Русская литературная критика на рубеже ХХ-ХХI веков

Социокультурная ситуация 1990-х - начала 2000-х годов определяет интерпретационные стратегии, момент самоидентификации, событие коммуникации, иными словами, стратегию-ответ литературной критики на «вызов» времени. В результате, в структуру пред-понимания критика в 1990-е годы входит ментальная необходимость в утверждении своего «присутствия». Понятия «присутствие», «вопрошание», «забота» с актуальными для М. Хайдеггера смыслами наиболее точно отражают состояние литературной критики, осознающей свое выпадение из системы производства/потребления литературы.

В 1990-е годы размежевание в критике начинает проходить по формату. Момент взаимовлияния газетной, толстожурнальной, телевизионной, сетевой критики также характеризует обстоятельства функционирования критики, определяет, в частности, варианты самоидентификации. Этому аспекту посвящен раздел 3.2. «Формы бытования литературной критики на рубеже ХХ - ХХI вв.», в котором описываются различные формы бытования критики в сопоставлении с «толстожурнальной». Отдельный фрагмент данного раздела посвящен рефлексии литературной критики «толстых» журналов на появление новых форм бытования критики в ее связи с процессом самоидентификации. От резкого дистанцирования от газетного/сетевого формата критика «Нового мира», «Знамени», «Октября» приходит к необходимости его осмысления и допущения продуктивного заимствования успешных стратегий.

Динамике внутренних механизмов порождения литературно-критической практики либеральных «толстых» журналов 1990-х - начала 2000-х годов посвящена глава 4. «Литературная критика «либеральных» журналов: объектное поле, интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры». Ее структура отражает главные составляющие объектного поля критики: сама критика и разные аспекты ее функционирования, общественное сознание в ситуации ценностного слома, литературная практика.

Раздел 4.1. «Метакритика конца ХХ - начала ХХI веков: поиск идентичности и стратегии самоинтерпретации» посвящен метакритике либеральных журналов, которая в обстоятельствах отсутствия релевантного теоретико-критического дискурса берет на себя функцию самоосмысления и фиксирует структурные изменения критической деятельности на рубеже веков.

Анализ содержательного плана метакритических текстов, опубликованных в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» в 1990-е годы, позволил выделить следующую динамику: критическая мысль движется от явной «разоблачительной» тенденции, от негативной самоидентификации, отказа от прежней модели критики и критической деятельности к конструктивной - попыткам корректировки системы критических оценок, конструирования новых принципов интерпретации текстов, анализа обстоятельств и специфики функционирования критики, а также причин ее кризиса.

Негативная идентификация проявляется в «разоблачительной» интерпретационной стратегии, имеющей целью обозначить границы своей идентичности «от противного». В период с 1992 по 1994 год в либеральных журналах публикуются статьи, в которых объектом «разоблачения» становятся императивная и охранительная критика, эгоцентричная и нарциссичная молодая критика, ориентированная на литературный быт, старый литературно-критический инструментарий, непродуктивный для интерпретации современной литературной действительности. «От противного» либеральная критика конструирует свое ценностное поле, в центр которого помещает категорию свободы, понимаемой не только как свобода слова и мнения, но и как ненасилие по отношению к интерпретируемому тексту и читателю, свобода от мнения группы (утверждается недопустимость долженствования, идеологического ориентирования, утверждения единственно верной интерпретации, ограничения интерпретаторской свободы читателя). Критика отсекает атрибутивные признаки модели советской критики, актуализирует вневременные, традиционно ценные и утверждает обновленные.

Во второй половине 1990-х метакритика обнаруживает конструктивную стратегию самоинтерпретации. Она проявляется в попытках корректировки системы критических оценок, конструировании новых принципов интерпретации текстов и ценностной парадигмы, анализе обстоятельств, специфики функционирования критики, причин кризиса. Актуальной теперь становится не столько «постановка диагнозов», сколько аналитическое исследование сложившихся на данный момент стратегий литературной критики и степени адекватности критического суждения В статьях А. Немзера «История пишется завтра» (Знамя. 1996. № 12), Н. Ивановой «Между. О месте критики в прессе и литературе» (Новый мир. 1996. № 1), С. Костырко «О критике вчерашней и «сегодняшней». По следам одной дискуссии» (Новый мир. 1996. № 7), И. Роднянской «Герменевтика, экспертиза, дегустация…» (Новый мир. 1996. № 7)..

Критика конструирует обновленную модель своей деятельности, по-новому осмысливая каждый ее сегмент, отвергает образ всезнающего, авторитетного критика-судьи и формирует другой - образ аналитика, читателя, комментатора, медиатора и собеседника. Обновление модели критики «захватывает» элементы ее структуры, отвечающие за процесс коммуникации. Отказ от императивности, позиции учителя и идеолога ведет к выстраиванию коммуникации с реципиентом на условиях равноправия. Это, в свою очередь, предполагает пересмотр системы аргументации, в том числе оценочной, и ориентацию на реципиента-со-исследователя, со-интерпретатора. Если в первой половине 1990-х годов актуальным для самоосмысления компонентом модели был «критик», что объясняется важностью в этот период проблемы личной, а не институциональной идентификации/самореализации, вхождением в литературный процесс нового поколения критиков, то во второй половине 1990-х - начале 2000-х годов актуализируется образ реципиента и связка «критик - читатель».

Осмысливая проблему адекватности критического суждения в обстоятельствах утраты литературоцентризма, метакритика 1990-х годов порождает две полярные интерпретационные стратегии, генетически восходящие к «реальной» и эстетической критике. В соответствии с первой, литературная ситуация оценивается как приближающаяся к норме; критику необходимо осмыслить соответствие своих эстетических принципов литературной ситуации; статус «критика, идущего вслед за литературой» мыслится естественным. Озвучивает эту стратегию С. Костырко, утверждая, что критику необходимо «исходить не из общественно-политического контекста, а из заданного самим произведением круга тем и уровня их осмысления», «литература изначально больше и выше критики», функция критики помогать читателю «максимально приблизиться к тому, что содержит литература, и только» Костырко С. О критике вчерашней и «сегодняшней». По следам одной дискуссии: [Электронный ресурс] // Новый мир. 1996. № 7. URL: http://magazines.russ/novyi_mi/1996/7/ litkri1.html (дата обращения: 16.02.2009).. Противоположную позицию занимает И. Роднянская: критик должен представительствовать от убеждений, ценностей, «иметь идейную, смысловую предпосылку» Роднянская И. Герменевтика, экспертиза, дегустация…: [Электронный ресурс] // Новый мир. 1996. № 7. URL:http//magazines.russ/novyi_mi/1996/7/litkri2.html (дата обращения: 16.02.2009).. Полярные интерпретационные установки порождают две разнонаправленные тенденции в критике конца ХХ века - приближение к тексту и освобождение от него.

Раздел 4.2. «Общественное сознание как объект внимания литературной критики: интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры» посвящен так называемому социологическому блоку критики рубежа веков.

Статистический анализ всего комплекса статей данной группы позволил сделать вывод о том, что общественное сознание как объект «интересует» в большей степени критику журнала «Знамя». Большая часть работ, объединенных названным объектом, публикуется в «Новом мире» и «Знамени» с 1991 по 1993 год, затем на протяжении всего десятилетия журналы публикуют по одной-две статьи социологического характера, притом не каждый год. Малое количество работ, ориентированных на осмысление общественных проблем, в «Октябре» объясняется общей ориентированностью журнала на рецепцию литературной ситуации, отдельных литературных явлений.

С целью поиска типологических моментов, связывающих критические тексты разных авторов на протяжении десятилетия, и репрезентативных оснований типологии в работе совмещаются два ракурса: хронологический (что позволит обнаруживать динамику найденных закономерностей) и «стратегический» (выявляющий динамику интерпретационных стратегий либеральной критики). Под интерпретационной стратегией понимается не только программа интерпретации конкретного текста/литературного факта, но и изначальная позиция критика-«вопрошающего», «вопрос» которого, направленный на текст/литературный факт как проявление бытия, также является своего рода программой.

Доминирующие интерпретационные стратегии в критике 1990-х - начала 2000-х годов - «реставрационная», «коррекционная», аналитическая. «Реставрационная» направлена на разрушение в сознании читателя тех представлений, которые генетически восходят к советской ментальности, и на восстановление нормы. Эта стратегия доминирует только в начале 1990-х годов и становится неактуальной уже в 1993-м году. Объектом для «реставрации» становятся идеологическое мышление, привычка к вычитыванию идеологического в текстах (в статье А. Немзер «Сила и бессилие соблазна», 1991), травмированное органическое сознание «патриотов» (А. Агеев «Варварская лира», 1991), восприятие быта как пошлости (Н. Иванова «Неопалимый голубок», 1991), трансформированное понимание эсхатологичности (А. Якимович «Эсхатология смутного времени», 1991), мифологическое сознание современного человека (М. Липовецкий «Совок-блюз», 1991, А. Немзер «Страсть к разрывам», 1992). В названных статьях утверждается альтернативная (истинная) ценностная координата.

«Корректирующая» стратегия направлена на осмысление порожденных современностью отклонений от нормы в сознании современника, актуализацию этой нормы. Критики обнаруживают следующие «болезни» общественного сознания, порожденные современной социокультурной ситуацией: схематизм в осмыслении прошлого и настоящего (И. Дедков «Между прошлым и будущим», 1991), страсть к отрицаниям как примета постидеологического сознания (В. Потапов «Схватка с Левиафаном», 1991), понижение ценности классики (В. Камянов «Игра на понижение», 1993), архивизм (А. Пурин «Архивисты и новаторы», 1994), иждивенчество, прутковщина, несвобода (С. Рассадин «Освобождение от свободы», 1995), мифологичность сознания (А. Агеев «Бесъ борьбы», 1996).

Аналитическая стратегия направлена на безоценочное осмысление новой ментальности, ее эволюции. Критика определяет актуальные характеристики сознания современного человека: выпадение исторической памяти, внутренняя безопорность (В. Камянов «В тесноте и обиде, или “Новый человек” на земле и под землей», 1991), утрата веры в высшие смыслы, утрата цельности и ценностей, постмодернистское мировосприятие, тоска по реальности (К. Степанян «Реализм как заключительная стадия постмодернизма», 1992; «Назову себя цвайшпацирен?», 1993; «Кризис слова на пороге свободы», 1999), фантомность, мифологичность сознания (А. Архангельский «”Гей, славяне!” Черты исторического самосознания на сломе эпох», 1995), вживание в ситуацию пограничного бытия (А. Немзер «Двойной портрет на фоне заката», 1993), кризис идентичности (Н. Иванова «После», 1996), внутренняя безопорность (И. Роднянская «Сюжеты тревоги. Маканин под знаком «новой жестокости», 1997), неуверенность в будущем, застигнутость, неопределенность, неизвестность, нереализованность (О. Дарк «Принесенные в жертву», 1998), бегство от современности (А. Немзер «В каком году - рассчитывай…», 1998). Фиксируемые проявления сознания современника рассматриваются вне оппозиции «норма - отклонение». Актуальным становится не нравственно-ментальный план, а ментально-психологический. Неслучайно появление в статьях этой группы характеристик сознания, связанных с традицией литературного и философского экзистенциализма: тошнота, застигнутость, неизвестность, отчаяние, тревога, ужас.

В рамках первой и второй стратегий доминирует прагмаориентированный метод. Типичной формулировкой (реконструируемой нами) прагматической цели является восстановление нормы. В рамках третьей стратегии доминирует аналитическая составляющая.

Хронологически критика движется от «реставрационной» стратегии к аналитической. Смена стратегий является следствием смены «вопроса», определяющего направление (само)интерпретации: для первой и второй стратегии - «что во мне/нас мешает истинной интерпретации/какова истинная интерпретация?», для третьей - «какова моя опора?» (опора в ментальном, нравственном, онтологическом интерпретационном плане), актуальный вопрос в ситуации кризиса самоидентификации самой критики.

Обращение к персоналиям позволяет сделать вывод о том, что ряд критиков работает в рамках одной стратегии, но есть те, кто меняет свою стратегию в направлении третьей, аналитической (обратного движения нет). Так, на первую и близкую ей вторую стратегию ориентирован А. Агеев, на третью К. Степанян. В статьях Н. Ивановой, А. Немзера обнаруживается «стратегическое» переориентирование.

Отдельный фрагмент раздела посвящен отражению феномена ностальгии по советскому в литературно-критическом дискурсе. Вычленяются и описываются формы проявления ностальгии, делается вывод о том, что обращение к советскому выполняет в критике 1990-х помимо прочего роль гносеологического «костыля». Функционируя «внутри катастрофы по имени «ПОСЛЕ» (К. Анкудинов), критика ориентирована не на результат ностальгии, а на сам процесс припоминания, сравнения, сопоставления. В то же время ностальгический дискурс в его преломлении в дискурсе литературно-критическом демонстрирует гносеологический конфликт в критике, которая, с одной стороны, переживает переход к новой герменевтике, осваивает свой новый статус, обстоятельства функционирования «здесь и сейчас», а с другой, сознательно и неосознанно возвращается в прошлое с целью увидеть не увиденное, найти идентификационные опоры, использовать старые гносеологические схемы в ситуации несформированности новых.

В разделе 4.3. «Освоение литературной практики рубежа веков в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь»» осуществляется попытка онтологического объяснения выбора критикой фрагментов литературной практики; семантическая характеристика «вопроса», который задает критик как «вопрошающий», обращаясь к литературному бытию и бытию, отраженному в литературе.

Статистический анализ ракурсного предпочтения критики показал, что в критике «Знамени», «Нового мира» преобладает широкий охват литературной практики (большая часть публикуемых статей представляет вычленение и анализ той или иной тенденции, сопровождающийся обращением к художественным произведениям как к иллюстрации). Критика «Октября» более «внимательна» к отдельному тексту/автору.

«Вопрос» критика «Каковы способы выживания/существования/ присутствия литературы в ситуации кризиса/перелома/конца?» определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован в процессе интерпретации. Критику интересует момент (само)идентификации литературы, которая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах. Для критики опыт литературы - это, прежде всего, возможный вариант ответа на тот экзистенциальный вопрос, который актуален в 1990-е годы как никогда. Ответы, которые дает литература (в соответствии с видением критики «Знамени»), группируются по стратегиям выживания: адаптация успешных стратегий (масслита, литературных течений, переживших кризисный культурный этап (период Серебряного века); уход от реальности, сопряженной с кризисом (мистицизм, гротеск, постмодернистский релятивизм); поиск новых форм самопрезентации, скрытых языковых резервов (в поэзии); осмысление обновившейся действительности, диалог с хаосом, утверждение необходимости возвращения от социоцентризма к человеку и др. Критика «Нового мира» в большей степени ориентирована на поиск истинных ценностных координат, некой духовной опоры в художественной литературе, а также на произведения, сюжетные линии которых представляют собой варианты выживания героя в экзистенциально критических обстоятельствах. Критика «Знамени» особенно внимательна к поискам самоидентификации не героя, но автора, журнала, лирики в целом, а также к кризисным моментам в литературе. Критика «Октября» ориентирована на постановку социально-психологических «диагнозов», создает портреты поколений, оказавшихся в ситуации потери своего времени, вычленяет коллективное бессознательное, порожденное ситуацией кризиса.

Если в первой половине 1990-х годов критика обращается к экзистенциально нейтральным литературным явлениям (успешным писательским стратегиям, новым литературным явлениям, порожденным новыми литературными обстоятельствами), то во второй половине 1990-х она вычленяет в литературном потоке кризисные проявления. Критику интересуют теперь не способы преодоления кризиса, а формы «присутствия» феноменов литературного бытия.

Статьи рассматриваемого блока, опубликованные в «Знамени» и «Октябре» на протяжении десятилетия, резко меняют тип используемой аналитической тактики. В первой половине 1990-х годов то или иное литературное явление сопоставляется с подобным в истории литературы или с современным явлением, принадлежащим «чужой» эстетической традиции (традиции масскульта, например) В статьях Е. Тихомировой «Эрос из подполья. Секс-бестселлеры 90-х и русская литературная традиция» (Знамя. 1992. № 6), Н. Ивановой «Пейзаж после битвы» (Знамя. 1993. № 9), Н. Елисеева «Материализованные тени» (Знамя. 1994. № 4), М. Берга «О литературной борьбе» (Октябрь. 1993. № 2), В. Камянова «По ту сторону идеологии. Оборванное саморазвитие» (Октябрь. 1993. № 4), И. Шайтанова «Текст от руки» (Октябрь. 1992. № 4), Е. Иваницкой «Бремя таланта, или Новый Заратустра» (Октябрь. 1995. № 4).. В данном случае литературная традиция, уже усвоенная, выполняет роль своего рода помощника, сам опыт ее осмысления используется как отправной. В конце 1995 года в «Знамени» эта тактика резко обрывается и все последующие статьи представляют собой критическое исследование собственно литературного явления вне объясняющих аналогий. Такая смена тактик - результат переориентации критики во второй половине 1990-х годов на экзистенциальные вопросы, остро переживаемые как «свои» «здесь и сейчас», а также ориентации на обживание, понимание новых обстоятельств функционирования.

Другая тенденция проявляется в критике «Нового мира». Здесь не обнаруживается резкой смены тактик, что объясняется, во-первых, общей ориентированностью журнала на освоение изменившейся и меняющейся литературной среды, во-вторых, ретроспективным типом критического мышления.

Критика, ориентированная на освоение литературной практики, демонстрирует разные типы направлений интерпретации и их динамики. Критика «Знамени» в большей степени «Я»-ориентирована, в ней более выражен экзистенциальный путь осмысления проблемы реальности и ее утраты, акцентирована связь интерпретируемого текста с актуальной социальной, ментальной действительностью, личными переживаниями критика. «Новый мир» в большей степени ориентирован на текст и литературный контекст, проблема реальности осмысливается этой критикой как сложная онтологическая. Но в том и другом случае обращение критики к самой проблеме и текстам, в которых она становится центральной, объясняется ситуацией кризиса и попытками осмыслить слом литературной действительности. Критика же «Октября» занимает промежуточное положение. Подтверждают наш вывод о закрепленности тех или иных интерпретационных установок за журналами наблюдения за их сменой у критиков, публикующих свои статьи в разных журналах (А. Немзер, М. Липовецкий).

Обстоятельства коммуникации критики на протяжении 1990-х годов меняются, усугубляя потерю важного члена коммуникативного акта (реального читателя). Резкая деформация коммуникативной цепи оборачивается осознанием кризисности, растерянностью критики. По инерции в начале 1990-х критика продолжает работать с массовым сознанием: разрушает мифы, восстанавливает представление об эстетической/гуманистической норме и одновременно задействует максимум прагмаориентированных приемов (прагматическая составляющая в методе этого периода доминирует), выстраивая активный диалог с реципиентом. Далее, осваивая новую коммуникативную ситуацию, решая проблему самоидентификации, она переориентируется с массового читателя на малый круг реципиентов (в большинстве своем профессиональных). Об этом свидетельствует постепенное доминирование аналитической составляющей метода, насыщение текстов терминологией, ориентация на реципиента-соисследователя или молчаливого собеседника. К концу 1990-х критика мало осмысливает кризисность собственного положения, качественно меняется гносеологически: уходит от самопознания к познанию современной литературной ситуации. Масштаб критического мышления сужается: если в середине 1990-х имела место общая тенденция рассмотрения того или иного явления в большом контексте литературного процесса, доминирование сравнительно-типологического подхода, то к концу 1990-х (с 1998 года) контекст сужается до литературного направления (в рамках которого интерпретируется несколько текстов), отдельного литературного явления. Не случайно именно в этот период в «Новом мире» появляются рубрики «По ходу текста», «Борьба за стиль», предполагающие более пристальное прочтение отдельных текстов.

Литературной критике консервативных журналов посвящена глава 5. «Стратегии и тактики присвоения литературного поля критикой «Нашего современника» и «Молодой гвардии»». Непримиримость в борьбе с ложными ценностями, активное использование лексики со значением борьбы, войны и моделирование ситуаций боя, значимость концептов «героическое», «свой», «чужой», отсутствие гибкости в критериях оценки литературного явления определили поиск гносеологического инварианта консервативной критики на уровне используемых стратегий и тактик «присвоения» Под «присвоением» в диссертационном исследовании понимается процесс (само)интерпретации в заданном идеологическом ракурсе, в результате которого литературное явление/идея/рецепция будет означено как «свое» или «чужое» в литературном поле, или присвоено. Акт присвоения охватывает различные варианты освоения и оценки: отвержение, символическое удаление из поля, захват, освоение как «своего». литературного/идеологического поля.

«Наш современник» и «Молодая гвардия» - журналы с четко выявляемой, декларируемой идеологической позицией, которая выполняет функцию сверхидеи всех публикуемых здесь текстов. Она образует ту «сетку значений», которую набрасывает журнал на действительность, а соответственно, литературная критика - на литературную действительность, обусловливает понимание ценного, «нормы», лежит в основе самоидентификации и самоинтерпретации. Метафора «боя» точно определяет характер стратегий и тактик «Нашего современника» и «Молодой гвардии», конкурирующих за присвоение литературного поля с либеральными изданиями. Литературное явление здесь выполняет роль своего рода капитала, а количество присвоенного и разнообразие тактик способствуют повышению статуса издания, расширению читательской аудитории. В ситуации кризиса литературоцентризма и сокращения читательской аудитории борьба за присвоение получает выраженный онтологический смысл, определяет бытие-небытие литературной критики и, шире, журнала. «Патриотическая» критика - это критика «укорененная», в отличие от либеральной, для которой характерно постмодернистское восприятие мира как хаотичного, катастрофичного, потерявшего центр.

Отсутствие метакритики в обоих журналах объясняется неактуальностью для журналов проблемы кризиса самоидентификации. «Наш современник» позиционирует себя как востребованный печатный орган, который не опасается утраты своего читателя и имеет самый высокий тираж. Идеология журналов направляет литературно-критический взгляд его авторов, отсюда неактуальность проблемы возможного ложного интерпретационного пути, конфликта интерпретаций. «Наш современник» и «Молодая гвардия» не публикуют критических статей, которые бы составили между собой идеологическую оппозицию, что могло бы стать основанием для метакритической рецепции.

В литературной критике «Нашего современника» и «Молодой гвардии» обнаруживаются следующие стратегии присвоения: означивание нового литературного явления в «своих» ценностных координатах, отвержение «чужого», актуализация границы «свое» - «чужое», захват и перекодирование литературного феномена, присвоенного оппонентами. Доминирование той или иной стратегии обнаруживает динамику критики: в период с 1992 по 1994 год доминирует стратегия актуализации границы «свое» - «чужое» в пределах осваиваемого литературного поля. Консервативная критика доказывает своими тактиками верность суждения П. Бурдье о том, что «чем автономнее поле, тем жестче негативные санкции, применяемые к гетерономным практикам, <…> тем интенсивнее стимулируется сопротивление или даже открытая борьба против властей» Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. 2000. № 5 (45). С. 29.. Актуализация границы имеет прагматический эффект - очищение, корректировка ментальных представлений современника.

В период с 1995 по 1998 год в консервативно ориентированной критике доминирует стратегия освоения новых явлений литературного поля при сохранении задачи охранения границ. Сформированное в предыдущий период идеологическое поле выступает теперь в качестве необходимого основания для верной, с точки зрения критика, интерпретации и оценки литературного факта. Данная стратегия реализуется чаще всего в юбилейных статьях с использованием тактики «включения в героический сюжет». Типологический анализ литературных портретов «Нашего современника» обнаруживает повторяющиеся компоненты общей сюжетной модели: описание жизни как борьбы и смерти как подвига, включение образов «врага» и «слабого товарища» и т.д.

К концу 1990-х - началу 2000-х годов критика «Нашего современника» становится более аналитичной - исследует философию постмодернизма, авангарда и ее разрушительное воздействие на сознание современника. Если ранее взгляд критика фиксировал противоречия, крайние контрастные точки литературной и общественно-политической действительности и не различал полутонов, то теперь фиксирование противоречий дополняется поиском возможных сближений, явлений промежутка. Появляются примеры осознания художественной неоригинальности, повторяемости текстов, продолжающих линию «деревенской прозы» и ориентированных на идеологически верные для журнала координаты сохранения традиции.

Описанные стратегии и тактики присвоения, используемые критикой «Нашего современника» и «Молодой гвардии», свидетельствуют об эволюции «консервативной» литературной критики в период с 1992-го по 2002 год, смене функционального статуса в поле литературы и идеологии. От роли непримиримого охранителя идеологических и гносеологических принципов/границ она приходит к роли в большей степени аналитика (в конце 1990-х - начале 2000-х годов появляются статьи, в которых обращение к полю идеологии сводится к минимуму. Как следствие - постепенное сужение ракурса видения и интерпретации литературной действительности - от обзора современной поэзии/прозы, угадывания некоторых тенденций ее развития, обязательно соотносимых с социальными проблемами, к анализу отдельных произведений или группы текстов одного автора), стратегически готового к освоению «чужого» пространства в пределах литературного поля. Но, несмотря на эту динамику, критические статьи «Нашего современника» и «Молодой гвардии» 1990-х - начала 2000-х годов однородны по утверждаемой ценностной иерархии, создаваемому образу врага и оппозиции ему, по типу фиксируемых отклонений от нормы в общественном сознании.

Глава 6. «Персональные коммуникативные и интерпретационные стратегии в критике «толстых» журналов рубежа ХХ - ХХI вв.» представляет анализ интерпретационных и коммуникативных стратегий ведущих критиков (Н. Ивановой, В. Бондаренко, М. Липовецкого, В. Курицына, Д. Быкова) в соотнесении с выявленными в предыдущих главах типологическими особенностями и динамикой литературной критики рубежа веков.

В разделе 6.1. «Н. Иванова - критик-семиотик» критическое мышление Н. Ивановой-критика осмысливается как мышление семиотическое, обусловленное мировоззренчески, предполагающее восприятие бытия как текста, а проявлений бытия как знаков. Занимаемая Н. Ивановой позиция - позиция декодирующего (предполагается, что текст бытия содержит искомые смыслы) смыслы. Критик подбирает соответствующий декод, метод интерпретации бытия как текста. Эти поиски проявляются и в конкретных литературно-критических опытах, и в сформировавшемся категориальном аппарате.

Н. Иванова гносеологически уподобляет процесс понимания тех или иных проявлений действительности профессионально близкому ей акту интерпретации. Она ориентирована на поиск подтекста, «скрытого сюжета». Восприятие действительности как текста объясняет следующие типологические свойства критики Н. Ивановой: восприятие литературной ситуации как многоуровневой структуры с видимым уровнем и уровнем подтекста; эффект «двойного зрения» в интерпретации. В исследовании личности писателя (Н. Иванова - критик автороцентричный) критик использует приемы анализа литературного персонажа. Литературная ситуация, в свою очередь, рассматривается как сюжетная, с обязательным изображением конфликтных столкновений.

Одной из важнейших гносеологических установок для Н. Ивановой является установка на вычитывание затекста (по словам критика, ей «важно не только то, что сказано, а и то, что сказалось, важен и контекст - как жизненный, так и литературный» Иванова Н. Бандерша и сутенер. Роман литературы с идеологией: кризис жанра // Знамя. 2000. № 5: [Электронный ресурс] // Знамя. 2000. № 5. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/2000/5/ivanova.html (дата обращения: 21.05.2009).).

Инвариантный экзистенциальный «вопрос», который свойственен современной критике «Что есть Я/Мы в ситуации смены эпох?», объединяет статьи Н. Ивановой. В них выстраиваются два коррелирующих направления понимания (или «декодирования», по выражению критика) выбранного объекта. Первое связано с осмыслением явлений литературной и социальной действительности, второе (чаще имплицитно выраженное) - с отраженными в ней проблемами ментального характера, с процессом самопонимания. Изменение степени актуальности каждого из направлений интерпретации в статьях Н. Ивановой периода 1990-х - начала 2000-х годов свидетельствует об эволюции литературно-критического мышления критика.

Раздел 6.2. «В. Бондаренко - критик-патриот» посвящен анализу интерпретационной стратегии одного из самых противоречивых и авторитетных критиков патриотического толка.

Важная мировоззренческая и гносеологическая черта В. Бондаренко-публициста и критика второй половины 1990-х - 2000-х годов проявляется в уходе от крайних патриотических течений. Критик избегает догматичных, «завершенных» концепций, ориентирован на поиск компромисса, обеспечивающего широту критического ракурса и гибкость интерпретационной стратегии. Так, им обнаруживаются точки пересечения «красного» (Т. Глушкова, П. Проскурин, А. Иванов, Ф. Чуев и др.) и «белого», национально-православного, (И. Шафаревич, И. Глазунов, Л. Бородин, А. Солженицын и др.) патриотизма. В критике В. Бондаренко второй половины 1990-х годов функции значимых идеологически понятий меняются. Критик вводит промежуточное понятие в оппозиции «русский» - «нерусский», «народный» - «ненародный», «православный» - «неверующий», которое разбивает бинарность и начинает выполнять функцию своеобразного канала, связывающего противоположности. В результате В. Бондаренко добивается легитимности обращения к фигурам В. Высоцкого, Б. Ахмадулиной, И. Бродского в патриотическом дискурсе и др.

Гносеологически гибкая установка на ослабление дихотомии значимых идеологических оппозиций реализуется в особой интерпретационной стратегии В. Бондаренко. Для его статей характерны как типичные для патриотической критики охранительная стратегия в понимании и означивании того или иного литературного явления, актуализирующая границу «своего» поля, стратегия присвоения «нового» литературного факта путем набрасывания «своей» сетки значений, так и стратегия «захвата» позиций, закрепленных в «чужом» литературном поле. При этом направление интерпретации в текстах В. Бондаренко автороцентрично (от текста к автору). По сути, автор становится главным объектом интерпретации. Его жизненная/творческая судьба вписывается критиком в тот или иной тип сюжета (в работе выделяется их типология: «сюжет испытания» (цель интерпретационной стратегии в этом случае - обнаружить в перипетиях жизни писателя ситуацию столкновения с чуждым (искушения чуждым) ценностным/эстетическим ориентиром и истолковать реакцию писателя как значимое игнорирование «чужого»), «сюжет блудного сына» (цель критика - интерпретировать осознание писателем ложности прошлых идеологических/ эстетических установок и приобщение к патриотическим ценностям как неизбежный путь истинно народного писателя), «сюжет скрытой подлинности» (с целью обнаружения в художественных текстах «чужого» автора свидетельства его подлинной, народной сути, в «чужом» увидеть «своего»).

Критика В. Бондаренко представляет собой уникальный в современной критике пример моделирования литературного поля. Либеральная и патриотическая критика как два варианта тоталитарного дискурса конструируют два некоррелирующих литературных поля, в которых как «свои» означиваются те или иные литературные явления. «Чужие» оказываются за пределами границ актуального поля. В модели литературного процесса В. Бондаренко, во-первых, присутствуют как «свои», так и «чужие», во-вторых, граница очерчивает не края поля, а проходит внутри. Эта граница, как было отмечено выше, проницаема, что придает сложной модели В. Бондаренко дополнительную динамичность: помимо пополнения новыми означаемыми эта модель предусматривает акты переозначивания. Модель В. Бондаренко, в этом смысле, близка той теоретической условной модели литературы, которую порождает все множество литературно-критических суждений рубежа ХХ - ХХI вв. Однако эта близость формальна в силу не догматичного, но все же идеологически пристрастного критического мышления В. Бондаренко-патриота.

Процесс самоидентификации М. Липовецкого-критика как попытки двуязычия исследуется в разделе 6.3. «”М. Липовецкий-критик” как фантомная идентичность».

В своем творчестве в «толстых» журналах М. Липовецкий проходит два этапа, отражающих две ситуации дискурсного взаимовлияния и два опыта самоидентификации. Оба свидетельствуют о том, что модель критики(а) М. Липовецкого формируется на пересечении и в то же время отталкивании от дискурсов критики и науки и, соответственно, статусов критика и литературоведа. Суждения М. Липовецкого - результат занимаемой позиции «над» текстом и критикой. Литературно-критическое и литературоведческое осмысление литературного явления, в представлении критика, практически неразличимы, в то время как их текстовое воплощение в разной степени разноформатно, обусловлено фигурой адресата.

Осваивая литературно-критический дискурс, адаптируя к нему более близкий научный, М. Липовецкий выходит в затексты, которые предполагают главные компоненты структуры критической деятельности: текст собственного самосознания (компонент Критик), текст самосознания, жизненных перипетий художника (Автор), текст ментальных изменений в обществе (Адресат). Они определяют «прочтение» и оценку литературного явления. Второе направление освоения М. Липовецким языка критики обусловлено фигурой адресата (критик использует типичные для литературно-критической коммуникации тактики).

В то же время в критических статьях М. Липовецкого, опубликованных в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Урал», отсутствуют такие традиционные черты русской литературной критики, как эссеизм, социологичность, риторизм, полемичность, а акцентированная в текстах позиция объективного наблюдателя и аналитика, специальная терминология, отсылки к отечественным и зарубежным литературоведческим, культурологическим и философским текстам, авторо- и текстоцентричность интерпретаций, прагматика, сводящаяся, преимущественно, к системе объективной аргументации, приближают тексты автора к научному дискурсу. Влияние научного дискурса проявляется и в повторяющемся из статьи в статью дистанцировании М. Липовецкого от той или иной группы литературных критиков.

Если в первой половине 1990-х годов М. Липовецкий публикует статьи, в которых затекст определяет интерпретацию того или иного литературного явления, в которых, как правило, осмысливаются те или иные тенденции в развитии социокультурного процесса, то, начиная с 1995-го года, появляются работы, посвященные отдельным текстам. Текстоцентричность сводит к минимуму влияние затекста и критического дискурса. Ослабление влияния затекста, детальное прочтение художественного текста, сведенное к минимуму моделирование диалога с читателем и адаптирование терминологически насыщенного текста для читателя-непрофессионала свидетельствует о том, что ведущим для М. Липовецкого во второй половине 1990-х годов оказывается научный дискурс. В то же время статьи рубежа 1990-х - 2000-х годов не укладываются в рамки только научного дискурса. В них вычленяется не менее важный момент самопонимания, актуальный для литературно-критической интерпретации.

Номинация «М. Липовецкий-критик» означает некую фантомную идентичность по отношению к автору. М. Липовецкий в критике не критик и не ученый. Он одновременно присутствует и отсутствует в обоих качествах. При этом не происходит конфликт идентичностей, не рождается ощущение несовпадения с самим собой. Имеет место это именно межъязыковое (или многоязыковое) самоосуществление. Такая ситуация, языковая и идентификационная, не уникальна в современной критике. Она характерна для М. Эпштейна, Е. Иваницкой, Е. Добренко, В. Славецкого, М. Берга, Л. Баткина и других литературоведов в критике.

Постмодернистская литературно-критическая стратегия представлена в исследовании критикой В. Курицына (раздел 6.4. «В. Курицын - критик-постмодернист»). В работе изучается не только специфическая форма представления суждений критика, традиционно служащая основанием для определения критики В. Курицына как постмодернистской, но и гносеологические установки, стратегии интерпретации, особенности самоидентификации, обусловленные постмодернистским миропониманием.

Размывание тотального/тоталитарного - типичная постструктуралистская установка - определяет критическую деятельность В. Курицына и все сегменты ее структуры: самоидентичность, интерпретацию, коммуникативную стратегию, текстопорождение. Ситуация постмодерна для В. Курицына - это прежде всего принципиально иная ситуация взаимоотношения между смыслами и их описанием: на место фиксированности и адекватности, по мнению критика, приходит сомнение в самоадекватности объекта и непротиворечивости описания.

Критические тексты В. Курицына реализуют постмодернистскую идею отсутствия бинарности «субъект - объект», и как следствие, - невозможности внеположной позиции критика по отношению к явлению, аналитически бесстрастной оценки события (текста как события).

Видимый уровень проявления постмодернистского начала в критике В. Курицына - уровень текстопорождения. Он отражает такие типологические черты его критических текстов, как дискурсный релятивизм, авторефлексивность, монтажность, которые, в свою очередь, являются отражением постструктуралистских гносеологических установок критика. Под дискурсным релятивизмом понимается размывание сложившихся в сознании (не)профессионального читателя представлений о структуре, способах оформления высказываний в критическом тексте. Дискурсный релятивизм в критике В. Курицына имеет постмодернистское гносеологическое обоснование. Он позволяет добиться желаемого ухода от авторитарной позиции, которая предполагается традиционным литературно-критическим дискурсом, в рамках которого критическое суждение - это суждение, претендующее на общезначимость, а позиция критика - позиция авторитетного читателя. В. Курицын разрушает тоталитарность литературно-критического дискурса, обретая свободу от статуса авторитетной инстанции, от авторитарной позиции «над текстом», независимость от читателя (его фреймовых ожиданий, связанных с событием «встречи» с критическим текстом).

Другая особенность текстопорождения В. Курицына, связанная с постмодернистской парадигмой, - акцентированная авторефлексивность письма, которая проявляется в следующих формах: перебивы с целью уточнения собственных посылок; описание личных обстоятельств прочтения, осмысления, восприятия интерпретируемого; проецирование интерпретируемого на личную ситуацию. Авторефлексия, прерывая ход суждения, способствует, по В. Курицыну, сопротивлению возможной завершенности, окончательности интерпретации. Критику важно зафиксировать процесс осмысления, в том числе отклонения от главной нити рассуждений, сопутствующие эмоции, воспоминания, остающиеся за текстом в традиционном критическом дискурсе и представляющие ценность отражения процессуальности в постмодернистском. Письмо В. Курицына предполагает не развитие, приумножение смысла (не саму идею развития, перспективы), а остановку, описывание, торможение. Авторефлексия становится способом такого торможения.

Гносеологические установки постмодернистского свойства, образующие интерпретационную стратегию В. Курицына: установка на сопротивление/уход от различных форм тотального, установка на восприятие культуры и интерпретации как повседневной практики, гносеологическая ориентированность не на результат интерпретации, а на процесс, эпистемологическая неуверенность как установка.

Установка В. Курицына на сопротивление/уход от различных видов тотального (агрессивного, авторитарного) захватывает все компоненты критической деятельности: уровень художественного текста, на котором тотальное проявляется в форме интенции учительства, авторитетности (дискурса, идентификационной позиции автора), каноничности жанра; уровень критика, тотальное проявление которого возможно в статусе снимающего и порождающего смыслы, обладающего авторитетом профессионального читателя, воздействующего на читателя; уровень порождаемого критического текста, тотальность которого обнаруживается в наличии прагматической цели, предполагающей разную степень манипуляции читательским вниманием/сознанием/ожиданиями, идеологического воздействия. В целом, это установка на сопротивление тотальности сложившегося позитивистского представления о сути критической деятельности, претендующей на авторитетность для читателя и направленной на познание смысла, авторской интенции, декодирование, адекватность которого обеспечивается методологически.

В разделе 6.5. «Д. Быков - журналист в критике» вычленяются типичные для критика интерпретационные установки. Вопрос самоидентичности, экзистенциально важный для Д. Быкова, определяет все направления его литературно-критической деятельности, отражаясь в сегментах: критик - художественный текст (момент интерпретации), текст - читатель (момент моделирования читательской реакции), критик - критический текст (процесс писания как процесс самоидентификации), критический текст - читатель (момент прагматики текста).

Наблюдения Д. Быкова за поэтикой текста редки и не отличаются глубиной, осмыслением функциональности тех или иных вычленяемых им деталей. В работе описаны повторяющиеся формы «ухода» критика от художественного текста: вычитывание возможных экзистенциально близких читателю смыслов, сосредоточенность на читателе и его ментальных потребностях, повышенное внимание к личности автора, его мировоззрению и мировосприятию, рефлексия над сюжетной ситуацией как над жизненной ситуацией и над героем как реальным лицом и т.п. В рецензиях Д. Быкова обнаруживается вместо устойчивой структуры критической деятельности ее децентрированный вариант, вместо заданного объекта интерпретации - подмененный, вместо понимания текста - уход от текста, вместо присутствия последнего - отсутствие.

Тексты Д. Быкова отражают особый род интерпретации, в ходе которой создается (и передается читателю) не знание о тексте, а его образ - комплекс эмоциональных, ассоциативных составляющих, опосредованных характеристик. Образ текста создается критиком с помощью системы замещений: представление собственных (моделирование читательских) ощущений от прочтения текста, включение «чужих» оценок, литературных параллелей, создание звукового образа рецензируемого текста, формулирование писательской стратегии, направленной на читателя.

Объектом для Д. Быкова-критика преимущественно являются тексты с выраженным автобиографическим началом. Вычленение их из литературного потока, чтение и осмысление для Д. Быкова - своего рода обретение устойчивости в позиции воспринимающего (художественные тексты не дают такого ощущения, по словам критика, они «редко позволяют как-то идентифицировать себя с повествователем, потому что мне не совсем понятно, в каком пространстве этот повествователь существует» Быков Д. Читающий писатель: круглый стол: [Электронный ресурс] // Знамя. 1996. № 1. URL: http://magazines.russ.ru/znamia/1996/1/kritica.html (дата обращения: 13.10.2009).). В «зыбкой» и «исчезающей», в восприятии критика, реальности переживаемые моменты идентификации с автором оказываются онтологически ценными, рождая чувство опоры в бытии.

Не постмодернист, но и не традиционалист по мировосприятию, Д. Быков осознает онтологическую ценность письма, вносящего смысл в бытие и рождающего ощущение самотождественности. В то же время в этой апологии писания, которое, как было замечено выше, не порождает суждения о тексте, а «блуждает» около текста, обнаруживаются следы постмодернистской переориентации с результата деятельности на процесс (писание). Процессуальность как базовое свойство письма снимает проблему центра. Тексты Д. Быкова демонстрируют такую децентрированность. В своих «уходах» от объекта интерпретации, создании образа интерпретируемого посредством замещений критик смещает центр с текста на автора, читателя, самого себя, не позволяя определить доминирующее направление интерпретации. Для него более важен процесс выговаривания, писания. Именно в эту сферу, сферу означающих, перемещается смыслополагание.

Исследованные персональные стратегии обнаруживают разнообразие литературно-критического взгляда как на литературную реальность, так и на природу самой критики, разные формы поиска самоидентичности. В то же время в них проявляются типологические признаки критики рубежа веков.

В Заключении представлены результаты исследования, определены перспективы дальнейшего изучения литературно-критической деятельности и литературной критики рубежа ХХ - ХХI вв.

В Приложении на материале проведенного анкетирования устанавливается характер связи между критикой и ее профессиональным читателем, дается анализ причин востребованности различных критических суждений, определяется степень авторитетности и оснований авторитетности литературно-критического суждения для профессионального читателя, определяется широкий и узкий круг авторитетных критиков, место «толстожурнальной» критики (и «толстых» журналов вообще) среди других источников информации о литературе в среде профессиональных читателей, степень ее авторитетности как информационного агента.

Основное содержание диссертационного исследования отражено в публикациях

Публикации в научных изданиях, рекомендованных ВАК Минобрнауки России:

1. Говорухина Ю. А. Специфика современного литературно-критического текста как коммуникативного пространства // Вестник Тамбовского университета. 2007. № 4. С. 22-25.

2. Говорухина Ю. А. Явление субъективации в современной литературной критике // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 15. С. 48-55.

3. Говорухина Ю. А. Значимые оппозиции в отечественной литературной критике 1980 - 1990-х годов как репрезентаторы общественного сознания эпохи // Вестник Челябинского государственного университета. 2008. № 21. С. 55-62.

4. Говорухина Ю. А. Познавательная идентичность современной литературной критики // Сибирский филологический журнал. 2010. № 1. С. 76-88.

5. Говорухина Ю. А. Критика как литература // Вестник Челябинского государственного университета. 2010. № 7. С. 32-38.

6. Говорухина Ю. А. Метод современной литературной критики / Ю. А. Говорухина // Вестник Томского государственного университета. 2010. № 333. С. 10-17.

7. Говорухина Ю. А. Ностальгия по советскому в литературной критике «толстых» журналов конца ХХ века // Вестник Томского государственного университета. 2010. № 335. С. 13-17.

8. Говорухина Ю. А. Литературно-критический дискурс как открытая система // Филология. Вестник ТГУ. 2010. Вып. 2. С. 58-67.