Анализ прозы И.А. Бунина
Литературный анализ рассказов И.А. Бунина "Антоновские яблоки", "Деревня", "Братья". Описания героев и сюжетной линии произведений. Использование лексики с культурным компонентом. Раздумья автора о путях человечества. Открытие состояний человеческой души.
Рубрика | Литература |
Вид | реферат |
Язык | русский |
Дата добавления | 26.05.2016 |
Размер файла | 126,7 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Плакала она и потом, - засветив лампочку и раскалывая на полу тупым кухонным ножом сосновые щепки для самовара. Плакала и вечером, подав самовар в хозяйскую столовую и отворив дверь пришедшим гостям, - в то время, когда по темной, снежной улице брел к дальнему фонарю, задуваемому вьюгой, оборванный караульщик, все сыновья которого, четыре молодых мужика, уже давно были убиты из пулемета немцами, когда в непроглядных полях, по смрадным избам, укладывались спать бабы, старики, дети и овцы, а в далекой столице шло истинно разливанное море веселия: в богатых ресторанах притворялись богатые гости, делая вид, что им очень нравится пить из кувшинов ханжу с апельсинами и платить за каждый такой кувшин семьдесят пять рублей; в подвальных кабаках, называемых кабаре, нюхали кокаин и порою, ради вящей популярности, чем попадя били друг друга по раскрашенным физиономиям молодые люди, притворявшиеся футуристами, то есть людьми будущего; в одной аудитории притворялся поэтом лакей, певший свои стихи о лифтах, графинях, автомобилях и ананасах; в одном театре лез куда-то вверх по картонным гранитам некто с совершенно голым черепом, настойчиво у кого- то требовавший отворить ему какие-то врата; в другом выезжал на сцену, верхом на старой белой лошади, гремевшей по полу копытами, и, прикладывая руку к бумажным латам, целых пятнадцать минут пел за две тысячи рублей великий мастер притворяться старинными русскими князьями, меж тем как пятьсот мужчин с зеркальными лысинами пристально глядели в бинокли на женский хор, громким пением провожавший этого князя в поход, и столько же нарядных дам ели в ложах шоколадные конфеты; в третьем старики и старухи, больные тучностью, кричали и топали друг на друга ногами, притворяясь давным-давно умершими замоскворецкими купцами и купчихами; в четвертом худые девицы и юноши, раздевшись донага и увенчав себя стеклянными виноградными гроздьями, яростно гонялись друг за другом, притворяясь какими-то сатирами и нимфами... Словом, до самой поздней ночи, пока одни караулили, а другие укладывались спать или веселились, горькими слезами плакала глупая уездная старуха под хриплый, притворно-отчаянный крик, долетавший из гостиной ее хозяев:
Ах, тяжело, тяжело, господа,
Жить с одной женой всегда!
В рассказе фактически отсутствует экспозиция. Без лишних раздумий и обсуждений, автор вводит нас в дом, в котором «темнело». Сюжет не требует излишнего вдумчивого напряжения: ревнивая хозяйка нанимает в дом кухарку Старуху, муж хозяйки решает сжить со свету Старуху. На то у него были свои объективные причины: «была старуха куда как нехороша собой: высокая, гнутая, узкоплечая, глухая и подслепая, от робости бестолковая, готовила, несмотря на все свои старания, из рук вон скверно» [1, 155]. И вот в один из обеденных дней ему удается довести ее до слез: «нынче за обедом он так гаркнул на нее, что у нее руки-ноги оторвались от страха, а миска со щами полетела на пол» [1, 155]. Казалось бы рассказ ни о чем. Но у Бунина основная сюжетная линия является как бы просто вступлением в основную канву рассказа, которая заставляет нас прочувствовать грусть, боль, страдание за происходящее. Кровопролитная мировая война, унесшая в могилу четверых сыновей безвестного уездного караульщика; в деревнях -- голод и нищета; в захолустном городишке пожилой учитель корпит над тщетой -- отвлеченным теоретическим сочинением. Здесь автор -- реалист, даже натуралист, ничем не брезгающий, не убегающий от грубости, но способный подняться и на самые романтические высоты, всегда правдивый и честный изобразитель факта, из самых фактов извлекающий глубину, и смысл, и все перспективы бытия. Темная сторона жизни отчетливо подкрепляется у Бунина описанием деталей дома. «В зале, чинно стояли кресла вокруг стола под бархатной скатертью, над диваном тускло блестела картина»; «в одном углу до потолка раскидывалось из кадки мертвыми листьями сухое тропическое растение, а в другом воронкой зиял хобот граммофона, оживавший только по вечерам, при гостях»; «В столовой текло с мокрых тряпок, лежавших на подоконниках, в клетке, крытой клеенкой, спала, завернув головку под крылышко, больная тропическая птичка»; «В узкой комнате рядом со столовой крепко, с храпом спал квартирант» [1,154] (выделено нами -- Т.Р.). Фактически первая часть рассказа настраивает нас на события, о которых будет идти речь. Уже самые первые строки произведения сообщают нам, что мы попали в темный дом. Дальше хуже: тусклая картина, мертвые листья, сухое растение, граммофон, который оживал только по вечерам для гостей, клетка с больной птицей крыта клеенкой. Хозяева отдают дань моде -- тропическое растение, тропическая птица. И это все временное -- так как растение погибает, а птица больна. Подобная детальная обстановка быта не наводит читателя на оптимистический мотив, напротив, заставляет задуматься о случившихся событиях. А старуха сидела на лавке в темнеющей кухне и разливалась горькими слезами. Хозяйкин племянник, долго учил уроки, приладившись к мокрому подоконнику в своей каморке рядом с кухней. В кухне тихо и сумрачно, рублевые стенные часы, у которых стрелки не двигались, всегда показывали четверть первого, стучат необыкновенно четко и торопливо, свинка, зимующая в кухне, стоит возле печки и, до глаз запустив морду в лохань с помоями, роется в них [1, 155-156]. Темен дом, темна кухня, комната-коморка. Символичны стенные часы, у которых не двигались стрелки, и которые показывали одно и то же время -- четверть первого. Фактически автор всегда прав; он не только не позволяет себе жизнь оболгать, но и проявляет щепетильно-точное и бережное отношение к ее подлиннику, и с этим подлинным все у него верно. И полная возможность его событий -- вне сомнения. Эта мрачная, удручающая обстановка -- мелкой, бессмысленной, скучающей жизни подготавливает нас ко второй части рассказа -- фактически кульминационной. В столице же -- в богатых ресторанах притворялись богатые гости, делая вид, что им очень нравится пить из кувшинов ханжу с апельсинами и платить за каждый такой кувшин семьдесят пять рублей; в подвальных кабаках, называемых кабаре, нюхали кокаин и порою, ради вящей популярности, чем попадя били друг друга по раскрашенным физиономиям молодые люди, притворявшиеся футуристами, то есть людьми будущего; в одной аудитории притворялся поэтом лакей, певший свои стихи о лифтах, графинях, автомобилях и ананасах; в одном театре лез куда-то вверх по картонным гранитам некто с совершенно голым черепом, настойчиво у кого-то требовавший отворить ему какие-то врата; в другом выезжал на сцену, верхом на старой белой лошади, гремевшей по полу копытами; в третьем старики и старухи, больные тучностью, кричали и топали друг на друга ногами, притворяясь давным-давно умершими замоскворецкими купцами и купчихами; в четвертом худые девицы и юноши, раздевшись донага и увенчав себя стеклянными виноградными гроздьями, яростно гонялись друг за другом, притворяясь какими-то сатирами и нимфами... [1, 156-157] (выделено нами -- Т.Р.). Вот этот мир -- культуры и интеллигенции. Подобно Н. В. Гоголю с сарказмом Иван Бунин описывает городскую жизнь: надсмеивается над бессмысленной расточительностью местной знати; с издевкой отзывается о футуристах, которые услаждают слух, зрение и нервы бездумной публики; иронизирует по поводу современных театральных постановок, не несущих в себе глубокого смысла и содержания; осуждает пожилое и молодое поколение: и те, и другие бесполезно расходуют силы и время на пустые дела. Война, голод, нищета -- но город блаженствует в вине, увеселеньях. И все это лживо, неправдиво, притворно. Похожая статья: Игра, ложь и одиночество как неотъемлемые компоненты любовных отношений в рассказе Ивана Бунина «Генрих» И лишь одна жалкая, никому не нужная старуха, безутешно оплакивающая свою никчемную жизнь, оказывается, сама того не ведая, самым естественным правдивым существом в этом безумном мире, в котором нарушена гармония и здравый смысл. Сколько щемящего сострадания к безымянной старухе, как бы олицетворяющей для Бунина Россию, находящуюся, как он считал, на краю бездны, вложено в этот рассказ! Он -- как бы итог, последняя точка перед роковым жизненным поворотом -- разрывом с родиной. Таким образом, поэтическое мастерство Ивана Бунина многопланово и многообразно. В единый образ сливается описание бытовой детали, который тесным образом подчеркивает и поясняет нам проблематику и идейное содержание произведения. Рассказ «Старуха» -- не ироническое отражение событий 1916 года. Это боль за простую кухарку, это осуждение интеллигенции или так называемой знати общества. Среди темных комнат, тускнеющих картин, умирающих птиц и растений, фактически остановившегося времени, среди притворства и разгулья, по-настоящему страдает простая русская кухарка.
Митина любовь 1924
Катя, невысокая, хорошенькая и совсем ещё юная -- возлюбленная Мити. Она учится в частной театральной школе, ходит в студию Художественного театра, живёт с мамой, «всегда курящей, всегда нарумяненной дамой с малиновыми волосами», давно уже оставившей мужа. Митя, худой и нескладный брюнет с «византийскими» глазами, часто бывает у них, а Катя приходит к нему в студенческие номера.
Они с Катей ещё не переступили последней черты близости, хотя позволяли себе в те часы, когда оставались одни, слишком многое.
Митя полностью поглощён своим чувством, в отличие от Кати, которая слишком погружена в театральную среду. Её увлечению потакает директор школы, «самодовольный актёр с бесстрастными и печальными глазами», каждое лето отправляющийся на отдых с очередной совращённой им ученицей. Во время Великого Поста он начинает заниматься с девушкой индивидуально. В шестую неделю Поста, последнюю перед Страстной, Катя, одетая во всё белое, как невеста, сдаёт директору экзамен.
Митя уже давно чувствует, что отношение Кати к нему изменилось. Декабрь, когда они только встретились, кажется Мите лёгким и незабвенным. В январе и феврале Митину любовь уже отравляли ревность и недоверие. Теперь же на экзамене словно «подтвердилась вся правота» его мучений.
Ужаснее же всего была та смесь ангельской чистоты и порочности, которая была в ней, в её разгоревшемся личике, в её белом платье.
Весной с Катей происходят важные изменения -- она превращается в «молоденькую светскую даму», постоянно спешащую к портным и за покупками. Её свидания с Митей всё сокращаются. В конце апреля Митя решает «дать себе отдых и уехать в деревню», в небольшое поместье, которым управляет его мать. Катя тоже считает, что им надо временно расстаться и выяснить отношения -- её утомляет его ревность, и отказываться от театральной карьеры ради Мити она не собирается. На это время приходится последний всплеск Катиных чувств. Она проводит с Митей много времени, как жена выбирает ему вещи, провожает на вокзал в день отъезда и обещает писать. Встретиться они планируют в Крыму, куда Катя с матерью должна уехать в начале июня.
Младшие брат и сестра Мити, гимназисты, ещё не приехали из Москвы, и первые дни в деревне проходят тихо. Митя заново привыкает к старому дому. Во всём -- в окружающей природе, местных девушках, в сладком весеннем воздухе ему чудится Катя, её «тайное присутствие». Постепенно реальная Катя превращается в девушку, созданную его желанием.
Впервые Митя живёт в родном доме взрослым, «с первой настоящей любовью в душе». Любовь захватила Митю «ещё в младенчестве» как нечто «невыразимое на человеческом языке». Он помнит себя в саду, рядом с молодой женщиной, вероятно, нянькой. Тогда «что-то горячей волной взыграло в нём», и появлялось затем то в обличии соседки-гимназистки, то в виде «внезапной влюблённости на гимназических балах».
Год назад, когда Митя заболел в деревне, весна стала «его первой настоящей любовью». Погружённость в мартовскую природу и проявления «беспредметной, бесплотной любови» сопровождали Митю до декабря первой студенческой зимы, когда он встретился с Катей.
Митя бродит по небольшому имению и вспоминает смерть отца девять лет назад, Тогда он «вдруг почувствовал: в мире смерть!», а в доме ещё долго стоял «страшный, мерзкий, сладковатый запах». Такое же наваждение Митя чувствует и теперь, только вместо страшной смерти его мир заполняет Катя и любовь к ней. Проходит время, Митя наблюдает за оживающей природой, которую украшает его любовь. Митя постоянно шлёт Кате пылкие письма и наконец получает ответ со словами «мой любимый, мой единственный».
Чаша его любви была полна с краями. И так же осторожно носил он её в себе и следующие дни, тихо, счастливо ожидая нового письма.
Проходит время, сад одевается свежей листвой, а письма от Кати всё нет. Митя знает, что Кате трудно собраться и сесть за письменный стол, но эти соображения вскоре перестают помогать. Почти всё время Митя проводит в библиотеке, читая в старых журналах стихи о любви.
Постепенно Митю охватывает ощущение, что «письма не будет и не может быть, что в Москве что-то случилось или вот-вот случится и что он погиб, пропал». В это время его начинает охватывать чистая чувственность: вожделение при виде моющей окна «подёнщицы с деревни», в разговоре с горничной, в саду, где деревенские девки заигрывают с барчуком. Даже вечно занятая хозяйством мать замечает мучения сына и советует ему пойти к соседям-помещикам, у которых «полон дом невест».
Мучения Мити всё усиливаются. Он перестаёт наблюдать за изменениями в природе и почти не спит по ночам. Ему становится стыдно гонять на почту очень занятого и уже немолодого старосту. Он начинает сам уезжать верхом «в то село, где была железнодорожная станция и почта», каждый раз возвращаясь с одной только газетой.
Муки его достигают предела. Однажды, возвращаясь через соседнюю, давно пустующую усадьбу, Митя решает застрелиться, если через неделю не будет письма.Именно в этот момент духовного упадка староста за небольшое вознаграждение предлагает Мите поразвлечься. Поначалу у Мити хватает силы отказаться. Вскоре он запрещает себе ездить на почту, оборвав эти поездки «отчаянным, крайним усилием воли» Сам Митя тоже перестаёт писать, униженно молить о любви или, хотя бы, о дружбе, и заставляет себя «не ждать ничего».
Староста вновь намекает на «удовольствие», и Митя неожиданно для себя самого соглашается. Староста предлагает ему невестку лесника Алёнку -- «бабёнку ядовитую, молоденькую, муж на шахтах ... всего второй год замужем».
На следующий день Алёнка приходит работать в сад поместья. Митя находит в невысокой и подвижной женщине что-то общее с Катей -- «женское, смешанное с чем-то детским». Через день староста везёт Митю к леснику. Пока староста и лесник пьянствуют, Митя случайно сталкивается с Алёнкой в лесу и, уже не владея собой, уславливается о завтрашнем свидании в шалаше.
Весь следующий день он со страшным напряжением ждёт свидания. Во время обеда привозят письмо, извещающее о приезде младших детей. Вместо того чтобы обрадоваться брату и сестре, Митя пугается, что они помешают свиданию. Ночью Митя видит себя «висящим над огромной, слабо освещённой пропастью».
Вечером, проводив мать на станцию, Митя направляется к шалашу, где вскоре появляется Алёнка. Митя отдаёт ей смятую пятирублёвку.
Было всё то же, что и раньше: страшная сила телесного желания, не переходящая в желание душевное, в блаженство, в восторг, в истому всего существа.
Когда происходит то, чего он так давно хотел, Митя поднимается «совершенно поражённый разочарованием» -- чуда не произошло.
В субботу той же недели весь день идёт дождь. Митя в слезах бродит по саду, перечитывает полученное вчера вечером письмо от Кати. Она просит забыть её, дурную, гадкую, испорченную. Она безумно любит искусство, поэтому уезжает «вы знаете, с кем...».
К вечеру гроза гонит Митю в дом. Он влезает в свою комнату через окно, запирается изнутри и, охваченный жаром, впадает «в летаргическое оцепенение». В полубессознательном состоянии он видит «молоденькую няньку» из своего детства, несущую «ребёнка с большим белым лицом». Нянька вдруг оказывается Катей, она прячет ребёнка в ящик комода. Входит господин в смокинге, -- это директор, с которым Катя уехала в Крым. Митя видит, как Катя отдаётся ему, и приходит в себя с ощущением пронзительной, невыносимой боли.
Из зала слышаться голоса и смех -- там ужинают младшие дети. Этот смех кажется Мите противоестественным «своей отчуждённостью от него, грубостью жизни, её равнодушием, беспощадностью к нему». Возврата к тому, что было «подобно раю», нет и быть не может.
Душевная боль становится невыносимой. «Страстно желая только одного -- хоть на минуту избавиться от неё», Митя достаёт из ящика ночного столика револьвер и «радостно вздохнув... с наслаждением» стреляет себе в рот.
Солнечный удар 1925
Они знакомятся летом, на одном из волжских пароходов. Он -- поручик, Она -- прелестная, маленькая, загорелая женщина, возвращающаяся домой из Анапы.
Я совсем пьяна, -- смеялась она. -- Вообще я совсем с ума сошла. Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании.
Поручик целует её руку, а сердце его блаженно и страшно замирает.
Пароход подходит к пристани, поручик умоляет её сойти. Через минуту они едут в гостиницу и снимают большой, но душный номер. Как только лакей закрывает за собой дверь, оба так исступлённо сливаются в поцелуе, что потом много лет вспоминают эту минуту: никто из них никогда ничего подобного не испытал.
А утром эта маленькая безымянная женщина, шутя называвшая себя «прекрасной незнакомкой» и «царевной Марьей Моревной», уезжает. Несмотря на почти бессонную ночь, она свежа, как в семнадцать лет, немного смущена, по-прежнему проста, весела, и уже рассудительна: просит поручика остаться до следующего парохода.
Никогда ничего даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не будет больше. На меня точно затмение нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...
И поручик как-то легко соглашается с нею, довозит до пристани, садит на пароход и при всех целует на палубе.
Легко и беззаботно возвращается он в гостиницу, но номер кажется поручику каким-то другим. Он ещё полон ею -- и пуст. Сердце поручика вдруг сжимается такой нежностью, что нет сил смотреть на неубранную постель -- и он закрывает её ширмой. Он думает, что это милое «дорожное приключение» окончено. Не может же он «приехать в этот город, где её муж, её трёхлетняя девочка, вообще вся её обычная жизнь».
Эта мысль поражает его. Он чувствует такую боль и ненужность всей своей дальнейшей жизни без неё, что его охватывает ужас и отчаяние. Поручик начинает верить, что это действительно «солнечный удар», и не знает, «как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой».
Поручик идёт на базар, в собор, потом долго кружит по заброшенному садику, но нигде не находит успокоения и избавления от этого непрошенного чувства.
Как дико, как нелепо всё будничное, обычное, когда сердце поражено этим страшным «солнечным ударом», слишком большой любовью, слишком большим счастьем.
Возвратясь в гостиницу, поручик заказывает обед. Все хорошо, но он знает, что не задумываясь умер бы завтра, если бы можно было каким-нибудь чудом вернуть «прекрасную незнакомку» и доказать, как он мучительно и восторженно любит её. Он не знает, зачем, но это для него необходимее жизни.
Поняв, что избавиться от этой неожиданной любви невозможно, поручик решительно отправляется на почту с уже написанной телеграммой, но у почты в ужасе останавливается -- он не знает ни её фамилии, ни имени! Поручик возвращается в гостиницу совершенно разбитый, ложится на кровать, закрывает глаза, чувствуя, как по щекам катятся слезы, и, наконец, засыпает.
Просыпается поручик вечером. Вчерашний день и нынешнее утро вспоминаются ему как далёкое прошлое. Он встаёт, умывается, долго пьёт чай с лимоном, расплачивается за номер и едет к пристани.
Пароход отчаливает ночью. Поручик сидит под навесом на палубе, чувствуя себя постаревшим на десять лет.
Три рубля 1944
Кратко: В рассказе «Три рубля» из желания молодого литератора поразвлечься развивается трагическая история любви двух сердец, прорываемая смертью.
Полный: В тот летний вечер я приехал из деревни в наш уездный город по железной дороге, часу в девятом. Было еще жарко, от туч сумрачно, надвигалась гроза.
Когда извозчик помчал меня, подымая пыль, от вокзала по темнеющему полю, сзади вдруг что-то вспыхнуло, дорога впереди на мгновенье озарилась золотом, где-то прокатился гром и крупными звездами зашлепал по пыли и пролетке быстрый, редкий дождь, тотчас, же прекратившийся. Потом пролетка, сорвавшись под изволок с мягкой дороги, задребезжала по каменному мосту через пересохшую речку. За мостом дико чернели и металлически пахли городские кузни. На дороге в гору горел запыленный керосиновый фонарь...
В гостинице Воробьева, лучшей в городе, мне, как всегда, отвели комнату со спальней за перегородкой. Воздух в этой комнате с двумя затворенными окнами за белыми коленкоровыми занавесками был горяч, как в печи. Я приказал коридорному отворить окна настежь, принести самовар и поскорей подошел к окну: в комнате дышать было нечем. За окном уже чернела темнота, в которой то и дело вспыхивали молнии, теперь уже голубые, и катился точно по ухабам гул грома. И, помню, я подумал: до того ничтожный городишко, что даже непонятно, зачем так грозно вспыхивает над ним этот великолепный голубой свет и так величественно грохочет, сотрясается мрачное, невидимое небо. Я пошел за перегородку и, снимая с себя пиджак и развязывая галстук, услыхал, как влетел с самоваром на подносе коридорный и стукнул в круглый стол перед диваном. Я выглянул: кроме самовара, полоскательницы, стакана и тарелки с. булкой, на подносе была еще чашка.
- А чашка зачем? - спросил я.
Коридорный ответил, заиграв глазами:
- Там вас одна барышня спрашивает, Борис Петрович.
- Какая барышня?
Коридорный пожал плечом и манерно усмехнулся.
- Понятно какая. Очень просила впустить, обещала рубль на чай, если хорошо заработает. Видела, как вы подъехали...
- Из уличных, значит?
- Ясное дело. Таких у нас никогда незаметно было: приезжие обыкновенно за барышнями к Анне Матвеевне посылают, а тут вдруг какая-то сама входит.
Ростом замечательная и вроде гимназистки.
Я подумал о скучном вечере, который предстоял мне, и сказал:
- Это забавно. Впусти ее.
Коридорный радостно исчез. Я стал заваривать чай, но в дверь тотчас постучали, и я с удивлением увидал, как, не дожидаясь ответа, в комнатуразвязными шагами больших ног в старых холщовых туфлях вошла рослая девушка
в коричневом гимназическом платье и соломенной шляпке с пучком искусственных васильков сбоку.
- Вот шла и забрела на огонек к вам, - с попыткой иронической усмешки сказала она, отводя в сторону темные глаза.
Все это было совсем не похоже на то, что я ожидал, я слегка растерялся и ответил не в меру весело:
- Очень приятно. Снимайте шляпку и присаживайтесь чай пить. За окнами вспыхнуло уже фиолетово и совсем широко, гром прокатился где-то близко и предостерегающе, в комнату пахнуло ветром, и я поспешил затворить окна, обрадовавшись возможности скрыть свое смущение. Когда я обернулся, она сидела на диване, сняв шляпку и закидывая назад стриженые волосы продолговатой загорелой рукой. Волосы у нее были густые, каштановые, лицо несколько широкоскулое, в веснушках, губы полные и сиреневые, глаза темные и серьезные. Я хотел шутливо извиниться, что я без пиджака, но она сухо посмотрела на меня и спросила:
- Сколько вы можете заплатить?
Я опять ответил с деланной беспечностью:
- Успеем еще сговорится! Выпьем прежде чайку.
- Нет, - сказала она, хмурясь, - я должна знать условия. Я меньше трех рублей не беру.
- Три так три, - сказал я с той же глупой беспечностью.
- Вы шутите? - спросила она строго.
- Нисколько, - ответил я, думая: "Напою се чаем, дам три рубля и выпровожу с богом".
Она вздохнула и, закрыв глаза, откинула голову на отвал дивана. Я подумал, глядя на ее бескровные, сиреневые губы, что она, верно, голодна, подал ей чашку чаю и тарелку с булкой, сел на диван тронул ее за руку:
- Кушайте, пожалуйста.
Она открыла глаза и молча стала пить и есть. Я пристально смотрел на ее загорелые руки и строго опущенные темные ресницы, думая, что дело все больше принимает нелепый оборот, и спросил:
- Вы здешняя?
Она помотала головой, запивая булку:
- Нет, дальняя...
И опять замолчала. Потом стряхнула с колен крошки и вдруг встала, не глядя на меня: - Я пойду раздеваться.
Это было неожиданнее всего, я хотел что-то сказать, но она повелительно перебила меня:
- Затворите дверь на ключ и опустите шторы на окнах. И пошла за перегородку.
Я с бессознательной покорностью и поспешностью опустил шторы, за которыми продолжали все шире сверкать молнии, будто стараясь поглубже заглянуть в комнату, и все настойчивее катились сотрясающиеся гулы, повернул в прихожей дверной ключ, не понимая, зачем я все это делаю, и уже хотел было войти к ней с притворным смехом, перевести все в шутку или соврать, что у меня страшно разболелась голова, но она громко сказала из-за перегородки:
- Идите...
И я опять бессознательно повиновался, вошел за перегородку и увидел ее уже в постели: она лежала, натянув одеяло до подбородка, дико смотрела на меня совершенно почерневшими глазами и сжимала постукивающие зубы. И в беспамятстве растерянности и страсти я дернул одеяло из ее рук, раскрыв все ее тело в одной коротенькой заношенной сорочке. Она едва успела поймать голой рукой деревянную грушу над изголовьем и потушить свет...
Потом я стоял в темноте возле раскрытого окна, жадно курил, слушал шум отвесного ливня, низвергавшегося в черном мраке на мертвый город вместе с ярким и быстрым трепетом фиолетовых молний и дальними ударами грома, думал, вдыхал дождевую свежесть, смешанную с запахами города, накаленного за день:
да, непонятное соединение - это жалкое захолустье и это божественно-грозное, грохочущее и слепящее в ливне величие,
- и все больше дивился и ужасался:
как же это я все-таки не понял до конца, с кем я имею дело, и почему она решилась продать за три рубля свою девственность! Да, девственность! Она окликнула меня.
- Закройте окно, очень шумит, и подите ко мне.
Я вернулся в темноте за перегородку, сел на постель и, найдя и целуя ее руку, стал говорить:
- Простите, простите меня...
Она бесстрастно спросила:
- Вы думали, что я настоящая проститутка, но только очень глупая или сумасшедшая?
Я поспешно ответил:
- Нет, нет, не сумасшедшая, я только думал, что вы еще малоопытны, хотя уже знаете, что некоторые девицы в известных домах надевают гимназическое платье.
- Зачем?
- Чтобы казаться невиннее, привлекательнее.
- Нет, я этого не знала. У меня нет другого платья. Я только нынешней весной кончила гимназию. Тут внезапно умер папа, - мама умерла давно, - я из Новочеркасска приехала сюда, думала найти тут через одного нашего родственника работу, остановилась у него, а он стал приставать ко мне, и я ударила его и все ночевала на скамейках в городском саду... Я думала, что умру, когда вошла к вам. А тут еще увидала, что вы хотите как-нибудь отделаться от меня.
- Да, я попал в глупое положение, - сказал я. - Я согласился впустить вас просто так, от скуки, - я с проститутками никогда не имел дела. Я думал, что войдет какая-нибудь самая обыкновенная уличная девочка, и я угощу ее чаем, поболтаю, пошучу с ней, потом просто подарю ей два-три рубля...
- Да, а вместо этого вошла я. И почти до последней минуты старалась держать в голове одно: три рубля, три рубля. А вышло что-то совсем другое.
Теперь я уже ничего не понимаю...
Ничего не понимал и я: темнота, шум ливня за окнами, возле меня лежит на постели какая-то новочеркасская гимназистка, которой я до сих пор не знаю даже имени... потом эти чувства, что с каждой минутой все неудержимее растут во мне к ней... Я с трудом выговорил:
- Чего вы не понимаете?
Она не ответила. Я вдруг зажег свет, - передо мной блеснули ее большие черные глаза, полные слезами. Она порывисто поднялась и, закусив губу, упала головой на мое плечо. Я откинул ее голову и стал целовать ее искаженный и мокрый от слез рот, обнимая ее большое тело в спустившейся с плеча заношенной сорочке, с безумием жалости и нежности увидал ее пропыленные смуглые девичьи ступни... Потом номер был полон сквозь спущенные шторы утренним солнцем, а мы все еще сидели и говорили на диване за круглым столом, - она с голоду допивала холодный чай, оставшийся с вечера, и доедала булку, - и все целовали друг другу руки.
Она осталась в гостинице, я съездил в деревню, и на другой день мы уехали с ней на Минеральные Воды.
Осень мы хотели провести в Москве, но и осень и зиму провели в Ялте - она начала гореть и кашлять, в комнатах у нас запахло креозотом... А весной я схоронил ее.
Ялтинское кладбище на высоком холме. И с него далеко видно море, а из города - кресты и памятники. И среди них, верно, и теперь еще белеет мраморный крест на одной из самых дорогих мне могил. И я уже больше никогда не увижу его - бог милосердно избавил меня от этого.
Темные аллеи 1938
В осенний ненастный день грязный тарантас подъезжает к длинной избе, в одной половине которой размещается почтовая станция, а в другой -- постоялый двор. В кузове тарантаса сидит «стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником». Седые усы с бакенбардами, бритый подбородок и устало-вопрошающий взгляд придают ему сходство с Александром II.
Старик заходит в сухую, тёплую и опрятную горницу постоялого двора, сладко пахнущую щами. Его встречает хозяйка, темноволосая, «ещё красивая не по возрасту женщина». Приезжий просит самовар и хвалит хозяйку за чистоту. В ответ женщина называет его по имени -- Николай Алексеевич -- и тот узнаёт в ней Надежду, свою бывшую любовь, с которой не виделся лет тридцать пять.
Взволнованный Николай Алексеевич расспрашивает её, как она жила все эти годы. Надежда рассказывает, что господа дали ей вольную. Замужем она не была, потому что уж очень любила его, Николая Алексеевича. Тот, смутившись, бормочет, что история была обыкновенная, и всё давно прошло -- «с годами всё проходит».
У других -- может быть, но не у неё. Она жила им всю жизнь, зная, что для него словно ничего и не было. После того, как он её бессердечно бросил, она не раз хотела наложить на себя руки.
С недоброй улыбкой Надежда вспоминает, как Николай Алексеевич читал ей стихи «про всякие „тёмные аллеи“». Николай Алексеевич помнит, как прекрасна была Надежда. Он тоже был хорош, недаром она отдала ему «свою красоту, свою горячку».
Взволнованный и расстроенный, Николай Алексеевич просит Надежду уйти и прибавляет: «Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила». Но она не простила и простить никогда не могла -- нельзя ей его простить.
Переборов волнение и слёзы, Николай Алексеевич приказывает подавать лошадей. Он тоже не был счастлив никогда в жизни. Женился по большой любви, а жена бросила его ещё оскорбительнее, чем он Надежду. Надеялся на сына, но тот вырос негодяем, наглецом без чести и совести.
На прощание Надежда целует Николаю Алексеевичу руку, а он целует руку у неё. В дороге он со стыдом вспоминает это и стыдится этого стыда. Кучер говорит, что она смотрела им вслед из окна, и добавляет, что Надежда -- баба умная, даёт деньги в рост, но справедлива.
Теперь Николай Алексеевич понимает, что время романа с Надеждой было лучшим в его жизни -- «Кругом шиповник алый цвёл, стояли тёмных лип аллеи...». Он пытается представить, что Надежда -- не хозяйка постоялого двора, а его жена, хозяйка его петербургского дома, мать его детей и, закрыв глаза, качает головой.
Руся 1940
В одиннадцать часов вечера скорый поезд Москва-Севастополь останавливается на маленькой станции. В вагоне первого класса к окну подходят господин и дама -- муж и жена. Он облокачивается на окно, она на его плечо.
Господин рассказывает, что когда-то жил в этой местности на каникулах -- был репетитором в одной дачной усадьбе. Он вспоминает скучную местность, очень запущенный и бедный дом в русском дачном стиле, за домом столь же запущенный сад, а за ним не то озеро, не то болото с плоскодонкой возле топкого берега. На ней господин катал по ночам девушку в бедном ситцевом сарафане и крестьянских чуньках на босу ногу.
Девушка Маруся, которую в семье звали Русей, была художницей, училась в Строгановском училище живописи. Она и сама была живописна: длинная чёрная коса, смуглое лицо с маленькими тёмными родинками, узкий правильный нос, чёрные глаза и брови и слегка вьющиеся волосы.
Девушка «лицом была похожа на мать, а мать, родом какая-то княжна с восточной кровью, страдала чем-то вроде чёрной меланхолии». Отец -- отставной военный, «тоже молчаливый и сухой». Прост и мил был только их сын, которого учил рассказчик.
Жена спрашивает, был ли её спутник влюблён в Русю. Он отвечает -- ужасно. Руся тоже была в него влюблена, или ей это казалось. Господин предлагает даме пойти спать, но та хочет знать, чем кончился этот роман. Он отвечает, что просто уехал, а не женился потому, что предчувствовал встречу с супругой. И вот жена засыпает, а он не спит, курит и вспоминает то лето. Вначале Руся приглядывалась к нему, потом начала разговаривать. Наконец предложила ему покататься по озеру. Лодка была гнилая, с дырявым, небрежно заделанным, дном и одним веслом. Рассказчик попросил Русю положить свой картуз рядом, на скамейку, но девушка прижала его к груди и сказала, что будет беречь. У рассказчика «нежно дрогнуло сердце». Прогулка кончилась поцелуем.
На другой день в саду они объяснились друг другу в любви. Руся велела ждать её вечером на том же месте, но быть поосторожней: мать следит за каждым её шагом.
Ночью они встретились на берегу. На руке у неё был плед. Они сели в лодку и поплыли к лесу на противоположном берегу. Между ними происходит близость: «Он, с помутившейся головой, кинул её на корму. Она исступлённо обняла его...». Через неделю рассказчика безобразно, с позором выгнали из дома. Следившая за ними полоумная мать Руси кинулась на них, когда они сидели после обеда в гостиной и, касаясь головами, смотрели картинки в старых номерах «Нивы» и тихо говорили о любви.
У ученика рассказчика был старинный пистолет, который он заряжал только порохом и пугал воробьёв. Безумная мамаша выстрелила в рассказчика, ударила его пистолетом в лоб и закричала с пеной на губах: «Если сбежит с тобой, в тот же день повешусь, брошусь с крыши! Негодяй, вон из моего дома!». Она заставила Русю выбирать между ней и любимым. Девушка выбрала мать. Целых двадцать лет прошло с тех пор, и вот рассказчик снова здесь. После завтрака он пьёт кофе в вагоне-ресторане. Жена удивляется, что он добавляет в кофе так много коньяка, и предполагает, что муж всё ещё грустит, вспоминая «свою дачную девицу с костлявыми ступнями». Неприятно усмехаясь, он подтверждает: «Грущу, грущу...».
Генрих 1940
Полное: В сказочный морозный вечер с сиреневым инеем в садах лихач Касаткин мчал Глебова на высоких, узких санках вниз по Тверской в Лоскутную гостиницу -- заезжали к Елисееву за фруктами и вином. Над Москвой было еще светло, зеленело к западу чистое и прозрачное небо, тонко сквозили пролетами верхи колоколен, но внизу, в сизой морозной дымке, уже темнело и неподвижно и нежно сияли огни только что зажженных фонарей.
У подъезда Лоскутной, откидывая волчью полость, Глебов приказал засыпанному снежной пылью Касаткину приехать за ним через час:
-- Отвезешь меня на Брестский.
-- Слушаю-с, -- ответил Касаткин. -- За границу, значит, отправляетесь.
-- За границу.
Круто поворачивая высокого старого рысака, скребя подрезами, Касаткин неодобрительно качнул шапкой:
-- Охота пуще неволи!
Большой и несколько запущенный вестибюль, просторный лифт и пестроглазый, в ржавых веснушках, мальчик Вася, вежливо стоявший в своем мундирчике, пока лифт медленно тянулся вверх, -- вдруг стало жалко покидать все это, давно знакомое, привычное. «И правда, зачем я еду?» Он посмотрел на себя в зеркало: молод, бодр, сухо-породист, глаза блестят, иней на красивых усах, хорошо и легко одет... в Ницце теперь чудесно, Генрих отличный товарищ... а главное, всегда кажется, что где-то там будет что-то особенно счастливое, какая-нибудь встреча... остановишься где-нибудь в пути -- кто тут жил перед тобою, что висело и лежало в этом гардеробе, чьи это забытые в ночном столике женские шпильки? Опять будет запах газа, кофе и пива на венском вокзале, ярлыки на бутылках австрийских и итальянских вин на столиках в солнечном вагоне-ресторане в снегах Земмеринга, лица и одежды европейских мужчин и женщин, наполняющих этот вагон к завтраку... Потом ночь, Италия... Утром по дороге вдоль моря к Ницце то пролеты в грохочущей и дымящей темноте туннелей и слабо горящие лампочки на потолке купе, то остановки и что-то нежно и непрерывно звенящее на маленьких станциях в цветущих розах, возле млеющего в жарком солнце, как сплав драгоценных камней, заливчике... И он быстро пошел по коврам теплых коридоров Лоскутной.
В номере было тоже тепло, приятно. В окна еще светила вечерняя заря, прозрачное вогнутое небо. Все было прибрано, чемоданы готовы. И опять стало немного грустно -- жаль покидать привычную комнату и всю московскую зимнюю жизнь, и Надю, и Ли...
Надя должна была вот-вот забежать проститься. Он поспешно спрятал в чемодан вино и фрукты, бросил пальто и шапку на диван за круглым столом и тотчас услыхал скорый стук в дверь. Не успел отворить, как она вошла и обняла его, вся холодная и нежно-душистая, в беличьей шубке, в беличьей шапочке, во всей свежести своих шестнадцати лет, мороза, раскрасневшегося личика и ярких зеленых глаз.
-- Едешь?
-- Еду, Надюша...
Она вздохнула и упала в кресло, расстегивая шубку.
-- Знаешь, я, слава богу, ночью заболела... Ах, как бы я хотела проводить тебя на вокзал! Почему ты мне не позволяешь?
-- Надюша, ты же сама знаешь, что это невозможно, меня будут провожать совсем незнакомые тебе люди, ты будешь чувствовать себя лишней, одинокой...
-- А за то, чтобы поехать с тобой, я бы, кажется, жизнь отдала!
-- А я? Но ты же знаешь, что это невозможно... Он тесно сел к ней в кресло, целуя ее в теплую шейку, и почувствовал на своей щеке ее слезы.
-- Надюша, что же это?
Она подняла лицо и с усилием улыбнулась:
-- Нет, нет, я не буду... Я не хочу по-женски стеснять тебя, ты поэт, тебе необходима свобода.
-- Ты у меня умница, -- сказал он, умиляясь ее серьезностью и ее детским профилем -- чистотой, нежностью и горячим румянцем щеки, треугольным разрезом полураскрытых губ, вопрошающей невинностью поднятой ресницы в слезах. -- Ты у меня не такая, как другие женщины, ты сама поэтесса.
Она топнула в пол:
-- Не смей мне говорить о других женщинах!
И с умирающими глазами зашептала ему в ухо, лаская мехом и дыханием:
-- На минутку... Нынче еще можно...
Подъезд Брестского вокзала светил в синей тьме морозной ночи. Войдя в гулкий вокзал вслед за торопящимся носильщиком, он тотчас увидал Ли: тонкая, длинная, в прямой черно-маслянистой каракулевой шубке и черном бархатном большом берете, из-под которого длинными завитками висели вдоль щек черные букли, держа руки в большой каракулевой муфте, она зло смотрела на него своими страшными в своем великолепии черными глазами.
-- Все-таки уезжаешь, негодяй, -- безразлично сказала она, беря его под руку и спеша вместе с ним своими высокими серыми ботиками вслед за носильщиком. -- Погоди, пожалеешь, другой такой не наживешь, останешься со своей дурочкой поэтессой.
-- Эта дурочка еще совсем ребенок, Ли, -- как тебе не грех думать бог знает что.
-- Молчи. Я-то не дурочка. И если правда есть это бог знает что, я тебя серной кислотой оболью.
Из-под готового поезда, сверху освещенного матовыми электрическими шарами, валил горячо шипящий серый пар, пахнущий каучуком. Международный вагон выделялся своей желтоватой деревянной обшивкой. Внутри, в его узком коридоре под красным ковром, в пестром блеске стен, обитых тисненой кожей, и толстых, зернистых дверных стекол, была уже заграница. Проводник-поляк в форменной коричневой куртке отворил дверь в маленькое купе, очень жаркое, с тугой, уже готовой постелью, мягко освещенное настольной лампочкой под шелковым красным абажуром. Какой ты счастливый! -- сказала Ли. -- Тут у тебя даже собственный нужник есть. А рядом кто? Может, какая-нибудь стерва-спутница?
И она подергала дверь в соседнее купе:
-- Нет, тут заперто. Ну, счастлив твой бог! Целуй меня скорей, сейчас будет третий звонок...
Она вынула из муфты руку, голубовато-бледную, изысканно-худую, с длинными, острыми ногтями, и, извиваясь, порывисто обняла его, неумеренно сверкая глазами, целуя и кусая то в губы, то в щеки и шепча:
-- Я тебя обожаю, обожаю, негодяй!
За черным окном огненной ведьмой неслись назад крупные оранжевые искры, мелькали освещаемые поездом белые снежные скаты и черные чащи соснового леса, таинственные и угрюмые в своей неподвижности, в загадочности своей зимней ночной жизни. Он закрыл под столиком раскаленную топку, опустил на холодное стекло плотную штору и постучал в дверь возле умывальника, соединявшую его и соседнее купе. Дверь оттуда отворилась, и, смеясь, вошла Генрих, очень высокая, в сером платье, с греческой прической рыже-лимонных волос, с тонкими, как у англичанки, чертами лица, с живыми янтарно-коричневыми глазами.
-- Ну что, напрощался? Я все слышала. Мне больше всего понравилось, как она ломилась ко мне и обложила меня стервой.
-- Начинаешь ревновать, Генрих?
-- Не начинаю, я продолжаю. Не будь она так опасна, я давно бы потребовала ее полной отставки.
-- Вот в том-то и дело, что опасна, попробуй-ка сразу оставить такую! А потом, ведь переношу же я твоего австрийца и то, что послезавтра ты будешь ночевать с ним.
-- Нет, ночевать я с ним не буду. Ты отлично знаешь, что я еду прежде всего затем, чтобы развязаться с ним. Могла бы сделать это письменно. И отлично могла бы ехать прямо со мной.
Она вздохнула и села, поправляя блестящими пальцами волосы, мягко касаясь их, положив нога на ногу в серых замшевых туфлях с серебряными пряжками:
-- Нет, мой друг, я хочу расстаться с ним так, чтобы иметь возможность продолжать работать у него. Он человек расчетливый и пойдет на мирный разрыв. Кого он найдет, кто бы мог, как я, снабжать его журнал всеми театральными, литературными, художественными скандалами Москвы и Петербурга? Кто будет переводить и устраивать его гениальные новеллы? Нынче пятнадцатое. Ты, значит, будешь в Ницце восемнадцатого, а я не позднее двадцатого, двадцать первого. И довольно об этом, мы ведь с тобой прежде всего добрые друзья и товарищи.
-- Товарищи... -- сказал он, радостно глядя на ее тонкое лицо в алых прозрачных пятнах на щеках. -- Конечно, лучшего товарища, чем ты, Генрих, у меня никогда не будет. Только с тобой одной мне всегда легко, свободно, можно говорить обо всем действительно как с другом, но, знаешь, какая беда? Я все больше влюбляюсь в тебя.
-- А где ты был вчера вечером?
-- Вечером? Дома.
-- А с кем? Ну да бог с тобой. А ночью тебя видели в «Стрельне», ты был в какой-то большой компании в отдельном кабинете, с цыганами. Вот это уже дурной тон -- Степы, Груши, их роковые очи...
-- А венские пропойцы, вроде Пшибышевского?
-- Они, мой друг, случайность и совсем не по моей части. Она правда так хороша, как говорят, эта Маша?
-- Цыганщина тоже не по моей части, Генрих. А Маша...
-- Ну, ну, опиши мне ее.
-- Нет, вы положительно становитесь ревнивы, Елена Генриховна. Что ж тут описывать, не видала ты, что ли, цыганок? Очень худа и даже не хороша -- плоские дегтярные волосы, довольно грубое кофейное лицо, бессмысленные синеватые белки, лошадиные ключицы в каком-то желтом крупном ожерелье, плоский живот... это-то, впрочем, очень хорошо вместе с длинным шелковым платьем цвета золотистой луковой шелухи. И знаешь -- как подберет на руки шаль из тяжелого старого шелка и пойдет под бубны мелькать из-под подола маленькими башмачками, мотая длинными серебряными серьгами, -- просто несчастье! Но идем обедать.
Она встала, легонько усмехнувшись:
-- Идем. Ты неисправим, друг мой. Но будем довольны тем, что бог дает. Смотри, как у нас хорошо. Две чудесных комнатки!
-- И одна совсем лишняя...
Она накинула на волосы вязаный оренбургский платок, он надел дорожную каскетку, и они, качаясь, пошли по бесконечным туннелям вагонов, переходя железные лязгающие мостики в холодных, сквозящих и сыплющих снежной пылью гармониках между вагонами.
Он вернулся один, -- сидел в ресторане, курил, -- она ушла вперед. Когда вернулся, почувствовал в теплом купе счастье совсем семейной ночи. Она откинула на постели угол одеяла и простыни, вынула его ночное белье, поставила на столик вино, положила плетеную из дранок коробку с грушами и стояла, держа шпильки в губах, подняв голые руки к волосам и выставив полные груди, перед зеркалом над умывальником, уже в одной рубашке и на босу ногу в ночных туфлях, отороченных песцом. Талия у нее была тонкая, бедра полновесные, щиколки легкие, точеные. Он долго целовал ее стоя, потом они сели на постель и стали пить рейнское вино, опять целуясь холодными от вина губами.
-- А Ли? -- сказала она. -- А Маша?
Ночью, лежа с ней рядом в темноте, он говорил с шутливой грустью:
-- Ах, Генрих, как люблю я вот такие вагонные ночи, эту темноту в мотающемся вагоне, мелькающие за шторой огни станции -- и вас, вас, «жены человеческие, сеть прельщения человеком»! Эта «сеть» нечто поистине неизъяснимое, божественное и дьявольское, и когда я пишу об этом, пытаюсь выразить его, меня упрекают в бесстыдстве, в низких побуждениях... Подлые души! Хорошо сказано в одной старинной книге: «Сочинитель имеет такое же полное право быть смелым в своих словесных изображениях любви и лиц ее, каковое во все времена предоставлено было в этом случае живописцам и ваятелям: только подлые души видят подлое даже в прекрасном или ужасном».
-- А у Ли, -- спросила Генрих, -- груди, конечно, острые, маленькие, торчащие в разные стороны? Верный признак истеричек.
-- Да.
-- Она глупа?
-- Нет... Впрочем, не знаю. Иногда как будто очень умна, разумна, проста, легка и весела, все схватывает с первого слова, а иногда несет такой высокопарный, пошлый или злой, запальчивый вздор, что я сижу и слушаю ее с напряжением и тупостью идиота, как глухонемой... Но ты мне надоела с Ли.
-- Надоела, потому что не хочу больше быть товарищем тебе.
-- И я этого больше не хочу. И еще раз говорю: напиши этому венскому прохвосту, что ты увидишься с ним на возвратном пути, а сейчас нездорова, должна отдохнуть после инфлуэнции в Ницце. И поедем, не расставаясь, и не в Ниццу, а куда-нибудь в Италию...
-- А почему не в Ниццу?
-- Не знаю. Вдруг почему-то расхотелось. Главное -- поедем вместе!
-- Милый, мы об этом уже говорили. И почему Италия? Ты же уверял меня, что возненавидел Италию.
-- Да, правда. Я зол на нее из-за наших эстетствующих болванов. «Я люблю во Флоренции только треченто...» А сам родился в Белеве и во Флоренции был всего одну неделю за всю жизнь. Треченто, кватроченто... И я возненавидел всех этих Фра Анжелико, Гирляндайо, треченто, кватроченто и даже Беатриче и сухоликого Данте в бабьем шлыке и лавровом венке... Ну, если не в Италию, то поедем куда-нибудь в Тироль, в Швейцарию, вообще в горы, в какую-нибудь каменную деревушку среди этих торчащих в небе пестрых от снега гранитных дьяволов... Представь себе только: острый, сырой воздух, эти дикие каменные хижины, крутые крыши, сбитые в кучу возле горбатого каменного моста, под ним быстрый шум молочно-зеленой речки, бряканье колокольцев тесно, тесно идущего овечьего стада, тут же аптека и магазин с альпенштоками, страшно теплый отельчик с ветвистыми оленьими рогами над дверью, словно нарочно вырезанными из пемзы... словом, дно ущелья, где тысячу лет живет эта чуждая всему миру горная дикость, родит, венчает, хоронит, и века веков высоко глядит из-за гранитов над нею какая-нибудь вечно белая гора, как исполинский мертвый ангел... А какие там девки, Генрих! Тугие, краснощекие, в черных корсажах и красных шерстяных чулках...
-- Ох, уж мне эти поэты! -- сказала она с ласковым зевком. -- И опять девки, девки... Нет, в деревушке холодно, милый. И никаких девок я больше не желаю... В Варшаве, под вечер, когда переезжали на Венский вокзал, дул навстречу мокрый ветер с редким и крупным холодным дождем, у морщинистого извозчика, сидевшего на козлах просторной коляски и сердито гнавшего пару лошадей, трепались литовские усы и текло с кожаного картуза, улицы казались провинциальными.
На рассвете, подняв штору, он увидал бледную от жидкого снега равнину, на которой кое-где краснели кирпичные домики.
Тотчас после того остановились и довольно долго стояли на большой станции, где, после России, все казалось очень мало -- вагончики на путях, узкие рельсы, железные столбики фонарей -- и всюду чернели вороха каменного угля; маленький солдат с винтовкой, в высоком кепи, усеченным конусом, и в короткой мышино-голубой шинели шел, переходя пути, от паровозного депо; по деревянной настилке под окнами ходил долговязый усатый человек в клетчатой куртке с воротником из заячьего меха и зеленой тирольской шляпе с пестрым перышком сзади. Генрих проснулась и шепотом попросила опустить штору. Он опустил и лег в ее тепло, под одеяло. Она положила голову на его плечо и заплакала.
-- Генрих, что ты? -- сказал он.
-- Не знаю, милый, -- ответила она тихо. -- Я на рассвете часто плачу. Проснешься, и так вдруг станет жалко себя... Через несколько часов ты уедешь, а я останусь одна, пойду в кафе ждать своего австрийца... А вечером опять кафе и венгерский оркестр, эти режущие душу скрипки...
-- Да, да, и пронзительные цимбалы... Вот я и говорю: пошли австрияка к черту и поедем дальше.
-- Нет, милый, нельзя. Чем же я буду жить, поссорившись с ним? Но клянусь тебе, ничего у меня с ним не будет. Знаешь, в последний раз, когда я уезжала из Вены, мы с ним уже выясняли, как говорится, отношения -- ночью, на улице, под газовым фонарем. И ты не можешь себе представить, какая ненависть была у него в лице! Лицо от газа и злобы бледно-зеленое, оливковое, фисташковое... Но, главное, как я могу теперь, после тебя, после этого купе, которое сделало нас уж такими близкими...
-- Слушай, правда?
Она прижала его к себе и стала целовать так крепко, что у него перехватывало дыхание.
-- Генрих, я не узнаю тебя.
-- И я себя. Но иди, иди ко мне.
-- Погоди...
-- Нет, нет, сию минуту!
-- Только одно слово: скажи точно, когда ты выедешь из Вены?
-- Нынче вечером, нынче же вечером!
Поезд уже двигался, мимо двери мягко шли и звенели по ковру шпоры пограничников.
И был венский вокзал, и запах газа, кофе и пива, и уехала Генрих, нарядная, грустно улыбающаяся, на нервной, деликатной европейской кляче, в открытом ландо с красноносым извозчиком в пелерине и лакированном цилиндре на высоких козлах, снявшим с этой клячи одеяльце и загукавшим и захлопавшим длинным бичом, когда она задергала своими аристократическими, длинными, разбитыми ногами и косо побежала с своим коротко обрезанным хвостом вслед за желтым трамваем. Был Земмеринг и вся заграничная праздничность горного полдня, левое жаркое окно в вагоне-ресторане, букетик цветов, аполлинарис и красное вино «Феслау» на ослепительно-белом столике возле окна и ослепительно-белый полуденный блеск снеговых вершин, восстававших в своем торжественно-радостном облачении в райское индиго неба, рукой подать от поезда, извивавшегося по обрывам над узкой бездной, где холодно синела зимняя, еще утренняя тень. Был морозный, первозданно-непорочный, чистый, мертвенно алевший и синевший к ночи вечер на каком-то перевале, тонувшем со всеми своими зелеными елями в великом обилии свежих пухлых снегов. Потом была долгая стоянка в темной теснине, возле итальянской границы, среди черного Дантова ада гор, и какой-то воспаленно-красный, дымящий огонь при входе в законченную пасть туннеля. Потом -- все уже совсем другое, ни на что прежнее не похожее: старый, облезло-розовый итальянский вокзал и петушиная гордость и петушиные перья на касках коротконогих вокзальных солдатиков, и вместо буфета на вокзале -- одинокий мальчишка, лениво кативший мимо поезда тележку, на которой были только апельсины и фиаски. А дальше уже вольный, все ускоряющийся бег поезда вниз, вниз и все мягче, все теплее бьющий из темноты в открытые окна ветер Ломбардской равнины, усеянной вдали ласковыми огнями милой Италии. И перед вечером следующего, совсем летнего дня -- вокзал Ниццы, сезонное многолюдство на его платформах...
...Подобные документы
Особенности отражения дворянской и крестьянской России в раннем творчестве И.А. Бунина. Стилистика и тематика рассказа "Танька". Описание родной природы в лирическом произведении "Антоновские яблоки". Тяжелые раздумья о судьбах России в повести "Деревня".
курсовая работа [40,7 K], добавлен 28.06.2011Характеристика интереса, трагизма, насыщенности и деталей человеческой жизни как особенностей творчества и произведений И.А. Бунина. Анализ специфики раскрытия темы любви в рассказах Ивана Алексеевича Бунина как постоянной и главной темы творчества.
презентация [298,1 K], добавлен 16.09.2011Анализ сюжетной линии в рассказе Бунина "Ворон". Описание характера и внешности отца героя. Любовный треугольник, состоящий из девушки и влюбленных в неё отца и сына. Любовь молодых людей, стареющего человека к девушке, взаимоотношения отца с сыном.
сочинение [15,5 K], добавлен 10.04.2012Краткий очерк жизни, личностного и творческого становления известного российского писателя и поэта Ивана Бунина, отличительные черты его первых произведений. Темы любви и смерти в творчестве Бунина, образ женщины и крестьянская тематика. Поэзия автора.
реферат [30,9 K], добавлен 19.05.2009Жизнь и творчество Ивана Алексеевича Бунина. Взаимоотношения писателя с родителями. Ранний период творчества И.А. Бунина. Выход в большую литературу. Своеобразие бунинской прозы. Анализ публицистики Бунина. Последние годы жизни русского писателя.
презентация [596,0 K], добавлен 04.03.2011Исследование жизненного пути, особенностей творчества и общественного поведения Ивана Алексеевича Бунина. Анализ его деятельности в Одессе во время гражданской войны. Эмиграция во Францию. Описания фильмов-спектаклей по мотивам произведений писателя.
презентация [1,2 M], добавлен 11.11.2012Детство и юность Ивана Алексеевича Бунина. Учеба в Елецкой гимназии. Знакомство Бунина с Ваpваpой Владимировной Пащенко. Работа в губернской земской управе. Путешествия по странам Евpопы и на Восток. Завоевание признания на литературном поприще.
презентация [4,4 M], добавлен 16.03.2012Рассмотрение архаизмов как приема раскрытия художественных образов произведений И.А. Бунина. Определение степени влияния архаизмов и историзмов на литературное творчество, их роль в создании образа эпохи, правдивости и неповторимости рассказов писателя.
курсовая работа [44,8 K], добавлен 13.10.2011Выявление особенностей творческой манеры Эдгара По в изображении аномалий человеческой психики на примере новелл "Золотой жук" и "Береника". Творчество Брюсова в контексте прозы Эдгара По. "Словесный портрет" преступника в рассказе Бунина "Петлистые уши".
дипломная работа [102,0 K], добавлен 15.05.2014Желание любви в рассказе И.А. Бунина "Легкое дыхание". "Случайная" любовь в рассказе И.А. Бунина "Солнечный удар". Чистая любовь в рассказе "Чистый понедельник". Необычайная сила и искренность чувства, которые свойственны героям бунинских рассказов.
реферат [29,1 K], добавлен 14.12.2011Рассмотрение дооктябрьского и эмигрантского периодов в творчестве Ивана Бунина. Публикация первых стихотворений поэта в сборниках "Под открытым небом", "Листопад". Универсализм как отличительная черта автора. Особенности произведений Бунина о любви.
презентация [1,6 M], добавлен 01.04.2012Этапы биографии и характеристика произведений писателя. Поэзия и трагедия любви в творчестве Ивана Алексеевича Бунина. Философия любви в цикле "Темные аллеи". Необычайная сила и искренность чувства, которые свойственны героям бунинских рассказов.
презентация [894,3 K], добавлен 17.07.2014Жизнь и творчество Ивана Алексеевича Бунина. Поэзия и трагедия любви в творчестве Бунина. Философия любви в цикле "Темные аллеи". Тема России в произведениях И.А. Бунина. Образ женщины в рассказах Бунина. Размышления о беспощадности судьбы к человеку.
курсовая работа [42,0 K], добавлен 20.10.2011Взгляды И. Бунина на судьбы России, нашедшие отражение в рассказах; литературоведческий и методический анализ. Характеристика загадочной души русского народа, развенчание идеализированных народнических представлений. Диалектная лексика в произведениях.
дипломная работа [114,5 K], добавлен 30.04.2011Роль Бунина в отечественной литературе XIX-XX в. Мотив родины в творчестве И.А. Бунина. Россия в "Окаянные дни". Мотив потерянной родины в творчестве И.А. Бунина. Первая волна русской эмиграции. Творчество Бунина в период эмиграции.
дипломная работа [130,9 K], добавлен 04.04.2003Детские годы писателя И.А. Бунина, его учеба в гимназии и первые "пробы пера". Женитьба, переезд в Полтаву и очарование землей Малороссии. Путешествия И. Бунина по стpанам Евpопы и на Восток в начале XX в., признание его лучшим писателем своего вpемени.
презентация [1,0 M], добавлен 18.01.2012История создания рассказов о любви Бунина. Детальность описаний, уточнение последнего рокового жеста, их значение в бунинской концепции жизни. Отношение писателя к счастью, его отражение в произведениях. Рассказ "В Париже", его содержание и герои.
реферат [39,5 K], добавлен 14.11.2013Детство и юношеские годы И.А. Бунина - известного русского писателя и поэта. Его обучение в Елецкой гимназии. Работа Бунина в редакции газеты "Орловский вестник", начало его творческой деятельности. Присуждение Бунину Нобелевской премии в 1933 году.
презентация [1,6 M], добавлен 21.03.2012Рассмотрение вопроса "Что такое счастье и что значит быть счастливым?" на основе анализа литературных произведений: рассказов "Кавказ" И. Бунина, "Куст сирени" И. Куприна и повести "О любви" А. Чехова. Важность для каждого человека любить и быть любимым.
эссе [10,8 K], добавлен 17.12.2015Биография Ивана Алексеевича Бунина. Особенности творчества, литературная судьба писателя. Тяжёлое чувство разрыва с Родиной, трагедийность концепции любви. Проза И.А. Бунина, изображение пейзажей в произведениях. Место писателя в русской литературе.
реферат [74,7 K], добавлен 15.08.2011