Самосознание поколения в творчестве писателей-младоэмигрантов

Размещено на http://www.allbest.ru/

18

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Екатеринбург - 2009

Работа выполнена на кафедре русской литературы ХХ века

ГОУ ВПО «Уральский государственный университет им. А. М. Горького».

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предмет исследования реферируемой работы - творчество «молодых» писателей первой русской эмиграции, совпадающие элементы художественного мышления в их литературном наследии, взаимозависимость мироощущения и художественного сознания, свойственная представителям этого поколения.

Актуальность исследования. К концу ХХ - началу ХХI столетия литература Русского Зарубежья, созданная писателями первой русской эмиграции, прочно вошла в читательский и литературоведческий обиход. Ее изучение стало дифференцированным, аналитическим и профессиональным. На общем фоне этого большого и сложного культурного явления рельефно выделились отдельные писательские имена, прояснилась структура личностных и творческих взаимоотношений (то, что О. Демидова справедливо назвала «литературным бытом» эмиграции) Демидова О.Р. Метаморфозы в изгнании: Литературный быт русского зарубежья. СПб.: Гиперион, 2003. , сформировались представления о литературных центрах, изданиях, кружках и тенденциях. Одним из самых дискуссионных, как в 1920-30-е гг., так и сегодня, оказался вопрос о «незамеченном поколении». Речь идет о «молодых» русских писателях, родившихся в конце ХIХ - первом десятилетии ХХ столетия, которые, пережив гражданскую войну и тяжелейший период адаптации за рубежом, к середине 1920-х годов активно вошли в литературу, заставили спорить и говорить о себе.

В 1920-30-е гг. у них были свои издания, кружки и союзы, о «молодой» эмигрантской литературе писали статьи и выступали на публичных диспутах. В 1936 г. на страницах эмигрантских периодических изданий разгорелась полемика о литературной состоятельности так называемых «сыновей эмиграции», в которой приняли участие М. Осоргин и М. Алданов, А. Бем и В. Ходасевич, Г. Адамович, Г. Газданов, В. Варшавский. Свидетельством того, что вопрос о поколении существовал вполне объективно, являются многочисленные мемуарно-биографические и документальные источники; сборник социологических и психологических исследований под ред. В. В. Зеньковского «Дети эмиграции: Воспоминания» (1925), книга В. Варшавского «Незамеченное поколение» (1956), целый ряд самоопределений: поколение «отчужденных» (З. Шаховская), поколение «из пролета эпох» (Г. Газданов), поколение «неудачников» (В. Варшавский), поколение «обнаженной совести» (Ю. Терапиано). В 1950-60-е годы, когда споры сменились аналитическими обобщениями, образ поколения окончательно сформировался в очерково-эссеистических работах Ю. Терапиано, Г. Адамовича, Н. Оцупа, в исследованиях В. Варшавского и Г. Струве, в мемуарах И. Одоевцевой, Н. Берберовой, З. Шаховской, Р. Гуля, А. Седых, А. Бахраха, В. Яновского.

Во многом благодаря появлению вышеназванных источников, к 1990-м годам стало очевидно, что в русской словесности, да и во всей русской культуре ХХ века состоялся такой феномен, как литературное творчество младоэмигрантов Термин «младоэмигранты», не так давно вошедший в научный литературоведческий обиход, имеет много синонимов: «незамеченное поколение», «сыновья» эмиграции, «молодые» писатели Зарубежья. Автору данной работы он нравится максимальным лаконизмом и максимальной точностью, что и заставило вынести его в название диссертации., имеющий свой собственный ментальный смысл и свои качественные характеристики - психологические, морально-этические, эстетические. Кроме того, к концу ХХ - началу ХХI столетия, в эпоху стремительно нарастающей языковой и культурной интеграции, жизненный и творческий опыт эмигрантских «сыновей» оказался неожиданно созвучен нашей современности, по-новому востребован читателями, художниками, культурой в целом. Не случайно вполне конкретные, казалось бы, историко-литературные исследования, посвященные писателям-младоэмигрантам, все чаще превращаются в масштабный разговор о «незамеченном поколении». В качестве примера можно вспомнить опубликованную в журнале «Литературное обозрение» подборку материалов о журнале «Числа» (1996, № 2), впервые разыгравших тему младшего поколения русской эмиграции. Можно вспомнить состоявшуюся в декабре 2003 года в Москве конференцию (ИНИОН РАН, Библиотека-фонд «Русское Зарубежье»), посвященную 100-летию Гайто Газданова, которая совершенно естественно превратилась, как высказался один из ее участников, В. Хазан, в дискуссию о «поэтике поколения».

Если говорить о степени изученности этого феномена в современном литературоведении, то, помимо исследований об отдельных его представителях (В. Набокове, Г. Газданове, Б. Поплавском, В. Яновском, Н. Берберовой, Д. Кнуте), помимо работ, посвященных в целом эмигрантологии или же конкретно «парижской ноте» (Т. П. Буслакова, В. Крейд, К. В. Ратников, Ф. П. Федоров), журналу «Числа» (М. А. Васильева, О. Р. Демидова, С. Р. Федякин), литературным дискуссиям 1930-х годов (Т. Л. Воронина, Н. Г. Мельников, О. А. Коростелев, М. О. Швабрин, А. А. Долинин, С. Р. Федякин, О. Р. Демидова), за последние годы появились две монографии, где литературное творчество «сыновей» эмиграции стало предметом системного анализа. Это труд Леонида Ливака «Как это делалось в Париже. Русская эмигрантская литература и французский модернизм» Livak L. How It Was Done in Paris. Russian Emigrй Literature and French Modernism. Madison: The University of Wisconsin Press, 2003. и книга Ирины Каспэ «Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы» Каспэ И. М. Искусство отсутствовать: Незамеченное поколение русской литературы. М.: НЛО, 2005. . В обеих работах образ «незамеченного поколения», сформированный и сформулированный самими эмигрантами, подвергается сомнению, оба исследователя - каждый, разумеется, по-своему - апеллируя к фактам эмигрантской литературной жизни, анализируя поведенческие и творческие стратегии писателей младшего поколения эмиграции, пытаются воссоздать обратную сторону мифа - убедить в том, что «незамеченность» была лишь иллюзией, спланированной и удобной позицией, которая в результате привела своих адептов вовсе не к поражению, а к самой настоящей победе над временем и судьбой.

Из всего сказанного следует, что вопрос о культурно-эстетической самобытности и ценностной состоятельности поколения писателей-младоэмигрантов так и остается открытым: версии, концепции и литературоведческие интерпретации, несмотря на их глубину, фактографичность, оригинальность, оставляют почти нетронутой для психологического, социологического и семиотического анализа сферу собственно литературного наследия «молодых» писателей-эмигрантов.

Материалом исследования явились художественные, мемуарные, публицистические тексты, принадлежащие авторам интересующей генерации - Б. Поплавскому, В. Набокову, Г. Газданову, В. Варшавскому, В. Андрееву, В. Емельянову, Н. Берберовой, И. Одоевцевой, Р. Гулю, И. Савину, В. Смоленскому, Б. Вильде, З. Шаховской.

Основная цель исследования: найти в творчестве разных художников - поэтов и прозаиков, знаменитых и безвестных - смысловые пятна подспудной общности, распознать их внутреннюю перекличку, а затем, уже на примере творчества конкретного автора, рассмотреть механизм превращения жизненного опыта и выработанного мироощущения в художественную реальность литературных произведений.

Основной целью диссертации обусловлены ее конкретные задачи:

1. Путем структурного и сравнительно-типологического анализа выявить в художественных текстах разных авторов спектр повторяющихся мотивов и эмблематически значимых образов, свидетельствующих об исторической общности реального жизненного опыта их создателей.

2. Определить для генерации эмигрантских «сыновей» круг универсально значимых вопросов философского, экзистенциального, национального и культурного характера, проанализировать их мотивно-образное претворение в произведениях отдельных писателей.

3. На примере творчества конкретного художника (в данном случае - Гайто Газданова) рассмотреть специфические для всей созданной младоэмигрантами литературы черты поэтики и стиля, высвечивающие своеобразный уклад поколенческого мышления.

Выдвинутые задачи определяют научную новизну диссертационной работы, в которой по-новому описан и многосторонне исследован историко-литературный и социо-культурный феномен литературного творчества младоэмигрантов, представлены, проанализированы и введены в научный обиход малоизвестные художественные и публицистические тексты, безвестные и непопулярные писательские имена.

Метод предпринятого исследования можно назвать методом литературоведческой реконструкции, при котором эстетическое и внеэстетическое (онтологическое, психическое, бытовое) рассматриваются в их взаимной предобусловленности.

Методологической основой диссертации стали фундаментальные труды М.М. Бахтина, рассматривающие литературу в глобальной производности от форм, типов и функционирования человеческого сознания; философская герменевтика Х.-Г. Гадамера, предполагающая возможность обнаружения подлинного бытия творца в глубине его образной системы; учение Л. С. Выготского о психоаналитическом методе исследования, с точки зрения которого искусство есть особый, социально ангажированный способ разрешения бессознательного; работы Б. М. Эйхенбаума, на практике раскрывающие диффузию индивидуального и социального в литературном творчестве; семиотическая концепция искусства Ю. М. Лотмана; «психопоэтика» Е. Г. Эткинда; работы Н. А. Богомолова, В. Н. Топорова, Б. А. Успенского. В трактовке понятия «поколение» мы опирались на современные писателям-младоэмигрантам концепции К. Мангейма и Х. Ортеги-и-Гассета, на отечественную традицию, намеченную трудами Л. Я. Гинзбург, Ю. М. Лотмана, А. Я. Гуревича, М. О. Чудаковой, Б. В. Дубина. В трактовке понятия стиля, столь необходимого при анализе литературного текста - на работы А.Ф. Лосева, В.И. Тюпы, В. В. Эйдиновой.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно существенно расширяет представления отечественной историко-литературной науки. Благодаря эффективному применению сложных синтетических подходов, соединяющих семиотику и герменевтику, структурный и психологический анализ, достигается эффект психобиографической реконструкции «младшего» поколения русских эмигрантских писателей.

Практическая ценность исследования. Собранный литературный материал, результаты обобщений, выводов, умозаключений могут быть использованы в процессе дальнейшего научного изучения литературного наследия первой русской эмиграции, могут быть использованы также при чтении лекционных курсов по истории русской литературы первой половины ХХ века, при подготовке спецкурсов и спецсеминаров по литературе Русского Зарубежья для филологических факультетов высших учебных заведений. Основные результаты работы внедрены на филологическом факультете Уральского госуниверситета им. А.М. Горького в рамках лекционного курса «Русская литература Зарубежья».

На защиту выносятся следующие положения:

1. Литературное творчество «молодых» писателей первой русской эмиграции может и должно быть рассматриваемо не только в качестве материала для подтверждения или опровержения мифа о «незамеченном поколении», но в первую очередь - в качестве целостного историко-литературного феномена, которому присущи собственные импульсы развития, а также собственные эмоциональные, интеллектуальные и эстетические характеристики.

2. Художники-младоэмигранты, исторически и объективно принадлежа одному поколению, в созданных ими литературных произведениях воспроизвели главные события своей биографии, причем не только индивидуальной, но и общей (типичной) для всей генерации.

3. На разных структурно-поэтических уровнях организации текста отразился в литературном творчестве эмигрантских «сыновей» их душевный опыт с его уникальными психическими комплексами и мировоззренческими установками.

4. Системный сравнительный анализ позволяет обнаружить в текстах разных самобытных художников моменты подспудной, а иногда и сознательно закрепленной общности (сюжеты, мотивы, образы), раскрывающие суть поколенческого единства.

5. Поскольку литературное творчество для младших эмигрантов имело статус бытийный и экзистенциальный, то истолкование и распознавание зашифрованных в литературную форму первопереживаний и первообразов имеет реальный исследовательский смысл.

6. Помимо общности содержательной, нужно говорить и об элементах некоего поэтического и стилевого единства в наследии младоэмигрантов. Оно, в частности, проявляется в настойчивом стремлении реализовать в формах поэтики доминирующие черты поколенческого мировоззрения и мироощущения. К таковым можно отнести мистическое чувство жизни, романтический уклад сознания, устремленность в перспективу экзистенциальной философии. Примером индивидуального претворения этой спонтанно сформировавшейся «поэтики поколения» служит проза Гайто Газданова.

Апробация результатов исследования. Основные положения и результаты исследования были представлены в виде научных докладов, прочитанных на 9 научных конференциях разных уровней в Екатеринбурге, Москве, Тюмени, Калининграде, среди которых Международная научная конференция «Русское Зарубежье: приглашение к диалогу» (Калининград - Светлогорск, 2002), Международная научная конференция «Гайто Газданов: Писатель на пересечении традиций, культур, цивилизаций. Взгляд из ХХI века» (Москва, 2003), Международная научная конференция «Русское литературоведение в новом тысячелетии» (Москва, 2004), Международная научная конференция «Дергачевские чтения: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности» (Екатеринбург, 2006), Всероссийская научная конференция «Проблемы изучения культуры Русского Зарубежья» (Москва, 2006), Международный научный семинар «Франция - Россия: Проблемы культурных диффузий» (Екатеринбург, 2006; Тюмень, 2008).

Содержание диссертации изложено в двух монографиях: «“Превращение в любимое”: Художественное мышление Гайто Газданова» (Екатеринбург, 2001), «Самосознание поколения в творчестве писателей-младоэмигрантов» (Екатеринбург, 2008), в 7 статьях, опубликованных в ведущих рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК РФ, а также в ряде статей, посвященных как творчеству отдельных авторов, так и системным закономерностям, связывающим произведения разных творцов в единую культурно-эстетическую парадигму.

Структура диссертации соответствует ее научной цели и задачам, а также реализует поступательное применение заявленного научного метода. Работа состоит из Введения, двух частей, Заключения и Библиографического списка. Обе части работы, содержательно и методологически дополняющие друг друга, имеют свою внутреннюю логику. Первая - «Сценарий общей судьбы и его индивидуальные художественные модификации» - выстраивает поступательно развивающийся сюжет: каждая глава в ней представляет семантически значимое звено общей (при всех частностях, разновидностях и вариантах) судьбы «молодых» писателей-эмигрантов, которые прошли через гражданскую войну (глава 1); узнали тяжесть и радость неустроенного, нестабильного, бродяжнического бытия (глава 2); поневоле обрели в чужой земле «другое отечество», а иногда - другую культуру, другой язык (глава 3); осознанно сделали жизненную ставку на литературное творчество (глава 4); выработали, наконец, определенные духовные ценности, которые оказались незыблемы в самых критических испытаниях (глава 5). Вторая часть - «Мироощущение как основа миростроения: Гайто Газданов» - на примере Г. Газданова, самобытного и в то же время очень типичного для своего времени и поколения художника, предлагает анализ трех наиважнейших ипостасей мышления «молодых» эмигрантских писателей. Это мистическая направленность сознания (глава 1), романтические установки мировоззрения (глава 2), исповедуемая экзистенциальная философия (глава 3).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

литература младоэмигрантский поэтика

Во Введении обосновываются актуальность и научная новизна диссертационного исследования, определяется его методологическая основа, формулируются цели и задачи, дается общая характеристика процесса изучения литературного творчества писателей-младоэмигрантов, оговариваются признаки, на основании которых можно идентифицировать хронологические, социально-исторические, эмоционально-психологические границы поколения эмигрантских «сыновей».

Сегодня приходится говорить о двух сложившихся интерпретациях целостного образа русских писателей-младоэмигрантов: первая - конструктивно-мифологическая, созданная внутри эмиграции в эпоху 1950-60-х годов, и вторая - деконструктивная аналитическая, представленная в монографиях наших современников Л. Ливака и И. Каспэ. Благодаря первой, сложился образ «незамеченного поколения» (В. Варшавский), вторая этот образ дезавуирует. Л. Ливак рассматривает «ключевую роль» французских источников для развития «младшего поколения» эмигрантских авторов, И. Каспэ ставит целью «выяснить», «как конструировалось “поколение” и как конструировалась его “незамеченность”» Каспэ И. М. Указ. соч. С. 9. на поприще литературной жизни, однако оба исследователя приходят к выводу о том, что созданный русскими эмигрантами миф о «незамеченном поколении» - это не более чем поэтический вымысел, «риторика», особый прием. На самом деле литературная деятельность младоэмигрантов, считает Л. Ливак, превратилась в литературу «противоизгнания», которая смогла преобразовать эмигрантские потери в эстетическую выгоду Livak L. Op. cit. P. 206-207. ; «за сюжетом неуспешного поколения, - пишет в том же ключе И. Каспэ, - скрывается вполне достижимый успех» Каспэ И.М. Указ. соч. С. 82..

При всем интересе и уважении к подобным устремлениям сломать стереотипы и дать новую интерпретацию уже вошедшему в историко-литературный обиход явлению, такая точка зрения совсем не кажется бесспорной. Совершенно очевидно, что возможен иной путь исследования, более герменевтический, нежели интерпретационный. Согласно философской концепции Х.-Г. Гадамера, подлинное бытие творца надлежит искать в самом его творчестве, поколенческое же сознание (если говорить об универсалиях, ему объективно присущих) можно пытаться реконструировать, лишь собирая те смыслы, которые, как писал М. Бахтин, всегда «разделены между голосами».

Даже отобранные более или менее спонтанно, но опознанные и проанализированные, совпадающие элементы художественного мышления могут, на наш взгляд, дать представление об экзистенциальном и эстетическом своеобразии того поколения русских писателей-эмигрантов, которое принято называть «незамеченным». Факт его существования, думается, вряд ли стоит подвергать сомнению. В общеевропейском «литературном климате времени» (Н. Анастасьев), от которого, как известно, не свободен никто, им все же удалось создать свою микроклиматическую зону, свою поэтику, свой стиль, в котором плодотворно соединилась русская (классическая и модернистская) литературная традиция с традицией европейской. Несмотря на бурную и весьма напряженную литературную жизнь, отмеченную точками личностного и группового противостояния, возникающими спорами, откровенными конфликтами и замаскированным неприятием, несмотря на разность литературных заслуг и степеней известности, молодые художники первой русской эмиграции представляли собой именно особую, внутренне спаянную общность, у которой был свой движущий импульс. И, конечно, не метрические данные, не игровые стратегии, не принадлежность к той или иной творческой группировке, не степень адаптации во французской или американской культуре, а общность жизненного опыта и душевных переживаний этот импульс сформировали. Особая проницаемость мембраны, отделяющей искусство от жизненных переживаний, о которой не раз писали Г. Адамович, Б. Поплавский, В. Вейдле, Н. Оцуп, свойственная художникам этой генерации, дает надежду распознать «систему эмоций» (Р. Барт) поколения в их литературном воплощении.

Первая часть работы «Сценарий общей судьбы и его индивидуальные художественные модификации» представляет собой выполненную на материале литературного творчества разных авторов реконструкцию наиважнейших для поколения младоэмигрантов моментов биографического и духовно-ценностного характера.

В первой главе «Опыт гражданской войны в его литературной проекции: Г. Газданов, В. Андреев, В. Смоленский, И. Савин, В. Набоков» речь идет о том громадном определяющем влиянии, которое оказала гражданская война в России на «молодых» эмигрантских писателей.

Во времена «русской усобицы» они были юношами, подростками, детьми. Революция не просто коснулась каждого из них, но так или иначе повернула их судьбы, сделав участниками или свидетелями большой истории, «катализировав» тем самым «объединение поколения по чисто календарному, биологически-возрастному признаку - война и призывной возраст» (М. Чудакова). На его краях, с одной стороны, остались те, кто был призван раньше, став участником еще мировой войны, с другой стороны - те, кто был слишком юн и в силу возраста обречен на позицию наблюдателя. В центре оказались художники, для которых революция и гражданская война (независимо от личного вклада и личной позиции) стали не только моментом сильнейшего жизненного потрясения, но и определенной биографической вехой - моментом превращения в ответственных участников социально-политической жизни: В. Набоков (1899 г. р.), И. Савин (1899 г. р.), В. Емельянов (1899 г. р.), Ю. Софиев (1899 г. р.) В. Смоленский (1901 г. р.), Н. Берберова (1901 г. р.), А. Бахрах (1902 г. р.), Л. Зуров (1902 г. р.), Г. Газданов (1903 г. р.), Б. Поплавский (1903 г. р.), В. Андреев (1904 г. р.). Именно эта возрастная категория русских эмигрантов была названа в 1925 г. социологическим исследованием русского Педагогического Бюро по Делам Молодежи среди «детей» эмиграции Дети эмиграции: Воспом.: Сб. ст. / Под ред. В. В. Зеньковского. М.: Аграф, 2001. «квалифицированными жертвами революции», «преждевременными воинами». Литературное творчество представителей этого поколения русской эмигрантской молодежи было своеобразной попыткой избавиться от тяжести прошлого. Трансформация полученного на войне комплекса переживаний, впечатлений, психических потрясений в систему художественных образов, осуществленная в творчестве Г. Газданова, В. Андреева, В. Смоленского, И. Савина, В. Набокова, стала предметом рассмотрения в данной главе.

В художественном творчестве Гайто Газданова опыт гражданской войны присутствует повсеместно. Первые рассказы писателя будто заряжены экспансией и экспрессией революции. Сравнительный ряд для них - проза не столько эмигрантская, сколько советская: Вс. Иванов, А. Малышкин, Б. Пильняк, И. Бабель. Образ революционного времени здесь откровенно романтизируется. В дальнейшем, начиная с рассказа «Превращение», масштаб революции у Газданова меняется - в качестве темы она перестанет быть ведущей, хотя легендарного своего ореола эпоха гражданской войны в творчестве писателя еще долго не потеряет. Этот устойчивый романтический миф, дикий, страшный и все же прекрасный, перейдет в собственность его героев и займет в их памяти и самосознании место почти сакральное.

Однако романтическая мифологизация - лишь одна грань восприятия Газдановым революции и гражданской войны. Ей сопутствуют с самого начала, а потом и вытесняют на периферию темы правдивая конкретика и уникальная психологическая достоверность. В созданной писателем смеси романтики и реализма, лирики и философичности, пристрастности и отстраненности сквозит человеческая убедительность: не правда факта, не правда истории, а правда человеческого переживания. Газданов, по сути, дает чисто феноменологическую трактовку гражданской войны. Характерно, что ни в рассказах, ни в романах гражданская война не изображается Газдановым как событие социально-политическое. Оппозиция «красные» - «белые» не является для него типичной. Силы, которые он чаще всего изображает как действующие в гражданской войне - в основном силы авантюрно-анархического характера: отряд Лазаря Рашевского («Товарищ Брак»), отряд Офицерова («Призрак Александра Вольфа»). Участники гражданской войны, начиная с Аскета («Рассказы о свободном времени») и заканчивая товарищем Офицеровым, - авантюристы и мечтатели, у которых нет идеалов, кроме жажды действия и приключений. Момент идейно-политического противостояния писатель вообще никак и почти нигде не подчеркивает. Напротив, Газданов всячески демонстрирует свою политическую неангажированность, гражданская война для него - угол экзистенциального, но ни в коем случае не идейного преломления бытия.

В позднем творчестве о гражданской войне Газданов будет писать все реже. Реально пережитое самим автором «оседает», опускается в скрытые, подводные пласты текста: из темы превращается в мотив, из события в фрагмент, из основного времени и места пребывания героев - в материю их памяти. Бесследно уходит «мажорный мужественный тон» (М. Слоним), но «выжженная душа» (Л. Диенеш) остается навсегда.

Продолжается «военная» тема обращением к творчеству Вадима Андреева, чья личная судьба, как и судьба Газданова, была в известной мере типична: голодное, томительное и безнадежное пребывание в русских военных лагерях на берегах Босфора, самовольное бегство, константинопольский русский лицей, переезд в Болгарию, тяжелый чернорабочий труд в Париже. Во времена Второй мировой войны оба были активными участниками Сопротивления, после чего их пути диаметрально разошлись - Газданов с 1953 года начал работать на радио «Свобода», В. Андреев в 1946 году получил советский паспорт, затем, в 1949-м, должность в ООН. Л. Диенеш в своей книге о Газданове, а потом и О. Орлова в биографии писателя называют Газданова и Андреева друзьями. Не случайно автобиографическую повесть о своем участии в гражданской войне В. Андреев озаглавил так, как назывался второй роман Газданова - «История одного путешествия».

Столь откровенная отсылка была значительна. Газдановское название, по-видимому, привлекло В. Андреева своей метафорической емкостью. Под этим названием Андреев, конечно, имел в виду не столько конкретный текст, сколько Газданова вообще - писателя и человека ментально близкого. И хотя книга печаталась в СССР в издательстве «Советский писатель» (1974) и должна была проводить идею позднего раскаяния, неминуемой переоценки ценностей бывшим белоэмигрантом, идеологические сентенции в ней выглядят явно наносным, вторичным напластованием, в то время как монтекристовский авантюрный сюжет и подкупающий лирический тон указывают на то, что этот текст гораздо более адекватен газдановским романам, нежели романам советским.

Бросается в глаза откровенное сходство автобиографического персонажа Андреева с ранними героями Газданова (романтически настроенный молодой человек, превративший собственную жизнь в увлекательное путешествие сквозь войны и революции, моря и земли, трагические, иногда почти безвыходные ситуации), а также множество сюжетно-образных совпадений, перекличек, реминисценций из газдановских текстов. Очевидно, что тот образ гражданской войны, который создал Газданов, Андрееву оказался созвучен и близок.

В целом мотив гражданской войны у В. Андреева, как и в творчестве Газданова, имеет первостепенное значение. Присутствует не только в повести «История одного путешествия», но и в повести «Детство», где уходом на войну это самое детство заканчивается, в повести «Дикое поле», где герой - молодой русский эмигрант в Париже - в течение почти двадцати лет ощущает ее омертвляющее дыхание. Интересно, что и в последовавших за «Историей одного путешествия» автобиографических повестях («Возвращение в жизнь» и «Через двадцать лет») разворачивается сюжет преодоления героем своего военного опыта, снова сближающий Андреева с Газдановым. Таким образом, и в творчестве Газданова, и в творчестве Андреева реализовался по сути тот взгляд на гражданскую войну, что был одинаково предобусловлен их «незаинтересованным» участием в ней, участием ради запретного знания, которое превратилось впоследствии в неисчерпаемый источник художественной рефлексии.

Другая позиция, равно представленная в литературном творчестве «сыновей» эмиграции - позиция жизненно и идейно предопределенная. Это позиция прежде всего тех, кто потерял во время гражданской войны своих близких, зачастую был свидетелем расправ с отцами и братьями. В литературе она ясно преломляется в творчестве Ивана Савина и Владимира Смоленского, чье участие в гражданской войне на стороне белых отнюдь не имело характера авантюрного приключения. На глазах у В. Смоленского был расстрелян отец, у И. Савина погибли четверо братьев, он сам чудом уцелел, побывав в застенках ЧК и фильтрационном лагере военнопленных. Ореол, окружавший и одного, и другого поэта, был именно «белым» - с оттенком героизма и романтики.

Пережитая в 18 лет трагедия в поэтическом творчестве Смоленского постоянно дает о себе знать: спустя почти двадцать лет после гибели отца его смерть переживается заново в поэтических строчках. Стихотворение «Над черным морем, над белым Крымом…» звучит поэтическим апофеозом белой эмиграции. В целом можно сказать, что образ гражданской войны в поэзии Смоленского закрепился в следующих, наиважнейших для него, мотивах: реально пережитая личная трагедия; героизация Белой идеи, ощущение исковерканной жизни, незаживающей сердечной раны.

В поэтическом (сборник стихов «Ладонка» (1926)) и прозаическом (рассказы, преимущественно очеркового жанра) наследии И. Савина, всецело посвященном теме гражданской войны, обращает на себя внимание установка на фактическую и эмоциональную правдивость. Позиция, которую занимает автор - чаще всего позиция свидетельства. Поэзия и проза И. Савина предельно лаконичны, бызыскусны, документально точны в изображении ужасного. Стремление облечь свой трагический опыт в адекватную литературную форму оказалось для Савина удачным, эффектным. Его стихи, его рассказы с самого начала производили сильное впечатление, но гораздо важней то, что и спустя годы, и сейчас они все так же потрясают и обжигают, не потеряв ни капли своей пронзительности (свидетельствуют об этом отзывы А. Амфитеатрова, Ю. Айхенвальда на сборник стихов «Ладонка», отзыв И. Бунина на смерть поэта, более поздние отзывы Кс. Деникиной, Г. Струве, Ю. Терапиано, И. Елагина).

Еще один случай, рассмотренный в данной главе - воплощение прошлого, связанного с гражданской войной, в виде мотива нереализованной мечты, навсегда упущенной и не осуществленной возможности. Ведь даже в судьбах тех младоэмигрантов, кого гражданская война по разным причинам (объективным и субъективным) обошла стороной, она все равно так или иначе присутствует. Присутствует в минусе личного участия, но от этого не менее напряженно и драматично. Трудноуловимая ностальгия по военному опыту ощущается во многих произведениях В. Яновского. О своем громадном пожизненном сожалении по поводу неучастия в гражданской войне говорит в повести «Семь лет» устами своего автобиографического персонажа В. Варшавский. Б. Поплавскому на фоне, казалось бы, полного отсутствия у него военной темы принадлежит одно из самых пронзительных и человечных стихотворений о гражданской войне - «Уход из Ялты». Смутное сожаление о навсегда потерянной возможности совершить свой «подвиг» пронизывает творчество Владимира Набокова. Именно у Набокова мотив нереализованного участия в гражданской войне в России получил последовательное и устойчивое воплощение.

На фоне воевавших ровесников Набоков был явлением уникальным, исключительным во многих смыслах, однако любому, кто читал его романы, рассказы, стихи, статьи, ясно, что желание сделать вид, будто трагедия гражданской никак его не задела - всего лишь поза. Это видно из множества противоречивых оценок в его интервью, из откровенных признаний его лирики, это в первую очередь видно в его художественной прозе. На периферии действия гражданская война присутствует во многих произведениях Набокова: «Машенька», «Подвиг», «Соглядатай», «Защита Лужина», «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Другие берега», «Смотри на арлекинов!». Сквозными мотивами станут у Набокова мотив казни, особенно расстрела; мотив страха, опасности, насилия. И все-таки сама стихия гражданской войны осталась для писателя «нераспечатанной», нераспознанной и потому на протяжении всей жизни вплоть до романа «Смотри на арлекинов!» притягательной. Неоднократно в своих произведениях он проигрывает иной, более героический вариант собственной судьбы.

Обобщая, можно сказать, что, трансформированная в систему художественных образов гражданская война для ее самых молодых участников долгое время оставалась мощным эмоциональным и содержательным генератором. Так или иначе она просвечивает сквозь творчество каждого из них, хоть и просвечивает по-разному - в виде лирического подтекста или трагического пафоса, в виде приключенческого сюжета или повторяющихся образов.

Вторая глава «Эмблематика странствий: корабли и поезда в творчестве «сыновей» эмиграции: В. Набоков, Г. Газданов, Б. Поплавский» посвящена структурообразующему и в экзистенциальном, и в эстетическом плане для большинства художников младшего эмигрантского поколения мотиву странствия, связанному с ним мотиву пути.

Свое нечаянное пожизненное странничество «молодые» писатели-эмигранты не только не проклинали, но благословляли, зачастую мифологизировали. Притчу о блудном сыне можно считать глубинной метафорой образа жизни этого поколения, его экслибрисом, эмблемой, опознавательным знаком в литературе стали образы кораблей и поездов, неизменно присутствующие в творчестве самых разных художников.

Придя из личного жизненного опыта, корабли и поезда «молодых» авторов эмиграции не окостенели и не слились навсегда с героическим, но удаляющимся прошлым. Семантическое значение этих образов или - вслед за В. Н. Топоровым - поэтического комплекса в парадигме их творчества невероятно расширилось - как в сторону метафизики, так и в сторону культуры. В данной главе рассмотрена реализация поэтического комплекса «поезда - корабли» на примере творчества Б. Поплавского, В. Набокова, Г. Газданова.

Человеческий и художественный опыт их был различен - отсюда туманно-романтическая недифференцированность поездов и кораблей Поплавского, а с другой стороны, вполне конкретная, вполне узнаваемая определенность, но тоже весьма разнящаяся, поездов и кораблей Набокова и Газданова: у Набокова - «величественные» международные экспрессы с их «изумительными» игрушечными копиями; у Газданова - мечущийся между фронтом и тылом бронепоезд. При этом и у Набокова, и Газданова в их текстах отчетливо фиксируется точка символизации - момент в жизни героев, когда поезда (пароходы) превращаются для них из однажды прожитого бытового эпизода в символ и метафору судьбы (у Набокова в «Подвиге» железнодорожная поездка девятилетнего Мартына во Францию сделала его способным чувствовать «сосущую пустоту под ложечкой и какую-то общую неустойчивость», которая станет впоследствии главной составляющей его натуры и приведет в конце концов к роковому путешествию в Зоорландию; у Газданова в «Вечере у Клэр» герой воспринимает свое «пребывание на бронепоезде» как пророческий символ собственного дальнейшего существования, как начало неизбывного «чувства постоянного отъезда»). И у того, и у другого автора «корабельный»/«железнодорожный» комплекс будет положен и в основу метафоры русской эмигрантской реальности (жизнь «на железнодорожном сквозняке» в романе Набокова «Машенька»; Севастополь, в бухту которого «приплывали и отплывали пароходы» в романе Газданова «Вечер у Клэр»).

Несколько иначе воспринимаются корабли и поезда Бориса Поплавского, который, собственно, и ввел на них моду, во всяком случае, много ей способствовал, причем не только своим поэтическим творчеством, но и своей внешностью, своим поведением, своими речами, своей манерой мыслить и изъясняться. В его индивидуальном языке корабли и поезда не столько образы, сколько языковые знаки, мыслительные категории, которые не являются самоцелью, а служат конструированию нового сообщения, формированию нового образа. В отличие от Набокова и Газданова, в текстах которых поезда и корабли имеют конкретные точки отправления, у Поплавского этот поэтический комплекс кажется, на первый взгляд, полностью лишенным всякой эмпирической первоосновы. Личный человеческий опыт Поплавского остается здесь словно за скобкой. Корабли и поезда, буквально наводняющие его поэзию, а потом и прозу, не имеют конкретной исторической прописки, зато имеют подчеркнуто культурную, подчеркнуто литературную традицию - французские «проклятые поэты» и русские символисты, главным образом А. Рембо и А. Блок. Так же, как и его предшественникам, поэту важна прежде всего ассоциативная подоплека этих образов, точно выражающая основную эмоциональную ауру его произведений: «И казалось, в воздухе, в печали, / Поминутно поезд отходил». Вся поэзия и проза Поплавского под знаком этой невыразимой и непреодолимой печали.

Характерно, что все три автора настойчиво возвращаются к образам (концептам, мотивам) кораблей и поездов, превратившимся в их текстах в некие лирические константы. И пореволюционная реальность, и ощущение экзистенциальной неустойчивости собственного бытия, и книжная романтика слились в контрапункте кораблей и поездов Набокова, Газданова и Поплавского, объединив их миры, внутренне мало схожие и разнонаправленные в своей динамике. Всем троим оказался нужен, важен в этих образах особый сплав минора и мажора, меланхолии и героизма, внешней и внутренней «красивости».

В целом для представителей «молодого» поколения русских эмигрантских писателей поезда и пароходы стали не только воплощением метафизической тоски и собственной человеческой судьбы, но и определенным эстетическим символом, интуитивно угаданным знаком, укрывающим суть их общей инакости, инакости по отношению к «старшим», инакости по отношению ко всей позитивистской классической литературной традиции.

Третья глава «јautre patrie: З. Шаховская, А. Труайя, В. Варшавский, В. Андреев, Н. Берберова, И. Одоевцева, Р. Гуль, Б. Поплавский, В. Набоков, Г. Газданов» В названии главы использовано название книги Г. Адамовича, написанной в Ницце в 1940-е годы. См.: Adamovich G. L'autre patrie. Paris: Egloff, 1947. рассматривает отразившийся сквозь призму художественного сознания процесс «приживления» молодых русских эмигрантов на почве чуждой им культуры.

Представители младшего поколения, в отличие от старших эмигрантов, одинаково спокойно и свободно смотрели как на Восток, так и на Запад. Совершенно естественной кажется языковая интеграция целого ряда художников этого поколения в одну из европейских литератур, неизбежным представляется подчеркнутый европеизм внешней стилевой манеры «молодых» авторов. При всем том у большинства из них находим традиционные темы и образы восточной культуры, закрепленную символику Востока. И если, по словам Г. Адамовича, русская литература в принципе пытается «разрешить вопрос» «о своем месторасположении между востоком и западом» Адамович Г. Комментарии // Числа. 1930. Кн. 1. С. 296. , то младшее поколение писателей-эмигрантов в этом активно участвовало, причем участвовало по-своему, пытаясь «выйти из беженства» (И. Зданевич) в некий межнациональный и межкультурный космос.

Для многих из них вопрос о национальной самоидентификации оставался открытым до конца жизни: лишившись языковой и национальной почвы, они оказались абсолютными иностранцами всюду, причем русскоязычный читатель не может этого не чувствовать так же, как любой другой. «Неуловимый дух иностранщины» (М. Слоним) рождался из евразийской сущности художников-младоэмигрантов, из их ментальной разорванности, трансформируясь порой в устойчивую личную мифологию, становясь важной составляющей творческого образа.

Собственную иноприродность «молодые» писатели переживали болезненно; ясно ее чувствовали - иногда с досадой, иногда с опаской и сожалением - их старшие соотечественники; сегодня пытаются осознать этот феномен современные исследователи (Ж. Нива, Л. Ливак, В. Земсков, Е. Менегальдо, авторы сборника «Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу, 1920-1940» (2007)), неожиданно обнаружившие в нем так много созвучного нынешней эпохе культурной интеграции, ментальных и языковых сплавов.

В поле вышеобозначенной проблемы культурной идентификации и самоидентификации «молодых» русских писателей-эмигрантов данная глава предлагает обзор тех фактов, свидетельств, признаний, наблюдений, переживаний, которые сохранились в литературном наследии младоэмигрантов. Понимая, что под чуждой культурой можно подразумевать и культуру Востока (Китая, Японии, Турции), и культуру Америки, и культуру всех тех стран Западной и Восточной Европы, где проживали русские беженцы, мы осознанно выбрали культуру Франции, которая в предвоенные десятилетия была для русской эмиграции главным центром не только физического (территориального и бытового), но и духовного тяготения.

Из всего многообразия конкретных материалов в работе выделены три наиболее устойчивые и явно выраженные позиции, принадлежащие большею частью писателям или одной возрастной группы, или сходной (в смысле культурно-языковой адаптации) линии судьбы. Так, особое (хоть и явно не центральное) место в поколении «сыновей» принадлежит тем, кто совершил переход на другой язык и реализовал себя в нем. В пределах французской культуры это, например, Лев Тарасов (Анри Труайя) и Зинаида Шаховская (Жак Круазе). Оба в большей или меньшей степени были включены в литературное пространство Русского Зарубежья, но это была лишь часть их жизни, которая в целом принадлежала Франции, Бельгии, Европе, миру вообще. Оказавшись во Франции (Шаховская сначала в Бельгии) в школьном возрасте, обучаясь во французских учебных заведениях, обретя французских друзей, а с другой стороны, имея драгоценные культурные корни, связанные с Россией, и Тарасов, и Шаховская должны были выбирать, по сути дела, между прошлым и будущим, между языком рода, семьи и языком окружения. Эта ситуация выбора впоследствии стала для них отдельным литературным сюжетом - роман А. Труайя «Сын сатрапа», его воспоминания «Моя столь длинная дорога», глава «Начало» и предисловие в «Отражениях» З. Шаховской, а также особый структурообразующий лейтмотив четырех книг ее мемуаров «Таков мой век». Вообще пример творческих судеб З. Шаховской и А. Труайя - это пример максимальной адаптации, в некотором роде мимикрии, пример удачного, успешного перехода в чужую культуру со своим, однако, русским багажом.

Иным, совершенно противоположным образом вошла Франция в жизнетворчество тех, кто был несколько старше: Р. Гуль, Н. Берберова, И. Одоевцева, В. Андреев, В. Варшавский. Их связь с Россией (и в смысле языка, и в смысле общей культуры, и в смысле исторического сознания) была крепка, поскольку «за душой» каждого из них что-то было: участие в гражданской войне (Гуль и Андреев), в поэтическом кипении пореволюционного Петрограда (Одоевцева и Берберова). Франция вошла в их жизнь мощным пластом, и это благодарно отразилось в их поздней автобиографической прозе, да и не только в ней. Они не были чужды французской жизни - ни культурной, ни социально-бытовой. Однако в целом Франция при всей ее привлекательности оставалась для этих писателей страной пребывания, внешней по отношению к их внутреннему миру. Не случайно, хоть и по разным, конечно, причинам, все они рано или поздно ее покинули. Сложные, подчас драматичные, подчас весьма противоречивые взаимоотношения этих писателей с французской культурой анализируются на примере мемуаров И. Одоевцевой «На берегах Сены», трилогии Р. Гуля «Я унес Россию», автобиографии Н. Берберовой «Курсив мой», повести В. Варшавского «Семь лет», повести В. Андреева «Дикое поле».

Особое внимание уделяется в главе таким писателям, как В. Набоков, Б. Поплавский, Г. Газданов - тем, кто не стал франкоязычным, но и не был по отношению к французскому миру сторонним наблюдателем.

В сознании Поплавского этот мир явно был укоренен изначально: в детстве он долго жил за границей, в совершенстве владел французским языком. Сравнение Поплавского с Рембо стало общим местом в воспоминаниях и отзывах о нем. Не менее очевидно влияние на Поплавского Ш. Бодлера, который тоже «сквозит» в его творчестве. Определенное место в эволюции Поплавского занимали французские сюрреалисты. И все-таки, несмотря на полную, казалось бы, адаптивность к французской культуре, литературе и языку, несмотря на то, что он «читал французов» (Н. Берберова), «был детищем Запада» (Г. Адамович) и осуществлял «с яростным динамизмом» какой-то свой, но отнюдь «не православный» «духовный путь» (Н. Татищев), Поплавский все же сделал свой выбор - стал русским поэтом, «самым эмигрантским из всех эмигрантских писателей» (В. Варшавский). Зачем-то ему нужно было чувствовать себя русским - богемным, униженным, юродствующим, страждущим.

Несмотря на то, что в творчестве Поплавского почти нет обязательных в эмиграции «русских» тем, нет у него и тем однозначно «французских». Русское и французское у Поплавского иногда совершенно неразличимо, переплетено и образует единую реальность. Не случайно своим современникам Поплавский виделся поэтом богемным - не русским и не французским, но «русско-монпарнасским» (В. Варшавский). На первый взгляд, и подлинная Россия, и подлинная Франция действительно оказались за пределами эмигрантской метафизики поэта. И все-таки, если читать пристально, национальный русский компонент, реализуемый на разных уровнях смысла и структуры, у Поплавского очень значителен, особенно в прозе, где, как писал Г. Адамович, все то, что было в его стихах, «сказано глубже и тверже».

Кроме того, что «русская тема» постепенно усиливается от «Аполлона Безобразова» к «Домой с небес» чисто содержательно, русский хребет имеет сама повествовательная структура Поплавского, которая, несмотря на интернациональную интертекстуальность художественного языка, несмотря на влияние сюрреалистов, отчетливо воспроизводит интонации Гоголя, Достоевского, Розанова. Вообще, пребывая во всех отношениях в точке критического бытия, Поплавский оказался невероятно современен не только для Франции 1920-30-х годов, но прежде всего для русской культуры ХХ века - нащупал некую продуктивную форму говорения от имени мыслящего аутсайдера, персонажа не столько «подпольного», сколько мистериального. Поэтому язык Поплавского для русского читателя сближается в первую очередь не с языком французского модернизма, а, например, - парадоксальным, почти невероятным образом, - с языком А. Платонова или, хоть это и другая эпоха, но «механизмы культуры» в ней те же, с языком Вен. Ерофеева. Со всем своим французским культурным арсеналом Поплавский «попал» в эпицентр одного из интереснейших явлений русской словесности ХХ столетия.

В сознании В. Набокова Франция, очевидно, тоже всегда присутствовала. Читая Набокова (особенно русского), легко убеждаешься в том, что «французский» текст у него неразрывно связан с «российским». Юг Франции у писателя прочно закреплен, как ни странно, в памяти о России - это как бы вариант русского юга, куда возили на лето отдыхать и купаться. Хотя во Франции писатель так и не остановился надолго, в этой стране он бывал по-особому: на пляжах Биаррица в детстве; после расторжения помолвки со Светланой Зиверт в качестве сезонного рабочего собирал виноград в Провансе; в 1937 году французская Ривьера сделалась пристанищем для его семьи, наконец, в Париже обитала женщина, которую он любил. Все это как будто периферия личной географии Набокова, заметки на полях. И все же именно с этих «полей» многое окажется востребовано в его творчестве, начиная одинокими романтическими скитаниями Мартына Эдельвейса и заканчивая образом Лолиты, наследницы французской девочки Колетт с пляжа французской Ривьеры набоковского детства («Другие берега»). При всем его англофильстве, Набоков воспринимает Англию, по крайней мере в своих текстах, как неожиданно чуждое пространство, в то время как Франция для него часто оказывается синонимична дому. Взять хотя бы его последний «европейский» и первый англоязычный роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», где бывшее когда-то российское единство семьи распалось на два варианта - сын англичанки Себастьян Найт едет в Англию, а сын русской остается с матерью в Париже.

По-видимому, Набоков мог бы «остановиться» во французской культуре. Об этом свидетельствуют его многочисленные признания о равенстве для него трех языков - русского, английского и французского. Однако обстоятельства сложились иначе - Набоков стал англоязычным автором, в полной мере реализуя логику своего космополитического движения. «Другим отечеством» для него стала Америка, и себя он с удовольствием называл американским писателем. Но, как в творчестве и сознании других писателей его поколения, второе отечество, эта «любимая родина» в творчестве и сознании Набокова все же не смогла отменить первой: «русский остаток, - как это называет Н. Анастасьев, - неизменно сохраняется в его книгах».