Русский антинигилистический роман: генезис и жанровая специфика

Автор, знакомый с корреспонденциями «Колокола» и рапортом графа А. С. Апраксина, оспаривает в своем романе обе версии бездненских событий. Он разделяет мнение Герцена и его корреспондентов о несовершенстве «Положения», критикует произвол помещиков и управляющих, но не возлагает вины за «великое недоразумение» на Государя. Отвергает Крестовский и мысль А. С. Апраксина о способности крестьян к бунту.

История крестьянского восстания становится для Крестовского начальным звеном в разработке главной темы дилогии -- темы «польского мятежа».

§ 2 -- Студенческое движение 1861 года в восприятии писателя. При всей сдержанности тона очевидно, что симпатии В. В. Крестовского на стороне студентов. В первых главах романа писатель создал коллективный образ крестьянства -- теперь создает образ студенчества, охваченного чувством негодования по поводу новых университетских правил. Автор признает справедливость претензий студентов, но осуждает их за несдержанность.

Писатель стремится акцентировать не бунтарские настроения студентов, а их законопослушание.

Студенчество в романе представляет Хвалынцев. Автор симпатизирует герою, экспансивность которого объясняет «пылом юношеского увлечения». Но в более широком романном контексте Крестовский дистанцируется от него. Хвалынцев, самолюбивый, неопытный и доверчивый, дает польским эмиссарам увлечь себя ложными идеями. С участия в студенческих волнениях начинается история его трагических заблуждений. Реальная событийная канва используется Крестовским, чтобы вплести в нее авантюрную линию; судьба главного героя вписывается в политические события так, чтобы выдвинуть на первый план тему польской интриги.

В § 3, «Майские пожары 1862 года в интерпретации романиста», подробно комментируются, в широком мемуарном и литературном контексте, «пожарные» главы «Панургова стада».

Вс. Крестовский демонстративно объективен в своих суждениях и выводах. Однако и подбор, и группировка, и освещение фактов небеспристрастны и содержат внутреннюю полемику как с герценовским «Колоколом», так и с радикалами внутри страны.

Вс. Крестовский считает пожары поджогами, спровоцированными польскими эмиссарами, которые стремились усилить недовольство народа правительством, разжечь смуту в России. Писатель утверждает, что эта провокация потерпела полный крах, причина которого заключается в особенностях русского национального характера. Русский народ православен, законопослушен, слуга царю. Пожар в Духов день выявил не столько темные инстинкты народа, сколько его способность сплотиться перед общей бедой. Неоднократно варьируется мысль о кровном единстве народа и Государя. Автор пытается отвести от русского студенчества упреки в поджогах.

Тема пожаров - пролог к теме Польского восстания. Сутью и тоном «пожарных» глав интерпретация польской темы концептуально и эмоционально предопределена.

Раздел III, «Особенности изображения Польского восстания в романе «Две силы». Традиции русского исторического романа».

Во второй части дилогии авторские размышления становятся все более пространными, а комментарии публицистически пафосными; важным способом документирования повествования являются примечания, содержащие реальный комментарий.

§1, «Краткий экскурс в историю Польши. Царство Польское накануне и во время вооруженного восстания 1863-1864г.», - попытка уяснить непростую суть «польского вопроса» и увидеть истинную картину восстания. В § 2. 1, «Северо-Западный край накануне восстания глазами В. В. Крестовского. Специфика сатирического нравоописания в романе «Две силы». Функции мотива путешествия», анализируются главы, посвященные путешествию Константина Хвалынцева по Северо-Западному краю.

Поскольку впечатления, полученные во время путешествия, становятся толчком к перерождению убеждений героя, мотив путешествия реализует свое метафорическое значение, с которым связана романическая функция становления персонажа. Однако для В. В. Крестовского не менее важна и другая - этологическая -- функция мотива путешествия, позволяющего автору вовлечь в сферу читательского внимания большое количество персонажей.

Мотив путешествия выступает как композиционный ход, позволяющий достичь эффекта повторяемости накапливаемых впечатлений.

Для развенчания польской шляхты используются: прием разрыва между сущностью и «кажимостью» явления; прием невольного саморазоблачения; характерное для сатирического бытописания зоологизированное изображение с элементами «оскотинивания» и карикатурного оглупления.

Чтобы дать герою возможность ближе познакомиться с истинными чувствами «хлопов» и намерениями панов, Вс. Крестовский дважды использует прием невольного подслушивания и подглядывания, характерный как для авантюрного повествования, так и для нравоописательных жанров.

Хвалынцев в «Двух силах» совмещает функции главного (романического) и сквозного (этологического) героя. Личность героя значима для автора не менее, чем характер событий, сыгравших роль в изменении его мироотношения.

В § 2. 2, «Крестьянские волнения в России и крестьянский «бунт» в Литве в изображении В. В. Крестовского: общее и отличное», мы приходим к следующим результатам.

И в бездненских, и в литовских главах местная власть злоупотребляет своими полномочиями, в попытке крестьян отстоять свои права хочет видеть проявление бунтарского духа; и русские, и белорусские крестьяне законопослушны и преданны Государю.

Различия в этих сценах объясняются не только тем, что действие в «Двух силах» переносится на территорию Царства Польского, но и дальнейшей «охранительной» эволюцией Вс. Крестовского.

Сцена «бунта» белорусских крестьян отличается более циничной позицией польских панов и их служителей; большими забитостью, кротостью и послушанием крестьян, на фоне полнейшей безобидности которых подчеркнута абсурдность карательных действий посредника.

Образы белорусских крестьян даны в совершенно ином эмоциональном ключе, чем образ шляхты, - умиленно, сентиментально - проникновенно.

Несмотря на пристрастность и однобокость В. В. Крестовского, политическая атмосфера на национальных окраинах накануне восстания воссоздана писателем достаточно объективно.

§ 3, «Личность и судьба литовского диктатора в интерпретации В. В. Крестовского: Кастусъ Калиновский и Василий Свитка».

В антинигилистической прозе сложилась определенная традиция изображения идеологов польской смуты. В. В. Крестовский тоже создает (не без влияния лесковского «Некуда») нравственно непривлекательные образы ксендза Ладыслава Кунцевича, полковника Пшецыньского, ксендза Стикста. На фоне этих героев, созданных по жанровому стереотипу, выделяются фигуры Василия Свитки и поручика Бейгуша.

Василий Свитка с самого начала окружен тайной и наделен обаянием. Умный; хитрый, но умеющий продемонстрировать простодушие; проницательный; жесткий, но умеющий быть доброжелательным и добродушным. Он коварен, но не подл, высокомерен, но не спесив. Тонкая градация, ставящая его на особое место среди польских эмиссаров, сеющих смуту в России.

Автор лишь однажды выставляет Свитку в смешном свете - когда показывает неудачу его агитационной деятельности среди крестьянства. Человек, сумевший подчинить себе гимназиста, пасует перед народной мудростью.

С неожиданной стороны раскрывается герой в сцене трибунала. Он не просто сожалеет о Хвалынцеве, приговоренном к убийству кинжалом, а совершает неслыханную вещь: плачет и молит ксендза Стикста, чтобы тот спас Хвалынцева. Автор мотивирует опрометчивое поведение героя тем, что тот увлекся «человеческим порывом своего сердца». Нам кажется, что, поддавшись стремлению «смягчить» образ диктатора Литвы, Крестовский взял фальшивую ноту, допустил психологический просчет.

Сопоставляя позицию Василия Свитки и его жизненного прототипа, мы опирались, в частности, на материалы «Мужицкой правды». «Мужицкая правда» -- агитационный материал, а не исповедь. Она не может в полной мере отражать истинных целей и притязаний диктатора Литвы. Тем не менее во многих суждениях Василия Свитки в романе «Две силы» узнается позиция Кастуся Калиновского. Свитка, например, говорит: «...наша святая задача -- вместе с политической революцией произвести и социальную». Материалы «Мужицкой правды» подтверждают, что Калиновский именно так определял для себя «святую задачу».

Сопоставляя работы историков с романной реальностью «Двух сил», мы убеждаемся, что правда Крестовского избирательна. Так, автор ни словом не обмолвился о любви и сострадании Свитки-Калиновского к белорусскому народу, хотя тому есть прямое историческое подтверждение - «Письма из-под виселицы», написанные в ожидании казни.

Василий Свитка несводим к собственным декларациям. Не случайно в «пророчески вдохновенных речах» героя Хвалынцеву, настроенному достаточно критически, многое кажется «в высшей степени симпатичным». Он интуитивно чувствует, что Свиткой руководит не только жажда славы, но и вера в величие дела освобождения.

Несмотря на пристрастность автора, проявившуюся как в отборе и освещении фактов биографии Свитки-Калиновского, так и в «фигурах умолчания», этот образ - один из самых живых и привлекательных в романе.

§ 4, «"Варшавские" главы романа "Две силы": особенности изображения польской менталъности». В «варшавских» главах романа сатирический пафос приглушается и уступает место романтизированной атмосфере трагической значительности.

В «Двух силах» есть целый ряд выразительных эпизодов, воссоздающих настроения в Варшаве накануне восстания. Мы полагаем, что они являются плодом непосредственных жизненных впечатлений писателя. В этих сценах воссоздан неповторимый национальный колорит.

Осуждая религиозный фанатизм и национализм поляков, писатель отдает должное силе, глубине и искренности их патриотических чувств.

О том, что В. В. Крестовский при создании «варшавских» глав менее всего руководствовался антинигилистической тенденцией, свидетельствует достигнутый им художественный результат. «Этнический» аргумент, успешно использованный Крестовским при описании быта и нравов Северо-Западного края, достигает в «варшавских» главах иного эффекта, вряд ли предполагавшегося автором: если «литовские» главы убеждают читателя, что Северо-Западный край русский по духу, атмосфере, вероисповеданию, то Варшава в изображении писателя насквозь польская, и попытки с помощью грубой силы сделать ее русской могут привести лишь ко временному успеху.

§5, «Польское восстание 1863-1864 годов глазами Вс. Крестовского. Столкновение сатирического и эпико-героического начал. Документальность и документирование». Польское восстание - идейная кульминация романа. Участие в нем показано через столкновение двух противоположных жанровых тенденций - сатирической и эпико-героической.

В сатирическом свете изображены представители шляхты. Убийственно-иронические сцены рисуют походную жизнь ополченцев, для которых участие в повстании является поводом пощеголять в красных панталонах и возможностью весело провести время в лесу за «чаем, картами и закуской».

Перед В. В. Крестовским стояла задача показать историческую правоту русской силы и нравственное превосходство православной веры. Поэтому сатирическому пафосу во втором романе дилогии противостоит скорбно-величественный и умильно-просветленный.

Саркастические зарисовки участников банды соседствуют со скорбным и величественным описанием мученической смерти православного священника отца Сильвестра и майора Лубянского. Писатель создает монументальный, величественный образ героя, придавая противостоянию русских полякам глубокий идеологический и нравственный смысл.

В. В. Крестовский отождествляет политику русского правительства в отношении к Польше с мнением всего русского народа. Мысль эта является составной частью утверждения о глубинном единстве русского народа и царя, проявляющемся с особой силой в периоды совместных испытаний.

§ 6, «Памфлетность и идеализация -- два полюса типизации в антинигилистической и "нигилистической" романистике. Личность М. Н. Муравьева в "сибирском" романе Н. Г. Чернышевского "Пролог" и в романе В. В. Крестовского "Две силы"».

Для сопоставления с «Двумя силами» Вс. Крестовского мы выбрали роман Н. Г. Чернышевского «Пролог»: произведения создавались примерно в одно время; в качестве периферийного героя в них выводится Муравьев; для создания образа использованы противоположные принципы типизации.

Чернышевский создал памфлетный образ Чаплина, в котором угадываются черты личности М. II. Муравьева. Писатель подверг своего героя испытанию бытом и раскрыл его истинную сущность в отношении к женщине.

Ведущий принцип изображения героя - анимализация, последовательно выдержанный и доведенный до уродливо-гротескной формы.

Политические решения Чаплина поставлены в зависимость от плотских притязаний героя. Убедившись, что Нина Савелова не желает «быть его наложницею», Чаплин отказывается подписать составленный либералами доклад «об основаниях, на которых будут освобождены крестьяне».

Чернышевский увлекся обытовлением своего героя и, стремясь продемонстрировать человеческую несостоятельность графа, практически не показал его в сфере политической деятельности. В этом мы видим одну из главных причин того, что образ Чаплина, прототипом которого послужил М. Н. Муравьев, получился предвзятым и однобоким.

В. В. Крестовский, давая интерпретацию личности М. Н. Муравьева, стремится достичь прямо противоположного эффекта. В «Двух силах» вилен-ский военный губернатор предстает перед читателем как реальное историческое лицо и показан через призму восприятия Константина Хвалынцева.

Настойчиво повторяются детали, создающие психологический портрет Муравьева. Создается монументальный образ человека, величественного в своей «строгой простоте», наделенного «действительной и громадной нравственной силой».

Крестовский, как и Толстой, хочет наделить своего героя нравственной привлекательностью, человеческой значительностью. Но если толстовский образ Кутузова в своем истинном величии органичен, естественен, то образ Муравьева оставляет у читателя ощущение преднамеренности.

Мы полагаем, что и концепция дилогии в целом, и концепция личности М. Н. Муравьева полемически ориентированы на жанровый опыт «Войны и мира». Польскому восстанию придан статус события общенационального масштаба, а Муравьеву - статус эпопейного народного героя. Но для Толстого ключевым является понятие «народ», для Крестовского -- «царь и народ». Кутузов - проводник воли народа, Муравьев - ставленник императора.

Муравьев поставлен обстоятельствами в иные исторические условия. Отечественная война 1812 года далеко не равноценна в общественном сознании подавлению восстания в Польше, а Крестовский настойчиво и целенаправленно пытается сопоставить эти несопоставимые события.

В разделе IV, «Дилогия В. В. Крестовского "Кровавый пуф" в жанровом контексте антинигилистического романа. "Кровавый пуф" как политический роман. Соотношение художественного и публицистического в дилогии. Особенности историзма», подводятся итоги анализу жанровой специфики произведения.

Любой антинигилистический роман содержит в себе жанровые признаки политического. В дилогии Вс. Крестовского они представлены наиболее выра-женно и последовательно. Произведение отличается объемом публицистически осмысляемого материала и степенью документирования, то есть не столько политической сутью, сколько своеобразием ее оформления.

Значительный объем и сквозной характер позволяют рассматривать публицистические включения у Вс. Крестовского в качестве особой жанровой составляющей. «Кровавый пуф» - художественно-публицистическое произведение, в котором совмещены два плана изображения.

Введя в произведение обширный документально-публицистический план повествования и назвав свою дилогию «хроникой», Вс. Крестовский выразил претензию не просто на историческую объективность, но на фактографическую точность.

Интерпретация русской истории через призму «польской интриги» позволила писателю не только отрицать бунтарские настроения крестьян и радикальные устремления студентов, но и акцентировать мысль об органическом единстве русского народа и Государя - Освободителя.

Есть в романе и претензия на высшую объективность - на уважительное изображение идеологических противников; есть картины, вступающие в противоречие с авторской тенденцией и воссоздающие искренность польского патриотического и религиозного чувства.

И тем не менее подчеркнутая документальность часто оказывается иллюзорной. Писатель не искажает смысла исторических документов, но так компонует и «окрашивает» материал, так акцентирует одни аспекты и умалчивает о других, что документальность подменяется документированием, объективированность не всегда приводит к объективности, а трансформация исторической реальности оборачивается отказом от исторической правды.

Глава IV, «"Великое пятикнижие" Ф. М. Достоевского в жанровом контексте антинигилистического романа».

Анализ, предпринятый в разделе I, «Антинигилистический пафос "великого пятикнижия" в оценке литературной критики и публицистики XIX века», позволяет убедиться, что современники писателя, признавая или отрицая сходство его героев с нигилистами 60-70-х годов, подчеркивали антинигилистическую направленность всех пяти романов. При этом речь шла не только о концептуальном сходстве произведений Достоевского с антинигилистической прозой современников, но и об особенностях сатирической типизации, которые послужили одной из причин того, что русские радикалы отказались узнавать себя в героях Достоевского.

Раздел II, «Идеологический опыт Ф. М. Достоевского в контексте его послекаторжной романистики».

Обращение к личному идеологическому опыту Достоевского принципиально важно, поскольку критика идей нигилизма у писателя была мотивирована автобиографическими причинами в большей степени и несколько иначе, чем у других писателей - антинигилистов. Ни один из них не прошел через столь глубокое, трагическое перерождение собственных убеждений, ни один не пытался с такой страстью изжитъ их, воплотив в художественные образы.

Нигилистическое миропонимание послужило Достоевскому основным эмоциональным импульсом для полемики, главным «трамплином» для отталкивания. Сложность заключалась в том, что она являлась автополемикой.

Автобиографическая природа идеологического опыта писателя наложила отпечаток на интерпретацию этого опыта, придала обличению пережитого и отвергнутого страстность не только отрицания, но и до конца не изжитого сомнения. При этом Достоевский-художник таким образом смог типизировать свои заблуждения, что они предстали в перспективе, позволяющей увидеть их потенциальную опасность.

Раздел III, «Пути и формы полемики с идеями нигилизма в романном "пятикнижии" Достоевского».

§ 1, «Особенности преломления идеологического опыта в романах "Преступление и наказание" и "Бесы"».

В работе аргументируется мысль об автобиографичности образа Раскольникова, которому автор не только приписал некоторые стороны своего каторжного опыта, но и наделил его собственными почвенническими прозрениями.

Смысл использования автобиографического материала при создании образа состоит в параллели между уголовным и политическим преступлением. Убийство, совершенное Раскольниковым, - метафора политического преступления. Метафоризация является способом обобщения и оценки писателем не только собственного докаторжного опыта, но и политического радикализма 60-х годов.

Сближая и «пробуя» идеи, Достоевский выявляет их общую атеистическую сущность, нравственную ущербность и социальную опасность. Особую страстность его художественному эксперименту придает то, что в идее героя-идеолога Достоевский «узнает» и осуждает собственные идейные заблуждения.

Ф. М. Достоевский - один из первых русских писателей, убравших «водораздел» между героями-нигилистами и другими участниками сюжетного действия. Он показал, что нигилистические идеи действительно «носятся в воздухе», заражают, искушают возможностью вседозволенности.

Антинигилистическая тенденция не стала у Достоевского ни жанро-, ни стилеобразующим элементом. Пародийное снижение, разбросанные по тексту иронические инвективы в адрес русских радикалов лишь своеобразно «разрежают» романную ткань. Сама идея сильной личности выступает как порождение нигилистического миропонимания. Нигилист оказывается не сатирическим персонажем, а трагическим лицом.

В «Бесах» пародийное и памфлетное начало в ходе эволюции замысла вбирается в трагедийный пафос и преодолевается трагической мощью и значимостью происходящего. Это, наряду с «Преступлением и наказанием», - один из самых автобиографичных романов Ф. М. Достоевского.

«Нечаевское дело» поразило Достоевского и с особой остротой напомнило ему о собственных идейных заблуждениях 40-х годов. В «Дневнике писателя» он прямо расценивает «политический социализм» конца 60-х как закономерный результат «теоретического социализма своей юности». Уголовное преступление, послужившее в «Преступлении и наказании» метафорой политического бунта, стало в реальной жизни его атрибутом.

Параллели между петрашевцами и нечаевцами нашли зримое художественное воплощение в «Бесах». Главным путем «изживания» собственного идеологического опыта стал в романе прием нарочитого анахронизма.

Одним из способов оценки идеологии нигилистов, как и в «Преступлении и наказании», становится «симбиоз идей». В шигалевской теории соединяются и доводятся до логического конца посредством абсурдизации мальтузианство, контианство, утопии Фурье - Петрашевского - Чернышевского. И вновь одной из составляющих этой зловещей и абсурдной теории оказывается собственный «изжитый» идеологический опыт писателя.

«Нечаевщина» стала для Достоевского пиком узнавания прежних заблуждений, заставила задуматься о нереализованных возможностях своей судьбы. Поэтому в «Бесах» настолько сильно беспощадное памфлетное начало, органически и парадоксально сочетающееся с глубокими художественными обобщениями.

§ 2, «Тема смертной казни в художественном целом романов "Преступление и наказание"\ "Идиот", "Братья Карамазовы".

Тема смертной казни и связанных с ней переживаний используется в «Преступлении и наказании» исключительно для передачи душевного состояния главного героя, Раскольникова, в чем можно усмотреть дополнительное указание на автобиографический характер образа. С другой стороны, идеологический опыт автора вновь представлен здесь по-особому, опосредованно. Ведь речь идет, по сути дела, не о теме, а о мотиве. Мотив этот, выступающий параллелью к переживаниям главного героя, служит метафорой его внутреннего состояния. Если накануне преступления он использован как знак обреченности Раскольникова на убийство, ставшее духовным самоубийством, то после совершения преступления мотив оказывается связанным с другим, концептуально значимым для писателя мотивом жажды жизни.

В «Идиоте» мотив смертной казни вырастает в самостоятельную тему.

Вкладывая рассказ о душевном состоянии приговоренного к смерти в уста князя Мышкина, Достоевский достигает двойного эффекта.

Во-первых, он дистанцируется от собственного эмоционального опыта; во-вторых, соединяет непосредственность впечатлений с их рациональным осмыслением. Для этого ему понадобился «конфидент» особого рода, человек, наделенный острой способностью к со-переживанию, умеющий ощутить чужую боль как свою собственную, взять ее на себя.

«Отождествление автора и персонажа» является пиком эмоционального «изживания» того потрясения, которое было испытано Достоевским у эшафота. А поскольку «эшафот явился решающим событием в духовной биографии писателя» (С. В. Белов), то сцены смертной казни, введенные в роман «Идиот», стали и попыткой переосмысления идеологического опыта.

Эмоциональное изживание ощущений приговоренного к смерти откликнулось и в «Братьях Карамазовых». Представляется небезразличным то, что упоминание об ощущениях приговоренного к смерти как параллель к собственным переживаниям принадлежит Ивану Карамазову, в личности которого наиболее сложно и опосредованно преломился идеологический опыт самого писателя.

В § 3, «Проблема нигилизма и образы нигилистов в антинигилистической романистике и в романе "Идиот"», показаны особенности интерпретации нигилистического миропонимания во втором романе «пятикнижия».

Уже в «Преступлении и наказании» намечена мысль об опасности нигилистических идей для духовного здоровья русского общества. В «Идиоте» она становится доминирующей. Нигилизм и «уголовщина» разведены в нем только формально. И публицистический контекст романа, и логика сюжетного действия свидетельствуют об уголовных потенциях нигилизма. Роман буквально пронизан отсылками к современной Достоевскому уголовной хронике. Нигилистические идеи мутируют, модифицируются, дают различные результаты, оказывают разнородное влияние на представителей разных сословий.

В антинигилистической беллетристике сатирический образ однозначен в своей негативности. В «Идиоте» же представление о членах компании Бурдовского (Келлере, самом Бурдовском) корректируется по ходу сюжетного действия. Кроме желания писателя быть объективным, неоднозначность в интерпретации сатирических образов объясняется, во-первых, антропологией Достоевского, одним из аспектов которой является убеждение в «широкости» человека, и, во-вторых, причиной, имеющей отношение к концепции «Идиота» - мотивом преображающего влияния князя на души окружающих людей.

В § 4, «Образы детей-нигилистов в романах Ф. М. Достоевского "Идиот" и "Братья Карамазовы"», на фоне традиции антинигилистического романа анализируются детские образы.

Образы «маленьких нигилистов», Коли Иволгина и Коли Красоткина, созданы Достоевским с любовью, симпатией и добрым юмором. В обоих случаях автор подчеркивает неиспорченность, непосредственность, чистоту своих героев, априорный и головной характер их нигилистических суждений. «Чужое слово» в устах юных нигилистов выполняет, как и у Клюшникова (Коля Горобец) разоблачающую «остранняющую» функцию. В то же время и речевая характеристика юных позитивистов, и их образы в целом разработаны более глубоко и психологически тонко.

В то же время априорность его нигилистических суждений намеренно подчеркнута, заострена; их «остранняющая» функция особенно очевидна. В этом отношении автор «Братьев Карамазовых близок жанровой традиции антинигилистического романа.

Тема детства играет в романах огромную роль именно в связи с темой духовного наставничества, миссионерства. В «Братьях Карамазовых» в большей степени заострены оба полюса этой темы: разлагающее влияние нигилистических идей на разум подростка и целительное воздействие наставника на душу формирующейся личности.

В § 5 - «Нигилистическое понимание смерти в художественном восприятии Ф. М.Достоевского ("Идиот" - "Бесы" - "Подросток"). Мотив "будет ли все равно? ".

Герой-идеолог в антинигилистическом романе либо лишен драматизма и целен в своей самодовольной ограниченности, либо фанатически предан идее и целен в своем стремлении к разрушению. Во втором случае нигилист может предстать в трагическом ореоле, однако его душевная трагедия не имеет онтологического смысла. Нигилисты же Достоевского наделены расколотым сознанием и влекомы «последними» вопросами бытия, среди которых далеко не последнее место занимает вопрос о бессмертии души. Идейные самоубийцы Ф. М. Достоевского обычно выстраивают изощренную казуистику, мотивируя решение покончить с собой. Однако задача писателя заключается не только в том, чтобы развенчать несостоятельность этой аргументации. В страстном отрицании героями Бога писатель прозревает потребность веры.

В ходе анализа мы аргументируем данное утверждение на примере сквозного мотива «будет ли все равно?», рассматривая различные его вариации при создании образов сомневающихся атеистов в «Идиоте» (Ипполит Терентьев), «Бесах» (Ставрогин и Кириллов), «Подростке» (Крафт), «Сне смешного человека».

§ 6, «Проблема нигилизма и образы нигилистов в романе "Подросток"».

В романе содержится художественный отклик на деятельность «долгушинцев», выведенных под именем «дергачевцев». Из материалов следствия писателю было известно, что «долгушинцы» призывали население к бунту. Однако в романе об этой сфере деятельности нигилистов прямо ничего не сказано. В центре читательского внимания находятся только суждения «дергачевцев». Их мнения подчеркнуто космополитичны. Под пером Ф. М. Достоевского, одержимого мыслью об особой миссии русского народа, такая акцентировка, без сомнения, выполняет разоблачающую роль.

В ходе анализа мы обращаем внимание на фразу госпожи Дергачевой: «Надо жить по закону природы и правды», - и полагаем, что в контексте послекаторжного творчества Ф. М. Достоевского слова эти должны прочитываться как оценочная аллюзия на «человека природы и правды» Руссо. Подчеркивая «злобу дня», указывая на общество «долгушинцев» как прототип кружка «дергачевцев», фраза одновременно служит способом авторской оценки членов кружка, самодовольных и ограниченных рационалистов.

Аллюзии на Ж. Ж. Руссо ориентируют читателя и в вопросе об отношении «дергачевцев» к религии: в черновых набросках к «Подростку», а затем и в окончательном тексте романа «женевские идеи» характеризуются (устами Версилова) как «добродетель без Христа».

Еще одна реалия, нашедшая отражение в романе «Подросток», - реплика одного из «дергачевцев»: «Quae medicamentae non sanant - ferrum sanat, quae ferrum non sanat - ignis sanat!». Во время петербургских пожаров эти слова устойчиво связывались с действиями поджигателей, а в поджогах власти обвинили радикально настроенную молодежь, прежде всего студенческую. Вкладывая в уста героя слова Гиппократа, Достоевский, вероятно, хочет указать на связь теоретического и «политического» нигилизма.

Таким образом, с помощью аллюзий автор не только оценивает суждения нигилистов, но и выводит нас за пределы конкретного эпизода. Достоевский не убирает из текста указаний на радикализм воззрений «дергачевцев», на их космополитическую и атеистическую сущность; он просто указывает на это иначе, чем авторы антинигилистических романов.

В «Подростке» Достоевский продолжает экспериментировать, «пробовать» и испытывать нигилистические идеи и их вариации.

«Ротшильдовская» идея Аркадия Долгорукого соотнесена с идеологией нигилистов не метафорически, как раскольниковская, а иным образом. Подросток не является одним из нигилистов, но его идея находит почву в «неблагообразии» жизни. Его отношение к нигилистам строится по принципу притяжения-отталкивания. «Ротшильдовская» идея Подростка и идеи нигилистов-членов кружка, в равной мере порожденные атмосферой безбожия, разведены, но бросают друг на друга «отсвет», проясняя авторскую позицию.

§ 7, «Особенности воплощения нигилистического миропонимания в романе "Братья Карамазовы "».

В «Братьях Карамазовых» нигилистическая тема вновь приобретает характер изживания идеологического опыта. Однако ассоциации с собственным идейным прошлым здесь более сложны и труднодоказуемы, чем в «Преступлении и наказании» или «Бесах», хотя личный идеологический опыт сконцентрирован в духовных исканиях одного героя - Ивана Карамазова: в «симбиозе идей», составляющем основу его миросозерцания, важную роль играет идеология русских нигилистов, которой в 40-е годы отдал дань автор.

Пафос «Братьев Карамазовых» - в развенчании гордыни Ивана, но автору не удается деэстетизировать идеолога «карамазовщины» в той мере, в которой он деэстетизировал Раскольникова. На наш взгляд, главная причина различий кроется в характере использования автобиографического материала. Богоборческий бунт Ивана потому и проникнут такой искушающей силой отрицания, что «замешан» на неизжитых религиозных сомнениях автора.

По характеру интерпретации уголовных сюжетов «Братья Карамазовы» наиболее близки «Идиоту». В обоих произведениях нигилизм и уголовщина формально разведены, но убийства совершаются в атмосфере вседозволенности и являются следствием безверия. В поле зрения героев романа «Братья Карамазовы» находятся громкие уголовные дела. Криминальные факты из реальной жизни обсуждаются на страницах романа, создавая своеобразный аккомпанемент сюжетному действию. Так публицистическая «злоба дня» вбирается в художественную ткань романа; реальное событие не становится фактом вымышленного сюжета, как это часто происходит в антинигилистическом романе, а составляет сюжетный ассоциативный фон.

В «Братьях Карамазовых» натура Достоевского-полемиста проявилась в использовании адресных инвектив против современных писателю «прогрессистов» и в ироническом освещении некоторых общественных тенденций. Примером того и другого служит образ госпожи Хохлаковой. Монолог героини о роли в ее жизни «писателя Щедрина» - одна из самых резких, злых и остроумных адресных инвектив в творчестве Достоевского.

Разделе IV, «"Великое пятикнижие" Ф. М. Достоевского и жанр антинигилистического романа».

В антинигилистической романистике «злоба дня» часто оставляет впечатление самоцельности; в памфлетном изображении нигилистов угадываются предубеждение, личная неприязнь автора или идеологический заказ.

В романистике Ф. М. Достоевского нигилистическая «злоба дня» вбирается в нигилистическую атмосферу цинизма, преступности, вседозволенности, пронизывающую все сферы романной реальности.

Достоевский тоже пристрастен в оценках нигилистов и нигилизма. Идеологический опыт писателя придает особую эмоциональность развенчанию того, что автор трактует как последствия собственных заблуждений. Но то же самое присутствие автобиографического начала позволяет писателю уйти от памфлетности, подняться над «злобой дня». Характер разработки антинигилистической проблематики становится при этом двойственным.

С одной стороны, периферийные герои-нигилисты часто создаются Достоевским в жанровых традициях антинигилистического романа. С другой стороны, было бы неправомерно связывать антинигилистический пафос только с этими героями.

Пафос антинигилистической беллетристики неоднороден, но прозрачен и определенен. Нигилизм, чуждое русской ментальности явление, дискредитируется, в частности, через быт и нравы, поэтому большое место в романах А. Ф. Писемского, В. П. Клюшникова, В. В. Крестовского занимает этологическое начало. Пафос «великого пятикнижия» почвеннический. На первый взгляд, он мало чем отличается от пафоса антинигилистического романа. Однако триада «православие - самодержавие - народность» понимается Достоевским иначе, чем писателями-беллетристами антинигилистического лагеря. Вяч. Иванов утверждал, что монархизм Достоевского был «славянофильский, утопический, оппозиционный современной ему форме самодержавия...».

Не менее утопичным был его идеал народности. Образ народа-«богоносца» в «великом пятикнижии» в основном декларирован, а не воплощен (одно из немногих исключений - Макар Долгорукий в «Подростке»).

В антинигилистической беллетристике альтернативой хаосу и разладу чаще всего становится то, что мыслится не просто как должное, а как реально существующее. Исполнение же «почвеннической» миссии русского народа в романистике Ф. М. Достоевского предполагается в неопределенном будущем: «Народ встретит атеиста и поборет его». Реальность романного мира Достоевского - хаос и разлад.

Публицистическое начало в «пятикнижии» чаще всего энергетически заряжает страстные монологи героев-идеологов. Существование этого типа невозможно в художественной реальности антинигилистического романа в том статусе, который приобретает носитель идеи у Ф. М. Достоевского.

Главный герой-идеолог у Ф. М. Достоевского -- фигура трагическая, масштабная, величественная в самых своих заблуждениях. Он живет «высшими» интересами, а потому столь незначительное место, сравнительно с произведениями антинигилистической направленности, занимает в романах Достоевского этологическое начало. Дело в том, как относятся к бытовой повседневности сами герои. Раскольников, например, всегда выше быта, поскольку равнодушен к нему.

Фигура главного героя-идеолога у Достоевского узнаваема и своей «русскостью», и своей социально-исторической конкретностью. Однако в большинстве случаев читателя не оставляет ощущение, что герой Достоевского, мучимый «мировыми» проблемами, возвышается над эпохой. Один из источников этого ощущения раскрыл Г. М. Фридлендер, писавший, что в романах Ф. М. Достоевского «мысль и автора, и героев... от каждодневного... переключается ко всеобщему». Г. С. Померанц объясняет «фантастичность» идеологов Достоевского тем, что они принадлежат чаще всего «сразу двум эпохам, разделенным двадцатью годами». Эффект такой контаминации достигается чаще всего с помощью приема нарочитого анахронизма.

Оба этих способа построения характера позволяют Достоевскому преодолеть антинигилистическую «злобу дня».

Каждый из романов «пятикнижия» отличается своими жанровыми особенностями.

Главный герой-идеолог «Преступления и наказания» - «политический» нигилист, «бунт» которого зашифрован в уголовном преступлении. Это политический роман-метафора.

В «Идиоте», где нигилизм показан в бытовом плане, но с уголовными потенциями, наиболее сильно мифологическое начало.

«Бесы» -- политический роман-символ и роман-предупреждение, формально наиболее связанный с антинигилистическими традициями.

Художественная реальность «Подростка» на первый взгляд в наименьшей степени условна, хотя в наибольшей степени авантюрна. Мы называем эффект реалистичности «Подростка» иллюзией жизнеподобия.

Для романа «Братья Карамазовы» мы считаем наиболее подходящим жанровое определение роман-завет, в финале которого, по определению И. Б.

Роднянской, дается «грандиозное этическое задание».

Предлагая индивидуальную жанровую характеристику каждому роману, мы ощущаем неполноту данных определений. Возможно, это происходит потому, что определения, затрагивая существенные аспекты жанрового содержания (например, «политический роман») и жанровой формы (например, «роман-метафора») «пятикнижия», не способствуют выявлению его общей, онтологической сущности.

Творить особую реальность, в которой возможны «перетасовка» эпох, переключение от каждодневного ко всеобщему, прорыв за пределы «злобы дня», позволяет Достоевскому ощущение присутствия «высшей» реальности в эмпирической. Взгляд на эмпирическую реальность через призму метафизической позволил писателю дать особую художественную трактовку нигилистическому миропониманию, выходящую за жанровые рамки антинигилистической романистики.

В заключении характеризуются результаты, делаются выводы и намечаются возможные перспективы исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих работах

Монографии:

1. Склейнис Г.А. Жанровое своеобразие дилогии В. В. Крестовского «Кровавый пуф». - Магадан: Кордис, 2004. - 122 с. (8, 3 п.л).

2. Склейнис Г.А. «Великое пятикнижие» Ф. М. Достоевского в жанровом контексте антинигилистического романа. - М. - Магадан: Кордис, 2006. - 110 с. (6, 95 п. л.).

Публикации в журналах, входящих в перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, рекомендованных ВАК Минобрнауки России:

3. Склейнис Г.А. Сатира А. Кантемира «На хулящих учения» // Литература в школе. - М., 2006. - № 5. С. 47-48 (0, 3 п. л.).

4. Склейнис Г.А. М. Н. Муравьев в «сибирском» романе Н. Г. Чернышевского «Пролог» и в романе В. В. Крестовского «Две силы» // Россия и АТР (Азиатско-тихоокеанский регион). - Владивосток, 2006. - № 4. - С. 191-196 (0, 5 п. л.) (Журнал включен в Перечень изданий. См. Бюллетень Высшей аттестационной комиссии МО Российской Федерации. 2005, №4)

5. Склейнис Г.А. Нравственные и психологические истоки феномена самоубийства в понимании Ф. М. Достоевского // Вестник Дальневосточного Отделения РАН. - Владивосток, 2007. - № 1. - С. 59-68 (0, 95 п. л.) .

6. Склейнис Г.А. Особенности речи героев в комедии Л.Н.Толстого «Зараженное семейство». -- Русская речь, 2008, № 5. -- С. 25-28. (0,3 п.л.)

7. Склейнис Г.А. Генезис и жанровая специфика антинигилистического романа. -- Вестник Вятского государственного гуманитарного университета, 2008. --№ 4. -- С.143-147 (0,3 п.л.)

8. Склейнис Г.А. Атеистическое понимание смерти в интерпретации И.С.Тургенева. -- Религиоведение. Научно-теоретический журнал.-- 2009. -- № 1. -- С.179-183 (0,3 п.л.)

9. Склейнис Г.А.Особенности интерпретации идей нигилизма в романе Ф.М. Достоевского «Подросток». -- Известия Санкт- Петербургского университета экономики и финансов. -- 2009. -- №2. (58) -- С. 82-88(1 п. л.)

Учебные пособия:

10. Склейнис Г.А. «Двойничество» в аспекте системности художественного творчества Ф.М. Достоевского. Учебное пособие по спецкурсу. - Магадан: Кордис, 2002. - 39 с. (2,15 п.л.).

11. Склейнис Г.А. Русский антинигилистический роман второй половины ХIХ века. Учебное пособие по спецкурсу. - Магадан: РИО АО «Северовостокзолото», 1996. - 34 с. (2,1 п.л.).

Публикации в научных журналах и сборниках научных трудов:

12. Склейнис Г.А. Природа авантюрности в антинигилистическом романе. --Вестник БрГУ. Серия филологических наук. - 2008. - № 12. - С. 88-91 (0,3 п. л.).

13. Склейнис Г.А. Своеобразие раскрытия темы праведничества в рассказе Н.С. Лескова «На краю света» // Православие. Общество. Культура. Материалы международной научной конференции «Русское православие. Четыре века в Сибири. К 100-летию Томско-Тарской епархии». - Омск: ТОО «Полиграф», 1995. - С. 178-180 (0,1 п.л).

14. Склейнис ГА. Жанровая природа русского антинигилистического романа // Литература в целостном контексте культуры. Всероссийская межвузовская конференция. Доклады. - Биробиджан: БГПИ, 1996.- С. 56-60 (0,3 п.л.).

15. Склейнис Г.А. Формы полемики с идеями нигилизма в романах Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и «Бесы» // Материалы научно-практической конференции, посвященной 40-летию Северного международного университета. - Магадан: СМУ, 2002. - С. 149-152 (0,3 п.л.) (Соавтор - А.А. Гарипов).

16. Склейнис Г.А. Литературно-критические суждения Ф. М. Достоевского как ключ к прочтению комедии Д. И. Фонвизина «Бригадир» // XIV Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры. Сб. статей и материалов. - М.: МПГУ, 2002. - Ч. II. - С. 335-336 (0, 1 п. л.)

17. Склейнис Г. А. «Преступление и наказание» и «Бесы» как жанровые модификации идеологического романа Ф.М. Достоевского // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы I международной конференции: В 2 т. Т. I.. - М.: Альфа, 2002. - С. 204-210 (0,35 п.л.).

18. Склейнис Г.А. Функционирование героя-идеолога в художественной системе Ф. М. Достоевского // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы I международной конференции: В 2 т. Т. I. - М.: Альфа, 2002. - С. 89-94 (0,35 п.л.) (Соавтор - А. А. Антипов).

19. Склейнис Г.А. Нигилистическое понимание смерти в трактовке русских писателей (Г. Р. Державин, А. С. Пушкин, И.С. Тургенев и Ф.М. Достоевский // Литература: История и современность. Материалы научно-практической конференции преподавателей кафедры литературы Северного международного университета. Выпуск 2. - Магадан: СМУ, 2003. - С. 3-11 (0,5 п.л.).

20. Склейнис Г.А. Соотношение реального и фантастического в готической прозе Э. Т. А. Гофмана и в повести Ф. М. Достоевского «Двойник» // XV Пуришевские чтения. Всемирная литература в контексте культуры: Сб. статей и материалов - М.: МПГУ, 2003. - С. 251-253 (0,1 п. л.).

21. Склейнис Г.А. Личность М.Н. Муравьева в художественной интерпретации Н.Г. Чернышевского и В.В. Крестовского // Литература: История и современность (проблемы отечественной и зарубежной литературы). Материалы научно-практической конференции преподавателей кафедры литературы Северного международного университета. Выпуск 1. - Магадан: Кордис, 2001. - С. 10-14 (0,25 п.л.).

22. Склейнис Г.А. Личность Н. Г. Чернышевского в художественном пространстве антинигилистического романа (на примере «Взбаламученного моря» А. Ф. Писемского) // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы V Международной научно-методической конференции. - Уссурийск: УГПИ, 2003. - С. 97-99 ( 0,4 п. л.).

23. Склейнис Г.А. Сатира А. Д. Кантемира «На хулящих учения» в контексте миропонимания эпохи русского Просвещения // Вестник СМУ. Выпуск I. - Магадан: СМУ, 2003. - С. 93-97 (0, 5 п.л.).

24. Склейнис Г.А. Роман В. П. Клюшникова «Марево» как явление антинигилистической прозы // Университетский комплекс - стратегический фактор социально-экономического развития Северного региона. - Магадан: СМУ, 2003. - С. 200-203 (0,3 п. л.).

25. Склейнис Г.А. Соотношение эпического и романного мышления в антинигилистической беллетристике // Синтез в русской и мировой художественной культуре. IV научно-практическая конференция, посвященная памяти А. Ф. Лосева. - М.: МПГУ, 2004. - С. 75-80 (0,35 п. л.).

26. Склейнис Г.А. Дилогия В. В. Крестовского «Кровавый пуф»: творческая история, концепция, смысл названия // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы III международной конференции: В 2 т. Т. I. - М.: Изд. Дом «Таганка», 2004. - С. 191-195 (0,3 п.л.).

27. Склейнис Г.А. Крестьянские волнения 1861 года в интерпретации В.В. Крестовского (роман «Панургово стадо») // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы VI Международной научно-методической конференции. - Уссурийск: УГПИ, 2004. - С. 139-143 (0,55 п. л.)

28. Склейнис Г. А. Нигилизм в восприятии Н. И. Надеждина (статья «Сонмище нигилистов») // Вестник СМУ. Выпуск III. - Магадан: СМУ, 2004. - С. 66-69 (0, 4 п.л.).

29. Склейнис Г.А. Функции мотива путешествия в антинигилистической дилогии В. В. Крестовского «Кровавый пуф» // XVII Пуришевские чтения: «Путешествовать - значит жить». (Х. К. Андерсен). Концепт странствия в мировой литературе: Сб. материалов международной конференции. - М.: МПГУ, 2005. - С. 225-227 (0,1 п. л.).

30. Склейнис Г.А .Нигилистическое понимание смерти в художественном восприятии И. С. Тургенева («Отцы и дети»). // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы II международной конференции: В 2 т. Т. I. - М.: Изд. Дом «Таганка», 2003. - С. 266-270 (0,3 п.л.).

31. Склейнис Г.А. Функции и специфика нравоописания в антинигилистической беллетристике // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы IV международной научной конференции: В 2 т. Т. I. - М.: Таганка, 2005. - С. 163-166 (0, 3 п. л.).

32. Склейнис Г.А. Тема пожаров 1862 года в публицистике А. И. Герцена и в антинигилистическом романе В. В. Крестовского «Панургово стадо» // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы VII международной научно-методической конференции. - Уссурийск: УГПИ, 2005. - С. 248-252 (0, 55 п. л.).

33. Склейнис Г.А. Формы проявления полемического начала в романе Ф. М. Достоевского «Подросток» // Вестник СМУ. Выпуск V. - Магадан: СМУ, 2006. - С. 52-55 (0, 35 п. л.).

34. Склейнис Г.А. Проблема нигилизма и образы нигилистов в антинигилистической беллетристике и в романном творчестве Ф. М. Достоевского (на примере романа «Идиот») // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы VIII международной научно-методической конференции. - Уссурийск: УГПИ, 2006. - С. 183-186 (0, 6 п. л.).

35. Склейнис Г.А. Антинигилистическая романистика и жанр политического романа // Русское литературоведение на современном этапе. Материалы V Международной конференции: В 2 т. Т. II - М.: МГОПУ им. М А. Шолохова, 2006. - С. 272-275 (0, 3 п. л.).

36. Склейнис Г.А.Проблема нигилизма и образы нигилистов в антинигилистической беллетристике и в романном творчестве Ф.М.Достоевского (на примере романа «Идиот») // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы VIII международной научно-методической конференции. -- Уссурийск: УГПИ, 2006. -- С.183-186.

37. Склейнис Г.А. Ипполит Терентьев как сомневающийся нигилист (роман Ф. М. Достоевского «Идиот») // Вестник СМУ.- Магадан: СМУ, 2006. - Выпуск VII.Часть II. - С. 45-49 (0, 4 п. л.).

38. Склейнис Г.А. Драматический канун «великого пятикнижия». Идеологический опыт Ф. М. Достоевского в контексте его послекаторжной романистики // Практический журнал для учителя и администрации школы. - М, 2006. - № 10. - С. 32-33 (0, 1 п. л.).

39. Склейнис Г.А. Идеологический опыт Ф. М. Достоевского в контексте его послекаторжной романистики // Ф. М. Достоевский и мировой литературный процесс: Материалы Международной научной конференции. Под общей редакцией Т. В. Сенкевич. - Брест: БГУ им. А. С. Пушкина, 2007. - С 187-192 (0, 3 п. л.).

40. Склейнис Г.А.Особенности воплощения нигилистического миропонимания в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» // Проблемы славянской культуры и цивилизации. Материалы IX международной научно-методической конференции. - Уссурийск: УГПИ, 2007.- С. 146-150 (0, 5 п. л.)

41. Склейнис Г.А.Прием нарочитого анахронизма в романе Ф. М. Достоевского «Бесы» // XIX Пуришевские чтения. Сборник материалов международной конференции. - М.: МПГУ, 2007. - С. 216-217 (0, 1 п. л.).

42. Склейнис Г.А. Соотношение серьезно-проблемного и развлекательного начал в антинигилистической беллетристике // Русское литературоведение на современном этапе. Материалы VI Международной научной конференции: В 2 т. Т. I. - М.: МГОПУ им. М. А. Шолохова, 2007. - С.153-156 (0, 3 п. л.)

43. Склейнис Г.А.Особенности психологизма Ф. М. Достоевского в горьковской интерпретации // В мире литературы. Вып. 7: сб. науч. трудов. - Брест: БрГУ, 2007. -- С. 26-29 (0, 2 п. л.)

44. Склейнис Г.А. Своеобразие интерпретации пушкинских мотивов и образов в творчестве Ф.М. .Достоевского (Сальери и Ракольников) -- Брест:БрГУ, 2008. - С. 143-146 (0,25 п.л.).

45. Склейнис Г.А. Особенности полемики с идеями нигилизма в комедии Л.Н.Толстого «Зараженное семейство» //Вестник СВГУ. Выпуск X. -- Магадан: СВГУ, 2008. - С.51-54. (0,4 п.л.).

46. Склейнис Г.А. Жанровые особенности дилогии В.В.Крестовского «Кровавый пуф»// Мировой литературный процесс: автор - жанр - стиль: сборник научных трудов. - Брест: БрГУ,2009.- С.85-88 (0,3 п.л.)

Размещено на Allbest.ru

...