Биография А.С. Пушкина в литературоведении 1920-1930-х годов в СССР и русском зарубежье: генезис, эволюция, методология

Следующая попытка воссоздания психологического облика поэта была осуществлена в 1925 г. советским ученым Н. Котляревским, чью работу, опубликованную в Берлине, мы считаем фактом эмигрантской пушкинистики. Дело в том, что обнаруженное в ней понимание Пушкина было неприемлемым для стремительно идеологизирующегося советского литературоведения. Котляревский показал Пушкина именно как личность, интересную не только творчеством, но и индивидуальными духовными и физическими качествами. Однако ученый пренебрег исследованиями психологов и предложил читателю субъективный и лишенный конкретики взгляд на своеобразие личности поэта, рассмотренной скорее с этической, чем с психологической точки зрения.

Далее мы рассматриваем вклад М. Гофмана в изучение обозначенной проблемы. Отрицая в 20-е гг. автобиографизм пушкинских произведений, он рассматривал личность поэта только в аспекте ее творческого бытия, ученый понимал существо психологии творчества в соответствии с принципами, выработанными психологическим направлением в литературоведении. Вполне традиционен, таким образом, не только арсенал исследовательских приемов Гофмана, но и круг проблем, к которому он обращается. Это проблемы соотношения в пушкинском творчестве жизни и вымысла, постоянного труда и вдохновения, специфика творческой памяти поэта. Огромным преимуществом Гофмана как исследователя данных вопросов было то, что он являлся блестящим текстологом. В результате ученый смог не только предложить оригинальный взгляд на психологию пушкинского творчества, но и высказать некоторые соображения о личностном своеобразии поэта.

Работы Гофмана, Ходасевича и Котляревского, написанные в 20-е гг., представляют соответственно французскую и германскую диаспоры выходцев из России. В 30-е гг. в изучение психологии личности и творчества Пушкина внесла вклад третья по величине диаспора - чехословацкая. Так, в 1931 г. врач А. Прокопенко попытался воссоздать черты физического и психического облика Пушкина. Оригинальность его подхода в том, что он воскрешает начатую еще Д. Мережковским традицию понимания Пушкина по-ницшеански. Однако существует разница в интерпретации термина "сверхчеловек" Мережковским и Прокопенко. Для Мережковского сверхчеловеческая природа Пушкина обусловливает в реальности его земного бытия единство между словом и делом, гармоническую цельность в отношении к миру. Прокопенко понимает сверхчеловеческое в Пушкине как способность переступить за грань, отделяющую добро от зла, стать выше моральных устоев общества. Согласно Прокопенко, сверхчеловеческая природа Пушкина проявляется в разрыве между идеальным образом поэта, явленным в его творчестве, и грешной его реальной сущностью.

В 30-е гг. были опубликованы и пушкиноведческие работы крупного психиатра Г. Трошина. Особенную ценность представляет установленная Трошиным суточная и сезонная периодичность творческого процесса Пушкина, а также описанный ученым характер колебаний творческой активности поэта в разные периоды его жизни. Изучение Трошиным пушкинских творческих кризисов вносит вклад в разрушение ложной идеи, согласно которой великий поэт представляется безудержным оптимистом с раз и навсегда застывшим психическим складом. Все это позволяет считать труд Трошина значительным достижением в области пушкиноведения.

Завершая рассказ об изучении психологии личности Пушкина в Зарубежье, нельзя не упомянуть и о попытке психоаналитического подхода к великому поэту. Вообще, в литературоведении Зарубежья психоанализ не пользовался широким признанием. Между тем, Прага, в отличие от других центров русского рассеяния, явилась тем местом, где плодотворно развивалась теория и практика психоанализа литературы. Пражские психоаналитики группировались вокруг психоневролога Н. Осипова, одного из первых русских фрейдистов. Одним из последователей Осипова был его друг - литературовед А. Бем. Разбирая вопрос о возможности и нужности изучения литературы при помощи психоанализа, этот ученый ответил на него положительно, но определил границы фрейдовского метода, в каких он может быть использован при изучении биографии писателя. Данное ограничение Бем ввел потому, что его интересовало лишь истолкование художественного текста. Личность же творца занимает ученого ровно в той мере, в какой знание о ней позволяет углубить интерпретацию произведений. Все же Бем предложил продуманную концепцию психоаналитического изучения жизни писателя, которая, на наш взгляд, прямо соотносится с идеей Гершензона о необходимости реконструкции духовной биографии великих деятелей культуры. К сожалению, сам Бем не создал исследования о великом поэте в русле своей глубокой концепции. И все же пражская психоаналитическая школа представила две работы, посвященные Пушкину. Написаны они были врачом Ф. Досужковым. Ходасевич, проанализировавший работы Досужкова, упрекнул его в попытке воспринимать содержание пушкинского творчества как сплошную символизацию поэтом эротических комплексов его персонажей. Для нашей темы эти работы, однако, не имеют интереса. Дело в том, что в них анализируются пушкинские персонажи, а не сам Пушкин. Правда, мы полагаем, что Досужков не написал о Пушкине как психоаналитик потому, что испугался гневной реакции тех почитателей поэта, которые не разделяли принципов фрейдовского учения. Такая реакция, кстати, последовала, но она явно была бы сильнее, если бы Досужков рассуждал не только о сексуальном содержании снов Татьяны Лариной, Григория Отрепьева, Петра Гринева и др., но и о психологии личности их создателя. Таким образом, судьба психоаналитического изучения Пушкина в Зарубежье была еще более несчастливой, чем в СССР, где малоудачный опыт Ермакова все же имел некоторое значение для создания биографии великого поэта.

Подведем итоги. Мы видим, что эмигрантская пушкинистика, поставив себе целью исследовать психологию личности великого поэта, шла примерно тем же путем, что и советская. В обоих случаях для приближения к поставленной цели использовались приемы и средства, выработанные психологической школой в литературоведении, классической экспериментальной психологией, а также новаторские достижения психиатрии, например психоанализ.

Вместе с тем сходства между характером изучения психологии пушкинской личности в СССР и в Зарубежье больше, чем различий. Однако, несмотря на разносторонние усилия, ни в Советском Союзе, ни в эмиграции целостную и законченную картину внутренней душевной жизни поэта нарисовать не удалось. Хотя надо признать, что частные наблюдения и выводы, ставшие результатом напряженных исследований в данной сфере, были весьма интересны и полезны для биографов Пушкина. Неудача постигла исследователей психического своеобразия Пушкина в немалой степени из-за того, что ими не был усвоен урок дореволюционных пушкинистов. Заключался этот урок в осознании ущербности одностороннего подхода (только литературоведческого или только психологического) к решению указанной проблемы. Те немногочисленные удачи, которые сопровождали работу по изучению психологии личности поэта (мы имеем в виду некоторые наблюдения и выводы Гофмана, Ермакова, Трошина, Ходасевича), основывались на комплексном изучении этого аспекта пушкинской биографии. Думается, что подобная комплексность крайне полезна при изучении психологии личности творца, и, прежде всего такого, как гениальный Пушкин. Полагаем, кроме того, что весьма плодотворным было бы изучение психологии личности Пушкина методом психоанализа в тех границах его применения, которые обозначил Бем. Нам представляется также, что размышления этого замечательного литературоведа подводят под концепцию "глубокого" пушкинского автобиографизма, разработанную Гершензоном, объективную научную основу. В результате рассуждения Бема могут быть использованы не только для изучения психической индивидуальности Пушкина, но и шире - для реконструкции его духовной биографии, в рамках предложенного И. Сурат генетического метода.

Глава III. "Изучение политической биографии А.С. Пушкина в литературоведении СССР и русского зарубежья в 1920-1930-е годы". Данный вопрос ставился в науке неоднократно. Практически в каждой из работ, посвященных ключевым аспектам эволюции пушкинского политического мировоззрения, содержалась более или менее полная историографическая часть. Однако попытки написать капитальную историю изучения пушкинского политического мировоззрения в его развитии были предприняты сравнительно поздно, ? начиная с 60-х гг. И до сих пор эта история еще не написана. Дело в том, что в силу изменения политического строя в нашей стране и соответственной смены социокультурной парадигмы не все прежние оценки исследователей могут быть признаны приемлемыми. При этом все еще недостаточно изученной в данном ключе остается эмигрантская пушкинистика. Так получилось, что вопрос о политическом мировоззрении Пушкина оказался связанным с проблемой построения биографии поэта. И дело здесь не только в том, что анализ общественно-политических взглядов является одним из важных аспектов характеристики человеческой и творческой индивидуальности Пушкина, но и в том, что эволюция этих взглядов уже в XIX в., а особенно в послереволюционный период (и в СССР, и в эмиграции), начала рассматриваться в качестве канвы его жизнеописания. Конечно, такой подход не применялся к изучению жизни всех вообще писателей: именно статус Пушкина как великого национального поэта заставлял и в дореволюционной России, и в СССР, и в эмиграции использовать его имя как своеобразное знамя, под сенью которого можно было объединить серьезные политические силы. Данное обстоятельство и придавало особую важность вопросу о политическом мировоззрении поэта. При этом сама динамика и специфика пушкинского мировоззрения естественно порождали противоречивость высказываний великого поэта на общественно-политические темы, создавая тем самым возможность связать его творческое наследие как с революционной, так и контрреволюционной идеологиями. Таким образом, не перипетии личной жизни русского гения, не характер развития его творчества, а логика формирования его политического мировоззрения стала сюжетообразующим фактором большинства его жизнеописаний, создаваемых в XIX и в XX вв. Итак, темой настоящего раздела нашего исследования является анализ того, как пушкинисты и историки СССР и Зарубежья изучали общественно-политические взгляды великого поэта и использовали полученные результаты в работе по созданию его жизнеописаний.

Возможность двоякого истолкования общественно-политических воззрений Пушкина (как монархических или революционных) возникла не сразу после Октябрьской революции, а имеет длительную историю. Известно, например, что сразу же после смерти великого поэта его ближайшее окружение при поддержке властей приложило определенные усилия к тому, чтобы изобразить его верным слугой престола, если и заблуждавшимся в молодости, то в зрелости ставшим убежденным патриотом и монархистом. Данный взгляд на Пушкина рано или поздно должен был столкнуться с противодействием. Однако прежде чем оформилась противоположная точка зрения на политическое мировоззрение поэта, прошли долгие годы, в течение которых творился и насаждался миф о Пушкине как раскаявшемся блудном сыне. Укоренению этого мифа в массовом сознании способствовали и революционные демократы, в интерпретации которых "блудный сын" наделялся чертами политического ренегата. Таким образом, в 50-60-е гг. представление о характере эволюции политических взглядов Пушкина практически совпадало у официальных идеологов и их противников. И те и другие отмечали два периода в ходе этой эволюции - оппозиционный и примирительный, - однако воспринимали содержание каждого из них с противоположными знаками.

Первая попытка предложить иную схему эволюции общественно-политических взглядов Пушкина была сделана П. Анненковым в работах 70-80_-х гг. Выдающийся биограф поэта нарисовал подробную картину эволюции его политического мировоззрения, рассмотрел его связи с декабристами и дал развернутое истолкование термину "либеральный консерватизм", предложенному кн.П. Вяземским для определения характера пушкинской общественной позиции в 20-30 гг. В целом мнение Анненкова по поводу характера оппозиционности Пушкина было следующим. Пушкин никогда не был одержим подлинной революционностью, что прекрасно понимали декабристы. Его радикальные выходки были следствием общего настроения людей его круга, следствием увлечения байронизмом, диктовались стремлением добиться личной независимости в глазах общества. Постепенный отход поэта от политического радикализма в южный период позволил ему рассуждать объективно о крушении политических целей заговора. Полагая, что система пушкинских политических убеждений развивалась с годами эволюционно, а не революционно, Анненков рассматривал ее как известное единство, базировавшееся на неких общих идеологических и нравственных принципах. Важной составной частью системы общественных взглядов зрелого Пушкина был политический аристократизм, который проявлялся в литературно-критической и редакторской практике поэта и в его размышлениях по поводу оптимизации российского государственного устройства. Очевидно, что выводы, к которым пришел Анненков, были для своего времени новаторскими, ибо противоречили господствовавшему мнению о резком переломе в мировоззрении поэта, произошедшем в середине 20-х гг.

Позиция Анненкова не была поддержана официальной идеологией, одним из выразителей которой в литературоведении был, например, А. Незеленов. В 1886 г. этот официальный миф о Пушкине как раскаявшемся бунтаре вновь подвергся пересмотру, на этот раз с революционно-демократической точки зрения. Мы имеем в виду статью В. Якушкина "Радищев и Пушкин" (1886), где во многом был продолжен предложенный В. Стоюниным в 1880 г. подход к изучению политического мировоззрения великого поэта. Гораздо более последовательно, чем Стоюнин, он заявил об отсутствии перелома в пушкинских взглядах, полагая, что поэт до конца сохранил верность декабристским идеалам. С точки зрения Якушкина, ярким примером пропаганды этих идеалов была попытка напомнить современникам о Радищеве, предпринятая для того, чтобы выразить поддержку его мечте об освобождении России. Итак, Якушкин, как и Анненков, акцентировал внимание на определенном единстве политического мировоззрения Пушкина, однако оценивал его как революционное.

Между тем в политическом лагере, к которому принадлежал Якушкин, существовало и иное мнение по поводу характера общественных взглядов Пушкина. Речь идет об историке В. Мякотине, видном представителе либерального народничества. Не будучи пушкинистом, он опирается главным образом на работы Анненкова. По мнению Мякотина, поверхностный либерализм молодого Пушкина после 1825 г. сменился умеренным консерватизмом. Однако Мякотин не склонен расценивать эти изменения как кардинальные. В то же время Мякотин разошелся с Якушкиным в оценке пушкинских общественных взглядов. Мякотин, например, решительно заявляет, что мнение о зрелом Пушкине как наследнике декабризма абсолютно неверно. Критике Мякотин подвергает и суждение Якушкина о сочувствии поэта идеям Радищева. Таким образом, точка зрения Мякотина подобна той, на которой стоял Анненков, однако она отличается от нее отрицательным, а не положительным, как у первого пушкиниста, отношением к консерватизму поэта.

Итак, к концу XIX в. определились две полярные точки зрения на политическое мировоззрение Пушкина. Официальная точка зрения (поддержанная и революционными демократами) трактовала это мировоззрение как сложившееся лишь в конце 20-х и в 30-е гг., в результате переосмысления прежних бунтарских идеалов. Другой взгляд на проблему, представленный Анненковым, Мякотиным и Якушкиным, состоял в признании пушкинского политического мировоззрения в целом единым, развивавшимся с годами, но не претерпевшим кардинальных изменений. Правда, суть этого мировоззренческого единства они понимали по-разному, рассматривая его через призму собственных убеждений.

В начале XX в. проблема изучения политического мировоззрения Пушкина продолжала оставаться актуальной. Так, А. Слонимский посвятил этой теме две статьи (1904 и 1908 гг.), в которых, придерживаясь позиции Якушкина, пишет об истоках пушкинского вольнолюбия, рассказывает о связях поэта с декабристами. Указав на грань, отделявшую взгляды поэта от устремлений декабристов, ученый объяснял ее эволюцией пушкинского либерализма, понятой как вынужденный переход к внешней благонамеренности, за которой скрывалась внутренняя независимость.

Полемизируя со Слонимским, к данной проблеме в 1908 г. обратился Н. Лернер. Согласно ему, Пушкин, видя в декабристах силу, способную реализовать его общественные идеалы, не был стойким защитником революционных убеждений. После поражения декабризма поэт увидел силу правительства, способную принести благо России. Лернер считает зрелого Пушкина умеренным консерватором и полагает, что решительного перелома во взглядах поэта после восстания не произошло.

В 1915 г. к изучению проблемы обратился публицист В. Водовозов. Идя вслед за Мякотиным, он считал Пушкина монархистом и утверждал, что во взглядах поэта после декабрьских событий не произошло перелома. Однако стремясь примирить Анненкова с Якушкиным, он противоречиво заявлял, что Пушкин был единомышленником Радищева.

В 1918 г. рассматриваемая проблема была поднята М. Гофманом. Однако разработанная ученым схема эволюции общественных взглядов Пушкина, подчеркивавшая цельность и относительную константность политического мировоззрения поэта, не отличалась оригинальностью. Данная схема в общих чертах повторяла концепцию, разработанную Анненковым и Якушкиным (в этом случае с акцентом на "якушкинской" составляющей) и принятую либеральными пушкинистами тех лет. Таким образом, труд Гофмана представляется нам вторичным. Значение же его мы видим в том, что он подводит итоги изучения общественно-политических взглядов Пушкина в дооктябрьский период. Опираясь на труд Гофмана, мы можем утверждать, что в период между двумя революциями (1905 г. и октябрьской 1917 г.) пушкиноведение полностью отказалось от идеи резкого перелома в политических воззрениях Пушкина и придерживалось мнения о том, что эти воззрения лишь в незначительной степени эволюционировали в течение жизни поэта. При этом очевидно стремление большинства пушкинистов в период острой политической борьбы представить поэта одновременно сторонником прогрессивных преобразований и хранителем лучших традиций российской государственности. Пытаясь достичь этой цели, исследователи синтезировали прямо противоположные друг другу концепции Анненкова и Якушкина. Кроме того, у всех названных ученых, за исключением Слонимского, отсутствовало понимание того, что изменение взглядов поэта на декабризм произошло не после восстания, а в результате идейного кризиса 1823 г. Итак, проблема изучения пушкинского политического мировоззрения осталась в дооктябрьский период нерешенной. Произошло это во многом потому, что решение ее всецело определялось политической конъюнктурой своего времени.

Далее мы рассматриваем работы советских пушкиноведов, занимавшихся проблемой изучения политического мировоззрения Пушкина. Мы начинаем этот обзор со статей В. Брюсова конца 10-х - начала 20-х гг. Приняв советскую власть, Брюсов выработал новый взгляд на Пушкина, в корне отличный от того, которого придерживался прежде. Главной задачей на этом этапе своей работы в пушкиноведении Брюсов считал защиту тезиса о непреходящей культурно-исторической значимости творчества великого поэта в условиях, крайне неблагоприятных для сохранения классического наследия. Однако Брюсов был вынужден реабилитировать великого поэта в глазах представителей пролетарской культуры ценой искажения его взглядов и убеждений. Он пытался найти ту почву, на которой можно было бы обосновать необходимость для советских людей наследия Пушкина. Данной почвой стал вопрос о пушкинских политических взглядах, которые в интересах дела Брюсов был вынужден обозначить как крайне революционные. Однако позиция Брюсова встретила критику как со стороны старого либерального пушкиноведения, так и со стороны социологистов. Как видим, Брюсов не имел абсолютной поддержки, поскольку "его" Пушкин тогда еще казался ненужным советскому государству. Во всяком случае, весьма скромно отмеченный в СССР 125-летний юбилей со дня рождения великого поэта доказывает, что власть еще не рассматривала его тогда в качестве необходимого для коммунистического читателя классика минувшей эпохи.

Далее мы анализируем монографию П. Сакулина "Пушкин и Радищев" (1920), в которой он выступил против брюсовского понимания великого поэта. В работе Сакулина впервые был убедительно показан скрытый механизм мировоззренческой эволюции Пушкина. Ученый системно выстраивает ход формирования зрелого пушкинского политического мировоззрения, стараясь сопоставить показательные высказывания поэта в художественном творчестве, публицистике, критике с другими его суждениями по тому же поводу. Очевидным достоинством книги Сакулина нужно считать то, что в годы напряженной идеологической борьбы он объективно пишет о "поправении" Пушкина. Данное изменение в пушкинских взглядах Сакулин показал как результат обретения поэтом жизненной мудрости и естественного развития присущих ему от рождения личностных качеств. Между тем книга Сакулина не была лишена недостатков. Так, в ней обойдены вниманием вопросы об отношении Пушкина к крепостному праву, Великой французской революции, польскому восстанию 30-х гг. Итак, нужно признать, что в работе Сакулина вопрос об эволюции пушкинского политического мировоззрения не получил законченного освещения. Но вместе с тем эта работа стала в методологическом отношении прорывом в деле изучения данного вопроса. Книга была неоднозначно встречена критикой: ее не приняли Брюсов и его сторонники В. Боцяновский и С. Гессен, равнодушно к ней отнеслись социологисты. Но зато она получила поддержку со стороны В. Семенникова и П. Щеголева, крупнейших знатоков вопроса.

Однако Щеголев в 1923 г. сделал попытку внести свой вклад в разработку проблемы политического мировоззрения Пушкина. Щеголев полагал, что выяснить специфику общественных взглядов поэта можно только решив вопрос о его отношениях с Николаем I. В своих рассуждениях Щеголев был согласен с Сакулиным, когда писал о переходе Пушкина на консервативные позиции во вторую половину 20-х гг. Однако если Сакулин полагал, что в 30-е гг. взгляды Пушкина окончательно оформились, то Щеголев был убежден, что мировоззрение поэта продолжало эволюционировать. Эволюция эта проявилась в изменении отношения Пушкина к царю с положительного на отрицательное. В русле этой идеи Щеголев переработал в 1927 г. книгу "Дуэль и смерть Пушкина".

Проанализировав ряд работ, созданных пушкинистами к 125-летнему юбилею великого поэта, мы сделали вывод о том, что высокое пушкиноведение в лице Н. Измайлова, Б. Модзалевского, Б. Томашевского, П. Щеголева и др. предпочло как бы не заметить полярных крайностей (имеются в виду позиции Брюсова и Сакулина) в освещении вопроса об эволюции политического мировоззрения поэта. Ни брюсовская, ни сакулинская трактовки не были взяты на вооружение крупнейшими пушкинистами тех лет. Таким образом, в пушкинистике продолжала до определенного момента пользоваться признанием выработанная еще в дооктябрьский период версия понимания содержания и развития общественно-политических взглядов Пушкина.

Начиная с 1925 г., изучение Пушкина в СССР становится по преимуществу социологическим. Важнейший вопрос в пушкинской биографике тех лет - это вопрос о классовой позиции поэта. Одним из первых начал серьезно работать над ним Д. Благой. С его точки зрения, Пушкин, поверхностно связанный с декабризмом в молодости, в 1823 г. переходит на позиции теоретического аристократизма. Однако на этом его политическая эволюция не заканчивается, потому что в 30-е гг. у поэта появляется новое классовое самосознание - он начинает ощущать себя представителем третьего сословия, не забывая при этом о своем "шестисотлетнем дворянстве". Ученый сочувственно отмечает отход Пушкина от феодального миросозерцания и переход его на буржуазные позиции, но одновременно указывает и на консерватизм общественно-политических взглядов поэта в 30-е гг. Важно отметить, что Благой, определенно заявивший о просвещенном консерватизме зрелого Пушкина, тем самым противоречил той ветви социологизма, которую представляли Брюсов и его последователи, и, напротив, солидаризировался с рассмотренной выше монографией Сакулина. Например, Благой не склонен упрекать Пушкина за перемену взглядов, видя в переходе поэта на новые классовые позиции адекватную реакцию на те исторические сдвиги, которые претерпело российское общество в начале николаевского царствования. Более того, Благой полагает, что эти изменения в сознании Пушкина имели органический характер и были художественно плодотворными, с ними был связан переход поэта на позиции реализма. В 1934 г. ученый изложил принципы построения социологизированного пушкинского жизнеописания, которые, были взяты на вооружение советскими биографами поэта.

Между тем мнение Благого и его сторонников (А. Грушкина, А. Луначарского, Д. Мирского, И. Сергиевского и др.) разделялось не всеми социологистами. Так, историк М. Покровский считал Пушкина идеологом дворянства, взгляды которого были более реакционными, чем политическая доктрина николаевского самодержавия. Итак, мы видим, что социологисты, по-разному определяя классовые позиции зрелого Пушкина, были едины в признании его общественно-политического мировоззрения консервативным.

В декабре 1935 г. в газете "Правда" Пушкин был официально объявлен великим русским поэтом. С этого момента Пушкина уже нельзя было осуждать за консерватизм и принадлежность к привилегированному классу. Вульгарно-социологические концепции Благого и Покровского уже в 1935 г. подверглись жесткой критике. Мы подробно анализируем наиболее показательную в этом отношении разгромную статью В. Александрова "Шестисотлетнее дворянство" // Литературный критик. 1936. № 7). На наш взгляд, она удачно иллюстрирует динамику перехода советской пушкинистики с позиций экономической социологии на позиции социологии идейно-политической. Статья Александрова показывает, как советские пушкиноведы, отказавшись от прежних вульгарно-социологических выводов и решений в преддверии юбилея, срочно пытались разработать новую схему общественно-политической эволюции Пушкина. Мы видим, что в ходе этого процесса осуществлялось мифотворчество в духе Брюсова, и Пушкин методами агитпропа превращался в плакатную фигуру революционера, последователя декабристов и предшественника Герцена.

Первым исследователем, опубликовавшим в это время серьезную работу, посвященную анализу эволюции политического мировоззрения поэта, стал Б. Томашевский. Мы имеем в виду его вступительную статью к однотомнику Пушкина, напечатанному в 1935 г. Большой заслугой Томашевского является то, что ему впервые в СССР удалось создать целостную картину формирования пушкинского политического мировоззрения. Ученый представил это мировоззрение в его динамическом единстве: смена этапов политического развития поэта выглядит в работе Томашевского именно эволюционно, т.е. как исторически и психологически обусловленный процесс последовательного развития от умеренного либерализма к умеренному консерватизму. При этом подчеркивается, что данный консерватизм не являлся изменой свободолюбивым идеалам молодости. В рамках этой концепции Пушкин выглядел не ренегатом или революционером, а человеком своего времени, чьи интенсивные искания в области политической мысли интересны далеким потомкам как ключ к постижению его гениального творчества. Время публикации статьи Томашевского ? это очень интересный период в развитии советского общества, когда была достигнута известная политическая и экономическая стабильность, а вместе с ней появилась потребность избавиться от левых перегибов во всех сферах жизни, опереться на национальные и мировые культурные традиции и почувствовать себя частью всего цивилизованного мира. В этой обнадеживающей обстановке статья Томашевского воспринималась как официально утвержденная концепция становления политического мировоззрения великого поэта, предлагавшая вектор изучения его жизни и творчества в преддверии юбилейных торжеств.

И, на наш взгляд, не случаен тот факт, что уже в 1936 г. публикуется первая объемная советская биография поэта, написанная Г. Чулковым. Политическую биографию Пушкина Чулков выстраивает, опираясь на статью Томашевского, и в этом смысле его работа вторична. Однако книга Чулкова о Пушкине, по словам М. Михайловой, - это "неожиданно в русской культуре советской эпохи появившаяся первая религиозная биография поэта" Чулков Г.И. Жизнь Пушкина. М., 1999. С. 8. . Следовательно, реконструкция религиозного мироощущения Пушкина была для Чулкова сверхзадачей. Политическая же биография поэта - это своего рода канва его духовной биографии, написанной как бы между строк. С возрастом политическое мировоззрение поэта становилось все более консервативным, в общемировоззренческом плане этот же процесс выглядел как духовное взросление.

В конце 1936 г.В. Кирпотин сделал попытку определить сущность политического мировоззрения поэта. Очерк политической биографии Пушкина в основном выстраивается Кирпотиным с опорой на статью Томашевского. Однако в отличие от Томашевского Кирпотин полагал, что в 30-е гг. эволюция политического мировоззрения поэта не завершилась. Он писал по этому поводу: "Классовый смысл эволюции творчества Пушкина необходимо искать не по линии от дворянства к буржуазии или от дворянства к мещанству, а по линии от дворянства к крестьянству, по типу эволюции Льва Толстого" Кирпотин В.Я. Наследие Пушкина и коммунизм. С. 249. . Эта идея встретила критику, но в целом размышления Кирпотина были восприняты как официальная позиция советской пушкинистики по изучаемому вопросу.

В январе 1937 г. вышла биография Пушкина, написанная Н. Бродским, которая до сих пор остается лучшей по полноте фактического материала. Что касается разработки проблемы политического мировоззрения поэта в этой книге, то, по словам Н. Мордовченко, Бродский "в основном, исходит из концепции… Б.В. Томашевского" Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1939. Вып. 4?5. С. 521. . Соглашаясь с Мордовченко, мы считаем, что Бродский внес в концепцию Томашевского значительные коррективы, и подробно рассматриваем этот материал в диссертации. В итоге мы делаем вывод, что, не называя Пушкина прямо революционером, как это сделал в свое время Брюсов, Бродский несколько отошел от концепций политического развития великого поэта, которые были предложены его предшественниками - Томашевским, Чулковым, Кирпотиным. Пушкин Бродского - это последователь Радищева, почти революционер. Необходимо отметить, однако, что в отличие от названных исследователей Бродский не считает нужным перегружать свой труд доказательной аргументацией и многие его утверждения о политической позиции зрелого Пушкина выглядят недостаточно обоснованными. Так, с начала 1937 г. посредством капитальной биографии великого поэта, талантливо написанной Бродским, в общественное сознание советских людей стал внедряться официальный миф о Пушкине как о революционере, яростном, непримиримом враге монархии. В данном контексте этот серьезный, значительный труд Бродского воспринимается как политически тенденциозный идеологический заказ сталинского режима, как "житие" великого поэта.

В 1939 г. выходит в свет биография Пушкина, написанная Л. Гроссманом. Несмотря на популярный характер своего труда, Гроссман стремится придать ему черты научной объективности, хотя и лишенной академической основательности. Что же касается в целом концепции политической эволюции Пушкина, предложенной Гроссманом, то она, как справедливо заметил И. Сергиевский, "не отличается новизной" Литературное обозрение. 1940. № 14. С. 44. . Однако критик вовсе не осуждает за это биографа. Напротив, Сергиевский удовлетворен тем, что рецензируемая книга репродуцирует идеологически правильное понимание Пушкина. Действительно, можно сказать прямо, что Гроссман, развивая концепцию идеологического формирования Пушкина, в основном следует за Бродским. Некоторые отличия в трактовке политических взглядов зрелого поэта, которые можно найти в книге Гроссмана, объясняются, по-видимому, тем, что в 1939 г. взгляд на Пушкина как на революционера настолько упрочился, что отступления от него были нежелательны. В целом можно сказать, что книга Гроссмана носит в еще большей степени житийный и лакировочный характер, чем труд Бродского. Книга Гроссмана оставалась последней солидной биографией поэта в СССР до самого конца советской эпохи, когда вышли в свет работы В. Кулешова и Ю. Лотмана.Я. Левкович связывает этот факт с тем, что начавшаяся в 30-е гг. работа по созданию полного собрания сочинений Пушкина выдвинула требование частных исследований в области биографии поэта. Таким образом, пушкиноведение 40-х и 50-х гг. было просто не в состоянии решить задачу по созданию синтетической пушкинской биографии. Это справедливое, но не исчерпывающее объяснение. Мы полагаем, что указанный период был неплодотворным в деле создания пушкинской биографии из-за сложных условий военного времени. А в послевоенный период помехой оказалась кампания по борьбе с космополитизмом, в условиях которой адекватно писать о жизни и творчестве Пушкина, особенно об иностранном влиянии на него, было невозможно.

Итак, к 1937 г. процесс канонизации Пушкина советской идеологией завершился. Однако надо иметь в виду, что советские пушкинисты в условиях жесточайшего идеологического террора были вынуждены выработать две схемы пушкинской политической эволюции. Одна предназначалась для широких читательских масс, и, согласно ей, Пушкин объявлялся революционером и атеистом. Другая схема, гораздо менее радикальная и прямолинейная, была адресована академическому сообществу. Наличие в общественном сознании обеих этих схем, возможно, также явилось препятствием в деле создания базирующейся на строгих научных принципах пушкинской биографии.

В Зарубежье проблема создания политической биографии поэта стояла не менее остро, чем в СССР. Книга В. Мякотина "Пушкин и декабристы" вышла уже в 1923 г. Однако это всего лишь переиздание его статьи, опубликованной в 1899 г. и уже рассмотренной нами. Книга Мякотина не имела успеха. И это притом, что он писал о переходе Пушкина в конце жизни на консервативные позиции. Данная точка зрения была близка многим эмигрантам, бежавшим от революции. В связи с этим объяснить неуспех книги можно двумя причинами. Во-первых, исследование уже было знакомо специалистам, а во-вторых, Мякотин, известный левый политик, консерватизм поэта оценивал негативно.

В 1924 г. в Праге вышла статья Г. Вернадского "Пушкин историк", где был сделан анализ политических взглядов зрелого Пушкина. Вернадский убежден, что в течение всей жизни Пушкин был монархистом и противником политического радикализма. Вернадский полагает, что разработка поэтом в 30-е гг. концепции политического аристократизма побудила его пересмотреть взгляды на монархию с точки зрения представителя униженного родовитого дворянства. Согласно ученому, Пушкин, оставаясь сторонником мощной императорской власти, ищет пути ее улучшения. Заслуживает внимания мысль Вернадского о том, что зрелый Пушкин примирился с взглядами Карамзина и выработал поведенческую стратегию, ориентируясь на его жизненный и творческий опыт.

В 1926 г. в Лондоне вышла в свет первая в Зарубежье пушкинская биография, написанная на английском языке кн. Д. Святополк-Мирским. Разрабатывая в этой книге вопрос о политическом мировоззрении Пушкина, Мирский в качестве концептуального источника опирался на советский академический очерк жизни и творчества поэта, выпущенный в 1924 г. Однако некоторые наблюдения Мирского заслуживают внимания. Перейдя в конце 20-х гг. на позиции марксизма и вернувшись на родину, Мирский уточнит и конкретизирует ряд положений, высказанных в его книге. В результате появится статья "Проблема Пушкина" (1934), в которой будет развиваться высказанная еще в Англии мысль о том, что Пушкин, став консерватором, тяготился изменой прежним вольнолюбивым убеждениям. Однако исследователь, ставший видным социологистом, будет развивать эти мысли в крайне вульгарной форме.

В 1929 г. вышла в свет статья В. Францева, посвященная отношению Пушкина к польскому восстанию 1830-1831 гг., автор которой признался, что, характеризуя политические взгляды Пушкина, согласился с выводами книги Сакулина "Пушкин и Радищев". Однако в этой книге нет материала о польском восстании, и правильнее полагать, что Францев не повторяет мысли Сакулина, а дополняет их. Новаторство Францева состоит в том, что он доказал влияние на Пушкина М. Погодина. При этом ученый подчеркивал, что позиция поэта самостоятельна и является следствием хорошего знания славянского вопроса.

В 1931 г. вышла в свет написанная М. Гофманом биография Пушкина на французском языке. Оценивая в целом характер разработки ученым проблемы пушкинского политического мировоззрения, можно сказать следующее. По мнению Гофмана, поэт, будучи внутренне свободным человеком, после восстания декабристов (но еще до встречи с царем), перешел на консервативные позиции и оставался на них до конца жизни. Очевидно, что Гофман в эмиграции трактовал вопрос о содержании политических взглядов поэта более упрощенно, чем в советской монографии 1918 г.

Следующая группа работ о политическом мировоззрении Пушкина была вызвана к жизни юбилеем великого поэта 1937 г. Начать их анализ нам хотелось бы с книги П. Милюкова "Живой Пушкин". Милюков - вождь кадетской партии, понимая Пушкина как представителя русского либерализма, создал такое его жизнеописание, которое в строгом смысле нельзя отнести к жанру политической биографии. Это обстоятельство предопределило успех книги у эмигрантской публики, так как она легче всего могла ожидать от Милюкова тенденциозного изображения Пушкина как политического деятеля или, во всяком случае, как крайне политизированной личности. Этого не произошло, и не только потому, что автор не злоупотреблял политической терминологией, но и потому, что он вообще не видел в поэте политика - ни практика, ни теоретика. Итак, концепция книги Милюкова о Пушкине заключается в изображении жизненного пути поэта как пути обретения личной независимости, духовной свободы вне политических партий, группировок и идеологий.

Однако в юбилейной пушкинской литературе мы находим и совершенно иное решение проблемы пушкинской мировоззренческой эволюции. Если у Милюкова великий русский поэт вышел либералом, лояльным по отношению к власти, то в большинстве юбилейных публикаций поэт трактуется как мыслитель и художник, в достаточной мере адекватный установленному в стране политическому режиму. Считать Пушкина монархистом в эмигрантских кругах стали во многом поневоле. Не только потому, что ненавидели изгнавшую их из Отечества революцию, но и потому, что в предъюбилейный период Пушкина в СССР объявили великим поэтом за его будто бы революционные убеждения. И поэтому перед эмигрантами встала задача написать о Пушкине как политическом консерваторе и монархисте. Симптоматично, что сложную эту задачу, требующую тонкого и вместе с тем системного мышления, взялись выполнить не политики и литераторы, а представители религиозно-философской мысли. К анализу политического мировоззрения Пушкина в указанном ключе обратились И. Ильин, Г. Федотов и С. Франк. Объединяет этих мыслителей то, что они одновременно, но независимо друг от друга подошли к решению поставленной задачи с одних и тех же позиций. Все они внимательно отнеслись к размышлениям кн.П. Вяземского о политическом мировоззрении великого поэта и позаимствовали у него формулу для обозначения этого мировоззрения - "либеральный консерватор", вкладывая в нее примерно одно и то же содержание.

Статья Франка "Пушкин как политический мыслитель" выглядит гораздо обстоятельнее работ Ильина и Федотова. Эта обстоятельность была связана с тем, что Франк в эмиграции разработал собственное политическое учение "либеральный консерватизм", явившееся составной частью его философской системы. Франк определяет характер зрелого пушкинского политического мировоззрения как "кoнcepвaтизм, сочетающийся однако с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости личности, ? т.е. в этом смысле проникнутый либеральными началами" Пушкин в русской философской критике. С. 412. . Данная формулировка родилась в результате знакомства Франка с лучшими исследованиями в области изучения политического мировоззрения Пушкина, прежде всего с работами Б. Томашевского. Однако заслуга Франка заключается не только в том, что он, подобно советскому ученому, предложил научно точный очерк мировоззренческой эволюции Пушкина, но и в том, что он рассмотрел политические взгляды поэта как факт его духовной биографии.

Далее мы рассматриваем двухтомное жизнеописание Пушкина, созданное А. Тырковой-Вильямс в период с 1929 по 1939 гг. Концепцию политической биографии Пушкина автор позаимствовала у П. Анненкова, на труды которого она, судя по сноскам и библиографическому списку, опиралась очень широко. Пушкин Тырковой-Вильямс ? это либеральный консерватор, вся творческая деятельность которого определяется идеей российской великодержавности. Здесь, однако, в системе рассуждений автора мы видим некоторое противоречие. Заключается оно в том, что Тыркова-Вильямс анализирует политическое мировоззрение поэта с явным акцентом на пушкинском консерватизме, игнорируя характер и качество пушкинского либерализма. Итак, в плане разработки концепции эволюции пушкинского политического мировоззрения книга оказалась вторичной и даже архаичной, так как в ней не было учтено большое количество работ по данному вопросу, написанных после Анненкова.

Иначе, чем другие представители эмигрантского пушкиноведения, занимавшиеся исследованием политической биографии великого поэта, мыслил В. Ходасевич. В последние годы жизни он работал над пушкинским жизнеописанием, предполагая опубликовать его к юбилею 1937 г. Однако закончить работу к предполагаемому сроку он не смог, написав только первые главы задуманной книги. Как будет видно ниже, Ходасевич предложил чрезвычайно оригинальный подход к решению проблемы политического мировоззрения Пушкина, и, как мы полагаем, этот подход должен был отразиться в данном биографическом труде. Итак, рассмотрим, в чем же заключалась оригинальность предложенного Ходасевичем подхода. Сразу отметим, что сама идея этого подхода не принадлежала исключительно Ходасевичу, а могла быть позаимствована у А. Веселовского. О специфике пушкинского мировидения ученый писал: "Прирожденной формой его мышления, была поэзия… Сам он принадлежал к тем немногим, которые, призванные к жертве Аполлону, умеют отвлечь от действительности ее жизненное содержание и явить его в формах красоты. И в оценке общественных и исторических явлений ему случалось увлекаться мечтами поэта, идеализуя то, что осудил проклятый “правды свет”, суд истории" Известия ОРЯС Имп. Академии наук. 1899.Т. IV. Кн. 3. С. 796. . Вот эта-то глубокая мысль об исключительно поэтическом видении мира Пушкиным, характерная для многих исследований Ходасевича, могла быть им позаимствована у Веселовского. Закономерен вопрос: знал ли Ходасевич статью Веселовского? Мы полагаем, что знал, и приводим ряд аргументов, доказывающих справедливость этого предположения. Но даже если Ходасевич и самостоятельно выработал свой взгляд на Пушкина, мы все-таки не могли не указать на приоритет Веселовского. Итак, в чем же состояла суть подхода Ходасевича к анализу политических взглядов Пушкина? Одним из первых его высказываний по поводу общественных взглядов поэта была заметка, посвященная выходу в свет первого тома собрания сочинений великого поэта под редакцией В. Брюсова в 1920 г. Ходасевич отрицательно оценил этот эдиционный опыт, потому что был не согласен с попыткой редактора революционизировать Пушкина. По мнению Ходасевича, необходимо было "признать несомненное “поправение" Пушкина во вторую половину его жизни" Ходасевич В.Ф. Пушкин и поэты его времени: В 3 т.Т. 1. Berkeley Slavic Specialties, Oaklend, California, 1999. С. 86. . В 1927 г. вышла книга Д. Благого "Классовое самосознание Пушкина". Ходасевич, будучи уже в эмиграции, написал подробный критический отзыв на эту книгу, в котором отдавал дань эрудиции и проницательности исследователя, но категорически осуждал избранную им научную методологию. С точки зрения Ходасевича, марксистский социологизм завел Благого в тупик, заставив его противоречить самому себе. Однако не только против вульгарного социологизма здесь выступал Ходасевич, но и против всякой попытки писать о великом поэте, рассматривая его через призму собственных политических пристрастий, а также всякой попытки выстраивать стройные схемы эволюции его мировоззрения. Ходасевич предложил иной способ изучать Пушкина в указанном аспекте, который поразительно напоминает вышепроцитированную мысль Веселовского. Ходасевич писал: "Пушкин никогда не был ни политическим деятелем, ни даже политическим мыслителем, как не был он человеком какого-нибудь общественного класса. В сущности своей не был он ни правым, ни левым, ни дворянином, ни мещанином. Сам Бог его деклассировал и вывел за границы политики еще в материнской утробе. Пушкин был и ощущал себя прежде всего и всегда ? поэтом. Это и было его единственное, подлинное, вошедшее в плоть и кровь, в основе руководящее им всю жизнь “классовое” и “сословное” самоопределение. Наилучшим политическим и социальным строем почитал он тот, при котором его, поэта и просветителя, наиболее слушали бы и при котором он занимал бы наиболее достойное положение, при котором он имел бы самое просторное поле действий, самую широкую и восприимчивую аудиторию. " Там же. С. 93-95. Данное развернутое высказывание Ходасевича, имеющее методологическое значение, как будто лишает надежды на успех всякую попытку изучения политических взглядов Пушкина, поскольку заявляет о принципиальной бессмысленности исследований такого рода. Между тем в 1934 г. Ходасевич вновь обращается к рассмотрению данной проблемы в статье "Пушкин и демократия". Осудив традицию причислять Пушкина к лагерю революционеров, Ходасевич предлагает свое видение эволюции политического мировоззрения великого поэта. Между тем Ходасевич, словно бы вопреки собственной методологии, представил сжатый очерк политической эволюции Пушкина, который вполне коррелирует с общим стремлением эмигрантов изображать великого поэта консерватором и монархистом. Как же нужно понимать данный факт: как отказ исследователя от прежде разработанной методологии или, наоборот, как пример применения этой методологии на практике? На наш взгляд, правильнее последнее. Ходасевич предлагает не четкую схему мировоззренческой эволюции, а указывает вектор движения политической мысли поэта. Совершенно очевидно, что Пушкин в течение своей жизни двигался "вправо", но очевидно также, что та политическая теория, которая прочитывается в его высказываниях, не имеет реального приложения к политической реальности его времени. Это всего лишь утопия, созданная поэтом. В связи с этим мы полагаем, что Ходасевич был прав как создатель нового подхода к изучению политических взглядов Пушкина, хотя и не был услышан своевременно. Именно на этом пути, то есть рассматривая политическую мысль Пушкина только как факт его духовной биографии, а не как факт политической истории России, можно приблизиться к истине.

Подведем итоги. Проанализировав большое количество специальных работ, созданных в России, в СССР и в эмиграции, мы выяснили, что проблема создания политической биографии Пушкина была одной из наиболее востребованных и важных на протяжении всего времени существования пушкинистики. Мы, как нам кажется, убедительно доказали тот факт, что система общественно-политических взглядов поэта была не только идеологически ангажированным и в силу этого популярным объектом изучения, но и являлась сюжетной канвой для наиболее значительных биографий поэта, т.е. для книг Бродского, Гроссмана, Чулкова в СССР и книг Гофмана, Милюкова, Святополк-Мирского, Тырковой-Вильямс в эмиграции. Проведенный анализ со всей очевидностью обнаружил и подтвердил тот факт, что исследователи и в XIX в., и в еще большей степени в XX в. решали эту проблему исходя из существующей политической конъюнктуры. С одной стороны, они создавали модель пушкинского политического мировоззрения по образу и подобию собственных общественно-политических взглядов, а с другой стороны, привлекали Пушкина на свою сторону как политического союзника. Именно с этим обстоятельством был связан разнобой в оценке характера политической платформы великого поэта, который сразу же после смерти в 1837 г. стал рассматриваться либо как революционер, либо как консерватор. Парадоксально, между тем, что уже кн. Вяземскому и Анненкову в работах 70?80-х гг. удалось предложить столь удачную схему эволюции политического мировоззрения великого поэта, что, по сути, она используется до сих пор. Анненков развернул и наполнил реальным содержанием формулу Вяземского, определившего политическое мировоззрение Пушкина как "либеральный консерватизм". Он первым убедительно показал, что политическое мировоззрение поэта эволюционировало "вправо", но при этом базировалось на высоких идеалах свободы, личностного достоинства и просвещения. Заслугой Анненкова было также доказательство того, что в политическом развитии поэта не было резкого перелома и его консерватизм обрел почву под собой примерно за полтора года до восстания декабристов. Томашевский и Франк продолжили дело Анненкова, опираясь на те факты, которые стали достоянием науки уже после смерти первого пушкиниста. Эти ученые реанимировали и канонизировали анненковскую концепцию политического развития Пушкина. В результате наиболее значительные пушкинские биографии, созданные в XX в., базировались на анненковской концепции. Этот факт нужно признать, правда, с той оговоркой, что в СССР в силу специфических идейно-политических и социокультурных условий эта концепция подверглась искажениям. Подчеркивая заслуги Томашевского и Франка в деле актуализации и канонизации анненковской концепции, нужно признать, что Франк оказался более последовательным учеником первого пушкиниста, хотя использовал и идеи Томашевского. Дело в том, что Франк и его единомышленник по данному вопросу Ходасевич, идя вслед за Анненковым и Гершензоном, поставили вопрос о создании духовной биографии великого поэта, которая была бы шире и глубже его внешнего жизнеописания. Политической биографии поэта Франк и Ходасевич первыми после Анненкова придали статус важнейшей составляющей такой духовной биографии. Однако Ходасевич пошел дальше Франка и предложил новаторскую методологию изучения политического мировоззрения Пушкина. Ходасевич отказался разделять Пушкина на различные ипостаси: бытовой человек, поэт, политический мыслитель. По мнению Ходасевича, Пушкин ? это поэт, и таков он не только в сфере художественного творчества, но и в быту и в его политических размышлениях и пристрастиях. Это не означает, что политическая биография Пушкина имеет исключительно историко-литературное и художественное значение, но очевидно и то, что рассматривать поэта в ряду великих политических мыслителей XIX в., как это предлагал делать Франк, непродуктивно. На наш взгляд, этот традиционный подход и был причиной неразрешимых споров, имеющих уже почти двухсотлетнюю историю. Подход же, предложенный Ходасевичем, представляется нам очень перспективным, тем более что в русле его в последнее время созданы ценные работы, рассматривающие отдельные вопросы политической биографии поэта как составные части его духовной биографии. Мы имеем в виду книги и статьи М. Альтшуллера, В. Вацуро, В. Коровина, И. Немировского, В. Непомнящего, Н. Эйдельмана и др. пушкинистов. Возникает вопрос: имеют ли сейчас какое-либо значение советские пушкиноведческие работы 20?30-х гг., посвященные изучению политической биографии поэта? Из этих работ, как видно из вышесказанного, мы выделили статью Томашевского и книгу Чулкова. Однако это не означает, что мы считаем огромный пласт советской идеологизированной пушкинистики тех лет научным мусором. Напротив, мы достаточно внимательно исследовали этот материал и считаем, что он представляет большой научный интерес. Наиболее талантливые работы советских социологистов, прежде всего Благого, будучи идеологически и методологически ошибочными, были вместе с тем очень глубокими и ценными исследованиями частных или специальных вопросов пушкинской политической биографии. Достаточно сказать, что книга Благого о классовом самосознании Пушкина была не только прекрасным фактографическим источником, полным тонких и до сих пор не утративших ценности наблюдений, но стала, например, импульсом для создания оригинальной методологии Ходасевича. Не случайно и то, что пушкинисты Зарубежья, имевшие в отличие от своих коллег в СССР возможность знакомиться с работами идеологических оппонентов, широко и нередко сочувственно опирались на достижения советского литературоведения. В связи с этим нам хотелось бы подчеркнуть, что русская пушкинистика XX в., несмотря на идеологические разногласия исследователей, представляла собой известное единство в плане постановки целей и выработки методологии. Полагаем, что можно говорить об исследовании политической биографии Пушкина в рассматриваемый нами период как о едином процессе. Обе ветви русского пушкиноведения, к сожалению, не имевшие возможности участвовать в полноценном диалоге, тем не менее конструктивно и плодотворно дополняли друг друга.