Биполярность детских образов в романах Ф.К. Сологуба

Говоря о важности юной поры для взрослого, невозможно не сказать о героине Клавдии из романа «Тяжелые сны» (в рукописи романа присутствовал более подробный рассказ о ее детстве). Ненависть к матери в результате ее «холодного детства» стала главной эмоцией, страстная ее натура всю свою энергию, при иных обстоятельствах способную щедро одарить любимого и ее саму, растрачивает она на борьбу двух чувств естественной любви к матери и ненависть к самому близкому человеку. Клавдия и мать подобны друг другу внешне, «как это часто бывает с дочерьми, которых матери недолюбливают», и душой и жизненным путем: Зинаида Романовна уводит мужа у законной жены, Клавдия уводит любовника матери. Отношение матери и дочери превратились в соперничество двух женщин, Зинаида Романовна, обнимая дочь, думает: «Я была гораздо лучше в ее годы, но молодость -- великое дело, особенно такая пылкая молодость». В матери Клавдии по отношению к дочери соединяются любовь родителя («Я -- мать, а мать не может не любить свое дитя, несмотря на все оскорбления») и «боязливая ненависть» женщины к женщине. Ее темперамент вступает в конфликт с функцией родителя: «я несколько месяцев ходила безобразная и не могла быть там, где мне бывало весело», она воспринимает дитя как свое наказание, и часто из уст сологубовских матерей можно услышать: «наказал меня Бог тобою!». Своими обязанностями она считает лишь сохранение капитала и забота об образовании дочери: «Чего же тебе еще не хватало?», - спрашивает Зинаида Романовна у Клавдии, и та ей отвечает: «Вашей любви!». Мать не научила Клавдию любить, но научила ненавидеть. Она лишь знает, как совершать зло, и совершает его со всей страстностью своей натуры.

Тема несчастного детства, сотворившего чудовище, продолжится и в последнем романе Сологуба «Заклинательница змей». Но истоки проблемы будут уже не в воспитание, а более глубокими, в самом таинстве рождения, и соответствующий им результат будет еще менее утешительным. Один из главных персонажей, глава семейства Гореловых, Иван Андреевич так выскажет одну из ключевых идей романа: «дети хороши и счастливы только тогда, когда они -- дети любви» (Здесь нельзя не вспомнить размышления Розанова о предопределенности человека моментом его зачатия: «Тут какой-то миг мысли, туман мысли или безмыслия у родителей, когда они зачинали меня: и в ребёнке это стало непоправимо»). У Ивана Андреевича и его жены двое детей: Николай и Милочка. И если первый «тупоглазый и тупоголовый мерзавец», то вторая обладает лишь одним недостатком вспыльчивостью, отец объясняет в исповеди своему сопернику разницу характеров тем, что Николай был старшим и тогда для жены его была еще очень горька разлука со своим любимым, Абакумовым: «ей тяжело было притворяться любящею женою. Николай рожден в обмане, и потому весь он лживый. Что у его матери было жертвою и отчаянием, у него стало низостью, злом, ложью», - Милочка же младшая в семье и к тому времени ее мать привыкла к своему положению, стала «полусчастлива». Абакумов замечает, что суждения Горелова слишком «не наукообразные, произвольные, наивные», порожденные «каким-то сумбурным производным от суеверия, мистицизма и горьких личных переживаний». Герой проходит некое испытание, в результате которого раскаивается и преображается, герой отрекается от нарциссизма, одна из основополагающих черт отрицательных героев Сологуба, таким образом, выводы его становятся в позицию непреложной истины. Так и не вызывает сомнений, что подобные идеи были близки и автору.

Николай Горелов так же, как и Клавдия из романа «Тяжелые сны», совершает преступление против матери, но побуждением становится здесь не обида или враждебность по отношению к самому близкому человеку («Ненависть к матери, -- какое дикое чувство!»), а корысть, отношение Николая к родителям исключительно потребительское. Он пытается продать секрет матери собственному отцу, ради того, чтобы появились деньги на очередное развлечение. Создается контраст между громадностью преступления и мелочностью повода к нему. Разумеется, не стоит забывать деталь, что идея предательства приходит в голову Шубникова, возможно Николай самостоятельно не совершил бы подобный шаг, но то с каким удовольствием он совершает его, не дает нам возможности оправдать героя: «на губах Николая сама собою выдавилась необыкновенно поганая улыбка». Причиной всей этой ужасной истории становится, как и в первом романе Сологуба, соперничество, но теперь оно касается сына и отца. Одинаково расценивая противоположный пол, они ищут ответного чувства у главной героини произведения. Это, так или иначе, толкает Николая на шантаж «мамахен».

Абсолютно иной рисуется образ матери. Жертва обстоятельств, распятая женщина, она мечтает о другой жизни: «Мечта поставила перед матерью иной дом, иную семью. Веселые глаза ласкового сына глянули в ее глаза так ясно, так живо, как наяву». Горькие чувства нелюбимой матери становятся окончательным приговором Николаю, предавшему «святую любовь матери и ее неустанные заботы»: «Вот он, рожденный и воспитанный ею, провел с нею более двадцати лет, лучшую, самую чистую и впечатлительную пору своей жизни, и они словно говорят на разных языках!». Причину воцарения в душе Николая «беса лукавого» нельзя объяснить, как и прежде, плохим отношением к ребенку родителя. Таким образом, объяснение Горелова остается единственно верным: «Может быть, и дети у них были бы иными, если бы злой враг рода человеческого не перепутал нарочно кольца их судьбы, похищенные им у задремавших ангелов, которые в небесах обручали их души».

Тот же мотив детей рожденных в нелюбви есть и в романе «Слаще яда», это рано (в один год) умерший ребенок Шани и Евгения. Единственный младенец Сологуба (в романах не встречается больше такого образа) рождается слабым, его не желает отец («видно было, что он даже рад этой смерти») и одной Шаниной любви не хватает, чтобы он, безымянный, смог укоренится на этом свете. Когда у Володи умирает мать, он спрашивает у священника о детских смертях, о мертворожденных, как бы выдвигая один из главных укоров богу, священник просит Володю о смирении перед волей божьей, автор же дает иной ответ в связи со смертью Шаниного мальчика: «Она еще не знала, что жизнь дается даром, что она ничего не стоит и что тот, кто ценит ее, или ошибается, или обманывает». Неназванный младенец, но уже назвавший Шаню мамой, является воплощением невинной детской смерти, главной несправедливостью, то, что не естественно: «странный детский трупик».

«Нежному ангелу» суждено стать «комком грязи», ни рая, ни ада, ни воскрешения, - лишь смерть. Сологуб в этой короткой фразе отвергает загробную жизнь, рай и ад по Сологубу есть на земле, после смерти нет ничего. Довольно натуралистично описывая смерть ребенка, писатель говорит о том, чего не будет: «не засмеется, не заплачет», - изображает загробную жизнь как отрицание всего. Поэтому еще ужаснее выглядит фраза Евгения: «Ангелом стал. Это - хорошая карьера».

Самое, пожалуй, неоднозначное описание юной поры главного героя «Творимой легенды»: «Детство Триродова прошло почти безрадостно. Ему казалось порою, что он никогда не был ребенком. Или и навсегда остался он ребенком, - застенчивым, простодушным, погруженным в мечтания свои и в свои затеи». Здесь с одной стороны вспоминается описание Ходасевичем самого автора: «Его жизнь -- без молодости, его поэзия -- без ювенилий. И как в жизни, явившись старым, он больше уже не старел, так и мастерству его не был сужден закат». С другой стороны возникает образ «вечного младенца», в связи с этой темой высказывалась Дворяшина: «убить можно реальное дитя, но истребление "вечного младенца" - как воплощение высшего начала в человеке -- возможно только в результате самоуничтожения -- физического или духовного». С образом «вечного младенца» на наш взгляд сближает представление о первом человеке - Адаме, таким образом, через характеристику детства Триродова как меонического противопоставления. Как доказательство этой параллели можно привести слова Ломтева: «...герой хочет возродить род человеческий». С образом Адама Георгий Сергеевич близок еще и потому, что Триродов интуитивно угадывает своего создателя («А может быть, мы с вами -- вовсе не живые люди, а только действующие лица романа, и автор этого романа совсем не стеснен заботою о внешнем правдоподобии», - говорит Елизавете Триродов), так и первый человек знал своего творца. Персонаж Триродов является выразителем идеи «"жизнестроительства" -- "мечты", воплощаемой в жизнь». Стремление сотворить собственную легенду является желанием компенсировать отсутствие «золотой поры» детства, поэтому он окружает себя «сверстниками»: «Все это было как приближение к наивному раю - раю, которого не было у Триродова в детстве». Населяя свою мечту детьми, Триродов идет по пути «дегероизации» мечты: «Обычно в мечтательный план вносится героичность. В данный момент, когда человек -- в крахмальном белье и пиджаке, он только в мечте может пережить заложенную предками воинственность, присущую им в диком состоянии». Все агрессивное у Сологуба приобретает характер негативный, так, прежде всего,

«Творимая легенда -- это легенда о женской и детской любви, о тихих мальчиках, полумифических, полуживых, полумертвых». Даже в Передонове живет ребенок, но он зол и обижен, о Передонове часто в литературоведении пишут как о «ребенке, оставленным Богом и одержимым хаосом». В этой связи справедлив упрек Гиппиус:

«Много детей замученных, много невинно и винно страдающих, вроде Карамазовых, Фивейских, -- а Передоновых, беспросветно страдающих, нищих всем и проклятых всеми, -- еще больше. Мы это знаем, только редко об этом думаем. А когда думаем, когда видим и чувствуем -- мы перестаем презирать Передоновых, мы покрываем их и, покрыв, спрашиваем: «Как ты, создавший Передонова, смел создать его? Чем ты ответишь за него? Скажи, нам нужно знать. Во имя любви -- скажи: нам нельзя не знать»».

Обращаясь к образу Передонова и Триродова, важно отметить, что в творчестве Сологуба выделяют «два разделенных космоса»: «в его писаниях вечная, в сущности, схватка Триродова и Передонова, вечная диалектика этих двух мировых начал, единственных, которые ему ведомы -- черной мамы и белой мамы, -- и странно следить, с каким однообразием во всех своих драмах, трагедиях, притчах, новеллах, стихах, романах, статьях и сказках, на тысяче арен, под тысячью личин, Сологуб изображает все тот же, все тот же турнир, все тех же двух противников».

Есть и иная точка зрения о противостоянии Триродова и Передонова, высказанная Дорофеевым, заключается она в том, что оба эти героя одна и та же личность, «одно лицо, одна душа, прошедшая ряд превращений», а фамилия Георгия Сергеевича указывает на число этих превращений. А в качестве глобальной идеи творчества Сологуба, как если бы оно было объединено одной книгой, предлагается утверждение: «Душа воспитывается, изживая зло!». Сологубу, разумеется, была не чуждой идея реинкарнации, но на наш взгляд, эта мысль является не достаточно доказанной и не находит подтверждения в тексте.

Тэффи, описывая чтение отрывков первой части «Творимой легенды», «Капли крови» («вещь совсем сумбурная», по мнению писательницы, автор в ней «как-то запутался») рассказывает о реакции, о впечатлении, которое создалось у современников: «Там как раз появились "тихие мальчики", над которыми многие посмеивались, подозревая в них что-то сексуально не благочестивое, хотя сам автор определенно говорил, что мальчики эти были тихие, потому что были полуживые-полумертвые», - как мы далее заметим, такое впечатление не редко в отношении к творчеству Сологуба. Автор часто сетует на непонимание, например, в записях В.П. Абрамовой- Калицой о Сологубе зафиксирован диалог: «Не знает меня публика», -- однажды вымолвил Сологуб, ему возражают: «Может быть, современная не знает, а прежде-то?», «Не знает и не знала», -- рассерженно произносит Сологуб. Чаще всего его оценивали по роману «Мелкий бес», и «передоновщина» мерещилась во всех его произведениях, где она была и там, где ее не было: «Придут, комплиментов наговорят, а спросишь: "Что же вы читали?", ответят: "Мелкого беса". A- а, "Мелкого беса", ну, так вы совсем меня не читали», - говорит автор все в той же беседе. Думается, что и в «Творимой легенде» публика хотела отыскать «передоновщину», так полюбившуюся и высоко оцененную у Сологуба, но проглядела ее там, где должна была найти, и нашла там, где ее совсем нет.

Таким образом, монстровость довольно полно проявилась во взрослых персонажах, например, в Клавдии и Николае, восставших против своих матерей, или Передонове, оставленный, в широком смысл, своим отцом. Важно отметить, что «мутация» детей вызвана именно внешними факторами, окружением ребенка, и в первую очередь матерью, а точнее «черной» мамой. Ребенок как некий реагент выявляет всю красоту и ужас жизни реальный, и эти впечатления формируют в большей степени взрослого. Это же отмечает и Rabinowitz как одну из функций детства: «These moments demonstrate the child's part in determining the degree of the hero's perverseness and the extent to which it separates him from his ideal of moral purity».

Итак, дети представлялись писателю носителями всего хорошего, что может быть в человеке. В самом психологическом строе ребенка, его мироощущении, умении жить Сологуб видел свой идеал (cр. слова Триродова о детях: «Быть иным, простым, -- ребенком, мальчиком с босыми ногами, с удочкою в руках, с простодушно-разинутым ртом. Живут, на самом деле живут, только дети. Им завидую мучительно. Мучительно завидую простым, совсем простым, далеким от этих безотрадных постижений разума». Если проследить типологию детских образов, то можно увидеть, насколько она разнообразна. Кроме собственно детских персонажей, для писателя был очень важен внутренний ребенок во взрослых героях его романа. Дети Сологуба это и простые гимназисты (романы «Тяжелые сны» и «Мелкий бес»), и ангелоподобные пророки (романы «Творимая легенда» и «Заклинательница змей»), и герои-революционеры (роман «Заклинательница змей»). Детские персонажи, их самоопределение, всецело, у Сологуба, зависит от окружения, так представляются неразделимыми с темой детства образ учителя (родителя), как творца «земного» рая, или педагога-мучителя, а также «белая мама» и «черная». Жизнь для Сологуба бесконечно противоречива. И идеальный мир ребенка в столкновении с закоснелым существованием взрослого уродливо мутирует и уподобляется взрослому. Так в романах появляется иной тип ребенка - «злые», «глупые» или демонизированные дети.

Список литературы

1. Сологуб Ф. Дети в форме // Новости и биржевая газета. 1904. -№ 274.

2. Сологуб Ф. Заклинательница змей: роман. - М.: Книжный клуб Книговек, 2013. - 320с.

3. Сологуб Ф. Из окна // Новости и биржевая газета. - 1904. - №217.

4. Сологуб Ф. Как мальчик // Новости и Биржевая газета. 1904. - № 226.

5. Сологуб Ф. Мелкий бес. Составление, статья, комментарии М. М. Павловой. -- Изд. «Наука» (Серия «Литературные памятники»), 2004.

6. Сологуб Ф. Мудрость Метерлинка // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. №358.

7. Сологуб Ф. О телесных наказаниях // Павлова М. Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф.К. Тетерников. М.: Новое литературное обозрение, 2007.

Размещено на Allbest.ru