Художественный эксперимент в русской культуре последней трети XVIII века

В поисках методов национальной идентификации музыкального материала Львов обратился к европейской теории и истории музыки: работам Ж.-Ж. Руссо, П. О. Гюи, трудам А. Кирхера, П. Ж. Бюретта и И. Н. Форкеля. Анализируя русскую народную песню, Львов сопоставляет ее с музыкальной культурой древних греков, приводя при этом параллельные примеры из музыкального творчества других народов. Сопоставляя их, он выстраивает путь исторического развития музыкального искусства, а указывая на совершенство древнегреческой музыки, отмечает, в отличие от классицистов, не абсолютность, но историческую конкретность этой оценки. Само же проведенное Львовым сопоставление египетских, греческих, русских, цыганских, испанских мелодий и гармоний свидетельствует о стремлении вписать русское народное музыкальное творчество в общечеловеческий художественный контекст. Именно в общечеловеческом контексте и высвечивается, по мысли Львова, национальное особое -- отличительные черты и достоинства каждого национального искусства, в том числе и русской народной музыки. Главная мысль всех фольклористических наблюдений Львова -- мысль о народном пении как неиссякаемом источнике профессиональной музыки. Однако освоение народной музыки профессионалами сопряжено с определенными трудностями. Если исконно народное исполнение фольклорных песен стремится к сохранению национального колорита, то профессиональное и городское любительское их исполнение неминуемо приводит к унификации особого, нивелированию его.

Идеи Львова о генетическом родстве национальных культур, их самоценности, взаимовлиянии и диффузии во многом предвосхитили развитие русской эстетики XIX в. На предисловие «О русском народном пении» ссылались позднее Державин в «Рассуждении о лирической поэзии» и Ф. П. Львов в книге «О пении в России». Мысль Львова о наследовании русской народной музыкой некоей пратрадиции (возведенной им к фольклору Древнего Египта и Древней Греции) чрезвычайно оригинальна. Для дальнейшего развития русского искусства принципиально важна и идея о том, что фольклор является источником профессионального искусства.

Внимание к культуре разных народов -- от цивилизованных европейских до пребывавших в то время в «естественном» состоянии кавказских и азиатских -- сопровождал Львова на протяжении всей жизни. Эти интересы нашли отражение в его Итальянском дневнике (1781) и Путевых тетрадях 1800-х гг. Свое чувство иной национальной культуры поэт нередко проверял в имитациях ее народных песен, разных по модальности -- от серьезной до смеховой («Песня для цыганской пляски», «Солдатская песня на голландский манер его царского русского в<еличест>ва служивый <А.>В. С…»). Этнографические занятия способствовали формированию у Львова высокотолерантного мышления, в целом редкого для той эпохи. Внимательный к поэзии повседневности разных народов мира, поэт умел понять иные обычаи и иной язык, признавал иной образ жизни и мышления, видел и слышал полифонизм национальных культур. Толерантность определила позицию Львова в вопросе о переселении народов (прежде всего евреев и цыган) в незаселенные регионы России, жестко поставленном в начале 1800-х гг. в связи с голодом в Белоруссии. В противоположность сторонникам радикальных мер (в том числе Державину), Львов требовал осторожности и продуманности в этом вопросе, стремясь предотвратить людские потери и национальные конфликты. Поспешность и жесткость в решении национальных вопросов, по мысли Львова, могла привести лишь к формированию химерического, больного этноса. Залогом же здоровья этнических групп и нации в целом он считает связь с землей, единство национальной памяти и культуры.

Во втором параграфе «Народное как форма художественного мышления» анализируются поэтические манифесты Львова -- поэмы «Русский 1791 год» (1791) и «Добрыня» (1796), а также лубочные имитации поэта в набросках и письмах.

Своеобразие поэмы «Русский 1791 год» выявляется в сопоставлении со «Стихами на рождение в Севере порфирородного отрока» и «Желанием Зимы» Державина, «Желанием зимы» М. Н. Муравьева, наброском Хемницера «Зимою стужу мы несносной называем…» и элегией Капниста «Зима». На фоне поэтических экспериментов Муравьева и Державина по русификации античной мифологии и внедрению в литературный текст диалектно-просторечной лексики, поэма Львова «Русский 1791 год» чрезвычайно интересна масштабностью задачи и богатством использованного этнофольклорного материала. Поэма воспроизводит весь зимний календарный цикл обрядов -- от встречи зимы до Масленицы. Выражая национальный дух в выборе темы, череде ярких изобразительных деталей, сюжете, наконец «мышлении формой», Львов создает неповторимое архитектоническое целое, отличающееся этнокультурным своеобразием и исторической глубиной. В основу структуры поэмы положен принцип двуплановости, основанный на соотношении фольклорной цитации и заимствующего ее литературного контекста. Львов понимает, что литературный текст не способен по определению воссоздать сакрализованные духовные ценности и национальные обрядовые служения, однако он может апеллировать к коллективной памяти, где эта эмоционально-образная информация -- «дух народа» -- хранится, и при помощи фольклорной цитации актуализировать его для посвященных в культуру этноса. Актуализация и существование этой связи зависит в равной степени от автора и от читателя: от первого требуется глубина понимания «духа народа» и мастерство, от второго -- чувство-знание национальной культуры хотя бы на уровне узнавания, иначе связь не возникнет. Вне этой связи литературный текст даже при наличии в нем фольклорных цитат окажется поэзией профанной повседневности с ее обыденным (хотя и художественно возвышенным) прагматизмом. Именно в этом состоял, как представляется, творческий эксперимент «Русского 1791 года», ставшего поэтическим манифестом русского предромантизма в области выражения народности.

Поэма «Добрыня», как показал анализ, сочетает в себе две традиции -- героическую и лубочную, что само по себе уже является смелым художественным решением. Обращение Львова к проблеме героического вызвано чрезвычайной популярностью жанра героид в оригинальной и переводной русской поэзии того времени -- достаточно вспомнить «Стихи... Григорью Александровичу Потемкину» В. Г. Рубана, «Генрияду» Вольтера и «Энеиду» Виргилия в переводе В. П. Петрова, «Гомерову Илиаду» Е. Кострова, «Героиду» и «Сувориаду» И. И. Завалишина, «Оду на взятие Измаила» П. М. Карабанова. При всей разнице тем и сюжетов, в этих героидах повторялся один и тот же художественный код, осуществлялась установка на привычное читательское восприятие, что делало их похожими друг на друга. Такое тиражирование приема Львов ассоциировал с лубочными книгами, основными принципами которых было предельное упрощение текста и игра на узнавании. Очевидно, поэтому русифицированные в лубках европейские героические сюжеты («Бова-королевич», «Францыль и Ренцывена», «Еруслан Лазарич») обыгрываются Львовым с использованием раешного стиха и приема карнавализации.

На этом фоне «Добрыню» Львова можно по праву считать литературным экспериментом по форме и поэтическим манифестом по содержанию. Поэма ставит вопрос не только о включенности в фольклорную традицию, как «Русский 1791 год», но и о возможных путях ее развития, а также о поэтическом и читательском контексте, в котором те или иные варианты продолжения традиции состаиваются или не состаиваются. Написанная в ключе героического эпоса, поэма диалогична и драматизирована по форме. В результате вместо ожидаемого эпического повествования о давно прошедшем, имеющем уже завершение, состоявшийся итог, как это свойственно былине и народной сказке, перед читателем разворачивается театрализованное действо, итог которого предсказать на какой-либо из его сцен практически невозможно. Более того, поэма не завершена -- и не только ее сюжет, но и поэтическое кредо остается только угадывать в логике литературоведческой эвристики. В отличие от классицистов с их системой ограничительных правил и социальной разъединенностью жанров, поэт утверждает здесь «различные меры» поэтического ремесла и искусства как самоценные, значимые в эстетическом смысле, в чем выражается его творческая толерантность. Ключевая формула поэмы: «Ведь не лира -- гудок гудит, Не Алцей -- новотор поет». Лира Алцея (Алкея) и гудок новотора -- не противоречащие, но взаимодополняющие понятия, в совокупности составляющие искусство -- способ творческого самовыражения национальных поэтов и народов в целом. Мысль о родстве русской и древнегреческой культур, высказанная в тексте «О русском народном пении», звучит здесь еще раз, теперь уже ярко афористически -- и вновь ее пафос связан с выбором национальной поэтической традиции как линии творчества.

Открытые Львовым пути развития национального искусства были основаны на освоении фольклорного метода художественного мышления. Это освоение осуществлялось в процессе творческого обращения к разным фольклорным традициям: обрядовой, песенной, героической, смеховой. Выработанные поэтом принципы художественного письма тонко сочетали фольклорную цитацию, позволявшую внедрять в литературный текст элементы народной культуры без искажения, имитацию, основанную на следовании традиционному канону, и свободное творчество. Экспериментальным же было не просто сочетание четырех компонентов, а полифоническое их соединение, взаимодействие в тексте по принципу контрапункта: обрядовое противопоставлялось повседневному, героическое -- смеховому; и обрядовое, и смеховое, и героическое расслаивались на истинное (сакрализованное обрядом) и ложное (профанизацию обряда). Перспективы художественного полифонизма, воплощенного Львовым в поэмах, поэтических посланиях и стихотворных письмах и выражавшего его эстетические принципы, далеко не в полной мере были реализованы пришедшей ему на смену поэзией русского XIX в. и во многом предвосхитили поэтические эксперименты ХХ в.

Осмысление Львовым специфики русской национальной культуры и интерес к ее древностям проанализированы в третьем параграфе «Национальное как предмет и цель искусства». Материалом исследования здесь стали исторический набросок «От 800 года до <нрзб.> по PX» из рабочей тетради № 1, издания двух летописей: «Летописца Руского от пришествия Рурика до кончины царя Иоанна Васильевича» (1792) и «Подробной летописи от начала России до Полтавской баталии» (1798-1799), а также главный искусствоведческий труд Львова -- рукописный альбом «Опыт о русских древностях в Москве» (1797).

Уникальность альбома «Московские древности» очевидна на фоне современных ему изданий -- путеводителей по Санкт-Петербургу и Москве В. Г. Рубана, А. И. Богданова и Л. Максимовича. В русском искусствоведении и эстетике XVIII в. подобных сочинений нет. Частично совпадая по структуре с московскими путеводителями конца XVIII в., альбом значительно превосходит их своей глубиной и содержательностью. Включенный в него обширный очерк истории древнерусской архитектуры и ее строительной методологии свидетельствует об ориентации Львова на европейские аналоги, и прежде всего на «Римские древности» Андреа Палладио и «Историю искусства древностей» Винкельмана. Таким образом, замысел Львова изначально был вписан в широкий археографический и искусствоведческий контекст культуры Европы. Однако пора ученичества для Львова давно прошла. В «Русском Палладии» он советует отечественным зодчим не копировать слепо предлагаемые великим итальянцем образцы архитектуры, а соотносить их с региональными и социокультурными особенностями России и создавать русский вариант палладианства. В «Московских древностях» он, опираясь на основной принцип эстетики Винкельмана, гласивший, что совершенства в искусстве можно достигнуть лишь подражая великим произведениям древности, переосмысляет его применительно к древностям отечественным и стремится осуществить на русской культурной почве.

Итогом второй главы стал вывод о том, что «дух народа» как специфику русской нации Львов осознавал в контексте этнографического внимания к фольклору народов мира. Внимательный к мировому фольклору, поэт ощущал и понимал полифонизм национальных культур в контексте человеческого общежития. При этой эстетической толерантности главным источником национального искусства он считал именно национальный (для России -- русский) фольклор в богатстве его форм и жанров, а формой развития -- освоение фольклорного метода художественного мышления. Выработанные поэтом принципы художественного письма тонко сочетали фольклорную цитацию, имитацию и свободное творчество. Идейно-художественное единство народного и профессионального искусства прошлого и настоящего, подпитанное творческими открытиями мировой практики, -- стержневая идея созданной Львовым экспериментальной концепции национального искусства. В преемственности исторических форм национального искусства Львов видит залог его устойчивого развития в будущем.

В третьей главе «Творчество Львова в “споре о древних и новых”» проанализирована позиция поэта в «споре о древних и новых» и его идеи интерпретации античного наследия в отечественном искусстве. «Спор о древних и новых» пришелся в русской культуре на последнюю треть XVIII в. Бурная социокультурная динамика России вызвала кризис абсолютистского мышления, и политико-экономические преобразования последней трети XVIII в. непосредственно сказались на художественной жизни империи: классицизм переживал кризис, его важнейшие жанры приходили в упадок. В противовес антиквизированному мышлению классицизма формировалось просветительское и предромантическое миропонимание, с интересом к частной жизни современного человека, весьма далекого от идеалов античности и уроков ее мифологии. Это противостояние во многом повторяло кризис французского классицизма, кульминацией которого был «спор о древних и новых».

Львов, при всей смелости творческого мышления, не считал, что современное ему искусство России должно отречься от классического наследия во имя новых идеалов. Напротив, он видел в античности вечное, общечеловеческое, непреходящее и потому искал новые формы его интерпретации в современном искусстве. При этом, будучи художником широкого толерантного мышления, он не ограничивал понятие древних собственно античностью, хотя и она у него представлена довольно широко -- древнегреческой мифологией, Сафо, Анакреоном, Архилохом, Овидием. К древним Львов относил и северную рецепцию античности -- поэзию средневековой Европы: висы Гаральда Храброго, песни Оссиана. Искусство Возрождения и классицизма было для него посредником между древностью и современностью: он чтил Палладио в большой степени и как реконструктора теории Витрувия, а Петито -- как систематизатора широкого спектра идей изобразительного и прикладного искусства от древности до современности.

Первый параграф «Взаимодействие древнего и современного» посвящен своеобразному «античному» циклу, сложившемуся в 1790-е гг. в переводческой и оригинальной творческой практике Львова. Каждый из текстов этого цикла неповторим в решении вопроса о принципах читательского и писательского общения с наследием древних. Главной стратегией переводов Львова из Оссиана (отрывок «На вершине-то скалы Марвенской каменной…», конец 1780-х -- нач. 1790-х) и Гаральда Храброго («Песнь норвежского витязя Гаральда Храброго, из древней исландской летописи Книтлинга сага, господином Маллетом выписанная и в “Датской истории” помещенная, переложена на российский язык образом древнего стихотворения с примеру “Не звезда блестит далече во чистом поле…”», 1793) стал принцип погружения в иную культуру, понимания ее глубинных мифологических корней и поиска аналогов их выражения в языке культуры принимающей. В случае с Оссианом поэт опирался на внутреннее родство скальдического и славянского эпоса, а в случае с Гаральдом -- на совпадение линий норвежской и русской истории.

Иную стратегию Львов предложил в «Анакреоне» (1794), явившемся первым в России опытом комментированного издания греческой анакреонтики с учетом достижений европейской филологии XVII--XVIII вв. Замыслив книгу билингва, Львов обязывает себя к максимально точному воссозданию духа и буквы источника. Свои художественные решения он поверяет сложившейся на тот момент практикой переводов Анакреона, используя опыт А. Дасье, А. Лафосса, И.-Б. Лонжепьера, Ф. Гакона, П. Ролли, Ж.-Ж. Мутонне де Клерфона, И.-Х.-Ф. Майнеке и др. Главным критерием выбора того или иного варианта перевода для Львова становится культура «страны прибытия», знания и менталитет читателя, которому перевод адресован. Чтобы облегчить понимание текста, Львов регулярно поясняет встречающиеся в нем экзотизмы и мифологемы, вводя читателя в особый мир античной литературы и культуры. Таким образом, переводческая стратегия «Анакреона» -- творческий диалог как объемное, многомерное пространство свободного самоопределения переводчика и читателя в понимании и оценке древнего автора. Перевод Львова основан на поиске адекватных способов выражения буквы и духа древнего в языке новых, реализуемых в переводе с учетом особенностей культуры «страны отправления» и «страны прибытия». Примечательно, что в диалоговые отношения вступали не только переводчик и древний автор, но и читатель, который беседовал, читая книгу, с ними обоими. Эта стратегия освоения античности, принципиально новая для того времени, нашла свое продолжение в переводческой практике XIX--XX вв.

Продолжением «античного» цикла стали «Ода во вкусе Архилоха на 1795-й год» и пьесы «Милет и Милета» (1794) и «Парисов суд» (1796). Эти три сочинения, при всей жанровой разноликости (ода, пастораль, бурлеск), кажутся на первый взгляд простыми перелицовками античных тем и сюжетов. Однако экспериментальный опыт Львова в этих текстах более сложен. Главное в «скороспелке» «Милет и Милета», написанной по случаю помолвки овдовевшего Державина с Дарьей Дьяковой, -- не ироническая перелицовка и не собственно литературная игра, лишь развлекавшая читателя / зрителя. В основе анакреонтеи Львова -- художественное преображение событий личной жизни в предмет театрального действа, в эстетический феномен, возбуждающий желание разгадать аллюзии и доставляющий радость узнавания героев и событий. Синтетическая художественная методология «Парисова суда» соединила смелый бурлеск и тонкий лиризм, глубинные архетипы и изящную шутку. Это позволило автору избежать и прямолинейности современной ему сатиры, и легкой развлекательности ирои-комических поэм -- и создать яркую динамическую картину философско-психологического звучания. «Парисов суд» завершил литературный «античный цикл» Львова. Став веселой проказой, шуткой, эта бурлескная опера вместе с тем продемонстрировала своеобразную эстетику модификации, выработанную поэтом в процессе освоения языка и образности древних. Ее важнейшие принципы -- погружение в прошлое, диалог с древними, актуализация почерпнутой у древних высокой лирики и карнавального дионисийского смеха.

Во втором параграфе «Диалектика всемирного и локального» анализ «античной» темы в творчестве Львова продолжен на материале искусствоведческих и эстетических текстов. К «античному» циклу непосредственно примыкают переводные издания Львова «Рассуждение о проспективе» Э.-А. Петито (1789), «Четыре книги архитектуры…» Андреа Палладио (1798) и задуманный художником, но оставшийся незавершенным проект иллюстрированного альбома «Овидиевы превращения» (1796). В отличие от литературной, искусствоведческая составляющая «античного цикла» Львова построена на иной эстетике модификации.

В скромной книге Петито «Рассуждение о проспективе» поэт увидел уникальный методический материал -- обучение перспективе в изобразительных искусствах, достойный того, чтобы превратить его из локального пармского текста в широкую систему образования и самообразования художников, востребованную и в России. Поэтому Львов применил к нему принцип генерализации, расширения, адресуя его не только живописцам, как Петито, но и творческим деятелям всех искусств -- архитекторам, скульпторам, создателям интерьеров и театральным декораторам. Идея широкого применения книги говорит о глобальном мышлении Львова-просветителя. Не создав собственных текстов классического «трактатного» типа, Львов переводом «Рассуждения о проспективе…» оказал существенное влияние на российское общественное сознание конца XVIII в. Формирование художественно-эстетического пространства, просвещенной среды своего времени -- это и есть та роль «гения вкуса», которую играл Львов в истории отечественной культуры.

В переводе «Четырех книг Палладиевой архитектуры…» Львов решал другие задачи -- спецификации универсального, применения его к особенностям русского ландшафта и русской ментальности. Львов был чутким и восприимчивым наблюдателем и читателем и, очевидно, чувствовал свое предназначение быть медиатором, посредником в популяризации идей Палладио -- так же, как и Палладио в свое время явился рупором идей Витрувия. Осуществляя свой замысел, Львов продемонстрировал высокую культуру издателя, переводчика, организатора и редактора иллюстративной части, чтобы представить Палладио «в той подлинности, каковую заслуживает его совершенство». При этом, стремясь облегчить русским зодчим постижение этого совершенства, Львов «перевел» идеи Палладио на язык современной ему отечественной практической архитектуры, сопроводив основной текст системой конкретных ценных советов. Результатом явилось двуплановое издание, сочетающее точное и адекватное воспроизведение оригинала с всесторонней адаптацией его к социокультурным особенностям «принимающей» страны -- спецификацией универсального. Двуплановость принципиально отличает «Русский Палладий» Львова от европейских изданий трактата, предпринятых в XVII--XVIII вв., -- как от национальных его адаптаций, осуществленных П. Лемюэ, Р. Фреаром де Шамбре и Г. Ричардсом, так и от пышных изданий Н. Дюбуа и О. Бертотти-Скамоцци, стремившихся увековечить идеи Палладио как недосягаемый идеал. «Русский Палладий» отразил творческую личность Львова, глубоко знающего и культуру страны текста-источника, и отечественную культуру с ее географической, исторической и ментальной спецификой. Историзм мышления художника проявился в актуализации непреходящего содержания трактата Палладио и умении найти органичные формы для его выражения в иных, современных издателю условиях. Регионализм проявился в спецификации общих положений теории применительно к социокультурным условиям и образу жизни русского человека. В этом смысле «Русский Палладий» продолжил культурологические изыскания, начатые Львовым еще в первых переводах и исторических и фольклористических работах.

В проекте «Овидиевых превращений» эстетика модификации выразилась в намерении включить локальную культуру в систему культуры мировой. «Метаморфозы» покорили художника разнообразием увлекательных образов и сюжетов, и он счел творчески продуктивным применять не только в литературе, но и в более широком художественном контексте -- живописи, пластических искусствах, театре России. Наконец, «Словарь художеств и художников» (замысел 1800) должен был стать продолжением всех этих проектов и соединить в одном издании европейское и русское искусство, чтобы представить наследие русских художников как органическую часть общеевропейского искусства.

Предметом третьего параграфа «Язык искусства: словарь и грамматика» стали литературные программы (аллегорезы) Львова, открывающие понимание художником семантики, синтаксиса и коммуникативной направленности искусства. Спецификой литературных программ Львова является их тематическая связь практически со всеми видами искусства: архитектурой, садово-парковым, интерьерным и декоративно-прикладным искусством, скульптурой, живописью, книжной графикой, литературой, музыкальным театром, -- приводящая к синтезу искусств, выраженному в художественном слове. Сущность программ Львова связана со стремлением разработать иносказательный язык для современного ему русского искусства. Аллегорезы, связанные с пластическими искусствами, запечатлели, как в определенной композиции тот или иной конкретный образ меняет свой смысл, втягивая в себя лучи предыдущих его акроаматических художественных использований, обретает содержательные параллели, насыщается аллюзиями и коннотациями в окружении других иносказательных фигур. В программах, связанных с синтетическими, «игровыми» искусствами, зафиксировано и преображение самого художественного контекста, вступающего с новым образом в иные, динамические, более глубокие и богатые по содержанию смысловые отношения. Практический смысл аллегорез Львова заключен в том, чтобы научить художников выражать общие, абстрактные и потому почти неизобразимые идеи (добро, силу, власть, справедливость, любовь) через мифологемы и аллегории, показывая их иносказательно, через изображения живых существ, животных или человеческих фигур с атрибутами, за которыми исторически закрепился символический смысл, доступный прочтению. Еще более важна коммуникативная направленность программ Львова. Она свидетельствует о том, что поэт понимал искусство как диалог художника, с одной стороны, и читателя, слушателя, зрителя -- с другой. Прагматика львовских программ чрезвычайно разнообразна по масштабу -- от камерного характера до общенародного резонанса. Аллегорезы Львова -- богатый материал для словаря эмблематики, мифологии и аллегорики русского искусства конца XVIII в.

Итогом третьей главы стал вывод о том, что Львов предложил совершенно оригинальное для своей эпохи решение «спора о древних и новых». В числе других новаторскими стали выработанные поэтом принципы русского оссианизма и русской анакреонтики в переводческой и оригинальной поэзии и драме, а также карнавально-смеховая интерпретация античной мифологии в музыкальном театре. В освоении европейской эстетики Львов использовал приемы генерализации специального, спецификации универсального, диалоговой систематизации локальных культур и синтеза искусств. Последнее особенно убедительно выражено в его литературных программах для разных видов искусства и их реципиентов. Суть комплекса художественных экспериментов Львова состоит в выработке идеи устойчивого развития культуры и искусства. Результатом осмысления Львовым важнейшего для XVIII в. «спора о древних и новых» стали концепты историзма и регионализма в национальном искусстве.

В Заключении подводятся итоги работы, предпринимается попытка по-новому осмыслить закономерности развития русской литературы и искусства последней трети XVIII в. с учетом исследованного опыта творческих экспериментов Львова. Основные концепты художественного мышления поэта: «дух времени», «дух народа», «древнее и новое», «всеобщее и локальное» позволяют внести существенные коррективы в содержание категорий традиционности и новаторства и уяснить механизмы их взаимодействия в литературном процессе.

«Дух времени» в мышлении Львова выразился в том, что поэт на протяжении всего своего творческого пути осваивал опыт европейской и русской общественной мысли от древности до современности. Инструментом анализа исторически и национально многообразной художественно-эстетической практики стал для него принцип амбивалентного противоречия, поляризации внутренней структуры рассматриваемого феномена. Поэтому в его творческом становлении отчетливо прослеживается эволюция взглядов от власти авторитетов к индивидуальной аксиологии, от государственной мифологии к мифологии частной жизни, от регламентированного порядка к экологии культуры и искусства. Морфологический анализ (говоря современным языком) мирового духовного, художественного и практического опыта позволил Львову выработать оригинальную концепцию устойчивого развития культуры и искусства. Важнейшими ее идеями являются неангажированность творчества, свободное развитие искусства в соответствии с внутренней органикой его видов и форм, эстетическая и творческая толерантность, историзм и адекватная социологизация.

«Дух народа» проявился в фольклористических и этнографических занятиях Львова, которые способствовали формированию у него высокотолерантного мышления, в целом редкого для той эпохи. Основой художественного и фольклористического творчества поэта стал метод каталогизации (или метод фокальных объектов, как его назвал ХХ в.). Изучая русский фольклор во всем разнообразии его проявлений и жанров, поэт видел в нем сложную многоуровневую систему, включающую в себя в качестве подсистем этнографически маркированные элементы материальной и духовной культуры. Однако это не был узкопрофессиональный и узконациональный взгляд на предмет. Для Львова характерно умение понимать ту или иную систему (в данном случае русский фольклор) как часть более общей, глобальной системы (так сказать, надсистемы) -- мирового фольклора. Внимательный к поэзии повседневности народов мира, поэт умел понять иные обычаи и иной язык, признавал иной образ жизни и мышления, видел и слышал полифонизм национальных культур.

Открытые Львовым пути развития национального искусства были основаны на освоении фольклорной формы художественного мышления. Экспериментальным же было не просто сочетание разных фольклорных компонентов, а полифоническое их соединение, взаимодействие в литературном тексте с авторским голосом по принципу контрапункта. Художественный полифонизм, воплощенный Львовым в поэмах, поэтических посланиях и стихотворных письмах, явился выражением его эстетических принципов.

Решение Львовым «спора о древних и новых» и проблемы понимания и интерпретации античного наследия связано с выработкой синтетической художественной методологии, соединяющей смелый бурлеск и тонкий лиризм, глубинные архетипы и острую современность. «Античный цикл» поэта, важнейшими составляющими которого стали «Анакреон», «Парисов суд», «Русский Палладий» и «Овидиевы превращения», является художественным воплощением своеобразной эстетики модификации, выработанной поэтом в процессе освоения языка и образности древних. Ее важнейшие принципы -- погружение в прошлое, диалог с древними, актуализация почерпнутой у древних высокой героики и карнавального дионисийского смеха. В искусствоведческих сочинениях и переводах Львова эстетика модификации выразилась в генерализации специального текста, спецификации универсального текста и включении локальной культуры в систему культуры мировой.

Таким образом, ресурсами обновления художественного языка русского искусства в экспериментах Львова выступает национальный фольклор, русские древности и творческое наследие Европы от античности до современности. При творческом освоении художественного наследия предков поэт применяет, говоря современным языком, несколько операторов мышления: время, расстояние, ценность. Общим же художественным кодом Львова в литературной и искусствоведческой эстетике модификации является экспериментальное нарушение симметрии бинарных оппозиций древнее / новое, локальное / всеобщее, аксиологически высокое / аксиологически низкое и их частных вариантов.

Эстетическая задача художественных экспериментов Львова связана с поиском диалектики, казалось бы, несовместимых принципов развития искусства: принципа кардинального обновления и принципа органичного развития. Однако при широком взгляде на искусство как творческую систему (а именно так понимал его Львов) противоречие между этими принципами оказывается мнимым: в искусстве всё существует одновременно и всё равноценно. При этой одновременности и равноценности элементов разных временныммх, локальных и национальных культур, далеко не все из них актуализированы в конкретном хронотопе бытия конкретной личности. Актуализировать одновременно всё -- невозможно и не нужно. Однако победить субъективную инерцию сознания, естественно тяготеющего к забыванию, преодолеть объективный временной поток, неумолимо сносящий всё в Лету, и объективную же пространственную протяженность, мешающую встрече разных локальных культур, можно. Для этого Львов сознательно нарушает статическое равновесие полюсов оппозиций древнее / новое, локальное / всеобщее, аксиологически высокое / аксиологически низкое, сложившееся в той или иной пространственно-временной точке процесса развития искусства -- в эстетике тождества.

Инструмент нарушения этого пространственно-времменного равновесия -- созданная Львовым эстетика асимметрии. Она выступает причиной, пружиной дальнейшего развития искусства: новое обогащается древним, локальное -- универсальным, «высокое» -- «низким» и наоборот; древнее и универсальное получают новое художественное бытие в контексте современного, социокультурно и локально очерченного.

Эстетика асимметрии, апробированная Львовым в качестве творческого метода в «античном цикле», сродни пропорционированию в архитектуре -- и к нему генетически и ассоциативно восходит. Она проявилась и в практической архитектуре Львова, причем также двунаправленно. Тенденция локальной спецификации реализована в переносе культовых монументальных форм: египетских пирамид, античных круглых храмов -- в камерное пространство русской дворянской усадьбы, с изменением размеров этих строений и их непосредственных функций и сакрализацией принимающего их мира. Тенденция генерализации -- в использовании приемов народного мелкомасштабного грунтового строительства при возведении Приоратского дворца, с его высоким социокультурным статусом, сакрализованным историей Мальтийского ордена. Эти параллельные примеры -- не совпадения, а выражение глубинных тенденций художественного мышления Львова. Львов как творческая личность формировался именно в сфере архитектурного образно-творческого мышления и оставался практикующим архитектором до конца своих дней. Асимметричная архитектоника его творческого мышления проявилась во всех фундаментальных трудах: музыкально-театральной драматургии, поэмах, «Анакреоне», «Русском Палладии», «Московских древностях», а также в проектах, оставшихся незавершенными.

Асимметричность эстетики Львова отчетливо проявляется на фоне эстетики равновесия (эстетики тождества), характерной в целом для русской культуры последней трети XVIII в. Понятно, что львовский феномен асимметрии как принципа художественного мышления в истории культуры не единичен. Аналоги эстетики асимметрии и художественного пропорционирования можно найти в мировой литературе: в частности, пропорционирование применил Дж. Свифт в своей книге «Путешествия Гулливера» (1726), создав в антитезу миру Гулливера миры лилипутов, великанов, лапутян, а также противопоставив миру йеху мир умных благородных лошадей. Однако метод Свифта, опробованный писателем лишь в пространстве одной книги, не получил и не мог получить столь широкого распространения в культуре его времени и его страны, как метод Львова.

Творческий же эксперимент Львова воплотился в самых разных искусствах и формах духовной жизни.

Для музыкального театра поэта характерна постоянная смена творческого почерка, жанров и стиля. Это не было, конечно, спланированной реформой русского музыкального театра. Пространство экспериментов поэта -- камерный мир любительского театра, отвечающий духовным запросам дружеского круга зрителей и гибко поддающийся изменениям благодаря интимным отношениям между авторами, артистами и зрителями. Общее эмоциональное поле стимулировало поиски драматурга и подсказывало решение творческих задач. Вместе с тем творческие эксперименты Львова не были чередой случайных проб. Эволюция его музыкального театра -- в движении от театра, портретирующего действительность, к соединению этого динамического портрета с самой действительностью, что было возможно лишь в условиях усадебных театрализованных представлений, где даже при расширении круга зрителей сохранялась стихийно возникающая интимная атмосфера взаимопонимания и доверия.

Поэтические манифесты Львова принимали форму посланий, календарного, экологического и героического эпоса. Насыщенные этнографическим и фольклорным национальным материалом, они возрождали русский дух на новой исторической ступени развития искусства и литературы России. Литературные программы касаются разных видов искусства: «От издателя Русского Палладия» -- манифест архитектора, «О том, как должно было бы расположить сад князя Безбородки в Москве» -- манифест садового художника, «О русском народном пении» -- манифест фольклориста.

Опережая время, которое, по словам Ф. П. Львова, «за ним не поспевало», наш герой не летел стрелой в каком-либо одном направлении, но благодаря своему универсальному дару двигался достаточно широким фронтом. А поскольку универсализм его был органичным и внутренне непротиворечивым, в его поэтических, архитектурных, садово-парковых, музыкально-фольклористических экспериментах можно выявить аналогии. Один экспериментальный ход по своей глубинной логике отражает другой, и в системе этих отражений возникает Львов-художник с его концепцией искусства, в которой взаимодействуют компоненты «чистого» (элитарного) искусства и народного творчества и отчетливо выражено настороженное, если не сказать негативное, отношение к массовой культуре, в которую всегда рискует выродиться и, как правило, вырождается искусство эстетики тождества, культура эстетики равновесия. Так, в один ряд с русифицированным Бовой-королевичем и офранцуженным галантным рыцарем Ильей Муромцем -- популярными у демократического читателя героями лубочной литературы -- Львов ставит «французские кудри» и «английские тонкости» европейских изводов палладианства, механически перенесенные отечественными строителями на русскую почву без учета национальных традиций и социокультурной специфики России -- лишь в угоду массовому вкусу, следующему изменчивой моде. Вписывание чужого в контекст своего -- дело сложное и тонкое, и навмахии и гипподромы Гатчинского парка и сада Безбородко -- не простое копирование Львовым античных образцов в угоду моде, но способ организации досуга молодых дворян в формах, органичных их спортивно-состязательному духу. При этом и в архитектуре, и в садово-парковом искусстве элитарное не отделено от простонародного, но взаимодействует с ним: свободный дух народных гуляний на территории парка вельможи (Безбородко, Разумовского) тому прямое доказательство.

Только так, по мысли Львова, может возникнуть истинное единство древнего и нового, своего и чужого, элитарного и народного, в котором новое подпитывается древним, свое -- чужим и чужое -- своим; элитарное духовно и эстетически обогащается народным, а народное -- элитарным. Это решение направлено против замкнутости каждой из культур, ибо замкнутость неизбежно приводит к продуцированию дурного вкуса: древняя культура умирает, новая -- становится безродной; своя и чужая в их разъединенности духовно вырождаются; простонародная культура перерождается в массовую, в китч, а элитарная -- в интеллектуальную отвлеченность, игрушку от искусства, которая по сути тот же китч, только усложненный.

Основные положения диссертации отражены в публикациях

Монографии

1. Милюгина Е. Г. Обгоняющий время: Николай Александрович Львов -- поэт, архитектор, искусствовед, историк Москвы. М.: Русский импульс, 2009. 360 с. 45 п. л. Гран-при открытого конкурса грантов на выпуск книг о Москве и Отечестве, отражающих многообразие культурной, научной, общественной жизни города и страны и способствующих сохранению национального достояния, продолжению лучших традиций и обеспечению преемственности поколений, протокол конкурсной комиссии б/н от 27 ноября 2008 г.; договор № 275 от 18 декабря 2008 г. между ООО «Русский импульс» и Комитетом по телекоммуникациям и средствам массовой информации г. Москвы. Лауреат XI Национального конкурса «Книга года» в номинации «Humanitas» -- издания по общественно-политическим, историческим, философским, искусствоведческим, театральным и другим проблемам гуманитарных областей знаний, словари, издания энциклопедического характера.

2. Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Гений вкуса: Н. А. Львов. Итоги и проблемы изучения: Монография. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. 278 с., 52 илл., портр. 19 п. л. Грант РГНФ, проект 07-04-93819а/К.

Статьи в изданиях, рекомендованных ВАК РФ

3. Милюгина Е. Г. «Я -- микрокосм, искуснейший узор…»: Личность в концепции философов и художников барокко и романтизма // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия «Литературоведение. Журналистика». 2001. № 5. С. 12--18. 0,5 п. л.

4. Милюгина Е. Г. «Быть свободным -- это значит быть человеком»: О гранях идеи свободы в мышлении романтиков // Вопросы философии. 2006. № 12. С. 120--136. 1 п. л.

5. Милюгина Е. Г. Музыкальный театр Н. А. Львова как пространство эксперимента // Известия Самарского научного центра РАН. Серия «Педагогика и психология», «Филология и искусствоведение». 2008. № 2. С. 319--328. 1. п. л.

6. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов -- издатель «Русского Палладия» // Известия Уральского государственного университета. Серия 2: Гуманитарные науки. 2009. № 1/2 (63). С. 256--265. 1 п. л.

7. Милюгина Е. Г. «Опыт о русских древностях в Москве» Н. А. Львова и Дж. Кваренги: Уточнения к публикации // Русская литература. 2009. № 2. С. 115--120. 0,5 п. л.

8. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов и «Русский Анакреон» // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т. 11, № 4 (3), 2009. Серия «Педагогика и психология», «Филология и искусствоведение». № 3 (5). С. 764--769. 0,6 п. л.

9. Милюгина Е. Г. «Дух времени» и «дух народа» в поэтических манифестах Н. А. Львова // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Т. 11, № 4 (4), 2009. Серия «Педагогика и психология», «Филология и искусствоведение». № 4 (6). С. 1052--1056. 0,5 п. л.

Публикации в зарубежных изданиях

10. Милюгина Елена. Творчество Н. А. Львова в зеркале исследований XXI века // Europa Orientalis (Salerno). 2008. Vol. XXVII. P. 357--368. 0,7 п. л.

11. Милюгина Елена. Русская история и форма ее репрезентации в рукописной кантате Н. А. Львова 1775 г. // Europa Orientalis (Salerno). 2009. Vol. XXVIII. P. 9--16. 0,6 п. л.

12. Милюгина Елена. Универсальное и национальное в «Русском Палладии» Н. А. Львова // Archivio italo-russo VII: Russko-ital'janskij Archiv VII / A cura di A. Shishkin e Cr. Diddi. Salerno: Collana di Europa Orientalis, 2009. Р. 25--35. 0,7 п. л.

13. Милюгина Е. Г. Идея «абсолютной мифологии» и тенденция мифологизации жанров в русском романтизме // Slovanskэ romantizmus -- o ћбnrovosti: Zbornнk prнspevkov z medzinбrodnej konferencie. Banskб Bystrica: Univerzity Mateja Bela, 2002. С. 117--124. 0,5 п. л.

Учебные пособия

14. Милюгина Е. Г. История отечественной литературы: Учебное пособие. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2009. 240 с. 15 п. л. Рекомендовано Учебно-методическим объединением по классическому университетскому образованию Министерства образования и науки Российской Федерации в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности «Педагогика и методика начального образования» 050708 и по программе дополнительной квалификации «Преподаватель» ВПО.

15. Милюгина Е. Г., Лебедева О. Е. Николай Александрович Львов // Русские писатели и Тверской край: Учебное пособие по литературному краеведению для студентов гуманит. фак-тов ун-тов / Под ред. М. В. Строганова и И. А. Трифаженковой. Допущено департаментом образования Тверской области в качестве учебного пособия по литературному краеведению для уч-ся сред. общеобразоват. школ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2009. С. 23--36. 0,8 п. л.

Публикации в отечественных изданиях

16. Милюгина Е. Г. О предромантизме Н. А. Львова // Гений вкуса: Н. А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 2. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. С. 71--81. 0,7 п. л.

17. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов и русский оссианизм // Россия и Британия в эпоху Просвещения: Материалы междунар. науч. конференции. СПб.: С.-Петерб. центр истории идей, 2002. С. 280--282. 0,2 п. л.

18. Милюгина Е. Г. «Человек универсальный» как мера вещей и идей в романтизме // Философский век. Альманах. Вып. 22. Науки о человеке в современном мире: Материалы междунар. конференции. СПб.: С.-Петерб. центр истории идей, 2002. Ч. 2. С. 316--323. 0,4 п. л.

19. Милюгина Е. Г. «Подражатель не есть художник»: Н. А. Львов и «Русский Палладий» // Гений вкуса: Н.А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 3. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2003. С. 135--144. 0,6 п. л.

20. Львов Н. А. От издателя русского Палладия; Примечания <к «Четырем книгам Палладиевой архитектуры»> / Подгот. текста, републ. и коммент. Е. Г. Милюгиной // Гений вкуса: Н. А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 3. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2003. С. 144--162. 1 п. л.

21. Милюгина Е. Г. «Живых и мертвых вод исток»: Акватическая мифология в русской поэзии конца XVIII -- начала XIX в. // Мир романтизма. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2004. Т. 9 (33). С. 42--58. 1 п. л.

22. Милюгина Е. Г. Сакральное и профанное в космологии романтического мифа: диалектика парадокса // Пространство и время: физическое, психологическое, мифологическое: Сб. трудов III междунар. конференции. М.: Новый Акрополь, 2005. С. 111--118. 0,5 п. л.

23. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов и Э.-А. Петито // Гений вкуса: Н. А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 4. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005. С. 140--181. 1,2 п. л.

24. Петито Э.-А. Рассуждение о проспективе, облегчающее употребление оной, в пользу народных училищ / Пер. c итал. и франц. Н. А. Львова; Подгот. текста, републ. и коммент. Е. Г. Милюгиной // Гений вкуса: Н. А. Львов. Материалы и исследования. Сб. 4. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005. С. 182--199. 1 п. л.

25. Милюгина Е. Г. В поисках храма: К проблеме концептуальных моделей нелинейных динамик в художественном мышлении романтизма // Романтизм: грани и судьбы: Учен. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2005. Вып. 5. С. 14--23. 0,7 п. л.

26. Милюгина Е. Г. Миф о художнике в европейском и русском предромантизме и романтизме // Русская словесность в мировом культурном контексте. М.: Моск. гос. ун-т, 2005. С. 112--124. 0,8 п. л.

27. Милюгина Е. Г. Античная традиция в романтической философии мифологии: О мифологеме инициального лабиринта в романтизме // Experimenta Luciefera: Сб. материалов IV Поволжского научно-методического семинара по проблемам преподавания и изучения дисциплин классического цикла. Нижний Новгород: Нижегор. гос. ун-т, 2006. Вып 3. С. 62--67. 0,4 п. л.

28. Милюгина Е. Г. «Искусно организованный беспорядок»: Категории гармония и хаос в искусстве и эстетической мысли романтизма // Романтизм: грани и судьбы: Учен. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2006. Вып. 6. С. 7--13. 0,5 п. л.

29. Милюгина Е. Г. Эстетические взгляды Н. А. Львова: проблемы исследования // Родная словесность в школе и вузе: Межвуз. сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2007. Вып. 3 (5). С. 60--79. 1 п. л.

30. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов -- переводчик трактатов по изобразительному искусству и архитектуре // Романтизм: грани и судьбы: Учен. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. Вып. 7. С. 30--45. 1 п. л.

31. Милюгина Е. Г. Переводы Н. А. Львова в контексте международных культурных связей эпохи предромантизма // Русская литература в мировом культурном и образовательном пространстве: Материалы междунар. научного конгресса. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, 2008. Т. 1. Ч. 1. С. 52--59. 0,5 п. л.

32. Милюгина Е. Г. О графическом наследии Н. А. Львова: К проблеме универсальной личности в русском предромантизме // Романтизм: грани и судьбы: Учен. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. Вып. 7. С. 123--134. 0,7 п. л.

33. Милюгина Е. Г. Экология до экологии: Творческая практика Н. А. Львова и идеи устойчивого развития // Дары природы или плоды цивилизации: Экологический альманах. Вып. 2 / Ред.-сост. И. П. Олехова, М. В. Строганов. Тверь: Марина, 2008. С. 20--46. 1,1 п. л.

34. Милюгина Е. Г. Старая Москва в зеркале «Опыта о русских древностях…» Н. А. Львова // Образ России в литературе XIX--XXI веков. Курск: Кур. гос. ун-т, 2008. С. 109--131. 1,5 п. л.

35. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов -- переводчик трактатов по усадебному хозяйству // Язык и межкультурная коммуникация: Материалы V межвуз. научно-практической конференции. СПб.: С.-Петерб. гуманит. ун-т профсоюзов, 2008. С. 296--299. 0,3 п. л.

36. Милюгина Е. Г. Эстетика Н. А. Львова в контексте теоретико-художественных исканий русского предромантизма // Предромантизм и романтизм в мировой культуре: Материалы научно-практической конференции: В 2 т. Самара: Самар. гос. пед. ун-т, 2008. Т. 1. С. 19--25. 0,5 п. л.

37. Милюгина Е. Г. Философия женственности в творческом сознании раннего Н. А. Львова // XVIII век: Женское / мужское в культуре эпохи -- XVIIIe siиcle: Feminine / masculin dans la culture de l'йpoque: Научный сб. / Под ред. Н. Т. Пахсарьян. М.: Экон-Информ, 2008. С. 445--453. 0,6 п. л.

38. Милюгина Е. Г. Концепция искусства поэзии и проблема самоопределения поэта в русском предромантизме: «Добрыня» Н. А. Львова // Романтизм: грани и судьбы: Учен. зап. НИУЛ КИПР ТвГУ. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. Вып. 8. С. 70--78. 0,5 п. л.

39. Милюгина Е. Г. «Мысль семейная» в литературных опытах и жизнетворчестве Н. А. Львова // «Мысль семейная» в русской литературе: Сб. статей и материалов. Тверь: Марина, 2008. С. 25--42. 1 п. л.

40. Милюгина Е. Г. Универсальный художник и национальный исторический ландшафт: «Московские древности» Н. А. Львова и Дж. Кваренги // Мир романтизма: Материалы междунар. научной конференции. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. Т. 13 (37). С. 58--70. 0,6 п. л.

41. Милюгина Е. Г. Философский миф под маской бурлеска: «Парисов суд» Н. А. Львова // Мир романтизма: Материалы междунар. научной конференции. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2008. Т. 13 (37). С. 228--234. 0,5 п. л.

42. Милюгина Е. Г. Землебитный проект Н. А. Львова: история и проблемы изучения // Историческое и культурное наследие Тверской области: сохраняя прошлое, думаем о будущем: Материалы III областной краеведческой конференции. Тверь: ТОУНБ им. А. М. Горького, 2008. С. 152--160. 0,6 п. л.

43. Милюгина Е. Г. Концепт народности в русском предромантизме: «Русский 1791 год» Н. А. Львова // Русское слово: восприятие и интерпретация: Материалы междунар. научно-практической конференции: В 2 т. Пермь: Перм. гос. ин-т искусства и культуры, 2009. Т. 2. С. 67--71. 0,4 п. л.

44. Милюгина Е. Г. Н. А. Львов как гений места // Труды ВИЭМ. Новоторжский сборник. Вып. 2 / Сост. В. В. Кузнецов; Ред В. В. Воробьев, М. В. Строганов. Торжок: Всерос. ист.-этнограф. музей; Тверь: Изд-во М. Батасовой, 2009. С. 170--176. 0,6 п. л.

45. Милюгина Е. Г. Концепция дворянской усадьбы в творчестве Н. А. Львова // Россия: вчера, сегодня, завтра: Проблемы образования и коммуникации: М.: МГИ им. Е.Р. Дашковой, 2009. С. 145--153. 0,5 п. л.