Четвертая глава «Герменевтический» комплекс мотивов в «Иисусе Неизвестном» Д.С.Мережковского» посвящена описанию мотивного комплекса, смысловым центром которого является герой-повествователь.

Основанием комплекса становится мотив «чтения книги». В тексте отчетливо прослеживается связь мотива чтения Евангелия с мотивами, которыми обусловлен процесс чтения.

Во-первых, чтение представляется герою-повествователю как выбор между опытом и догматом (полярные мотивы опыта и догмата). В свою очередь, в «опыте» открывается семантика мотива памяти с выходом к мотиву сердца.

Во-вторых, чтение есть познание. При этом мотив знания (познания), представляя многоуровневый процесс, в структуре комплекса связан с мотивами «привычки/удивления», страха/радости, сердца, ребенка, творчества, чуда и света, а также загадки и тайны.

В-третьих, чтение является условием для встречи. Мотив встречи связан с мотивами сердца, опыта, удивления, ребенка, художника, света и Святости. В системе этих мотивов осуществляется связь между мотивами чтения и письма («письмо в разлуке»).

Процесс чтения Евангелия принципиально не завершен и приравнивается Мережковским к жизни одного человека (героя-повествователя) и одновременно всего человечества. Однако чтение стало основанием для привычки (противоположность привычки - удивление), которая является препятствием для сближения жизни и чтения, Книги и мира. Намеченный разрыв настолько велик, что писатель вынужден констатировать ситуацию близости Конца. Процесс чтения приблизил героя-повествователя к критической точке сюжета его жизни, определил актуальность выбора между «этим миром» и Книгой, между опытом и догматом.

Опыт и догмат - это «герменевтические» мотивы, определяющие условия сочетаемости других мотивов комплекса. Перенести догмат в живой опыт - необходимое условие для чтения Евангелия. Если догмат есть закон, привычка, неживое знание, то именно в опыте предельно сближаются жизнь героя-повествователя и процесс чтения Евангелия.

Слух, зрение, осязание, «вкушение» - составляющие чувственного и сверхчувственного опыта всякого человека - определяют установки героя-повествователя на достижение герменевтических задач. «Увидеть», «заглянуть», «услышать» и, напротив, быть слепым, глухим, окаменеть сердцем - атрибуты пути художника в произведении.

Мотив памяти осуществляется в повествовании и как «чувство», естественное для человеческой природы, и как принцип связи между событиями прошлого, настоящего и будущего. Автор отличает «память глаза», «память слуха», «память вкуса», «память сердца» и «память ума» (в семантике противопоставлений ума и сердца).

Мотив знания входит в группу мотивов, организующих процесс «чтения Евангелия», и обозначает, прежде всего, тип рационального постижения истины. Вместе с тем он вырастает до масштабов сложнейшего символа, является многоуровневым, поскольку жизнь Христа не может быть предметом обычного знания.

Диссертант фиксирует мотивные варианты, в которых знание предстаёт как повседневный, практический опыт человека в освоении явлений внешнего мира; как научный опыт (в русле этого знания герой-повествователь сопоставляет свидетельства и факты, анализирует их, дает переводы слов, выступая как историк и лингвист) и как высшее познание (гнозис), к которому герой стремится. В этом предельном значении знание тождественно любви. Среди тех, кому доступен этот тип знания, писатель назовет апостола Павла и Франциска Ассизского.

Процесс познания включает в себя у Мережковского ряд составляющих: всё начинается с удивления (мотив привычки-удивления), человек фиксирует противоречия, загадки (мотивы загадки, ключа), разгадывает их на основании повседневного опыта и научного знания, приближается к мудрости (мотив сердца), которой открываются тайны (мотив тайны), а дальше начинается опыт или ребенка (мотив ребенка), или художника (мотив творчества). Мотив знания оформляется как предмет рефлексии художника, поскольку знание по своей природе амбивалентно, способно приблизить к чуду и отдалить от него.

В процессе интерпретации, в момент соприкосновения с тайной, открывается перед героем-повествователем двойная перспектива событий евангельской истории. Постичь тайну означает проникнуть в сокрытый смысл явлений. В романе-эссе Мережковского эта двойная перспектива обозначается полярными понятиями мистерия и история.

Мистерия и история в тексте трактуются как «две меры - два мира», как внешний и внутренний опыт, происходящее в вечности и происходившее во времени. В процессе чтения герой-повествователь отличает события, происходящие на границе мистерии и истории: совершаясь в мистерии, они не явились в истории. В его инструментарии появляются математические понятия, такие, как линия и точка, где линия соотносима с сюжетом жизни, а точка есть составное звено этого сюжета.

Герой-повествователь последовательно вводит в речь не только такие понятия, как «геометрия», «линия», «точка», «система координат», но и включает их в описание самых абстрактных явлений и величин. Подобное сочетание рационального знания и иррационального проникновения в текст - приметы пути героя-повествователя, его сюжета.

Диссертант считает, что герой-повествователь не только стремится осуществить поставленную в начале книги творческую задачу, но и продемонстрировать путь её достижения. В то же время он не просто включает в процесс своих поисков личный опыт, а сюжет его жизни обусловлен этим поиском, отсюда и незавершенность, открытость его слова.

Сюжет героя-повествователя строится в системе «герменевтического» комплекса мотивов на границе между рациональным и иррациональным как история жизни художника, включающая путь самопознания и процесс познания, где мотив письма является событием в сюжетном оформлении его жизни. Не только чтение, но и письмо, входящее в герменевтический инструментарий повествователя, есть повторяющийся и значимый мотив книги Д.С.Мережковского. Характерно, что герой-повествователь не «пишет», а «записывает» то, что «пишется в сердце». В этом уточнении, принципиально для него значимом, можно расслышать, с одной стороны, акцент на приоритетности самого явления слова в его сердце перед фактом письма; с другой стороны, констатацию чудесного соприкосновения с тайной («пишется в сердце», «невольно», «тайное»), светом.

Герой-повествователь, разгадывая жизнь Иисуса, соприкасаясь с тайной, в сюжете собственной жизни находит ряд световых мотивов: как путь от свечи к Свету дан в тексте процесс чтения и письма. Именно письмо-таинство закрепляется в повествовании как атрибут фигуры художника. По Мережковскому, истинный художник причастен к мистерии, в минуты откровения он не только может обладать пророческим даром, но и проникать в тайны жизни, открывая их людям в цвете и слове. Соответственно, в сюжете жизни героя-повествователя проглядывает это стремление оказаться в мистерии, приблизиться к Нему до самой возможной близости.

Мотив встречи - это своеобразное мистериальное отражение «герменевтической» установки героя-повествователя в перспективе сюжета его жизни. Сквозной мотив книги «увидеть Его» завершается последним цитированием Евангелия: «вот Я с вами во все дни до скончания века. Аминь». От Книги к Встрече - скрытая перспектива повествования о жизни Иисуса Неизвестного.

Обозначая собственные художественные фрагменты о жизни Иисуса Неизвестного как «апокрифы», Мережковский пытается вписать собственный опыт письма в предшествующий опыт ожидания встречи. Писать книгу и читать книгу - два различных стремления, объединенные здесь событием встречи, эстетическими и духовно-религиозными установками повествователя-художника.

Пятая глава диссертации «Книга о жизни Иисуса Неизвестного в контексте «критических» и литературных отражений евангельского сюжета» состоит из двух параграфов: 5.1. Научный и богословский опыт жизнеописаний Иисуса Христа и мотив книги в романе Д.С.Мережковского; 5.2. Принципы и приемы изображения Иисуса Христа и сюжета Его жизни в литературном опыте русских писателей (Достоевский, Л.Андреев, Булгаков).

В первом параграфе в область исследования были включены только те тексты, научные и богословские, в которых осуществляется описание жизни Иисуса в соответствии с обозначенной формулой «жизнь Иисуса» («Жизнь Иисуса» Д.Штрауса, «Жизнь Иисуса» Э.Ренана, «Жизнь Иисуса» Ф.Мориака).

Такой контекст позволил уточнить семантику мотива книги у Мережковского: трактовать его как мотив книги о книге (текста о тексте, литературы о литературе и т.д.). В соответствии с методикой мотивного анализа диссертант определил ряд особенностей, характерных для текстов Штрауса, Ренана и Мориака. По его мнению, авторы этих текстов с разной степенью последовательности характеризуют тот смысловой поток, в котором их собственный голос придает теме новое звучание. Ф.Штраус анализирует приемы работы известных ему критиков с евангельскими повествованиями, доказывает новизну собственного подхода к евангельским текстам. Ренан почти не цитирует, но неоднократно демонстрирует собственную причастность к известным уже попыткам уловить истинный смысл евангельских повествований. По мнению Мориака, актуальность «чужого» опыта чтения Евангелия определяется личным опытом веры человека.

У Мережковского, как доказывает автор диссертации, установка на «чужое» слово принципиально иная. В масштабах предлагаемого контекста определяется возможность говорить о семантике мотива книги в романе-эссе «Иисус Неизвестный» в связи с важнейшей, особенно актуальной в ХХ веке, мировой традицией развернутого включения «чужого» слова в авторский текст, которая возвела цитату в принцип художественного мышления и сделала гипертекст одной из популярных форм литературного творчества.

Кроме того, контекстуальная характеристика позволила внести дополнительные акценты в семантику мотива книги: как книги для всех и одновременно для каждого. На этом этапе анализа предметом наблюдения стал характер адресата Мережковского в романе-эссе «Иисус Неизвестный».

Адресат книг Штрауса и Ренана - человек, ориентированный на познание. «Мы» у Штрауса - атрибут научного этикета, методологический уход Ренана от научности проявляется и в его речи («мы» повествователя чередуется с «я»). В книге Ф.Мориака «Жизнь Иисуса» позиция адресата обозначается в соответствии с религиозными представлениями об авторстве (дар благодати).

По мнению автора диссертации, в романе Мережковского на характер адресата указывают демонстративные переходы повествования от «я» к «мы». Под «мы» подразумевается и человечество, оказавшееся на рубежной точке истории, перед лицом нового откровения, и некое сообщество художника с конкретным читателем. Сюжет чтения Евангелия осуществляется одновременно и в перспективе личной жизни, и в истории человечества. «Мы» повествователя определяется масштабами замысла: «мы» - герой книги, блуждающий «по ту сторону Евангелия» в поисках Иисуса Неизвестного, и все её читатели.

Отмеченная автором диссертации склонность художника воспринимать личный писательский опыт в его причастности к общечеловеческому опыту чтения Евангелия, его стремление оказать влияние на духовный опыт читателя не являются в этом произведении Д.С.Мережковского только результатом «отрицания индивидуального мистического опыта», а определяются семантикой и структурой мотива книги. Тайна земной жизни Христа обретает плоть в многокнижном опыте чтения и веры. Этим многокнижием определяется незавершенная структура романа, позволяющая и читателю стать его героем.

Во втором параграфе главы изучаются мотивные комплексы книги и сюжета жизни Иисуса Неизвестного в контексте литературных произведений, где Иисус - герой среди других героев, а сюжет его жизни является предметом творческого осмысления.

В романе Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы» выстраивается система «отражений», в которой евангельский сюжет жизни Иисуса Христа преломляется до «поэмки», рассказанной в трактире. Здесь Иисус является персонажем «поэмы» Ивана Карамазова, которая не записана («выдумал и запомнил»), не читается, а декламируется как незаконченный текст и существует в живом диалоге братьев как пересказ и как исповедальное слово одного из героев романа.

Мережковский создает сюжет жизни Иисуса Неизвестного на пересечении подобных отражений - свидетельств земной жизни Спасителя. Как доказывает автор диссертации, Мережковский, вслед за Достоевским, воссоздавая образ Иисуса Христа, использует в произведении мотивы узнавания, встречи, молчания и тайны, выстраивает сюжет этого героя в соответствии с поэтикой отражений.

Молчание - значимый атрибут этого персонажа, определяемый существованием канонического источника и особой значимостью каждого слова Иисуса. Так, единственно говорящим героем в «Легенде» является инквизитор, его собеседник (Иисус) не произносит ни слова. В романе Мережковского также существует последовательное воплощение мотива молчания (тишины) вокруг смыслового центра - Иисуса Тишайшего, «тихий, неумолкающий голос» которого звучит в сердцах верующих.

И у Достоевского, и у Мережковского молчание связано с тайной и ожиданием ответа (мотив встречи). Молчаливый поцелуй узника, а затем Алеши - ответ любящего сердца, который слышат и инквизитор, и Иван Карамазов. Герой-повествователь у Мережковского ждет ответа, пытаясь угадать в молчании, тишине тайну жизни Неизвестного и сюжет собственной жизни.

В «Иисусе Неизвестном» Мережковского и в «Легенде» Достоевского текст (книга, рассказ) реализуется как возможность для существования сюжета жизни Спасителя в многообразии перспектив, отражений (свидетельств, книг, жизней).

Рассказ об одном из учеников Иисуса (Иуде) «Иуда Искариот» - единственное произведение Л.Андреева, где среди персонажей присутствует фигура Иисуса. Противостояние двух центральных персонажей (Иисуса и Иуды) оформляется здесь уже на уровне их портретных характеристик. Облики героев соотносятся по принципу отражения (но кривого: насколько прекрасен Иисус, настолько безобразен Иуда). Это «зеркало» является основанием конфликта, который разрешается в евангельской последовательности распятием Иисуса и самоубийством Иуды. Не одно «зеркало», не два, а система отражений - условие для собирания внешних границ героя и в произведении Мережковского. Внутренний конфликт Иуды в повествовании Андреева обозначен через мотив тишины (молчания): ученику важно, что скажет Учитель, Иуда ждет ответа, который способен разрешить все терзания, но Иисус молчит. Общим в принципах изображения героя Иисуса у Мережковского и Л.Андреева, как считает диссертант, является то, что оба художника пользуются поэтикой отражения, одновременно определяя сюжет этого героя мотивами молчания и тишины.

Анализируя мотивную структуру книги Мережковского с выходом в контекст романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита», автор работы делает акцент на том, что у Булгакова почти все персонажи каким-то образом связаны с книгой: или пишут, или читают, или критикуют, или являются ее героями. Кроме того, «книги» в романе Булгакова являются «отражениями» жизни Иисуса Христа. Евангельский сюжет составляет основу романа Мастера, поэмы Ивана Бездомного, слова Иешуа записывает в своих письменах Левий Матвей. Маргарита читает роман Мастера и цитирует его по памяти, Воланд возвращает утраченную рукопись, знакомясь с ее содержанием. С образов «писателей» роман М.Булгакова «Мастер и Маргарита» начинается.

Указания на жанровые формы высказываний героев («лекция» Берлиоза, «рассказ» Воланда), по мнению диссертанта, более чем не случайны. В них демонстрируются различные позиции субъектов речи по отношению к изображаемым событиям. Кроме того, вторая глава романа Булгакова с описаниями событий на Лысой горе первоначально дается как рассказ Воланда, а затем открывается авторство Мастера. Принадлежность одного текста двум говорящим становится здесь свидетельством исторической точности описываемых в нем событий. Опираясь на исследовательский опыт Б.М.Гаспарова, автор диссертации анализирует сюжетные линии героев Бездомного, Мастера, Иешуа как проекции евангельского сюжета, делая вывод о том, что книга Мастера и жизнь Ивана Бездомного сюжетно сближаются, отражая жизнь Иешуа.

По мнению диссертанта в опыте М.Булгакова устанавливается сложная по структуре система отражений жизни Иисуса в книгах о нем и в судьбах героев. И Булгаков, и Мережковский опираются на один и тот же прием поэтики (названный поэтикой отражений), показывая, как отразился образ Божий в истории человеческой культуры: в книгах, в «голосах», в судьбах. В этом состоит главное мотивное созвучие романов Булгакова и Мережковского, за которыми открывается общий для обоих художников лейтмотивный план культурных отражений вечного сюжета о творчестве и спасении.

Контекст, при всей субъективности его выбора, позволил внести дополнительные акценты в семантику мотива книги у Мережковского и обосновать поэтику отражений как универсальный мотив в опыте литературных интерпретаций евангельского сюжета. Кроме того, наглядной в контекстуальном изучении произведения Д.С.Мережковского «Иисус Неизвестный» становится картина, отображающая особое положение книги писателя в пространстве культурного дискурса: истории развития идеи жизнеописания Иисуса Христа.

Заключение

В заключении подводятся основные итоги исследования, намечаются его перспективы.

По мнению диссертанта, углубленного изучения требует обозначенный в работе способ эстетического оформления материала посредством особой техники создания мотива («поэтика отражений»). Исследование пределов его универсальности в культуре - одна из возможных перспектив работы. Кроме того, именно уровень мотивной организации способен стать плоскостью для продуктивного описания феномена жанровой гибридизации в романе-эссе Д.С.Мережковского «Иисус Неизвестный».

Основные идеи диссертации изложены в следующих публикациях