент идейной судьбы, характерные искушения юности, не миновавшие когда-то и автора «Карамазовых»? Тогда понятно, отчего с такой энергией и силой развивая иные скептические и «нигилистические» мысли Ивана Федоровича, Достоевский в его же уста вкладывает столько аргументов против него самого». Уж не против себя ли Достоевский устраивает «бунт»?

Внешнего описания Ивана Карамазова в романе нет или почти нет. Его облик приходится домысливать, склеивать, исходя из отдельных черт, реплик и поведения: угрюмый, неразговорчивый, скептический наблюдатель - и только вдруг, наедине с Алешей - открытый, несдержанный, как все Карамазовы.

«Иван - бесстрашный испытатель человеческой мысли, и если говорить о стержне его образа, главном двигателе его характера - это идея познания, фаустовской жажды понять мир и себя в нем. «Жизнь полюбить, прежде логики», «больше чем смысл ее», - советует Алеша брату. Но Ивану смысл безотложно необходим и жизнь без смысла не нужна. «Русский Фауст» - метко назовет его Луначарский».

Оценивая значение образа Ивана Карамазова, С. Н. Булгаков в статье «Иван Карамазов» пишет: «Мировое значение образа Карамазова станет для нас яснее, когда мы сопоставим его с другим мировым образом - Фаустом. Может быть, кому-нибудь покажется смелым это сопоставление бессмертного творения Гёте <…> и нашего Ивана Карамазова, - мы так не привыкли полной мерою ценить свое национальное достояние по сравнению с западным. Но обдуманно делаю это сопоставление и считаю его вполне законным. С точки зрения их идейного содержания, Фауст и Карамазов находятся в несомненной генетической связи, один выражает собой сомнения XVIII, другой XIX века, один подвергает критике теоретический, другой - практический разум».

Следовательно, в литературоведческих и философских трудах, посвященных Ф. М. Достоевскому и его «Братьям Карамазовым», встречаются сопоставления образов Ивана Карамазова и Фауста Гёте. Это не удивительно, поскольку уже тот факт, что Ивану Карамазову в его видении является черт, может напомнить читателю о Фаусте, который заключает сделку с Мефистофелем. К тому же, сам Достоевский в своем произведении дает некоторые отсылки к «Фаусту» Гёте.

Образ Ивана Карамазова буквально пропитан фаустианским духом. Фауст, герой Гёте - человек науки, мыслитель, воплощение неутолимой тяги к знанию. Наука - главная творческая и движущая сила европейского просвещения. Фауст занимается всеми науками средневековья:

«Я богословьем овладел

Над философией корпел

Юриспруденцию долбил

И медицину изучил.

О месяц, ты меня привык

Встречать среди бумаг и книг

В ночных моих трудах, без сна

В углу у этого окна».

Герой Достоевского, представитель другой эпохи, тоже стремится к знаниям. С. Н. Булгаков называет его «русским интеллигентом» XIX века» и подчеркивает в нем «сильный философский ум».

Иван Карамазов «очень скоро, чуть не в младенчестве, стал обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящие способности к учению». «Молодой человек оказал все свое практическое умственное превосходство над тою многочисленную, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи, которая в столицах…» (с. 24). «Молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид» (с. 25).

Но, как Фауста, так и Ивана Карамазова, наука не приносит удовлетворения и приводит к духовному кризису. А обоюдное состояние тоски, угнетения и уныния (которое испытывает как Иван Карамазов, так и Фауст) также свидетельствует не о простом совпадении, а о подсознательном сопоставлении автора Ивана с Фаустом. Иван Карамазов чувствует «тоску нестерпимую». «Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Не думать разве…» (с. 324). Тоскующего Фауста мы встречаем тогда, когда он проделал большой путь и разочарован, не найдя того, что искал, сидя в своей тесной, захламленной рабочей комнате.

«В любом наряде буду я по праву

Тоску существования сознавать

Я слишком стар, чтоб знать одни забавы

И слишком юн, чтоб вовсе не желать.

Что даст мне свет, чего я сам не знаю?

«Смеряй себя!» - вот мудрость прописная,

Извечный, нескончаемый припев,

Которым с детства прожужжали уши,

Нравоучительною этой сушью

Нам всем до тошноты осточертев.

Едва я на постели растянусь,

Меня кошмар ночным удушьем сдавит.

Мне тяжко от неполноты такой,

Я жизнь отверг и смерти жду с тоской.

Ивана мучает мысль о непонятной причине этой тоски: «Не в тоске была странность, а в том, что Иван Федорович не мог определить, в чем эта тоска состояла». «Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, много, слишком много ожидая от жизни». «Тоска нового и неведомого», «тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу…» (с. 324).

Н. О. Лосский в работе «Достоевский и его христианское миропонимание» видит причину этого чувства в том, что герой не может признать бога. «Уныние наступает тогда, когда человек, стоящий на ложном пути и испытавший ряд разочарований, утрачивает любовь и к личным, и к неличным ценностям, отсюда следует утрата эмоционального переживания ценностей, утрата всех целей жизни и крайнее опустошение души. Это - смертный грех удаления от Бога, от всех живых существ, от всякого добра. Грех этот сам в себе заключает также и свое наказание - безысходную тоску богооставленности».

И Фауст, и Иван не хотят признать Бога. На все вопросы Маргариты о вере в Бога, Фауст отвечает уклончиво, не дает полного ответа, словно еще не может решить: верит он или нет?

Ум Ивана также «не может решить, как совместимо бытие Бога с существованием зла в мире, а совесть не может успокоиться на отрицательном решении вопроса. Он остается на полпути между атеизмом и признанием Бога. Но и тогда, когда он признает бытие Бога, он горделиво критикует строение мира и, как бы укоряя Бога за то, что в мире есть возмутительное зло, «почтительнейше возвращает ему билет», вступает на путь «бунта» против Бога».

Фауст, как и Иван, стремится к осмыслению жизни. Испытав разочарование от учения и отвернувшись от книг, Фауст обращается к магии и заключает сделку с Мефистофелем.

Ивану Карамазову же является черт в его кошмарном сне. Не «сатана с опаленными крыльями в громе и блеске», а что-то гораздо более мелкое, напоминающее приживальщика, «шиковатого джентльмена» при «весьма слабых карманных средствах».

Нестандартный образ черта, исходя из исследований Роберта Л. Бэлнепа, заимствован из романа «Лихо» Д. В. Аверкиева (1836-1905) - писателя, который в 60-е годы сотрудничал в журналах «Время» и «Эпоха» и поддерживал отношения с Достоевским до самой его смерти.

««Иван чувствовал, что нездоров, но из какой-то боязни вполне ясно сказать себе, что болен, отвернувшись от света, старался уснуть. Сон его был тяжел и прерывист; он беспрестанно просыпался, беспокойно метался на постели и опять засыпал на минутку.

Проснувшись в который-то раз, Иван подумал, что больше не заснет. Он хотел встать. Голова была как свинцовая; в руках и ногах какая-то тупая боль. Через силу присел он на постели, упершись спиной в угол комнаты. Он сидел то безо всякой мысли, то в голове у него просыпалось смутное и затуманенное сознание, что ему плохо. Посидит, скажет: «а ведь плохо мне», и опять бессмысленно уставится глазами в противоположный угол чулана. Вдруг ему показалось, будто там кто-то шевелится. Он - вглядываться. И точно, что-то, словно через силу, выползая из щели угла, неловко закопошилось и стало расти. То было какое-то подобие человека… <…> Иван зажмурил глаза, и когда вновь открыл их, нежити уже не было».

Этот отрывок был опубликован в пятом номере журнала «Огонек» за 1880 год. Через пять месяцев в печати появилась глава «Братьев Карамазовых», содержащая сцену Ивана с чертом. Достоевский всегда старался читать как можно больше современных журналов. Отрывок Аверкиева помог сделать ему набросок на свою мистическую сцену. В отрывке Достоевского видно сходство с отрывком Аверкиева:

«[Иван] сидел на диване и чувствовал головокружение. Он чувствовал, что болен и бессилен. Стал было засыпать, но в беспокойстве встал и прошелся по комнате, чтобы прогнать сон. Минутами мерещилось ему, что как будто он бредит. Но не болезнь занимала его всего более; усевшись опять, он начал изредка оглядываться кругом, как будто что-то высматривая. Так было несколько раз. Наконец взгляд его пристально направился в одну точку. <…> Он долго сидел на своем месте, крепко подперев обеими руками голову и все-таки кося глазами на прежнюю точку, на стоявший у противоположной стены диван. Его видимо что-то там раздражало, какой-то предмет, беспокоило, мучило.

Он знал, что нездоров, но ему с отвращением не хотелось быть больным в это время… <…> Итак, он сидел теперь, почти сознавая сам, что в бреду, <…> и приглядывался к какому-то предмету у противоположной стены на диване. Там вдруг оказался сидящим некто…» (с. 760).

Эти отрывка описывают приступ болезни, беспокойный сон, слабость, боль и помрачение рассудка, которое Достоевским названо бредом. Затем оба Ивана, пристально всматриваясь в угол комнаты, созерцают видение. Видение в романе Аверкиева вызывает у Ивана недоверие; он закрывает глаза, затем привидение исчезает. Видение Ивана Карамазова до самого конца глава не покидает его, несмотря на то, что и он тоже выражает свое недоверие. «В целом, в «Братьях Карамазовых» эта сцена длится дольше, но, за исключением нежелания признать болезнь, все события следуют в том же порядке, что и у Аверкиева, как будто Достоевский использовал его отрывок в качестве каркаса для галлюцинации совсем иного рода. Черт у Достоевского лишен характерных особенностей того типичного средневекового дьявола, который появляется в романе Аверкиева…».

Достоевский почти списывает у Аверкиева без изменения сцену явления черта, но при этом ставит и выполняет собственные задачи, совершенно не касаясь исторического романа Аверкиева.

Еще одним источником Достоевского для создания этой мистической сцены можно считать произведения Эдгара Алана По. Исследователи неоднократно отмечали, что интерес Достоевского к Эдгару По во многом определяется тем, что некоторые особенности творчества этого американского писателя были близки ему самому.

«Еще в 1861 году в предисловии к публикации рассказов По в журнале «Время» Достоевский писал: «Эдгар По только допускает внешнюю возможность неестественного события (доказывая, впрочем, его возможность, и иногда даже чрезвычайно хитро) и, допустив это событие, во всем остальном совершенно верен действительности».

Достоевский в этом же предисловии отметил еще одну черту таланта Эдгара По - силу его воображения. «Не то чтобы он превосходил воображением других писателей; но в его способности воображения других писателей; но в его способности воображения есть такая особенность, - писал далее Достоевский, - какой мы не встречали ни у кого: это сила подробностей <…> в повестях Но вы до такой степени ярко видите все подробности представленного вам образа или события, что наконец как будто убеждаетесь в его возможности, действительности, тогда как событие это или почти совсем невозможно или еще никогда не случалось на свете»».

Создавая мистическую сцену с чертом, Достоевский ее объяснял и с медицинской точки зрения. Потому то автор и указывает с начала главы на болезнь Ивана Карамазова: «Я не доктор, а между тем чувствую, что пришла минута, когда мне решительно необходимо объяснить хоть что-нибудь в свойстве болезни Ивана Федоровича читателю. Забегая вперед, скажу лишь одно: он был теперь, в этот вечер, именно как раз накануне белой горячки, которая наконец уже вполне овладела его издавна расстроенным, но упорно сопротивлявшимся болезни организмом. Не зная ничего в медицине, рискну высказать предположение, что действительно, может быть, ужасным напряжением воли своей он успел на время отдалить болезнь, мечтая, разумеется, совсем преодолеть ее. <…> Он, впрочем, сходил однажды к новому, прибывшему из Москвы доктору, выписанному Катериной Ивановной вследствие одной ее фантазии, о которой я уже упоминал выше. Доктор, выслушав и осмотрев его, заключил, что у него вроде даже как бы расстройства в мозгу, и нисколько не удивился некоторому признанию, которое тот с отвращением, однако, сделал ему. «Галлюцинации в вашем состоянии очень возможны, - решил доктор, - хотя надо бы их и проверить… вообще же необходимо начать лечение серьезно, не теряя ни минуты, не то будет плохо». Но Иван Федорович, выйдя от него, благоразумного совета не исполнил и лечь лечиться пренебрег: «Хожу ведь, силы есть пока, свалюсь - дело другое, тогда пусть лечит кто хочет», - решил он, махнув рукой» (с. 759-760).

Становится ясно, что Достоевский шел тем же путем, что и Эдгар По, используя вышеуказанный прием в девятой главе «Братьев Карамазовых» «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». Об этом подробно говорится в статье Е. И. Кийко «К творческой истории «Братьев Карамазовых». 1. Реализм фантастического в главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» и Эдгар По».

«О неослабевающем интересе Достоевского к американскому романтику свидетельствует тот факт, что, работая в 1877г. над «Сном смешного человека», имеющим подзаголовок «Фантастический рассказ», писатель сделал на полях рукописи заметку: «У Эдгара По» - именно в том месте, где шла речь о странностях и особенностей сновидений. Достоевский в данном случае, очевидно, мысленно сопоставлял ощущения погруженного в сон «смешного человека» с теми, которые испытывают герои По в «Месмерическом откровении» и в «Повести Скалистых гор»: «бодрствуя во сне» (выражение Эдгара По), они постигают истину и иррациональные стороны бытия.

Таким образом, вполне естественно, что, задумав главу о черте, Достоевский вспомнил об аналогичных эпизодах в рассказах Э. По и постарался, как и его предшественник, объяснить фантастическое событие, происшедшее с его героем, «реалистически», т.е. с медицинской, научной точки зрения. А это, в свою очередь, соответствовало и духу времени».

Глава «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» не была предусмотрена первоначальным планом романа. Впоследствии Достоевский признавался: «Хоть и сам считаю, что эта 9-я глава могла бы и не быть, но писал я ее почему-то с удовольствием».

«Генетически сцена разговора Ивана с чертом в «Братьях Карамазовых» связана с эпизодом, исключенном Достоевским из «Бесов» уже на сади работы над журнальной редакцией романа» . В романе Ставрогин рассказывает Даше о посещавшем его «бесе».

Достоевский также почерпнул многое из творчества Пушкина, а именно «Пиковая дама» дала почву на размышления, которую Достоевским считал верхом фантастического искусства. Ведь читатель верит Германну, но все никак не может решить: было ли это на самом деле? Подобная мистичность, свойственная Эдгару По, и восхищала Достоевского.

Работая над главой о черте, Достоевский много почерпнул из одного рассказа американского писателя. Рассказ Эдгара По «The Angel of the Odd» был переведен на русский язык Л. И. Пальминым и опубликован под названием «Гений фантазии» во втором номере «Будильника» за 1878 год. Существо, как и у Достоевского, ведет беседу в издевательской манере, с ярко-выраженным иностранным акцентом. Он осыпает героя рассказа сарказмами и требует к себе уважительного отношения, называя себя «Джентльменом».

« - Как я вошел? - отвечало чудовище, - вам нет дель… Что мне укотно, то и укотно… А кто я такой, ви сами знайт… <…>

- Но, позвольте вас спросить, по какому же делу вам угодно было посетить меня?

- По какому тэлю?? И ви смейт так кафарить с шентльмен и притом с хений? Вы - глюп!».

Черт у Достоевского, как и черт По, тоже «известного сорта русский джентльмен», и наружность у него подчеркнуто сниженная, обыденная. К Ивану черт относится иронически и говорит с ним покровительственным тоном, например: «Друг мой, я все-таки хочу быть джентльменом и чтобы меня так и принимали». В другом месте, отвечая Ивану на реплику: «Молчи, я тебе пинков надаю!», он отвечает таким образом: «Отчасти буду рад, ибо тогда моя цель достигнута: коли пинки, значит, веришь в мой реализм, потому что призраку не дают пинков» (с. 764).

У Эдгара По герой рассказа, устав терпеть выходки черта, схватил попавшуюся под руку солонку и швырнул ее незнакомцу в голову. Черт отклонился, а солонка, пролетев над его головой и ударившись в стоявшие на камине часы, разбила стекло. У Достоевского: «Гость говорил, очевидно увлекаясь своим красноречием, все более и более возвышая голос и насмешливо подглядывая на хозяина; но ему не удалось докончить: Иван вдруг схватил со стола стакан и с размаху пустил в оратора» (с. 778).

Таким образом, можно утверждать, что некоторые детали сюжета, общий стиль повествования и манера воспроизведения разговоров героев с фантастическими образами у По и у Достоевского во многом близки. Создавая «гения фантазии», или, точнее, «ангела из ряда вон выходящего», Эдгар По не претендовал на ту глубину философского и психологического общения, которая присуща черту в романе Достоевского.

Исходя из исследования видно, что Иван Карамазов собран из различных источников, которые Достоевский так тщательно и разборчиво выбирал. Но вместе с тем образ Ивана Карамазова совершенно отличен от своих прототипов, наделен глубочайшим умом и находящегося на перепутье дорог, борющегося за истину, которая, как показывает сам Достоевский, скрывается в Боге. Об этой борьбе будет изложено ниже.



Глава 2. Двойники и оппоненты Ивана Карамазова

2.1 Двойники Ивана Карамазова: Смердяков, Ферапонт

В «Братьях Карамазовых» Достоевский использует такой художественный прием как «двойничество». Этот прием позволяет раскрыть внутренний мир героя, произвести глубокое познание его психики. Двойничество является следствием разрушающей действительности, в которой главный герой под воздействием общества раздваивается и порождает своего двойника.

Идея Ивана Карамазова не совпадает с его образом, и это основная причина его раздвоения. Отрицая общепринятые законы нравственности и закон свободы личности, Иван неосознанно отрицает и самого себя. Его идеи, все темные стороны его души, противоположные настоящей его личности, воплощаются в образе черта. Его атеизм - это неверие отчаявшегося человека. «Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять» (с. 288).

Для всестороннего раскрытия образа Ивана Карамазова в романе важен не только сам образ Ивана, но и образы других персонажей романа, каждый из которых имеет непосредственное отношение к «русскому Фаусту». Этих персонажей мы разделяем на двойников и оппонентов Ивана Карамазова.

Итак, двойники Ивана Карамазова: Смердяков, Ферапонт.

1. Смердяков.

Идея Ивана сопровождается его внутренними противоречиями. Но Смердяков, отбросив все то, что переживается Иваном, осуществляет идею на деле без всяких сомнений и доводит ее до конца. На смердяковскую формулу «все дозволено» повлияла мещанская среда и воспитание циника Федора Павловича. Смердяков готов реализовать на практике идею Ивана, которая родилась в нем с сомнениями и страданием.

Смердяков не возьмется за дело, если оно не принесет ему пользу. Презрение к людям, к народу говорит о том, что он не понесет ответственность перед людьми за свои поступки. Все его действия направлены на осуществление мечты, цель которой - обогащение. Мечтая в Москве, а еще лучше в Европе открыть личное предприятие, Смердяков решается на убийство отца. Чтобы воплотить в реальность свою мечту, Смердяков использует философию Ивана в качестве оправдания для своего демонического поступка. А идеи об отсутствии Бога и бессмертия, дают ему право на абсолютную безнаказанность после смерти.

Иван, отрицая небесное возмездие, считал, что справедливым возмездие будет на земле для таких людей, как помещик, затравивший ребенка псами. Смердяков же просто мечтает о злодеяниях на земле, зная, что после смерти за это ему ничего не будет, ибо «все позволено».

Смердякову не знакомо чувство сострадания, жалости к народу. Его только гложет обида за свое происхождение от Лизы Смердящей, за приниженное положение среди братьев Карамазов, за лакейство, которое в нем присутствует с самого его рождения. Он ненавидит всю Россию за то, что не может полностью удовлетворить запросы и прихоти своего эго.

Схожесть Ивана Карамазова со Смердяковым автором дается не только в антирелигиозных взглядах, но и в, казалось бы, случайно сказанных фразах.

В пятой книге «Pro и contra», во второй главе «Смердяков с гитарой» Алеша Карамазов осведомляется у Смердякова о Дмитрии Карамазова, на что Смердяков ему отвечает: «- Почему ж бы я мог быть известен про Дмитрия Федоровича; другое дело, кабы я при них сторожем состоял?» (с. 277). И уже в следующей главе на Алешин вопрос «Что же Дмитрий и отец? Чем это у них кончится?», Иван отвечает: «- А ты все свою канитель! Да я-то тут что? Сторож я, что ли, моему брату Дмитрию? - раздражительно отрезал было Иван, но вдруг как-то горько улыбнулся. - Каинов ответ Богу об убитом брате, а?» (с. 283). Автор неслучайно вкладывает в уста Смердякова и Ивана Карамазова фразу библейского братоубийцу Каина. Каин совершил преступление как в сердце своем, так и на деле. Иван Карамазов совершает преступление только в своем сердце и в голове, а Смердяков на деле.

О будущем убийстве Федора Павловича в этих эпизодах нет и речи, но автор предупреждает читателей о возможных соучастниках преступления именно этой знаменитой каиновой фразой.

Неспроста у Ивана самое обостренное чувство презрения к Смердякову, чем у остальных братьев. Ведь в Смердякове он видит самого себя, все самое низменное и презренное, что есть в философии и мировоззрении Ивана, впоследствии исказившие и помутившие его рассудок и которые были в Смердякове с его самого рождения.

«На скамейке у ворот сидел и прохлаждался вечерним воздухом лакей Смердяков, и Иван Федорович с первого взгляда на него понял, что и в душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого-то человека и не может вынести его душа» (с. 325).

Удивительно еще и такое совпадение: изначально мы видим уверенного в себе Ивана и в своих убеждениях, находящегося в абсолютном согласии с собой. В это же время отношения Ивана и Смердякова были близки к приятельским, но впоследствии все более ухудшающиеся: «Смердяков все выспрашивал, задавал какие-то косвенные, очевидно надуманные вопросы, но для чего - не объяснял того, и обыкновенно в самую горячую минуту своих же расспросов вдруг умолкал или переходил совсем на иное» (с. 326). Одновременно мы замечаем некоторое беспокойство в самом Иване, доходящее до чувства самопрезрения.

Находясь в неприятельских отношениях со Смердяковым, Иван тем самым бросает вызов самому себе; оттого и неведомо откуда чувства смятения и раздражения, так часто одолевающие Ивана.

«…Смердяков видимо стал считать себя бог знает почему в чем-то наконец с Иваном Федоровичем как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем было уже что-то условленное и как бы секретное, что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим около них копошившимся смертным так даже и непонятное» (с. 326).

«Секретное» и есть сговор об убийстве отца. Смердяков, как искаженная часть Ивана, искаженно и понимает все его слова. И весь диалог в шестой главе «Пока еще очень неясная» есть хорошо замаскированное обсуждение убийство, ведь об этом говорит название главы.

И, наконец, последнее решение Ивана « - Я завтра в Москву уезжаю, если хочешь это знать, - завтра рано утром - вот и все! - с злобою, раздельно и громко вдруг проговорил он, сам себе потом удивляясь, каким образом понадобилось ему тогда это сказать Смердякову» (с. 335) не что иное, как добро на совершение преступления. « - Самое это лучшее-с, - подхватил тот, точно и ждал того» (с. 335) - Смердяков словно дает обещание, что все выполнит безупречно.

Неслучайно в диалогах со Смердяковым, у Ивана фразы вылетают случайно, «вдруг»; Иван словно говорит с самим собой - отсюда и фамильярное отношение Смердякова к Ивану, которое складывается за счет таких неосторожно брошенных слов: « - Видишь… в Чермашню еду… - как-то вдруг вырвалось у Ивана Федоровича, опять как вчера, так само собою слетело, да еще с каким-то нервным смешком. Долго он это вспоминал потом.

- Значит, правду говорят люди, что с умным человеком и поговорить любопытно, - твердо ответил Смердяков, проникновенно глянув на Ивана Федоровича» (с. 341).

А уже по приезду в Москву, Иван, очнувшись, называет себя подлецом, тем самым подлецом, которым неоднократно называет и Смердякова.

Иван подозревает свою причастность к убийству, но не хочет верить в то, что его философия могла вылиться в грязное уголовное дело. Достоевский такими кровавыми последствиями дает понять Ивану о ложности и безнравственности его идеи.

Теория Ивана «все позволено» в низменной лакейской душе Смердякова извращается до убийства и ограбления. Иван всего лишь мыслит, но не заостряет на этом внимание, а Смердяков действует ради практической выгоды. «Вы убили, - обвиняет он своего учителя, - вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным и по слову вашему дело это и совершил» (с. 746).

«Лакейство на то и лакейство, чтобы немедля делать преподлые «земные» выводы из умозрительной философии». Смердяков искажает мысль Ивана, рассматривая в ней как приглашение к убийству. Но удивительно то, что Смердяков выбрал из всех гуманных и светлых мыслей Ивана только самую жестокую и бесчеловечную. И в этом вина не Ивана, в этом вина Смердякова: он сам выбирает все самое низменное и подлое, но тем не менее умудряется взваливать всю вину на Ивана. При этом совесть его абсолютно не беспокоит, ведь он уверен, что ему «все позволено». Позволено и бессовестно и нагло всю ношу ответственности вручить Ивану.

Благодаря внушениям Смердякова, читатели смотрят на Ивана как на главного палача, хотя роль его в этом деле очень неоднозначна. Потому что Смердяков всю свою вину взвалил на Ивана и остался только «исполнителем».

«…Смердяков хотел бы, чтобы в нем видели лишь исполнителя. И каков парадокс: кто первым обвиняет Ивана в убийстве отца? Смердяков, Смердяков конечно! В то время, как Алеша твердит: «Не ты, не ты» - Смердяков, нагло подмигивая, доверительно обращается к Ивану, как сообщнику: «Главный убивец во всем здесь вы-с, а я только самый не главный, хоть это я и убил»».

Смердякову легче всего обвинить Ивана в убийстве, потому что ему «все позволено»: совесть, как Ивана, его не мучает.

Но Смердяков не «исполнитель». Он несет свою идею, которая отражается в презрении к людям и их страданиям, в ненависти к России. Иван, в отличие от Смердякова, испытывает жалость к безвинным страдающим людям, в его словах о русских мальчиках читается любовь к России, его идея лишена злого умысла. «Если Смердяков для Достоевского - род пародии на Ивана Федоровича, то уж слишком злой. Вместо пылающей и разверзающейся безднами диалектики Ивана - прагматическая увертливость, мелкая софистика. Смердякова питает не мысль, воспитанная «высшим сердцем» Ивана, а некая «усередненная», но агрессивная идея: нечто полуподслушанное, полупонятное, но, главное, приспособленное к своим вожделениям».

Обвинив Ивана в убийстве отца, Смердяков старается оттенить свои злые и ничтожные помыслы от окружающих, пытается оправдать себя, свою дьявольскую сущность, которая зрела в нем еще с самого рождения.

Во время свиданий со Смердяковым происходит борьба между идеей возвышенной и идеей практической. Смердяков, ранее уверенный в абсолютном двойничестве, откровенно удивляется терзаниям и мучениям Ивана. Он и не предполагал, что Иван совершенно другой, страдающий, и отличный от него. Смердяков все думал, что они одинаково подлы и низменны. Но поняв, что это далеко не так, что Иван гораздо лучше, чище и возвышеннее него, Смердяков осознает, что лакейство живет только в нем одном. И не может у него быть союзников в подлых действиях.

Смердяков разочаровывается в Иване: он не «сверхчеловек», он не может все себе позволить. Ему мешает возвышенное сердце. А Смердяков может. Поэтому он покончил с собой и оставил записку: «Истребляю свою жизнь своею собственной волей и охотой, чтобы никого не винить» (с. 780), уверенный в том, что за это ему «там» ничего не будет.

2. Ферапонт.

Казалось бы, что общего может быть у великого молчальника и постника Ферапонта и рационалиста Ивана Карамазова? Но, тем не менее, имеются весомые аргументы, доказывающие это двойничество.

Ферапонт - самый престарелый монах, великий постник и молчальник, известный более всего как противник старца Зосимы.

Как и Смердяков, и Ракитин, Ферапонт вызывает некоторое подозрение при первом знакомстве, казалось бы, ничем не обоснованное. Ведь его очень многие чтили как великого праведника, несмотря на то, что множество братии сочувствовало ему и боялось.

«Старец этот, отец Ферапонт, был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и главное - старчества, которое и считал он вредным и легкомысленным новшеством. Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря на то, что он, как молчальник, почти и не говорил ни с кем ни слова» (с. 205).

Чем может быть опасно молчание Ферапонта - неизвестно. Достоевский не сразу раскрывает эту тайну. Но при внимательном разборе, невольно оглядываешься на скромно и тихо стоявшего Ракитина в келье старцев, на странный приезд Ивана в Скотопригоньевск - зачем и почему он приехал было неизвестно.

«К старцу Зосиме этот отец Ферапонт никогда не ходил. Хотя он и проживал в скиту, но его не очень-то беспокоили скитскими правилами, потому опять-таки, что держал он себя прямо юродивым. Было ему лет семьдесят пять, если не более, а проживал он за скитскою пасекой, в углу стены, в старой, почти развалившейся деревянной келье» (с. 205).

Ферапонт в прямом смысле закрывается от всего мирского и земного; он живет отшельником, чтобы демонстративно показать свою закрытость. Обычно Ферапонт в беседы не вступал, а больше отмалчивался - еще раз доказывая о своем затворничестве.

«Если же и вступал когда с ними в беседу, то был краток, отрывист, странен и всегда почти груб. Бывали, однако, очень редкие случаи, что и он разговорится с прибывшими, но большею частию произносил одно лишь какое-нибудь странное слово, задававшее всегда посетителю большую загадку, и затем уже, несмотря ни на какие просьбы, не произносил ничего в объяснение. Чина священнического не имел, был простой лишь монах. Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу, вот почему с людьми и молчит» (с. 206).

Если в православии молчание воспринимается как высокая степень воздержанности и духовности просвещенных людей, защищаясь от пустословия и суеты, то у Ферапонта молчание как показатель надменной возвышенности над людьми, исходящей от гордыни.

Нарочитое стремление Ферапонта превзойти отцов монастыря в подвижничестве, нарочитое молчание с обычными людьми и общение с духами, то есть с высшими существами, люди которым равней никак считаться не могут - все это путь к так называемому «сверхчеловечеству».

«Сторонитесь всех этих безусловных! Это бедный, больной род, род толпы - они дурно смотрят на эту жизнь, у них дурной глаз на эту землю.

Сторонитесь всех этих безусловных! У них тяжелая поступь и тяжелые сердца - они не умеют плясать. Как могла бы для них земля быть легкой!»

«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?».

Если Ферапонт закрывался в своей старой, почти развалившейся келье и молчанием отгораживался от людей, то Иван, всегда находясь в обществе, без труда создавал невидимые стены вокруг себя, не позволяя никому пройти внутрь бездны его души, и до откровенного разговора с Алешей оставался для всех загадкою. Неизвестно, когда Ферапонт стал молчальником, но известно, что Иван закрылся от всех еще с детства: «… он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким…» (с. 23).

Ферапонт больше уделяет внимание телесному истязательству: он почти не интересуется деятельностью монастыря; его больше интересует то, как отцы соблюдают пост. А услышав, что братия позволяет себе в пост масло, рыбу и сладкое, немедленно пускается в осуждения: «- А грузди? <…> - То-то. Я-то от их хлеба уйду, не нуждаясь в нем вовсе, хотя бы и в лес, и там груздем проживу или ягодой, а они здесь не уйдут от своего хлеба, стало быть, черту связаны» (с. 208). «Великий инквизитор тоже был святым, он жил в пустыне, питаясь акридами и кореньями, и его аскетизм пародируется тем, как Ферапонт наслаждается постом».

Такая страсть к телесным истязательствам является не иным как пародией на душевные истязания Ивана Карамазова, которое в нем верно угадывает старец Зосима: «- Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны!

- Почему несчастен? - улыбнулся Иван Федорович.

- Потому что, по всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе.

- Может быть, вы правы!.. Но все же я и не совсем шутил… - вдруг странно признался, впрочем быстро покраснев, Иван Федорович.

- Не совсем шутили, это истинно. Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его. Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния. Пока с отчаяния и вы забавляетесь - и журнальными статьями, и светскими спорами, сами не веруя своей диалектике и с болью сердца усмехаясь ей про себя… В вас этот вопрос не решен, и в этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения…

- А может ли быть он во мне решен? Решен в сторону положительную? - продолжал странно спрашивать Иван Федорович, все с какою-то необъяснимою улыбкой смотря на старца.

- Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть»» (с. 90).

Удивительная особенность Ферапонта - видеть нечистую силу. Еще удивительнее то, как он об этом увлеченно рассказывает, искушая при этом молодого монашка. То, как Ферапонт изгоняет чертей, защемив дверью хвост, а после, закрестив крестным знамением, напоминает то, как Иван бросается в черта стаканом и угрожает его убить, что и наводит на мысль об обращении этих двух персонажей к чертям как к материальным существам, в то время как Lise и Алеша во сне изгоняют чертей лишь крестным знамением. Ферапонт со злорадством явился к «пропахшему» старцу, чтобы в очередной раз обвинить братию, а главное старца Зосиму, в праздной жизни, в неумении жить «свято» как живет сам Ферапонт.

«- Сатана, изыди, сатана, изыди! - повторял он с каждым крестом. - Извергая извергну! - возопил он опять. Был он в своей грубой рясе, подпоясанной вервием. Из-под посконной рубахи выглядывала обнаженная грудь его, обросшая седыми волосами. Ноги же совсем были босы. Как только стал он махать руками, стали сотрясаться и звенеть жестокие вериги, которые носил он под рясой» (с. 407).

Босые ноги, обнаженная грудь, жестокие вериги под рясой - неспроста Достоевский детально описывает внешний вид Ферапонта, так мало уделяя его внутреннему миру, о котором нам совсем и неизвестно. Может потому, что Господь не дал ему высшее сердце, способное такою мукой мучиться, какою мучается Иван Карамазов? Может потому и истязает свое тело Ферапонт, что нечему истязаться внутри его?

Последние слова Ферапонта «- Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу!» (с. 409), окончательно заставляют усомниться в истинности веры Ферапонта, у которого «свой» Бог, отличный от Бога остальных христиан, учитывая, что Святодух является ему в образе животного, а не в человеческом, неприятном для Ферапонта, облике.

«Ах, братья мои, этот Бог, которого я создал, был человеческим творением и человеческим безумием, подобно всем богам!».

2.2 Оппоненты Ивана Карамазова: Алеша Карамазов, старец Зосима

Основный конфликт в «Братьях Карамазовых» философский, конфликт между верой и безверием. Иван Карамазов, возмущенный Божьим миром, в котором так много неоправданных страданий, убеждается в отсутствии Бога. Так как Бог не допустил бы столько беззаконий на земле. Его убеждения сопровождаются внутренним отчаянием и сомнением. Противоположную мысль выдвигают оппоненты Ивана - носители добра, смирения, человеколюбия, а главное - представители истинной веры.

Оппонентами Ивана Карамазова принято считать Алешу Карамазова и старца Зосиму.

1. Алеша Карамазов.

Алеша Карамазов - младший из трех братьев, двадцатилетнего возраста. Его светлый лик и душевное тепло благоприятно воздействуют на очерствевших и озлобленных людей. Старец Зосима, поняв, что Алеша подействует на всех как лекарство, отправляет его в мир защитить своих братьев. Митя и Иван бесконечно любят его и ждут с ним встречи. Жестокая и хищная Грушенька мгновенно смиряется; в Алеше нуждается Катерина Ивановна, семья Хохлаковых и семья Снегиревых, а также с ним жаждет познакомиться юный социалист Коля Красоткин.

«…Алёша был вовсе не фанатик… и не мистик вовсе, - объясняет Достоевский причину ухода Алеши в монастырь, - …Был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. Все этого юношу любили, где бы он ни появился, и это с самых детских даже лет его. Он редко бывал резв, даже редко весел, но все, взглянув на него, тотчас видели, что это вовсе не от какой-нибудь в нём угрюмости, что напротив он ровен и ясен. Но людей он любил… <…> Что-то было в нём, что говорило и внушало (да и всю жизнь потом), что он не хочет быть судьёй людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит. Казалось даже, что он всё допускал, нимало не осуждая, хотя часто очень горько грустя. Мало того, в этом смысле он до того дошёл, что его никто не мог ни удивить, ни испугать, и это даже в самой ранней своей молодости» (с. 27).

Алеша Карамазов - единственный персонаж, которому Иван открывает свою душу. Что касается Смердякова и черта, то они буквально вторглись в душу Ивана, при этом изувечив до предела.

Изначально Алеша думал, что брат Иван высокомерен, надменен и насмехается над ним и его верой: «Задумывался Алеша и о том: не было ли тут какого-нибудь презрения к нему, к глупенькому послушнику, от ученого атеиста. Он совершенно знал, что брат его атеист. Презрением этим, если оно и было, он обидеться не мог, но все-таки с каким-то непонятным себе самому и тревожным смущением ждал, когда брат захочет подойти к нему ближе» (с. 43)

Первое столкновение атеиста и послушника произошло, злорадно подстрекаемое Федором Павловичем, почти сразу по возвращению от старцев из монастыря. Застенчивый и мягкий Алеша вдруг проявляет непреклонность в своих убеждениях. Он твердо и спокойно говорит о своей вере без малейшего намека на сомнение. Алеша смиренно не замечает насмешливого тона скептически настроенных отца и брата Ивана Федоровича:

...