Иван Карамазов как философский тип в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"

« - …А все-таки: есть Бог или нет?

- Нет, нету Бога.

- Алешка, есть Бог?

- Есть Бог.

- Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?

- Нет и бессмертия.

- Алешка, есть бессмертие?

- Есть.

- А Бог и бессмертие?

- И Бог, и бессмертие. В Боге и бессмертие» (с. 167).

Борьба между Алешей и Иваном основывается не только на одном безверии и веровании. Настоящая борьба веры и неверия происходит между старцем Зосимой и Иваном Карамазовым, о которой далее будет идти речь. Борьба же между Иваном и Алешей - это борьба между гордыней и смиренностью.

«О гордости Ивана Карамазова очень много упоминаний в романе по различным поводам. Она лежит в основе его стремления к независимости, в основе его упорного систематического труда, обеспечивающего его материально и социально; она выражается в его «недомолвках свысока», в его презрительном отношении к осуждаемым им людям («один гад съест другую гадину»), в присвоенном им себе праве судить, кто не заслуживает того, чтобы жить, в его идее титанически гордого человекобога».

Достаточно вспомнить эпизод из детства Ивана, прямо говорящий о его гордом сердце: «…еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно. <…> с семьей Ефима Петровича он расстался чуть ли не тринадцати лет, перейдя в одну из московских гимназий и на пансион к какому-то опытному и знаменитому тогда педагогу, другу с детства Ефима Петровича» (с. 23). Иван никогда не нуждался в чужой помощи; можно даже предположить, что оказав ему кое-какую материальную помощь, то Иван бы тотчас оскорбился и отказался от «подаяния». И Петр Александрович Миусов не без зависти отмечал гордость Ивана: «Он горд, - говорил он нам тогда про него, - всегда добудет себе копейку, у него и теперь есть деньги на заграницу…» (с. 26).

Совершенно же иначе устроен Алеша, несмотря на единоутробное происхождение. В отличие от брата Ивана, Алеша совсем не беспокоился о том, на чьи средства он живет, но при этом сам легко отдавал попадающиеся ему деньги. И, опять-таки, Миусов, «человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый», отмечал про Алешу: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие» (с. 31).

Алеша не откажется от подаяния, а даже сочтет это за милость к себе. Ведь даже у Федора Павловича он охотно пьет кофе, а в трактире с Иваном с радостью соглашается отведать ухи и варенья.

В такой, казалось бы, мелочи проявляется непокорность и гордость одного брата - Ивана, и смирение и покорность другого - Алеши.

Эти проявления гордости и смирения братьев в детстве, относящиеся к материальным вещам, вырастают в горделивое непризнание Бога и Божьего мира Иваном и в смиренную покорность перед Богом Алеши.

Иван, узрев в смиренном и тихом Алеше крепкий стержень и непреклонность в собственном мировоззрении, проникается к младшему брату любовью и уважением: «…Но в конце я тебя научился уважать: твердо, дескать, стоит человечек. Заметь, я хоть и смеюсь теперь, но говорю серьезно. Ведь ты твердо стоишь, да? Я таких твердых люблю, на чем бы там они ни стояли, и будь они такие маленькие мальчуганы, как ты», потому и всегда Алеша «ровен и ясен» (с. 281).

Алеша находит ключ и к сердцу Ивана - закрытого брата, таящего в себе некую загадку. Ведь, несмотря на противоречивые взгляды на жизнь братьев, Иван доверяет весь ад своей души только тихому Алеше, зная о бесстрашии и духовной силы брата.

Не только Грушенька и Дмитрий Федорович смотрят на Алешу как на свою совесть, как об этом ему и говорят прямо, но и для Ивана Алеша был его совестью. Иван, открыв тайну своего «бунта» против Бога и рассказывая легенду о Великом инквизиторе Алеше, надеется «исцелить» себя им. Алеша пытается помочь брату, но Иван не уверен в своем исцелении и закрывается от Алеши: «Довольно мне того, что ты тут где-то есть, и жить еще не расхочу. Довольно этого тебе? Если хочешь, прими хоть за объяснение в любви. А теперь, ты направо, я налево -- и довольно, слышишь, довольно» (с. 323). Ивану нелегко больше всего оттого, что позволил себе вывернуть свою душу наизнанку перед Алешей, что высказал ему свои мысли, столь трепетно хранящиеся в его голове. Потому что для гордого Ивана такие признания ранее были непозволительны и, озлобившись на себя за доверие к брату, Иван решает более не впадать в такую «слабость».

Беззаконие, безнаказанно творимое людьми, возмущает и озлобляет Ивана вплоть до отрицания Бога и Его мира. И он, объяснив причину своего безверия Алеше, потрясает брата страшными проявлениями мирового зла. Рассказывая истории о детских страданиях, Иван испытывает смирение Алеши, пытаясь и его тоже перетянуть на свою бунтующую сторону. Оставляя напоследок случай о затравлении ребенка собаками, Иван, не давая Алеше времени подумать, спрашивает: «Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!». И Алеша, бледный и пораженный, представивший всю кровавую картину, тихо произносит: «Расстрелять!» (с. 297). Иван ликует: ведь он почти сломил кротость и смирение Алеши. Но для чего Иван испытывает Алешу, он отвечает на это прямо: «Конечно, скажу, к тому и вел, чтобы сказать. Ты мне дорог, я тебя упустить не хочу и не уступлю твоему Зосиме» (с. 298). Иван не хочет и боится оставаться одному в аде своей души: он, своими испытаниями, призывает Алешу помочь, но лишь из одной своей гордости, не просит об этом прямо. И эта мольба о помощи, имеющая место в душе Ивана, но постоянно заглушаемая в его уме и превратившаяся в бунт против Божьего мира, борется против всего христианского смирения, а в первую очередь против смирения Алеши и старца Зосимы.

Иван никак не может понять: как может Бог, зная о существовании зла в мире, бездействовать и не карать их? В этом Иван видит огромную несправедливость и, по мнению Ивана, неправильное управление миром. Но даже когда он решает принять Бога прямо и просто, Иван горделиво критикует строение мира и укоряет Бога за бездействие против зла. Он «почтительнейше» возвращает «билет Богу», тем самым давая понять Богу, что будь он на Его месте, все было бы иначе. Это и есть «бунт» против Бога. «Горделивый титанизм Ивана Карамазова обнаруживается и в его отношении к Церкви. В поэме «Великий Инквизитор» он обрисовывает Иисуса Христа и Его учение, как подлинно абсолютное добро, а Церковь, как учреждение, принижающее добро и человека. В главе о Церкви будет показано, что упреки эти одинаково задевают и католическую, и православную Церковь и по существу несправедливы».

Алеша привлек Ивана к себе чистотою своего сердца, но коснувшись его самого больного места в душе и сказав «не ты» убил отца, в Иване вспыхивает к младшему брату жестокая ненависть: «я пророков и эпилептиков не терплю; посланников Божиих особенно, вы это слишком знаете. С сей минуты я с вами разрываю и, кажется, навсегда»».

Иван с восхищением смотрит на смирение Алеши и тоже желает испытать чувство кротости, чтобы освободить свою душу от гордого «бунта» против Бога. Но Ивану не хватает стойкости и твердости, характерные кроткому Алеше, чтобы искоренить в себе гордость и полюбить Божий мир так, как любит его Алеша - смиренной, сердечной, всепоглощающей и, вместе с тем, непреклонной любовью.

2. Старец Зосима.

Старец Зосима является идеологическим оппонентом Ивана.

Статья Ивана Федоровича, заинтересовавшая как церковников, так и атеистов, явилась главным звеном в столкновении Ивана Карамазова и старца Зосимы, которая продолжалась на протяжении всего романа.

В разгоревшемся споре с Зосимой, Иван оставляет зерна Великого инквизитора. Уже в словах «Христова же церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим Господом, между прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в церковь. Таким образом (то есть в целях будущего), не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей» (как выражается о церкви автор, которому возражаю), а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели» (с. 81) видна цель Ивана: создать антиутопию, государство, являющееся церковью, в которой не будет преступников, потому что они будут отлученными обществом, а, следовательно, и церковью. «Ведь тогда он должен был бы не только от людей, как теперь, но и от Христа уйти. Ведь он своим преступлением восстал бы не только на людей, но и на церковь Христову» (с. 81). Если решиться преступник на преступление, то против всего мира в церкви будет очень сложно пойти и сказать: «Все, дескать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, - справедливая христианская церковь» (с. 81).

В этих рассуждениях Ивана угадывается стремление Великого инквизитора создать государство, именуемое церковью и прославляемое имя Господа, но не несшее в себе свободу выбора. Ведь если преступник останется один, отвергнутый церковью, то есть государством, то что ему останется делать? Он тогда поклонится им, чтобы спасли его от его же бунта и мятежа: «Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих»» (с. 316).

Сопоставляя рассуждения Ивана в келье и Великого инквизитора, можно предположить, что Иван сам не прочь встать на место старика инквизитора для создания Церкви-государства, в котором не будет преступлений, потому что люди как рабы будут его слушаться. Иначе откуда этот ропот в «Бунте» на неправильный Божий мир, в котором так много бесчинств и боли?

«Иван Карамазов, как и его Великий Инквизитор, -- титанический богоборец. Подобно Инквизитору, он презирает человека; и для него люди -- «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку»». Но если Инквизитор, окончательно отказавшись от Христа, встает на место Бога, чтобы исправить Его ошибки, то Иван еще хранит в своем сердце идею добра. Мощь мирового зла толкает его на «бунт» против Бога. Осуждая мир, Иван сочиняет поэму «Великий инквизитор», в которой читается острая критика Церкви. «Иван Карамазов полагает, что Церковь отказалась от идеала Христа, принизила идеал, приспособила его к слабости человека, к его порокам и себялюбию; вместо того, чтобы воспитывать человека в свободной любви к абсолютному добру, она держит человека в слепом повиновении себе, а не Богу, положив в свою основу «чудо, тайну и авторитет»».

Старец Зосима, догадавшись о невысказанной антиутопии Ивана, дает свое полное возражение. Потому что русская православная церковь так не устроена, потому что русская православная церковь «…как мать нежная и любящая, от деятельной кары сама устраняется, так как и без ее кары слишком больно наказан виновный государственным судом, и надо же его хоть кому-нибудь пожалеть» (с. 83). И Зосима напрочь отвергает позицию Ивана, чувствуя в ней скрытый умысел и подвох, потому что, если такое и возможно, то только в римской католической церкви: «Так, кажется, по крайней мере в лютеранских землях. В Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство. А потому сам преступник членом церкви уж и не сознает себя и, отлученный, пребывает в отчаянии» (с. 84).

Но все же старец Зосима предполагает суд церкви и обращение общества в церковь, но совсем не с тем уклоном, о котором говорил Иван, а со всей силой именно русской православной церкви: «Справедливо и то, что было здесь сейчас сказано, что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю. Да и церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлученного, предупредить замышляющего и возродить падшего. <…> И что по расчету человеческому может быть еще и весьма отдаленно, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди» (с. 84-85).

Старец Зосима как Христос в Великом инквизиторе: он «не обращает камни в хлебы», то есть не благовонит после кончины, чтобы люди уверовали в Бога только лишь потому, что произошло чудо. Старец Зосима, своей обычной смертью, предоставил выбор и свободу, подобно Христу.

Подобно Христу Зосима и воскресает в видении Алеши, во время чтения Евангелия Паисием. «Чудо», которого так ждал Алеша, произошло. Чудо, подобное воскресению Христова, после пережитых искушений.



Глава 3. Демоническое и божественное в Иване Карамазовом

3.1 Эволюция черта и его итоговое воплощение

Один из главных персонажей, незаметный в начале романа, но принявший в конце его «материальный облик», преследует и является свидетелем каждого кульминационного действа. «Центральный, аллегорический персонаж в этой совокупности - черт. Великий инквизитор, который во многих отношениях находится к нему ближе всего, называют его «страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия».

Впервые черт объявляется в восьмой главе «За коньячком», где, в случайно брошенной Иваном фразой, предстает насмешником над людьми.

«- Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть Бог или нет? Я в последний раз!

- И в последний раз нет.

- Кто же смеется над людьми, Иван?

- Черт, должно быть, - усмехнулся Иван Федорович.

- А черт есть?

- Нет, и черта нет» (с. 168).

«Иван снова и снова отрицает существование черта». Но черт, смеясь и дразнясь, закрадывается каждому в душу, демонстрируя свое глумление над человеком в особо жестоких поступках людей.

По мнению Роберта Л. Бэлнепа, в романе «жестокость связана с этим всеразрушением и логически, и тематически. Показывание пальцами возвращается на следующий странице отрезанными пальчиками стонущего ребенка или, несколько позже, Лизиным пальцем, который она прищемила дверью в приступе детского самоуничтожения; Алешиным пальцем, прокушенным до кости ребенком; шестипалостью умершего сына Григория, проклятого им».

Также с жестокостью по Р. Бэлнепу ассоциируются сладости еще более драматично, чем пальцы. Так, автором отмечается любовь Федора Павловича к сладкому и послеобеденному коньячку, сопровождаемая смехом. Иван Федорович рассказывает Алеше, как турки, рассмешив и обласкав ребенка, наводят на него пистолет и, дождавшись радостного хохота ребенка, спускают курок и раздробляют ему головку. «Художественно, не правда ли? Кстати, турки, говорят, очень любят сладкое» (с. 292). Алеша этим поражен, ведь слушая Ивана, он ест вишневое варенье, которое ему предложил брат девятью страницами ранее: «А варенья вишневого? Здесь есть. Помнишь, как ты маленький у Поленова вишневое варенье любил?». Алеша ему ответил: «А ты это помнишь? Давай варенья, я и теперь люблю» (с. 280).

«Бесенок» Lise Хохлаковой выпрыгивает во время странного разговора с Алешей. Она мечтает о том, что будет есть сладости несмотря на нищету вокруг и рассказывает о еврее, обрезавшего пальцы четырехлетнему ребенку и позднее распявшего его, умершего спустя четыре часа. «Я иногда думаю, что это я сама распяла. Он висит и стонет, а я сяду против него и буду ананасный компот есть. Я очень люблю ананасный компот. Вы любите?» (с. 700). «Алеша не отвечает, но на этой же странице сладости в его устах символизируют садизм, когда он говорит, что Иван не насмехался над Лизой, потому что Иван сам «может, верит ананасному компоту. Он тоже очень теперь болен, Lise»».

Таинственная сторона дьяволизма, так же как вопрос о бытии и небытии черта и его жестокости соединяются со смехом, когда Федор Павлович спрашивает Ивана:

« - Кто же смеется над людьми, Иван?

- Черт, должно быть, - усмехнулся Иван» (с. 168).

«Сатанинский смех эхом отдается во всем пространстве романа, поэтому никакое цитирование не может быть исчерпывающим. Дьявол смеется, когда говорит Богу: «Предай его (Иова - Р. Б.) мне и увидишь, что возропщет раб Твой и проклянет Твое имя». Р. Бэлнеп отмечает, что смех в «Братьях Карамазовых» специфичный; смех дьявольского происхождения. Смех у героев романа сопровождается кривлянием и насмешками. Этот смех зарождает черта.

Черт - уничижительная пародия на Ивана, самая низменная и пошлая из всех вышеперечисленных пародий.

Отражение черта обнаруживается в Ферапонте, несмотря на то, что он постоянно изгонял чертенят с каждого угла. Черта, сидящего у него в душе, он согнать никак не мог: « - Нечистого изгоняешь, а может, сам ему же и служишь, - безбоязненно продолжал отец Паисий, - и кто про себя сказать может: «свят есть»? Не ты ли, отче?» (с. 407).

Неспроста Ферапонт видит чертей. Неспроста Ферапонт общается с духами: «Святодух» Ферапонта моментально откликается в словах Великого инквизитора: ««Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия, великий дух говорил с тобой в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы «искушал» тебя…»» (с. 308). А страшное признание старика «И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть, ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков» (с. 315) показывает, на чьей стороне находится сам Ферапонт.

Если в Ракитине и Lise Хохлаковой сидят «бесята», то главный черт занимает место в самом Смердякове, главном двойнике и, в то же время, главном враге Ивана Карамазова.

Смердяков, убийца Федора Павловича, прямо указывает на Ивана как на главного убийцу отца. И Иван сам этому верит, потому на суде и показывает на самого себя, но так ли это на самом деле? Почему Иван и все его пародии откликаются в черте?

Яков Голосовкер выдвинул идею о черте-убийце. В романе впервые обвиняет черта в убийстве Дмитрий Карамазов. После того как выясняется о падучей Смердякова, Дмитрий восклицает:

« - Ну, в таком случае отца черт убил! - сорвалось вдруг у Мити, как будто он даже до сей минуты спрашивал все себя: «Смердяков или не Смердяков?»» (с. 572).

Митя сказал это в сердцах, но тем не менее он непроизвольно продолжает развивать тему о черте-убийце:

« - А руки все еще не подумали вымыть <…>? Не опасались, стало быть, подозрений?

- Каких таких подозрений? <…> Ведь если бы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. О, это черт сделал, черт отца убил, через черта и вы так скоро узнали! Как сюда-то так скоро поспели? Диво, фантазия!» (с. 575).

«И впрямь, диво! Оказывается: черт не только убил, но он еще и направил следственные власти по следам Мити, мнимого убийцы, очевидно с той целью, чтобы замести следы и обвинить невинного».

Косвенно на виновность черта указывает Алеша в разговоре с Иваном:

« - Кто же убийца, по-вашему, - …спросил он…

- Ты сам знаешь кто, - тихо и проникновенно проговорил Алеша.

- Кто? Эта басня-то об этом помешанном идиоте эпилептике? Об Смердякове?

- Ты сам знаешь кто, - бессильно вырвалось у него. <…>

- Я одно только знаю, - все так же почти шепотом проговорил Алеша. - Убил отца не ты» (с. 720).

Кого имеет в виду Алеша? Он не указывает прямо на Смердякова, но своим загадочным ответом Алеша подводит к черту. Поэтому Иван подозревает Алешу в слежении за ним:

« - Ты был у меня! - скрежущим шепотом проговорил он. - Ты был у меня ночью, когда он приходил… Признавайся… ты его видел, видел? <…>

- Разве ты знаешь, что он ко мне ходит? Как ты узнал, говори!

- Кто он? Я не знаю, про кого ты говоришь, - пролепетал Алеша.

- Нет, ты знаешь… иначе как же бы ты… не может быть, чтобы ты не знал…» (с. 721).

Кто же «он» такой пока не выясняется. Но удивительным образом после странных намеков и недомолвок о «нем», начинаются три тяжелых и страшных свидания со Смердяковым, от которых словно низвергаешься вглубь ада. А потом и является сам «он» именно в образе пошлого насмешника.

Удивительно и то, что Иван впервые говорит о черте как о насмешнике над людьми. В итоге черт, смеющийся над людьми, смеется и над самим Иваном. Ведь Иван и призвал черта впервые в роман в таком амплуа, он же и пострадал от него.

Во время свиданий со Смердяковым, Иван получает душевную терзающую муку. Его предположения об участии в убийстве отца подтверждаются словами Смердякова: «- Идите домой, не вы убили.

Иван вздрогнул, ему вспомнился Алеша.

- Я знаю, что не я… - пролепетал было он.

- Зна-е-те? - опять подхватил Смердяков.

- Ан вот вы-то и убили, коль так <… > Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил» (с. 745-746).

Иван упрямо не желает верить в то, что Смердяков - убийца. Но еще тяжелей ему поверить в то, что и он, Иван, убийца.

«Что-то как бы сотряслось в его мозгу, и весь он задрожал мелкою холодною дрожью. Тут уж Смердяков сам удивленно посмотрел на него: вероятно, его, наконец, поразил своею искренностью испуг Ивана.

- Да неужто ж вы вправду ничего не знали?» (с. 746).

Голос Смердякова звучит, словно, из бездны, из пропасти кошмаров, в которую пытаются затянуть Ивана. Тогда Иван вспоминает вдруг о ночном призраке; в его словах, произнесенных слабым голосом, угадывается намек о призраке, того самого, кого Иван называл Алеше «он». Явь и сон смешались в его голове, а Смердяков воплотился в этом ночном призраке.

«- Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной сидишь? - пролепетал он.

- Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще некоторого третьего.

- Кто он? Кто находится? Кто третий? - испуганно проговорил Иван Федорович, озираясь кругом и поспешно ища глазами кого-то по всем углам.

- Третий этот - Бог-с, самое это Провидение-с, тут оно теперь подле нас-с, только вы не ищите его, не найдете» (с. 746).

«Для Смердякова: некоторый третий - это бог, совесть («его бог убьет», - предсказал Митя). Для Ивана: некоторый третий есть «он», - тот «он», которого Иван разыскивал глазами по всем углам, т.е. черт». Этот третий, некий «он» оказался между двумя убийцами. Митя в Мокром как преступника исключает себя и Смердякова, сославшись на третьего как на убийцу: то ли это рука небес, то ли сатана.

Теперь уже начинаешь сомневаться в виновности Ивана. Если он виновен, то для чего Достоевский вовлек в это дело «некоего третьего»? Чтоб окончательно запутать читателя или же, наоборот, навести его на истинный замысел писателя? Тем не менее, тот самый «третий» уж очень схож со Смердяковым.

« - Ты солгал, что ты убил! - бешено завопил Иван. - Ты или сумасшедший, или дразнишь меня, как и в прошлый раз!» (с. 746).

«Смердяков дразнит Ивана, но читатель вскоре узнает, что дразнит Ивана, и именно по поводу убийства отца, не Смердяков, а «он» т.е. опять-таки не кто иной, как черт: черт дразнит Ивана». Иван хочет понять, кто же соучастник убийства: Митя? Но Смердяков отрицает. Смердяков указывает на Ивана и заявляет, что он «самый законный убивец и есть». «Это «вы - вы - вы» Смердякова противопоставлено «не ты - не ты - не ты» Алеши: оно, как таран, долбит череп. Оно - невыносимо».

И вот Митя, Иван, Смердяков вину за убийство отклоняют от себя. Смердяков, обвинив Ивана, однако не отделяет и себя от него: « - Это уж нам с вами счастье такое выпало» (с. 754), - заметил он по поводу отворенной двери из дома в сад. А позже черт не отделяет от себя Ивана: « - …я одной с тобой философии» (с. 770), - сказал ему черт. И Иван от черта: « - …ты есть я» (с. 769), - говорит Иван черту.

«Оба - и Иван, и сам Смердяков - утверждают, что убийство совершено Смердяковым не в одиночку. Оно совершенно вдвоем: или Смердяковым и Митей (мнение Ивана!), или Смердяковым и Иваном (мнение Смердякова!), и если этот второй убийца не Митя, и не Иван, то кто же он - этот второй, этот главный убийца - рядом со Смердяковым?».

На этот вопрос отвечает Иван, как раннее ответил Митя: «- Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте и обдумал?» - спрашивает Иван у Смердякова во время третьего свидания, у этого недавнего, как все думали, идиота. И услышав от него, что все было обдуманно заранее, он, как Митя в Мокром, выкрикивает:

« - Ну… ну, тебе значит сам черт помогал!» (с. 755).

Два брата указывают на черта, как на убийцу. Этот черт-убийца, тот самый «он», призрак, бог и, конечно же, русский джентльмен, явившийся в кошмаре Ивану сразу после трех свиданий со Смердяковым.

По мнению Голосовкера, Смердяков всего лишь дублирует черта и единственной убийцей в конце оказывается не Митя, не Иван, даже не Смердяков, а именно черт.

Подобно Смердякову, черт дразнит и насмехается над Иваном. Смердякова Федор Павлович называет ослицей, прокурор - «слабоумным», а Иван идиотом и дураком. Но как потом оказалось, таковым Смердяков не является.

Черт, ночной кошмарный гость Ивана, как и Смердяков, награждается кличками такими как «осел» и «дурак». Но потом выясняется, что и черт гораздо хитрее и умнее, чем Иван думал. Для Ивана черт и Смердяков оказываются подлецами и негодяями, творящими мерзости.

Иван грозится убить черта, как хотел убить раннее Смердякова. Пошлость и мерзость обоих его совершенно выводят из себя. Ведь Иван не просто желает убить убийц его отца; он хочет убить в самом себе Смердякова и черта. Потому что последних объединяет лакейство. «Но как не смеет Иван убить Смердякова, так не может Иван убить и черта. <…> Даже самая сущность Смердякова и черта определяется одинаково: словом лакей - не в профессиональном, а в моральном смысле».

Смердяков и черт - это сон и призрак, они превратились в сознании Ивана во что-то полувиденное, призрачное. Они оба изначально ужасны глупы, но потом внезапно умнеют, и Иван пытается их убить: в черта запускает стаканом, а Смердякова ударяет кулаком. Смердяков и черт, оба лакеи, дразнят и мучают Ивана по поводу его «великого решения» показать на себя в суде.

Разрушение Ивана происходит под давлением черта и Смердякова. Они смеются над его высокими стремлениями, над его человеческой совестью, над его гордым и высшим сердцем. Все, что посеял в Иване черт, теперь дает трещину. Он разрывается от своих сомнений, терзается внутренними противоречиями. А тут еще Смердяков появляется в дьявольском обличии, дразнит и унижает его.

Смердяков мелькает перед читателями как некий «он», но стоило ему умереть, как вдруг явился сам черт как действующее лицо. И то, что высказывал Смердяков на протяжении всего романа, продолжает высказывать и развивать в двух главах черт, который n'existe point. Черт просто заменил Смердякова, поэтому и знал до прихода Алеши о том, сто Смердяков повесился.

Черт и раньше являлся к Ивану. Но читатель не видел и не слышал черта до смерти Смердякова. Черт, явившейся Ивану после самоубийства, словно вышедший дух, призрак, привидение из Смердякова.

Как бы ни душили Ивана Смердяков и черт, но он одерживает победу над ними, над бездной и темнотой своей души, и на суде показывает на Смердякова, казнит себя и, опять-таки, упоминает черта. Показывает на него как на свидетеля, а, следовательно, и как на соучастника.

«Подлецы» и «мерзавцы» - Смердяков и черт - из хитрых насмешников превращаются в «дрянных, мелких чертей», тем самым снижая степень их важности и тем самым показав победу Ивана над всей этой дьявольщиной.

Это первый шаг к внутреннему очищению Ивана, который не дается ему без жертвы. Иван помешался в уме.

3.2 Путь к очищению Ивана Карамазова

«В Иване Федоровиче очень полно выражено скептическое состояние духа, своего рода перепутье. Одна тропа ведет отсюда к нигилизму, полнейшему отчаянию, разочарованию в людях и добре. Идти по ней - так совсем недалеко до черной мизантропии, выжженного нутра, когда какая-то бесовская досада толкает человека на садистки злые по отношению к миру поступки и превращает его в «подпольного человека», Свидригайлова. Человеку будто хочется воскликнуть: мир зол, пакостен и безнадежен, так - нате вам! - я и над ним и над собой посмеюсь, посмеюсь над самой идеей добра, которой, быть может, поклонялся прежде; мир тонет в грязи, так я не стану спасать его, я буду тонуть вместе с ним, мир зол ко мне, так и я буду зол к миру, и себя в нем не пожалею!». Но Иван Федорович останавливается, он «еще не здесь, не на этой черте. Этой дорогой идет Смердяков, смеясь над миром, ненавидя и презирая людей и Россию, а в итоге, не пожалев и себя тоже, кончает жизнь самоубийством.

После судебного процесса Достоевский оставляет нашего Ивана Федоровича на самостоятельное домысливание. С ним лично мы уже, к сожалению, не встречаемся и не встретимся никогда.

Алеша искренне надеется на выздоровление Ивана, Дмитрий надеется тоже. Катерина Ивановна, так самоотверженно взявшаяся за лечение Ивана, по словам Мити Карамазова, уверена в его неизбежной смерти. Она всего лишь желает спасти Ивана, из чувства собственной гордости и от обиды, что не ей удалось «спасти» Митю, которого она и губит.

«…Ходит Иван по страницам романа немногословным, угрюмым, вглядывается в вас близорукими глазами своими сквозь очки, и по губам его то и дело змеится скептическая усмешка. Только с Алешей, любимым братом, вдруг разговорится, откроет душу, и снова глухо запахнется, и снова станет угрюмым наблюдателем.

Но взглянем на него пристальнее и повторим за Александром Блоком:

Простим угрюмство. Разве это

Сокрытый двигатель его?...

И в самом деле, «злой», разрушительный дух Ивана Федоровича - ведь это лишь искаженное выражение его бесконечной тяги к добру, а скептический рассказ о Великом Инквизиторе и о судьбах свободы в мире - не есть ли то величайшая «осанна» братству и свободе людей на земле?». Иван всей своей философией преследовал лишь самые благородные цели, его «бунт» и легенда о Великом инквизиторе являются следствием сопереживанию страдающему народу.

В эпилоге Иван совсем лишен голоса и, казалось бы, надежды на спасение нет. Но неужели Достоевский просто так оставит своего противоречивого, но, тем не менее, дорогого героя? Сомневаюсь.

Чтобы узнать о дальнейшей судьбе Ивана, Достоевский оставляет нам записки старца Зосимы: ведь именно в них описывается путь к очищению грешников и богоборцев.

К чему были описаны эти удивительные случаи из жизни старца Зосимы? Не это ли ключ к разгадке о дальнейшей судьбе Ивана Карамазова?

Старец Зосима, подобно Алеше, имел старшего брата - Маркела, так напоминающего нам нашего Ивана, особенно своими словами: «Все это бредни, и никакого Бога нет» (с. 350). Спустя некоторое время Маркел заболевает. Богоборчество в нем все еще проявляется, но с усилением болезни и приближением Пасхи он смиряется, а позже кардинально изменяется. Его обращение к окружающим всех удивляло: «Так и запомню его: сидит тихий, кроткий, улыбается, сам больной, а лик веселый, радостный. Изменился он весь душевно - такая дивная началась в нем вдруг перемена! Войдет к нему в комнату старая нянька: «Позволь, голубчик, я и у тебя лампаду зажгу пред образом». А он прежде не допускал, задувал даже. «Зажигай, милая, зажигай, изверг я был, что претил вам прежде. Ты Богу, лампадку зажигая, молишься, а я, на тебя радуясь, молюсь. Значит, одному Богу и молимся»» (с. 351). Умирает он в полном очищении.

Как и Маркел, Иван после своего богоборчества тяжело заболевает. Кажется, что Достоевский действительно проводит параллель между судьбой Маркела и Ивана?

Далее в записках старца Зосимы повествуется о таинственном госте, позднее который поведал Зосиме свою страшную тайну (так же, как Иван открывается Алеше): «Я… знаете ли вы… я… человека убил» (с. 371).

Таинственный гость возненавидел Зосиму за то, что открылся ему и теперь смотрит на него словно «на совесть свою». Нерешительность и боязнь доводят его до мысли об очередном убийстве: «- А помнишь ли, как я к тебе тогда в другой раз пришел, в полночь? Еще запомнить тебе велел? Знаешь ли, для чего я входил? Я ведь убить тебя приходил! <…> Возненавидел я тебя, будто ты всему причиной и всему виноват. Воротился я к тебе тогда, помню, что у тебя на столе лежит кинжал. Я сел и тебя сесть попросил, и целую минуту думал. Если б я убил тебя, то все равно бы погиб за это убийство, хотя бы и не объявил о прежнем преступлении. Но о сем я не думал вовсе и думать не хотел в ту минуту. Я только тебя ненавидел и отомстить тебе желал изо всех сил за все. Но Господь мой поборол диавола в моем сердце. Знай, однако, что никогда ты не был ближе от смерти» (с. 380). Так произошло признание человека о своем грехе всему народу, после которого он заболевает и умирает с чистой совестью.

Что значат эти случаи из жизни старца Зосимы? Как они могут быть связаны с Иваном?

Автор показывает, что Иван Карамазов близок к покаянию. Достоевский не бросил своего героя на произвол судьбы. Его дальнейшая судьба более чем понятна и открыта: это путь к полному очищению.

Но чтобы окончательно убедиться в дальнейшей судьбе Ивана, о которой в эпилоге ничего не сказано, необходимо вернуться к началу романа. Старец Зосима благословляет Алешу на жизнь в миру. Кланяется в ноги Дмитрию Федоровичу, узрев его тяжкий крест. Но на что благословляет Зосима Ивана Федоровича? На какой путь он его готовил?

« - Если не может решиться в положительную, то никогда не решится и в отрицательную, сами знаете это свойство вашего сердца; и в этом вся мука его. Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и горних искати, наше бо жительство на небесех есть». Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог пути ваши!

Старец поднял руку и хотел было с места перекрестить Ивана Федоровича. Но тот вдруг встал со стула, подошел к нему, принял его благословение и, поцеловав его руку, вернулся молча на свое место. Вид его был тверд и серьезен. Поступок этот, да и весь предыдущий, неожиданный от Ивана Федоровича, разговор со старцем как-то всех поразили своею загадочностью и даже какою-то торжественностью, так что все на минуту было примолкли…» (с. 90-91).

Не иначе как благословение на борьбу его сердца, которое мучается, но которое обязательно решится в положительную сторону.

Старец Зосима благословляет его именно на путь очищения, которое должно постигнуть его еще на земле. Он предвидел великую борьбу в нем и благословил на «решение в положительную сторону».

Старец Зосима, словно сам Достоевский, приводит братьев Карамазовых на верную тропу, указанную им самим через искушения и борьбу. Иван Карамазов обязательно пройдет свой путь очищения, которое позволит ему избавиться от всех тяжб душевных, так мучивших его высшее сердце. Сие и буди, буди.



Заключение

В результате проведенного анализа, мы можем сказать следующее: нами была рассмотрена связь Ивана Карамазова с героями других произведений, а также сходства и различия с другими героями романа «Братья Карамазовы», сравнение судеб героев с судьбой Ивана Карамазова. Достоевский в романе, изображая Ивана Карамазова, проводит параллели с жизнью совершенно посторонних персонажей, которые, казалось бы, никакого отношения к главным героям не имеют.

Исходя из приведенного выше анализа, сделаны следующие выводы:

1. Достоевский, создавая образ Ивана Карамазова, изучил огромное количество литературного материала. Иван Карамазов - это плод огромной исследовательской работы автора. Сходство Ивана, событий его жизни, можно обнаружить в «Фаусте» Гете, в «Гении фантазии» Эдгара По, а также в «Преступлении и наказании», «Бесах», «Сне смешного человека» Достоевского.

Образ Ивана Карамазова получился многогранным, неоднозначным, противоречивым, восхищавшим и ужасавшим одновременно. Достоевский сумел раскрыть этот образ и подать его читателям как нельзя лучше и полно.

Достоевский также вложил самого себя в образ Ивана Карамазова. Об этом свидетельствует исследовательская работа В. Лакшина, обнаружившего «описку» автора в речи Ивана Карамазова, связывающую с «Записками из Мертвого дома» Достоевского.

В публичной лекции С. Булгакова «Иван Карамазов как философский тип», автор показывает сходство Ивана Карамазова с Фаустом, тем самым доказывая использование Достоевским Фауста и Мефистофеля для создания Ивана Карамазова и его черта.

Исследования Р. Л. Бэлнепа показали, что эпизод болезни Ивана Карамазова и явление черта, заимствован из романа «Лихо» Д. В. Аверкиева.

Г. М. Фридлендр находит сходства в мистической сцене Ивана Карамазова в произведениях Э. А. По, пушкинской «Пиковой даме» и в «Бесах» и «Сне смешного человека» Достоевского.

2. Анализ, проведенный посредством изучения двойников и оппонентов Ивана Карамазова, способствовал глубокому раскрытию образа и разрешению философских вопросов.

Возможные двойники Ивана Карамазова изучены путем сопоставительного анализа с главным героем.

Смердяков, как главный двойник Ивана Карамазова, изображает философию Ивана в искаженном, карикатурном, даже уродливом виде. Смердяков - это та дьявольская и низменная часть, которая в некоторой степени характерна Ивану, от которой он и пострадал.

Двойничество Ивана Карамазова с Ферапонтом объясняется стремлением превзойти человека. Речь идет о сверхчеловеке. У обоих имеется цель стать сверхчеловеком. Оба пытаются достичь этого путем самоистязания. Но в отличие от Ивана, страдающего душой и сердцем, Ферапонт истязает только свое тело.

Оппонентами Ивана Карамазова являются Алеша Карамазов и старец Зосима.

Борьба между Алешей и Иваном происходит на почве веры и безверия. Но, по исследованию Н. О. Лосского, становится ясно, что борьба между Алешей и Иваном - это борьба двух сердец: смиренного и гордого.

Борьба между Иваном Карамазовым и старцем Зосимой основывается на вере и безверии. Свободный выбор Бога, без чудес и «хлеба» - вот главная идея старца Зосимы, доказывающего эту идею даже посмертно в противовес Великому инквизитору, стремящегося к порабощению и ослеплению людей.

3. Раскрытие образа черта происходит на исследовательском анализе. «Бесята» обнаруживаются почти во всех героях, но итоговое воплощение черта находится в Смердякове, а не в Иване Карамазовом, как это кажется изначально.

Глава завершается предположением о дальнейшей судьбе Ивана Федоровича. Изучая записки старца Зосимы с духовным исцелением богоборца и убийцы, сделан вывод о возможной параллели с судьбой Ивана Карамазова. Достоевский заметками старца Зосимы дает почву на домысливание читателями о дальнейшей послероманной судьбе Ивана Карамазова.

В итоговом романе Достоевского «Братья Карамазовы», поднятые автором философские вопросы были раскрыты с масштабной глубиной.

Достоевский, разрешая поставленные перед собой задачи, выводит заблудшую душу (т.е. Ивана Карамазова) через тернии к звездам. Путь к истине проложен тоннами сомнений, разрушительной мукой и страданиями, но именно так, по мнению Достоевского, возможно истинное воскрешение человека. Так Достоевский открывает читателям истину.



Список использованной литературы

1. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Том 14-15, 27 - Ленинград, 1972 - 1991.

2. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Библиотека всемирной литературы. М.: ЭКСМО, 2011.

3. Аверкиев Д. В. Лихо // Огонек. 1880. №5.

4. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского - М.: Сов. Россия, 1979.

5. Бердяев Н. Откровение о человеке в творчестве Достоевского - М., АСТ, 2006.

6. Бэлнеп Р. Л. Структура «Братьев Карамазовых» - СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1997.

7. Бэлнеп Р. Л. Генезис романа «Братья Карамазовы». Эстетические, идеологические и психологические аспекты создания текста - СПб.: Академический проект, 2003.

8. Буданова Н. Ф. Достоевский о Христе и истине // Достоевский. Материалы и исследования - Л.: Наука, 1992.

9. Ветловская В. Е. Поэтика «Братьев Карамазовых» - Л.: Наука, 1977.

10. Гете И. В. Фауст. Золотая классика - М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2012.

11. Голосовкер Я. Э. Достоевский и Кант. Монография - М.: Издательство Академии наук СССР, 1963.

12. Горький М. О «карамазовщине» // Достоевский Ф.М. в русской критике. Сборник статей. - М.: Гослитиздат, 1956.

13. Гус С. М. Идеи и образы Достоевского - М.: Худ. литература, 1971.

14. Джексон Р. Л. Проблема веры и добродетели в «Братьях Карамазовых» // Достоевский. Материалы и исследования - СПб.: Наука, 1992.

15. Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении своей дочери - СПб, 1992.

16. Кантор В. К. «Братья Карамазовы» Ф. Достоевского - М., Худ. лит-ра, 1983.

17. Кашина Н. В. Эстетика Достоевкого - М.: Худ. лит-ра, 1986.

18. Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского. Событийное. Социальное. Философское. - М., Изд-во МГУ, 1979.

19. Куплевацкая Л. Символика хронотопа и духовное движение героев в романе «Братья Карамазовы» // Достоевский: Материалы и исследования. -- СПб.: Наука, 1992. - Т. 10.

20. Лакшин В. Я. Пять великих имен - М., Современник, 1988.

21. Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание - Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953.

22. Мелетинский Е. М. Заметки о творчестве Достоевского - М.: РГГУ, 2001.

23. Ницше В. Ф. Так говорил Заратустра - М.: ЭКСМО. Харьков: ФОЛИО, 2007.

24. Селезнев Ю. В мире Достоевского. - М.: Сов. писатель, 1980.

25. Соловьев В. С. Три речи в память Достоевского // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. - М.: Книга, 1990.

26. Соловьев С. М. Изобразительные средства в творчестве Достоевского. Очерки - М, Сов. писатель, 1979.

27. Фридлендер Г. М. Достоевский. Материалы и исследования - Л.: Наука, 1985.

28. Чирков Н. М. О стиле Достоевского. Монография - М.: Наука, 1963.

29. Булгаков С. Н. Иван Карамазов (в романе Достоевского «Братья Карамазовы») как философский тип. Публичная лекция. http://www.vehi.net/bulgakov/karamaz.html

30. Пальмин П. О. Гений фантазии (пер. «The Angel of the Odd» Э. А. По). Источник: Будильник. 1878, № 2. http://ru.wikisource.org/wiki/Гений_фантазии_(По/Пальмин)

31. Кравцова Т. В. Старец Зосима - «идеальный христианин» Ф. М. Достоевского. http://www.mamif.org/stfilaret/kravcova.htm

Размещено на Allbest.ru

...