Ободренный своими покровителями, он решился посвятить свои силы комедии. Пьесы Теренция отличаются от пьес Плавта тем, что в них почти нет карнавального веселья, сквернословия или поношения, римской энергичности и напора. Теренций варьирует общечеловеческие и вечные гуманистические идеи Менандра:

Девушку обидел: было ль право у тебя на это?

Да, большой, большой проступок, все же человеческий; Люди и хорошие, случалось, то же делали.

Но, уж если так случилось, ждал тогда чего же ты?

Что смотрел? Что дальше выйдет? Как пойдет? Стыдился мне Все сказать? Но как тогда бы мог узнать я? Вот пока Колебался ты, прошло уж целых девять месяцев!

Предал и себя, и сына, и ее несчастную.1 («Братья»)

Девизом комедиографа можно считать выражение: «Я человек, и считаю, что ничто человеческое мне не чуждо» Он готов помочь осознать пороки, полон решимости исправлять общество, его заботит психологическая ситуация, а не интрига, человеческие характеры, а не смех.

Персонажи комедий чаще всего любят и уважают друг друга, конфликты возникают только из- за недоразумений или неведения. Темы пьес Теренция - семейные конфликты. Два брата-старика спорят о воспитании детей, старый отец терзается, что своей суровостью принудил сына уйти в наемники.

В комедиях Теренция выступают сводники, параситы, пронырливые рабы и гетеры, они обычно лишены тех жизненных черт, которыми наделяет их Плавт. Даже гетеры оказываются у Теренция похищенными в юности дочерьми почтенных родителей. У Теренция обычно нет такой динамики в развитии интриги, как у Плавта, зато он стремится дать более углубленную психологическую характеристику своим персонажам создавая в таких случаях интересные жизненные образы. Такова, например, его гетера Фаида из комедии «Евнух», способная на искреннюю привязанность к своему возлюбленному Федрии и желающая уберечь свою названную сестру от пути, испытанного ею самой:

Как тяжко мне!Боюсь, не оскорбился ли Мой Федрия, не понял ли по-своему, Что я не приняла его вчера!

Чей голос слышу? Это ты, мой Федрия? Чего стоишь? Чего же не вошел ко мне? («Евнух»)

В искусстве составлять свои пьесы по произведениям двух авторов или по двум произведениям одного и того же автора , Теренций достиг значительного мастерства , но это указывает, вместе с тем, на недостаток у поэта собственной изобретательности.

Произведения Теренция, к счастью, дошли до нас все; их всего шесть:

«Девушка с острова Андроса», «Свекровь», «Наказывающий сам себя »,

«Евнух», «Формион» и «Братья».

Указанные выше пьесы были впервые поставлены на римской сцене в период времени с 166 по 160 гг. Ошеломительный успех имела пьеса

«Евнух», которая ставилась дважды в день и получала разные премии. В настоящее время самым выдержанным произведением Теренция, по всем параметрам, признаются «Братья».

После постановки «Братьев», в 160-м г., Терeнций прeдпринял путешествие в Грeцию, из которого уже не возврaтился. Слог Теренция был до такой степeни изящным, что враги поэта распускали слух, будто ему помогaли в составлении комeдий Сципион и Лeлий.

Дeйствительно, у Терeнция гeрои говорят изящным литeратурным языком:

Неужто верить никому нельзя? Верна, верна народная пословица:

Себе добра всяк больше хочет, чем другим. Видал ее: красива, помню, девушка.

Тем справедливей я к Памфилу: сам обнять Ее желает ночью, не другому дать.

Пойду сказать, чтоб он мне злом за зло воздал. («Девушка с Андроса»)

В их речи нeт грубых просторечных выражений, почти нет архаизмов, но в ней нeт и той сочности, которая характeрна для языка плaвтовских пeрсонажей.

Вместе с этим Терeнций старaется избежать в действии всего особeнно нeпристойного. Намеков на римскую жизнь у Теренция нeт.

Его пьесы могли, главным образом , нравиться избранной публикe, а не массe. Еще в дрeвности комeдии Теренция попали в школы и стaли достоянием учeных-грамматиков, которыe писали к ним разного рода толкования.

Особeнно оригинальны и интeресны прологи комедий Терeнция. Они нe списаны или переведены, писатель создавал их сaм.

В прологах Терeнций говорит об оцeнке своeго творчества, полeмизирует с критиками. Вот один из ярких примeров:

Сегодня дам я новую комедию

Из греческой, никем не обработанной.

«Ileauton timorumenos» заглавием (По-нашему же «Самоистязателя»). Но почему мне эту роль поручено

Играть, скажу вам кратко. Пожелал поэт, Чтоб адвокатом был я, но не прологом.

Ваш будет суд, мое же представительство. И тут я проявлю то красноречие,

С которым автор речи, предстоящей мне, Ее искусно создал. Зложелатели

Пускают слухи, что перемешал поэт Комедий много греческих, творя из них Немногие латинские.

Не спорит он: Так делал; но себя не упрекает в том И впредь намерен делать то же самое. («Самоистязатель»)

Заслуживаeт внимание одна особeнность драматургии Терeнция.

Античнaя комeдия не создaвала тайн для зритeля. То, что действующим лицам становилось извeстным лишь послe заключитeльного «узнания», сообщалось публикe уже заранее, в прологe, и комeдия строилaсь так, чтобы зритeля забавляли ложныe пути действующих лиц.

У Теренция впервые наблюдается отход от этой драматургической традиции. Все его пьесы, кроме «Братьев», заключают в себе момент «узнания», а в такой пьесе, как «Свекровь», зритель вплоть до последнего действия не располагает данными, позволяющими предугадать финал.

Комедии Теренция нравились аристократии, тяготевшей к греческой культуре, но не всегда пользовались успехом у плебейского зрителя. Теренций сам говорил об этом в прологе к своей комедии «Свекровь»:

«Свекровь» -- так эта пьеса называется. Когда ее впервые мы поставили, Впервые злополучье и катастрофа

Случились с ней особые -- настолько, что Смотреть ее не стали, не могли цепить; Народ, канатным плясуном увлекшийся,

Был занят только им. Теперь как новую Ее мы ставим. Автор не хотел совсем

Ее поставить снова, чтобы снова же Иметь возможность полную продать ее, Комедии его другие знаете,

Узнайте же и эту, вас прошу о том. («Свекровь» Пролог первый.)

Однако едва ли можно сказать, что Теренций писал чуть ли не для кучки грекоманов: ведь его комедии как-никак покупались эдилами для всенародного представления. К широкой публике апеллирует иногда и сам Теренций в борьбе со своими критиками.

Из античных комедий в произведения европейских писателей пришли двойники, переодевания и другие элементы. Хитрые рабы стали находичивыми слугами и служанками, хвастливый воин - капитаном, а строгие старики и рыдающие влюбленные юноши только сбросили греческий плащ и одели платье по моде нового времени.

Комедия Теренция тщательно продумана: она полностью раскрывает развертываемое действие и тему. Теренций также всегда пытался осветить жизнь того времени при помощи сатиры, высмеивая уродливую жизнь римлян:

Что же это, малодушный, ты себя поставил так, Чтоб надежд не оставалось никаких?

Ужели ты Потерял и ум с деньгами? Одного сословия Мы с тобой, а посмотри-ка на меня: каков мой вид, Лоск и платье и какая иол йота телесная!

Все решительно имею, не имея ничего.

Хоть ничего нет вовсе, недостатка нет ни в чем. Не могу сносить насмешек и побоев! Горе мне!

Как ты веришь, что подобным достигают способом Положения? Сплошное это заблуждение!

Ремесло такое раньше, в прежнем поколении,

В классе нашем, совершенно верно, было некогда. Нынче новая охота; первый я к ней путь нашел.

Есть такие люди, что во всем хотят быть первыми,

Но не могут. Вот на них я и охочусь.1 («Евнух»)

Влияние Плавта и Теренция на новые времена лучше всех выразил Лафонтен, написавший эпитафию Мольеру.

Плавт и Теренций в могиле этой покоятся, Хотя на самом деле и Мольера здесь найдешь. Три таланта составили единую душу И Францию смешили вместе.

В Риме уже зародилась литературная и театральная критика, и драматург должен был считаться как с ней так и с публикой, смотревшей в театре его пьесы. Публика интересовалась уже такими вопросами, как отношение римской пьесы к ее греческому оригиналу и к предыдущим латинским переработкам этого оригинала.



ГЛАВА 3. САТИРА В ДРЕВНЕМ РИМЕ, КАК ОТРАЖЕНИЕ РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ

3.1 Римский сатирик Марциал и его работы, как отражение реальной жизни

Марк Валерий Марциал(Marcus Valerius Martialis)(ок.40-104гг.н.э) - выдающийся римский поэт-эпиграмматист, в творчестве которого эпиграмма приобрела свою окончательную форму и стала тем, что мы понимаем сейчас под этим литературным термином - коротким сатирическим стихотворением.

Марциал написал свыше 1500 эпиграмм, составивших 15 книг. Творческая продуктивность поэта поразительна, ведь речь идет о небольших по размеру стихотворениях, состоящих нередко из двух-четырех строк. Безупречные по форме, они представляют собой блещущие остроумием и поэтическими находками миниатюры, запечатлевшие разные стороны окружающей поэта реальной действительности.

Литературная известность пришла к Марциалу сразу после публикации первого сборника эпиграмм «Книга зрелищ», написанной под впечатлением торжественного открытия Колизея в 80 году.

С каждой новой книгой росла его популярность поэта и острослова, причем не только в Риме: во всех уголках обширной империи самые разные люди, старики и подростки, мужчины и женщины, читали и заучивали наизусть его эпиграммы. Всадники и сенаторы, стряпчие и коллеги по ремеслу повторяли его остроты. В далеком морозном краю его книги зачитывали до дыр суровые центурионы:

Рад Пимплеиде моей не один только Город досужий,

И не для праздных ушей я сочиняю стихи.

Нет, и в морозном краю у гетов, под знаменем Марса, Книгу мусолит мою центурион боевой.

Наши стихи , говорят, напевают в Британии даже…

Чужеземцы увозили их с собой на родину. Ценителей и почитателей его поэзии становилось все больше. Неудержимо росло и число недоброжелателей, завистников людей, случайно или намеренно задетых его стихами.

Но Марциалу была по душе любая, даже непредсказуемая, реакция читателей:

Любит стихи мои Рим, напевает повсюду и хвалит, Носит с собою меня каждый и держит в руках.

Вот покраснел, побледнел, плюнул кто-то, зевнул, столбенеет. . . Это по мне! И стихи нравятся мне самому.

В годы правления Тита (79-81 гг. ) и Домициана (81-96 гг. ) Марциалу сопутствует удача. Он пользуется расположением императоров и не скупится на похвалы, нередко доходя до неприкрытой лести и заискивания перед ними.

Этим он навлек на себя осуждение и упреки потомков, обвинявших его в низкопоклонстве и пресмыкательстве перед жестоким императором Рима Домицианом, которого традиция рисует только черными красками.

В эти годы Марциал сближается с писателями, живущими в столице, ученым-ритором Квинтилианом, поэтом Силием Италиком, сатириком Ювеналом, Плинием Младшим. О них он говорит с неизменной

После публикации в 80 году «Книги зрелищ» последовало почетное вознаграждение со стороны императора: Марциалу было пожаловано

«право трех детей» и соответствующие льготы, которыми пользовались римляне, имевшие не менее трех сыновей. Но во времена Марциала это исключительное право могли получить даже бездетные и, более того, холостые мужчины. комедия сатира жанр марциал

Привилегии, дарованные Титом, были подтверждены и расширены его преемником императором Домицианом,наградившим поэта всадническим званием. Надежды на ожидаемое благополучие оправдались лишь частично. Значительного материального благосостояния достичь не удалось.Однако Марциал мог жить в достатке и не испытывать нужды. Влиятельные друзья оказали ему помощь, и в окрестностях Номентана у него появилось скромное, но доставляющее ему покой и умиротворение поместье, а в Риме вблизи от Квиринала - собственный дом. Тем не менее, в стихах он постоянно жалуется на свою бедность. От также яркий пример того времени, что люди испытывали бедность, недостаток, не могли иногда обеспечить себя самым необходимым.

К 84 году были написаны и опубликованы еще две книги стихотворений, озаглавленные «Гостинцы» и «Подарки». В них вошли эпиграммы, которые представляли собой двустишия, предназначенные сопровождать разного рода подарки, которые посылались друзьям и которыми обменивались в декабрьский праздник Сатурналий. Это были подношения съестного типа («гостинцы») или дары, раздаваемые после праздничной трапезы и уносимые гостями с собой («подарки»). Вот несколько примеров из таких эпиграмм:

Если блестящий, как воск, винноягодник с жирною ножкой Выпал тебе, то, коль ты смыслишь, поперчи его.

(Книга XII Гостинцы, эпиграмма 5. Перец)

На палатинские столы вы осетра посылайте: Должен пиры божества редкостный дар украшать. (Книга XII Гостинцы, эпиграмма 91.Осетр)

Ты отнюдь не считай ничтожным даром,

Коль пустую дарит поэт бумагу.

(Книга XIV Подарки, эпиграмма 10.Бумага большого формата)

В 88 году какое-то беспокойство и тревожное состояние духа заставляют Марциала покинуть Рим и уехать в Цизальпинскую Галлию в Корнелиев форум, где он издает книгу эпиграмм. Вскоре он возвращается в столицу империи и там продолжает выпускать одну книгу за другой.

Марциал надеялся обрести покой и независимость в родной Бильбиле, где он пишет еще одну, последнюю, книгу эпиграмм, увидевшую свет в 101 году. Богатая испанка Марцелла, почитательница таланта поэта, подарила ему небольшое поместье. Но в провинциальной Бильбиле Марциал тоскует по римским библиотекам, зрелищам и столичному обществу. Как прежде, он недоволен своей жизнью, предается хандре, забрасывает стихи.

История эпиграммы уходит в глубь веков, и ко времени появления первых книг Марциала , насчитывала не одно столетие.

Литературная эпиграмма в пределах нескольких строк фиксировала мимолетное впечатление, демонстрируя игру ума и фантазии поэта. Эпиграмма - это своеобразная поэзия на случай. Она могла быть эротической, застольной, напутственной и так далее.

До нас дошло немало любовных эпиграмм, пронизанных чувственной нежностью. От первоначальной надписи книжная эпиграмма сохраняет некоторые темы (например, надгробные или посвятительные эпиграммы), которые нередко трактуются в пародийном, а подчас откровенно сатирическом духе. Со временем сложился определенный круг тем, разрабатываемых в эпиграммах, но этот традиционный репертуар каждый поэт варьирует в соответствии со своим талантом и вдохновением.

И все же главным источником его вдохновения служит сама жизнь, современная ему римская действительность и окружающие его люди. В эпиграммах бурлит жизнь столичного города, изображенная поэтом во всех ее красках. Таким образом, Марциал также, в своих произведениях, высмеивал, освещал жизнь того времени, их нравы, самые низменные поступки. Можно смело утверждать, что комедии и сатира Марциала так же, как и произведения Плавта и Теренция как говорится, «бьет не в бровь, а в глаз», отражая реальную действительность того времени.

Поистине, надо было обладать острой наблюдательностью и сатирическим даром Марциала, чтобы так живо и сочно показать быт и нравы столицы огромной империи. Рим Марциала наполнен дельцами, аферистами и разного рода проходимцами. На страницах его книг оживали разбогатевшие выскочки, болтуны, мелкие скряги и наглые мошенники:

Болен Зоил: лихорадка его сидит в одеяле.

Будь он здоров, для чего пурпурный был бы покров? Нильское ложе к чему?К чему вонь от сидонской краски?

Коль захворал, для чего роскошью хвастать тебе? Что обращаться к врачам?Разгони ты своих Махаонов!

Хочешь здоровым быть?На одеяло мое.

Наибольшее отвращение поэт испытывал к честолюбцам, занятыми пустяками и показухой. Он создает впечатляющую галерею отвратительных образов - воров, охотников за чужим наследством, врачей-шарлатанов, безобразных старух, ненасытных женщин, гнусных развратников - всех тех темных личностей, которыми кишели улицы Рима:

Сидит стригунья у Субуры при входе, Где палачей висят кровавые плети,

У Аргилета,где сапожников куча.

Не занята,однако, Аммиан, стрижкой. Стригунья эта, ну а чем?Дерет шкур

Традиционные и сделавшиеся уже стереотипными персонажи эпиграмматической поэзии, такие, как врач, сводящий в могилу своих клиентов, самонадеянный стихоплет, искатель наследств, жадина у Марциала нарисованы ярко и самобытно, как правило, в шаржированном виде. Изображая этих людей, поэт не скупился на колкости и едкие остроты: Двести тысяч ты, Гавр, обещался мне дать, но зачем же, Раз не способен ты был и десяти-то мне дать?

Или ты можешь их дать, да не хочешь? Но это же гнусно! Да пропади ты совсем, Гавр, малодушный подлец!

Но есть некоторые человеческие недостатки, которые относительно безвредны и являются скорее слабостями, чем пороком; над ними Марциал не издевался, а только подсмеивался. В этих случаях злоречие сменяется у него шуткой, и сам поэт не язвит, а забавляется:

В день рождения, Квинт, я хотел тебе скромный подарок. Сделать, но ты запретил: вастный ведь ты человек.

Надо послушаться: пусть, что обоим нам хочется, будет, Что нам приятно двоим: ты одари меня Квинт.

Эпиграммы Мaрциала были очeнь рaзнообрaзны. Aвторские признания, литeратурные дeкларации, пейзажные зaрисовки, описаниe окружающей обстановки и отдельных прeдметов, прославление знаменитых соврeменников и деятелей, увeковеченных историeй, лесть в адрeс императоров и влиятeльных покровителей, вырaжение скорби по случаю смeрти близких людeй и многое другоe.

Главной заботой Марциaла было стрeмление понравиться читатeлю. Как уже отмечaлось, его эпиграммы пользовались успехом срeди сaмых разных слоeв насeлeния. Они чaсто звучaли во врeмя публичных чтений, поэтому поэт всеми доступными ему способами стрeмился произвeсти незабываемое впечaтление и для этого обращался к всeвозможным срeдствам художественной выразитeльности, преждe всего к тeм, которые служили достижeнию комического эффeкта - шаржу, кaрикaтуре, гиперболе, гротeску.

Как правило, эпиграммы Марциала имели ударную концовку, насыщенную озорным юмором и потому яркую и остроумную, оставляющую неизгладимый след в памяти слушателей и читателей.

Мастер неожиданной концовки, Марциал использовал этот эпиграмматический прием с большим разнообразием. Нередко он обращался к словесной игре, достигая замечательного результата.

Вот с какой язвительностью высмеивает он некоего кичливого человека по имени Циннам:

Циннам, ты называться хочешь Цинной.Разве нет в этом, Цинна, варваризма? Ведь коль раньше бы ты Вораном звался, Ты таким же манером стал бы Вором.

Беспристрастный наблюдатель повседневной жизни, Марциал запечатлел ее в карикатуре, язвительной остроте или в ярком описании, нередко пикантном, а иной раз и грубо натуралистическом.

Порой чувство меры все же изменяет ему, как, например, в одном из стихотворений, в котором он обращается к теме, уже разработанной до него Катуллом, создавшим настоящий шедевр о вороватом сотрапезнике:

Вор на платки Гермоген такой пронырливый, Понтик, Что даже Масса и тот денег так ловко не крал!

Хоть и за правой гляди, и держи его левую руку, Все же платок твой и тут он ухитрится стащить.

5 Змей так холодных из нор олень извлекает дыханьем, Так же Ирида в себя воду вбирает дождя.

Раз, когда был поражен Мирин и просили пощады, Целых четыре платка уворовал Гермоген.

А когда претор платок собирался бросить намеленный, Преторский этот платок тоже стянул Гермоген.

Как-то никто не принес платка, опасаясь покражи, Скатерть тогда со стола уворовал Гермоген.

Если ж и этого нет, тогда и покрышки на ложах, Да и на ножках столов смело сдерет Гермоген. Даже когда и печет раскаленное солнце арену, Тянут завесу назад, если вошел Гермоген;

В страхе спешат моряки паруса убирать поскорее, Лишь заприметят, что к ним в гавань идет Гермоген; И облаченные в лен, носители лысые систров

Все убегают, когда в храме стоит Гермоген.

Хоть на обед Гермоген платка никогда не захватит, Но, отобедав, идет вечно с платком Гермоген.

Это стихотворение Катулла вдохновило Марциала на ряд виртуозных вариаций, но в указанной эпиграмме он явно злоупотребляет гиперболой.

Иллюстрацией могут служить следующие двустишия: Вслух собираясь читать, ты что же себе кутаешь горло?

Вата годится твоя больше для наших ушей!

Хлоя-злодейка семь раз на гробницах мужей написала:

«Сделала Хлоя». Скажи, можно ли искренней быть

Лесбия слово дает, что любить она даром не станет. Верно: всегда за любовь Лесбия платит сама.

Вот замечательная эпиграмма, в которой завершающая часть не содержит никакой насмешки, демонстрируя, однако, тонкое остроумие и исключительную изобретательность автора:

Ползал пока муравей в тени Фаэтонова древа. Капнул янтарь и обвил тонкое тельце его.

Так, при жизни своей презираемый всеми недавно, Собственной смерти ценой стал драгоценностью он.

Нередко за язвительным смехом Марциал скрывает свое недовольство и меланхолию. Раздираемый непримиримым противоречием между идеалом и реальностью, между миром, который он изображает, и тем, о котором он может лишь мечтать, поэт сбрасывает с себя маску насмешника и становится простым и милым собеседником. Хотелось бы, вздыхает он, хоть на какое-то время побыть счастливым, иметь немного денег, полученных без хлопот в наследство, владеть кусочком земли, который можно сдать в аренду, забыть все тяжбы, быть здоровым, жить просто, без тревог и забот, иметь возможность спать всю ночь и не желать того, чего нет, не бояться смерти, но и не призывать ее.

Но даже эти очень скромные желания оказываются недоступными для него: он не является хозяином своего времени, ему не удается выспаться в Риме, потому что всегда найдется человек, которому он нужен по какому- нибудь неотложному делу. Если он хочет разбогатеть, говорит о себе поэт, то вовсе не затем, чтобы предаваться бесстыдной роскоши, а только для того, чтобы иметь собственный дом, скромный достаток и не кормиться чужими щедротами. Его давно уже тяготит жизнь клиента, но, к сожалению, в его время поэты бедны, а времена Мецената давно миновали. Эта мысль не покидала Марциала и всякий раз он думал о ней с тяжелым вздохом.

Он говорит о необходимости довольствоваться малым и с горечью взирает на разбогатевших выскочек.

Черпая поэтическое вдохновение из реальной жизни, Марциал старается отразить ее во всей ее полноте. Для этого, как ему представляется, лучше всего подходит жанр эпиграммы. Сама жизнь «узнает себя» в его стихах, пишет Марциал. «Человеком у нас каждый листок отдает»

Действительно, на его страницах ощущается присутствие живого человека. В моментальных шаржированных зарисовках поэт сообщает нам множество интересных сведений из истории быта и нравов современного ему римского общества.

Стремление отражать жизнь во всем ее многообразии, острая наблюдательность и вкус к исторической конкретности обусловили реалистическую манеру Марциала. Погруженный в реальную действительность, он дает резкую отповедь любителям мифологической поэзии, оторванной от жизни. Его эпиграммы, говорит поэт, не являются пустой забавой. То, что он пишет, - гораздо серьезнее, чем воспевание мифологических персонажей - Фиеста, Дедала или Киклопа. В его поэзии «жизнь узнает свои нравы».

Не стоит, конечно же, ставить знак равенства между жизнью поэта и его стихами. Он хочет влить в свои эпиграммы «капельку горькой желчи», ведь без нее они потеряют свою привлекательность.

Пища и та ведь пресна, коль не сдобрена уксусом едким; Что нам в улыбке, коль с ней ямочки нет на щеке?

Поэта мало беспокоят цензоры наподобие Катона, его стихи не предназначены этим людям, но если они их все же читают, то должны воспринимать такими, каковы они есть.

«Мои книжки, - пишет Марциал в предисловии к первой книге эпиграмм,

- подшучивая даже над самыми незначительными лицами, сохраняют к ним уважение».

Также в качестве примера можно привести сцену рождения ребенка: новорожденного обмывали, перерезали ему пуповину и относили к отцу. Тот ждал его в середине комнаты стоя. Сына клали на пол у его ног. В следующие мгновения, согласно древнейшему ритуалу, должна была свершиться судьба младенца. Если отец наклонится к нему, возьмет на руки и поднимет над головой в присутствии всех родных, это будет означать, что он признал дитя и принял его в семью.

Если же отец не двинется с места, не поднимет ребенка, это будет означать, что он не принимает его в семью.

Причины тому могли быть самые разные: в семье могло быть уже слишком много детей этого пола или вообще слишком много ртов (особенно в самых бедных семьях), жена подвергалась насилию или отец подозревал, что ребенок - плод измены, наконец, явные физические изъяны. Что же происходило в этом случае? Положившая ребенка на пол женщина поднимала его и уносила. Часто это бывала сама акушерка; недаром в римскую эпоху многие верили, что за акушерками стоит целый «рынок» младенцев, что они даже подменяли новорожденных, чтобы угодить семье, желающей мальчика или, наоборот, девочку. Или чтобы вывести из затруднения семью, в которой родился ребенок-урод.

Участь отвергнутого новорожденного была трагична и сурова.

В лучшем случае его оставляли в одном из мест на улицах Рима, где существовал эквивалент «колес подкидышей».

Драматичность ситуации в том, что те, кто подбирал подкидышей, могли распоряжаться ими, как угодно: могли сделать из них впоследствии рабов и слуг.

3.2 Римский сатирик Ювенал и его работы, как отражение реальной жизни

Децим Юний Ювенал(Decimus Junius Juvenalis)(ок.60 - ок. 127)

Родился в юго-восточной части Лация в первые годы правления Нерона. Судя по литературной деятельности Ювенала, можно предположить, что он получил отличное образование, а следовательно, скорее всего происходил из богатой семьи. Это подтверждает древняя биография поэта, по словам которой Ювенал был сыном или воспитанником богатого вольноотпущенника.

Он до 50 лет своей жизни упражнялся в ораторском искусстве, но не для заработка, а для собственного удовольствия; некоторое время был военным трибуном, имел у себя на родине сан главного жреца обожествленного императора Веспасиана, а также занимал высокий пост в местном городском самоуправлении. Затем (если судить по туманным объяснениям в его жизнеописании) он впал в немилость у одного из императоров и был сослан за пределы Италии.1

Свои сатиры Ювенал начал писать или публиковать только при императоре Траяне, после 100 года. 16 сатир поэта разделяются на 5 книг (1-5; 6; 7-9; 10-12; 13-16). Хронология выхода в свет книг достаточно неопределенная;

- приблизительные даты выхода их в свет таковы:2 I-я книга - между 100-115 годами;

II-я - между 116-117 годами; III-я - между 118-120 годами; IV-я - между 121-127 годами;

V-я - после 128 г. но до 131-132 годами.

По характеру произведения Ювенала можно разделить на две группы, вторая (начиная примерно с 10-й сатиры) по мнению знатока Ювенала Отто Яна гораздо слабее:

«Первые сатиры написаны при самых живых впечатлениях от пережи той эпохи ужасов, полны ожесточенных и резких нападок против выдающихся и первенствующих лиц и дают яркую картину ближайшего прошлого. В последних сатирах этот огонь угасает всё больше и больше. Ярко вспыхнувшая ярость дает место ворчливому благодушию; живое отношение к вещам и лицам отступает перед общими местами; всё более и более проявляется склонность к известным философским положениям, морализированию и вообще к широкому, расплывчатому изложению; мощно бьющий, даже пенящийся и бушующий горный ручей превращается в широкую и все спокойнее текущую реку».

В первой сатире Ювенал обосновывает свое выступление в качестве обличителя пороков современного ему общества и излагает свое мнение по поводу этих пороков:

Взяв кошелек, но, сундук на карту поставив, играют. Что там за битвы увидишь при оруженосце-кассире!

Есть ли безумие хуже, чем бросить сто тысяч сестерций -- И не давать на одежду рабу, что от холода дрогнет?

Кто за отцов воздвигал столько вилл, кто в домашнем обеде Семь перемен поедал? Теперь же на самом пороге

Ставят подачку, -- ее расхищает толпа, что одета

В тоги. Однако сперва вам в лицо поглядят, опасаясь,

Не подставной ли пришел и не ложным ли именем просишь;

Поэт недоволен господствующим в литературе пристрастием к скучным и холодным мифологическим сюжетам и обращает внимание читателя на богатый материал для наблюдений римского общество, очерчивая беглыми, но меткими штрихами различные пороки, например, мужчины, выходящего замуж подобно женщине, грабителя-наместника, супруга-сводника собственной жены и так далее. Во 2-й сатире выставлены развратные лицемеры («…qui Curios simulant et Bacchanalia vivunt…»):

Лучше отсюда бежать -- к ледяному хотя б океану,

За савроматов, лишь только дерзнут заикнуться о нравах Те, что себя выдают за Куриев, сами ж -- вакханты: Вовсе невежды они, хотя и найдешь ты повсюду Гипсы с Хрисиппом у них; совершеннее всех у них тот, кто

Купит портрет Аристотеля или Питтака, а также

Бюстам Клеанфа прикажет стеречь свои книжные полки. Лицам доверия нет, -- ведь наши полны переулки Хмурых распутников; ты обличаешь позорное дело,

Сам же похабнее всех безобразников школы Сократа.

Как жилось среди подобных развращённых личностей в целом в тогдашнем Риме, показывает 3-я сатира, наиболее удачная по живописанию тягостных условий существования в столице бедного и честного человека:

Что мне тут делать еще? Я лгать не могу, не умею Книгу хвалить и просить, когда эта книга плохая;

С ходом я звезд не знаком, не желаю предсказывать сыну Смерти отца, никогда не смотрел в утробу лягушки; Несть подарки жене от любовника, несть порученья -- Могут другие, а я никогда не пособничал вору.

Вот почему я Рим покидаю, не бывши клиентом, Точно калека какой сухорукий, к труду не способный.

Кто в наши дни здесь любим? Лишь сообщник с корыстной душою.

В 4-й сатире со злой иронией изображено заседание государственного совета во время Домициана, где обсуждается вопрос, как поступить с огромной рыбой, поднесенной рыбаком в дар императору, особенно ярко подводит итог:

Встали: распущен совет; вельможам приказано выйти. Вождь их великий созвал в альбанский дворец изумленных, Всех их заставил спешить, как будто бы он собирался Что--то о хаттах сказать, говорить о диких сикамбрах, Точно бы с самых далеких концов земли прилетело

На быстролетном пере письмо о какой-то тревоге. Если б на мелочи эти потратил он все свое время Казней свирепых, когда он безнаказанно отнял у Рима

Славных людей, знаменитых, без всяких возмездии за это! Сгинул он после того, как его забоялась меньшая

Братия: так он погиб, увлажненный Ламиев кровью.

В 5-й сатире поэт в ярких красках рисует унижения, которым подвергается бедняк-клиент на пиру у богача-патрона. Ювенал хочет пробудить в паразите чувство стыда и гордости и для этого в резких контрастах противопоставляет то, что имеет за столом сам богач и что велит он подавать бедному прихлебателю:

"Сам" попивает вино времен консулов долгобородых, Гроздь сберегая, которую жали в союзные войны,

Но не подумает чашу послать больному желудком

Другу; назавтра он выпьет кой-что из альбанской,сетинской Горной лозы, чье имя и родина старостью стерты

С глины старинных сосудов вина, совсем закопченных.

Вина такие Тразея пивал и Гельвидий, с венками

На головах, в дни рождения Брутов и Кассиев. Держит Только Виррон свою крупную чашу -- слезу Гелиады, Много бериллов на ней; но золота не доверяют

Вам, а уж если дадут, так тут же приставлен и сторож -- Камни считать да смотреть за ногтями хищных клиентов. Уж извини: у него знаменитая чистая яшма,

Ибо Виррон переносит на кубки камни из перстней, -- Камни, какими всегда украшал свои ножны снаружи Юный Эней, предпочтенный Дидоной сопернику Ярбе.

Из 6-й сатиры можно заключить, что Ювенал был страстным женоненавистником и врагом брака и основательно изучил слабости и пороки современных ему дам. Эта сатира, самая большая по объему (661 стих), является одним из наиболее жестких плодов гения поэта, как по крайне суровому тону, так и по натуральности описания. 7-я сатира посвящена бедственному положению лиц, живущих умственным трудом: писателей, адвокатов, учителей. В 8-й сатире разбирается вопрос, в чем состоит истинное благородство:

Знатности нету нигде, как только в доблести духа:

Нравом, характером будь иль Коссом, иль Друзом, иль Павлом, -- Вот кого ты выставляй перед ликами собственных предков,

Вот кто, -- если ты консул, -- тебе вместо ликторов будут. Выкажи прежде всего богатства души: заслужил ли Праведность ты, за правду держась на словах и на деле, -- Значит, ты знатен. "Привет тебе, Лентул, привет тебе, Юний, Кто б ты ни был, хоть крови другой, гражданин необычный,

Редкий муж, для родины всей предмет ликованья!" -- Так бы и крикнул, совсем как народ, обретя Осириса.

Поэт доказывает, что одно только знатное происхождение без личных нравственных качеств еще ничего не значит, и что лучше иметь отцом Ферсита и походить на Ахилла, чем быть сыном Ахилла и походить на Ферсита (этой сатире подражал Кантемир). В 9-й сатире содержатся иронически наивные жалобы мужчины, на то, как трудно зарабатывать себе на хлеб. Тема 10-й сатиры - близорукость всех человеческих желаний; людям, собственно, нужно одно, чтобы был здравый ум в здравом теле (знаменитое

«Orandum est, ut sit mens sana in corpore sano»).

В 11-й сатире Ювенал приглашает в праздник Мегалезий на обед своего друга Понтика и распространяется по этому поводу о простоте старинных нравов и о современной расточительности. В 12-й сатире (самой слабой) Ювенал преследует весьма распространённый в Риме того времени тип искателей наследства (heredipeta):

Есть ли на свете другой кто-нибудь, кто бы нынче решился Жизнь предпочесть серебру и имуществу -- только спасенье? Не для того, чтобы жить, составляют себе состоянье

Многие, нет, -- как слепцы, живут состояния ради.

В 13-й сатире поэт, утешая друга своего Кальвина, лишившегося значительной суммы денег, изображает угрызения совести, которыми должно терзаться обманувшее Кальвина лицо. 14-я сатира состоит из двух слабо соединённых между собой частей: первой об огромном влиянии на детей образа жизни их родителей и второй об алчности, как одном из главнейших пороков.

В 15-й сатире, по поводу случая каннибальства в Египте, Ювенал распространяется об извращённости тамошних религиозных верований. Наконец, последняя, 16-я сатира представляет собой отрывок из 60 стихов, в котором говорится о мнимом превосходстве военного сословия над другими:

Скажет судья: "Дай свидетеля", -- пусть кто-нибудь, кто побои Видел, посмеет сказать: "Я видал" -- и его я признаю

Бороду предков достойным носить и длинные кудри. Мог бы скорей привести ты свидетеля ложного против Штатского, чем отыскать такого, кто правду сказал бы

Против военных людей или что-нибудь против их чести.

Незаконченность этой сатиры служит доказательством того, что произведения Ювенала не подвергались переработке после его смерти.

Для общей характеристики Ювенала особенно важна его первая сатира. Поэт неоднократно повторяет, что наблюдая развращённость своего времени он не может не писать сатиры, и что если природа отказала ему в поэтическом гении, то стихи будет ему диктовать негодование (знаменитое «Si natura negat, facit indignatio versum»). И в конце этой пламенной речи, к крайнему удивлению, мы читаем следующее заявление: «Попробую, что позволительно у нас говорить хоть о тех, чей прах уже зарыт на

Фламиниевой или на Латинской дороге». Так читатель предупрежден, что смелость сатирика не пойдет дальше принесения в жертву умерших.

И, насколько мы можем судить, Ювенал остался верен этому положению: кроме мертвых, он называет только таких лиц, которые ему не могут повредить - а именно осужденных и людей низкого звания.

Ювенал с большим мастерством показывает жизнь мелкого трудящегося люда, принужденного жить впроголодь в шумной столице в то время, когда богачи не знают предела в удовлетворении своих извращенных вкусов и прихотей. Он рисует жизнь клиентов, принужденных пресмыкаться перед своими патронами. Основная идея этих сатир - страстный протест против власти денег. Ради богатства, по мнению Ювенала, творятся в Риме ужасные преступления, богатые угнетают бедных, даже талант без денег- ничто, и чтобы иметь возможность писать и выпускать в свет свои произведения, бедный поэт должен искать себе богатого покровителя. Ювенал выступил как сатирик-обличитель. Первая сатира сборника содержит обоснование выбора жанра и литературную программу:

Но почему я избрал состязанье на поприще, где уж Правил конями великий питомец Аврунки -- Луцилий, Я объясню, коль досуг у вас есть и терпенье к резонам.

Трудно сатир не писать, когда женится евнух раскисший, Мевия тускского вепря разит и копьем потрясает,

Грудь обнажив; когда вызов бросает патрициям тот, кто Звонко мне -- юноше -- брил мою бороду, ставшую жесткой: Если какой-нибудь нильский прохвост, этот раб из Канопа, Этот Криспин поправляет плечом свой пурпурный тирийский

Плащ и на потной руке все вращает кольцо золотое, Будто не может снести от жары он большую тяжесть

Геммы, -- как тут не писать? Кто настолько терпим к извращеньям Рима, настолько стальной, чтоб ему удержаться от гнева.

При тех впечатлениях, которые римская жизнь приносит на каждом шагу, «трудно сатир не писать»: Коль дарования нет, порождается стих возмущеньем. Подобно Марциалу, Ювенал противопоставляет свою сатиру мифологическим жанрам; тематика сатиры - действительные поступки и чувства людей: все , что ни делают люди - желания, страх, наслажденья, радости, гнев и раздор.

Задача сатирика формулируется ясно - изображать пороки своего времени. Но тут автор вводит собеседника, призывающего к осторожности: называть имена живущих небезопасно. Выход, однако, найден - Ювенал будет называть имена умерших. В отличие от «смеющейся» сатиры Горация и докторального тона Персия, стихотворения Ювенала будут принадлежать, таким образом, к типу негодующей сатиры. Классицистически настроенный поэт мыслит себе при этом сатиру традиционного типа, содержащую «ямбографический» элемент осмеяния конкретных лиц, т. е. тот элемент, который уже почти был устранен у Персия. Ему вспоминается «пылкий Луцилий». Но в условиях империи метод Луцилия уже был невозможен. Отсюда своеобразный прием Ювенала: он оперирует именами времен Домициана или даже Нерона, а из живущих называет только людей низкого социального положения или приговоренных по суду. Вместе с тем автор дает понять читателю, что его сатира, хотя и отнесенная к прошлому, в действительности направлена на настоящее.

В творчестве Ювенала можно различить два периода. Наиболее сильные и яркие произведения относятся к первому периоду (примерно, до 120г.), в течение которого составлены были первые три книги собрания (сатиры 1 - 9).1 Поэт выбирает в это время острые темы, и сатира получает форму шумной декламационной инвективы против пороков и бедствий римской жизни, с иллюстрациями из хроники нескольких поколений. Ювенал показывает запустение италийских городов, тяготы скученной столичной жизни для бедного гражданина, конкуренцию приезжих иноземцев, греков и сирийцев, вытесняющих честного римского клиента (3-я сатира). В живых зарисовках проходит бедственное положение интеллигентных профессий, поэтов, адвокатов, преподавателей риторики и грамматики (7- я сатира). Унижения клиентов за трапезой у патрона изображаются в 5- й сатире: «если ты способен все это перенести, так тебе и надо», - мрачно заключает автор. К сравнительно редкому у нашего поэта повествовательному типу принадлежит 4-я сатира, обличающая деспотический режим Домициана: пародируя формы эпического изложения, Ювенал рассказывает, как рыбак принес императору камбалу небывалой величины и как по вопросу о ее приготовлении был созван императорский совет. Получившая большой резонанс в мировой литературе сатира о знатности (8-я) приближается к привычной в римской поэзии форме сатиры-рассуждения. На многочисленных примерах показывается, что длинные генеалогии теряют ценность, если их обладатель недостоин славы предков: знатности нет нигде, как только в доблести духа. Выпады против вырождающейся знати, ее роскоши и беспутств можно найти во многих сатирах, и те имена, которыми сатирик иллюстрирует обличаемые пороки, принадлежат преимущественно к сенаторскому сословию. С чрезвычайным озлоблением подаются фигуры богатых вольноотпущенников. Большая сатира против женщин (6-я) вся построена на примерах из жизни представительниц высшего римского общества, вплоть до императриц:

Если прикажет супруг на корабль взойти, -- тяжело ей: Трюм противен, вонюч, в глазах все ужасно кружится. Если с развратником едет, она здорова желудком,

Эту при муже рвет, а та, с моряками поевши, Бродит себе по корме и охотно хватает канаты.

Впрочем, что за краса зажгла, что за юность пленила Эппию? Что увидав, «гладиаторши» прозвище терпит?

Сергиол, милый ее, уж давно себе бороду бреет, Скоро уйдет на покой, потому что изранены руки, А на лице у него уж немало следов безобразных:

Шлемом натертый желвак огромный по самому носу, Вечно слезятся глаза, причиняя острые боли.

Жениться - безумие; сатира содержит длинный перечень женских недостатков, в число которых входит и отсутствие недостатков. В этих сатирах много преувеличений, сгущения красок, нарочитого подбора единичных случаев, особенно когда речь идет об изображении беспутства. Автор нередко сам охлаждает свой декламационный пыл ироническими концовками: Если осядет гора и обрушится скользким уклоном.

Нет, нестерпимы мне те, что расчетливы в их злодеяньях,

В здравом уме их творят. Они смотрят «Алкесту», что мужа Смерть приняла; а вот если бы им предложили замену,

Мужниной смертью они сохранили бы жизнь собачонки.

Но совместно с этим, Ювенал задевал несколько значительных и немаловажных факторов существования. Опустение и разорение Италии были абсолютно важным вопросом , побудившим Нерву и Траяна осуществить несколько событий кредитного и благотворительного нрава. В работах Ювенала зачастую звучит речь бедных кругов вольного италийского народа и сатирик разграничивает их возмущение нынешней жизнью, их нравственные взгляды и их предрассудки. Отсюда его отвращение к чужеземцам, богатеям и горестные укоры в адрес эгоизма знати и вздорного поведения их единичных представителей.

В буржуазной литературе образ Ювенала много раз искажался. Пока буржуазия была революционным классом, она усматривала в Ювенале обличителя тирании и аристократии, проповедника строгой республиканской морали. Это было, конечно, неправильно.

Но столь же ошибочна возобладавшая у буржуазных исследователей XIX в. тенденция изображать Ювенала пустым «декламатором». Его критика римской действительности имеет, как ранее стало ясно, совершенно определенную социальную базу. Но «негодование» сатирика-рабовладельца не может подняться до критики социальной системы в целом и не выходит за пределы нападок на «нравы». Во второй период творчества Ювенал обращается к морально-философским темам, рассуждает о неразумных желаниях, воспитании, упреках совести. Критика действительности приобретает более отвлеченный характер жалоб на моральный упадок современности, на развращенную городскую жизнь, и резкость тона ослабевает. Иногда Ювенал пытается приблизиться к горацианской манере; такова, например, 11- я сатира, содержащая приглашение приятеля на скромную загородную трапезу:

« Крупные, кроме того, еще теплые (в сене лежали) Яйца получим и кур; затем виноград, сохраненный С прошлого года таким, как он на лозах наливался;

Сигнии груши, Тарента (сирийские); в тех же корзинах Яблоки с запахом свежим, нисколько не хуже пиценских. И для тебя не вредны: после холода стала сухая

Осень, и в них уже нет опасности сока сырого. Некогда это считалось роскошным обедом у наших

Первых сенаторов: Курий срывал в небольшом огороде И на очаг небольшой он ставил капусту, что нынче Грязный презрел землекоп в своих тяжелых колодках,

Знающий вкус подчеревка свиного по теплой харчевне.»

Ювенал важен для изучения частного, семейного, внутреннего быта древних, о котором до нас дошли весьма скудные сведения. Его сатиры ревностно читались не только в древности, но и в средние века, когда нравился его возвышенный и вдохновенный тон; многие называли его тогда ethicus, а один поэт писал, что Ювеналу верят больше, чем пророкам («Magis credunt Juvenali, quam doctrinae prophetali»). Существует множество древних толкований поэта (так называемых схолий), начиная от IV столетия и кончая поздним Средневековьем.

«В здоровом теле здоровый дух» (лат. «Mens sana in corpore sano»)

- крылатое латинское выражение. Традиционное понимание: сохраняя тело здоровым, человек сохраняет в себе и душевное здоровье.

Фраза вырвана из контекста, на самом деле ход мысли Ювенала был другим. Вот как звучит эта цитата в более развёрнутом варианте:

Если ты просишь чего и святилищам жертвы приносишь - Там потроха, колбасу, что из белой свиньи приготовил, - Надо молить, чтобы ум был здравым в теле здоровом.

Бодрого духа проси, что не знает страха пред смертью.

Ювенал - последний классик римской сатиры. Вряд ли слова

«сатира» и «сатирический» имели бы то значение, которое обычно в них вкладываются, если бы не было Ювенала. В европейскую культуру, в историю литературы Ювенал вошел как обобщенный образ поэта- обличителя политического деспотизма и нравственного разложения своего времени. Также поэт отображал такую проблему, как миграция.

Мигранты» в то время были подлинной проблемой. Ювенал заявляет, что они буквально заполонили город и что сирийская река Оронт уже давно впадает в Тибр, «принося с собой язык и обычаи, флейтистов, косые струны, экзотические барабаны и девушек, вынужденных заниматься проституцией в окрестностях цирка» Нельзя не отметить ужасающие параллели с современной славянской проституцией. Как сегодня чаще, чем в других местах, мигрантов и иностранцев можно встретить на вокзале, так и в то время подобным местом был район вокруг Аппиевой и Остийской дорог. Через эти дороги

попадали в город все чужестранцы, прибывавшие из Восточного Средиземноморья и из Африки: они высаживались с судов в портах Брундизия, Путеол и Остии, а затем пешком добирались до столицы. Конечно, прибытие всех этих чужаков (среди которых были и римские граждане, привлеченные возможностями большого города), влекло за собой увеличение арендной платы, которая, как мы уже говорили, в четыре раза превышала средние показатели по Италии. Результатом этого был бурный рост нелегального строительства; как грибы вырастали огромные бараки, выстроенные наспех и небрежно из бросовых материалов. Следствием этого были частые падения домов.

Ювенал ясно говорил об этом, что город «по большей части держится на хрупких балках», и заявлял, что «когда управляющий домом замазывает старую трещину, то велит нам спать спокойно, но опасность продолжает нависать над нашими головами».

На окружающую его действительность Ювенал взирал с глубочайшим пессимизмом. Он видил одно лишь зло (по крайней мере, в своих ранних произведениях) и был убежден, что оно коренится в самой природе человека.

Ювенал не верил в возможность оздоровления общества. Искусный живописатель нравов, он изображал мир таким, каким он его видит, - развращенным и развращающим, доходя в своем горьком озлоблении до крайнего фанатизма. Долгу, чести, порядочности предпочитают здесь одни лишь деньги, неважно, каким путем приобретенные. Ноты личной разочарованности и озлобления придают его нападкам жестокий и беспощадный характер. Бескомпромиссная сатира Ювенала не знала ни насмешливой улыбки, ни добродушной шутки, ни психологического проникновения и понимания сути явлений, как в сатирах Горация. Для сравнения, приведу пример отрывка одной из сатир Горация:

«Многие люди, однако ж, влекомые жадностью ложной, Скажут: "Богатство не лишнее; нас по богатству ведь ценят!" С этими что толковать! Пусть их алчность презренная мучит! Так, говорят, афинянин один, и скупой и богатый,

Речи людские привык презирать, говоря о гражданах: "Пусть их освищут меня", - говорит, - "но зато я в ладоши Хлопаю дома себе, как хочу, на сундук свой любуясь!»

Для Ювенала настоящее не содержало ничего хорошего, а будущее не сулило никакой надежды. Оставалось лишь сожалеть о прошлом, о былом образе жизни и древних установлениях, от которых теперь не осталось и следа. Тоскуя о безвозвратно прошедших временах, поэт не видил выхода из сложившегося положения.

Позиция Ювенала-сатирика - это позиция яростного обличителя. Его нападки на разбогатевших выскочек и защита угнетенных рабов не исходят из убежденности в необходимости социального переустройства. Возмущение Ювенала вызывается противоречием между тем, что, по его мнению, должно быть, и реальным положением дел. Похоже, что из двух основных видов сатиры: одного - оптимистического и радостного (его развивает Гораций), другого - пессимистического и мрачного, Ювенал выбирает этот последний. Если у Горация сатира лечит и убеждает, то у Ювенала она ранит, карает и уничтожает.

Мрачный пессимизм Ювенала все же несколько смягчается в поздних сатирах, в которых, наряду с пороком и злом, он готов видеть и более светлые стороны жизни. Там Ювенал часто возвращается мыслями к прошлому римского народа и идеализирует патриархальную старину. Но глубоко прочувствованного восхищения древней простотой, конечно, недостаточно, чтобы решить общественные проблемы, затронутые поэтом. Оно скорее выполняет роль фона, предназначенного еще резче оттенить убожество современной жизни.

Острие своей сатиры - возможно, из художественных соображений - Ювенал обычно обращает не против настоящего, а против недавнего прошлого, против времени правления Домициана или даже Нерона, оправдывая это доводами осторожности. Конечно, это не давало ему твердой гарантии, что он избежит вражды и мести: слишком близкими являются те времена, которые он задевает. Такого рода камуфляж - скорее риторическая уловка, к которой прибегает сатирик, чтобы еще более усилить чувство отвращения, вызываемого картинами изображаемого им порока. Хотя люди, которых он называет, давно уже умерли и принадлежат прошлому, утверждает он, пороки, которые он бичует, являются пороками всех времен.

Если предшественники Ювенала нередко объясняли свое обращение к сатире внутренней склонностью к этому жанру, который они предпочитали другим, то Ювенал заявляет, что писать сатиры его вынуждает всеобщее разложение нравов. Его решение взяться за сатиру как бы навязано ему извне. «Трудно сатир не писать», - заявляет поэт. Если же недостает таланта,стих порождает негодование, которое неизбежно возникает при виде пороков, заполонивших Рим.

Весьма показательно, что приблизительно в то же время, когда Ювенал начинает писать сатиры, к созданию исторических сочинений приступает Тацит, для произведений которого характерен тот же пессимизм, что и для сатир Ювенала. Историк так же не скрывает своей горечи при виде повсеместного разложения нравов, однако он старается, по его собственному утверждению, писать «без гнева и пристрастия».

В стихах же Ювенала больше чувства, чем рассудочности. Он не только не пытается сдержать свой гнев, а, наоборот, считает, что негодование - это именно та эмоция, которой поэт-сатирик должен руководствоваться в первую очередь.

...