Русская элегия неканонического периода: типология, история, поэтика

В разделе 6.4. «Поэтика психологического отрывка» описывается жанр антологической миниатюры, который в научной литературе часто трактуется как аналитическая элегия. Этот жанр сформировался еще в творчестве Пушкина первой половины 1820-х годов в цикле «Подражания древним» и затем был взят на вооружение входящими в литературу А. Фетом, А. Майковым, Ф. Тютчевым. Миниатюра использует лишь лирические ситуации различных жанров, но, опуская лирический сюжет, делает их предметом эстетического любования. Так, в стихотворении «Редеет облаков летучая гряда» (1820) присутствует лишь стержневой элемент аналитической элегии -- «слабый свет в небесной тишине» «думы разбудил, уснувшие во мне», и после «я помню…» рисуется «наивная» гармоничная картина «мирной страны, где все для сердца мило». Это была бы аналитическая элегия, если бы в ней присутствовал лирический сюжет. Но фиксируется лишь одно внутреннее движение -- пробуждение «дум». И далее нет развития -- даётся лишь картина воспоминания. Можно сказать, что антологическая миниатюра во многом отталкивалась от психологизма, разрабатываемого аналитической элегией. Традиция психологических зарисовок стала особенно популярна под влиянием «Книги песен» (1822-1827) Г. Гейне -- немецкий поэт сильно повлиял на поэтическое поколение, идущее за Лермонтовым. В антологическую миниатюру ушла часть элегического потенциала -- даже противоречивое переживание будет в нём лишь объектом любования. Именно оно здесь -- главное событие. Аналитическая же элегия не знает дистанции, с которой такое любование становится возможным, -- для её лирического субъекта событийно переживание, противостоять которому он не в силах.

В разделе 6.5. «Эволюционные возможности аналитической элегии» намечаются основные направления дальнейшей эволюции описываемой жанровой модели. Так, особое внимание аналитической элегии к «другому» позволяет ей не только внутренне переживать его присутствие, но и с психологической точностью изображать его. И тогда на первый план элегии выдвигает не лирический субъект, а тот, судьбу которого он в данный момент переживает.

Существенные коррективы в отношения лирического героя с «другим» внесли символисты. Разговор с «Прекрасной Дамой», образ которой проходит через всё творчество А.Блока, -- это во многом разговор с божеством, о чьём присутствии в земном мире человек узнаёт лишь через намеки и символы. Перемена статуса «другого» перестраивает язык аналитической элегии -- порой до превращения в другие жанры. Но до определённого предела -- до тех пор, пока встречи с божеством не превращаются в миф -- аналитическая элегия узнаваема.

Другое направление развитие аналитической элегии -- обобщение, универсализация психологического опыта. В таком случае лирический герой начинает не подчёркивать индивидуальность лирической ситуации и психологических реакций на неё, но осознанно оценивать и изображать их как типовые. В таких аналитических элегиях появляются дидактические ноты. Продолжилась и традиция аналитической элегии как «драматического отрывка», в котором мы видим лирическое «я» предстающим в непосредственных реакциях внутри ситуации. В разделе проанализированы стихотворения Н.Огарева, А.Григорьева, Ф.Тютчева, А.Фета, Я.Полонского, А.Блока, А.Ахматовой, К.Симонова, А.Кушнера.

В разделе 6.6. «Элегия навязчивого воспоминания: сердцевина жанра» описывается жанровая модель, которая может быть признана своеобразной сердцевиной жанра элегии в виду фокусировки исключительно на сюжете о приходе воспоминания, всегда нарушающем будничное, прагматичное существование человека. Данная жанровая модель близка аналитической элегии, но имеет свою собственную образную систему. Элегия навязчивого воспоминания «исследует» обстоятельства появления воспоминания. Ни в одной жанровой модели элегии воспоминание, считающееся одним из основных мотивов элегии как таковой, не играет столь значительной роли. Воспоминание здесь становится первичным по отношению ко всем остальным переживаниям: именно в способности помнить укоренены и любовь, и грусть элегического субъекта. Один из постоянный мотивов -- зрительный или слуховой образ, который возвращается снова и снова. Первые попытки формирования жанровой модели обнаруживаются у К.Батюшкова, чью работу продолжает А.С.Пушкин. Наследие же Пушкина воспринимается с некоторой задержкой -- только во второй половине XIX века, однако затем стихотворения, использующие эту модель, обнаруживаются у А.Н. Майкова, А.Н. Апухтина, Я. Полонского, И.А.Бунина, О.Э. Мандельштама, О. Берггольц и др.

Седьмая глава исследования «Предопределенное будущее символистской элегии» описывает несколько жанровых моделей элегии, возникших на почве поэтического языка, который наиболее масштабно расцвёл в рамках символизма. В работе показано, что символистский поэтический язык дал, как минимум, три жанровых элегических модели -- это элегия о поиске идеала, «осенняя» и «метафизическая» элегии.

В разделе 7.1. «Возникновение символического поэтического языка» показано, что язык, отличающийся использованием символики, сформировался еще в творчестве В.Жуковского под влиянием немецкой идиллической традиции. Этот язык в момент своего появления оказался отодвинут на задний план Отечественной войной 1812 года, изменившей приоритеты в духовных запросах общества. Движение к символическому языку элегии совершалось в момент утомления «унылой» поэтикой.

В разделе 7.2. «Элегия о поиске идеала» показаны предпосылки и момент возникновения новой жанровой модели русской элегии. Психологизм вытеснял из «унылой» элегии важный сюжетный элемент -- роковую для человека встречу с Абсолютом. Именно он лёг в основу элегии о поиске идеала. Если «унылая» элегия показывала опыт внутреннего тупика, то элегия о поиске идеала развивала этот лирический сюжет выходом лирического «я» на уровень внеземных ценностей. В элегии появляется образ Абсолюта и, соответственно, ценностная вертикаль. В разработке мотивов уныния возникает новое значение -- это путь к идеалу. У земного пути появляется альтернатива в виде пути духовного -- этот путь заключён уже в способности распознать, ощутить присутствие идеала в мире. В работе показано, жанровая модель используется Ф. Глинкой, М.Лермонтовым, А.Фетом, С.Надсоном, И.Анненским, В.Ходасевичем, Б.Пастернаком, Д. Самойловым, И.Бродским, В.Кривулиным.

В разделе 7.3. «“Осенняя” элегия: открытие круговорота жизни» описана жанровая модель, в основе которой -- проекция циклического времени природы на жизнь человека или человечества. Отсюда -- символизация поэтического языка, который на деле может быть очень внимателен к пейзажным деталям. «Осенняя» элегия использует природу в качестве средоточия жизни и источника знания о её закономерностях. При этом время года или даже дня может быть любым, однако наиболее популярным для этой жанровой модели временем оказывается осень: природа даёт «гордому сыну земли» урок умирания. По своему происхождению художественное время «осенней» элегии -- идиллическое. Оно привносит в жанр способность видеть сюжет жизни человека в мире в целом. Но все остальные элементы -- лирический субъект, лирическая ситуация, мотивы, лирический сюжет -- элегические. В «осенней» элегии отсутствует индивидуальная драма лирического субъекта, его драма -- общечеловеческого масштаба. В результате развития лирического сюжета поэтическое сознание принимает ценностный контекст природы, уравнивает её законы с законами своего как духовного, так и физического развития. Пейзаж, выступив в качестве «другого», обладающего своим собственным жизненным циклом, даёт поэтическому сознанию посредством примерки мотивов природы на себя возможность выглянуть за пределы жизни. В работе показано, как жанровая модель используется К.Батюшковым, Н.Гнедичем, Е.Баратынским, П.Вяземским, Ф.Тютчевым, А.Блоком, Б.Пастернаком, Н.Рубцовым, Б. Кенжеевым.

В разделе 7.4. «“Метафизическая” элегия: упоение мучительной нотой» описывается жанровая модель, сформированная языком, обыгрывающим на уровне поэтики музыкальное начало, природа которого -- метафизична, иррациональна, внеположена здешнему миру. Музыка предстаёт некой внеположной творимому миру силой, организующей его, однако, на всех уровнях. В русской поэзии второй половина XIX века существенно возросло мелодическое начало, которое захватывает не только стиховую, но и образную сторону стихотворений. Начиная с творчества В. Жуковского, становится популярен мотив ухода в молчание перед лицом невыразимого, развитие этого мотива преображает элегию -- обусловливает развитие музыкального начала лирического произведения. «Метафизическая» элегия совмещает черты элегии о поиске идеала и элегии навязчивого воспоминания -- главным лирическим событием здесь оказывается откровение высшей гармонии, являющейся лирическому субъекту в намеках и символах. На путях развития этой жанровой модели вырабатывался язык будущего символизма. Жанровая модель метафизической элегии, основанная на разработке сюжета упоения трансцендентной нотой, как представляется, захватывает ядро того символизма, каким он предстал в поэзии. В разделе проанализированы стихотворения В.Жуковского, А.Фета, А.Григорьева, В.Брюсова, К.Бальмонта, А.Белого, Б.Пастернака, А.Тарковского, намечены переклички с развитием французского символизма.

В разделе 7.5. «Наследники символистской элегии: Рейн и Бродский» показано, что язык символистских жанровых моделей элегии вовсе не ограничивается эпохой символизма. Сосредоточенность на иррациональной ноте -- основа элегичности у Рейна. Нотой, выводящей за пределы жизни и позволяющей вследствие этого оглянуться на неё, у поэта выступает музыка, эмоция или даже места. В творчестве Бродского метафизичность символистской элегии оказалась помножена на язык английских поэтов-метафизиков, который был позднее им опознан как родственный именно потому, что элегия уже подготовила для него почву. В дальнейшем Рейн развивал именно лирическое упоение -- его элегия, впитавшая метрику песен советского времени, близка литературной песне, городскому романсу, в котором проступают уже балладные черты. А Бродский, который какое-то время находился в той же точке развития, что и Рейн, развивал скорее метафизическую сюжетику элегии: человек в пространстве, человек во времени, человек наедине с языком. К метафизической элегии «бродского» типа можно было бы отнести целый ряд стихотворений О. Седаковой, А. Пурина, В. Строчкова, С. Кековой и др. Формула гармонии такой элегии -- увидеть мир со стороны в его целом как сложную изощренную метафору. А союзниками Рейна в понимании элегии можно назвать А. Кушнера, Ю. Ряшенцева, отчасти Т. Кибирова, Б. Рыжего. Их элегия вырастает из упоительного лирического переживания.

В Заключении суммируются выводы и подводятся общие итоги исследования. Всего, таким образом, в работе описаны 14 жанровых моделей русской элегии последних двух веков. Как было показано, каждая из названных моделей имеет свои особенности лирического сюжета, отличительные черты лирического «я», собственный набор постоянных образов и мотивов, собственную логику историко-литературного происхождения и развития. Ставится также вопрос о том, что объединяет столь разнообразное пространство элегии.

Во-первых, можно говорить об общей для всех типов элегии речевой установке на внутренний монолог. Иногда этот монолог приобретает вид «драматического отрывка», как в случае с аналитической элегией. Можно говорить и о том, что характер лирического субъекта для жанровых моделей элегии един -- это всегда переживающий субъект. И жанровые модели, используя различные лирические ситуации, показывают небывалую для русской поэзии палитру переживаний. Несмотря на установку внутреннего монолога, слово лирики диалогично -- и потому мы видим, что ситуация высказывания преображается мотивами и образами, напрямую зависящими от образа «другого», ценностная встреча с которым в элегии переживается. «Ночная» элегия -- встреча с «бездной» мироздания; «кладбищенская» -- с миром почивших в неизвестности людей; элегия на смерть использует саму смерть как последний повод для встречи; элегия на смерть поэта показывает ценностную встречу с поэтом как особой общественной ролью; традиция «унылой» элегии начиналась с переживания встречи человека с несправедливым роком; историческая элегия разыгрывает сцену «встречи» с коллективными ценностями предков; элегия личных итогов осмысляет столкновение личности с веком; аналитическая элегия -- с собственными переживаниями и памятью; символистская элегия -- с Абсолютом, идеалом, сферой невыразимого, высшей гармонией. Универсальна для элегии сама установка на извлечение внутреннего опыта.

В лирических сюжетах различных жанровых моделей также обнаруживается общий элемент -- выходящая на первый план нелинейность художественного времени, предполагающая столкновение, наложение друг на друга различных временных точек и даже различных моделей восприятия времени. Наиболее характерно для элегии переживание настоящего в ценностном свете прошлого, но роль прошлого может выполнять «большое время», время, в котором творится судьба, проходят циклы человеческой жизни, где раскрывает себя идеал, присутствие которого заставляет переоценивать настоящее. Лирический сюжет элегии в самом общем виде -- переоценка настоящего.

Главной целью исследования было показать посредством описания жанрового арсенала русской элегии последних двух веков, что, вопреки сложившемуся в науке мнению, этот жанр жив и разнообразен. Ключевым рабочим вопросом этого исследования был вопрос о том, какой была элегия взятого периода. Этот вопрос -- простой, но базовый: без ответа на него трудно приблизиться к постановке других, более сложных. Например, вопроса о том, какой была роль элегии в жанровой системе русской поэзии неканонического периода? Однако понимание того, как выглядела жанровая система лирики описываемого периода, только предстоит выработать. Среди других вопросов, которые могли бы лечь в основу дальнейших исследований, можно отметить вопросы о проблеме границ внутри жанровой системы, о применении методологии этого исследования к другим лирическим жанрам, о детальной истории развития отдельных жанровых моделей, о жанровом мышлении наиболее интересных текстов и авторов.

русский элегия неканонический

Содержание диссертационного исследования отражено в следующих публикациях

1. Козлов В.И. Здание лирики. Архитектоника мира лирического произведения. Ростов-на-Дону: Изд-во Южного федерального университета, 2009. (14 п.л.)

2. Козлов В.И. Русская элегия неканонического периода: очерки типологии и истории. М.: Языки славянской культуры, 2013. (17 п.л.)

Статьи, опубликованные в изданиях, рекомендованных ВАК РФ

3. Козлов В. Непереводимые годы Бродского // Вопросы литературы, 2005, №3. С. 155-185. (2 п.л.)

4. Козлов В. Преодоление множественности // Вопросы литературы, 2005, №5. С. 65-76. (1 п.л.)

5. Козлов В. Поверх героя // Вопросы литературы, 2006, №5. С. 52-66. (1,1 п.л.)

6. Козлов В. Жанровое мышление современной поэзии // Вопросы литературы, 2008, №5. С.137-159. (1,3 п.л.)

7. Козлов В.И. Историчность категории художественного мира // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2008. №3. С.38-53. (1,2 п.л.)

8. Козлов В. Наработанная высота. Максим Амелин // Вопросы литературы, 2009, №5. С. 58-76. (1,2 п.л.)

9. Козлов В.И. От идиллии к гимну сквозь сплетни и аллегории. Олеся Николаева // Вопросы литературы, 2010, №6. С.24-45. (1,2 п.л.)

10. Козлов В.И. Использовать при прочтении. Жанровый анализ лирического произведения // Вопросы литературы, 2011, №1. С.208-237. (1,5 п.л.)

11. Козлов В.И., Мирошниченко О.С. Воспоминание как привидение: о пограничной зоне элегии и баллады // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2011, №1. С.35-43. (авторская доля - 0,5 п.л.)

12. Козлов В.И. Жанровые ингредиенты «Сельского кладбища» // Вопросы литературы, 2012, №3. С.226-246. (1,2 п.л.)

13. Козлов В.И. Публичное прощание или личная утрата? Две модели элегии на смерть поэта // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2013. №2 (в печати) (0,8 п.л.)

Другие публикации по теме диссертации

14. Козлов В.И. Постановка проблемы лирического сюжета // Тезисы докладов молодых исследователей. Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ, 2004. С.60-63. (0,3 п.л.)

15. Козлов В.И. О диалогичности лирики // Литература в диалоге культур. Материалы международной научной конференции. Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ, 2004. С. 146-152. (0,5 п.л.)

16. Козлов В.И. Образный строй лирики: онтологический аспект // Пушкинские чтения-2005. Материалы X международной научной конференции «Пушкинские чтения» (6 июня 2005 г.). СПб.: САГА, 2005. С. 216-221. (0,9 п.л.)

17. Козлов В.И. Об онтологическом статусе ключевых слов в лирическом произведении // Труды аспирантов и соискателей Ростовского государственного университета. Т.XI. Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ, 2005. С. 177-179. (0,3 п.л.)

18. Козлов В. Эксперимент и документ против поэзии // Арион, 2006, №3. С.48-57. (0,8 п.л.)

19. Козлов В. Вышивка эпосом по лирике // Арион, 2006, №4. С.41-52. (0,9 п.л.)

20. Козлов В. Аспекты рода и жанра в лирическом стихотворении // Литература в диалоге культур - 5. Материалы международной научной конференции, Ростов-на-Дону, 2007. С.117- 120. (0,5 п.л.)

21. Козлов В. Внутренние пейзажи Олега Чухонцева // Новый мир, 2008, №3. С.158-173. (1,5 п.л.)

22. Козлов В. Два языка, или Что стихотворение помнит о Творении // Арион, 2009, №2.С.15-38. (1,5 п.л.)

23. Козлов В.И. Четыре подступа к циклу И.Бродского «Часть речи» // Пристальное прочтение Бродского: Сб.статей / Под ред. В.И.Козлова. Ростов-на-Дону: НМЦ «Логос», 2010. С.87-145. (3,8 п.л.)

24. Козлов В.И. Традиция антологической миниатюры в неканонической лирике // Литературная учеба, 2010, №5. С. 38-50. (0,9)

25. Козлов В.И. Канон элегии на смерть: последний повод для встречи // Литература в диалоге культур - 8. Материалы международной научной конференции, Ростов-на-Дону, 2010. С.110-113. (0,6 п.л.)

26. Козлов В. Элегия неканонического мира // Арион, 2011, №2. С.79-91. (0,9 п.л.)

27. Козлов В.И. Русская «ночная» элегия: этап созревания // Литература в диалоге культур-9: Материалы заочной международной научной конференции. Ростов-на-Дону. 2011. С.88-94. (0,8 п.л.)

28. Козлов В.И. Очевидное и неочевидное наследие «кладбищенской элегии» в русской поэзии // Историко-функциональное изучение литературы и публицистики: истоки, современность, перспективы. Ставрополь, 2012, С.79-91. (0,9 п.л.)

29. Козлов В.И. Упоение настоящим: антологические нулевые // Арион, 2012. №1. С.19-41. (1,3 п.л.)

30. Козлов В.И. Три модели русской исторической элегии // Жанр как инструмент прочтения. Сб. статей / Под ред. В.И. Козлова. Ростов-на-Дону: НП «Инновационные гуманитарные проекты», 2012. С. 151-172. (1,2 п.л.)

31. Козлов В.И., Мирошниченко О.С. Жанровое мышление поэта Юрия Живаго // Новый филологический вестник. 2012, №4. (авторская доля - 1,4 п.л.)

Рецензии

32. Козлов В.И. И.В.Силантьев Поэтика мотива // Вопросы литературы. 2005, №1. С. 358-362. (0,2 п.л.)

33. Козлов В.И. Поэтика Иосифа Бродского // Вопросы литературы, 2005, №3. С. 358-361. (0,4 п.л.)

34. Козлов В.И Н. Л. Лейдерман. Теория жанра // Вопросы литературы, 2012, №4. С.506-509. (0,4 п.л.)

Размещено на Allbest.ru