Онтология имени в творчестве писателей-арзамасцев, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова

В основе пушкинского номинологического мифа, восстанавливаемого в лирике 1814 - 1830 гг., процесс самосознания субъекта лирического высказывания. Имяосмысление и имявоплощение определяется как онтологической перспективой (прижизненная и посмертная слава), так и генеалогической ретроспекцией.

Следующий параграф (§ 2 «“Утаенная любовь”: к проблеме номинологической интерпретации мотива») посвящен исследованию онтологии имени в любовной лирике А. С. Пушкина.

В разделе 2.1. «История изучения мотива “утаенной любви”» дается обзор исследовательских концепций. На основе сформированной и дополняющейся документальной базы интерпретации мотива «утаенной любви» в ХХ в. возникло направление биографического комментария. В острую литературоведческую полемику оказались вовлечены пушкинисты, выдвигающие версии об адресатах текстов, содержащих намек на скрываемое поэтом имя. На определенном этапе литературоведческих разысканий функцию ключа к разгадке стал выполнять «Дон-Жуанский список» Пушкина, вписанный поэтом зимой 1829 / 1930 г. в альбом Ел. Ушаковой. Постепенно расширялся круг предполагаемых адресатов, возникали версии о «северной» и «южной» любви, уточнялись границы функционирования мотива. Были определены «аристократические» и «демократические» версии сердечных увлечений Пушкина. Итогом исследовательских поисков стал обобщающий сборник 1997 г. «Утаенная любовь Пушкина».

Эстетико-теоретическая линия в исследовании данной проблемы связана с анализом особенностей поэтики пушкинских текстов. Наиболее последовательно теоретический аспект интерпретации мотива представил Ю. М. Лотман, восстановив природу поэтической игры автора с читателем. По его наблюдениям, романтическая модель поведения провоцировала жизнетворчество. Любовная тайна в ее эстетическом воплощении неизменно побуждала интерес к личности самого поэта.

Биографический подход обогатил пушкинистику, сформировал методы академического комментария, позволил создать представление о пушкинском окружении. Но этот подход на долгое время затмил эстетическое мировидение Пушкина, в котором имя соотнесено с категорией тайны. Именно тайна как вневербальная модель жизненного переживания создает условие для онтологизации непроизнесенного слова. Мотив имени в этих произведениях становится основой эмоционального напряжения. В возникающем коммуникативном пространстве формируется иллюзия возможности разгадки не столько через воссоздание-восприятие образа героини, сколько в намеке на саму возможность вербализации невербализуемого.

Начальному этапу формирования авторской стратегии номинологической интриги посвящен радел 2.2 « Мотив имени возлюбленной в лицейской лирике А. С. Пушкина». В ранний период творчества поэт, с одной стороны, активно вводит женские имена в стихотворные тексты, с другой стороны, экспериментирует с поэтикой намека. Во втором случае эстетическое воплощение номинологического мотива соотносится с ситуацией произнесения и написания дорогого слова, между тем, само имя остается неизвестным. Отдельного внимания заслуживают стихотворения «К живописцу» (1815) и «Осеннее утро» (1816).

В послании «К живописцу» герой, создавая словесный портрет возлюбленной, готов написать ее имя. Прием умолчания уже в лицейский период становится истоком интриги, характерной для любовной лирики Пушкина. Авторское обоснование ситуации утаения имени в послании «К живописцу» связано с мотивом стыдливой любви.

В элегии «Осеннее утро» есть факт вербализации имени, оно звучит, однако остается неизвестным. Герой зовет возлюбленную, и звук ее имени расширяет границы ее отсутствия, завоевывая пространство при помощи эха. Здесь проявлен мотив, который впоследствии определит законы взаимодействия имени с мирозданием в пушкинской поэтике. В стихотворении возникает модель пространственно-временного бытия имени, когда мир измеряется его онтологическими возможностями.

В ранней лирике Пушкина знаком обнаружения сердечной тайны или переполняющих эмоций становится дорогое имя. С одной стороны, поэт осваивает ситуации умолчания и эстетического намека. С другой стороны, сама природа имени, в котором содержится «магия призывания», оказывается в конфликтной ситуации, поскольку в ранних текстах используется художественный прием дистанцирования имени от личности.

В разделе 2.3 «Власть имени в поэтическом диптихе о Доридах» анализируются «поэтическая биография» пушкинских Дорид и номинологические мотивы стихотворений в антологическом роде. Стихотворения «Дорида» и «Дориде» объединяет мотив власти имени. В обоих случаях он проявлен в связи с реакцией лирического героя на взаимоотношения со страстной героиней. В первом произведении герой произносит «другое имя» на пике любовных наслаждений. В основе второго стихотворения - самоубеждение субъекта лирического высказывания в верности возлюбленной. Переход от неистовства страсти, мук ревности к успокоению осуществляется с помощью акустических акцентов, через восприятие звука голоса возлюбленной. В финале стихотворения возникает доверие к «младенческой нежности» «ласковых имен», произносимых Доридой. Звучащее имя, исполненное магией любви, становится окончательным аргументом в ситуации преодоления внутренних переживаний.

Соотнесение модели имявоплощения с актом наречения мира анализируется в разделе 2.4. «“Имя звезды”: астральная природа имени». Романтический принцип тайны имени проник практически во все сферы жизни: от политической до эстетической. Рукописи, письма, художественные произведения первой трети ХIX в. пестрят номинологическими редукциями, пропусками и намеками. Эквивалентами имени в ситуации его сокрытия часто становятся астральные символы, отсюда многочисленные стихотворные послания К*, К***. Астральная природа литературного приема в романтической эстетике дополнена мотивом «имени звезды», воплощенным в элегии Пушкина «Редеет облаков летучая гряда…» 1820 г. Образ звезды для этого текста сквозной. С ним связан и сиюминутно воспринимаемый элегический пейзаж, и пейзаж воспоминаний о «мирной стране». Оба пространственно-временных фрагмента в финале текста сливаются в мотиве «имени звезды», который созвучен имени героини. В диссертации предложен новый аспект интерпретации одного из самых изученных текстов. Композиционно-образная система элегии демонстрирует непреодолимую дистанцию между героями. Они разведены во времени и пространстве. И только через цепь ассоциаций и воспоминаний обнаруживается ценность эпизода из прошлого. Отсюда отсвет обратной перспективы, разворачивающей вереницу впечатлений от одного мгновения. «Редеет облаков летучая гряда…» реализует онтологический принцип имявоплощения. Имя девы и ее судьба не просто находятся в гармоничном единстве, но и утверждаются через номинологическую идентификацию с небесным светилом. Героиня называет своим именем звезду. Таким образом, за «юной девой» закрепляется функция имядателя, облекающего мир в слово. Это придает частной жизни астральный вектор, который буквально пронизывает все стихотворение. И в настоящем, и в прошлом, и вечером, и утром, и в восприятии героя, и в восприятии героини присутствует осознание таинственной сути нареченного мира.

Определяя онтологические горизонты имени в любовной лирике А. С. Пушкина, необходимо учитывать специфику номинологического воплощения «другого я», «другого сознания» с позиции лирического «я». Между героем и героиней возникает сфера межличностного бытия. Именно этот вариант развития онтологии имени сформировал концепцию любовной тайны. Она актуализирована в целом комплексе посвятительных намеков. Еще одним вариантом реализации онтологии имени стало его соотнесение с пространственными реалиями, когда границы воздействия имени поверяются масштабностью мира. Онтологическая модель «я» и «имя» подвергается в эстетике Пушкина как расщеплению, дистанцированному разрыву, так и органичному слиянию в ситуациях имявоплощения и имяосмысления.

§ 3 «Вечная слава и вечное проклятие: онтология имени в трагедии А. С. Пушкина “Борис Годунов”» посвящен исследованию полярных моделей имявоплощения. Отдельное внимание уделяется анализу онтологического единства имени и личности, а также деформации этого единства. Трансцендирование имени во внешний мир провоцирует обострение проблемы «имя и вечность». Она осложняется двойственной мотивировкой: вечная слава и вечное проклятие. В «Борисе Годунове» оба полюса формируются под воздействием христианской модели мировидения. Вечная слава соотносится с житийным каноном и мотивом «вечной памяти». Вечное проклятие определяется через богоотступничество и анафему. Ложное имя встраивается в мирской контекст, рассыпается в слухах и страхах. Истинное имя сакрализуется, достигая высшей сферы онтологизации.

Следуя логике развития номинологических мотивов, связанных с образом Лже-Димитрия, очевидно, что отождествления Отрепьева с царским именем в сильной позиции финала текста не происходит. Имя «Димитрий Иванович», которое предлагает восславить Мосальский в конце трагедии, соотносится не только с законным наследником престола, но и с родом рюриковичей. Последнее авторское именование героя в трагедии (сцена «Лес») - Самозванец. В финале «Бориса Годунова» народная реакция на происходящее устраняет возможность имявоплощения Лже-Димитрия в имени, на которое он претендует.

Вечная слава и вечное проклятие - две проекции онтологии имени в трагедии Пушкина, которые соотнесены с христианскими ценностями. Однако параллельно вводятся эстетические акценты, связанные с народным восприятием происходящего.

В § 4 «Имя в контексте национального самосознания и миромоделирования: цикл А. С. Пушкина “Песни западных славян”» исследуются номинологические парадигмы, на основе которых восстанавливаются принципы национально-этнического мировосприятия и самосознания. Балладные сюжеты большинства текстов «Песен западных славян» персональны. Эстетическое событие концентрируется вокруг судьбы конкретного лица, чье имя выносится в название. Природа именного знака в цикле формирует онтологические горизонты представлений о мире и человеке. Высшей сферой именной реализации является имя Бога, самодостаточное в своей сакральной сущности. Это проявлено в стихотворениях, открывающих цикл («Видение короля», «Янко Марнавич»). На фоне сакрального имени обнаруживается сложная номинологическая парадигма в соотнесении с судьбами героев («Федор и Елена», «Влах в Венеции», «Песня о Георгие Черном»), когда проявляется религиозный, магический, этимологический потенциал словесного бытия. Процесс имяосмысления в «Песнях западных славян» связан с представлениями о мире живых и умерших предков, о сакрализации и профанации имени. Поэтика цикла придает имени особую функцию: оно становится микрокосмом, концентрирующим в себе масштаб национального мировоззрения и мироосмысления.

В исследованных текстах А. С. Пушкина онтология имени связана с проблемами самоидентификации автора; таинственного умолчания или сокрытия имени возлюбленной; соотнесения идей вечной славы и вечного проклятия; с ментально-этническими основами имяосмысления и имявоплощения.

Четвертая глава диссертации - «Онтология имени в художественном мире М. Ю. Лермонтова». В начале главы дается обоснование исследовательской позиции в выборе материала. В творчестве М. Ю. Лермонтова онтология имени соотносима с поэтической философией слова, в основе которой постижение тайн мироздания и души. Помимо ситуации имявоплощения и вербализации номинативного знака в художественном мире писателя значительную роль играет процесс имяосмысления, когда имя не называется, а основу эстетического события составляет определение его бытийных горизонтов. Вторая модель связана с ситуациями сокрытия имени возлюбленной («Стансы. К Д***» 1831), забытого «темного имени» Мцыри-послушника (1839), непроизнесенного сакрального имени («Благодарность» 1840) и др.

В данной главе анализируются рукописи 1829, 1830 гг., которые помогают выявить истоки формирования авторской стратегии в определении онтологии имени. Следующий источник, важный для раскрытия темы, - цикл «Новогодние мадригалы и эпиграммы» 1832 г. Это едва ли не первая публичная самопрезентация Лермонтова как поэта. Восстановление авторского мифа о собственном имени и тайном имени возлюбленной осуществляется с учетом текстов, в которых эти проблемы нашли наиболее яркое воплощение. Последние параграфы посвящены сквозным мотивам зрелого творчества Лермонтова - безымянности и утрате имени - в драме «Маскарад» и поэмах, вошедших в сборник стихотворений 1840 г.

В § 1 «Онтология имени в рукописях М. Ю. Лермонтова 1829-1830 годов: к проблеме формирования авторской стратегии» материалом исследования являются юношеские тетради поэта, хранящиеся в Лермонтовском фонде ИРЛИ РАН («Пушкинский дом»).

Один из первых источников, по которому восстанавливается юношеское наследие Лермонтова, - тетрадь 1829 г. Ее анализу посвящен раздел 1.1 «Рукописный сборник М. Лермонтова 1829 года: истоки формирования онтологии имени». В тетради присутствуют два текстологических слоя. Сначала она заполнялась как рукописное собрание стихотворений. Впоследствии некоторые произведения подвергались авторской рефлексии, и Лермонтов сделал к ним пояснительные записи. Стихотворения, связанные с темой дружбы, снабжаются комментариями с расшифровкой имен <Михаила> Сабурова и <Дмитрия> Дурнова. Любовная проблематика в авторских приписках связана с мотивом тайны. Балансирование на грани намека на адресацию и биографических реалий, проявленное в процессе автокомментирования, обнаруживает авторский интерес к двум номинологическим моделям: имявоплощение и имяосмысление. Поэтому относительно безболезненно в ранних текстах используются олитературенные имена «К Нине», «Наполеон», в то время как ситуацию намека юный автор усиливает напряженно-личностным переживанием драматичных дружеских и любовных отношений.

В авторских приписках к стихотворениям происходит стяжение жизненного факта и его лирической репрезентации. Точкой их максимального сближения становится имя. В дальнейшем творчестве Лермонтов использует подобный прием, при этом эстетическое событие создает возможность для рецептивной провокации расшифровки тайны.

В разделе 1.2 «Мемуарный код в автобиографических записках М. Ю. Лермонтова 1830 года» восстанавливается мемуарная модель мифотворчества писателя. Через ее преодоление обосновывается формирование собственной номинологической стратегии Лермонтова. Основанием для постановки вопроса о мемуарном коде в эстетике писателя служат автобиографические заметки 1830 г. (5 и 6 тетради из фонда Лермонтова в ИРЛИ РАН). Из пятнадцати заметок - шесть непосредственным образом связаны с рефлексией по отношению к событиям, время действия которых четко фиксируется указанием года или возраста пишущего. Несмотря на фрагментарность автобиографических записей, четко восстанавливается оценка событий трехлетнего, восьми-, десяти-, двенадцати-, четырнадцатилетнего возраста. Мотив воспоминаний воссоздает историю исключительного детства. В ранний период творчества Лермонтова очевиден интерес к мемуарно-генеалогическому коду. Это проявлено в автобиографических записках 1830 г., фамильных сокращениях M. Lerma, M. Ler… Четкая приуроченность ко времени, к датам, к возрасту вскоре испытывает кризис. В стихотворении 1832 г. «Поцелуями прежде считал…» возникает преодоление мемуарного кода применительно к собственной судьбе. На смену хронологической четкости приходит новый юношеский вариант самосознания с позиции вечности: «Я счет своих лет потерял».

Мемуарно-генеалогическая модель актуализации онтологии имени, активно разрабатываемая русскими романтиками, в творчестве Лермонтова соотносится с представлением о конечности земного бытия. Поэтому в художественном мире поэта редуцируется генеалогический потенциал фамилии. Только с учетом специфики самосознания лермонтовского «я» можно говорить об онтологических горизонтах имени в персональном мифе поэта. Ему «тесно» как в мемуарной эстетике, так и в генеалогической цепи связи предков и потомков, его онтологическая сфера - вечность.

Исключительный вариант разработки мотива имени сохранился в черновой тетради 1830 г. (№ 6), где один за другим следуют тексты «Дереву» и «Мое завещание». Анализу этих источников посвящен раздел 1.3 «“Дереву” и “Мое завещание”: мотив имени в эстетическом комплексе 1830 года». В собраниях сочинений поэта эти тексты печатаются в разных томах, что мешает их комплексному восприятию. Стихотворение «Дереву» и прозаическая миниатюра «Мое завещание» - дилогия о жизни и смерти.

В контексте авторской онтологии имени стихотворению «Дереву» принадлежит особое место. Здесь появляется мотив «имени на дереве», имеющий устойчивую литературную традицию. В главе восстанавливаются связи данного мотива с поэмой Т. Тассо (в переводе С. Е. Раича) и комментариями к ней К. Н. Батюшкова. В «Моем завещании» возникает мотив бессмертия имени. Не материализованное в букве, оно становится частью вечности. В комплексе оба текста воссоздают онтологическую модель имявоплощения, которая обусловлена памятью о поэте, пережившем любовную драму и обессмертившем свое имя.

Анализу мотива «славы имени» посвящен параграф 1.4 «Имя и слава в переводе М. Ю. Лермонтова “Napoleon's Farewell”». В лермонтовском варианте стихотворения Дж. Байрона образ Наполеона настолько масштабен, что его влияние на мироздание «осколочно»: на землю отбрасывается не слава, а её тень; не сама личность определяет судьбу мира, а её славное имя. Имя становится самодостаточным эстетическим явлением. Номинология, подчиняясь судьбоносным событиям, пульсирует, то возносясь к пику славы, то низвергаясь в унижении. От лермонтовского перевода 1830 г. идут две линии в осмыслении мотива имени. Это мотив «имени страны» и поэтический комплекс «имя и покров». Первый вариант проявится в замысле «Имя героя Мстислав…». Второй - в стихотворении «Опять, народные витии…».

§ 2. «Имяосмысление в контексте персонального мифа М. Ю. Лермонтова» посвящен исследованию онтологии собственного имени в творчестве писателя. Процесс имявоплощения и имяосмысления в художественном мире Лермонтова во многом определяется библейскими коннотациями. Впервые апокалипсический сюжет об Архангеле Михаиле с судьбой поэта соотнес Д. С. Мережковский. Современные исследователи К. Э. Штайн и Д. И. Петренко описали влияние христианских представлений об Архистратиге Михаиле на творчество писателя. В данном параграфе восстанавливаются особенности номинологического мифа Лермонтова.

Раздел 2.1. «Явление князя Михаила: мотив чтения судеб в новогоднем цикле М. Ю. Лермонтова 1832 года» посвящен анализу жизнетворческого сценария, связанного с созданием «Новогодних мадригалов и эпиграмм». В январе 1832 г. в московском Благородном собрании состоялся новогодний бал-маскарад, куда Лермонтов явился в костюме Астролога с «огромной книгой судеб под мышкой» Шан-Гирей А. П. Лермонтов М. Ю. // Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 39.. Готовясь к нему, семнадцатилетний поэт написал лирический цикл, куда вошли стихотворения, обращенные к тем людям, которые были приглашены на празднество. По замыслу автора, этот цикл входил в сценарий предсказания судеб.

В работе выдвигается гипотеза о том, что одним из источников лермонтовской Книги Судеб является образ библейской книги, спасающей всех записанных в нее. В ветхозаветных пророчествах Даниила описывается наступление тяжких времен. На это «последнее время» выпадает явление князя Михаила и чтение им книги: «Спасутся в это время... все, которые найдены будут записанными в книге» (Дан. 12, 1).

Новогодний цикл анализируется в работе в соотнесении с «ролевым сценарием», задуманным поэтом. Ум и глупость, творчество и фиглярство - своего рода «печати», снимаемые с Книги Судеб в процессе ее чтения лермонтовским Астрологом. Явление «князя Михаила» в канун нового года включает в жизнетворческую ситуацию пророческие мотивы поругания и хвалы. Этой задаче отвечает жанровая неоднородность цикла. Книга Судеб формирует систему ценностей, в парадигме которых происходит обличение всего сиюминутного и определение того, что может приобщить человека к вечности. Ветхозаветный сюжет явления князя Михаила и апокалипсический мотив войны Архангела Михаила с драконом - неотъемлемые составляющие авторского мифа о собственном предназначении.

Следующий раздел (2.2 «“Мое названье” в персональном мифе М. Ю. Лермонтова») посвящен анализу приема номинологического намека, когда имя не называется, а подразумевается. Этот прием характерен для лирики, где процесс имяосмысления соотнесен с двумя полярными моделями: с одной стороны - это полюс славы, с другой - полюс проклятия. Маркированным элементом номинологического мифа Лермонтова становится эстетический комплекс «мое названье», который проявлен в стихотворениях «Когда к тебе молвы рассказ» (1830), «К Н. И.» («Я не достоин, может быть» (1831)), «1831-го июня 11 дня», «Ребенку» (1840). В этих текстах упоминание имени связано с любовной темой, в трех текстах из четырех оно соотнесено с ситуацией возможного проклятья. Источником несправедливого обвинения становится или «молвы рассказ», или «ничтожный мир», или случайное знание повзрослевшего ребенка.

Отдельный фрагмент работы посвящен анализу номинологических мотивов стихотворения «Ребенку», где имя балансирует между полюсами славы и проклятия. Полярный принцип имяосмысления соотносим с ритуально-сакральным дискурсом молитвы и с десакрализованным мотивом пустого звука. Все участники лирического события безымянны: сокрыто имя героя, не названо имя ребенка и его матери. Безымянность как явление, характерное для поэтики большинства лирических текстов, в данном случае принципиальна. Она не только определяет текстовую интригу, но и в какой-то степени гарантирует относительное спокойствие всех участников жизненной драмы.

Напряженный поиск ценностного самоопределения, а также онтологическая природа именования создают основу персонального мифа Лермонтова.

В § 3 «Имя возлюбленной и романтический комплекс “тайного страдания” в творчестве М. Ю. Лермонтова» исследуется процесс онтологизации имени возлюбленной в художественном мире поэта. Лермонтоведение прошло тот же путь, что и пушкинистика, в оценке мотива тайны имени. И в том, и в другом случае преобладающим стал биографический подход к интерпретации разного рода умолчаний. Традиция литературоведческих разысканий восходит к работам первого биографа писателя - П. А. Висковатова. В ряду лермонтоведов, восстанавливающих биографический потенциал любовной темы, необходимо назвать И. Л. Андроникова, А. Глассе, Н. П. Пахомова, А. В. Очмана.

В диссертации анализируется мотив «тайного страданья» и отмечается многогранность его воплощения. В ранних записках он имеет биографический характер и связан с воспоминаниями о первых сердечных переживаниях. Детские впечатления характеризуются с позиции исключительности собственной судьбы. В автобиографических записках 1830 г. проявлены две ситуации, связанные с любовной тайной. Первая - это забытое имя, которое автор не может вспомнить. Вторая - сознательно сокрытое, утаенное имя.

Часто вместо понятия «имя» в творчестве писателя используется понятие «названье». Второе слово соотнесено с глаголом «называть». Произнесение имени приравнено к действию, вызывающему у лермонтовского героя страдания. Романтический комплекс «тайного страданья» проявлен в «Стансах. К Д***» (1831), в лирической медитации «1831-го июня 11 дня», в послании «К*» («Мой друг, напрасное старанье!» 1832 г.), а также в поэме «Сашка» (1835-36) и драме «Два брата» (1834-36). В большинстве случаев двойной эффект сокрытия тайны (от себя и от окружающих) усиливает болезненность переживаний. На фоне таких вариаций мотива, как забытое, утаенное, сокрытое имя, в зрелом творчестве Лермонтова очевиден процесс преодоления романтической эстетики. В стихотворении «Журналист, читатель и писатель» 1840 г. тайная мольба к «неведомой красе» уже воспринимается как литературный штамп.

В § 4 «Мотив безымянности в зрелом творчестве М. Ю. Лермонтова» восстанавливается одна из особенностей художественного мира писателя 1835-1840 гг. Номинологическая стратегия Лермонтова в этот период связана с разработкой ситуаций воплощения и развоплощения имени. С последней тесным образом связан мотив безымянности, проявленный в драме «Маскарад» и в зрелых поэмах, вошедших в сборник стихотворений 1840 г.

В разделе 4.1. «Мотив безымянности в драме М. Ю. Лермонтова “Маскарад”» исследуются ситуации именного развоплощения и утраты имени. В истории лермонтоведения к проблеме мотива безымянности в «Маскараде» подходили преимущественно с позиции толкования инфернальной природы Неизвестного Докусов А. М. Маскарад // Лермонтовская энциклопедия… С. 273; Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М.: Аспект-пресс, 2001. С. 313-316.. Отмечается, что Неизвестный не просто безымянный, он -неузнанный и незнаемый. Только в конце драмы, после череды непоправимых событий, Арбенин вдруг узнает, кто находится перед ним. Эта тайна открывается только главному герою.

Уже в перечне действующих лиц намечена следующая номинологическая парадигма: полное именование; домашнее имя; именование по титулу. Между тем, пьеса в номинологическом плане расширяется, выходя за рамки изначально заявленных в ней участников. У безымянных слуг в контексте драматического действия «просвечиваются» имена. Намечен и обратный процесс: у титулованных особ имена вытесняются социальной ролью, в авторском именовании остается только титул. Границы между имявоплощением и утратой имени становятся подвижными.

В разделе 4.2. «“А это кто?”: о природе узнавания в драме “Маскарад”» исследуется эстетическая природа безымянности. Дворянское общество подчеркнуто персонально, за каждым именем - история рода, идея дворянской гордости. Вхождение в светский мир это своего рода имяпредставление и имявоплощение тех, кто причастен к общественной элите. Однако именно в этой атмосфере у Лермонтова наличествует безымянность, утвержденная как эстетическая норма.

Начало «Маскарада» задает номинологическую парадигму, обнаруживающую многослойность светского мира. Одни персонажи личностно проявлены, другие - затенены. Сквозным мотивом становится мотив узнавания, семантически маркированный вопросом: «А это кто?». Обратный процесс - разрыв знакомства - фиксируется в риторической формуле: «Я вас не знаю». Парадигма светских отношений раскрывает механизм общественного признания или унижения. В финале драмы ответ на вопрос: «Кто вы?», - обращенный к Неизвестному, не будет получен. Вопрос, используя терминологию Ж. Деррида, разворачивается до пространного «не-ответа»Ср.: «искусство не-ответа или отсроченного ответа является риторикой войны, полемической хитростью. Вежливое молчание может стать самым дерзким оружием и самой едкой иронией»: Деррида Ж. Эссе об имени. М.: Ин-т эксперим. социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 41. . Неизвестный оставляет право на тайну своего имени, когда за умолчанием скрывается агрессивный риторический ход, в основе которого - установка на месть.

Мотив безымянности связан не столько с потусторонней сферой, сколько с живой жизнью, поражая и искажая ее ценностные основы. Природа данного явления исследуется в разделе 4.3. «Безымянность как художественный прием изображения светского общества в драме “Маскарад”». В произведении Лермонтова, с одной стороны, реализуется ситуация узнавания имен персонажей. С другой, обнаруживается сознательная авторская маркировка безымянности как художественного приема, обезличивающего московское общество. Механистическая модель светской жизни подчеркнута счетом, когда вместо имени появляется цифровое обозначение. Нумерация действующих лиц заявлена в первом действии: 1-й понтер, 2-й понтер, 3-й, 4-й, 5-й. Этот же прием используется при изображении персонажей на маскараде и на балу. Карточная игра, маскарад, бал - сферы светской жизни, в которых имя может быть потеряно, искажено, унижено, уничтожено. Деформация онтологического единства личности и имени в «Маскараде» определяется обесцениванием и того, и другого. Драматизм ситуации заключается в том, что утрата имени не единичный случай, а жизненная норма.

§ 5 «Между забвением и памятью: онтология имени в зрелых поэмах М. Ю. Лермонтова». В контексте зрелого творчества писателя отдельный интерес представляет сборник стихотворений 1840 г. - единственное прижизненное издание, подготовленное к печати самим поэтом. Сквозным мотивом сборника становится безымянность в разных ее проявлениях. В стихотворении «Памяти А. И. О - го» на фоне имявоплощения умершего на чужбине «милого Сашки» возникает образ его безвестной могилы. Всё поколение предстает как «образы бездушные людей» (1-е Января «Как часто, пестрою толпою окружен»). В стихотворении «Ребенку» имя лирического героя находится на грани вербализации и забвения, славы и проклятия. В молитвенном дискурсе «Благодарности» отсутствует сакральное имя. Одним из проявлений авторского мифа об имени в зрелом творчестве М. Ю. Лермонтова станет представление о его посмертном бытии. Эта проблема поднимается в поэмах, включенных в состав сборника 1840 г.: «Песня про купца Калашникова» и «Мцыри».

В разделе 5.1 «Онтология имени в “Песне про купца Калашникова”» предметом исследования являются мотивы имявоплощения и безымянности.

Номинологический комплекс поэмы конкретизирован в названии. Здесь фиксируется уважительное (по имени-отчеству) отношение к царю, безымянность опричника и фамильно-родовое имя купца. В зачине к поэме называются слушатели «старинной были». Из сюжета произведения известны имена главных участников конфликтной ситуации. На фоне стабильной номинологической системы в финале поэмы появляется образ «безымянной могилки». Парадокс заключается в том, что имя героя известно, оно проявлено и в названии, и в сюжете поэмы, однако в посмертной судьбе купца Калашникова фиксируется безымянность.

Номинологическая модель имявоплощения вводится в поэму с помощью мотива прозвания, который выделяет в системе персонажей трех героев, вовлеченных в конфликтную ситуацию. Исследуемый мотив прочно связан с вербальными характеристиками: имя называется, а персонаж прозывается. То есть персональная судьба оглашается, получает общественный статус. Поступки героев подвергаются маятниковой оценке, колеблясь между полюсами восхваления и поругания. Преодоление негативного отношения окружения возможно только в случае публичного восстановления чести. Событием, обладающим общественным статусом, становится кулачный бой.

Казнь Калашникова и захоронение купца не на кладбище, а на перекрестке свидетельствует о том, что над ним не был совершен обряд отпевания. Финальный акцент на утрате имени героя, казненного «позорною смертью», опровергается сюжетом поэмы. В поэме происходит столкновение двух систем: христианских и фольклорных традиций. В религиозной парадигме утверждается «безымянность» не отпетого после смерти героя. Между тем, слава доброго имени закрепляется в «песенной памяти» о купце Калашникове, отстоявшем честь семьи, которая в христианской системе ценностей воспринимается как малая церковь.

Во второй поэме, вошедшей в сборник 1840 г., номинологическая система характеризуется крайней неопределенностью. Природа этого явления исследуется в 5.2. «Мотив безымянности в поэме “Мцыри”». Мотивы утраты имени формируют экспозицию сюжета. В поэме происходит редукция исторической конкретики, это задает установку на забвение, уничтожение в памяти важнейших деталей недавнего прошлого. Главный герой - герой безымянный. Мцыри - это не имя, а название начального этапа подготовки человека к принятию монашеского обета.

Мотив безымянности в поэме соотнесен с целым рядом обрядово-ритуальных ситуаций. Прежде всего, герой готов «принять монашеский обет». В ритуальной практике данная ситуация соотносима с пограничным статусом, когда посвящаемый находится на грани смерти в старом качестве и рождения в новом. Для обряда монашеского пострига важной составляющей является отречение от всего мирского, в том числе и от прежнего имени. В поэме отмечен начальный этап обрядового действа - готовность героя к постригу, но нет его завершения. Таким образом, безымянность становится знаком незавершенности перехода от мирских ценностей к монашескому посвящению жизни Богу.

В финале поэмы появляется мотив «темного имени», который связан с системой именований и переименований героя. Имя, которое уже предано забвению, было дано ребенку до крещения. Этот номинологический пласт редуцирован в поэме. Шестилетний мальчик был «окрещен святым отцом», таким образом, христианское имя скрывает предысторию героя. Очередной этап переименования намечен в монашеском постриге. Сложный процесс смены имен исключает ситуацию имявоплощения, отсюда сожаление лермонтовского героя в финале исповеди о невозможности быть узнанным после смерти.

В художественном мире М. Ю. Лермонтова онтологические горизонты имени испытывают семантические колебания от «пустоты звука» до насыщенности молитвенной энергией, от славы до проклятия, от имявоплощения до развоплощения. Нередко полярные способы имяосмысления концентрируются в одном тексте, что придает процессу самосознания лермонтовского героя напряженный драматизм.

Заключение

Подводятся итоги, обобщаются результаты, намечаются перспективы исследования. Онтология литературного имени характеризует его эстетическое бытие. Условно ее можно определить в постановке смыслополагающих вопросов со ссылкой на наблюдения М. М. Бахтина: «то, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла» Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества… С. 350.. В данном случае исследовательская задача определяется ответами на вопросы: «какова природа имени?», «что имя из себя представляет?». Поэтому предметом анализа становятся не только тексты, в которых имя «материализовано», но и произведения, где нет факта его вербализации, но есть эстетическая рефлексия о нем.

Онтология имени в коллективной мифологии участников литературного общества «Арзамас», в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова имеет общие типологические черты. Номинологическая система первых русских романтиков представлена как результат имянаречения и имявоплощения. Игровая мифология направлена на творческое самоопределение поэтов, причастных к созданию нового литературного направления. Схожие тенденции наблюдаются в авторском творчестве. В основе персонального номинологического мифа А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова - ситуация личностного самосознания. Творческая самоидентификация в художественном мире обоих поэтов представлена как процесс, истоки которого восходят к ранней лирике.

Базовой для эстетической онтологии имени является триада «я - мое имя - бытие», элементы которой часто подвергаются деформации («Борис Годунов» Пушкина, «Маскарад» М. Ю. Лермонтова) или переакцентуации («Песня про купца Калашникова», «Мцыри»).

Процесс имяосмысления определяется теми вопросами, которые нашли отражение в лирике: «Имя где для тебя?» (В. А. Жуковский), «Что в имени тебе моем?» (А. С. Пушкин), «Что имя? - звук пустой!» (М. Ю. Лермонтов). В них концентрируется онтологическая проблема: что есть имя? Номинологические мотивы связаны с философскими размышлениями о смысле человеческой жизни. На одном полюсе - ее абсолютная ценность (вечная слава имени), на другом - обесценивание (проклятие, безымянность). Часто эти мотивы воплощаются в парадигмах христианской аксиологии. Отсюда репрезентация имени в молитвенном дискурсе, в жанре исповеди, в обрядовых таинствах. Онтологический потенциал номинологии в художественном мире проверяется «другим», входит в сложный процесс рефлексии над ее природой.

Дальнейшее исследование онтологии литературного имени может быть связано с возможностью расширения материала изучения, анализом жанрово-родовой специфики онтологизации имени, а также выявлением ментальных парадигм национального самоопределения в эстетической номинологии разных эпох.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях

I. Публикации в ведущих рецензируемых научных журналах, включенных в Перечень ВАК Минобрнауки РФ

1. Афанасьева Э. М. Образ мира в стихотворении Ф. И. Тютчева «Пошли, Господь, свою отраду...» // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Серия: «Гуманитарные науки» (филология). - 1999. - Вып. 6 (15). - С. 6-8.

2. Афанасьева Э. М. «Моя мольба» и «Юнкерская молитва»: поэтика шутливых «молитв» М. Ю. Лермонтова // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Серия: Гуманитарные науки (Филология). - 2000. - Вып. 6 (22). - С. 22-25.

3. Афанасьева Э. М. «Отцы пустынники и жены непорочны…»: К проблеме религиозного диалога А. С. Пушкина и П. А. Вяземского // Временник Пушкинской комиссии: Сб. науч. тр. - Вып. 28. - СПб., 2002. - С. 137-141.

4. Афанасьева Э. М. «Отче наш…» в русской лирике XIX века // Вестник Томского государственного университета. Сер. «Гуманитарные науки» («Филология»). - Вып. 3 (40). - 2004. - № 3. - С. 50-55.

5. Афанасьева Э. М. Образ читателя и феномен чтения в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Известия Уральского университета. - Вып. 11. - Сер. 2. Гуманитарные науки. - 2006. - № 41. - С. 35-46.

6. Афанасьева Э. М. Генеалогические основы русской литературы начала XIX века (к постановке проблемы) // Вестник Томского государственного университета. Серия «Материалы международных, всероссийских и региональных научный конференций, семинаров, симпозиумов, школ». - 2006. - № 22. - С. 23-27.

7. Афанасьева Э. М. Арзамасское имя: ритуально-мифологические основы эстетической шутки // Сибирский филологический журнал. - 2007. - № 3. - С. 9-17.

8. Афанасьева Э. М. Поэтика романтических «желаний» в русской лирике XIX века (к постановке проблемы) // Вестник Томского государственного педагогического университета. - 2007. - № 8. - С. 119-125.

9. Афанасьева Э. М. Мифологема родового имени в лицейской лирике Пушкина // Вестник Томского государственного университета.- 2009.- № 329. - С. 7-11.

10. Афанасьева Э. М. Мотив имени в эстетическом комплексе М. Ю. Лермонтова («Дереву» и «Мое завещание») // Известия Уральского государственного университета. - Сер. 2. Гуманитарные науки. - 2011. - № 2 (90). - С. 129-133.

11. Афанасьева Э. М. Поэтика цикла А. С. Пушкина «Песни западных славян» (к проблеме онтологии имени) // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. - 2011. - № 6. - Ч. 2. - С. 35-39.

12. Афанасьева Э. М. Генеалогическая пара «дядя и племянник»: к проблеме формирования персонального мифа в лирике А. С. Пушкин // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. - 2011. - № 16. - С. 119-125.

13. Афанасьева Э. М. Мотив власти имени в поэтическом диптихе А. С. Пушкина о Доридах // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. - № 9 (27): в 2-х ч. - Ч. II. - С. 38-41.

14. Афанасьева Э. М. Мотив имени возлюбленной в лицейской лирике А. С. Пушкина // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. - 2013. - № 24. - С. 223-230.

15. Афанасьева Э. М. Номинологические модели в художественных практиках: к проблеме онтологии имени // Современные проблемы науки и образования. - 2013. - № 5; URL: http://www.science-education.ru/111-10419 (дата обращения: 22.10.2013).

16. Афанасьева Э. М. Онтология имени в элегии А. С. Пушкина «Редеет облаков летучая гряда...» // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. - Кемерово: КемГУКИ, 2013 - № 25. - С. 214-221.

II. Монография, антология

17. Русская стихотворная «молитва» XIХ века: Антология / [Науч. ред.: д.филол.н., проф. Т. Т. Уразаева]; Вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч., библиогр. Э. М. Афанасьевой. - Томск: STT, 2000. - 239 с.

18. Афанасьева Э. М. Онтология имени в творчестве русских писателей начала XIX века: литературное общество «Арзамас», А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов. - М.:ЛЕНАНД, 2013. 264 с.

III. Учебные пособия

19. Афанасьева Э. М. Феномен книги в художественном мире М. Ю. Лермонтова. Учебное пособие. - Кемерово: Кузбассвузиздат, 2007. - 111 с.

20. Афанасьева Э. М. Феномен книги в художественном мире М. Ю. Лермонтова: учебное пособие. - Изд. 2. - Кемерово: Кемеровский государственный университет, 2012. - 107 с.

IV. Работы, опубликованные в других изданиях

21. Афанасьева Э. М. Онтология имени в творчестве русских романтиков // Проблемы литературных жанров. Материалы Х Международной конференции, посвященной 400-летию г. Томска 15-17 октября 2001 г. - Ч. 1. - Томск: ТГУ, 2002. - С. 111-114.

22. Афанасьева Э. М. «Книга Судеб» в новогоднем цикле М. Ю. Лермонтова 1832 г. // Историко-литературный сборник. Материалы «Герценовских чтений» 2002 г. - СПб.: Изд-во РГПУ, 2003. - С. 48-56.

23. Афанасьева Э. М. Онтология имени в стихотворении А.С. Пушкина «Что в имени тебе моем…» //Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы второй Международной конференции. - Т. 1. - М.: Таганка, 2003.- С. 81-85.

24. Афанасьева Э. М. «Я так молилась: «Утоли». Природа молитвенного диалога Лермонтова и Ахматовой // Русская литература ХХ-ХХI веков: проблемы теории и методологии изучения. Материалы научной конференции 10-11 ноября 2004 года. -М.: МГУ, 2004. - С. 356-360.

25. Афанасьева Э. М. Религия любви в дневничках В. А. Жуковского 1814-1815 гг. // Дневники русских писателей: Литературный и исторический контекст. - Warsawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego. - 2005. - С. 29-31.

26. Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика Ф. И. Тютчева // Духовные начала русского искусства и образования. Сост. А. В. Моторин. - Великий Новгород: НовГУ. - 2005. - С. 180-190.

27. Афанасьева Э. М. Религия любви в дневниках В. А. Жуковского 1814-1815 гг. // Dzienniki pisarzy rosyjskich. Studia Rossica XVII / Red. nauk. Alicja Woіodїko-Butkiewicz, Ludmiіa Јucewicz. - Warszawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2006. - С. 21-32.

28. Афанасьева Э. М. Мотив «чтения души» в лирике М. Ю. Лермонтова // Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. - Екатеринбург: УрГУ, 2006. - С. 28-33.

29. Афанасьева Э. М. Мотив рая в художественном мире поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон» // Лермонтовские чтения-2007: Сборник статей / Под ред. С. С. Серейчика. - СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2007.- С. 73-79.

30. Афанасьева Э. М. Религиозно-философская основа «Невыразимого» В. А. Жуковского // Классическая словесность и религиозный дискурс (проблемы аксиологии и поэтики): сб. науч. ст. - Серия эволюция форм художественного сознания в русской литературе. - Вып. 2. - Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2007.- С. 71-83.

31. Афанасьева Э. М. Русь и русский человек в евроазиатской модели мира романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» //Евроазиатский межкультурный диалог: «свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры. Под ред. О. Б. Лебедевой. - Томск: ТГУ, 2007. - С. 55-63.

32. Афанасьева Э. М. Рукопись и книга как эстетический феномен в художественном мире М. Ю. Лермонтова// Studia Rossica. XIX, Dzienniki notatniki listi pisarzy rosyjskich. - Warszawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2007. - S. 411-423.

33. Афанасьева Э. М. «Эго-текст» в поэтике М. Ю. Лермонтова: рукопись и книга как эстетический феномен // Ego document I literatura. Dzienniki, notatniki, listy pisarzy rosyjskich. Tezy referatуw. - Warszava: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2007. - S. 27-29.

34. Афанасьева Э. М. Архитектоника русской стихотворной молитвы // Studia Slavica Savariensia. 1-2. 2008. - Szombathely Сомбатхей (Венгрия), 2008. - С. 7-15.

35. Афанасьева Э. М. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина и «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова: к проблеме творческой рефлексии // М. Ю. Лермонтов: Художественная картина мира. Сб. статей. - Томск: ТГПУ, 2008. - С. 150-158.

36. Афанасьева Э. М. Имяславские мотивы стихотворения Осипа Мандельштама «И поныне на Афоне…» // Духовные начала русского искусства и просвещения. Материалы VIII Международ. конференции. - Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2008. - С. 303-307.

37. Афанасьева Э. М. К проблеме эволюции религиозных взглядов русских романтиков // Традиции русской православной культуры в языковой картине мира. - Кемерово: ИПП «Кузбасс», 2008. - C. 38-44.

38. Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика русских поэтов XIX - начала ХХ вв. и проблема имяславия // II Международный симпозиум «Русская словесность в мировом культурном контексте» / Под общей редакцией И. Л. Волгина. - М.: Фонд Достоевского, 2008. - С. 387-389.

39. Афанасьева Э. М. Мотив имявоплощения в стихотворении А. С. Пушкина «Желание славы» // Теоретические и прикладные аспекты современной филологии: материалы XIII Всероссийских филологических чтений имени проф. Р. Т. Гриб (1928-1995). - Красноярск, 2008. - Вып. 8. - С. 225-228.

40. Афанасьева Э. М., Скутина А. Л. (Калашникова А. Л.). Образ душевных ключей: «Поток» М. Ю. Лермонтова и «Silentium» Ф. И. Тютчева // М. Ю. Лермонтов: Художественная картина мира. Сборник статей / Научный редактор Э. М. Афанасьева. - Томск: ТГПУ, 2008. - С. 86-93.

41. Афанасьева Э. М. Религиозно-мифологические истоки образа «огромной книги» в творчестве М. Ю. Лермонтова // Русская словесность: проблемы эволюции и поэтики: Сб. научных статей. - СПб.: Наука, САГА, 2008. - С. 24-28.

42. Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения - 2008. - СПб: «Лики России», 2009. - С. 34-40.

43. Афанасьева Э. М. Мотив творения «нового мира» в арзамасской мифологии // Русская словесность: проблемы поэтики. Сб. научн. статей. - Вып. 2. - СПб: Изд-во РГГУ им. А. И. Герцена, 2009. - С. 69-76.

44. Афанасьева Э. М. Имя возлюбленной и романтический комплекс «тайного страдания» в творчестве М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения-2009. - СПб: Лики России, 2010. - С. 47-58.

45. Афанасьева Э. М. Онтология имени в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» // Пушкин и время. - Томск: Изд-во ТГУ, 2010. - С. 39-46.

46. Афанасьева Э. М. Перевод М. Ю. Лермонтова «Napoleon's farewell»: к проблеме романтической онтологизации имени» // Лермонтовские чтения на Кавминводах-2010. Материалы международ. научн. конференции: ПГЛУ, 20 - 22 мая 2010 г. - Пятигорск: ПГЛУ, 2010. - С. 117-123.

47. Афанасьева Э. М. Имяосмысление в контексте персонального мифа М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения-2010. - СПб: «Лики России», 2011. - С. 5-10.

48. Афанасьева Э. М. «Молитва» («Мира Заступница, Матерь Всепетая») Ю. В. Жадовской: поэтическое слово в ритуальной традиции XXI века // Слово и образ в русской художественной культуре: коллективная монография. - Кемерово: КемГУКИ, 2011. - С. 31-39.

49. Афанасьева Э. М. Мотив «говорящего молчания» в эстетическом манифесте В. А. Жуковского «Невыразимое»: к вопросу об онтологической поэтике // Слово и образ в русской художественной культуре: коллективная монография. - Кемерово: КемГУКИ, 2011. - С. 48-56.

50. Афанасьева Э. М. Новогодний цикл М. Ю. Лермонтова // Русский вестник / Bilten Nacionalne zajednice Rusa i Akademskog ruskog kluba. - Загреб. - 2011. - № 6. - С. 6-9.

51. Афанасьева Э. М. Генеалогические мотивы и онтология родового имени в стихотворении А. С. Пушкина «Моя родословная» // Научное обозрение: гуманитарные исследования. - 2012. - № 1. - С. 100-122.

52. Афанасьева Э. М. Мотив безымянности в драме М. Ю. Лермонтова «Маскарад» // Лермонтовские чтения-2011. - СПб: «Лики России», 2012. - С. 114-121.

Размещено на Allbest.ru