В работе "К методологии гуманитарных наук" М.М. Бахтин, поставив проблему "контекстов понимания" и разграничив малое время современности и большое время, "близкий" и "далекий" контексты, пишет о нескончаемом обновлении смыслов во все новых контекстах Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С. 372. . В качестве такого "контекста понимания" русской литературы XIX в. в нашем исследовании выступает татарская проза 1-й трети ХХ столетия, остающаяся вне текстов русских писателей, но являющаяся своеобразным диалогизирующим фоном их восприятия. Принципиально иная ситуация складывается в татарской литературе указанного периода: русская классика XIX в. осознается ею как такой же "полноправный субъект", реальный и конкретный "Другой" (по терминологии М.М. Бахтина), участвующий в концептуализации своего слова о мире и человеке. Высказывание строится не как целое одного сознания, художественного сознания данной национальной литературы, а как диалог, в данном случае содержательно и структурно обязательный, разных равноправных сознаний, осуществляемый на уровне корпуса текстов, осмысленных как целое.

В разделе I.4. "Межлитературный диалог как понятие компаративистики" межлитературный диалог рассматривается в герменевтическом и структурно-семиотическом аспектах. Осуществление межлитературного диалога как возможного и актуального развертывания смысловых отношений предполагает мир "третьего". Им может быть абсолютный нададресат - трансцендентальный субъект, тот, кто в диалоге не участвует, но его понимает, и его участники: татарские писатели вступают в диалог с русской литературой ("третий" спускается из своего "надстояния" и растворяется в позиции автора). В первом случае создается вертикальная модель межлитературной коммуникации, во втором - горизонтальная: понимание из особого состояния сознания трансформируется в способ бытия и становится структурно-содержательным элементом произносимого высказывания.

Представление о читателе как участнике межлитературного процесса формируется трудами теоретиков рецептивной эстетики, структуралистов, герменевтически ориентированных литературоведов, исследовавших позиции адресата художественного высказывания и определивших его функции в эстетической коммуникации. В позиции читателя - субъекта диалога литератур в максимальной степени реализуется творческий потенциал эстетического восприятия. Находясь между говорящими на разных языках, он соединяет разделенных и своим присутствием выводит их из потенциальности в актуальное изменяющееся историческое бытие.

При изучении межлитературного процесса востребован не только экзистенциально-феноменологический подход к проблеме читателя, но и концепция "идеального" реципиента - "элемента эстетической реальности" (Б.О. Корман), позиция которого "запрограммирована" автором. Подобно тому, как художественное целое, являющееся инобытием авторского сознания, создает "концепированного" (Б.О. Корман), или "имплицитного" (Ж. Женетт), читателя, так и межлитературный процесс, прежде всего его субъектная архитектоника, предполагает постулируемого адресата - "идеальное воспринимающее сознание" (Б.О. Корман), за которым стоит реально существующий социально-исторический и культурно-психологический тип читателя-билингва.

Межлитературный диалог - категория, позволяющая выйти за пределы каузально детерминированных контактно-генетических связей и типологических схождений и обратиться к иному способу осмысления межлитературного процесса, опирающемуся на логику дистанцирования, принципы аналогии, неисключающей оппозиции, трансфинитности Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики: пер. с фр. М., 2004. С. 173. . Диалогические связи между национальными литературами характеризуются многослойностью, неоднородностью, многообразием межсубъектных связей, их взаимовлиянием друг на друга; сложными, многогранными, противоречивыми процессами взаимодействия "своего" и "чужого", единством прерывного и непрерывного, регионального, национального и всеобщего, универсального. Диалог культур и литератур формирует новые модели их объединения ("межлитературные синтезы"), учитывающие многообразие художественно-эстетических традиций, и в то же время выявляет потенциал развития национальной идентичности.

Во второй главе диссертации ""Свое", противопоставленное "чужому"" исследуется один из видов диалогических отношений между татарской прозой 1-й трети ХХ в. и русской литературой 2-й половины XIX в., который характеризуется бытийной определенностью и основывается на "полифонии голосов" (М.М. Бахтин) - множественности самостоятельных равноправных сознаний и их миров.

В разделе II.1. "Основания рациональности" в сопоставительном изучении русской и татарской литератур" выявляются лежащие в основании сопоставляемых культур системообразующие связи, детерминирующие характер соотношения формы и содержания, принципы построения художественного образа, сюжетный план произведений, организацию речевого материала в произведениях русских и татарских писателей.

Опираясь на исследования Г.Э. фон Грюнебаума, А.В. Смирнова, Ш.М. Шукурова и др. мы определяем комплекс базовых представлений о выстраивании смысла, сложившийся на арабо-мусульманском Востоке и существенно отличающийся от выработанного в западной традиции. Родо-видовой организации смысловых единиц, доминантно присутствующей в европейской культуре, альтернативна процедура нахождения смысла, которую порождает присущая художественному сознанию мусульманского Востока фундаментальная и универсально признаваемая теория "указания на смысл" Универсалии восточных культур. М., 2001. С. 290-317, 351-353. .

Татарская проза начала ХХ в. репрезентирует характерные для "восточного" эстетического мировосприятия равноправные и бездоминантные отношения между частью и целым, явлением и сущностью, формой и содержанием. В русской литературе закономерности смыслообразования связаны по преимуществу с дуализмом этих категорий: релевантными оказываются присущие европейской культуре "основания рациональности" (А.В. Смирнов). Региональная детерминация литературно-художественных систем получает национально-историческую конкретизацию.

Сюжетная канва многих произведений татарских писателей 1-й трети ХХ в. символична и имеет два плана: явный и скрытый. Устанавливая взаимно-однозначные соответствия и взаимопереходы "смысла" и "выговоренности", читатель наделяет текст спектром разнообразных, но, как правило, непременно этически выдержанных значений. Пролагая путь от явного к скрытому и постигая иносказание, он оказывается обладателем смысла, более сложного и глубокого, чем тот, что заключен в сообщении. Сюжетная интенция по своему существу и художественной функции совпадает с сюжетным смыслом события.

Художественная повествовательность татарской прозы этого периода обусловлена особенностями построения речевой структуры произведений, основывается на развертывании тропов и фигур. Этот вывод подтверждается анализом рассказа Ш. Камала "Буранда" ("В метель", 1910). "Подтвержденность" указания на смысл достигается с помощью разнообразных приемов метафорической и символической эквивалентности и параллелизма, особой организацией текста, при которой отдельные эпизоды предваряют последующие события посредством символов, жестов, поэтических тропов; по ассоциативному принципу сцепляются элементы внутренней речи и чужие голоса, пластические композиции и обрывки воспоминаний, провиденциальные мотивы и бытовые реалии. В повествование вторгаются медитативность, субъективная речь автора, его оценки и суждения. Знаки высокого смысла представших читателю коллизий, проблем, человеческих судеб указывают на перспективу, которая требует не абстрагирующего очищения от специфицирующих признаков, а перехода от отдельных явлений к той области, которая лежит вне их и в которой они совпадают.

В произведениях Ш. Камала, Г. Исхаки, Г. Ибрагимова и др. создается характерная для романного дискурса экзистенциальная картина мира как центрированная вокруг "я" героя система обстоятельств личностного присутствия в жизнепроцессе бытия. Но коммуникативная стратегия данного типа дискурса для реципиента, воспитанного на традициях русской, западноевропейских литератур, определяется жанром притчи. Характерная для притчи коммуникативная стратегия, в которой проявляется описанная логика смыслопорождения, актуальна для татарской литературы изучаемого периода и соответствует традициям воспитания - адаба.

"Пространство" диалога с данной традицией выдвигает в русской литературе XIX в. в качестве конститутивных иные жанровые признаки и порождающие их процессы смыслообразования. В произведениях русских писателей эстетической доминантой является сюжет, описательные элементы подчинены его задачам и вторичны по отношению к повествованию; преобладают нарративные структуры, как правило, чуждые риторике учительного, императивного, монологизированного слова. Для произведений И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и др. характерны скорее поиски "авторитетного", "неоспоримого" слова и коммуникативные стратегии, этим поискам соответствующие. Наличие символического параллелизма, при котором содержание совпадает с формой его выражения, лишь один из элементов поэтики данных текстов, наиболее очевидно проявляющийся на уровне ономастики, цветовой образности, символики чисел и др. См.: Альтман М. С. Достоевский. По вехам имен. Саратов, 1975. 280 с.; Аюпов С.М. Эволюция тургеневского романа 1856 - 1862 гг.: Соотношение метафизического и конкретно-исторического. Казань, 2001. 292 с.; Гуреева Н.В. Поэтика романа Толстого "Анна Каренина": бессознательное, художественное время, цветовая образность: дис. … канд. филол. наук.Н. Новгород, 2006. 166 с.; Дилакторская О.Г. Петербургская повесть Достоевского. СПб., 1999. 352 с.; Касаткина Т.А. О творящей природе слова: Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевского как основа "реализма в высшем смысле". М., 2004. 480 с.; Топоров В.Н. Поэтика Достоевского и архаичные схемы мифологического мышления: ("Преступление и наказание") // Проблемы поэтики и истории литературы: сб. ст. Саранск, 1973. С. 91-110; др.

Заключенная в "процедурах" смыслопорождения интенциональность обнаруживается и в принципах художественного обобщения. Специфику соотношения между образом и воплощенной в нем сущностью наглядно демонстрируют устойчивые структурно-семантические комплексы, к числу которых относятся символы. Если европейская эстетика констатирует принципиальную нетождественность в символе плана выражения и плана содержания, их столкновение, взаимоотрицание и взаимопереход, то в арабских поэтиках утверждается равнозначность образующих оппозиции категорий: вариативная репрезентация исходного "пре-текста" оказывается не менее важной, чем его внутреннее семантическое ядро.

В символическом образе несовместимые по масштабу и внешней форме явления обнаруживают единство своей внутренней сути. Бесконечность семантической перспективы символа в произведениях русских писателей сопоставима с многомерностью отражаемых явлений, их внутренних возможностей, различными ракурсами их видения. В татарской литературе данного периода символы не обладают потенциалом смысловой бесконечности. Для них характерна замкнутая смысловая структура: они не расширяют свой содержательный объем путем сопоставления с новыми внутренне однородными явлениями и включения в себя их общего смысла, но указывают на общую для бесконечного ряда феноменов область - сферу вечных истин и высших сущностей. К этому выводу приводит анализ семантической структуры сквозных образов-символов в романах Ф.М. Достоевского "Идиот" и Г. Исхаки "Тел?нче кызы" ("Нищенка", 1907-1914).

"Выход" к "предельным основаниям рациональности" обнаруживают и "смысловые эффекты", возникающие на уровне категорий, в которых реализуется знаково-коммуникативная сторона искусства. Описанной логике смыслопорождения подчинено, в частности, функционирование цитаты в прозе русских и татарских писателей. На материале рассказа Г. Рахима "Бер шагыйрьне? ?йл?н?е" ("Женитьба одного поэта", 1918) выявлено, что использование "чужого" слова, выступающего в роли своеобразного "пуанта" новеллы, не приводит к наращению текстуальной полисемии. Оно вписывает рассказ в контекст европейской традиции и дает ключ к его интерпретации.

В произведениях русских писателей (Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского, Чехова) цитата в речи героя - путь к раскрытию еще одной грани его личности, звено уходящего в бесконечность причинно-следственного ряда. "Чужое" слово вводит в систему мотивировок художественную информацию из текста-источника, следствием чего становится усложнение характера героя. В повести Г. Рахима "Идел" ("Идель", 1921) с помощью приема цитации достигается прямо противоположный эффект. Особое отношение между свойствами характера героя и его поступками, устойчивыми и изменчивыми началами его душевной жизни, загадки поведения начинают подчиняться жестким законам художественного моделирования человека: возводятся к учению Ницше, объясняются им. Аналогичную роль играют цитаты в речи героя, персонажа, рассказчика, повествователя и в произведениях других татарских писателей начала ХХ века, в частности в прозе Г. Исхаки. Цитата является своеобразной "формулой узнавания" героя, определяющей его эстетическое назначение. При этом между свойствами персонажа и его функциями исключаются посредствующие звенья многозначных мотивов и переменных этических оценок.

Системообразующий характер присущих каждой культуре процедур смыслопорождения подтверждается анализом других категорий (пространственно-временной организации текста) и обращением к иным родовым версиям словесного искусства.

Различие ценностно-смысловых установок, доминирующих в русской и татарской культурах и литературах изучаемого периода, усложняет контраст между семантикой "своего" и "чужого", образовывая новые взаимодополняющие темы. В разделе II.2. "Ценностно-смысловые установки сопоставляемых культур и национально-исторические типы художественной семантики" раскрывается духовно-содержательный облик региональных художественных культур, который выражается в образной картине мира и места человека в нем. При всей самостоятельности и неповторимости каждого конкретного образа мира и человека в художественном сознании образы эти согласуются между собой и объединяются в гомогенной модели действительности, воплощая системообразующие для данной культуры виды связи, сходным образом концептуализируя категории субъекта и объекта, человека и мира.

Взаимоотношения человека и мира в произведениях русских писателей строятся на отрицании как сопоставимости, так и несопоставимости явлений, в чем находит выражение дуалистичность (Ю.М. Лотман, Б.А. Успенский) или дихотомичность (И.П. Смирнов) русского мышления, не допускающего ничего промежуточного, плавного, смешанного. Дизъюнктивность занимает главенствующую структурную позицию в произведениях русских писателей этого периода, подчиняя себе тип конфликта и логику сюжетосложения, способы построения образа героя, воспроизведения и осмысления того или иного жизненного характера, духовного содержания личности, ее нравственно-психологических состояний.

Эпистемологические процессы, обусловленные характерными для человека восточного типа культуры чертами отношения к миру, порождают сопоставительные (конъюнктивные) отношения, которые проявляются в стремлении личности к уступке, к отказу от сугубой субъектности - готовности принести в жертву личный интерес, объединив себя с другими посредством молитвы, подчинения старшим, смирения, послушания. Все эти формы объектности субъекта возводились в степень безусловно позитивных этических ценностей. Однако в художественном мире произведений татарских писателей 1-й трети ХХ в. обнаруживается их несостоятельность. Описанному культуропорождающему принципу противостоит другой, связанный с социальными и историческими условиями рубежа веков: распадом прежнего уклада жизни, переоценкой существующих морально-этических норм. В татарской национальной культуре начинают действовать логико-семантические отношения, разрушающие состояние согласованности, непротиворечивости, неразрывности. Описанная логико-смысловая программа концептуализирует универсальную оппозицию "мир - человек" в произведениях Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова, Г. Исхаки, Ш. Камала, М. Гафури и проявляется в изображении процесса отчуждения человека: как социальное существо он выпадает из коллектива, как член родоплеменного союза человек в этом мире бесконечно одинок, как личность он отчуждается от своего "я", входит в противоречие с самим собой. По линии причастности / отверженности развиваются и взаимоотношения человека и природы.

Ситуация перехода от одной эпохи к другой, исторического обновления мира предстает таким его состоянием, как распад былого общественного единства, разрыв между природой и человеком, материей и духом, небом и землей и т.д. Писатели рисуют кризисное состояние современного им общества, социальных, нравственных, идейных его оснований и тот раскол, взаимное непонимание, которыми этот кризис сопровождается. Трагедия человеческой отъединенности обнаруживается ими в пределах обширного смыслового репертуара. Столкновение различных жизненных систем, социально-идеологических позиций формирует конфликт как структуру, сочетающую в себе эпические и драматические начала.

Процесс ломки вековых устоев национальной жизни разрывал естественные связи поколений, разделял единый национальный мир на отдельные социально-идеологические сферы. В изображаемой писателями исторической ситуации герои, принадлежащие к молодому поколению, вынуждены решать проблему самоопределения: подчиниться устоявшимся формам жизни, законам и традициям своей среды или обособиться от них, противостоять им, обрести духовную и нравственную независимость. В романе Г. Ибрагимова "Яшь й?р?кл?р" ("Молодые сердца", 1912) сыновья Джаляла-муллы выбирают второй путь. Зыя и Сабир предельно противоположны и в то же время уравнены как стороны распавшегося целого. Сквозь индивидуальные и типические различия, установленные между братьями, просматриваются универсальные оппозиции реального и идеального, материального и духовного, земного и небесного, разума и чувства. Принадлежность героев к двум полярным мирам обнаруживается в психологическом рисунке их характеров, в событийной линии романа, в мотивационной системе сюжета, в пространственных ракурсах произведения. Две противоположные "мировоззренческие установки" варьируются в жизненной позиции второстепенных персонажей романа (Усмана, Карима, Сафи, его брата Салима и др.). Благодаря сюжетному параллелизму два противоположных типа поведения и мироотношения выступают как характерные приметы эпохи, сообщающие изображаемому конфликту широту, многозначность и историческую симптоматичность.

В рассказе Г. Исхаки "Мансур" (1906) динамика переходного состояния жизни определяет своеобразие повествовательной формы произведения, вбирающего в себя индивидуально-психологическое и эпохальное, социально-историческое и философско-этическое содержание. Фрагментарность композиции - способ воссоздания дробности и разобщенности народно-национального бытия, дивергенции отдельных его сфер; прием, раскрывающий контрастность разных точек зрения на мир и человека.

Состояние человеческой отъединенности представлено татарскими писателями в различных его проявлениях и формах и одновременно в обобщении, как глубокая тенденция эпохи. На материале рассказа Ш. Камала "Сукбай" ("Горемыка", 1910) выявляются принципы организации художественной формы произведения, определяемые эпическим взглядом на человека и его судьбу в эпоху глобальных исторических и культурных сдвигов. Эпическое восприятие мира, отлагающего свою суть в движении индивидуальных судеб, сближается с драматическим способом художественного изображения. Методом драматизации эпической формы на участках монологического и повествовательно-описательного характера становится введение подтекстовых конфликтов, которые вносят в настоящий момент действия уходящее в глубинные скрытые пласты сюжетного развития социально-историческое, религиозно-этическое содержание. "Объективный" стиль, довлеющие себе повествовательные структуры взаимодействуют с тенденцией к экспрессивному, предельно драматизированному воспроизведению действительности, приобщающему читателя к сущностным коллизиям бытия. Сюжет, герои, масштабность и концентрированность признаков эмпирического мира, пространственно-временные образы, пейзажные зарисовки обусловливают присутствие в тексте скрытых, иерархически расширяющихся символических планов, воплощающих некие абсолютные истины "конечных" сущностей человека, общества, истории.

Как особая форма отчуждения - обреченность на инобытие, жизнь за порогом жизни, - осмыслено положение женщины, угнетенной старым укладом жизни, законами шариата и обычаями ислама, в рассказе Ф. Амирхана "Татар кызы" ("Татарка", 1909). В изображении судьбы женщины-татарки писатель претендует на универсализм обобщений. Социально-бытовой план повествования осложняется и перебивается аллюзиями внесоциального значения, получает мистико-метафизическое освещение. "Погребение заживо" означает превращение в живую куклу, т.е. переход в особое состояние, промежуточное по отношению к жизни и смерти. В контексте двоемирия, преодоления границы между тем и этим светом, взаимопроникновения реального и фантастического планов данная образная формула наполняется не столько метафорическим, сколько эсхатологическим смыслом. Экзистенциальная и эсхатологическая проблематика произведения реализуется на уровне его формы. В жанровом отношении произведение полигенетично: оно восходит не только к эпическим структурам (очерку, притче), но и к лирическим, драматическим, публицистическим жанрам, произведениям дидактической литературы. С жанровой многосоставностью произведения корреспондируют динамика авторской повествовательной манеры, эмоциональный колорит текста.

Татарские писатели начала ХХ в. увидели мир в динамическом и катастрофическом ракурсе: в радикальных сдвигах и разломах, в прорывах в область трансцендентного, утопической устремленности в будущее. В художественно-эстетическом аспекте такое самосознание реализовалось в установке на фрагментарность композиции, антитетичность как определяющее отношение создаваемого смыслового мира, соединение реалистической достоверности с условно-символической обобщенностью. Рост духовного самосознания личности и обострение ее противоречий со средой, обществом, миром предстает как закономерность современной жизни, определившая характер действия в произведениях этого периода, его напряженную динамику, насыщенность драматическими коллизиями, связанными между собой в целую систему. Но монологическая сосредоточенность героев на своих переживаниях, эмоциональном самосознании и самоопределении противопоставлена динамической конфликтной модели характера, активности событийных и диалогических рядов, определяющих специфику концепции драматического в произведениях русских писателей 2-й половины ХIХ в.

Противопоставление "своего" "чужому" делает познавательно актуальным то, что может лишь мыслиться, т.е. маркирует входящие в поле "своего" члены возникающих оппозиций: "указание на смысл" = не-повествование, отрицание конъюнкции = не дизъюнкция. Формирующееся при данном типе диалогических отношений мировоззрение оперирует парными понятиями и рассматривает их как контрастные друг другу, обладающие "семантическим" параллелизмом, вступающие в оппозиции, символическое противостояние и т.д.

Концептуальность "своего" слова о мире и человеке обеспечивается не только его противопоставленностью "чужому", но и полемической соотнесенностью с ним. В третьей главе диссертации ""Свое", полемизирующее с "чужим"" выявляется концептуально-семиотическая природа второго типа диалогических отношений, который устанавливается между произведениями, принадлежащими разным национальным литературам, и характеризуется потенциальной аксиологичностью и рефлексивностью.

В разделе III.1. "Мотивационные структуры в прозе русских и татарских писателей" доказывается, что центральной для русского реализма ХIХ в. проблеме детерминизма в произведениях татарских писателей соответствует представленность героев в их художественной безусловности. Антропоцентрическая модель мира, которая складывается в русской литературе ХIХ в., оспаривается представлением о том, что человек, каким бы ни был его социальный статус, в какую бы эпоху он ни жил, находится под прямым воздействием неких высших внеличностных сил, определяющих его поступки. В центре внимания татарских прозаиков начала ХХ в. находится не столько личность в ее связях с обществом, средой, эпохой, культурной традицией, сколько статус личности, ее качества в ценностных морально-нравственных потенциях. Основная задача, которую решают Г. Исхаки, Г. Ибрагимов, Ф. Амирхан, Ш. Камал, Г. Рахим заключается в поиске и доказательстве существования самого заслуживающего внимания факта; его интерпретация, раскрытие причин и следствий отступают на второй план и мыслятся как нечто, заданное описываемой действительности.

Писатели изображают мир, пронизанный универсальными отношениями, которые можно определить как "Я - Ты" Бубер М. Я и ты = Ich und Du. М., 1993. С. 42, 61. . Но если в русской литературе "Ты" - это прежде всего другой человек, то в татарской "Ты" - это Природа. Встреча с Природой, Космосом в произведениях татарских писателей равнозначна решающей встрече человека с человеком в романах и повестях Тургенева, Толстого, Достоевского. В сфере бытийно-космических отношений с природой герои Ф. Амирхана, Г. Исхаки, Ш. Камала, Г. Рахима и др. выпадают из причинно-следственного ряда обыденных действий и отношений. Последовательно проведенный параллелизм картин природы и душевного состояния человека основывается на "открытости" соположенных структур, их взаимопроникновении, "перетекаемости" друг в друга.

Стремясь постичь метафизическую сущность изображаемых явлений, раскрывающуюся в различных сюжетных ситуациях, татарские прозаики 1-й трети ХХ в. показывают, что действующие в человеке силы репрезентируют законы и ритмы национально-исторического бытия. На основе анализа произведений Г. Исхаки ("Нищенка", "Халимэ туташ"), повести Ф. Амирхана "Хаят", рассказов Ш. Камала сделан вывод о том, что в татарской прозе 1-й трети ХХ в. формируется подход к человеку, при котором единичное, психологически конкретное в нем, индивидуально-неповторимые ситуации его жизни становятся формой выражения всеобщего, родового, "естественных" первооснов "народной души". Но существенной для реалистической поэтики иерархии типического и индивидуального здесь соответствует равнозначность этих двух аспектов образа.

В нарративном мире произведений русских и татарских писателей можно выделить два мотивировочных фактора: характер человека и его судьбу. Сложному взаимодействию контрадикторных мотивировок в романах Тургенева, Толстого, Достоевского в прозе татарских авторов противопоставлено ограничение одного мотивировочного фактора другим. Представленный в диссертации аналитический материал свидетельствует о продуктивности в татарской прозе данного периода характерной для теологического детерминизма логики сюжетосложения. Смысловую фактуру романа Г. Ибрагимова "Молодые сердца" формирует древнейшая эсхатологическая коллизия - противостояние Бога и Дьявола, Света и Тьмы, Хаоса и Космоса. Сюжетные реалии произведения зачастую не поддаются логической и психологической мотивации и понятны лишь в соотнесенности с этой ситуацией. Художественный мир романа - это не мир исчезнувшей причинности. В нем царит закономерность, лежащая вне конкретного событийного ряда. В плане изображаемого мира сюжетный механизм, не зависящий от субъективных интенций героев, отображается как предопределенность, судьба. Телеологическая заданность событийного содержания тематизируется, превращаясь из предпосылки изображения в изображаемый предмет. Вмешательство внешних роковых сил в судьбу героев наиболее очевидно в переломные моменты их жизни. Одна из таких ситуаций - прохождение комиссии новобранцами, воспринимаемое героями романа как переход через "адов мост". Единоборство Добра и Зла, в котором люди пассивны и играют подчиненную роль, превращается в универсальный закон не только человеческой истории, но и космического миропорядка.

В романе действует и "художественная" (В. Шмид) мотивировка. Реализацией полисемантической метафоры "солнечного затмения", помрачением сознания, активизацией архаически-бессознательной сферы психики и причастностью героев темным сторонам бытия могут быть объяснены непредсказуемые по своим последствиям события. Нарушая законы психологической детерминации, человек бессознательно отдается во власть деструктивно-негативного двойника. Преобразование тропа в сюжет приводит в движение, "оживляет" апокалиптический динамизм деяний персонажей, подготавливая наступление эсхатологического финала.

В сюжете романа тьма уничтожает свет. Торжество хаоса над гармонией преображает циклический сюжет в линейную последовательность эпизодов, организуемых по принципу нарастающей напряженности. В этом контексте событие смерти героя и следующая за сценой похорон картина, воспроизводящая апокалиптический натиск стихий, уподобляются кумулятивной катастрофе. Символико-метафорический план повествования уравнивает соположенные явления: индивидуально-психологическое и космически-универсальное, конкретные социально-исторические, бытовые реалии и закономерности глобального, вселенского порядка.

В целом ряде произведений татарских писателей 1-й трети ХХ в. (Ф. Амирхана, Ш. Ахмадиева, Ш. Камала, Г. Рахима А. Тангатарова и др.) формируется картина мира, в которой не существует рубежа, разделяющего причинную и следственную области. Яркий пример - рассказ Ф. Амирхана "Бер х?раб?д?." ("Среди развалин…", 1913), семантическое развертывание которого демонстрирует негативный вариант каузальных отношений. Произошедшие метаморфозы в жизни героев не получают никакого объяснения. Преувеличения, контрасты, соединение в художественном строе произведения реального и условного, метафоризация структурно-семантической трансформации топоса усадьбы, звуковые и цветовые лейтмотивы, формируя глубинный отвлеченно-метафизический пласт текста, служат средством художественного обобщения: в эмпирическом содержании образов и сюжета обнаруживается символический потенциал.

Контекст татарской прозы 1-й трети ХХ в. актуализирует в ключевых текстах русской национальной культуры: "Евгении Онегине" А.С. Пушкина, "Герое нашего времени" М.Ю. Лермонтова, "Обломове" И.А. Гончарова, романах Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого - во-первых, гносеологическое пространство, связанное с вопросами познания и выражения различных форм детерминаций; во-вторых, "сочинительные" связи, которые устанавливаются между множеством противоречивых и разнокачественных воздействий, образующих равнодействующую поведения. Категория сверхъестественного, которая входит в кругозор русских реалистов-классиков, различные формы постижения запредельных реальностей, встречающиеся в произведениях Достоевского, Толстого, Тургенева, предполагают и условно-поэтическое, и субстанциальное прочтение, создавая вероятностно-множественную модель мира.

В творческом методе татарских авторов отчетливей эксплицированы те моменты, которые в свернутом виде присутствуют в текстах русских реалистов XIX в. и представляют собой отношения смысловых пределов и возможных языков (прямого называния предметов, условно-поэтического изображения, "мифологического" слова). Но в произведениях Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова, Г. Исхаки, Ш. Камала трансцендентный мир требует не просто условно-поэтического, но субстанционального понимания. Мотивировочные категории, принадлежащие разным смысловым рядам и находящиеся в русском классическом романе в драматическом единстве и взаимодействии, в творчестве данных авторов освобождены для самостоятельного существования и поставлены в подчинительные отношения.

Тот тип целостности, который возникает в татарской прозе 1-й трети ХХ в., предполагает взаимообусловленность трансцендентного и субстанциального и оказывается полемичным по отношению к порождающему принципу классического русского романа XIX в. Архитектоника межсубъектных отношений выстраивается следующим образом: с интенцией "иносказательных сверхсмыслов" соотносится трансцендентное, стремящееся обрести субстанциальность; действие причинно-следственной логики сопоставляется с провиденциально-вероятностными совпадениями и отношениями.

Цель раздела III.2. - сопоставить особенности организации субъектной сферы в русском реализме ХIХ в. и в произведениях татарских писателей 1-й трети ХХ в.

Отличительные черты субъектной архитектоники произведений татарских писателей - отсутствие принципиальных границ между героем и автором, слитность субъекта и объекта изображения - полемически соотнесены с "субъект-объектными" и "субъект-субъектными" отношениями, определяющими позицию автора и статус героя в произведениях русских писателей 2-й половины ХIХ в.

В татарской прозе формируются такие субъектные формы, основой которых становится не аналитическое различение "я" и "другого", а "нераздельность и неслиянность" (С.Н. Бройтман) автора и героя, некая межсубъектная по своей природе целостность. Формы авторского и персонажного присутствия не являются иерархически разграниченными, они тесно взаимосвязаны и направлены к созданию органически стянутого внутри себя повествования как концептуального самораскрытия и самоосмысления происходящего. Подобная архитектоника эстетического объекта обусловлена особенностями развития личного начала "Чувство личности" в татарской литературе не было выражено столь остро, как в русской литературе, и имело несколько иное содержание: оно чаще всего выступало как чувство общности личности и нации, личности и народа" (Нигматуллина Ю.Г. Национальное своеобразие эстетического идеала. Казань, 1970. С. 55). , характером соотношения субъектных сфер "я" и "другого", автора и героя в татарской литературе указанного периода. Если использовать категории "личного" и "общего", то следует признать, что между героем и автором возникает некоторая близость на фоне общего - близость в области психологического пространства, которое принадлежит "я" и "другому" в той мере, в какой они одинаково причастны Богу и миру. Между явлениями разных смысловых рядов устанавливается экзистенциальный принцип "взаимопроникновения". Внежизненная активность, вне которой авторство невозможно, понимается в татарской культуре данного периода иначе, чем в русской. Точка зрения, необходимая для оформления материала, обусловлена морально-этической целью, которую преследует писатель, и адекватна ей. Эта цель сращена с эстетическим объектом: она совпадает с композицией произведения, подвергается действию закономерностей вертикально-горизонтального складывания смысла целого, передающего, "кодирующего" ее бытие.

Слияние и взаимопроникновение субъектных планов автора и героя, их ценностных кругозоров проявляется в произведениях Ф. Амирхана, Ф. Валиева, Г. Ибрагимова, Г. Рахима, А. Тангатарова, М. Ханафи в разных формах. Важной композиционной особенностью рассказа Ф. Амирхана "Танымаганлыктан таныштык" ("Знали бы - не знакомились", 1909) является наличие образа повествователя, воспринимающее сознание которого - предмет изображения, критерий авторской оценки действительности, средство выражения авторской позиции. В рассказе Ф. Амирхана "Кадерле минутлар" ("Счастливые минуты", 1912) герой предстает как субъект повествования и одновременно как его объект - персонаж, выявленный в своем личностном качестве. Универсальное и художественно ценностное обоснование им того, что смысл жизни, ее конечная цель и оправдание - в любви, что любовь - нечто непререкаемо высокое, формирует повествовательную ситуацию в произведении, определяя "схождение" голоса рассказчика с токами авторского слова, вхождение точки зрения героя в поле авторской позиции.

К лирико-философской медитации по своей смысловой и субъектной структуре тяготеет рассказ Г. Ибрагимова". М?рх?мне? д?фт?ренн?н" ("Из тетради покойного", 1914). Впечатление тождества позиций автора и героя-повествователя, которое создает форма личного повествования, - это не художественная иллюзия. Как и во многих произведениях татарских писателей этого периода (Ф. Амирхана, Ш. Ахмадеева, Г. Рахима, А. Тангатарова), мы имеем дело с открытой формой авторского присутствия. Сблизить кругозор героя, его мышление и переживания с авторским сознанием позволяют историко-философская емкость поднятых в рассказе проблем, открытая, ничем не стесненная исповедальность текста, проникновенная интимность интонации, ценностно-смысловая бесспорность приводимых суждений.

В рассказе Ш. Ахмадеева "Шагыйрь мо?ая" ("Поэт грустит", 1913) душевное состояние героя выражается через стиль авторского повествования. Широко используются приемы субъективно-лирического письма, являющиеся признаком эмоционального отождествления автора со своим героем. Один из них - ритмическая организация текста с четкой урегулированностью этапов развертывания темы, их разграниченностью и вместе с тем объединенностью единством лирического тона. Герой переживает напряженно-существенный момент душевной жизни, но переживает его на уровне художественной типичности и экспрессивности. В произведении совмещаются два способа моделирования действительности, порождающие лирический тип образности: ее конкретно-чувственное восприятие и истолкование и абстрагирование - воссоздание писателем в символико-аллегорической форме своих представлений о мире.

Сближение субъектных планов автора и героя обнаруживается в таких формах воспроизведения внутренней жизни персонажа, как психологическое описание и повествование с отчетливо выраженной тенденцией передать предметно-тематическое содержание психологического процесса. В творчестве Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова, Ш. Камала появляется прием психологизма, тяготеющий к потоку сознания. Причастность автора к внутреннему миру героя, его мыслям и чувствам, репрезентируется и такой формой моделирования сферы персонажа-субъекта, как "замещенная прямая речь" (В.Н. Волошинов). Выделенные на материале рассказа Ф. Валиева "К?йм?д?" ("В лодке", 1918) принципы и способы приближения к "внутренней" точке зрения персонажа характерны для художественного метода Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова, Г. Исхаки, Г. Рахима. Возникающая при этом система "сообщающихся" субъектных сфер приводит к разрыву эпической ткани повествования и формированию лирических структур. Мощная стихия лиризма обусловливает выход за пределы эмпирического содержания образов и сюжета, порождает расширение и углубление их смысла, поддерживая и усиливая обобщенно-иносказательную тенденцию, действующую в художественном мире произведений.

Способы создания интегрального образа героя, который не имеет отчетливых пределов, отделяющих его от автора, в прозе Ф. Амирхана, Г. Ибрагимова, Ш. Ахмадеева, Ф. Валиева образуют конфликтно-диалогические связи с принципами и приемами изображения объективированных персонажей, обладающих индивидуальным характером, наделенных самостоятельностью и авторитетностью в романах Тургенева, Толстого, Достоевского. С божественной интенцией, присутствующей в авторе-творце, демиурге созданного мира, коррелирует наличие в тексте некоего предзаданного знания. Оно формирует структурно-явленный план произведения и раскрывается в напряженно-экзистенциальном ракурсе. Русские реалисты ХIХ в. ищут истину в событии взаимодействия сознаний. В татарской прозе 1-й трети ХХ в. она - предмет интериоризации, снимающей параллелизм духовно-жизненных ситуаций повествователя, героя, читателя и представляющей собой одну из форм их взаимоотношений в ценностно-смысловой плоскости.

Различия в организации субъектного пространства приводят к разным жанрово-стилистическим решениям. Сопоставительный анализ произведений русских и татарских писателей выявляет доминирование в русском романе 2-й половины ХIХ в. эпико-драматической тенденции, объективно-пластических форм воспроизведения жизни. Субъективное мировосприятие героев, выступающее в татарской прозе 1-й трети ХХ в. как структурообразующий принцип, способствует лирической ориентации повествования. Обусловленная ею система конструктивных признаков: не "объективное", а "субъективное", мотивированное направлением духовной жизни героя воспроизведение внешних обстоятельств; развитие действия, подчиненное "лирическому членению" (Н.Т. Рымарь), в котором находит выражение внутренний мир человека; эмоциональная насыщенность ритма, проявляющего себя в развертывании произведения как целого и на всех его уровнях: в композиции, сюжете, обрисовке действующих лиц, в строении фраз, - полемически противопоставлена изображению мира, в соответствии с "объективной" логикой его движения, напряженно-конфликтным, исполненным драматизма положениям, повышенной роли поступков персонажей и столкновений между ними в развитии сюжета, взаимодействию самосознания и поведения, концентрической организации действия и другим чертам поэтики романов И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. Конфликтная контрастность существует между установкой на самораскрытие воссоздаваемых явлений, эпической функцией изобразительной фактуры текста, психологических мотивов, активным использованием диалогической формы как средства характеристики самосознания, этико-идеологической позиции персонажа - с одной стороны; и преобладанием монологических композиционно-речевых структур, максимальной выразительностью словесной формы, распредмечивающей реальность и превращающей ее во внутреннюю реальность духа; не обнаруживаемой во внешнем общении, житейских отношениях героев духовной избыточностью, неиндивидуализированностью реакций персонажей, выходящих за пределы их характеров, решающей ролью в постижении и оценке происходящего поэтического слова, насыщенного символическими смыслами, - с другой.

Данная система диалогических отношений проблематизирует доминирующие в произведениях русских и татарских писателей мотивировочные категории, субъектные структуры не только в пространстве читательского восприятия, но и в пределах художественного высказывания, становясь источником возникающих в нем эстетически значимых смыслов. Учет этого типа диалогических отношений приводит к существенному уточнению и более глубокому пониманию процесса формирования "рамки" Понятие, которое вводится рядом исследователей для определения "интертекстуальных координат" текста, его места в литературном процессе. Такой подход позволяет рассматривать многочисленные подтексты не как перечень, а как систему доказательных отсылок (Козицкая Е.А. Смыслообразующая функция цитаты в поэтическом тексте: пособие по спецкурсу. Тверь, 1999. С. 117). актуальных для исследуемого периода в истории национальной литературы претекстов, механизмов их включения в семантическую структуру текста, участия в создании его целостного смысла.

В историко-литературных ситуациях, когда возникает необходимость пересмотреть привычный взгляд на мир, устоявшиеся правила и нормы, происходят поиски новых художественных средств и приемов, актуализируется следующий тип диалогических отношений: ""свое" как переструктурированное "чужое"". Его исследованию посвящена четвертая глава диссертации.

В разделе IV.1. "Жанрово-психологическая трактовка человека в произведениях Г. Исхаки и Ф. Амирхана" на материале произведений Г. Исхаки, "Тел?нче кызы" ("Нищенка"), "Тормышмы бу?" ("Жизнь ли это?, 1909), "Остазбик?" ("Супруга муллы", 1914 - 1915), Ф. Амирхана "Б?йр?мн?р" ("Праздники", 1908), "Х?ят" ("Хаят", 1911), "С?нг?ч" ("Когда погасло пламя", 1916) рассматриваются аналитические способы и приемы психологизма, получившие развитие в татарской прозе начала ХХ в.

Основным методом художественно-психологического познания в творчестве Г. Исхаки и Ф. Амирхана становится интроспекция персонажей. Внимание писателей сосредоточено на самосознании героев, их моральной рефлексии, духовном самоопределении.

Г. Исхаки интересует духовный мир человека, вступающего в конфликт с нормами и обычаями своей среды, устремленного к общенародным и общечеловеческим ценностям, способного к социально-идеологическому новаторству. Этим обусловлены и художественно-содержательные особенности произведений писателя, вбирающие в себя романную проблематику и синтезирующие принципы типизации, свойственные эпическому и лирическому родам литературы.

Г. Исхаки, как и Толстой, воссоздает историю духовного становления личности, путь ее нравственно-психологического движения. Проходя через испытания, герои романа "Нищенка" реализуют широкий спектр возможностей душевного роста, "восхождения", обладающего своей "телеологией" (путь Сагадат), или, напротив, "падения", возвращения к исходной точке, движения по кругу (биография Габдуллы). Нравственная эволюция Сагадат проявляется в развитии в ней "личностного начала": долгое время оно растворялось во всеобщем (народном, национальном), в конце романа "я" героини "вбирает" в себя эпоху, время, культуру. Переход от индивидуального обособления к сопряжению с целым, пониманию потребностей народно-национальной жизни предстает как долгий, исполненный обретений и разочарований процесс. Душевные страдания, выпавшие на долю Сагадат, качественно меняют масштаб видения и ощущения себя и мира, переводят ее в экзистенциально-событийное пространство, в котором цели и содержание жизни определяются реакцией на противоречия общественной действительности и задаются внутренними стремлениями и потребностями натуры.

В повести "Жизнь ли это?" постепенный внутренний рост героя-рассказчика происходит под влиянием двух факторов - самоанализа и самопознания, с одной стороны; расширения кругозора личности через сближение с народным и природно-космическим бытием и проникновение его началами - с другой. Повествование ведется от первого лица и носит однородный, монологический характер. Внутренняя жизнь человека изображается как непрерывная психологическая ассимиляция жизненного опыта. Главное место в композиции образа героя занимает психологический самоанализ, сосредоточенный на раскрытии конфликта между естественными желаниями и доводами рассудка, сковавшими волю.

Подчиняя психологический анализ эпической цели, Г. Исхаки выявляет в человеке внутренние силы, способные согласовать его личные интересы со всеобщими потребностями. В повести "Остазбикэ" писатель сосредоточен на анализе психологического комплекса, порожденного ситуацией выбора, перед которым оказывается супруга муллы Сагида. В непрерывно совершающейся борьбе с преобладанием то одной, то другой стихии происходит морально-психологическое самоопределение личности. Сагида обретает внутреннюю свободу - выполняет веления нравственного чувства, жертвуя личным счастьем. Писатель изображает те внутренние процессы и состояния личности, которые связаны с ее устремленностью к безусловным ценностям, актуальным на всех этапах развития культуры: они создают опору для поиска и дают критерии выбора.

Ф. Амирхан близок Л.Н. Толстому некоторыми аспектами своей художественной антропологии, проявившейся в повестях "Хаят", "Когда погасло пламя", романе "На перепутье" и других произведениях. Новое качественное выражение психологического анализа в творчестве татарского прозаика определяется представлением о том, что психология человека доступна пониманию, а его поступки - объяснению. Психологический анализ в повести "Хаят" и в рассказе "Праздники", обращенный к личности, которая оказалась перед выбором между двумя типами жизни - старой и новой, и ориентированный на актуальную для того времени социально-психологическую проблему, является и средством выявления индивидуального склада души, и способом социальной типизации образов.

Иную задачу решает Ф. Амирхан в повести "Когда погасло пламя", в рефлективно-исповедальной форме раскрывая историю постепенно уходящей любви. С аналитическими способами описания внутренних переживаний героя, его эмоциональных состояний, приемами построения медитаций связано, с одной стороны, осуществление в художественном мире произведения элегичности как предельной внутренней сконцентрированности и самоуглубленности "я". С другой стороны, дистанцирование, комментирование действий и состояний (своих и чужих), попытка их объяснения, снимают элегичность, переводя ее в иную эмоционально-ценностную ориентацию.

Следование традициям русской литературы проявилось в обращении Г. Ибрагимова, Г. Исхаки, Ф. Амирхана и др. к такому приему психологического анализа, как разные типы внутренних монологов. В русской литературе внутренний монолог функционирует как индивидуальная концепция самоопределения и самораскрытия персонажа. Как и в романах Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.С. Тургенева ("Дым", "Новь"), внутренние монологи героев татарских писателей приобретают диалогическую форму. Они передают разорванность сознания героя, акцентируют в душевной деятельности персонажа процессуальный и ценностный смысл, отражают видение и оценку содержания собственного сознания. Диалогизированная внутренняя речь, позволяющая показать душевную жизнь человека в ее трагических конфликтах и противоречиях, драматизируют эпический текст, заряжая его энергией напряженного переживания царящей в мире дисгармонии.