Методология филологических научных исследований

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО

ОБРАЗОВАНИЯ РУСПУБЛИКИ УЗБЕКИСТАН

ТАШКЕНТСКИЙ ГОСУДАРСТЕННЫЙ ИНСТИТУТ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ

Цикл лекций по курсу

методология филологических научных исследований

Ташкент 2009

Создатель: К.ф.н., доцент Акбарова М.Х.

Биографический метод в литературоведении, способ изучения литературы, при котором биография и личность писателя рассматриваются как определяющий момент творчества. Биографический метод часто связан с отрицанием литературных направлений и культивированием импрессионистического «портрета» писателя в качестве основного критического жанра. Впервые применен французским критиком Ш. О. Сент-Бёвом («Литературно-критические портреты», т. 1-5, 1836 - 1839). Своеобразное применение Биографический метод нашёл в методологии И. Тэна и Г. Брандеса. К началу 20 в. сторонники Биографический метод (Р. де Гурмон во Франции, Ю. И. Айхенвальд в России и др.) очистили его от «посторонних элементов» (у Сент-Бёва они таковыми считали социальные и художественные идеи века; у Тэна - влияние расы, среды и момента; у Брандеса - характеристику общественных движений) и обратились к раскрытию «сокровенного Я» художника в духе крайнего импрессионизма. Марксистское литературоведение признаёт Биографический метод как вспомогательный приём исследования, изучая биографические элементы как один из источников художественного образа, значение и смысл которого шире «материала», использованного в произведении.

МЕТОДЫ ДОМАРКСИСТСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

I. МЕТОД И МИРОВОЗЗРЕНИЕ

Метод в литературоведении (от греч. metodos -- путь) -- способ наиболее полного достижения тех целей, которые преследуются наукой о лит-ре.

Перед исследователем литературных явлений обычно расстилается огромная масса фактов -- художественных произведений, критических отзывов, читательских реакций на эти произведения, биографических, текстологических, цензурных материалов, с той или иной стороны характеризующих творчество, и т. п. Литературовед, стремящийся к научному исследованию своего объекта, должен прежде всего точно определить его границы, отделив главное, определяющее, от второстепенного и подсобного. Лишь произведя это предварительное установление своего объекта, он переходит к детальному изучению генезиса, структуры и функции занимающих его лит-ых фактов (см. «Литературоведение»). Выполнение всех этих конкретных заданий упирается в решение общих проблем о существе и границах лит-ры, о целях поэтического творчества, о путях и внутренних этапах научного изучения лит-ры, о возможности и целесообразности использования «периферийного», внелитературного материала и т. д. Разрешение перечисленных выше проблем зависит от общего миросозерцания литературоведа. Нельзя решить вопрос о функции творчества писателя вне определения тех общих задач, к-рые, по мнению исследователя, преследует творчество вообще. Точно так же зависит от мировоззрения исследователя и отыскание генезиса творчества: одни считают необходимым искать его в социальной среде, другие -- в лит-ой традиции, третьи утверждают независимость творческого сознания писателя и т. д. Во всех этих случаях исследователи опираются на систему взглядов, на определенное философское мировоззрение, которым они обосновывают свой исследовательский метод. Ни одно из этих методологических течений не существует оторванно от остальных; они находятся между собою в живом взаимодействии, в острой борьбе. Классовая борьба, определяющая собой всю человеческую историю, проявляется и в лит-ой практике -- одной из наиболее могущественных форм идеологии, овеществленной в словесных образах -- и в литературоведческой теории. Один и тот же факт любой лит-ры -- напр. творчество Гёте -- по-разному изучался и интерпретировался сторонником культурно-исторического метода Геттнером, интуитивистом Кроче, близким к формализму Жирмунским и марксистом Фриче. Причина этих различий в том, что Геттнер, Кроче, Жирмунский и Фриче выражают в литературоведении мировоззрение разных социальных коллективов. Именно различием этих мировоззрений и обусловлена разность точек зрения этих исследователей на существо литературы и на цели и задачи литературоведения. Один ставит перед последним задачу изучения культурно-бытовых условий, отразившихся в произведении; другой считает необходимым анализ творческой «интуиции» писателя, якобы свободной от каких-либо внешних влияний; третий интересуется лишь художественными приемами, и только четвертый рассматривает творчество Гёте как специфическую форму идеологии немецкой буржуазии на определенном этапе ее истории. Исследовательский метод, свойственный идеологам класса, проявляется в самых различных науках -- в естествознании, в философии, в истории и в литературоведении, в каждом отдельном случае в специфической для данной науки форме. Детерминизм и эволюционизм, к-рым характеризовалось учение Дарвина в естествознании, вульгарный материализм, к-рым насыщена была система воззрений на культуру Бокля, позитивизм, к-рый лег в основу социологии Огюста Конта, были присущи исследовательскому методу промышленной буржуазии середины прошлого века, и не случайно, что в деятельности виднейшего литературоведа этого класса, Ипполита Тэна, широко развернулся этот же исследовательский метод. Сочувственное отношение автора «Истории английской литературы» к деятельности Дарвина, Бокля и Конта свидетельствует не только о том, что Тэн закономерно прошел у перечисленных исследователей свою методологическую учобу, но и о том, что все они являются представителями одного и того же класса, выразителями его идеологии на фронте различных наук -- истории, литературоведения, социологии, биологии и т. п. Диалектический материализм представляет собой универсальный метод познания действительности, именно поэтому он так плодотворно завоевывает в наше время и литературоведение, и естественные науки, и художественную практику искусства. Что касается до метода лит-ой науки, то он -- только одна из форм общего метода класса на фронте его идеологической борьбы.

Всякое отрицание связи того или иного метода лит-ой науки с общим мировоззрением класса коренным образом порочно. Оно однако чрезвычайно типично для литературоведения деградирующих, загнивающих классов, представители которых стремятся завуалировать социальную порочность своей эстетики ссылками на «объективность» и беспристрастие анализа. Бегство от мировоззрения обусловлено непримиримой ненавистью к методу борющегося пролетариата -- диалектическому материализму, ненавистью, сочетающейся с боязнью опереться на разваливающееся здание буржуазного материализма. Антимировоззренческий тезис «размежевания» продиктован в условиях советской действительности определенными тактическими мотивами маскировки, и в этом смысле он сохраняет свою зависимость от того деградирующего буржуазного мировоззрения, эпигонов которого представляют подобные литературоведы. Вождь русских формалистов, Эйхенбаум, неоднократно иронизировал над марксистами, исследующими несуществующую, по его мнению, связь между мировоззрением поэта и его поэтическими приемами («Некрасов»), между методом и мировоззрением литературоведа («Вокруг вопроса о формалистах»), но этот же самый Эйхенбаум в другой своей статье выступил с открытым забралом против отравляющей русскую интеллигенцию, а вместе с ней и науку «идеи монизма», против попыток истолковать действительность по Марксу, за плюрализм (статья «5 = 100» по поводу юбилея Опояза, сб. «Книжный угол», П., 1922, № 8). Это случайно вырвавшееся у Эйхенбаума признание подтверждает, что «формальный метод» базируется на откровенно плюралистическом, антимарксистском мировоззрении. Буржуазные идеологи, особенно у нас, не дают развернутого изложения своих позиций, не выявляют полностью своего отношения к действительности, они боятся выставлять на всеобщее обозрение свою противоречивость и загнивание -- в полную противоположность буржуазии эпохи Лессинга и Дидро, когда представляемый ими класс был полон революционного энтузиазма.

Значение метода в настоящее время уже неоспоримо. Никогда не являвшийся «догмой», всегда представлявший собою «руководство к действию», диалектический материализм -- совершеннейший метод познания, к-рым когда-либо владело человечество. Методы домарксистского литературоведения в этом отношении неизмеримо ниже диалектического материализма. Однако в свое время каждый из них являлся в какой-то мере действенным и организующим фактором собственнических классов на идеологическом фронте. Ожесточенная классовая борьба, происходящая во всех областях науки, чрезвычайно явственна и в литературоведении, где одни классы постоянно стремятся навязать другим свой исследовательский метод, придать ему первенствующее значение и скомпрометировать, разгромить методы своих антагонистов. Именно в свете этой классовой борьбы находят себе объяснение такие факты литературоведческой историографии, как напр. ожесточенная борьба Лессинга против Буало, как критика интуитивистами системы воззрений Ипполита Тэна. Все эти эпизоды литературоведческой борьбы находят себе объяснение в социальной практике тех классов, идеологию к-рых эти методологические течения выражают. Борьба за метод есть в то же время борьба за мировоззрение, и наивны попытки эклектиков «договориться», решить спорные проблемы литературоведческой теории путем оговорочек, стачивающих острые углы этих теорий (см. напр. «Социологический метод» П. Н. Сакулина и особенно его «Синтетическое построение истории лит-ры»). То, что эклектикам часто кажется «недоговоренностью» или простыми научными «разногласиями», в действительности оказывается явлениями классовой борьбы. Задачей литературоведа является поэтому не только изложение систем различных методов, но и установление их классовых корней, а также и истории борьбы классов на фронте литературоведческой методологии.

II. ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ ДОМАРКСИСТСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

Всякий литературоведческий метод есть метод классовый. Необходимо однако, преодолеть опасность механистического истолкования этой формулы. Во-первых, один и тот же класс, поскольку он включает в себя различные внутриклассовые группы, может культивировать несколько методов. Так, в буржуазном немецком литературоведении наших дней сосуществуют формализм (Флешенберг, Вальцель), интуитивизм (Гундольф, Унгер), своеобразный социологизм (В. Дибелиус, Педерсен, Шюккинг) и пр. Эти методологические течения выдвигаются различными группами современной немецкой буржуазии. Такое сосуществование наблюдалось и в русской науке 1900--1910, когда наряду со школой Потебни работали такие последователи культурно-исторического метода, как напр. Венгеров. Не следует вообще представлять чересчур ограниченными методологические искания того или иного класса: зачастую они гораздо сложнее и разнобойнее, чем можно думать. Современному буржуазному литературоведению в Советском Союзе свойственны и формализм, и гуссерлианство (группа Шпета), и сохранившиеся остатки субъективного идеализма Потебни (Лезин). Многообразие этих, вырастающих в общем на одной широкой классовой базе течений не исключает, разумеется, необходимости выделять ведущее направление, характерное для данного этапа жизни класса. Во-вторых, следует иметь в виду, что элементы одного и того же метода (хотя и не тождественные) могут быть свойственны одному и тому же классу на различных этапах их истории; сравним напр. эстетический догматизм одворянившегося буржуа Буало с подчеркнуто-буржуазным эволюционизмом Брюнетьера, до конца своей деятельности остававшегося тем не менее под сильным воздействием классической эстетики. С проблемой классовых вариантов метода тесно смыкается проблема его национальных вариантов: каждый большой метод проявляется в классовой науке ряда стран, сходных по своему экономическому развитию, что не мешает однако итальянскому интуитивизму Кроче существенно разниться от интуитивистских построений Гундольфа или Гершензона; ср. также внутренние отличия в пределах эволюционной школы между Брюнетьером и Плотниковым, развернувшим аналогичную систему воззрений с рядом специфических для него вариантов. Необходимо учесть наконец, что представители нового методологического течения, вырастающего и формирующегося в борьбе со своими предшественниками и антагонистами, вместе с тем далеко не сразу эмансипируются от их влияния: на примере ранней деятельности Александра Веселовского легко убедиться в сильном воздействии на этого виднейшего теоретика со стороны культурно-исторической школы (см. ниже); определение лит-ры, данное Веселовским в 1870, сохраняет на себе явный отпечаток «тэнизма». Эти оговорки никоим образом не снимают марксистского тезиса о социальной обусловленности методов лит-ой науки, но лишь устраняют схематизм и упрощенчество в пользовании им.

Прежде чем приступить к рассмотрению методологического наследства, полученного марксизмом-ленинизмом от его предшественников и антагонистов, необходимо предварительно решить второстепенный, но важный вопрос о принципах классификации методов, о способах диференцированного рассмотрения этого необъятного литературоведческого материала. За последнее 20-летие отдельными русскими исследователями было создано несколько схем такой классификации. Так, А. М. Евлахов, а вслед за ним В. Н. Перетц предложили деление методов на «субъективные» и «объективные». П. Н. Сакулин в основу своего разделения положил отличие методов, изучающих развитие «по природе», от методов, изучающих развитие «по причине». В. А. Келтуяла считал необходимым различать метод изучения данного словесного произведения в нем самом («имманентный метод»), два метода изучения происхождения данного словесного произведения («генетический» и «эволюционный») и метод изучения влияния данного произведения («энергетический») («Метод в истории лит-ры», Л., 1928, стр. 17--18). Наконец Н. И. Ефимов, продолжая деление, предложенное Сакулиным, различал методы статические, динамические и конструктивные («Социология лит-ры», Смоленск, 1927, стр. 178). Ни одна из этих схем при всей их терминологической изощренности не может быть положена в основу литературоведческой историографии. Все они грешат формалистичностью, крайней абстрактностью, оторванностью от конкретного материала. Деление методов на «объективные» и «субъективные» для диалектического материализма неприемлемо: все методы «объективны», ибо отображают реальный опыт различных классовых групп, и в то же время субъективны, поскольку в отличие от марксизма-ленинизма представляют собой одностороннее, неполное, неверное отображение или прямое искажение действительности. Противопоставлять каузальное «эволюционному» могут только дуалисты; это деление искусственно разрывает единый диалектический процесс лит-ого развития. Схемы эти оторваны от классовой основы: определение того или иного метода как «имманентного» ровно ничего не раскрывает в его существе, поскольку требование имманентности одинаково присуще и Буало, и Потебне, и Переверзеву; все дело в содержании этой имманентности, в ее социальной направленности, т. е. в том, что классификациями Келтуялы или Ефимова не предусмотрено. И наконец схемы эти антиисторичны, они не охватывают собой своеобразия того или иного методологического течения, всегда представляющего определенный исторический этап классового опыта.

Этим механистическим раскладыванием методов по искусственно придуманным клеточкам марксизм-ленинизм противопоставляет изучение методов во всей их социально-исторической конкретности. Какие основные течения возникали в домарксистском литературоведении? На какой социальной базе выросло каждое из них? В какой зависимости эти течения находились от бытия и сознания тех классов, литературоведческие интересы к-рых они отражали? В какой связи эти литературоведческие теории находились с философией класса и, главное, с его политической практикой? Каковы основные тенденции каждого такого течения, каков круг поставленных и разрешенных им проблем? Как происходило наконец развитие этого течения, процесс его подъема, расцвета и оттеснения в ту пору, когда оно перестало удовлетворять выдвинувший его класс или тогда, когда этот последний оказался побежденным в борьбе со своими классовыми врагами? Разрешение поставленных выше проблем никоим образом не может быть достигнуто механическим наклеиванием тех или иных «ярлычков». Мертво-схоластические классификации прошлого нуждаются в серьезнейшей чистке. Одни течения по существу своему вовсе не являются методами в собственном смысле этого слова -- так напр. «биографизм» присущ едва ли не всем литературоведческим школам прошлого (кроме разве переверзианства и раннего формализма); импрессионизм, представляющий собой отрицание какого бы то ни было теоретического стержня, методом вообще не является и т. д. Другие течения крайне многосоставны и должны быть изучаемы в их конкретно-исторической модификации: идеалистический психологизм во Франции 30-х гг., породивший Сент-Бёва, а в России конца века представленный Потебней -- два по существу своему различных вида психологизма. Но даже и там, где ярлычки прошлого более или менее отвечают содержанию метода (напр. «культурно-историческая школа»), необходимо все время помнить о том, что мы оперируем этими понятиями условно и, преодолевая суммарное изучение школ, выделять в недрах каждой школы те внутренние оттенки, разногласия и противоречия, без к-рых не может существовать ни одно течение и игнорирование которых приводит историографа данного метода к жонглированию пустыми абстракциями.

Сложность поставленных выше задач усугубляется крайней неразработанностью материала. До сих пор отсутствует сколько-нибудь серьезная попытка обозрения всей истории домарксистского литературоведения. Более того, по большинству методов отсутствуют работы, критически оценивающие их под углом зрения марксизма. Наряду с обильной лит-рой о «формалистах» совершенно не изучены такие важные течения прошлого, как потебнианство, сравнительно-историческая школа и т. п. В этих условиях настоящий обзор может претендовать только на установку главных вех домарксистской методологии. Не углубляясь в детальный анализ продукции каждого из обозреваемых литературоведов (им посвящены специальные статьи), мы сконцентрируем наше внимание на основных этапах дворянского буржуазного и мелкобуржуазного литературоведения.

III. КРАТКИЙ ОБЗОР ОСНОВНЫХ ТЕЧЕНИЙ ДОМАРКСИСТСКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ

1. филологическое изучение памятников слова

Научное литературоведение даже в домарксистском понимании этого слова сформировалось только в XVII--XVIII вв. Но зародилось оно значительно раньше: истоки его относятся к античности и Ренессансу. Уже в эти эпохи культивировалось то, что позднее получило название филологического изучения лит-ры. Анализы памятников слова практиковались уже в глубокой древности; таковы в Греции первые изучения Гомера, в Египте -- деятельность таких александрийских филологов, как Аристарх и Ликофрон, в Риме -- критическая обработка текстов Вергилия Валерием Проббом и т. п. (подробнее об этом периоде см. в книгах: Деревицкого, В начале историко-литературных занятий в древней Греции, Харьков, 1891; Бласса, Герменевтика и критика, и особенно В. Н. Перетца, Из лекций по методологии истории русской лит-ры, Киев, 1914, стр. 33--40). В огромном большинстве случаев филологизм древности вызван был к жизни научно-вспомогательными соображениями -- «заботой о проведении в наличность древнейших и популярнейших произведений поэтического творчества и о сохранении их от гибели, порчи и всяких искажений, столь возможных в те времена, когда средства закрепления и репродукции поэтических текстов вообще были крайне ненадежны и несовершенны» (Деревицкий, указ. сочин.). Изучение в собственном смысле уступало здесь место описанию текстов (характерно, что значительную работу в этом направлении вели эллинские и александрийские библиотеки), препарированию текстов, очищению их от наслоений, т. е. первоначальной работе над памятниками, проводимой с определенными прикладными целями. Аналогичная работа проводилась и в более позднюю эпоху византийским филологом Оригеном (толкование библейских текстов), патриархом Фотием (аннотации и библиографические указания к вышедшим книгам), византийцем же Свидой («Лексикон», полный филологических сведений по лит-ре) и целой вереницей зап.-европейских и русских монахов и схоластов. Изучения античных текстов особенно умножились в эпоху Возрождения, когда интерес к античности вообще достиг своего наивысшего развития (см. «Гуманизм» и «Ренессанс»).

Пять веков отделяют эти штудии от исследований современных филологистов, и тем не менее между ними наблюдается не только преемственность, но и прямая общность метода. В этой области работали Гесснер и Фрехер, Яков Гримм и Бенеке, Лахман и Ваккернагель вплоть до широчайшей фаланги современных литературоведов, возглавляемых Германом Паулем (Paul H., Geschichte der germanischen Philologie, 1897). Несмотря на огромную усложненность этого метода, на изощренность приемов герменевтики (см.) и текстологии (см.), филологизм однако не смог стать одним из доминирующих методов домарксистского литературоведения. Филологический метод остался способом предварительного препарирования текстов, но не научного их изучения. Не имея возможности проникнуть в существо лит-ого произведения, установить причины, вызвавшие его в свет, и отсюда перейти к классовой эстетической оценке, филологисты ограничили свою работу крохоборческим собирательством и описанием внешней, текстуальной стороны произведения. Это не помешало однако последователям метода гордо рекомендовать филологию как «главный, если не единственный путь, по которому смело может итти странник в темной и необозримой стране лит-ого творчества всех веков и народов» (Перетц, Из лекций по методологии и истории лит-ры, Киев, 1914, стр. 216). Эти широковещательные декларации ни в какой мере не соответствовали однако научной правомочности филологизма. Указание Перетца на необходимость изучения всех писателей данной эпохи, а не только гениальных или особо выдающихся, справедливо, но оно не принадлежит исключительно филологистам. Что же касается объекта изучения, то требованием изучать не только лит-ые, но и исторические памятники Перетц совершенно стирает границы между наукой о лит-ре и историей культуры и возвращается к утверждению Пауля, включавшего в состав лит-ры «все, что сохранилось в словесной форме, в ней выражено и распространяется», т. е. топит лит-ру в безбрежном море словесности. Наконец (и это едва ли не самое главное) филологисты не решают основного вопроса о принципах исследования. Бессилие в решении основных проблем литературоведческой методологии обусловлено было тем, что филологический метод представлял собой систему вспомогательных приемов, равно распространенных во всех науках о сознании, систему, собственно для науки о лит-ре не специфичную. Полезный в узких границах препарирования и подготовки текстов художественной лит-ры, филологизм в то же время остается плодом ползучего эмпиризма и бессилен в решении общих проблем о природе лит-ры. Было бы однако неправильным заключать отсюда, что марксистское литературоведение должно откинуть обращение к текстологическому анализу. Но всем этим вспомогательным штудиям должно быть указано их настоящее место; одновременно должны быть пересмотрены самые приемы текстологического анализа в соответствии с особыми задачами марксистского литературоведения.

2. ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ДОГМАТИЗМ

Если филологизм сформировался уже в обстановке рабского античного хозяйства и расцвел в эпоху торгово-буржуазного Ренессанса, то к более позднему времени относится возникновение другого течения, к-рое можно было бы назвать методом эстетического догматизма. Для того чтобы определить социальные корни этого метода, необходимо понять соотношение классовых сил во Франции XVII в., где это течение особенно широко развернулось. Несмотря на значительный рост в эту пору буржуазии, политическая гегемония все же принадлежала землевладельческому дворянству. Наиболее зажиточные слои этой буржуазии безоговорочно поддерживали дворянский абсолютизм, гораздо более для нее приемлемый, чем разорительные и стеснявшие торговлю феодальные войны. Процесс такой поддержки с неизбежностью должен был привести к некоторому «одворяниванию» крупной буржуазии. В области экономических теорий эта позиция буржуазии, подчиняющейся дворянскому порядку и в известной мере способствующей его закреплению, характеризуется меркантилизмом в политике, дающим себя знать в характерной фигуре Кольбера; в науке о лит-ре ее выразителем выступает Буало (см.). Создание догматической эстетики началось задолго до появления этого виднейшего теоретика французского классицизма: уже Скалигер («Поэтика», 1662) и Гарнье, виднейшие предшественники Буало, в свою очередь базировавшиеся на эстетике Аристотеля (см.), наметили отдельные положения, характерные для его теории. Однако честь создания цельной системы воззрений на лит-ру несомненно принадлежит автору «Поэтического искусства» (L'art poйtique) -- признанного эстетического (и тем самым методологического) кодекса эпохи. Воззрения Буало, в достаточной мере выясненные в других статьях энциклопедии [см. «Буало», «Драма» (классическая), «Классицизм», «Жанры»], сводятся в основных своих чертах к установлению над лит-рой вкусов «двора» и «города» («Изучайте двор и знакомьтесь с городом!», восклицал Буало), т. е. как раз тех двух классов -- крупного, в большинстве придворного дворянства и шедшей на его эстетическом поводу крупной буржуазии, -- к-рые и вызвали к жизни классицизм. В области методологии литературоведения Буало сделал сравнительно мало; эта наука еще не определилась в ту пору в своих границах. Но система воззрений, к-рая характеризовала Буало как эстетика, вместе с тем определила и его научную методологию: последняя сводилась к эстетической оценке художественных произведений под углом зрения определенных канонов аристократического дворянства. Чрезвычайная узость и социальная ограниченность этой эстетической системы очевидна. Ни кастовость воззрений Буало, ни предельная их внеисторичность, ни подчеркнутый догматизм его аргументации не благоприятствовали продолжительной гегемонии его метода. Чем более приближалась буржуазия к великой революции против феодализма, тем решительнее она скидывала с себя эти стесняющие одежды дворянской эстетики, точно так же как она боролась с враждебным ей наследством в области философии, политической экономии и естествознания. Этим объясняется тот факт, что гегемония воззрений Буало не пережила эпоху Великой французской революции. Уже в начале XIX в. его система защищалась только эпигонами эстетического метода (Батте и проч.). Сходные социально-экономические и культурные условия повели к возникновению аналогичных систем в других европейских странах. Под сильным влиянием Буало находился Поп (см.), проделавший в Англии аналогичную работу по «очищению», аристократизированию лит-ры и науки о лит-ре; в Германии воззрения эстетического догматизма защищали Баумгартен («Эстетика») и особенно Готтшед («Versuch einer kritischen Dichtkunst...», 1730). Но особенно широко развернулись эти воззрения в России, где социально-экономическая и культурная гегемония землевладельческого дворянства обеспечила им прочную гегемонию на протяжении всего XVIII в. «Эпистола о стихотворстве» Сумарокова представляет собой аналогию «Поэтическому искусству» Буало, с той разницей, что у Сумарокова гораздо больше подчеркивалась дворянская кастовость его требований к лит-ре. Под знаком догматического эстетизма русское литературоведение находилось на протяжении очень долгого времени: это отражается и на бесчисленных «риториках» начала века и на историко-литературных работах виднейших исследователей. Даже Ф. И. Буслаев, деятельность к-рого относится к гораздо более позднему времени, находился под влиянием эстетического метода, правда, выросшего на основе не французского классицизма, а немецкой романтики (см. напр. его «Исторические очерки»). Эстетический метод защищался и учеником Буслаева, А. Галаховым, считавшим, что «лит-ое произведение должно быть изучаемо в отношении его к требованиям теории, к законам словесного искусства -- через это сличение обнаруживаются достоинства и недостатки произведения, его приближение к началам и требованиям искусства или удаление от этих начал и требований» («История русской словесности древней и новой»). Но уже в первой четверти XIX в. эстетический метод в литературоведении теряет какую бы то ни было актуальность. Вырождение его понятно и закономерно: он вполне удовлетворял дореволюционное дворянство и буржуазию, когда последняя еще не имела возможности порвать связи с дворянской культурой, но не мог отвечать потребностям ни победившей буржуазии (во Франции), ни капитализировавшегося русского дворянства, не говоря уже о мелкой буржуазии. И далеко не случаен тот факт, что уже с конца XVIII в. в литературоведении начинают возникать новые течения, имеющие своей целью подвести под лит-ую науку иной методологический базис, более соответствующий мировоззрению новых классовых групп.

3. истоки биографизма в литературоведении

Историческим антагонистом классицизма было в мировой лит-ре романтическое направление. Выражавшее в своем авангарде идеологию мелкой буржуазии 20--30-х годов прошлого столетия, оно повело самую решительную борьбу с классово чуждыми и стеснительными для нее нормами классического искусства, провозгласило новые творческие лозунги, выдвинуло новых деятелей (см. «Романтизм»). Возникновение этого нового течения не могло не отразиться и в критике и в методологии, всегда тесно связанных в своем развитии с современной им литературной практикой. На примере виднейшего критика французского романтизма, Сент-Бёва, особенно отчетливо вырисовываются эти черты нового литературоведческого метода. В противоположность Буало и его последователям, подчинявшим индивидуальное развитие художника множеству регламентирующих указаний, Сент-Бёв эмансипирует личность. Он выбрасывает за борт лит-ой критики и весь тот груз формальных канонов, которые были так изощренно разработаны классиками. Мелкобуржуазного романтика Сент-Бёва интересует прежде всего творческая индивидуальность писателя. Ее раскрытию и служат его многочисленные критические статьи и этюды, среди к-рых недаром преобладают психо-биографические портреты -- принципиально новый жанр критики, который мог принести с собой только романтизм. Биографический охват творящей личности сыграл в глазах Сент-Бёва доминирующую роль в лит-ой науке. В его системе биографические моменты акцентированы так, как ни в какой другой позднейшей системе воззрений. «В критике и истории лит-ры нет, как мне кажется, чтения более интересного, увлекательного и вместе с тем полезного в научном отношении, как хорошо составленные биографии великих людей, -- обширные, полные и подробно рассказанные истории человека и его произведений, имеющие целью войти в автора, вжиться в него, воспроизвести его со всех сторон; заставить его жить, двигаться и говорить, как он должен был это делать; проникнуть насколько возможно глубже в его внутреннюю жизнь и домашнюю обстановку; прикрепить его снова к земле, к реальному существованию, к обыденным привычкам, от к-рых великие люди зависят не менее, чем простые смертные». В биографизме Сент-Бёва нельзя отрицать психологическую направленность: реконструкция домашней обстановки несомненно была для Сент-Бёва средством «найти человека», путь к творчеству от авторской биографии для него неизменно лежал через психику писателя, через то, что он образно называл «длительным изучением моральной физиологии».

Сент-Бёва не интересовало построение цельной системы воззрений на эволюцию лит-ры, его не занимали поиски законов, к-рыми обусловлен лит-ый «процесс». Автор «Port Royal» и «Lundis» был убежденным индетерминистом. Лит-ая деятельность Сент-Бёва сыграла крупнейшую роль в истории лит-ой критики, открыв широкую дорогу к изучению конкретных фактов лит-ой истории, взятой вне каких-либо стесняющих исследователя догматических теорий, предельно стимулируя широкий интерес к творческой личности. Значительно меньшей была роль Сент-Бёва в создании литературоведческой науки. Не говоря уже о том, что его не занимала задача отыскания законов, детерминирующих лит-ый процесс, он всегда являлся более критиком, чем методологом. Поскольку Сент-Бёв не выходил в своих работах за узкие границы личностного анализа, его работы быстро старели в своей методологии. Тэн, бесспорно многим обязанный Сент-Бёву, искал однако ответа на вопросы, столь упорно обходившиеся его предшественником. И путь лит-ой методологии от Сент-Бёва к Тэну в своей классовой основе был путем от индетерминизма романтической мелкой буржуазии к детерминизму (весьма впрочем умеренному, как мы увидим ниже) идеолога промышленной буржуазии. Быстрота этого перехода от Сент-Бёва к Тэну обусловливалась методологической пустотой его индетерминизма и вполне отвечала общим исканиям буржуазной мысли.

Идеалистическая методология нач. XX в. подвергла сент-бёвианство критике, утверждая, что художник ни в какой мере не отождествим с человеком, что между «внешней» и «внутренней» жизнью человека нет почти ничего общего и что поэтому биографический метод совершенно бесполезен в истории литературы. Биографическое изучение художника, писал напр. Евлахов, хотя и приближается к рациональному, все же есть еще некоторый отвод в сторону от единственно важного и необходимого. Оно суживает круг исследования до пределов личности, но и в пределах самой личности этот круг должен быть еще более сужен от человека к художнику, т. е. от внешней личности к внутреннему «я». Марксистское литературоведение, отвергая Сент-Бёва, еще решительнее отвергает подобную критику, углубляющую идеализм французского литературоведа. Марксизм-ленинизм не отрицает подсобного, второстепенного значения писательской биографии, но ему чужда фетишизация этой биографии, тех «обыденных привычек» писателя, той домашней обстановки, к-рая очень часто не имеет никакой связи с творчеством и к-рая во всяком случае никак его не определяет. Психологический биографизм Сент-Бёва и целого ряда его последователей вроде Г. Лансона (см.), признавшего Сент-Бёва своим «истинным учителем», идеалистичен. Для них личность потому так существенна, что в ней, как в субстанции, они видят все конечные причины возникновения лит-ры. В действительности же за личностью стоит класс, и никакой марксист не может ограничиться личным, не возведя его к социальной основе. Из этого никоим образом не следует, что в глазах марксизма личность не имеет никакой ценности, -- гнилостность переверзианской теории личности-«медиума», пассивного отобразителя класса, достаточно разоблачена в наши дни (см. «Переверзев»). Но эта роль личности всегда подчинена классовой борьбе, всегда детерминирована рядом сложнейших социальных причин, и в этом отношении для нас неприемлем и идеалистический биографизм Сент-Бёва и ультраидеалистическая критика его интуитивистами. Марксизм не отрицает значения личности и необходимости ее изучения. Но он ищет в ней выражения классовых начал, отнюдь не стирая при этом специфичности выражения этих начал. Он не подменяет личное общим, как то делали механисты, и, с другой стороны, не растворяет общее в частном, как то делали сторонники чистого биографизма, а изучает эти начала в их диалектическом единстве.

4. КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Первая половина XIX в. во Франции проходит под знаком утверждения промышлен. капитализма.

В экономике это утверждение характеризуется усилением мощи буржуазии, развернутым строительством фабрик, заводов, транспорта; в политической жизни -- серией революций, из к-рых победителем неизменно выходила крупная буржуазия, и переворотом 1852, окончательно закрепившим за ней политическое господство. Экономический рост класса находился в закономерной связи с ростом техники, столь характерным для этой эпохи, и с широчайшим развитием естественных наук (Канто-Лаплас, Ламарк, Кювье и мн. др.). В философии той поры все больше и больше торжествует позитивизм -- естественное отражение культа наук о природе, к-рую буржуазия перестраивает согласно своим классовым устремлениям. Существенно изменяется положение и в науке о лит-ре. Эстетический метод, построенный на явно чуждых промышленной буржуазии принципах, решительно отвергается. Все отчетливее ощущается необходимость создания такого литературоведческого метода, к-рый соответствовал бы идейным тенденциям этого утверждающего свое господство класса. Виднейший литературовед промышленной буржуазии, Ипполит Тэн, не случайно оказался связанным с целым рядом теоретиков, работавших в самых различных областях науки. Автор «Истории английской лит-ры» не отрицал огромного влияния на него социолога Бокля («История английской цивилизации») с его теорией расы и физической среды. На Тэна несомненно влияла и философия Огюста Конта, проникнутая торжествующим позитивизмом, насыщенная жизнерадостностью и культом науки, которая содействовала столь безраздельной гегемонии буржуазии. Но больше всего на взглядах Тэна отразилось учение о происхождении видов Дарвина, английского естествоиспытателя, к-рого Тэн сочувственно цитировал в введении к указанному выше труду и взгляды к-рого он интерпретировал применительно к лит-ре и искусству.

Для правильности исторической перспективы необходимо подчеркнуть здесь, что метод Тэна не был создан им одним, что у Тэна было довольно много предшественников в конце XVIII и начале XIX вв. От аббата Дюбо («Reflйxions critiques sur la poйsie et la peinture», 1719), Монтескье («Esprit des lois»), м-м де Сталь («La littйrature considerйe dans ses rapports avec les institutions sociales»), через Гердера («Ideen der Philosophie der Geschichte der Menschheit»), Вильмена («Tableau de la littйrature franзaise au XVIII-e siиcle»), Гизо и др. идет разработка тех идей позитивистского детерминизма, того ограничения писателя внешнегеографическими и антропологическими условиями, к-рые нашли свое наиболее рельефное выражение в работах Тэна. Его теория «господствующей способности» находит себе аналогии у Шлегеля и Леша; его культ естественных наук представляет собой «общее место» лит-ых теорий первой половины XIX в. и лит-ой практики французского реализма. В этом отношении Тэн является прямым соратником Бальзака и учителем «экспериментального романиста» Золя (см. «Золя» и «Натурализм»).

Методологическая система Ипполита Тэна (см.), к-рая легла в основу его сочинений о методе критики и истории лит-ры, этюда о Тите Ливии, «Истории английской лит-ры», «Философии искусства» и др., в достаточной мере известна. Для Тэна все не только действительные, но и возможные причины движения исчерпываются «расой», «средой» и «моментом» -- тремя «факторами» (по Тэну -- «первичными силами»), определяющими собою художественное произведение. Расой Тэн называл «те врожденные и наследственные наклонности, к-рые человек приносит с собой в мир и к-рые обыкновенно неразрывно связаны с явно обозначенными различиями в темпераменте и в телосложении, -- разными у разных народов». Когда надлежащим образом установлена внутренняя структура расы, говорит Тэн, необходимо рассмотреть ту среду, в к-рой она живет. «Ведь человек, -- говорит Тэн, -- не изолирован в мире: вокруг него природа и другие люди, на первоначальные и постоянные черты накладываются черты случайные и второстепенные, и физические или социальные обстоятельства затемняют или дополняют данные природой, подверженные их действию» («История английской лит-ры»). Прежде всего это влияние климата..., затем политические обстоятельства и условия социальные. Наконец существует еще третья категория причин -- «момент». «Взгляните например на два момента какой-нибудь лит-ры или искусства: общая концепция... осталась неизменной; здесь изображается и рисуется все тот же человеческий тип; формы стиха, построение драмы, вид тел упорно сохраняются. Но среди других различий здесь имеется и то, что один из художников -- предшественник, а другой преемник, что у первого нет образца, а у второго он есть... короче говоря, что предшествующие произведения оказали свое действие на последующие» («История английской лит-ры»).

Уже из этих основных тезисов тэновской методологии очевидно, как близко он приближается к Дарвину. Об этом говорят и самая теория «среды», «подбирающей» себе произведения, и приноровление к этой среде творящего субъекта, и внутренняя механика лит-ого мира, до крайности сходная с механикой видов в царстве живой и мертвой природы, не говоря уже о многочисленных естественнонаучных аналогиях, употребляемых Тэном. Тэн -- позитивист и детерминист. Подобно Конту и Дарвину он выше всего ценит в науке опыт и наблюдение, и для него в произведении нет ничего, что не могло бы быть объяснено при их помощи. Преодолевая методологическую беспомощность Сент-Бёва, не пошедшего далее блестящих по своей психологической глубине, но разрозненных портретов (и в деле создания этих портретов сильно повлиявшего на Тэна), последний создает «анатомию и физиологию лит-ры», строит здание позитивистского литературоведения. Было бы крупной исторической несправедливостью отрицать тот факт, что в истории буржуазного литературоведения Тэну принадлежит чрезвычайно важное место. Об этом говорит уже самая постановка им проблем обусловленности лит-ры социальной средой. Их не ставили до него ни Буало, ни Сент-Бёв, рассматривавшие лит-ры под иным углом зрения. Но, признавая исторические заслуги Тэна, мы не должны забывать, что ставились им эти проблемы на ограниченной и шаткой базе буржуазного позитивизма и в силу общего эклектизма его мировоззрения решались неправильно. Историческая противоречивость позиции Тэна бесспорна: поставив проблему социальной зависимости, он в то же время не разрешил ее, ибо постановка была неверной. Прогрессивное по отношению к своим предшественникам учение Тэна обнажало свои порочные стороны, по мере того как в научном литературоведении росла потребность монистического объяснения лит-ры как формы классового сознания. Мы не поняли бы тэнизма, если бы забыли то, что «достоинства» его теории были неотрывны от ее недостатков. Его метод обусловлен был мировоззрением и уровнем культуры промышленной буржуазии середины прошлого столетия, заинтересованной в проведении детерминизма ровно настолько, насколько это не противоречило ее классовым интересам.

Совершенно бесспорно, что Тэном проделан огромный путь вперед по сравнению с робкими указаниями Сталь или Гизо, не говоря уже о полнейшем преодолении им догматизма Буало, -- и в этом исторически прогрессивная роль тэнизма. Но в то же время его методология осталась половинчатой и эклектической. Основные методологические идеи тэнизма, сыгравшие в свое время такую крупную роль, в настоящее время являются реакционными. Антропологи давно уже доказали, что «расы» в том чистом беспримесном виде, в каком оперировал этим понятием Тэн, не существует, что в действительности расы изменчивы по своим признакам и перемешаны друг с другом в гигантский конгломерат. Что касается до роли физической «среды», то здесь Тэн делает ту же самую вульгарно-материалистическую ошибку, что и Бокль, когда он объясняет те или иные свойства английского народа климатом, изрезанностью почвы и т. п. внешне географическими условиями. Но конечно всего порочнее у Тэна недиференцированная трактовка среды как чего-то единого и монолитного, игнорирование классовой борьбы (см. критику этой теории в ст. «Литература»). Интуитивист Евлахов критиковал эту теорию указанием на то, что в России в одну и ту же эпоху появились в свет «Черные маски» и «Жизнь человека» Л. Андреева, «Поединок» и «Яма» Куприна и что стало быть «теория среды» Тэна неприемлема, потому что она игнорирует главный фактор лит-ого процесса... индивидуальность, «внутреннее метафизическое я писателя» («Введение в философию художественного творчества», т. III, Ростов-на-Дону, стр. 312, 252).

Разумеется, эта критика Евлаховым Тэна велась с откровенно реакционных позиций и для марксизма неприемлема в еще большей степени, нежели самый тэнизм, ибо вела к отрицанию за лит-рой каких-либо зависимостей от «внешних факторов», к самому разнузданному индетерминизму и тем самьм к полнейшему произволу. Недостатки тэнизма вовсе не в том, что Тэн чересчур «принизил» «метафизическое я» писателя, что он попытался поставить литературоведение на твердые исторические и теоретические рельсы -- последнее как-раз является его несомненной заслугой. Марксистская критика Тэна бьет по половинчатости и механистичности его «материализма». «Тэн, -- писал Плеханов, -- остановился на полдороге, он объяснил лит-ру вторичными факторами, не пойдя далее них, не установив конечных причин лит-ого процесса». «...Тэн был тот человек, который, сказав А, оказался не в силах произнести Б и тем испортил свое собственное дело. Из противоречий, в к-рых он запутался, нет выхода помимо истинного материализма, отводящего надлежащее место и „личности“, и „среде“, и средним людям, и великим „избранникам судьбы“» («К вопросу о развитии монистического взгляда на историю»).

Критикуя метод Тэна, Плеханов сам не избег его сильного влияния; вспомним напр. его противопоставление личности «среде» в исследовании проблемы чистого искусства, вспомним его преувеличенную оценку роли географической среды в «Истории русской общественной мысли». Упуская из поля своего зрения тэновский дуализм, критика Плеханова бьет мимо цели. По Плеханову, Тэн «почти марксист»; произнеси он вслед за «А» «Б», не остановись на полдороге, и его система оказалась бы вполне научной. Но дорога Тэна никогда даже на отдельных своих этапах не совпадала с дорогой диалектического материализма, -- он шел своим путем, преследуя свои цели, являясь идеологом класса, враждебного пролетариату. В недоучете этих обстоятельств -- важнейшая ошибка Плеханова, опиравшегося на Тэна в борьбе с русскими субъективистами и недостаточно критически к нему подходившего. Позитивизм Тэна ни когда не переходил тех границ, за пределами которых он мог оказаться в противоречии с классовыми интересами буржуазии; укажем напр. на то, что Тэн никогда не помышлял о критике тех эволюционных идей, к-рые характерны для буржуазной философии и сокрушены материалистической диалектикой. Теории Тэна были относительно прогрессивными в литературоведении до той поры, пока крупная буржуазия завоевывала власть, и стали реакционными вскоре после того, как эта власть оказалась в ее руках. Тэн был заинтересован в стабилизации половинчатого позитивизма. Совсем не случаен тот факт, что, проповедуя позитивизм, Тэн был вместе с тем автором памфлета на демократию, совершившую Великую французскую революцию. Вспомним, что книга Тэна «Les origines de la France contemporaine», полная самых реакционных выпадов против революционного якобинства конца XVIII в., вышла в свет через 4 года после разгрома Парижской коммуны, что его позитивистские труды снискали ему широчайшую популярность в самых официальных сферах наполеоновской империи, -- и мы установим, что у Тэна-политика и у Тэна-методолога была одна насквозь буржуазная линия. Теория Тэна не могла ни в какой мере удовлетворить, с одной стороны, марксистов, подвергших этого идеолога буржуазного литературоведения суровой критике, с другой стороны, теоретиков буржуазии эпохи ее загнивания: для последних тэнизм был неприемлем вследствие того, что он при всем своем эклектизме был все же позитивистским течением, а в буржуазной среде уже с начала 90-х гг. происходил поворот к неприкрытому идеализму.

Идеи французского ученого получили огромный резонанс в самых различных странах. Последователями Тэна во Франции оказались такие исследователи, как П. Лакомб («Introduction а l'histoire littйraire», P., 1898), Ж. Ренар («La mйthode scientifique а l'histoire littйraire», P., 1900), в Скандинавии -- Г. Брандес (см.), в Германии -- Шерер (см.) («История всеобщей лит-ры») и Тен-Бринк, один из самых горячих сторонников учения Тэна («Ьber die Aufgabe der Literaturgeschichte. Rede», Strassburg, 1891), в России -- А. Н. Пыпин и Н. С. Тихонравов (см.). Само собой разумеется, что не у всех этих ученых идеи Тэна приняли одинаковую окраску: для Брандеса характерен подчеркнутый мелкобуржуазный публицистизм, борьба против датской «реакции» во имя идей «прогресса»; для Куно Франке типично стремление при помощи тэновского позитивизма найти скрытые пружины эволюции немецкой лит-ры. Фр. Куммер в своей брошюре «О смене лит-ыхх поколений и лит-ых кумиров» пробовал биологизировать тэновскую теорию среды, объявив основным фактором лит-ой эволюции смену поколений, но ничем не детерминировав эти «поколения» и не произведя их социальной диференциации. Широкую популярность получило русское ответвление тэнизма: оно обнимает и главнейшие работы А. Н. Пыпина («История русской лит-ры» и др.), Тихонравова, Шахова («Гёте и его время»), Истрина («Опыт методологического введения в лит-ру XIX в.») и др. исследователей, ставивших перед историей лит-ры «задачу отображения развития умственной деятельности человека». Нечего и говорить здесь о С. А. Венгерове, обзоры истории русской лит-ры к-рого характеризуются подчеркнутым либеральным дидактизмом. Подобно Тэну Пыпин разрешает вопрос о роли расы и среды в художественном творчестве в духе позитивистического эклектизма; подобно ему он считал, что в «истории лит-ры... действительно должно искать отражения психологической жизни народа» («История русской литературы» А. Н. Пыпина, Введение, изд. 2-е, т. I, СПБ, 1902, стр. 7). Разумеется, в методологии Пыпина имелись особые тенденции, не свойственные Тэну, объяснявшиеся спецификой тех политических условий, в к-рых развивалась русская методологическая мысль конца прошлого столетия. Эволюционировавшему от первоначального радикализма к либерализму Пыпину свойственна была несомненная (весьма впрочем умеренная) оппозиция дворянскому абсолютизму (ср. напр. критику Пыпиным официальных теорий русского исторического процесса). Не следует однако преувеличивать этот либерализм или отрывать его от тех определенных классовых основ, на к-рых он вырос. Подобно тэновской методология Пыпина направлена против дворянской эстетики. Несмотря на это либерализм Пыпина отличается чрезвычайной умеренностью, Пыпин неспособен к открытой борьбе, тем более к революции. Умеренность пыпинского либерализма проявляется в целом ряде пунктов его литературоведческой методологии: в осторожном педализировании обличительных мотивов у Некрасова, Гоголя, Пушкина и др., в либеральном причесывании революционно-демократических писателей (напр. Чернышевского, ряда народников), в академически-величавом игнорировании с высоты своего профессорского достоинства достижений диалектического материализма и пр.