Танатологические мотивы в поэзии М. Цветаевой

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дипломная работа

Танатологические мотивы в поэзии М. Цветаевой

Содержание

Введение

1. Смерть как феномен литературоведческого осмысления

1.1 Способы интерпретации танатологического мотива в русской литературе

2. Мировоззренческие и литературные источники танатологических мотивов в поэтической системе М. Цветаевой

2.1 Специфика функционирования танатологических мотивов в творческой эволюции М. Цветаевой

2.2 Типология образных реализаций мотивов смерти в лирических сборниках поэта

Список литературы

Введение

В современном литературоведении наблюдается особое внимание исследователей на постижении уникальности человеческого бытия. В результате ключевыми оказались темы, сюжеты и мотивы, касающиеся духовной настроенности человека: "жизнь", "смерть", "любовь", "творчество", "культура", "красота", "власть" и др.

Данная работа посвящена одной из этих тем - теме смерти, постижением которой занимается наука "танатология" (в греч. мифологии Танатос олицетворяет смерть). Смерть - один из самых загадочных и таинственных феноменов, постоянно гипнотизировавших человеческую мысль. С одной стороны, смерть проста и естественна, а с другой - таинственна, загадочна и непостижима. Человек не может ее описать изнутри, как нечто пережитое и прочувствованное.

Актуальность проведенного исследования связана с обостренным вниманием современного литературоведения к экзистенциальным аспектам человеческого существования. Опыт решения данных научных проблем представлен теоретическими и историко-литературными трудами В. Жирмунского, В. Шкловского, Б. Томашевского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, О. Фрейденберг, М. Бахтина, Д. Лихачева, Г. Поспелова, Ю. Лотмана, Г. Гачева, В. Топорова, Е. Мелетинского, В. Хализева, О. Клинга, Л. Чернец, Н. Тамарченко, В. Тюпы, Ю. Борева, Л. Колобаевой, М. Голубкова и др. В итоге на стыке танатологии и литературоведения возникло исследование в особой междисциплинарной области - литературоведческой танатологии - посвященное изучению лирики М.И. Цветаевой с точки зрения мотивного анализа ее творчества.

Отношение к смерти в культуре всегда было различным. Проблема смерти как одного из основных направлений онтологической рефлексии разрабатывалась в философских трудах Сократа, Эпикура, А. Шопенгауэра, Ф. Ницше, 3. Фрейда, М. Хайдеггера, К. Ясперса, Н. Федорова, Н. Бердяева и др. Но еще в большей степени проработка этой темы принадлежит русским писателям и поэтам XIX века: В.А. Жуковский, А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. По-разному акцентируя образ смерти, каждый из них по-своему создавал философию смертной телесности: смерть-загадка, смертоносная любовь, фантасмагория загробного мира, взыскание бессмертия, страх смерти. Поэты, обладающие необыкновенной интуицией, предвидели свою смерть, предчувствовали ее. В русской поэзии известен скорбный опыт Пушкина и Лермонтова, предсказавших собственную гибель на дуэли.

Эти мифологемы вошли в литературу ХХ века, но претерпели существенные изменения, показав человека, не желающего жить и изверившегося в жизненных ценностях.

Образ Танатоса активно вошел в искусство авангарда, разрушив традиции жизнеподобия: импрессионизм размыл облик внешнего мира, символизм заменил его мифологической конструкцией, футуризм призвал разрушить "старый мир". Ситуация человека, стоящего перед угрожающим ему извне миром, усложнилась разгромом традиционных гуманистических ценностей. лирический цветаева поэтический

Онтология смерти, запечатленная в творчестве представителей Серебряного века, продолжила традиции декадентски-богемного любования Танатосом поэтов "безвременья" (К. Случевский, М. Лохвицкая, К. Фофанов, С. Надсон и др.).

Проблемы танатологии получат дальнейшее осмысление в абсурдных картинах мира обериутов, в произведениях Л.Н. Андреева, А.П. Платонова, М.А. Булгакова, в антропологических сочинениях М. Бахтина. Особую ценность для литературоведческой науки представляет анализ Бахтиным образов смерти у Достоевского и Толстого.

Особое отношение к смерти было у Марины Ивановны Цветаевой, которая теме ухода, конца земного существования посвятила значительную часть всего написанного. Исследователь творчества Цветаевой Е.Б. Коркина свидетельствует: "Марина Цветаева - поэт-концентрик, поэт одной темы, а именно - темы небытия, вокруг которой годами кружит ее поэтическая мысль" [Коркина: 1992, 117].

Впервые тема смерти начинает звучать в юных стихотворениях поэта (1907 - 1910 гг.), что объясняется потерей самого дорого для нее человека - матери, Марии Александровны Мейн. Но мысли о смерти не оставляли Цветаеву на протяжении всего ее творческого пути.

Исследователи творчества М. Цветаевой (Л.В. Зубова, И.В. Кудрова, М.И. Белкина, М.Л. Гаспаров и др.) отмечают ярко выраженное трагическое мироощущение поэта, связанное с биографическими истоками ее судьбы.

Целью работы является теоретическое осмысление проблем семантики, репрезентации и функционирования танатологических мотивов в поэзии М.И. Цветаевой в аспекте взаимосвязи с мировоззренческими и художественными особенностями ее творчества.

Достижение цели исследования предполагает решение следующих задач.

1. Рассмотреть основные этапы развития литературоведческой танатологии, уточнить характер и специфику научных подходов.

2. Определить способы интерпретации танатологических мотивов в русской литературе, их генезис и влияние на литературно-философский контекст эпохи ХХ века.

3. Раскрыть в опыте интерпретации поэтических текстов М. Цветаевой художественный и языковой потенциал мотива смерти.

4. Обобщить систему танатологических мотивов и выявить типологию их образных реализаций, отражающих специфику художественного сознания М. Цветаевой.

Объектом данного исследования являются лирические произведения М. Цветаевой, репрезентирующие идею смерти.

Предмет исследования определяется спецификой организации и функционирования мотива смерти в поэзии М. Цветаевой.

Предмет и задачи определили выбор методов исследования, среди которых уместно выделить доминирующий - метод концептуального анализа художественного текста - и дополнительные методы:

· метод интерпретации художественного текста;

· элементы метода компонентного анализа;

· метод контекстуального анализа;

· метод описательного анализа, предполагающий приемы наблюдения, сопоставления и обобщения материала.

Новизна работы определяется методологией семантического анализа танатологических мотивов в лирике М.И. Цветаевой, разработанной в исследованиях В.Н. Топорова, А. Ханзен-Леве, Р.Л. Красильникова. Лирические произведения Цветаевой представляют ценность не только для анализа индивидуального процесса познания мира и отражения полученной информации в тексте. М. Цветаева внесла достойный вклад в развитие "концептосферы национального языка". Определяющая многое в поэтическом сознании и творчестве М. Цветаевой проблема жизни и смерти была рассмотрена с разных сторон: в философском ключе (Е.Л. Лаврова, 1994; В. Лосская, 1994 и др.), в литературоведческом (C. B. Бабушкина, 1998; Т. Венцлова, 1996; Л.Г. Федосеева, 1992; Ю. Фрейдин, 1994 и т.д.) и культурологическом аспектах (И.О. Осипова, 1995). Тем не менее, ассоциативный потенциал концептообразования "смерть" в поэзии Цветаевой исчерпывающего описания до сих пор не получил.

Теоретическая значимость определяется тем, что обоснованный в работе подход к изучению художественного текста позволяет систематизировать разнородные знания и представления поэта о смерти.

Практическая значимость дипломной работы обусловлена возможностью применения результатов исследования в практике школьного преподавания.

1. Смерть как феномен литературоведческого осмысления

Современная наука о смерти - танатология - междисциплинарная и охватывает многие области знания, в том числе и гуманитарные дисциплины, которые, в первую очередь, занимаются проблемами иррационального постижения мира. Рассмотрение жизненно важных вопросов всегда влечет за собой размышления о смерти, а столкновение с действительностью приводит к осознанию бренности человеческого существования.

Танатология (от др.-греч. учение о смерти) - раздел теоретической и практической медицины, изучающий состояние организма в конечной стадии патологического процесса, динамику и механизмы умирания, непосредственные причины смерти, клинические, биохимические и морфологические проявления постепенного прекращения жизнедеятельности организма

В конце XIX - первой половине ХХ вв. появляются научные танатологические исследования гуманитарного характера. В 1899 г. увидел свет труд Ю. Кулаковского "Смерть и бессмертие в представлениях древних греков" (1899), посвященный проблемам античной ментальности. В 1920 г. выходит книга немецкого историка-религиоведа К. Клемена "Жизнь мертвых в религиях человечества", где он исследует формы, топосы ("места") и смыслы ("содержание") загробной жизни. В 1938 г. Ф. Хуземан в монографии "Об образе и смысле смерти", рассматривая вопросы психологии смерти, обращает внимание на ее восприятие у древних египтян, персов, шумерийцев, греков, европейцев Нового времени и т. д. [Мечников: 1987, 90].

Проблема человека, его жизни и смерти на протяжении многих столетий приковывала к себе внимание мыслителей, пытавшихся постигнуть тайну человеческого бытия. Проблема смысла жизни стала, по словам Генриха Гейне, "проклятым" вопросом философии и истории. Трагизм человеческого существования заключается в том, что человек как бы "заброшен" в предметно-физический мир. Большинство людей чувствует свой разрыв с миром природы, социума, космоса, и это переживается ими как ощущение одиночества. Осознание человеком причин своего одиночества не всегда избавляет от него, но ведет к самопознанию. Это было сформулировано еще в античности, но и по сей день главной тайной человека является он сам.

Столкновение жизни и смерти - это источник творчества человека. В искусстве ситуация смерти реализуется в одной из наиболее развитых форм эстетического выражения - в трагедии. М. Волошин писал: "Источник всякого творчества лежит в смертельном напряжении, в изломе, в надрыве души, в искажении нормально-логического течения жизни"

Известно определение Ф. Энгельса: "Жизнь есть способ существования белковых тел, и этот способ существования состоит по своему существу в постоянном самообновлении химических составных частей этих тел"

Данный аспект наиболее разработан в восточной философии и мистических учениях, исходящих из принципиальной невозможности только разумом понять смысл этого вселенского кругооборота. Осознание единства жизни человека и человечества со всем живым на планете, с ее биосферой, равно как и потенциально возможными формами жизни во Вселенной имеет огромное мировоззренческое значение. Это идея святости жизни, права на жизнь для любого живого существа уже в силу самого факта рождения принадлежит к числу вечных идеалов человечества.

Второе измерение проблемы жизни, смерти и бессмертия связано с уяснением специфики человеческой жизни и ее отличия от жизни всего живого. Очевидно, что специфика жизни, смерти и бессмертия человека прямо связаны с разумом и его проявлениями, с успехами и достижениями человека в течение жизни, с оценкой современников и потомков. В этом смысле жизнь и смерть не охватывается категориями рационального познания, не укладывается в рамки жесткой детерминистической модели мира и человека.

Начало рефлексии по поводу проблемы смерти было положено в философии: идеи Сократа, Эпикура, Иоанна Дамаскина, Августина Блаженного, М. Монтеня, М. Лютера, Г. Гегеля, С. Кьеркегора, А. Шопенгауэра, Ф. Энгельса, Ф. Ницше, М. Хайдеггера и др. подготовили возникновение научного интереса к танатологическим вопросам.

Первые сциентистские исследования в данной сфере датируются второй половиной XIX - началом XX вв., временем активно

дифференциации наук. Оксфордский словарь отмечает использование понятия танатологии или его производных словоформ в медицинских и естественнонаучных книгах 1842, 1861, 1881, 1901 гг.

Одним из основателей научной танатологии считается российский ученый И. Мечников. В работе "Этюды оптимизма" (1907) он, ссылаясь на Л. Толстого, возмущающегося "против ученых, которые изучают разные бесполезные, по его мнению, вопросы (как, например, мир насекомых, строение тканей и клеток) и не в состоянии выяснить ни судеб человеческих, ни того, что такое смерть!", дает "общий очерк современного положения вопроса о естественной смерти", стремясь "облегчить" ее изучение.

В дальнейшем идеи И. Мечникова были развиты его коллегами и учениками, один из которых, Г. Шор, по всей видимости, впервые поместил термин "танатология" в заглавие своей книги. В работе "О смерти человека (введение в танатологию)" (1925) он создает типологию смерти ("случайная и насильственная", "скоропостижная", "обычная"), образует новые слова - терминологический аппарат появившейся дисциплины ("танатолог", "танатологическое мышление", "танатологические задачи", "танатогенез"). Г. Шор так обосновывает использование новообразований: "...Эти термины придают определенный смысл излагаемому, подчеркивая, что данный вопрос имеет то или другое отношение к танатологии в целом и к тому углу зрения, который ею должен проводиться" .

В этот же период наблюдается возникновение научного интереса к проблеме смерти в психологии, конкретнее - в психоанализе. В начале 1910-х гг. в работах В. Штекеля и С. Шпильрейн появляются термины "инстинкт смерти" и "Танатос". Но решающее значение в обосновании и распространении этих понятий сыграли работы 3. Фрейда, в первую очередь "По ту сторону принципа наслаждения" (1920) и "Продолжение лекций по введению в психоанализ" (1933). В психоанализе инстинкт смерти (Танатос) наряду с инстинктом жизни (Эросом) - это одно из базовых бессознательных влечений человека, побуждающее его к агрессии или самоубийству.

В конце XIX - первой половине XX вв. появляются и первые специальные научные танатологические исследования гуманитарного характера. В 1899 г. увидел свет труд Ю. Кулаковского "Смерть и бессмертие в представлениях древних греков" (1899), посвященный проблемам античной ментальности. В 1920 г. выходит книга немецкого историка-религиоведа К. Клемена "Жизнь мертвых в религиях человечества", где он исследует формы, топосы ("места") и смыслы ("содержание") загробной жизни. В 1938 г. Ф. Хуземан в монографии "Об образе и смысле смерти", рассматривая вопросы психологии смерти,

обращает внимание на ее восприятие у древних египтян, персов, шумерийцев, греков, европейцев Нового времени и т. д.

Таким образом, первый этап эволюции танатологии как научной дисциплины знаменовался ее утверждением в медицине, интересом к ее проблематике в психоанализе и экзистенциализме, зарождением внимания к ней в гуманитарных дисциплинах. Эти процессы были обусловлены дифференциацией и институционализацией научного знания, реакцией на Первую мировую войну, столкновением рационалистской и иррационалистекой гносеологии.

Определяющими для развития танатологии во второй половине XX в. стали последствия Второй мировой войны. Многие танатологи в сфере психологии и медицины принимали непосредственное участие в реабилитации участников боевых действий. Особенно эта служба была развита в США, где после войны началось планомерное развитие танатологии.

Главной задачей в медико-клинической сфере стало максимальное облегчение предсмертных страданий больного и в душевном, и в физиологическом плане с помощью технических, фармацевтических средств и психологических методик. Вместе с тем началось очередное этико-философское переосмысление самого феномена смерти, обусловленное спорами о проблемах эвтаназии, положении умирающего в современном обществе и т. д.

Результатом развития танатологических исследований в 1950-1960-е годы стало возникновение целого научного сообщества, объединившего людей самых разных профессий: врачей, психиатров, психологов, философов и др. В 1959 г. прошел симпозиум "Понятие смерти и его связь с поведением человека", и тогда же был издан первый междисциплинарный труд - "Значение смерти" (под редакцией Г. Фейфеля). С тех пор в зарубежной науке, прежде всего в США, существует устойчивый междисциплинарный интерес к теме смерти. Этому способствовало создание в 1968 г. в Нью-Йорке Фонда танатологии, который занимается поддержкой исследований в данной сфере, в том числе через публикацию статей танатологов в специализированных периодических изданиях. В 1976 г. группа заинтересованных преподавателей и медиков организовала Форум образования и консультирования по вопросам смерти, который через несколько лет стал Ассоциацией образования и консультирования по вопросам смерти, или Танатологической ассоциацией (www.adec.org). Эта организация проводит ежегодные конференции, также междисциплинарного характера.

Все вышеизложенные факты позволяют говорить об институционализации танатологии как научной дисциплины в 1960-х--1970-х гг. Возникают специальные танатологические организации, объединяющие ученых различного профиля, проводятся конференции и образовательные курсы, издаются журналы и труды систематизирующего характера. Особенность танатологии в США, конечно же, в первую очередь

определялась и определяется конкретной практической задачей помощи умирающему. Вместе с тем многими исследователями осознавалась значимость гуманитарного теоретического знания, нацеленного на понимание сущности смерти, использование тех или иных концепций отношения к ней, восходящих к определенным социальным и культурным практикам: историческим, субкультурным, этническим, религиозным, философским, художественным и др.

В Европе после Второй мировой войны интерес к изучению смерти также сильно вырос, но в отличие от США институционализации танатологии и организованной консолидации танатологов не произошло - это научное направление развивалось на уровне отдельных проектов и форумов, по инициативе конкретных исследователей. Хосписное движение ориентировалось на американскую модель и пользовалось заокеанскими концепциями и настольными книгами. В то же время в европейской танатологии изначально активно разрабатывался гуманитарный аспект, представленный книгами В. Янкелевича ("Смерть", 1966), Ж. Бодрийяра ("Символический обмен и смерть", 1976), Ф. Арьеса ("Человек перед лицом смерти", 1977) и др.

Конец XX - начало XXI вв. за рубежом - время многочисленных частных танатологических исследований. Ученые углубляются в анализ танатологических аспектов произведений литературы и изобразительного искусства, конкретных философских систем. Из большого количества работ в сфере гуманитарной танатологии можно выделить общетеоретические монографии "Метафоры смерти: к логике пограничного опыта" (1987) немецкого философа Т. Махо (1987) и "Эстетика смерти" (1989) швейцарского исследователя К. Харт Ниббрига, посвященные проблемам репрезентации смерти.

Развитие отечественной танатологии было прервано в 1920-е гг. в связи с распространением советской оптимистической идеологии. Танатологические исследования здесь возобновились только во второй половине XX в., первоначально лишь в сфере медицины, а затем и философии. Первооткрывателем данной темы для советского читателя стал академик И. Фролов, посвятивший несколько своих работ проблемам жизни, смерти и бессмертия и писавший о необходимости междисциплинарного, диалектического подхода к феномену смерти: "Чрезвычайно плодотворно, мне кажется, вообще подойти к проблеме смерти не просто "с точки зрения естествознания", дополненной эмоциональными переживаниями, или с чисто нравственно-философских позиций, пытаясь "снять" эти переживания, а в единстве того и другого, причем с учетом не только личностных переживаний и размышлений по поводу твоей смерти как явления, относящегося именно к тебе самому, но и того, как оно отражается в другом, для которого твоя смерть является чистой рефлексией сознания и эмоций" .

(Фролов, И.Т. Перспективы человека: опыт комплексной постановки проблемы, дискуссии, обобщения. М.: Изд-во ЛКИ, 2008. С. 280.)

Рубеж XX-XXI вв. - период повышенного внимания к танатологии в России, очевидно обусловленный долгим табуированием этой проблематики. Организуется Ассоциация танатологов Санкт-Петербурга (сейчас - Санкт-Петербургское общество танатологических исследований), которая занимается изданием альманаха "Фигуры Танатоса" (1991, 1992, 1993, 1995, 1998, 2006). Переводятся труды зарубежных авторов, публикуются оригинальные работы.

Первые книги по танатологии отличались научно-популярным характером. В работах П. Гуревича, А. Лаврина, С. Рязанцева, В. Голубчика, Н. Тверской и др. осмысляется опыт зарубежных исследований, клинический, образовательный, философский, психологический, психоаналитический, историко-антропологический и пр.

Одной из сфер, где российские исследователи сразу нашли свою нишу, стала русская философская танатология. Большой вклад в осмысление не только этого вопроса, но и сущности танатологии как науки внесла статья К. Исупова "Русская философская танатология" (1994), где исследователь переводит российскую танатологию в другую плоскость, требуя от нее четкого определения объекта и методов изучения, т. е. классических признаков институционализации дисциплины.

Одним из основателей российской гуманитарной танатологии по праву считается А. Демичев, призывавший к созданию "особой, гуманитарно проработанной парадигмальной сетки: философия смерти - культурология

смерти - культура смерти и умирания", которая должна изменить отношение к проблеме смерти в научном и обыденном контексте. Его докторская диссертация "Философские и культурологические основания современной танатологии" (1997) была одной из первых отечественных академических гуманитарных работ, где использовалось слово "танатология". К настоящему времени в России написано несколько десятков диссертаций, посвященных проблеме смерти, в том числе литературоведческих; среди них выделяются исследования Д. Матяша "Танатология: социокультурный контекст" (1997) и Т. Мордовцевой "Трансформация феномена культа в контексте отечественной танатологии" (2004), уделяющие особое внимание организации танатологического дискурса.

Указанные работы свидетельствуют не только о включении слова "танатология" в научный обиход, но и о том, что российские исследователи активно проявляют себя в деле систематизации танатологического знания, в проблематизации его предметно-объектной сферы, в определении задач дисциплины. Об этом говорит и появление специальных статей в справочной литературе гуманитарного профиля, например в "Философском энциклопедическом словаре" (1997), энциклопедии "Культурология. XX век" (1998) и "Проективном философском словаре" (2003).

(Демичев, А.В. Дискурсы смерти. Введение в философскую танатологию. СПб: ИНАПРЕСС, 1997. С. 127.)

Таким образом, современная гуманитарная танатология предстает вполне устоявшейся междисциплинарной областью научных исследований, решающей большое количество задач, связанных с осмыслением сущности смерти, ее причин и механизмов, изучением исторических и современных стратегий ее понимания. Уровень развития данной дисциплины в США, Европе и России отличается в силу накопленного исследовательского и практического опыта и, вероятно, вследствие национальной специфики, той или иной картины мира.

Для танатологии как ни для какой другой научной дисциплины актуальна проблема объектно-предметной сферы. Естествоиспытателям достаточно договориться, при каких обстоятельствах (показателях) можно констатировать факт смерти. Гуманитарная танатология в большем замешательстве: она не может просто констатировать факт смерти через объяснение физических или биологических обстоятельств; ей присуща стратегия понимания, а следовательно, рефлексия и сопереживание. И тогда смерть предстает тайной, недоступной для человеческого познания. Следовательно, в данном исследовании мы будем иметь дело не с самой смертью, а с ее феноменом, представлением о ней, зачастую выражаемым гуманитарными дисциплинами опосредованно, через абстрагированные понятия.

В поисках объекта гуманитарной танатологии в истории науки мы сталкиваемся с понятием инстинкта смерти - Танатоса - в психоанализе (В. Штекель, С. Шпильрейн, 3. Фрейд), а также с танатологией в другом смысле - как философским опытом описания феномена смерти (К. Исупов). В итоге танатология, подобно психологии или морфологии, оказывается и объектом изучения, и наукой об этом объекте. Гуманитарная же танатология предстает научной дисциплиной об общекультурном опыте осмысления феномена смерти (культурной танатологии).

В танатологии, в том числе гуманитарной, в течение XX в. наметилась определенная структура. Кроме собственно танатологии, с данной проблематикой связаны суицидология, изучающая феномен самоубийства (Э. Дюркгейм, М. Фарбер, Э. Шнейдман, Н. Бердяев, И. Паперно), теория агрессивности (К. Лоренц, Э. Фромм, А. Назаретян), тафология, посвященная погребальной культуре (В. Багдасарян, А. Гришков), иммортология, исследующая представления о бессмертии (Н. Федоров, И. Вишев, О. Пугачев) и др. Из основных задач гуманитарной танатологии следует указать изучение сущности феномена смерти и его видов, способов их репрезентации и представлений о них в различных человеческих культурах, исторических эпохах, философских и художественных системах; классификацию форм и смыслов (моделей) умирания, способов защиты от страха смерти, которые могут использоваться в том числе в образовательных целях и для помощи умирающим; исследование опыта умирания и наблюдения за умиранием, физиологических и ментальных (религиозных, философских, социальных) механизмов и причин умирания и т. д.

В античном обществе отношение к суициду менялось от терпимого и, в отдельных случаях, даже поощрительного в ранних греческих государствах к законодательно закрепленному запрету в поздней римской империи. Философские воззрения древних на суицид будут рассмотрены в одной из следующих глав, пока же речь пойдет о том, как расценивали самоубийство общество и власть.

Если ничего не чувствовать, то это все

равно, что сон, когда спишь так, что

даже ничего не видишь во сне; тогда

смерть - удивительное приобретение…

С другой стороны, если смерть есть как

бы переселение отсюда в другое место

и верно предание, что там сходятся все

умершие, то есть ли что_нибудь лучше

этого, судьи?

Платон. "Апология Сократа"

Государственные мужи Древней Греции признавали за гражданами право на уход из жизни лишь в некоторых случаях. Часто разрешение на самоубийство давалось осужденным преступникам (вспомним историю Сократа). Самоубийство, совершенное без санкции властей, строго осуждалось и каралось посмертным поношением: в Афинах и Фивах у трупа отсекали руку и хоронили ее отдельно. Известна история спартанца Аристодема, искавшего и нашедшего гибель в Платейской битве. В отличие от летчиков_камикадзе и Александра Матросова, он удостоился не почестей за героизм, а хулы и осуждения.

Вместе с тем в той же Спарте чтили память самоубийцы Ликурга, которого следовало бы поставить в пример политикам последующих веков. Прославленный законодатель отправился к дельфийскому оракулу, взяв с сограждан клятву жить по введенным им законам, пока он не вернется. Когда оракул одобрил нововведения реформатора, Ликург уморил себя голодом, чтобы связанные словом спартанцы продолжали жить по его правде и дальше.

В Афинах и ряде других городов имелся особый запас яда для тех, кто желал уйти из жизни и мог обосновать свое намерение перед ареопагом. Читаем у Либания: "Пусть тот, кто не хочет больше жить, изложит свои основания ареопагу и, получивши разрешение, покидает жизнь. Если жизнь тебе претит - умирай; если ты обижен судьбой - пей цикуту. Если сломлен горем - оставляй жизнь. Пусть несчастный расскажет про свои горести, пусть власти дадут ему лекарство, и его беде наступит конец".

Итак, государство уже вторглось в область сокровенной и окончательной свободы, но пока еще ведет себя деликатно и снисходительно - разумеется, лишь по отношению к полноправным гражданам, поскольку рабам свободы не полагалось вовсе.

В Риме, особенно после создания империи, строгость закона по отношению к mors voluntaria ("добровольная смерть" и звучит_то куда симпатичнее, чем "суицид") усугубилась. В кодексе императора Адриана (II век) легионеру за попытку самоубийства полагается смертная казнь: "Если солдат попытается умертвить себя, но не сумеет, то будет лишен головы". А дальше следует характерная оговорка: "…в том случае, если только причиной тому не были невыносимое горе, болезнь, скорбь или иная подобная причина". Далее названы и иные смягчающие вину мотивы: "усталость от жизни, безумие или стыд". Даже с учетом capite plectatur для самоубийц, не подпадающих под вышеуказанные категории (а они, согласитесь, допускают самую либеральную интерпретацию), то получается, что во времена Адриана преторское право относилось к несчастным самоубийцам куда гуманнее, чем европейское законодательство XIX столетия - во всяком случае, признавало наличие обстоятельств, оправдывающих суицид. В "Дигестах" Юстиниана, классическом своде римского права (VI век), осуждается только самоубийство "без причины", ибо "тот, кто не жалеет себя, не пожалеет и других". "Не следует также предавать погребению тех, кто повесился или иным образом наложил на себя руки не вследствие невыносимости жизни, а по своей злой воле", - гласит закон. "Невыносимость жизни" - это еще либеральнее, чем трактовка Адриана. Правда, поблажки для солдат в кодексе Юстиниана отменяются - по тяжести преступления попытка самоубийства приравнивается к дезертирству

Но, как и в Греции, относительная свобода распоряжаться если не собственной жизнью, то собственной смертью предоставлялась только свободным жителям империи. Самоубийство раба влекло за собой показательные акции устрашения. Чтобы при продаже живого товара покупателю не подсовывали рабов со скрытым браком - склонностью к депрессии, - существовал специальный закон, предусматривавший нечто вроде "гарантийного срока": если купленный раб кончал с собой в течение 6 месяцев после заключения сделки, продавец был обязан вернуть покупателю полученные деньги.

Государство могло себе позволить двойной стандарт по отношению к суициду до тех пор, пока рабы считались недочеловеками, однако после того, как христианство приобрело статус официальной религии, возникла насущная потребность в унификации. Положение усугублялось тем, что в позднеримской империи самоубийства рабов необычайно распространились и стали приобретать черты эпидемии. Трудно запугать человека, решившего покончить счеты с жизнью, посмертным глумлением над его бренными останками или мучительной казнью - это лишь понуждает самоубийцу выбирать более надежный способ самоумерщвления. Понадобились меры более эффективные и кардинальные. Их предоставила в распоряжение государства христианская церковь.

Если светская власть лишала человека свободы лишь в его физической ипостаси и только на период его земной жизни, то власть церковная давала возможность стреножить и душу, ибо юрисдикция религии простиралась и в жизнь загробную.

Наступила эпоха, когда человек был неволен распоряжаться ни своим телом, ни своей душой. И продолжалось это больше тысячи лет.

Неприятный факт: христианство повело страстную, непримиримую борьбу с самоубийцами, продолжающуюся и поныне, не столько из высших соображений, сколько из меркантилизма, выполняя заказ земных властей. Все имеет свою цену, в том числе и возможность спасти миллионы душ, которую христианство получило с обретением статуса государственной религии.

Не секрет, что в первые века своего существования гонимая религия относилась к мученичеству, то есть альтруистическому самоубийству во имя веры, с благоговением. Христианство не смогло бы добиться такого авторитета без страстотерпцев, добровольно шедших на крест или на арену цирка, в пасть голодным хищникам. Однако государству и государственной религии мученики ни к чему - никогда не знаешь, чего от них ожидать, и примерно с V века отношение церкви к добровольной смерти во имя веры начинает меняться.

Утвердив принцип "кесарю кесарево", церковь расширила трактовку принципа "Богу Богово": бессмертная душа принадлежит Всевышнему, и только Он волен ей распоряжаться.

Искоренение беса самоубийства проводилось с трудно вообразимой для наших времен обстоятельной неторопливостью, растянувшись на столетия. Первая атака была предпринята еще на закате Западной империи, на Арльском соборе 452 года, где суицид впервые был объявлен преступлением, а те, кто его совершают, - "объятыми диавольским безумством" (diabolico persecutus furore). В 533 году Орлеанский собор, следуя пожеланию судебных властей, отказал в христианском погребении самоубийцам из числа осужденных преступников, ибо, совершив самосуд, они обманывают закон, уходят от положенного наказания. Следующий шаг был предпринят на Бражском соборе 563 года, введшем карательные санкции против всех самоубийц: им отказали в церковном отпевании и погребении. Толедский собор 693 года отлучил от церкви не только самоубийц, но и тех, кто, попытавшись покончить с собой, остался жив.

Христианская церковь относилась к самоубийству гораздо непримиримее, чем к убийству. Эта явная несправедливость аргументировалась тем, что убийца еще может раскаяться в своем злодеянии, а самоубийца такой возможности лишен. На самом же деле снисходительность к первому из смертных грехов объяснялась все теми же государственными интересами: и светской, и церковной власти было не обойтись без собственных убийц, состоявших у них на службе.

Каждая из ужесточающих мер, вводимых церковью против самоубийц, немедленно сопровождалась еще более строгими актами светской власти.

В "Канонах" английского короля Эдуарда (XI век) самоубийцы приравниваются к ворам и разбойникам. Почти тысячу лет, до 1823 года, в Британии существовал варварский обычай хоронить самоубийц на перекрестке дорог, предварительно протащив труп по улицам и проткнув ему сердце осиновым колом. На лицо "преступнику" клали тяжелый камень.

В средневековом Цюрихе утопившихся зарывали в песок возле воды; зарезавшихся выставляли на поругание, вонзив в деревянный чурбан орудие самоубийства. В Меце тело грешника засовывали в бочку и пускали по Мозелю - подальше от оскверненного родного города. В Дании самоубийцу запрещалось выносить из дома через дверь - только через окно, тело же не предавали земле, а бросали в огонь, символ адского пламени, куда уже отправилась душа грешника. В Бордо труп вешали за ноги. В Аббевиле тащили на рогоже по улицам. В Лилле мужчин, воздев на вилы, вешали, а женщин сжигали. Сумасшествие вины не смягчало - ведь всякий знал, что в душе безумцев поселяется дьявол.

Рьяность властей имела кроме религиозной и финансовую подоплеку: еще в законах Людовика Святого (XIII век) самоубийцу предписывалось не только подвергать посмертному суду, но и лишать имущества, переходящего к барону. С централизацией власти наследователем самоубийц стала корона. Если преступник был дворянином, его герб ломали, замки разрушали, леса вырубали, а все прочее достояние доставалось казне. Уголовное уложение Людовика XIV наряду с освященными традицией эмоциональными карами (зачитать над самоубийцей приговор, проволочь труп на рогоже лицом к земле, а затем вздернуть на виселицу или отправить на живодерню) предусматривает и обязательную конфискацию имущества в обход прямых наследников.

При таких строгостях самоубийства происходили редко и вызывали у средневековых европейцев мистический ужас. Самоубийцы наряду с еретиками и закоренелыми преступниками считались источником кадров для вампиров, привидений и прочей ночной нечисти (отсюда и кол в сердце - как мера предосторожности).

Труп самоубийцы был ценным сырьем. Во_первых, его могли безбоязненно кромсать в анатомических театрах врачи, испытывавшие постоянный дефицит в мертвецах и подчас вынужденные с риском для жизни воровать добропорядочных покойников из освященной земли. А во_вторых, во всей Европе вплоть до просвещенного XVIII столетия огромным спросом пользовалось чудодейственное вещество мумми - товар куда более редкий и дорогой, чем какой_нибудь вульгарный кусочек веревки с виселицы. Это лекарство изготавливалось из трупов самоубийц. Считалось, что оно обладает волшебной способностью укреплять жизненную силу. Первоначально экстракт извлекался из мумифицированных трупов, в которых высоко содержание смол (по_арабски мумия - "битум"). С веками туманные представления о набальзамированных египтянах слились с суеверным страхом перед самоубийцами, и последние заменили аптекарям мумий, которым в Европе взяться было неоткуда. Кстати говоря, недавняя популярность в Советском Союзе волшебного лекарства мумиё - дальний отголосок средневекового увлечения чудесным мумми.

Однако с приходом Ренессанса и зарождением концепции гуманизма варварство стало уходить в прошлое. Нравы смягчались, нетерпимость постепенно выходила из моды, а жестокость и суеверие из похвальных качеств перешли в разряд постыдных. Европа вступала в новые времена.

Я много думал о смерти и нахожу,

что это - наименьшее из зол.

Фрэнсис Бэкон

Впервые о естественных правах человека - на жизнь, на справедливый суд, на собственность - заговорили в Англии и поначалу только применительно к баронам ("Великая хартия вольностей", XIII век). К началу Нового времени идея о том, что у государя есть не только права, но и обязанности, а у подданных не только обязанности, но и права, распространилась по всей северной Европе. Этот поистине революционный переворот в умах, вознесший индивида и тем самым неминуемо приспустивший с недосягаемой высоты и кесаря, и Бога, свершился благодаря героям этой книги - мыслителям и сочинителям: Томасу Мору, Эразму Роттердамскому, Мартину Лютеру, Шекспиру, Спинозе, Декарту, Гоббсу, Сервантесу, которые каждый на свой лад учили человека тому, что он достоин уважения.

Это не замедлило сказаться на отношении общества к суициду. Первым защитником самоубийц был Монтень, оправдывавший "благородное самоубийство" и восхищавшийся доблестными женщинами античности, жертвовавшими жизнью во имя долга или любви. В следующем столетии пространную и эмоциональную апологию суицида написал Джон Донн, однако опубликовать свой "Биатанатос" позволил лишь посмертно - очевидно, боялся потерять хорошее место диакона в лондонском соборе Святого Павла. Дэвид Юм, вознамерившийся "вернуть человеку его утраченную свободу", издал свой труд "О самоубийстве" (1777) через двадцать лет после того, как этот трактат был написан. Почти сразу же книга попала в список запрещенных изданий, но в конце XVIII века это было уже явным анахронизмом - эпоха безоговорочного осуждения суицида подходила к концу.

Первые симптомы послабления проявлялись и раньше. Чрезмерная суровость светского и церковного закона была трудноприменима на практике - и по эмоциональным, и по материальным соображениям. Люди все равно убивали себя, невзирая на земные и небесные кары. Оставались друзья, которые не желали отдавать останки самоубийцы на поругание, оставались родственники, которым нельзя было выжить без средств к существованию. Поэтому чаще всего факт самоубийства скрывался; покойника благополучно отпевали, хоронили на кладбище, а власти смотрели на это сквозь пальцы. В тех же случаях, когда утаить причину смерти было невозможно, самоубийцу объявляли безумным или "временно помутившимся в рассудке" - в большинстве стран это освобождало от церковного и уголовного наказания. Так, например, произошло в 1822 году, когда видный британский политик виконт Каслри, он же маркиз Лондондерри, перерезал себе горло бритвой. Причиной был нервный срыв, вызванный бракоразводным скандалом в королевском семействе и упорно ходившими слухами о гомосексуальных увлечениях виконта_маркиза. Не протыкать же было спикера палаты общин и министра иностранных дел осиновым колом? Суд поступил мудро: признал самоубийцу временно обезумевшим и санкционировал почетные похороны.

Восемнадцатое столетие завершилось тем, что признало за человеком право на жизнь. Это поставило перед юристами сложную задачу: является ли это право одновременно и обязанностью? Ни в одной из конституций и деклараций прав человека этого не утверждалось. Если у человека есть юридическое право жить, стало быть, он может и не пользоваться этим правом, то есть прекратить свое существование. Понадобились долгие десятилетия, чтобы уголовное законодательство различных стран было приведено в соответствие с их Основным законом.

Французская революция, пролившая реки крови, но показавшая всему миру, как надо расправляться с предрассудками и анахронизмами, первой вычеркнула самоубийство из списка уголовных преступлений. Последней же из европейских стран на это решилась Великобритания, сохранявшая в кодексе антисуицидную статью вплоть до 1961 года.

Между двумя этими событиями - 170 лет упорной борьбы государства и церкви с общественным мнением, все более и более сочувственным по отношению к самоубийству. Твердая власть не любит, когда подданные проявляют своеволие, предпочитает лишать жизни сама, поэтому при тоталитарных режимах, будь то наполеоновская Франция или коммунистическая Россия, самоубийство как социальное явление сурово осуждалось или замалчивалось. Во время Итальянского похода Бонапарт, обеспокоенный количеством самоубийств в рядах своей победоносной армии, издал специальный приказ, в котором говорилось: "Солдаты! Нужно уметь преодолевать сердечные страдания! Для того чтобы выдержать душевные невзгоды, потребно не меньше силы воли и мужества, чем для того чтобы выдержать залповый огонь неприятеля!" Великому полководцу принадлежат и такие слова: "Смерть как акт отчаяния - это трусость. Самоубийство не отвечает ни моим принципам, ни месту, которое я занимаю на мировой арене. Я человек, приговоренный к жизни". С другой стороны - исторический факт: в канун первого отречения Наполеон принял яд и остался в живых лишь благодаря тому, что отрава от длительного хранения утратила свою действенность…

Во второй половине XIX века в цивилизованных странах самоубийц уже не подвергали публичному поношению, но закон по_прежнему был суров по отношению к тем, кто пытался уйти из жизни, но не сумел. В 1881 году законодательное собрание штата Нью_Йорк определило неудачливым самоубийцам наказание в 20 лет тюрьмы. В Англии же государство бралось завершить не доведенное до конца самоубийство при помощи палача - попытка суицида каралась смертной казнью. Вот отрывок из письма Николая Огарева бывшей проститутке Мэри Сазерленд (он "спас" эту падшую женщину, и она стала его верной подругой до конца жизни):

"Тут повесили человека, который перерезал себе горло, но был спасен. Повесили его за попытку самоубийства. Врач предупредил их, что вешать его нельзя, потому что разрез разойдется и он сможет дышать прямо через трахею. Его не послушали и повесили. Рана немедленно раскрылась, и повешенный ожил. Понадобилось много времени, чтобы собрать олдерменов. Наконец они собрались и решили перетянуть шею приговоренного ниже раны и держать так, пока он не умрет. О, Мэри, что за безумное общество и что за идиотская цивилизация!"

Этот возглас очень точно отражает состояние умов и общее настроение думающих людей прошлого столетия. Из жуткого, табуированного призрака, загнанного в самый угол общественного сознания, суицид превращался в мощное, многокомпонентное явление, в котором сочетались кризис религии, изменение мироощущения личности, социальный кризис, распад патриархальной семьи и множество иных факторов, заслуживавших самого серьезного изучения. Мишель Фуко пишет в работе "Право на смерть и власть над жизнью":

"Самоубийство, которое прежде считалось преступлением, поскольку было способом присвоить себе право на смерть, отправлять которое мог лишь суверен - тот ли, что здесь, на земле, или тот, что там, по ту сторону, - … стало в ходе XIX века одной из первых форм поведения, вошедших в поле социологического анализа; именно оно заставило появиться - на границах и в зазорах осуществляющейся над жизнью власти - индивидуальное и частное право умереть. Это упорствование в том, чтобы умирать, - такое странное и, тем не менее, такое регулярное, такое постоянное в своих проявлениях, а следовательно, столь мало объяснимое индивидуальными особенностями и случайными обстоятельствами, - это упорствование было одним из первых потрясений того общества, где политическая власть как раз только что взяла на себя задачу заведовать жизнью".

А потом настал XX век, который называют веком социальных революций и веком технического прогресса, веком космоса и веком атома, веком мировых войн и веком массовой культуры. Все это, конечно, так, но ведь самое важное - не то, что происходит вокруг нас, а то, что творится в нашей душе.

В душе человека в XX веке произошло вот что: огромное и постоянно увеличивающееся количество людей в разных частях планеты перестали хотеть жить.

Термин "танатологический мотив" имеет свои особенности, обусловливающие его использование. Во-первых, данное понятие обуславливает связь исследования с танатологией как наукой и ее междисциплинарными интересами. Во-вторых, оно может применяться к различным типам смерти и смежным образам: "естественная" смерть, самоубийство, убийство, похороны, война и пр. В-третьих, оно отсылает нас к теории мотива и методологическим наработкам в этой области литературоведения. Мотив понимается здесь как краеугольный камень практически всех уровней произведения: идейно-тематического, сюжетно-композиционного, персонажного, пространственно-временного и т.д. При этом, безусловно, он тесно связан с другими литературоведческими понятиями (темой, проблемой, образом, сюжетной ситуацией и т. д.), в той или иной степени синонимичными или не синонимичными ему.

В широком смысле мотивом может считаться любой танатологический элемент: танатологические персонажи, танатологические хронотопы, танатологические предметы, танатологическая рефлексия и т. д. В узком смысле многие из них оказываются структурными компонентами мотива (актантами, сирконстантами), а данный термин - наиболее адекватным понятием для описания танатологических событий: собственно смерти, умирания, убийства, самоубийства и др.

Танатологические мотивы значимы. С одной стороны, они представляют собой семиотические объекты, обладающие семантикой разного свойства; с другой - влияют на организацию сюжета литературного произведения, на формирование и функционирование жанров и даже парадигм художественности.

В данной работе предлагаем предварительную классификации данных мотивов, основанные на различных литературоведческих и танатологических критериях.

Во многих танатологических мотивах и образах обнаруживается психоаналитический, архетипический или мифопоэтический след. Эти приметы позволяют по-новому интерпретировать некоторые "загадочные" произведения литературы.

Поэтика танатологического нарратива изучает функции танатологических мотивов в нарративе (сюжете) литературного произведения. Танатологическая поэтика предполагает изучение структуры танатологических мотивов и их участия в организации структур более высокого уровня.

1.1 Способы интерпретации танатологического мотива в русской литературе

Философия смерти в России - это философия "ответственного поступания" (М. Бахтин), "трагического историзма" (Г. Флоровский) и личностного самоопределения в мире необратимых действий.

Самое поразительное то, что танатология - это наука без объекта и без специального языка описания; ее терминологический антураж лишен направленной спецификации: слово о смерти есть слово о жизни, выводы строются вне первоначального логического топоса проблемы,-- в плане виталистского умозаключения, в контексте неизбываемой жизненности.

Смерть не имеет собственного бытийного содержания. Она живет в истории мысли как квазиобъектный фантом, существенный в бытии, но бытийной сущностью не обладающий. Танатология молчаливо разделила участь математики или утопии, чьи "объекты" - суть реальность их описания, а не описываемая реальность. Если в архаическом мифе и образах искусства смерть еще может получать эстетические объективации; если историческая психология изучает эволюцию идеи смерти, что позволяет выйти на специфическую типологию культуры 2, то философия смерти так и не родилась: проблемная фактура танаталогии без остатка проецируется в витальный план.

Светская философия XVIII в. остро переживала заброшенность одинокого человека в бытии и истории. Смертный в смертном мире, человек истории есть дитя страха смерти. Идеи метемпсихоза и палингенеза не раз окажут ему компенсаторные услуги - образы за-бытийной вечности снимут ужас кончины. Эстетика естества и эстетика для мыслителя XVIII столетия соединялись взрелище судьбы частного гражданина. Эстетизация судьбы была связана с пониманием жизни и смерти как взаимноструктурирующих принципов бытия. Кардинально смыслоразличаясь в общежизненной материи, жизнь и смерть взаимно изображают друг друга (так "работает" естественный агрегат Натуры). Коль скоро смерть - то производное ("про-изведение") жизни, она как бы изображает жизнь. В самом свойстве зрелищно представить и житие человеческое, и удел тварной Вселенной смерти дана последняя возможность удержаться на краю бытия, отразить жизнь как обращенную (отпроецированную вовне) перспективу. Чтобы сохранить единую картину мира, смерть была допущена XVIII в. в ее композицию на правах эстетически превращенной (и тем - онтологически реабилитированной) формы. Избыточествующая во времени жизнь пространственно обнимается смертью как формой самое себя; форма есть умирание, реформа смерти есть размыкание ее объятий. Так пульсирует превозмогающее свой тварный энтропийный избыток Бытие. Жизнь, изображаемая смертью, явлена в феномене человека как Божьей твари: бессмертная душа, оплотненная смертным телом. Тело может быть понято как часть натурального ландшафта 4.

На русской почве интерес к смерти определялся разнородными тенденциями. С одной стороны, на Руси хорошо помнили святоотеческий тезис Иоанна Дамаскина: "Философия есть помышление о смерти" (Диалектика. 3, pq 94, 534 В; ср. у Платона: Фед. 67е). С другой стороны, любопытство к смерти мотивировалось мистическими текстами в масонском обиходе. Масонам удалось создать концепцию поступка, в свете которой безнадежная необратимость времени резко повысила в ранге моральную ответственность "я" в мире "других" и всех "я" пред Богом. Любовь к ближнему оказалась сублиматом страха смерти, а созерцание тленных футляров существования принудило к идее нравственного самосовершенствования.

...