Эволюция литературного травелога как жанра

Размещено на http://allbest.ru

Содержание

Введение

1. Обзор литературы

2. "Круглые сутки нон-стоп" на фоне травелогов Аксенова 1960-х годов

3. "Затоваренная бочкотара", "Круглые сутки нон-стоп" и "Поиски жанра": сходства и различия

Заключение

Библиография



Введение

Термин "травелог" не имеет четкого и всеми признаваемого определения. В опубликованной в 2014 году статье "Литературный травелог: специфика жанра" А.А. Майга прослеживает эволюцию травелога как жанра и ставит себе задачу выделить его характерные черты. Сравнивая между собой травелог и роман, он выделяет два критерия, по которым их можно отличить.

Первым критерием является тип повествования: "Надо сказать, что разница между этими двумя жанрами заключается в том, что литературный травелог придает большое значение описанию, которое играет существенную роль, и позволяет путешественнику сообщить свои замечания и донести до читателя свои знания, тогда как роман основывается на последовательности событий" (Майга 2014: 257).

Второй критерий, выделяемый автором, это достоверность: "Травелог открыт внешнему миру и соблюдает свои правила; в нем реальность берет верх над вымыслом. <...> травелог озабочен сохранением истины: то, что сказано, должно быть верным тому, что было увидено" (Майга 2014: 257).

Однако оба критерия оказываются сложны для применения: ведь и в романе описания могут играть большую роль, а события, напротив, отходить на второй план; при этом проверить достоверность того или иного травелога бывает подчас невозможно, особенно если он является единственных источником сведений о совершенном автором путешествии. Впрочем, Майга и сам вскоре опровергает свой тезис: "...с другой стороны, путевые заметки могут одновременно рассказывать действительные и мнимые события. <...> возьмем пример Жерара де Нерваля, который внес вымышленные истории, настоящии сказки в свое "Путешествие на Восток"" (Майга 2014: 257). В конце статьи автор фактически приходит к тому, что несмотря на существование нескольких критериев, четко определить жанр травелога невозможно.

Немного более определенные ответы дает французская исследовательница Nargues Hooshmand, на чью статью под названием "Etude generique du recit de voyage" ссылается Майга. Она не стремится отделить жанр травелога от других, а, напротив, подчеркивает связь с ними: "внутри этого жанра можно обнаружить множество других граничащих с ним жанров, таких, как мемуары, автобиография, труд по этнологии, зарисовка или даже сказка" (Hooshmand 2011: 46-47). И именно через эту пограничность автор определяет и термин: "Травелог отличается особенным многообразием родовых черт и может считаться монтажом жанров. Как кажется, принадлежность какого-либо текста к такому жанру, как травелог, не означает его автоматического исключения из других жанров" Обе цитаты приводятся в моем переводе. (Hooshmand 2011: 62).

Е.Ф. Пономарев в своей диссертации "Типология советского путешествия" предлагает вообще не рассматривать травелог в качестве отдельного жанра: "определение «travel literature» неоднозначно и вызывает многие трудности.

С одной стороны, исследователи, в целом, согласны, что литература путешествий - это особая литературная форма (часто при этом все же употребляется слово «жанр»), существующая давно, трансформирующаяся во времени, но сохраняющая цельность.

С другой стороны, неоднократно указывалось, что литература путешествий разнородна, объединена скорее тематически, нежели структурно, и потому не соответствует традиционным представлениям о литературном жанре Здесь и далее курсив мой. " (Пономарев 2014: 10).

Сам Пономарев предлагает максимально широкое определение травелога ("Итак, отдельное произведение литературы путешествий мы, вслед за А.М.Эткиндом, будем называть травелогом" (Пономарев 2014: 9)) и в этом выборе опирается на немецкую научную традицию: "Немецкие исследователи, в свою очередь, не раз предлагали рассматривать «литературу путешествий» как конгломерат жанров, объединенных тематически и идейно. Понимая «литературу путешествий» как особое наджанровое образование, они выделяли традиционные жанры внутри нее. Например, Й. Штрелка предлагал различать: 1) путеводители; 2) научные журналы; 3) дневники, отчеты, описания путешествий с литературными элементами и, наконец, 4) повести или романы о путешествии (Reisenovellen, Reiseromane)" (Пономарев 2014: 10-11).

В нашем исследовании мы будем отталкиваться от того, что травелог - это текст, представляющий собой описание путешествия, вне зависимости от того, реальное это путешествие или вымышленное.

Для того, чтобы лучше представлять себе, какое значение имеют путешествия для Аксенова, посмотрим, когда они впервые появляются в его текстах и жизни.

Интересно, что тема путешествия возникает в самом первом опубликованном произведении Аксенова - стихотворении "Навстречу труду", которое рассказывает о том, как молодежь уезжает на Дальний Восток. Мотив путешествия есть также в первом романе Аксенова "Коллеги": троим главным героям, окончившим медицинский институт, предстоит пройти распределение - каждого из них направят в какой-нибудь город или деревню.

Один из героев Алексей Максимов к этому обязательству скептически: "...будущее сулит сплошную серость. Судьба сельского лекаря. <...> Вот если бы мне сказали: лезь в эту ракету, и тобой выстрелят в космос, и ты наверняка рассыплешься в прах во имя науки, - я бы только "ура" закричал. А когда мне толкуют, что мое призвание и мой долг - превратиться в Ионыча, тут уж нет, пожалуйста, не надо красивых слов!" (Аксенов 2012: 10). И вдруг подворачивается случай избежать этой судьбы: человек в драп-велюровом пальто, начальник медуправления Балтийского морского пароходства, предлагает им стать судовыми врачами и плавать в разные страны. Максимов и Карпов мгновенно хватаются за эту возможность. "Все! Где она, судьба Ионыча! Где сытое прозябание в деревенской глуши? Человек в драпвелюровом пальто, словно волшебник в детском спектакле, отдернул шторку, за которой открылась сверкающая водная гладь. Проплыл мираж - пальмы, небоскребы, купола, пирамиды. Вы мечтали о жизни необычайной, насыщенной, интересной? Вы думали, мечты не осуществляются? Напрасно. Получайте входные билеты и бегите в будущее, увлекательное и легкое, как кинофильм. Индия! Аргентина! Двойной оклад! Диссертация! Штормовые условия" (Аксенов 2012: 13).

У Аксенова с самого начала путешествия оказываются противопоставлены обыденной, пошлой жизни опустившегося, опустошенного уже человека, какой она изображается в рассказе А.П. Чехова "Ионыч", и ассоциируются с чем-то волшебным и как будто несбыточным: "мираж", "вы мечтали...", "волшебник в детском спектакле", "кинофильм", это все только иллюзия, в обычной жизни так не бывает - и вдруг это оказывается существующим на самом деле, да еще с диссертацией и двойным окладом.

Идея о воплощение в реальность того, что раньше было лишь сказкой, встречается в романе и дальше (и снова рядом с мотивом детства): "...сейчас они пойдут по последним бетонированных выступам суши, пойдут по территории порта, где хлопают флаги разных наций, где всерьез звучат слова из детских книжек : "Трави конец! Самый малый! Вира! Майна! Кар-рамба! Доннерветтер!"" (Аксенов 2012: 29).

За ореолом ненастоящести и несбыточности, в котором появляется путешествие в "Коллегах", можно увидеть еще два мотива.

Во-первых, это мотив воображения: путешествие - это то, о чем мечтаешь, что представляешь себе, придумываешь, почти видишь наяву ("вы мечтали...", "мираж").

Во-вторых, путешествие оказывается связано с мотивом творчества ("детский спектакль", "кинофильм" и "входные билеты" на него), которое, в свою очередь, прямо соединяется с воображением. Оба эти мотива появляются в романе еще раз, в словах Максимова: "Я в детстве марки собирал, грезил дальними странами. Остров Тасмания! Марки, разноцветные кусочки карты, цифры, слова... Иногда появлялась шальная мысль: вдруг все это кем-то придумано просто так, для интереса!" (Аксенов 2012: 58).

Здесь связь между мечтами и творчеством проступает еще яснее: если ты сам только мечтаешь о дальних странах, не могут ли и они оказаться лишь чьей-то мечтой, выдумкой, произведением искусства? И вслед за этим снова уверенность в воплощении наяву: "Ну, а теперь мне представляется возможность самому увидеть, понюхать и попробовать на вкус" (Аксенов 2012: 58).

Интересно, что описанная в начале романа ситуация перекликается с биографией Аксенова: он тоже хотел работать судовым врачом. Вот как описывает этот эпизод Д. Петров, автор биографии Аксенова: "Окончив институт в 1956-м, Аксенов пошел в Балтийское пароходство - хотел работать врачом на судах дальнего плавания. Но его ждало разочарование - несмотря на реабилитацию родителей, визу, нужную для загранплавания, ему не дали. Пришлось ехать в поселок Вознесение..." (Петров 2012: 90).

В романе противопоставление работы в деревне и на морском судне оказывается сложнее, чем о нем заявляется изначально: Александр Зеленин, отправившись в деревню, находит себя там как врач, тогда как Владислав Карпов и Алексей Максимов пока что работают в порту, и мы ничего не знаем об их последующих путешествиях - в пределах книги, как и в жизни самого Аксенова, путешествия в дальние страны пока что остаются лишь воображаемыми.

Путешествие сбывается во втором романе Аксенова - "Звездном билете". Закончивший школу Димка Денисов, младший брат Виктора Денисова, от лица которого идет повествование в начале романа, желаниями в чем-то схож с Алексеем Максимовым (см. цитату выше с противопоставлением полета в ракете жизни Ионыча): Димка тоже хочет хоть в космос улететь, только бы не ходить в магазин, не покупать там хлеб и печенку - не оставаться в жизненной рутине: "Советские ученые могут спокойно работать, не беспокоясь насчет еды. Вот в чем секрет наших успехов. Я обеспечу вам калорийную пищу, дорогие товарищи, я, скромный работник кастрюли! Только поскорее придумайте, как забросить человека в космос, и забросьте меня первым. Мне это все надоело" (Аксенов 2012: 192).

Решение уехать появляется у Димки и его друзей спонтанно: они обсуждают, что поступать приходится согласно с желаниями родителей, что все лето придется провести в Москве ("Все лето в Москве торчать. Эх, ребята!" (Аксенов 2012: 203)), во дворе их дома, который зовут "Барселоной", где они всегда под родительским надзором и где соседи запрещают слушать музыку и танцевать.

У Димы, Алика и Юры появляется ощущение, что они находятся в каком-то замкнутом пространстве, где ничего не происходит ("Проклятое дупло это, а не дом! Взорвать бы его к чертям!" (Аксенов 2012: 205), "И даже не дрожит под ветром эпохи. Эпоха, ребята, мимо идет" (Аксенов 2012: 205)) и где все им навязывают правила жизни.

У Димки есть четкое мнение на этот счет: в разговоре с братом Виктором, который как раз живет по правилам, он заявляет: "Ведь твоя жизнь, Виктор, придумана папой и мамой, еще когда ты лежал в колыбели. Отличник в школе, отличник в институте, аспирант, младший научный сотрудник, кандидат, старший научный сотрудник, доктор, академик... дальше кто там? <...> К черту! Мы еще не успеем родиться, а за нас уже все продумано, уже наше будущее решено" (Аксенов: 209).

Не зная, как противостоять этой инерции, Димка с друзьями начинают полушутя обдумывать, что же им предпринять:

"Алик. Неужели и мы, как наши родители, всю свою жизнь проведем в "Барселоне"? Димка. Взорвем? Юрка. Насчет всей жизни не знаю, а это лето точно. <...> Димка. Сбежим? <...> Алик. Куда? Димка. Куда... Ну, для начала хотя бы на Рижское взморье. Юрка. То есть как это так? Димка. А так, уедем, и все. Хватит! Мне это надоело.

Целое лето вкалывать над учебниками, ходить по магазинам, и слушать проповеди. <...> Мчаться вперед: на поездах, на попутных машинах, пешком, вплавь, заглатывать километры. Стоп! Поработали где-нибудь, надоело - дальше! Алька, вспомни про Горького и Джека Лондона. <...> Или вы хотите всю жизнь проторчать в этом клоповнике?" (Аксенов 2012: 205-206)

"Проторчать" - вот какая перспектива больше всего угнетает героев, и в этом контексте "вся жизнь" и "все лето" для них не сильно отличаются. "Мне надоело", - как и в своей реплике про полеты в космос, говорит Димка и предлагает "сбежать". Интересно, что слово "надоело" появляется и в описании их будущей жизни: "Поработали где-нибудь, надоело - дальше!" Это не просто перемещение из одного места в другое - Димка понимает, что и новое место можно легко приесться, и поэтому нужно просто не прекращать движения.

Как и в "Коллегах", решение, которое принимают любители путешествий, колеблется на грани правильного и неправильного. Так, Александр Зеленин на предложение стать корабельным врачом восклицает: "…это же полная деквалификация, ребята!" (Аксенов 2012: 13), а в "Звездном билете" ребята принимают решение не поступать в этом году в институт (и не начинать работать на заводе) - Димке и друзей-то не сразу удается убедить в допустимости этого варианта действий, тогда как, например, для их родителей он кажется абсолютно невозможным. Отправление в путешествие становится одновременно и сломом шаблона.

Наконец, в "Звездном билете" у Аксенова появляется путешествие как побег: Димка с друзьями уезжают втайне от родителей, без четкого плана действий, без конечной цели путешествия, да и маршрут продумывается по ходу дела: даже Рига в самый последний момент заменяется Таллином.

Биограф Аксенова Д. Петров сообщает, что к моменту написания романа Аксенов уже бывал в Эстонии Вот что он пишет о том, как Аксенов принес роман "Коллеги" в "Юность": " Через несколько дней после выхода его рассказов Аксенов уезжал на военные сборы в Эстонию. Накануне принес новую рукопись" (Петров 2012: 92)..

Однако публикация в 1961 году романа "Звездный билет", прославившего Аксенова, открывает ему путь к путешествиям в гораздо более далекие края. Как пишет Петров: ""Шестидесятникам" были доступны чужие страны. В первые же годы известности Аксенов успел много где побывать. О, эти его заметки о Японии!.. Впрочем, тогда загранпутешествия совершались с разрешения или по поручению властей" (Петров 2012: 96).

Именно по поручению редактора газеты "Известия" Алексея Аджубея, Аксенов в том же году отправляется специальным корреспондентом на Сахалин, и по его возвращению в номере за 11 января 1962 г. в "Известиях" публикуется очерк под названием "Снег и ветер Солнечной долины" - первый текст Аксенова, целиком и полностью посвященный путешествию, его первый травелог.

В 60-х гг. Аксенов напишет довольно довольно много таких текстов по мотивам поездок. Вот их перечень:

1) в 61 году Аксенов в качестве спецкора газеты "Известия" едет на Сахалин, и 11 января 1962 выходит его очерк "Снег и ветер Солнечной долины"

2) Аксенов едет в Японию и 1964 году публикует очерк "Три недели в Японии" (он же "Японские заметки").

3) В 1963 году Аксенов едет в Аргентину участвовать в кинофестивале. В 1966 году публикует в "Литературной России" очерк "Под небом звездной Аргентины".

4) В 1967 году автор едет в Таллин на джазовый фестиваль, и в том же году публикует в "Юности" очерк "Простак в мире джаза, или баллада о тридцати бегемотах" Сведения о поездках и первых публикациях взяты из биографии Петрова. .

То, что описанные в них путешествия действительно были совершены автором, а также то, что в тексте повествователь называет себя "Василий Аксенов", может создать у читателя иллюзию, что описанное в них - абсолютная правда. И хотя чаще всего автор эту иллюзию почти сразу развеивает, сама эта игра с реальностью/выдумкой важна. Чтобы подчеркнуть в травелогах, основанных на реальных поездках, эту отличительную черту, будем в дальнейшем называть их "документальными" (в кавычках) травелогами.

"Документальный" травелог - не единственный тип травелога, встречающийся у Аксенова. В марте 1968 года выходит чисто художественное произведение Аксенова "Затоваренная бочкотара", "повесть с преувеличениями и сновидениями", как называет ее сам автор, или травелог, как назвали бы это произведение мы, ведь путешествие начинается буквально с первых страниц повести и фактически не кончается: достигнув Коряжска, который изначально был их целью, разношерстная компания не садится на поезд, а отправляется дальше. Этот текст занимает очень важное место в аксеновском творчестве - Ю.К. Щеглов называет его вехой "нового стиля" Аксенова: "Предыдущая проза Аксенова могла лишь исподволь подготовить к чему-либо в этом роде; ЗБ была первой, еще подцензурной и потому сравнительно сдержанной вехой его "нового стиля", вскоре порвавшего и с тем потоком "молодежной литературы", в рамках которой вызрели первые аксеновские повести, и со всей компромиссной, строившейся в лучшем случае на полуправдах культурой "развитого социализма"" (Щеглов 2013: 5).

Через несколько месяцев после публикации происходит событие, которое глубоко поразило Аксенова и сильно повлияло на него - ввод войск в Чехословакию. Д. Петров пишет о том, что "Аксенов пережил интервенцию как тяжкий личный крах" (Петров 2012: 134) и что она окончательно развеяла остававшиеся у "шестидесятников" иллюзии: "Август 1968-го - страшный удар. В том числе - для тех, кто в СССР связывал надежды с Пражской весной; ждал: если она победит, то еще сильнее потеплеет в Москве. А нет - всех ждут крутые морозы, новая полярная ночь, и стужа будет долгой..." (Петров 2012: 136). Осенью 1968 года Аксенов начинает писать роман "Ожог".

Обновление стиля и частичная перестройка мировоззрения не могли не повлиять на тексты, которые писал Аксенов и, в частности, на травелоги. В настоящей работе мы постараемся понять, в чем специфика травелогов 1970-х годов по сравнению с травелогами 60-х, в чем они наследуют более ранним произведениям Аксенова, а чем отличаются от них. В центре нашего внимания будут два текста Аксенова: "Круглые сутки нон-стоп", "документальный" травелог, написанный по мотивам поездки Аксенова в США в 1975 году, и "Поиски жанра" - повесть 1978 года, рассказывающая об артисте оригинального жанра Павле Дурове и его путешествиях на машине.



1. Обзор литературы

Насколько нам известно, травелоги Аксенова пока не подвергались специальному изучению: дело здесь, во-первых, в том, что термин это сравнительно недавний, поэтому исследователям не могло прийти в голову выделять именно такую группу текстов, во-вторых, те травелоги, которые мы назвали "документальными", вообще редко попадают в поле зрения исследователей, потому что воспринимаются как нехудожественные; наконец, в-третьих, работ о творчестве Аксенова вообще сравнительно немного.

Можно назвать несколько работ, точнее, диссертаций, захватывающих тот период времени, о котором пойдет речь в настоящем исследовании. В самом ранней из них, написанной в 1993 г. и озаглавленной "Проза В.П. Аксенова 1960-70-х.

Проблемы творческой эволюции", Д.В. Харитонов анализирует произведения Аксенова и по ним прослеживает эволюцию идей автора и его постепенный отказ от идеалов "шестидесятничества" (Харитонов 1993).

В.В. Аксенова в своей работе "Жанровое своеобразие прозы В. Аксёнова 1960-1970-х гг.", напротив, обращает особое внимание на формальный признак аксеновских текстов - жанр. Исследовательница считает, что "Повышенное внимание к жанру характеризует весь путь Аксёнова-художника" (Аксенова 2011: 3) и отмечает особый интерес автора к преобразованию этих жанров: "Трансформация традиционной жанровой формы, наблюдаемая у раннего В. Аксёнова, становится доминирующей жанровой стратегией на протяжении всего творчества писателя" (Аксенова 2011: 14). травелог проза аксёнов путешествие бочкотара

Третья исследовательница, А.И. Куприянова, выбирает тему, с первого взгляда близкую нашей работе - "Мотив пути в прозе В.П. Аксёнова 1960-1970-х гг." (Куприянова 2007). Куприянова понимает мотив пути очень широко, в том числе метафизически, и включает в анализ множество разнородных явлений, от эволюции в характере героя до езды на мотоцикле. Однако она не включает в свой анализ "документальные" травелоги, которые будут занимать важное место в настоящей работе.

Наконец, нельзя не упомянуть уже процитированную нами во введении книгу Ю.К. Щеглова, представляющую из себя подробный комментарий к "Затоваренной бочкотаре", разъясняющий не только отдельные места повести, но и дающий трактовку этого произведения в целом. На эту работу мы будем опираться, сравнивая "Затоваренную бочкотару" с травелогами семидесятых годов.

2. "Круглые сутки нон-стоп" на фоне травелогов Аксенова 1960-х годов

Очерк В.П. Аксенова «Круглые сутки нон-стоп», опубликованный в 1976 г. в 8 номере журнала «Новый мир», написан по мотивам поездки Аксенова в США на два с половиной месяца, что позволяет отнести к его к «документальным» травелогам, несмотря на то, что в тексте присутствуют чисто художественные главы, в которых повествование ведется от третьего лица и центральным персонажем является Москвич По всей вероятности, отсылка к книге Б. Стрельникова и И. Шатуновского "Америка справа и слева" (Стрельников, Шатуновский 1971), в которой главными героями являются Москвич и Вашингтонец. , а вовсе не рассказчик-Аксенов, как в остальном тексте.

Это следует сделать еще и потому, что имя автора несколько раз появляется на страницах повести:

1) в самом начале («Ты, карандаш, принадлежишь гостю Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, «регентскому профессору» и члену Союза писателей Аксенову» (Аксенов 1976: 52),

2) в описании табличек на дверях университета («Длинный коридор на одиннадцатом этаже Банч-холла, таблички на дверях кабинетов: профессор Уортс, профессор Харпер, профессор Аксенов, профессор Шапиро…» (Аксенов 1976: 67),

3) в названии «ненаписанной диссертации «Урбанистический пейзаж в произведениях Аксенова»» (Аксенов 1976: 71),

4) в обращении "Между прочим, Вася, are you going читать лекцию today?" (Аксенов 1976: 71).

Иногда автор делает это с подчеркнутой нарочитостью, как в примере номер 1 или следующем: «Мы, профессора Уортс и Аксенов, тоже ведь не хуже других…» (Аксенов 1976: 98). Упоминание имени автора задает установку на игру с правдивостью повествования: постоянно повторяя свое имя, Аксенов, казалось бы, старается уверить нас, что все, описываемое им, действительно произошло, однако, на деле, добивается противоположного эффекта, лишая повествование серьезности.

А. Кабаков в книге «Аксенов», написанной вместе с Е. Поповым, называет иронию одной из отличительных черт аксеновских травелогов: «Вася, как бы ни старался, не мог преодолеть свое, Богом данное ему чувство смешного. <…> Вот смотри, даже в таком общеупотребительном жанре, в котором хотя бы один раз в жизни, но практически все литераторы отметились, - путевые заметки. Все его советские и антисоветские путевые заметки - и «Под знойным небом Аргентины», и «Круглые сутки нон-стоп», и «В поисках грустного бэби» - полны иронии, издевки, выдумки. Ты вспомни только «Под знойным небом аргентины»: это вообще… ну - фонтан» (Кабаков, Попов 2012: 197).

«Круглые сутки нон-стоп» объединяет с более ранними травелогами не только интонация, но общие приемы. Это могут быть частные пересечения между двумя текстами: в качестве примерам приведем рассуждения о том, как автору нужно писать, которые мы находим и в самом первом травелоге Аксенова под названием "Снег и ветер солнечной долины", и в "Круглых сутках нон-стоп".

"Снег и ветер...": "..мои новые сахалинские друзья говорят мне: - Слушай, старик, когда будешь писать, не ахай ты, пожалуйста, по поводу легковых такси и пятиэтажных домов в Южно-Сахалинске. Писали об этом уже тысячу раз. Надоело. - И не покупайся ты, пожалуйста, на экзотику, - говорят мне эти суровые друзья. Наверное, я не удержусь где-то от соблазна сопоставления "нового и старого" и, наверняка, уж "куплюсь" на экзотику, но даю слово, что не буду ахать". (Аксенов 1962)

Автору навязываются некоторые правила (не писать о том-то и том, потому что это уже описано), однако он сразу признается, что нарушит их. Схожую ситуацию, но в более развернутом виде, мы видим и в "Круглых сутках нон-стоп", но здесь уже сам автор устанавливает себе правила, причем вопрос на этот раз ставится более круто: речь идет уже не о том, о чем писать, а о чем нет - вопрос в том, писать ли вообще.

Причина, впрочем, все та же - все уже давно написано: "...сколько помню себя, столько и читаю американские тетради, очерки и листки. <...> Что нового можно написать об этой стране? Не пиши об Америке, говорил я себе. Приехал сюда читать лекции, ну и читай, учи студентов, сей разумное, доброе, вечное. Не буду писать об Америке - так было решено" (Аксенов 1976: 51).

Затем, несмотря на принятое решение не писать, повествование все-таки начинается, но вскоре автор снова возвращается к этому вопросу и предпринимает вторую попытку самоубеждения, снова апеллируя, как и в травелоге о Сахалине, к количеству "раз": "Сколько раз ты видел это в кино? А сейчас собираешься описывать?" (Аксенов 1976: 52).

В итоге, как и в более раннем тексте, рассказчику не удается соблюсти правила, причем в обоих случаях это действие иронически описывается как аморальное, неправильное: в очерке о Сахалине - "не удержусь где-то от соблазна", в "Круглых сутках нон-стоп" - "Ну вот, ты уже начал свой блуд, тебя уже не остановишь..." (Аксенов 1976: 52).

Помимо частных перекличек есть также несколько приемов, которые можно обнаружить сразу в трех, а иногда даже и в четырех текстах. Они сосредоточены прежде всего в произведениях, написанных о загранице ("Японские заметки", "Под небом знойной Аргентины", "Круглые сутки нон-стоп"). Рассмотрим каждый из таких приемов по отдельности.

1. Неосознание себя в новом пространстве: герой или рассказчик совершает перелет в другую страну, но еще не может это до конца осознать. Впервые такая ситуация описывается в очерке "Снег и ветер Солнечной долины": "Подъезжая к гостинице, я смотрел на обыкновенные пятиэтажные дома и все никак не мог приучить себя к мысли, что я уже на Сахалине. Все-таки это малопонятная штука - 10 тысяч километров за 12 часов!" (Аксенов 1962).

Что-то похожее происходит и с Москвичом, героем "Круглых суток нон-стоп": "Москвич совсем еще был не в своей тарелке, его покручивало современное страдание, именуемое в той стране, куда он попал, jet-lag, джет-лэг, "реактивное отставание". Он не совсем отчетливо осознавал свой вчерашний прыжок через десять часовых поясов..." (Аксенов 1976: 53).

Тот же прием, но вывернутый на изнанку, встречается и в произведении "Японские записки" - там рассказчику, уже вернувшемуся домой, с трудом верится, что он действительно побывал в Японии: "Когда сейчас при взгляде на карту мира среди крутобоких материков я вижу тоненькую цепочку японских островов, мне даже не верится, что именно на этих ярко окрашенных камешках я провел три удивительные недели…" (Аксенов 1969: 237).

2. Обманутое ожидание. Этот прием можно обнаружить не только в аксеновских травелогах. Ср. эпизод из произведения В.В. Маяковского "Мое открытие Америки": "Сотни маленьких людей в тричетвертиаршинных шляпах кричали, вытягивали до второй палубы руки с носильщическими номерами, дрались друг с другом из-за чемоданов и уходили, подламываясь под огромной клажей. Возвращались, вытирали лицо и орали и клянчили снова. -- Где же индейцы? -- спросил я соседа. -- Это индейцы, -- сказал сосед. Я лет до двенадцати бредил индейцами по Куперу и Майн-Риду. И вот стою, оторопев, как будто перед моими глазами павлинов переделывают в куриц" (Маяковский 1957: 272).

Существенное отличие от ситуации, описанной Маяковским, в том, что у Аксенова обманутое ожидание обычно не ведет за собой трагического разочарования, наоборот, создает комический эффект: повествователь рассказывает об нем с удивлением и самоиронией, а не с грустью. Этот прием встречается практически во всех "документальных" травелогах Аксенова 1960-1970-х годов.

"Снег и ветер": "Почему-то мне всегда казалось, что Южно-Сахалинск стоит на море. Оказалось, что нет - до моря здесь километров сорок" (Аксенов 1962).

"Японские заметки": "Когда поезд, постукивая, покачиваясь и виляя, выбирается из каменных джунглей Токио, иностранный пассажир прилипает к окну, желая увидеть сельский японский пейзаж, какие-нибудь домики, какие-нибудь рисовые поля под луной, перевернутые лодки, то есть хочется немного идиллии. Огней становится все меньше, меньше, меньше, потом побольше, еще больше, больше и снова через десять минут кажется, что ты и не выезжал из Токио" (Аксенов 1969: 240).

"Под небом знойной Аргентины": "Я воображал, что Мар-дель-Плата небольшой курортный городок, вроде нашей Гагры или Хосты, ну, в крайнем случае Ялты, и был весьма удивлен, когда над горизонтом стали вырастать разноцветные небоскребы" (Аксенов 1969: 275).

"Круглые сутки нон-стоп": "Вдаль по одной из улиц уходит вереница пальм, и там за асфальтовым горбиком в небе некоторое золотистое свечение. Мне кажется, что именно там - океан. Впоследствии выясняется, что океан в противоположной стороне" (Аксенов 1976: 57).

Кроме того, в "Круглых сутках" это явление - несовпадение представлений и реальности - описывается уже обобщенно, как что-то неизбежное: "Ты столько читал о стритах и авеню Манхэттена, столько видел фото, кино и теле, что в твоем воображении этот город, можно сказать, построен. Ты все уже прочертил в своем воображении и твердо знаешь, как эти стриты идут, откуда - куда, но попав в реальный Нью-Йорк, ты вдруг видишь, что ошибался, что стриты идут не "оттуда - туда", а "туда - оттуда", а весь Манхэттен греет свой хребет на солнце не совсем под тем углом, как ты воображал.<...> Итак, в путешествиях ты сталкиваешься с этими мелкими противоречиями и радостно их уничтожаешь, радостно потому, что на месте твоего прежнего воображения вырастает новое и, клубясь, как тропическая растительность, покрывает твою новую реальность" (Аксенов 1976: 56-57). Интересно, что этот процесс открытия для себе новой реальности Аксенов описывает не в категориях воображение - реальность, а в категориях старое воображение - новое воображение, что в каком-то смысле приравнивает его к процессу творчества, ведь сочинение книг - тоже создание в своем воображении некого мира. Можно предположить, что это отзвук идей Аксенова о связи путешествий с творчеством, которые мы наблюдали в его ранних произведениях.

3. Описание незнакомого через знакомое. Этот прием тоже встречается в травелогах довольно часто: возможно, дело в том, что поиск знакомых черт в чем-то незнакомом является один из механизмов восприятия нового. Что-то похожее мы уже видели в примере из "Под небом знойной Аргентины", где упоминаются Мар-Дель-Плата и Ялта. Вообще в фразах такого типа нередки названия географических названий, городов, мест, позволяющие описать новое пространство в известных читателю категориях Другой вариант - описание через известные литературные произведения. Ср. название очерка С. Есенина об Америке "Железный Миргород", обыгрывающееся автором в тексте, или цитату из "Одноэтажной Америки" Ильфа и Петрова: "В общем, это было горьковское "На дне" в американской постановке" (Ильф, Петров, 1996: 18). . Приведем несколько примеров из уже упоминавшегося текста Маяковского "Мое открытие Америки":

1) "Запутаться в Нью-Йорке трудней, чем в Туле" (Маяковский 1957: 304)

2) "Там, куда развозят большинство рабочих и служащих, в бедных еврейских, негритянских, итальянских кварталах -- на 2-й, на 3-й авеню, между первой и тридцатой улицами -- грязь почище минской. В Минске очень грязно" (Маяковский 1957: 305)

3) "гаванский Кузнецкий мост" (Маяковский 1957: 270)

4) "Эти домишки лепятся друг к другу, как ларьки на Сухаревке, но с еще большей грязью" (Маяковский 1957: 282)

5) "И огромные новые соборы, вроде брата Нотр-Дама..." (Маяковский 1957: 281).

Впрочем, не только Маяковский прибегает к таким описаниям: ср. у Ильфа и Петрова в "Одноэтажной Америке": "Манеры у них были точь-в-точь такие же, как у молодых людей, обитающих в Варшаве, на Крахмальной улице" (Ильф, Петров 1996: 19).

Подобные пассажи можно встретить и в Аксеновских травелогах, например, в "Круглых сутках нон-стоп":

1) "Крутой уклон, крутой вираж, и сразу крутой подъем, и сразу крутой вираж, а за ним сразу крутой уклон и так далее. Очень похоже на дорогу от Новороссийска до Туапсе" (Аксенов 1976: 116).

2) "...при слове «Калифорния» на лице у любого американца появляется улыбка или тень улыбки, как у наших людей появляется улыбка при слове "Крым"" (Аксенов 1976: 105).

Авторское сравнение незнакомого со знакомым может служить для описания действия ("Под небом знойной Аргентины": "буфетчик-аргентинец перетирал посуду и меланхолично гудел себе под нос какую-то мелодию, как какой-нибудь наш простой армянский буфетчик из Гагры" Ср. также примеры из Ильфа и Петрова: 1) "Газеты были прижаты к земле обломком кирпича, совсем так, как это делают московские старухи газетчицы, сидя в своих фанерных киосках"(Ильф, Петров 1996: 14) 2) "Подобно тому как на Северном вокзале в Москве радиорепродуктор сообщает дачникам, что ближайший поезд идет без остановок до Мытищ, а дальше останавливается везде, - здесь негры сообщали, что лифт идет только до шестнадцатого этажа" (Ильф, Петров 1996: 20). (Аксенов 1969: 268), может описывать конкретный предмет, например, одежду ("Круглые сутки нон-стоп": "Знаете, Ронни, ваша манера одеваться напоминает мне русских футуристов в предреволюционное время"(Аксенов 1976: 85) Ср. у Есенина в "Железном Миргороде": "американский полисмен одет под русского городового, только с другими кантами" (Есенин 1997: 171). ), или даже более сложное понятие - так Аксенов в "Японских записках" объясняет, что такое гора Фудзи: "Это была сильная и простая Японская Гора. Симметрия ее и тройная ее вершина гармонизировали всю округу, а может быть, и всю эту страну. Это было то, что для нас, русских, составляет Волга" (Аксенов 1969: 239).

В "Круглых сутках нон-стоп" в сравнениях может также появляться фактор времени: Аксенов сравнивает американское настоящее с русским прошлым (см. также пример о футуристах): "Как когда-то русская интеллигенция спорила в своих каморках - помните? - "пускай мы в спорах этих сипнем, пускай стаканы с бледным сидром стоят в соседстве с хлебом ситным и баклажанною икрой" - так и сейчас американские "яйцеголовые", отставляя в сторону свои "хайболы" и "снэкс", работают до утра языками, и в спорах этих бурлит, пузырится, булькает вольнолюбивый дух их предков, пионеров" (Аксенов 1976: 70).

4. "Объединение национальностей". Описывая страну или город, в которые совершается путешествие, авторы травелогов обращают внимание читателя на непривычные, необычные для него вещи.

Однако иногда писателю, напротив, нужно подчеркнуть отсутствие специфики либо показать невозможность ее определить. Так это делают, например, Ильф и Петров в "Одноэтажной Америке": "Телескоп был направлен в небо. Заведовал им обыкновенный человек, такой же самый, какого можно увидеть у телескопа в Афинах, или в Неаполе, или в Одессе. И такой же у него был нерадостный вид, какой имеют эксплуататоры уличных телескопов во всем мире"(Ильф, Петров 1996: 15).

Эффект достигается за счет перечисления, в данном случае, городов. Такие перечисления есть и в травелогах Аксенова.

"Японские заметки": ""Безумие, ярмaркa, водоворот! Кaк тут люди живут!" - тaк скaзaл однажды о Москве мой кaзaнский приятель. А в общем-то ведь и в Токио, и в Пaриже, и в Москве люди живут себе - и в ус не дуют! У кaждого своя циркуляция, свой уют, свой пузырь Ср. в "Круглых сутках нон-стоп": "Проходит еще некоторое время, две недели или три, и у меня обрaзовывaется мой собственный Эл-Эй, мои собственные трaссы, пунктиры телефонной связи, моя бензоколонкa, мой супермaркет, мои кaфе, моя беговaя дорожкa, бaссейн, пляж - то есть, кaк и у всех aборигенов, собственнaя средa обитaния, пузырь повседневной жизни" (Аксенов 1976: 60). , который он проносит в любой сaмой шумной толпе" (Аксенов 1969: 244).

"Под небом знойной Аргентины": "Большие плоские камни на берегу. На них выбивают свои имена и даты желающие увековечиться. Ничего особенного, этим занимаются люди повсюду - в Грузии, в Новгороде, в Риме, - но все же я долго стою над этими камнями и читаю..." (Аксенов 1969: 289).

Перечисляя разные города и страны, Аксенов подчеркивает, что между ними нет такого уж сильной разницы, объединяет их в единое целое. Идея такого объединения ярко проиллюстрирована в ироническом эпизоде из "Японских заметок":

"Неприятность случилась с одним американцем. Задорный этот человек полез в дыру, старательно ввинчивался и -- застрял: ни назад, ни вперед! Плечи мешают и другое место не способствует. Мы все, кто тут был, без различия политических взглядов и вероисповеданий, стали его тащить. «Мирное сосуществование», -- подумал я, ухватившись за американскую ногу. Вытащили недотепу!" (Аксенов 1969: 241).

Аксенов близка идея о том, что межнациональные (да и другие) различия - не самое главное: ср. примеры из очерка Аксенова "Простак в мире джаза": 1) "В зале тоже тесно: он заполнен до отказа ударниками, басистами, саксофонистами, трубачами, кларнетистами, москвичами, шведами, сибиряками, эстонцами, литовцами, армянами, финнами…" (Аксенов 1967: 96) 2) "Основа джаза -- импровизация, а ее не назовешь никак, ей не нужна никакая литература. Джаз -- это интернациональное искусство" (Аксенов 1967: 98).

В "Круглых сутках нон-стоп" тема интернациональности особенно важна, потому что для Аксенова понятие "американское" включает в себя не только чисто американские элементы, такие как джаз, проза битников, кофе-шопы или паркинг-лоты - хотя, конечно, они являются ядром этого понятия и относятся к нему в первую очередь - но и элементы других культур: английской, французской, русской, немецкой... Аксенов несколько раз подчеркивает, что Америка интернациональна, а ее столица - "город иностранцев", "melting pot, там в час пик на Пятой авеню не так часто правильную английскую речь услышишь" (Аксенов 1976: 111). Рассказывая о Ярмарке ренессансных удовольствий, автор использует уже знакомый нам прием перечисления: "Вскоре у нас образовалась компания: астроном из Непала, повар из Норвегии, студент из Мехико-сити, художница с Восточного берега, медсестра из Канады и просто девушка из Польши" (Аксенов 1976: 99), а сама ярмарка представляет собой в том числе "беспорядочные знакомства, chain-smoking, турецкий кофе, французские сливки, цыганские пляски, американские штучки…" (Аксенов 1976: 99). Особенностью США оказывается смешанность культур.

То, что в Америке живут люди, приехавшие с разных концов света - не новая идея. Ср. в "Одноэтажной Америке": "Спали выходцы из Шотландии, из Ирландии, из Гамбурга и Вены, из Ковно и Белостока, из Неаполя и Мадрида, из Техаса, Дакоты и Аризоны, спали выходцы из Латинской Америки, из Австралии, Африки и Китая. Спали черные, белые и желтые люди" (Ильф, Петров 1996: 23). Однако Аксенов не просто фиксирует факт: смешение культур в Америке особенно важно для него в том числе потому, что оно оставляет возможность для русской/советской культуры соединиться с американской, приобщиться к ней, и таким образом приобщиться и ко всему остальному миру.

Это объединение Аксенов и осуществляет в тексте с помощью двух приемов - точнее было бы сказать даже блоков приемов: во-первых, с помощью введения в текст иностранного слова и его соотношения с русским словом, во-вторых, с помощью темы России.

5. Иностранное и русское слово. В травелогах, повествующих о зарубежье, иностранное слово может появляться в разных формах. Две самые распространенные из них - это появление иностранных слов в повествовании и в речи. В повествовании обычно появляются реалии либо специфические для страны понятия - тому можно найти множество примеров как у Аксенова, так и в других травелогах:

"Мое открытие Америки": "Тот же лифт опустит вас к подземке (собвей)" (Маяковский 1957: 299), "мировые табачные и сахарные лимитеды" (Маяковский 1957: 270).

"Одноэтажная Америка": 1) "Когда мы ехали в Америку, мы не учли одной вещи - "госпиталити", американского гостеприимства" (Ильф, Петров 1996: 33), 2) "Над ними гремит железом "элевейтед" (надземка)» (Ильф, Петров 1996: 25).

"Японские заметки": "На перекрестках появляются маленькие дымящиеся тележки; они набиты «якитори» -- удивительно вкусными шашлычками на деревянных палочках" (Аксенов 1969: 246).

"Под небом знойной Аргентины": 1) "...поднимали бокалы с gin-n-tonic, с hayball, с martiny..."(Аксенов 1969: 263), 2) "Даже английские «ангри-мены» вырядились в смокинги..." (Аксенов 1969: 261).

Что касается речи, в ней обычно появляются либо обращения, либо несложные слова, которые известны и автору, и читателю. Возьмем два примера из книги Б. Стрельникова и И. Шатуновского "Америка справа и слева": 1) "О нет, джентльмены, не говорите так! О но, но!" (Стрельников, Шатуновский 1971: 9), 2) "Вот увидите, ребята, все будет о'кэй. Держу пари, вы вернетесь олл райт!" (Стрельников, Шатуновский 1971: 14).

Постоянное присутствие в тексте иностранного слова - важный для Аксенова прием. Об этом можно судить по "Японским запискам": с первого взгляда, этот текст не отличается от других: автор вставляет в повествование ("Это были даже не гейши, а так называемые «майко» -- девушки, ждущие посвящения в сан гейши"(Аксенов 1969: 256)) и в речь ("Над перекрестком проносится хриплый крик: «Абнай!» Это означает: «Опасность!»" (Аксенов 1969: 244)) различные японские слова. Однако неожиданно в тексте появляются и английские слова: 1) «Сэр, купите любопытную чашечку!» (Аксенов 1969: 241) 2) "А вот и девушки, встречающие джентльменов, девушки в кимоно, сгибающиеся в традиционном поклоне" (Аксенов 1969:244). Наверное, это может быть отражением тезиса Аксенова о похожести Японии на Америку: "Гейши в квартале Гион живут своей обособленной от американизированной Японии жизнью..." (Аксенов 1969: 255). Но, возможно, дело не только в этом. В тексте встречается целый диалог на английском, который Аксенов не мог бы воспроизвести на японском, да и читатель его бы не понял - мы можем предположить, что Аксенов пользуется английской речью просто как способом остранения, создания иностранного колорита в тех случаях, когда японский язык для этой цели не подходит.

Опираясь на эти приемы - иностранное слово в повествовании и иностранное слово в речи - Аксенов в "Круглых сутках нон-стоп" развертывает перед читателем поле языковой игры. Посмотрим сначала, в каких видах английская лексика может встречаться в повествовании.

Во-первых, это могут быть английские слова и выражения в латинской транскрипции. Чаще всего таким образом записываются специфические для Америки слова и понятия, например, такие как beautiful people (сноска - Красивый люд), trip ("делали trip, то есть отправлялись в "путешествие" к вратам рая" (Аксенов 1976: 89) - о принятии наркотиков), family ("family, семья" - в особенном для хиппи значении), beat generation (сноска: Разбитое поколение), swinging ("что значит приблизительно "пританцовывающий, подкручивающий"" (Аксенов 1976: 85)), а также реалии, для которых отсутствует точный аналог в русском языке, например, jackpot ("разразился jackpot, то есть полной выдачей" (Аксенов 1976: 79)), ships ("ships, большая стеклянная закусочная" (Аксенов 1976: 57)), kit-bag (" ... вещевые солдатские мешки, kit-bag" (Аксенов 1976:68)).

Часть слов объясняется прямо в тексте (trip, swinging etc), часть - через русский перевод (jet-lag, jackpot, kit-bag, family), но к большинству проставлены сноски, а в самом тексте читатель видит только английское слово.

В таком виде они обычно появляются лишь один раз, а если слово встречается несколько раз, происходит его русификация См. также пример русификации из травелога "Под небом знойной Аргентины": "...уверенность в себе, чувство юмора, чувство гнева, как и полагается «ангримэну».
-- Я сердитый молодой человек. Я вот говорю с вами, сеньора, а сам оглядываюсь все время во гневе, оглядываюсь во гневе, честное слово" (Аксенов 1969: 262). (причем она происходит не всегда хронологично, сначала может встретиться более русифицированный вариант, а потом менее). Обычно эта русификация происходит с помощью калькирования и/или перевода:

1) сначала beautiful people, затем - "бьютифул пипл", затем - "красивый люд"

2) более длинная цепочка: tough guys, "таф гай", "жесткий парень", "жесткий", затем снова "таф гай"

3) пример перевода по частям: супермаркет - супер - сверхбазар.

Как частный случай может выступать повтор русского аналога:

1) "ships, большая стеклянная закусочная" - "вошел в закусочную ships" (Аксенов 1976: 58)

2) hot drink - "бросались к каждому автомату hot drinks, чтобы выпить горячего кофе" (Аксенов 1976: 113).

Есть еще одна возможность русификации - использовать английское слово, но согласовывать его по роду русского перевода:

1) "наша family" (Аксенов 1976: 89)

2) "от нынешнего калифорнийского beautiful people" (Аксенов 1976: 89)

3) "чистый WASP WASP - "White Anglo-Saxon Protestant - белые англосаксы-протестанты, потомки первых поселенцев из Новой Англии" (Аксенов 1976:98)" (Аксенов 1976: 110) или даже склонять: "присоединился к beautiful people'у" (Аксенов 1976: 107).

Второй вариант появления иностранных слов в речи - это заимствования из английского (записанные кириллицей). Заимствованные слова встречаются чуть ли не в каждом абзаце, и время, когда они вошли в русский язык, может варьироваться от XVIII века (например, слово гемисфера) и вплоть 1976, поскольку около пятидесяти слов Аксенов калькирует самостоятельно и начинает использовать как заимствования Встречаемость слова в других текстах проверяется по Национальному корпусу русского языка. Режим доступа: http://www.ruscorpora.ru/search-main.html. Использование заимствований, как мне кажется, может объясняться несколькими причинами.

Это может быть еще одним способом фиксации реалий, которыми изобилует текст и которые могут не иметь русского аналога (например, гамбургер, кейк, "рикриэйшн сентр", хайбол, паркинг-лот, драгстор, деревья джошуа); может быть указанием на специфическое значение, которое имеет в языке то или иное понятие (например, "уик-энд" как цельный временной отрезок по сравнению с более неопределенными "выходными"). Однако главной причиной, по-видимому, является установка автора на языковое разнообразие. Это хорошо видно по следующему пассажу:

"Вот еще преимущество бега - ассоциативные размышления, недетерминированные (секите меня, ревнители ключевой водицы!), ассоциативные, не детерминированны е комнатой, письменным столом, магнитофоном размышления, то есть рефлексии или медитации... (башку секите, ревнители подсолнечного масла, вы, пуристы!)" (Аксенов 1976: 71).

Аксенову не стоит труда заменить рефлексию (а это слово встречается в тексте и вне вышеприведенной фразы) на размышление, однако он не собирается этого делать, потому что ему важно создать нестандартный текст. Об этом же свидетельствуют русские фразеологизмы ("под белы руки", "не в своей тарелке") и жаргон ("гикнулся", "вдребодан", "прошлявшись", "экий чертяка", "дребедень"), которые по контрасту с заимствованными словами привлекают к себе особое внимание, и текст получается еще более ярким.

Этот прием используется Аксеновым еще в произведении "Под небом знойной Аргентины": "Даже английские «ангри-мены» вырядились в смокинги, а я, балда эдакая, на ночном коктейле в Алвеар-Палас-отеле -- скромняга парень в сереньком пиджачке" (Аксенов 1969: 261).

Сближение двух языковых пластов, соединение их встык является для Аксенова сознательным приемом - об этом свидетельствуют такие выражения, как "софт дринк квас" (Аксенов 1976: 99) или "рогулька V" (Аксенов 1976: 106) - и может доходить и до их соединения в одном слове, например, "хиппи-трудяги", "мультиобразие", "суперумник" или "автостадо".

Третья, самая редкая разновидность иностранных слов и выражений -"неправильный" перевод - находится в промежуточном положении между переводом и транслитерацией: с одной стороны, это определенно русские слова, с другой - они употреблены в несуществующем в русском языке значении либо по ним очень хорошо видно, что они являются переводом.

Примерами из этой группы являются такие слова, как "офицер" (в значении полицейский - от англ. (police) officer), "профессор" (в значении преподаватель: в первый раз это слово употреблено без всякого пояснения, во второй - снабжено комментарием: ""Я был там "профессором", то есть лектором, то есть в каком-то смысле действительно профессором" (Аксенов 1976: 115)), "квадраты" (одно из значений слова square - консерватор, обыватель), "жевать "горячих собак"" (hot dogs).

Что касается речи, то у Аксенова, как и у других авторов, в ней прежде всего появляются самые простые слова, знакомые почти каждому хоть сколько-нибудь знающему английский язык читателю.

Это могут быть обращения (в тексте встречаются: сэр, джентльмен, леди, старик, проф, милорды, олдфеллоу, эврибоди) или приветствие (хай), но могут быть и просто случайные слова (уик-энд, элефант, лайфгард).

Такие слова, мало что добавляющие к смыслу той или иной реплики, можно назвать маркерами английского языка: они показывают, что разговор происходит по-английски. Например, они могут помочь разобраться в такой, звучащей несколько парадоксально, фразе: "- Нет, сэр, я не говорю по-русски, но все-таки надо знать несколько слов, если живешь в Сан-Франциско" (Аксенов 1976: 114).

Но иногда в «Круглых сутках нон-стоп» маркеры не указывают на язык, а, наоборот, запутывают читателя: в силу того, что большинство их общеизвестно, они могут быть использованы в разговоре на родном языке, например, в качестве обращения к иностранцу или просто как сленг. Так, когда, читая лекцию, рассказчик обращается к студентам "леди и джентльмены", это обращение теряет свою маркированность за счет других следующих за ним обращений: "Теперь, леди и джентльмены уважаемое паньство, дорогие товарищи, перед вами поле боя" (Аксенов 1976: 73). Читателю в голову может закрасться подозрение, что Аксенов читает лекции по-русски - все-таки он преподает на кафедре славистики - и вскоре эта догадка подтверждается:

...