Творчество Евгения Баратынского (1800-1844)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования Российской Федерации

Общеобразовательная школа № 53 г. Магнитогорска

Реферат

по литературе

«…Читателя найду в потомстве я»

Творчество Евгения Баратынского (1800-1844)

Выполнила: ученица 11 «Б» класса

Горбачева Марина

Преподаватель: Павлова Тамара Орефьевна

Магнитогорск 2002 год

Содержание

Введение

§1. Поэт и его читатели. Оценки современников и потомков

§2. Лирика 1820-х годов. Связь с декабристами

§3. Лирика 1830-х годов. Основные темы творчества

§4. Книга «Сумерки» (1842)

§5. Последние стихотворения поэта

Заключение

Список литературы

Введение

«Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит г. Баратынскому». Первый после Пушкина, гений которого стал мерилом высоты творческих дерзаний... Каков же он, этот поэт, удостоившийся такой похвалы из уст самого Белинского, известного взыскательностью оценок и критических суждений? Нам, читателям начала XXI века, открывающим -- может быть, впервые? -- томик стихотворений и поэм Баратынского, написанных более полутора столетий назад, еще предстоит ответить на этот вопрос. Но ведь его задавали и до нас...

Баратынский -- загадка. Загадочна его судьба в русской литературе: ранняя слава, затем забвение, затем снова слава, снова забвение и снова слава. Во многом загадочны его жизнь, его стихи, даже его портреты: из десятка известных все непохожи друг на друга, все представляют разного Баратынского. Лишь рисунок Пушкина, как отметила Т.Г. Цявловская, как бы объединил главные черты, разбросанные по разным портретам: «Высокий откинутый лоб, нос с легкой горбинкой, продолжающей линию лба, крупные полураскрытые губы, особенная форма головы с выдающимся рельефом затылка, вьющиеся волосы... широко раскрытые глаза... все это черты, которые мы видим на разных портретах Боратынского, кажутся собранными в фокусе в прекрасном, смелом наброске Пушкина... В рисунке передано то неуловимое, что выразил в своем литературном портрете Ксенофоит Полевой, -- «как бы сквозь туман, горящий тихим пламенем взор, придававший ему нечто привлекательное и мечтательное».

До сих пор среди литературоведов ведутся споры о правильности написания фамилии поэта -- «Боратынский» или «Баратынский». Представляется, что начертание ее через «а» в большей степени отвечает истине. Дело в том, что сам поэт многие свои письма и деловые бумаги подписывал «Боратынский», хотя известны и исключения. А вот все художественные произведения, кроме сборника «Сумерки», печатал с подписью «Баратынский». При его жизни критики использовали в своих отзывах только эту форму. Также писали Пушкин, Белинский, Толстой, Бунин, Брюсов, так в основном делают и сейчас в специальных и популярных изданиях. Желание возобновить ныне написание через «о» на том основании, что фамилия произошла когда-то от названия польского замка Боратынь, что обозначает «Божья оборона», думается, неправомерно. И законы нашего языка, и традиция против этого. Вполне возможно также, что начертание «Баратынский» представляет собой псевдоним из разряда, как выражаются специалисты, искажений действительных фамилий. Подобные примеры в истории литературы, по свидетельству авторитетного «Словаря псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей» И. Ф. Масанова, не единичны. Во всяком случае, в таком виде фамилия поэта появлялась под его публикациями и вошла в историю литературы. Что же касается причины выхода сборника «Сумерки» под фамилией «Боратынский», то предполагаемое объяснение будет дано при разговоре об этом периоде жизни поэта.

В данном реферате мы ставили своей целью дать общую характеристику его творчества, познать дух его поэзии. Загадку Баратынского, сокровенную суть его произведений можно разгадывать бесконечно -- такова судьба любого подлинного поэта, что к нему можно обращаться великое множество раз, открывая что-то новое и близкое своему времени.

В реферате для реализации цели мы решали следующие задачи:

· выделить оценки творчества поэта его современниками и потомками;

· раскрыть особенности творчества поэта1820-1830-х годов,

· охарактеризовать связь поэта с декабристами;

· охарактеризовать основные темы, образы, традиции книги главной книги поэта «Сумерки»

Структура реферата. Реферат состоит из введения, трех параграфов, заключения и списка литературы.

§1. Поэт и его читатели. Оценки современников и потомков

Поэзию Баратынского высоко оценили уже его современники -- Пушкин, И. Киреевский, П. Плетнев...

Современники свидетельствуют, что Пушкин любил Баратынского как человека и как поэта с какой-то удивительной нежностью и сердечностью. При нем нельзя было сделать ни малейшего замечания о стихах брата по музе. Трижды Пушкин принимался за статьи о Баратынском, но все они, к сожалению, оставались незавершенными. Статью 1830 года Пушкин начал знаменательными словами: «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален - ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого, хоть несколько одаренного вкусом и чувством» (с.3).

Необычный талант Баратынского по достоинству оценили лишь наиболее проницательные современники. И среди них -- В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. К. Кюхельбекер, Ф. Н. Глинка, К. Ф. Рылеев, А. А. Бестужев, А. А. Дельвиг, В. Ф. Одоевский, Н. И. Гнедич, А. И. Одоевский, А. И. Тургенев, Д. В. Давыдов. Известный журналист и историк Н. А. Полевой, подготовивший к изданию первый поэтический сборник Баратынского, как бы выражая общее мнение единомышленников, писал: «Имя Баратынского принадлежит к числу почетнейших имен - нового поколения русских поэтов. В романтической поэзии русской он самостоятельный поэт, не подражатель, но творец, и в том роде, в котором он пишет, доныне никто с ним не сравнялся».

Но отношение широкой читательской публики к Баратынскому было весьма неровным. Его первые стихотворения - а это в основном элегии - имели шумный успех. Баратынский в 20-е годы прошлого столетия - один из самых популярных авторов многочисленных журналов и альманахов. Его произведения переписывают в альбомы и памятные тетради, заучивают наизусть, многие юные читатели излагают словами поэта свои чувства. Но талант поэта мужает, развивается, взрослеет - в нем все более проявляется «необщее выраженье» музы Баратынского. А публика не успевает за ним, требует прежних стихов и, не получая их, отворачивается от поэта. Как прав был тонкий ценитель поэзии, известный мыслитель и литературный критик И. В. Киреевский (мнение его высоко ставил Пушкин), предвидя такой поворот: «Чтобы дослышать все оттенки лиры Баратынского, надобно иметь и тоньше слух, и больше внимания, нежели для других поэтов. Чем более читаем его, тем более открываем в нем нового, незамеченного с первого взгляда, -- верный признак поэзии, сомкнутой в собственном бытии, но доступной не для всякого».

Двусмысленное слово сказал о Баратынском В.Г. Белинский: с одной стороны, он назвал Баратынского первостепенным поэтом Пушкинской эпохи, с другой (какое противоречие!) -- совершенно отказал ему в художественности. В статье «О стихотворениях Баратынского» («Телескоп» 1835) Белинский писал: «Г-н Баратынский поэт ли?.. Несколько раз перечитывал я стихотворения г. Баратынского и вполне убедился, что поэзия только изредка и слабыми искорками блестит в них. Основной и главный элемент их составляет ум... почти всегда слегка скользящий... рассыпающийся каламбурами и блещущий остротами». За это критик называет музу Баратынского «светской, паркетной» и находит у него «два-три поэтических стиха, вылившихся из сердца»... К сожалению, ошибочные оценки Белинского приобретали характер догм и дожили почти до наших дней.

В 1844 году в журнале «Отечественные записки» появилась обширная статья А. Галахова (под псевдонимом «Сто-один»), в которой основной упор был сделан на анализ философского начала в творчестве поэта, на его мировоззрение. Если Белинский отказывал Баратынскому в художественном начале и не оценил философский смысл его поэзии, то А. Галахов, обходя вопрос об эстетической ценности поэзии Боратынского, провозглашает поэ та выдающимся мыслителем, глубоко познавшим самого себя, природу человека и его место в мире.

В том же году уже упомянутый нами один из ближайших друзей Пушкина, всю свою жизнь хранивший культ личности и творчества Пушкина (что немаловажно знать, читая его оценки поэзии Боратынского), Профессор Петербургского университета Петр Александрович Плетнев скажет: «Баратынский -- писатель, в котором глубокая истина идеи всегда равна простоте и точности выражения», то есть художник слова, который открыл «столько новых воззрений на жизнь, новых картин... Стих его врезывается в память как оконченный образ мысли». Это перекликается с позднейшими оценками творчества поэта. В.В. Кожинов в книге «Как пишут стихи» подчеркивает, что Баратынский прежде всего подлинный поэт: «Существует в самом деле философская поэзия, к которой принадлежат, например, поэмы древнеримского мыслителя Лукреция «О природе вещей» или некоторые вещи Ломоносова, Радищева, Вл. Соловьева. В этих произведениях в стихотворной форме выражены философские взгляды авторов, и такие поэмы и стихи занимают промежуточное место между собственно поэтическими творениями и трактатами по философии.

Между тем стихи Баратынского -- это полноценные и самостоятельные явления поэзии, искусства слова. «Философскими» их нередко называют потому, что переживания, легшие в основу этих стихов, связаны с глубокими и всеобъемлющими размышлениями о человеке и мире. Но эти переживания предстают, что и всегда бывает в подлинной поэзии, как живое бытие, как пронизанная смыслом художественная форма... Стихи Боратынского, как и должно быть поэзии, не просто выражают некие мысли, но развертывают перед нами самую жизнь мысли».

«Одним из лучших и благороднейших деятелей лучшей эпохи нашей литературы» назвал Баратынского И. С. Тургенев, много сделавший для сохранения памяти о нем. Как «поэта мысли» оценивал его Н. Г. Чернышевский. В одном из писем к А. А. Фету любопытное признание сделал Л. Н. Толстой: «С вашими стихотворениями выписал я Тютчева, Баратынского и Толстого. Сообществом с Тютчевым, я знаю, что вы довольны. Баратынский тоже не осрамит вас своей компанией...» Стихотворение Баратынского «Смерть» включил великий писатель в первое издание своего знаменитого «Круга чтения».

К числу «очень почетных имен нашей литературы» относил поэта И. А. Бунин, считавший его «искренним и страстным искателем истины». Стихи Баратынского почитал А. А. Блок. Среди самых любимых однажды он назвал «Когда взойдет денница золотая...», «В дни безграничных увлечений...» и «Наслаждайтесь: все проходит!..». Стихотворение Блока «Е. А. Баратынскому» начинается с характерного обращения: Тебе, поэт, в вечерней тишине Мои мечты, волненья и досуги». Знаменательно и признание В. Я. Брюсова, неустанно изучавшего и пропагандировавшего творчество поэта, который оказал на него плодотворное влияние: «Я люблю Баратынского, я знаю, кажется, все его стихи наизусть».

Среди читателей-поэтов более близкого нам времени также немало искренних ценителей музы Баратынского. Это П. Г. Антокольский и Н. Н. Асеев, Н. А. Заболоцкий и Е. М. Винокуров. «Глубиной мысли, свободой и смелостью выражения самых сокровенных чувств, «достоинством обдуманных речей», - писал о Баратынском С. Я. Маршак, - он навсегда завоевал одно из почетнейших мест в русской поэзии». А поэт В. А. Рождественский в книге «В созвездии Пушкина», адресованной молодому читателю, отчетливо высказывает мысль, которая очень близка словам Белинского, открывшим эту книгу, и нашим сегодняшним представлениям: «В созвездии Пушкина «Гамлет-Баратынский» является, безусловно, звездой первой величины. Это было понятно не всем современникам поэта, но стало совершенно ясно для последующих поколений».

Таким образом, творчество Баратынского получило неоднозначные оценки и у современников и у потомков, однако все признавали необычность, неординарность его таланта.

§2. Лирика 1820-1930-х годов. Связь с декабристами

Евгений Абрамович Баратынский родился 19 февраля 1800 г. и получил воспитание, типичное для представителей состоятельных дворянских семей. Французским языком он владел наравне с русским и еще ребенком писал на нем стихи.

Весной 1812 г. Баратынский впервые приехал в Петербург. Здесь, в стенах немецкого пансиона, который считался одним из лучших частных училищ столицы, его готовили к вступительным экзаменам в Пажеский корпус.

В конце 1812 г. будущий поэт был зачислен в корпус. Науки там преподавались бессистемно и мало кого увлекали. Вместе с товарищами он создал «Общество мстителей» и участвовал в шалостях, доставлявших немало хлопот корпусному начальству. Некоторое время игра в разбойники была сравнительно безобидной, но в феврале 1816 г. Баратынский и его приятель Ханыков совершили кражу в доме одного из пажей. Их поймали. По личному распоряжению Александра I обоих исключили из корпуса с запрещением принимать на какую-либо службу, кроме военной, и только рядовыми.

Пойти на военную службу рядовым, выразить этим свое раскаяние, заслужить производство в офицеры, а вместе с ним и реабилитацию -- таков был единственный путь вернуть себе положение в обществе, и после некоторых колебаний Баратынский встал на него. Прожив два года в имении своих родных, он вновь приехал в Петербург, чтоб вступить здесь в лейб-гвардии егерский полк.

В столице начинающий поэт быстро завязывает широкие литературные связи. Он знакомится с Дельвигом, Пушкиным, Кюхельбекером, А. Одоевским, Ф. Глинкой, Гнедичем и скоро становится своим человеком в их кругу.

1820 год ознаменовался новыми переменами в жизни Баратынского. Он был произведен в унтер-офицеры и переведен в Финляндию, где пробыл до октября 1825 г. Большую часть этого времени молодой поэт прожил в доме командира своего полка Г. А. Лутковского, давнего знакомого семьи Баратынских. Атмосфера растущего недовольства аракчеевским режимом, которая окружала Баратынского и в Петербурге, и в Финляндии, рано отразилась в его творчестве.

В 1820 году создается элегия «Финляндия», с которой Баратынский начинается как вполне самобытный поэт.

В «Финляндии» еще присутствуют в элегии традиции русской романтической поэзии, а также Державина. Но вот личность Баратынского, его душевное мужество и самостоятельная жизненная позиция, совершенно отличная от других литературная судьба проявляются уже здесь. Описывая "граниты финские, граниты вековые" и себя в окружении каменных громад -- ровесников мира, поэт не просто восклицает, но произносит как клятву:

Подобно им, да будет он

Во все годины неизменным!

В предисловии к поэме «Эда» Баратынский писал о своем стремлении «идти новою собственною дорогою». Эти слова могли бы служить эпиграфом ко всему его творчеству. Он всегда шел «собственною дорогою». Своеобразны были и его общественная позиция, и его место в русском романтизме, и его реалистические искания.

Как известно, романтическое движение имело два основных направления: активный и пассивный романтизм. Поэзия Баратынского связана с обоими направлениями. На протяжении первого периода своего творческого пути Баратынский движется от пассивного к активному романтизму. Но это движение не по прямой линии. В одних стихах с большей силой проявляется то, что сближает Баратынского с гражданской поэзией, в других -- дают себя знать настроения, отграничивающие его от нее, затем вновь звучат декабристские мотивы.

Баратынский начал свой путь как поэт школы Жуковского и Батюшкова, начал с развития ее традиций, с усвоения ее достижений, с разработки характерных для нее жанров и тем. Но позднее элегическая грусть Жуковского, эпикурейские и анакреонтические мотивы Батюшкова переродятся в поэзии Баратынского, наполнятся новым общественным содержанием. В его стихах появится внутренняя полемика со своими предшественниками.

В отличие от Жуковского и Батюшкова Баратынский испытал сильнейшее воздействие поэзии классицизма.

От классицизма Баратынский воспринял рассудочность, рационализм, дидактичность, характерные для его творчества. И хотя классицизм (как и романтизм) преобразуется поэтическим сознанием Баратынского, его влияние будет сказываться на протяжении всей творческой биографии поэта.

«Особая дорога», сложность связей с декабризмом -- вот причина, по которой недооценивалось вольнолюбие, прогрессивность общественной позиции Баратынского.

Вскоре, после появления на литературном поприще, Баратынский был заочно принят в члены «Вольного общества любителей российской словесности». Приезжая из Финляндии в Петербург, он читал свои стихи на заседаниях «Вольного общества», но нередко произведения опального поэта приходилось обсуждать в его отсутствие. В таких случаях в протоколах появлялась запись: «Не присутствовал по известным причинам».

Идеи декабристов нашли в поэзии Баратынского широкое и многогранное воплощение. Хотя поэт стоял дальше от эпицентра декабризма, чем Пушкин и даже Вяземский, его путь во многом определялся историческими судьбами первого поколения русских революционеров. Эти судьбы наложили свой отпечаток на все творчество Баратынского, именно не на то или иное отдельное стихотворение, а на все существо его поэтической мысли, как сказал впоследствии Белинский, на «всю тайну его поэзии».

Одной из тем, получивших широкое распространение в декабристской литературе, была тема дружбы. Дружба была не только формой личных отношений, но и идейным товариществом. Вот почему эта тема в декабристской литературе имела особый социально-политический подтекст, Воспевание «святого братства», сплочения людей по внутренним, идейным мотивам в борьбе против враждебной судьбы особенно характерно для первого восьмилетия творчества Баратынского (1818-1825 гг.). Его поэтический словарь богат словами, семантически связанными с темой дружбы: «дружба», «дружество», «друг», «товарищ» и т. д. (в последующие 19 лет они встречаются все реже и реже). Такие дружеские беседы вольнолюбцев рисует поэма «Пиры» (1820). Баратынский начинает ее с иронического воспевания хлебосольства богатой московской знати, довольства продолжительных пиров. И резко оборвав рассказ о пирах богачей, поэт вспоминает, как в углу безвестном Петербурга соединялась в шумный круг «наша верная семья». Неоднократно повторяемые местоимения «мы», «наш» имеют глубокий смысл.

В русле декабристской поэзии написаны такие стихотворения, как «К-ну» «Буря», «Товарищам», «К…» (1821), «Дельвигу» (1821), «Истина» (1823) и другие.

Близость Баратынского к декабризму несомненна. Но близость не означает тождества. То, что Баратынский остался вне тайных обществ, не случайно. Причина этого -- не только его вынужденная удаленность от Петербурга, но само мировоззрение поэта. Увидеть Баратынского таким, каким он был, - значит увидеть и то, что сближает его с декабризмом, и то, что отграничивает его от декабризма.

В 1821 г. Баратынский написал стихотворение «Родина». Поэт мечтает об уходе от света: «Пускай другие чтут ревнивый суд невежд». Ему чужды карьеризм и стремление к богатству, он не станет молить небо «о почестях и злате». Это чувства вольнолюбца, в основе их лежит знакомая нам мысль «Воспоминаний»: «Всего милей свобода!» Он хочет быть «свободен» от всего, что неизбежно в свете, «от суетных надежд, от беспокойных снов, от ветреных желаний...»

Но это не чувства декабриста. Тема свободы связана здесь с не характерной для декабристской литературы темой мирного труда, служения родине не мечом, а оралом.

Я с детства полюбил сладчайшие труды.

Прилежный, мирный плуг, взрывающий бразды,

Почетнее меча; полезный в скромной доле,

Хочу возделывать отеческое поле.

У Баратынского почти нет темы борьбы, занимающей большое место в декабристской литературе. Даже Прометей в его стихах не столько борец, сколько жертва.

Иное решение получила у Баратынского и тема поэта и поэзии. Декабристская литература создала образ поэта-гражданина, борца за общее благо. Декабристы призывали не к раздумьям над жизнью, а к ее переделке. Они стремились обнажить ее противоречия, показать непримиримость добра и зла. Для их стихов типичны резкие контрасты: «святая свобода» и «тяжкое иго самовластья», «бурный мятеж» и «праздная нега», «люди» и «трупы хладные», «тиран» и «враг царей Катон».

Стихи Баратынского создали образ поэта-исследователя.

То занят свойствами и нравами людей,

Поступков их ищу прямые побужденья,

Вникаю в сердце их, слежу его движенья

И в сердце разуму отчет стараюсь дать.

«Гнедичу»

В этих строках целая эстетическая программа. Поэт углублен в раздумья над жизнью. Он стремится разобраться в ней именно потому, что не удовлетворен ею, потому что действительность не соответствует его идеалам. Он хочет отделить подлинные ценности от мнимых. Поэтому рядом с полными противопоставлениями (счастье -- несчастье, любовь--ненависть) у Баратынского большое место занимают противопоставления счастья и «счастья мнимого», счастья и упоения, счастья и «тщетного блеска», «любви надежной» и «слепой жажды сладострастья», «буйного наслаждения», любви, которая дает «забаву легкую, минутное забвенье» и любви, в которой находят «нужд живейших утоленье».

Баратынский обращается к истории не для того, чтоб поставить Брута и Кассия в пример своим современникам. Он хочет, чтобы прошлое научило его правильно понимать настоящее, он хочет проникнуть в причины «всемирных перемен»:

Века минувшие из тьмы своей восстали;

Народы поздние урокам внемлют их,

Как гласу мудрому наставников седых...

Все, все вещает здесь уму, воображенью.

Внимайте времени немому поученью!

«Воспоминания»

Декабристы видели в поэзии средство преобразования жизни. Для Баратынского ценность ее в другом: она помогает познанию жизни. Поэзия для него -- область внутренней, духовной свободы. Свет презирает ее, но она дает человеку силы, чтобы не покориться деспотизму.

Меня тягчил печалей груз;

Но не упал я перед роком,

Нашел отраду в песнях муз

И в равнодушии высоком,

И светом презренный удел

Облагородить я умел.

«Стансы»

В поэтических исканиях Баратынского присутствуют несомненные реалистические тенденции, которые наиболее полно воплотились в одном из его лучших стихотворений -- «Признание».

С реалистической точностью, с холодной трезвостью анализирует Баратынский процесс охлаждения человеческого чувства. Судьба лирического героя «Признания» -- это неповторимая в своем своеобразии индивидуальная судьба человека, и неповторима она не потому, что этот человек -- исключительная, особенная личность,-- она неповторима, как судьба каждого отдельного человека. Но при этом она несет в себе так много типического, общего для всех людей, что может служить материалом для философского вывода, заключенного в последних четырех строках стихотворения. Одновременно с любовной темой, а вернее, в ней самой, подспудно звучит тема прощания с юностью, с какими-то высокими идеалами «любви первоначальной», с надеждами и «мечтаньями» первых юношеских лет. У Баратынского любовь вполне конкретна, автобиографична, и рассказ о ней -- это исповедь когда-то любящего, но опустошенного или остывшего сердца. Причина -- не только в разлуке, а, скорее всего, в «бурях жизненных». В сущности, это стихотворение -- прощание с юностью, повесть о постепенном остывании человеческого сердца под влиянием жизненного хлада. Опустошение настолько велико, что лирический герой стихотворения предсказывает:

Грущу я; но и грусть минует, знаменуя

Судьбины полную победу надо мной;

Кто знает? мнением сольюся я с толпой;

Подругу без любви -- кто знает? -- изберу я.

Сквозь микромир психологии любви, сложных отношений поэта с любимой женщиной мы видим макромир философии Баратынского, общественного бытия его поколения. «Признание» -- это стихи не только о любви, но стихи о жизни. Это мысли человека, который «пережил свои желанья» и «разлюбил свои мечты».

Мы грустим, но наша грусть бесплодна. Мы избираем новые пути, но мы не властны в самих себе. Душа любви желает, а впереди обдуманный брак, который соединит не сердца, а жребии. Пессимизм, сознание своего бессилия чужды декабристскому духу протеста и борьбы. Но если мы вспомним, как часто звучат в стихах и письмах членов тайных обществ мысли о своей обреченности, предчувствия неминуемой гибели, то увидим, что в «Признании» отразились судьба и мироощущение поколения, связанного с декабризмом. Общественной подосновой трагизма «Признания», душевной драмы его героя было сомнение в возможности изменить жизнь. В «Признании» -- зерно будущей философии Баратынского. Здесь итоги целого периода его творческих исканий. Отсюда тянутся нити и к тому, что уже написано («Дельвигу», «Разуверение»), и к тому, что будет написано («Фея», «К чему невольнику мечтания свободы?», «Недоносок», «Осень»).

Реалистические устремления, толкнувшие Баратынского на коренную ломку традиционных элегических норм, волновали поэта и тогда, когда он впервые пробовал свои силы а эпическом жанре, когда он создавал поэму «Эда». баратынский творчество стихотворение декабрист

Работа Баратынского над «Эдой» совпала с бурными дискуссиями, которые развернулись вокруг романтизма, проблемы народности и общественного назначения литературы. На страницах альманахов «Мнемозина» и «Полярная звезда», в журналах «Сын отечества», «Невский зритель», «Соревнователь просвещения и благотворения» появлялись статьи, формулирующие принципы декабристской эстетической программы. Основными требованиями этой программы были героическая гражданственность и народность, понимаемая декабристами прежде всего как национальная самобытность, обязательность «национального духа» и «местного колорита».

Среди писателей, к которым обращались эти требования, был и Баратынский. Его положение «гонимого поэта», уже не первый год томящегося в финской ссылке, его дружеские связи с декабристами и антиправительственные высказывания -- все это давало основание думать, что его первое эпическое произведение явится творческим воплощением требований декабристской эстетики.

Требованию национального своеобразия, наличия «местного колорита» «Эда» вполне удовлетворяла. Здесь и описания финской природы, и подзаголовок поэмы «Финляндская повесть», и предисловие, в котором говорилось, что «долгие годы, проведенные сочинителем в Финляндии, и природа финляндская и нравы ее жителей глубоко напечатлелись в его воображении». Но зато с точки зрения второго требования -- героической гражданственности, свободолюбия, тираноборчества -- «Эда» была для декабристов совершенно неприемлема. Декабристы хотели, чтобы в центре поэмы стоял человек необычной, таинственной и трагической судьбы, мрачный мятежник, не удовлетворенный жизнью и противопоставивший себя «свету», жадно ищущий «призрак свободы», волнуемый противоречивыми, но исключительно сильными страстями. Такой герой, духовно близкий и автору, и читателю, сообщал бы всему произведению особый «лирический тон», которого Баратынский сознательно «не принял» в своей повести.

Он создал образ ничем не примечательного гусара-соблазнителя, неглубокого, легкомысленного, заброшенного в Финляндию весьма прозаическими обстоятельствами - «полков бродячею судьбиной». В первой редакции «Эды» Баратынский рассказывает о прошлой жизни своего «бесчинного шалуна»: звон бокалов, «преступные победы» над женскими сердцами, снискавшие ему среди «соратных братьев» репутацию удальца.

Обыденная ситуация, ничем не примечательный герой соответствовали авторской установке на изображение «совершенно простого». В отличие от романтических поэм, где главное внимание уделялось герою, у Баратынского в центре героиня, именем которой и названа финляндская повесть.

Образ Эды -- большое творческое достижение Баратынского, одна из первых в нашей литературе попыток изобразить человека в движении. Пушкин восхищался тем, как в «Эде» «развита» женская любовь. Не «изображена», не «описана», не «нарисована», а именно «развита». Баратынский рисует чувство в динамике, пристально следит за тем, как каждое изменение в нем накладывает свой отпечаток на характер Эды, на ее образ жизни, на ее внешний облик, на ее речь.

Стремление к «совершенно простому», обыденность сюжета, индивидуализация речи действующих лиц, углубленность психологической характеристики героини, разговорные интонации в языке автора -- все это говорит о реалистической установке Баратынского. Эпилог поэмы, проникнутый сочувствием к «падшему народу», побуждает осмыслить трагедию «Эды» как трагедию беззащитного финского крестьянства, изнуренного поборами и произволом русских военных властей. Первая поэма Баратынского знаменовала собой веху на пути, который прошла наша литература от «Бедной Лизы» к «Станционному смотрителю». Но вместе с тем реализм «Эды» - незавершенный и непоследовательный. Социально-историческое осмысление происходящего, обоснование характера героев их временем, взрастившей их средой остается в «Финляндской повести» на втором плане. Сам Баратынский остался не удовлетворен «Эдой» и всегда давал ей весьма скромную оценку.

Закончить «Финляндскую повесть» в Финляндии поэту не довелось. Вскоре после производства в офицеры он вышел в отставку. Резкие изменения в жизни поэта совпали по времени с разгромом декабристского движения.

§3. Лирика конца 1820-х - 1830-х годов. Основные темы творчества

Одна из главных тем зрелого Баратынского -- проблема поэтического творчества, самоопределения в мире русской поэзии. Об этом и стихотворения «Мой дар убог, и голос мой негромок...» (1828), «Чудный град порой сольется...» (1829), «Муза» (1829). Баратынский по-своему решает эту тему.

Во-первых, решение этой темы часто пронизано у Баратынского сознанием трагической дисгармонии всей человеческой жизни («Осень», «Недоносок», «На посев леса»). Во-вторых, романтическое решение этой темы Баратынским, как правило, не исключает ее социально-исторической обусловленности, постановки проблемы «поэт и общество», «поэт и время». В-третьих, подобно Пушкину, Баратынский ставит проблему «поэт и толпа», вскрывая трагическую истину непонимания поэта окружающими его людьми («Что за звуки?..», «На посев леса», «Последний Поэт»). И, наконец, в-четвертых, подобно Пушкину же, торжественно провозглашает независимость творчества и творца, его равнодушие к толпе. Это легко увидеть, сравнив стихотворения Пушкина и Баратынского данной тематики (мы еще вернемся к этому вопросу). Можно сказать, что Пушкин по духу был наиболее близким, наиболее дорогим Баратынскому поэтом.

Один из главных мотивов темы поэта и поэзии у Баратынского, как и у Пушкина, -- необходимость для поэта уединения от суеты. У Пушкина эта тема выражена уже в элегии «Деревня» (1819): «Пустынный уголок, // Приют спокойствия, трудов и вдохновенья...», «Я здесь, от суетных оков освобожденный...» -- многие мотивы будущего Пушкина, да и Баратынского, обозначены в этой элегии. А вот поэтическая зарисовка Баратынского (1829):

Чудный град порой сольется

Из летучих облаков,

Но лишь ветр его коснется,

Он исчезнет без следов.

Так мгновенные созданья

Поэтической мечты

Исчезают от дыханья

Посторонней суеты.

Особая тема -- образ музы Баратынского. Вот здесь и начинается нечто совершенно новое в русской поэзии: в стихотворении «Муза» (1829) поэт дает такой нетрадиционный портрет своей музы:

Не ослеплен я Музою моею:

Красавицей ее не назовут,

И юноши, узрев ее, за нею

Влюбленною толпой не побегут.

Приманивать изысканным убором,

Игрою глаз, блестящим разговором

Ни склонности у ней, ни дара нет...

Нет здесь ни пламенного признания в любви к своей музе, ни даже простого любования ею; поэт, скорее, говорит о ней в совершенно нейтральных, даже холодных тонах, полагая, что не может она увлечь влюбленных юношей, так как сам он чувствует отсутствие в ней обворожительности, блеска и элементарной привлекательности, даже желания привлекать к себе.

Но поражен бывает мельком свет

Ее лица необщим выраженьем,

Ее речей спокойной простотой...

«Лица необщее выраженье» -- отличительная черта истинного, большого поэта. Но образ музы - это всегда поэтический образ женщины. А женщина, по мнению мыслящего и чувствующего человека, тем и хороша, что она оригинальна, самобытна.

В сущности, о том же (о своей музе) поэт говорит уже от первого лица в стихотворении «Мой дар убог...», хотя там звучат, как мы уже говорили, некие бытийные, общечеловеческие мотивы.

В русле этих поисков смысла жизни, поисков идеалов находятся два во многом противоположных стихотворения - «Смерть» (1828) и «Отрывок» (1830).

Для Баратынского смерть -- какой-то добрый гений, умиротворяющий все живое:

О дочь верховного эфира!

О светозарная краса!

В руке твоей олива мира,

А не губящая коса.

Смерть дает согласие всем земным распрям, она -- главный примиряющий фактор в мировом Космосе:

И ты летаешь над твореньем,

Согласье прям его лия,

И в нем прохладным дуновеньем

Смиряя буйство бытия.

Смерть в стихотворении Баратынского - важнейший компонент жизни, одна из главных стихий Божественного Космоса, миропорядка. Согласно философии этого стихотворения, смерть - благо, смерть - животворящая стихия, а мы знаем, что еще согласно воззрениям древних славян, стихии - силы творящие. Таким образом, смерть парадоксально является своего рода союзником живой жизни, ее продолжением.

Антиномия смерть - жизнь у Баратынского, входящая в его жизненную философию всеединства, имеет глубочайшие корни. Традиционная для русского писателя идея целостности мира, мирового Космоса (в противоположность разъединению, хаосу) уходит в мифическую древность, где мы впервые встречаемся с философией всеединства.

В стихотворении Баратынского выражен христианский взгляд на смерть и -- в конечном итоге -- глубокая вера в бессмертие, что стало свойственно творчеству Л.Н.толстого.

Глубинное осмысление бытия, поиск смысла жизни, оправдание жизни со всеми ее нестроениями, осмысление дисгармонии мира, поиск космоса (порядка) в хаосе земного бытия приобретают все больший вес в лирике зрелого Баратынского. Об этом «Отрывок» (1830) из ненаписанной поэмы «Вера и неверие». Само название поэмы уже говорит о громадном замысле, представление о котором дает драматизированный «Отрывок». Баратынский в «Отрывке» выдвигает совершенно особое доказательство бытия Бога -- доказательство нравственное. Бог и жизнь вечная не могут не быть, потому что именно они становятся нравственным оправданием всех земных нестроений.

Кроме философской темы смысла бытия, смерти и жизни, через всю поэзию Баратынского проходит образ любимой жены-подруги, хранительницы животворящего домашнего огня, хранительницы душевного тепла. Наиболее яркие стихотворения о женщине - «Она», «Мадонна», «Кольцо С.Энгельгардт»

В 1830-е годы у Баратынского в поэзии начинает звучать тема тяжелейшего духовного кризиса. Об этом, в частности, говорит стихотворение с характерным названием «К чему невольнику мечтания свободы?..» (1833). Человек -- невольник по самой своей сути, «разумный раб», послушно несущий свой жребий. Таковы пессимистические выводы Баратынского. Но это не окончательные выводы стихотворения, даже пессимизм Баратынского не беспросветен, так как он, как правило, философичен, осенен поиском высшей истины. Два голоса, две истины борются в стихотворении. Согласить свои желания со жребием своим - «и будет счастлива, спокойна наша доля». Но в ответ на это утверждение следуют такие стихи:

Безумец! не она ль, не вышняя ли воля

Дарует страсти нам? и не ее ли глас

В их гласе слышим мы?

О, тягостна для нас

Жизнь, в сердце бьющая могучею волною

И в грани узкие втесненная судьбою.

Итак, человек не может примириться со своим жребием, ограничивающим его желания, стремления, страсти. И это не своеволие человека, считает Баратынский: необъятность желаний и стремлений -- это сама жизнь, которая вложена в нас Творцом, и хотя она втиснута в «грани узкие», но без этой «могучей волны», бьющей в сердце, нет и не может быть жизни. Вот какова непростая философия этого стихотворения, как, впрочем, и некоторых других стихотворений Баратынского, основываясь на которых, его объявляли беспросветным пессимистом. Пессимизм в чистом виде бесплоден, а у Баратынского мы видим иное.

Выход Баратынский по-прежнему видит в поисках идеалов, в верности им, и главное -- в творчестве:

Болящий дух врачует песнопенье,

Гармонии таинственная власть

Тяжелое искупит заблужденье

И укротит бунтующую страсть.

Душа певца, согласно излитая,

Разрешена от всех своих скорбей;

И чистоту поэзия святая

И мир отдаст причастнице своей. (1834)

Итак, в творчестве -- искупление, укрощение страстей, разрешение всех скорбей. Поэзия дарует чистоту и мир душе поэта. В этом поэтическом шедевре отметим два нравственных центра: поэзия -- «Гармонии таинственная власть» и «Душа певца, согласно излитая». В каждом из этих стихов почти невозможно выделить какое-то отдельное слово: каждое слово здесь несет предельную поэтическую нагрузку. И все же слово власть -- власть над душой поэта -- вот смысловой центр стихотворения; вот взаимоотношения поэта и его музы.

У поэзии есть союзница и даже соперница, хотя в иных стихотворениях, как мы видели, она же является и музой поэта, -- это любимая жена его:

О, верь: ты, нежная, дороже славы мне;

Скажу ль? мне иногда докучно вдохновенье:

Мешает мне его волненье

Дышать любовью в тишине!..

Такова возвышенная любовь Баратынского, что он говорит ей: «И покори себе бунтующую музу!» Можно утверждать, не вдаваясь в иные подробности, что русской поэзии удивительно повезло в союзе Баратынского и его жены Анастасии Львовны: такую любовь и, что не менее важно для поэта, такое взаимопонимание встречалось не всегда... Оттого-то лирический роман Баратынского, посвященный любимой жене и счастливой любви, стоит особняком в русской поэзии.

В 1834 году Баратынским написано стихотворение «Весна, весна! как воздух чист!..», настолько проникнутое духом русской природы, что напоминает поэзию второй половины XIX века, прежде всего Тютчева и Фета (очень многие его стихотворения). О Тютчеве напомнят нам и эти строки Баратынского:

Шумят ручьи! блестят ручьи!

Взревев, река несет

На торжествующем хребте

Поднятый ею лед!

Стихотворение это -- несомненный пролог к русской поэзии второй половины XIX века, в которой русская природа предстанет уже не «равнодушной», а одухотворенной, живой, человеческой -- вспомним Тютчева:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик --

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык...

Растворение в природе, уподобление природе, ощущение полного единства с ней испытывает Баратынский:

Что с нею, что с моей душой?

С ручьем она ручей

И с птичкой птичка! с ним журчит,

Летает в небе с ней!..

Душа становится «дочерью стихий», что роднит этот образ с древней славянской мифологией, где природные стихии -- силы творящие, возвышающие, просветляющие. Этот пир стихий дает «забвенье мысли», рождает невиданное ощущение жизни, весны, счастья. Душа как бы освобождается из земного плена, ее больше не бременит ни тело, ее земной дом, ни иссушающая мысль. Во всем этом -- торжество веры, ощущение вечности. Такой гимн жизни со всеми надеждами и упованиями прозвучит у Баратынского в 1844 году, -- накануне конца его земной жизни, в стихотворении «Пироскаф». А пока обратимся к итоговой книге в творчестве поэта - «Сумерки».

§4. Книга «Сумерки» (1842)

Слово, давшее название книге, определило для большинства исследователей ее общую тональность. Например, такой интересный исследователь, как И.Л. Альми, сказавшая много нового и интересного (хотя и немало спорного) о Баратынском, начинает свою статью о книге: «Словом «Сумерки» задан тот «музыкальный ключ», в котором звучит вся книга».

Между тем, это не совсем так: «музыкальное» богатство книги вовсе не ограничивается значением слова, давшего ей название. Да и слово это понято исследователями весьма однозначно, в традиционном «пессимистическом ключе» толкования творчества поэта. А истоки этого названия иные, вполне конкретные и даже «почвенные»: Баратынский после своей женитьбы все сильнее стремился к сельскому уединению, к единению с природой, обретаемому в том числе и в хозяйственной деятельности на земле. Это был его выбор, который помог ему, по выражению Пушкина, обрести «самостоянье человека».

Первоначально Баратынский хотел назвать книгу «Сон зимней ночи, и в этом некоторые исследователи его творчества усматривают подведение итогов прошедшего дня, то есть жизни. Но в Баратынском все далеко не так однозначно и просто. «У меня солнце в сердце, когда я думаю о будущем», -- признается Баратынский в письме от 19 апреля 1842 года. Да и название книги явилось не из мрака, а из мира русской природы и уединенной усадебной жизни; «Сумерками» называлось укромное место в Мурановском парке, где Баратынский любил, уединившись, погрустить и поразмышлять», -- пишет Е. Лебедев.

Другую версию названия предлагает К.В. Пигарев -- потомок Тютчева, тесно связанный с домом Баратынских и Тютчевых в Муранове: «По семейному преданию, заглавие, книги подсказано поэту названием одного места в лесу, где протекает речка Сумерь». Так или иначе, название тесно связано с миром русской природы, с родными для поэта местами России.

«Главное в «Сумерках» -- судьба поэта и мыслящего человека вообще... «Сумерки» -- книга философских ответов, данных с позиции сверхзнания -- знания, выходящего «за грань чувственного», и страстного земного» -- пишет А.М. Песков.

Книгу «Сумерки» (после стихотворного посвящения «Князю Петру Андреевичу Вяземскому») открывает «Последний Поэт» -- одно из программных стихотворений Баратынского, которое делает его, наряду с Батюшковым и Пушкиным, одним из первых антибуржуазных поэтов. Напомним, что романтизм в XVIII -- начале XIX века особенно остро отреагировал на буржуазную разобщенность людей, на бездушность буржуазного «железного» века. Баратынский одним из первых поставил под сомнение саму идею прогресса человечества: для него, как и для Батюшкова, «золотой век» был позади (позже этим же вопросом будут мучиться Достоевский и Л. Толстой).

Это стихотворение -- своеобразный поэтический манифест. Такую роль оно играло и в первом номере «Московского наблюдателя», и в «Сумерках». Конфликт «Последнего поэта» проходит через весь цикл. С одной стороны, «железный век», его «промышленные заботы», «общая мечта» «поклонников Урании холодной», «безжизненный скелет» света, «дряхлеющий мир», с другой--поэт, «нежданный сын последних сил природы», «живительное дыхание» фантазии, «улыбчивые сны», «отрадные откровенья сострадательных небес», и, наконец, непокорное новым веяниям, не меняющее своего лица море. Было бы ошибкой видеть в «Последнем поэте» протест против технического прогресса. Зло «железного века» для Баратынского -- в приверженности его современников к «корысти», к «насущному и полезному»; они отвернулись от поэзии во имя «промышленных забот», погони за золотым тельцом.

Чтобы подчеркнуть остроту конфликта между поэтом и миром «промышленных забот», Баратынский делает местом их столкновения Элладу, «святую», «божественную» страну.

В «Последнем поэте» Баратынский характеризует Грецию как родину поэзии: «первобытный рай муз», «отечество Омира». Проникновение и сюда железного века, общей мечты о насущном и полезном, духа торговли и корысти еще раз доказывает, что «свет уж праздного вертепа не являет, и на земле уединенья нет!» И если в «колыбели наук» «опять цветут науки», то поэту в «отечестве Омира» нет места. Конфликт между поэтом и миром разрешается трагически и для того, и для другого. Поэтический дар бесполезен, если он не нужен людям, поэтому ненужный свету Поэт обречен на гибель. Но и свет, отказавшийся от поэзии, напоминает позлащенный, но безжизненный скелет, т. е. тоже гибнет если не физически, то духовно.

Два основных образа стихотворения вызывают к жизни два различных лексических слоя. Язык «Последнего поэта» убедительно доказывает, что распространение архаизмов в поэтической речи позднего Баратынского было не стихийным процессом, а стилистическим приемом, которым он пользовался сознательно и целесообразно.

Первые строфы, говорящие о железном пути века, совершенно свободны от архаизмов. Но вот «возник Поэт» и появляются слова: «благодать», «пажити», «подъемлется», «очес». «Суровый смех ему ответом...». Острота конфликта достигает кульминационного пункта. И здесь звучит самый сильный архаизм стихотворения:

...персты

Он на струнах своих остановил...»

Заключительная строфа раскрывает современную судьбу человечества в образах хладного света -- посеребренного и позлащенного «безжизненного скелета.

А «тоскующая душа» человека хочет иных -- непозлащенных и вечных ценностей. Таким высшим ценностным началом в этом стихотворении, как и во многих других, является у Баратынского тема природы. Она -- одна из главных тем его творчества, и в природных образах Баратынский говорит о главных вопросах человеческого бытия. Этому посвящена «Осень».

«Осень» (1836--1837) -- центральное произведение книги. По жанру «Осень» - лирическая поэма.

Начало -- многоголосная тема русской природы и ее восприятие поэтом, иначе говоря -- лирическое «я» поэта и мир вокруг; далее -- идиллическая тема сельской жизни, «дни сельского святого торжества». Затем -- иная картинка с натуры -- философская тема «оратая жизненного поля», и, наконец, финал, четвертая часть -- подведение итогов, трагическая тема «видений земли» и оправдания Божьего промысла. Можно сказать, что есть еще и пятая часть, как бы второй финал (со строфы 14), возвращающий нас к теме природы, которая приобретает здесь качественно иное - космическое звучание, разрешающееся в трагический финал 16-й строфы, когда зима и «тощая земля // В широких лысинах бессилья» и «все образы годины бывшей», сровнявшиеся под снежной пеленой, не обещают никакой грядущей жатвы в этом свете. Такой финал -- один из самых трагических, может быть, даже самый трагический у Баратынского.

Совершенно иное, контрастное по звучанию, другое центральное произведение книги «Сумерки» -- стихотворение «Бокал», хотя переклички с «Осенью» возникают и тут, как, впрочем, и во всей книге: «Сумерки» можно считать единым живым организмом, где почти каждое стихотворение перекликается со всеми, дополняет общий «образ мира, в слове явленный» (как сказал о поэтическом творчестве Б. Пастернак).

В первых строках стихотворения -- пленительный, в духе эпикурейской поэзии Батюшкова и Пушкина -- образ бокала:

Полный влагой искрометной,

Зашипел ты, мой бокал!

И покрыл туман приветный

Твой озябнувший кристалл...

Затем вступает тема гордого и необходимого одиночества:

Ты не встречен братьей шумной,

Буйных оргий властелин, --

Сластолюбец вольнодумный,

Я сегодня пью один.

Строки, посвященные теме независимости поэта, отличаются особой музыкальностью -- различными ассонансами, аллитерациями, звуковыми анафорами (мысль моя; свободны сны -- в конце последних слов есть еще и звуковая эпифора). Звуковой образ толпы отличается устойчивыми ассонансами, особенно на «о» -- этот звук как бы собирает разделенную и разногласную толпу в единую бестолковую, бездуховную массу.

Этому единому в своей дисгармонии звуковому образу толпы соответствуют особые лексические значения слов, создающих целостный поэтический образ бездуховного и разделенного мира, противоположного гармоническому, радостному, идеальному миру "бокала" -- поэтического творчества, миру живой жизни: толпа разделена (разногласная), бестолкова.

В противоположность образу «бестолково оживленной!» толпы развивается многозначный, всеобъемлющий образ «бокала», который означает не просто поэтическое творчество, но олицетворяет судьбу поэта:

Мой восторг неосторожный

Не обидит никого;

Не откроет дружбе ложной

Тайн счастья моего;

Не смутит глупцов ревнивых

И торжественных невежд

Излияньем горделивых

Иль святых моих надежд!

Постепенно тема бокала, полного искрометной влаги, приобретает все больше значений и оттенков, и в первую очередь -- свое главное метафорическое значение -- творчества, жизни ради поэзии, которая немыслима без всей полноты живой жизни. Такая творческая, духовно богатая жизнь своенравна, непроста: отсюда образ «своенравной струи», которая и есть метафора творчества, метафора жизни. В ней все -- и упоенье, и отравы бытия, былые страдания или «милые преданья» сердца, воспоминания о лучших днях беспокойной и все-таки прекрасной жизни.

Баратынского уже не волнует суетный мир, скорый людской суд, приговор критиков -- таковы стихотворения «Коттерии» (1842), «Сначала мысль, воплощена...» (1837), «Толпе тревожный день приветен...» (1839).

Далее в книге «Сумерки» следует светлое, прямо-таки пронизанное солнцем, жизненными силами стихотворение «Здравствуй, отрок сладкогласный!» (1841). Сравнение юного поэта -- «сладкогласного отрока» с «жавронком живым» как символом солнца, весны, всей полноты живой жизни, выводит нас к какому-то новому Баратынскому, хотя и это тоже было важнейшей гранью его творчества ("Весна, весна!.." и т.п.):

В «Сумерках» продолжает звучать тема поэтического творчества -- едва ли не главная в книге, если понимать ее широко, как тему «духовного бойца» и «живой жизни», противоположной пошлой суете толпы. Это стихотворения «Что за звуки?..» (1841), «Скульптор» (1841), «Все мысль да мысль!..» (1840). В последнем мысль противопоставлена живому творчеству, ибо перед ней «бледнеет жизнь земная».

Баратынский прежде всего поэт, а подлинный поэт не может не быть мыслителем. Об этом сказано в стихотворении «Рифма» (1840), посвященном уже известной теме поэта и толпы:

Но нашей мысли торжищ нет,

Но нашей мысли нет форума!..

Меж нас не ведает поэт,

Высок полет его иль нет,

Велика ль творческая дума.

Тема света, толпы, суеты и здесь, как и в других стихотворениях, противопоставлена Божественному началу -- поэзии.

Библейский образ голубя ковчега, с которым сравнивается рифма, выводит содержание стихотворения на невообразимые просторы бытия. Рифма (то есть поэзия) -- это дар Божий, отзвук неба на земле. Творчество примиряет поэта со всеми нестроениями земного мира и даже преображает этот мир, вносит в него сокровенный высший смысл.

...