Размещено на http://www.allbest.ru/

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

кандидата филологических наук

МОДИФИКАЦИИ АВАНТЮРНОГО ГЕРОЯ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЕ Н.В. ГОГОЛЯ (ХЛЕСТАКОВ - НОЗДРЕВ - КОЧКАРЕВ)

Кучина Светлана Анатольевна

Специальность 10.01.01 - русская литература

(филологические науки)

Новосибирск - 2007

Работа выполнена на кафедре филологии государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования

«Новосибирский государственный технический университет»

Научный руководитель: кандидат филологических наук, доцент

Ермакова Наталья Александровна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Фуксон Леонид Юделевич;

кандидат филологических наук,

старший научный сотрудник

Института филологии СО РАН

Капинос Елена Владимировна

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Томский государственный университет»

Защита состоится 17 октября 2007 года в 15 часов на заседании Диссертационного совета Д 212.172.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Новосибирском государственном педагогическом университете по адресу: 630126, г. Новосибирск, ул. Вилюйская, 28.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Новосибирского государственного педагогического университета

Автореферат разослан « » сентября 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат филологических наук, доцент Е.Ю. Булыгина

Общая характеристика работы

Среди многочисленных работ отечественных и зарубежных славистов, посвященных "Ревизору", "Мертвым душам" и "Женитьбе" Гоголя, значительное внимание уделено героям (персонажам) названных произведений. Однако, как правило, анализ того или иного гоголевского героя не выходит за рамки отдельного произведения. Все попытки установить типологические соответствия как внутри творчества писателя, так и за его пределами носят характер локальных сравнений. При этом типологический взгляд на художественную систему писателя существенно меняет ее восприятие, обнажая глубинные основы авторской мифологии. Типологическое укрупнение любого аспекта авторской художественной системы (мотив, сюжет, герой, локус и т.д.) актуализирует, в зависимости от своего масштаба, как её внутренние (непосредственно внутри авторской художественной системы), так и внешние связи (общелитературный контекст) и способствует возрастанию смыслового потенциала текста.

Актуальность исследования продиктована недостаточной степенью изученности типологии героя как теоретико-литературной проблемы. Несмотря на то, что в исследованиях А. Белого, М. М. Бахтина, О. М. Фрейденберг, Л.Я. Гинзбург, Е.М. Мелетинского, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана, Е. Фарино, С.А. Гончарова феномен литературного героя осмыслен достаточно многосторонне, проблема типологии героя возникает в них большей частью «по смежности», в контексте других литературоведческих вопросов. Такое положение вещей вполне естественно. Литературный герой - как структурная единица - соотнесен со всем строем художественной системы (литературная парадигма, жанр, сюжет, хронотоп, стиль и др.). При этом проблема типологии героя - качеством своей весомости и многоаспектности - заслуживает отдельного исследовательского внимания.

Опыт разработки данной проблемы в литературоведении связан по преимуществу с индивидуальными художественными системами. Актуальность выбора в качестве основного предмета исследования парадигмы персонажей Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев обусловлена тем, что впервые делается попытка выделения и осмысления их как типологического «гнезда». Кроме того, недостаточно изученным является механизм соотношения разных типов героев в рамках гоголевской (и не только гоголевской) художественной системы, а также ресурсов этой системы, позволяющих выделение новых типологических рядов. Идея иррациональности, лежащая в основе заявленной парадигмы и являющаяся одной из ключевых элементов художественной системы Гоголя, актуализирована во всех текстах писателя. В каждом произведении в зависимости от того, какому этапу творчества оно принадлежит, эта идея функционально модифицируется (в большей или меньшей степени ее могут выражать: сюжет, герой, топика и т.д.) Однако в творчестве Гоголя есть тексты, где иррациональное начало представлено в более концентрированном виде.

Потенциал смыслового возрастания заявленного нами типа героя уже оговорен Ю.М.Лотманом: «В Хлестакове - герое “Ревизора” легко выделяются признаки, присущие некоему более общему типу, присутствовавшему в сознании Гоголя как сущность более высокого порядка, проявляющаяся в различных персонажах гоголевских текстов, как в ипостасях. Этот творческий архетип - факт творческого сознания Гоголя» [Лотман Ю.М. О Хлестакове / Ю.М. Лотман // О русской литературе. - СПб.: «Искусство-СПБ», 1997. - С. 235]. В связи с заявленной темой исследования для нас важна идея М. Вайскопфа, который, осмысливая основания художественной системы Гоголя, проецирует их на религиозно-мифологический уровень этой системы. «Динамика и вечное оборотничество дьявола генетически связывалось с мнимостью псевдотворчества, лишенного онтологической санкции, и с хаосом текучей, переменчивой, но внутренне статичной и мертвенной материи» [Вайскопф М. Сюжет Гоголя. Морфология. Идеология. Контекст / М. Вайскопф. - М.: Радикс, 1993. - С. 63]. Вышеприведенные высказывания, сделанные независимо друг от друга, обладают свойством взаимообращенности. Идея «псевдотворчества, лишенного онтологической санкции», амбивалентное соотношение динамики и статики в структуре гоголевских персонажей, на наш взгляд, теснейшим образом связаны с тем творческим архетипом, который выделен Ю.М. Лотманом.

Существующая традиция предпочитает рассматривать образы Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева лишь порознь, т.е. в контексте соответствующих произведений ("Ревизор" - "Мертвые души" - "Женитьба"), в то время как существуют явные основания для осмысления их в рамках единого парадигматического ряда. Подобный подход позволяет более глубоко определить место указанных персонажей в художественной системе Гоголя, внутри которой такого рода единства являются организующими, цементирующими элементами. Жанровые отличия рассматриваемых произведений («поэма» и две комедии) не препятствуют выделению в них устойчивого типа гоголевского героя. Одной из составляющих жанрового диапазона поэмы «Мертвые души» является традиция плутовского романа, формирующая «циническую модель мира» (Е. М. Мелетинский) с характерными для нее типом героя, сюжета, аксиологией. Таким образом, «поэма» и комедии Гоголя располагают системой структурно-смысловых коррелятов, позволяющих рассматривать их в едином ряду. Кроме того, объединяющим фактором является единство художественной системы Гоголя и авторской мифологии, лежащей в ее основе.

Научная новизна исследования определяется самим характером постановки проблемы: впервые парадигма гоголевских персонажей рассматривается как определенный устойчивый тип героя в контексте гоголевского творчества. Проведён последовательный анализ типологического «гнезда» Хлестаков ("Ревизор") - Ноздрев ("Мертвые души") - Кочкарев ("Женитьба") в рамках художественной системы Гоголя, в его инвариантных основаниях и вариативных конкретизациях в каждом отдельном тексте. Выделены и проанализированы основные функции (характерологическая, сюжетная, символико-мифологическая, коммуникативно-речевая) представителей парадигмы, что позволило судить о трансформации классического типа авантюрного героя в рамках творчества Гоголя.

Объектом исследования являются: комедии Н.В. Гоголя "Ревизор" и "Женитьба", поэма "Мертвые души" и ряд гоголевских произведений разных периодов, имеющих отношение к контексту исследуемой проблемы.

Предметом исследования является парадигма гоголевских персонажей Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев (и ряд функционально близких им персонажей).

Цель исследования - на основании анализа модификаций традиционного типа авантюрного героя в творчестве Гоголя осмыслить место персонажей парадигмы в художественной системе писателя и связь их с авторской мифологией.

Реализация названной цели предполагает постановку и решение следующих задач:

1. Выделить основные структурно-семантические составляющие типологического "гнезда" Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, проанализировать каждый из образов парадигмы в контексте конкретного художественного целого;

2. Охарактеризовать героев данной парадигмы с точки зрения принадлежности их к единому типу героя в творчестве Гоголя на основе формально-содержательного единства их образов;

3. Проанализировать координаты самопрезентации героев парадигмы и соотношение этих координат с авторской позицией в художественной системе Гоголя;

4. Рассмотреть специфику модификации "серединного" героя Гоголя в системе парадигмы персонажей Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев;

5. Выделить и осмыслить систему эквивалентов, связывающих героев парадигмы с религиозно-мифологической традицией;

6. Проанализировать стратегию речевого поведения персонажей парадигмы, специфическим качеством которого является феномен «коммуникативного срыва»;

7. Выявить специфику сюжетного поведения представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, устойчивым проявлением которого становится функция «сюжетного провокатора»;

8. Рассмотреть проблему символического потенциала персонажей парадигмы в художественной системе Н.В. Гоголя и их связь с индивидуальной авторской мифологией.

В работе использованы такие методы, как историко-функциональный, сравнительно-типологический и структурно-семантический. Методологическую базу диссертационного исследования составили также положения, представленные в историко-литературных трудах М.М. Бахтина, Б.В. Томашевского, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, С.Г. Бочарова, В.М. Марковича, Е.М. Мелетинского, И.Л.Вишневской, М. Вайскопфа, С.А. Гончарова и др.

Теоретическая значимость исследования определяется возможностью использования его положений в работах, посвященных осмыслению гоголевского творчества в аспектах сюжетологии, речевой коммуникации, индивидуальной авторской мифологии, а также позволяет углубить научные представления о проблеме типологии героя как таковой.

Практическая значимость: результаты проведенного исследования и комплексного анализа парадигмы гоголевских героев Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев могут быть использованы при разработке разделов академических курсов и спецкурсов по истории русской литературы XIX в., а также в исследованиях, предполагающих обращение к проблемам типологии, сюжетологии, речевой коммуникации, индивидуальной авторской мифологии в литературе.

Положения, выносимые на защиту:

-- Парадигматический ряд Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев представляет внутри гоголевской художественной системы устойчивый тип героя, являющийся модификацией традиционного типа авантюрного героя.

-- Самопрезентация героев парадигмы строится на изобилии координат «всё» и «везде». Многоликость представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев является одной из определяющих черт интересующих нас героев. Однако, в диапазоне авторского видения координаты «всё» и «везде», преобладающие в самоподаче персонажей, получают существенную поправку и определяются как «ничто». В этом случае многоликость персонажей становится проявлением безликости.

-- Особый статус гоголевских персонажей характеризуется понятием «серединность», которое введено С.А. Гончаровым. Эквиваленты данного понятия присутствуют уже у самого Гоголя («все те, которых называют господами средней руки», «ни слишком толст, ни слишком тонок» и т.п.); у А. Белого они получают определение «фигуры фикции» («эпиталамы безличия»), позже, в уточненном виде, определяются Ю.В. Манном как «система отсчета, в стороне от “единицы” и “ноля”». Представителям парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев в художественной системе Гоголя свойственно фиксированное промежуточное состояние между воплощением Зла в образе черта, дьявола - с одной стороны, и персонажем - носителем позитивных нравственных и религиозных ценностей («добродетельным человеком») - с другой. Специфика гоголевского видения заключается в том, что такого рода «середина» дает не феномен человеческой «нормы», а воспринимается как воплощение человеческого ничтожества. Балансирование героя между «всё» и «ничто», вырастающее на пересечении самопрезентации героя и реализации авторской концепции, проявляется в гипертрофии плана выражения при выхолощенности плана содержания.

-- Особенностью гоголевской модели мира является ее диффузный характер: божественное и дьявольское, фантастическое и реальное, человеческое и сверхчеловеческое не имеют между собой фиксированных границ. Традиционные черты образа дьявола в религиозной мифологии получают систему эквивалентов в аналогичных характеристиках гоголевского героя. Отношения эквивалентности обусловлены общей для представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев и носителей сверхъестественного начала у Гоголя семантикой фальшивой видимости; многоликостью, равнозначной безликости героев; стремлением скрыть свое имя и облик; ролью сюжетного провокатора; внеположностью их поведения нормам логики и здравого смысла.

-- Парадигма Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, вступая в ассоциативные связи с другими элементами художественной системы писателя, приобретает символическую нагрузку и дает выход на индивидуальную авторскую мифологию, на идею иррациональности как принципа, лежащего в основе гоголевской модели «русской жизни».

-- Инвариантом сюжетного поведения представителей парадигмы является функция «сюжетного провокатора» с ее двоякой семантикой: с одной стороны, привести главного героя (Городничий, Чичиков) к катастрофе, публичному позору, с другой - стать для героя религиозно-нравственным испытанием и дать ему шанс для духовного воскрешения («целебная оплеуха», по Гоголю). Оба аспекта семантики принадлежат авторскому видению сюжета. Само по себе поведение «сюжетных провокаторов» ( Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев) лишено какой бы то ни было преднамеренности, предельно спонтанно, иррационально.

-- Модель речевого акта представителей парадигмы строится на основе фиктивной коммуникации, результатом чего становится феномен «коммуникативного срыва». Функция собеседника как активного и неотъемлемого участника общения сводится лишь к его фиктивному присутствию. Содержание высказываний Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева не обусловлено речевой ситуацией: герои не осознают временной, пространственной и социальной обусловленности речи. Пропуски, зияния, логические сбои - характерные черты их речевой манеры. Предельным выражением речевого поведения представителей парадигмы является их виртуозная и совершенно бескорыстная ложь.

-- Художественная генетика персонажей парадигмы связана с символической фигурой «мага-юрисконсульта» во 2-ом томе «Мертвых душ», олицетворяющей божество хаоса, путаницы, иррациональности русской жизни. Маг-юрисконсульт вбирает в себя ключевые свойства представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев и становится в гоголевском контексте персонифицированным воплощением неоформленности гражданских оснований русского общества, русского человека с его дезориентированностью в сфере религиозно-нравственных ценностей (подмены духовных приоритетов социальными и материальными).

Апробация результатов исследования. Основные положения исследования изложены в виде докладов на VI Всероссийской конференции молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики» (Томск, ТГУ, 2004г.), на научной конференции молодых ученых «Филологические чтения» (Новосибирск, НГПУ, 2006г.), на научной конференции, посвященной 25-летию факультета филологии и журналистики (Красноярск, 2006г.) Результаты исследования обсуждались на научной сессии НГТУ в рамках секции «Актуальные проблемы современного литературоведения» (Новосибирск, 2005 - 2006гг.). Основное содержание работ отражено в 4 публикациях.

Структура работы. Диссертационное исследование объемом 203 страницы состоит из введения, четырех глав и заключения, а также библиографического списка, включающего 232 наименования.

Основное содержание работы

герой в художественный гоголь

Во Введении обосновываются актуальность работы, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, формулируются цели и задачи, определяются объект и предмет исследования, характеризуется материал и методы его изучения, излагаются основные положения, выносимые на защиту.

Первая глава («Теоретико-литературный подход к проблеме типологии») посвящена проблеме типологических построений в литературе. Проблема типологизации становится актуальной для любого исследователя, в любой области науки, в том числе и литературоведении, в тот момент, когда он, приступая к своему исследованию, задает параметры предмета изучения, тем самым, отделяя его от других предметов в этой области. Сообразно с концепцией Ю.М. Лотмана, процесс выстраивания типологических моделей выглядит следующим образом: первоначально исследователь, выстраивая некий сопоставительный ряд, выделяет оппозицию признаков, в основе которой лежит идея противопоставления по определенному принципу и определяет предмет исследования, с точки зрения его позиционной соотнесенности с одним из аспектов в рамках противопоставления. Так, выделяя в художественной системе Н.В. Гоголя авантюрный тип героя, можно говорить о наличии двух сопоставительных рядов в рамках данного типа. С одной стороны, тип авантюрного героя представлен образами Чичикова («Мертвые души») и городничего («Ревизор»), с другой стороны - представителями парадигмы Хлестаков («Ревизор») - Ноздрев («Мертвые души») - Кочкарев («Женитьба»). Разнородность этих парадигм определяется оппозицией признаков «цель - бесцельность» (наличие/отсутствие умысла в действиях упомянутых выше героев).

Таким образом, начальная точка построения парадигмы позволяет конструировать довольно сложные типологические системы путем выделения закономерностей («поэтические формулы» и типологические модели) на уровне отдельных явлений в произведениях писателя, а затем осмысления этих инвариантных структур в общем контексте его художественной системы (pars pro toto). В результате исследователь получает возможность выявлять законы более высокого порядка, принципиальные для авторской картины мира.

Типологическое начало представляет особую ценность для исследования. Появление устойчивого художественного типа в творчестве писателя позволяет возвести единичное художественное явление в степень, обнаружить в нем присутствие закономерности, за счет чего происходит размыкание границ восприятия отдельного литературного героя, произведения и становится возможным выход в пространство художественной системы автора. В прямой зависимости от характера типологического построения (частные, локальные типологии / общелитературные, общекультурные типологические системы) находится смысловой потенциал художественного текста текста. Чем крупнее парадигма, в которую может быть вписан герой, тем больше внутри- и внетекстовых связей обретает произведение, тем насыщеннее и богаче становится модель художественной действительности.

По замечанию Ю. Манна, творчество Гоголя, начиная с цикла «Вечеров…», отмечено тяготением к «оформленной универсальности». Эта особенность отличает и гоголевскую типологию героя. В основе каждого гоголевского типа лежит одна из магистральных идей творчества писателя, которая, которая кристаллизируется в образе конкретного героя. Единичные фигуры колдуна, Шпоньки или Башмачкина не дают таких посылов к интерпретации, как типологический ряд от «колдуна» до «маленького человека», с последующей трансформацией ключевых идей (отделение от рода «ни свой, ни чужой»; нейтрализация характеристик «ни то - ни то») и их реализацией в конкретных образах. Идея оторванности от мира, исключения из «человеческого» ряда трансформируется в символ ничтожности человека и человечества.

Единичный образ и тот же самый образ в контексте парадигмы, типологического ряда в творчестве писателя различны по своей смысловой насыщенности. Парадигматический ряд размыкает границы произведения, усиливая внетекстовые связи отдельного художественного текста со всем творческим наследием писателя, а также с общелитературным контекстом. Парадигматические ряды устойчивых элементов / констант художественного мира писателя формируют авторскую мифологию в рамках творчества писателя.

В многообразной символике гоголевских произведений мы можем обнаружить устойчивые, организующие элементы, являющиеся маркерами единства в художественной системе и картине мира писателя. Именно герой становится их проекцией, поскольку он непосредственно связан с определенным типом пространственной и временной организации, а также выполняет устойчивую, закрепленную за ним сюжетную функцию. Эти элементы накладывают на произведение печать творческой индивидуальности автора. Именно они делают собственно «гоголевскими» произведения писателя.

С точки зрения устойчивости типа, для нас представляют особый интерес следующие персонажи: Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев. Выделение этих персонажей в качестве единого художественного типа не случайно. Именно они появляются в трех сравнительно поздних гоголевских произведениях и несут в своих образах определенные черты сходства, которые отмечались критиками и исследователями разных эпох: будь то В.Г. Белинский, В.Т. Переверзев, Ю. В. Манн, Ю.М. Лотман, Е.М. Мелетинский, В.М. Маркович, С.Г. Бочаров, С.А. Гончаров, М. Вайскопф, А.Л. Елистратова, И.Л. Вишневская и нек. др. Однако, стоит отметить, что выделение определенных устойчивых черт интересующей нас парадигмы персонажей в исследованиях гоголеведов не выходило за рамки их описания в контексте произведений, в которых они непосредственно функционируют. Это не позволяло рассматривать того или иного героя как проявление определенной закономерности в творчестве писателя, как некий важный и неотъемлемый компонент, своего рода константу художественной системы Гоголя.

Во второй главе «Гоголевский тип авантюрного героя в контексте смежных литературных традиций (европейской, русской, малороссийской)» произведён сопоставительный анализ классического типа авантюрного героя и его модификации в творчестве Н. В. Гоголя. Прежде чем соотносить представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев с «классическим» образом авантюрного героя, следует отметить, что речь идет, во-первых, о модификации, а не о прямом воспроизведении автором классического типа данного героя. Во-вторых, мы описываем образы второстепенных персонажей (за исключением Хлестакова), а не главного героя, на статус которого, как правило, ориентирован образ авантюрного героя. Уточнение необходимо сделать и относительно комедийных героев - Хлестакова и Кочкарева, которые соотносятся скорее с театральной традицией комедии «нравов» (в частности, с образами «хвастливого воина», «капитано») и уже через нее могут коррелировать с прозаической авантюрной традицией в ее сниженном варианте (герой-плут).

В понимании образа классического авантюрного героя мы исходим из работ М. Бахтина, создающих необходимые точки отсчета для осмысления гоголевских модификаций авантюрного героя. «Про авантюрного героя, - писал М.М. Бахтин, - нельзя сказать, кто он. У него нет твердых социально-типических и индивидуально-характерологических качеств, из которых слагался бы устойчивый образ его характера. Такой определенный образ отяжелил бы авантюрный сюжет, ограничил бы авантюрные возможности. С авантюрным героем все может случиться, и он всем может стать. Он не субстанция, а чистая функция» [Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности / М. М. Бахтин. - М.: Издательство "Азбука", 2004. - С. 94].

Определение авантюрного героя делает необходимым введение, хотя бы рабочего, понятия «авантюрности». Анализ классических трудов (М.М. Бахтина, Е.М. Мелетинского, Е.В. Хализева, О.М. Фрейденберг, Л.Я. Гинзбург), посвященных авантюрному роману и авантюрному герою напрямую или косвенно, позволил сформулировать (в общем виде, т.к. понятие «авантюрности» в движении традиции претерпевало существенные изменения) рабочее определение авантюрности как литературной категории: это неисчерпаемый потенциал героя вступать в рискованные, сомнительные предприятия в расчете на случайный успех. При этом социальный статус литературного персонажа, его внешний вид, возраст, особенности характера не играют определяющей роли, т.е. любой герой, имеющий склонность к авантюрам (сомнительного рода акциям) может быть авантюристом. Именно такая ускользающая характерность героя определяет продуктивность авантюрного жанра.

Возможность вписывать творчество писателя в архаическую традицию, т.е. выделять архетипические основания художественных феноменов, обусловлена наличием в художественной системе современного автора понятий, эквивалентных архаичной системе. Так, «неизменность» у М. Бахтина является качеством, обеспечивающим стойкость авантюрного героя перед лицом судьбы и продуктивность авантюрного сюжета. У Гоголя «неизменность» - знак элементарности натуры героя. Все его эмоции и действия направлены вовне, а план внутренней мотивации либо скрыт от читательского глаза, либо отсутствует вообще.

Попытка вписать гоголевскую парадигму героев в определенную литературную традицию сопряжена с известной сложностью. Однозначно соотнести Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева с какой-либо литературной парадигмой невозможно. По характеру сюжетных функций в наибольшей степени эта парадигма соотносима с классическим авантюрным героем, который также представлен в произведениях Гоголя (Чичиков). Однако авантюрность образов парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев специфическая, в характере героев снимается всякий «умысел», они совершают свои действия, не руководствуясь никаким планом, непреднамеренно. В структуре образов остается «голая» функциональность, «абстрактная интенсивность» (М. Бахтин): способность находиться в авантюрном ряду и продуцировать его.

Смена у Гоголя статуса авантюрного героя (перемещение свойства авантюрности от главного героя к второстепенному) обнажает внутреннюю модель взаимоотношений «парных» в сюжетном отношении персонажей: Хлестаков - городничий, Ноздрев - Чичиков, Кочкарев - Подколесин. В отличие от классического авантюрного сюжета, объектом внимания у Гоголя становятся события жизни либо неавантюрного героя (как, например, в случае Подколесиным), либо «классического» авантюриста (городничий, Чичиков). Такой характер взаимоотношений отчасти оправдывает внутреннюю закрытость представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, немотивированность их действий по отношению к главным героям произведений. Таким образом, в связи с представителями гоголевской парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев можно говорить не о развитии классической модели построения авантюрного сюжета и авантюрного героя, а о своего рода «псевдоавантюрности».

Говоря об истоках художественной парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, несомненно, следует отметить родственность гоголевских героев традиции вертепного театра, староукраинского барочного школьного театра, бурлескной интермедии, вертепной драме VII-VIII веков. Эту связь можно проследить в характерной фабуле-анекдоте, заданности персонажей, их знаковой одноплановости, мозаичности построения текста, немотивированной смене эпизодов, диктуемой не столько логикой развития характеров, сколько (а подчас и главным образом) волей автора.

Сочетание такого количества литературных и народных традиций (от вертепной маски шута, итальянского «капитано» до романного героя-авантюриста) в персонажах парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев свидетельствует о том, что гоголевские персонажи не являются порождением исключительно гоголевской художественной системы, их появлению предшествовала литературная традиция, как западная, так и русская. Однако, связь с традицией не отменяет абсолютной оригинальности гоголевских персонажей. Они представляют устойчивый художественный тип внутри творчества Гоголя. Не случайно Гоголь вводит их в трех своих сравнительно поздних произведениях, подвергнув художественной рефлексии не только определенный социально-исторический тип личности, но и всю русскую действительность (беспорядочную, нестабильную, недетерминированную).

В третьей главе («Аспекты репрезентации авантюрного героя в творчестве Гоголя»), в § 3.1 Модификация “серединного” героя Гоголя в системе парадигмы персонажей Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев» отражены характерные особенности структуры гоголевского авантюрного персонажа - сочетание несочетаемых свойств характера, двойное отрицание полярных качеств героя, а также гипертрофия плана внешнего выражения при частичном или полном отсутствии плана внутреннего содержания.

Представители парадигмы являют собой особую разновидность «серединных» персонажей Гоголя. «Серединный» герой - одно из наиболее универсальных типологических построений в творчестве Гоголя, неоднократно отмечавшееся исследователями (А. Белый, Ю. Манн, С. Гончаров и др.). Специфика внутренней структуры образов парадигмы позволяет считать Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева вариацией типа «серединного» героя в рамках творчества Гоголя и одной из модификаций авантюрного героя в мировой литературе. «Наложение» двух классификаций разного качества и разного масштаба при ближайшем рассмотрении не содержит в себе противоречия.

Именно Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев становятся обладателями «особого качества, подверженного иной системе отчета», по Ю. В. Манну. « “Ни то, ни се” - то есть не существо, погрязшее в низменной материальности, но и не человек в высшем смысле слова. Но кто же? Неизвестно… Мы вновь сталкиваемся с каким-то уклонением природы от ее собственного порядка» [Манн Ю.В. Гоголь и мировая литература / Ю.В. Манн. - М.: Наука, 1988. - С. 258]. Более того, часто случается так, что сами по себе не сочетаемые друг с другом полюса и качества подлежат у Гоголя новому витку отрицания. Таким образом, рождается феномен двойного отрицания.

При более детальном анализе качества «серединности», его природы и реализации в персонажах парадигмы, сразу обращает на себя внимание размытость их социального статуса. Социальную роль Хлестакова не представляется возможным определить как для других героев комедии (поскольку с самого начала действия они находятся на ложном пути), так и для самого Хлестакова. Без всякой задней мысли он провоцирует путаницу, желая произвести на чиновников впечатление своей значительностью: «Хлестаков. Мне даже на пакетах пишут: “ваше превосходительство”. Один раз я даже управлял департаментом. Городничий. Ва-ва-ва … шество. Превосходительство, не прикажете ли отдохнуть? Лука Лукич. Оробел, ваше бла… преос…сият…» .

Образ Хлестакова лишен не только социальной, но и визуальной конкретности, что особенно заметно в характерной перебранке губернских дам. «Анна Андреевна. Я, однако ж, ему очень понравилась: я заметила - все на меня поглядывал. Марья Антоновна. Ах, маменька, он на меня глядел!» У читателя и зрителя создается впечатление, что Хлестаков смотрел одновременно на мать и на дочь. Однако по законам объективной действительности невозможно из одной точки пространства в одно и то же время смотреть в разных направлениях, если только скорость перевоплощения Хлестакова не достигает в этот момент своего пика, то есть в этот самый момент он представляет собой одновременно два разных образа, рожденные воображениями Анны Андреевны и Марьи Антоновны. Продолжая оставаться Хлестаковым в единственном числе, он дает возможность персонажам наблюдать разные грани его фантома, и каждая из героинь видит отражение своей фантазии.

Та же логика (вернее ее отсутствие) в мыслях и поступках чиновников. Первое впечатление городничего от встречи с Хлестаковым в трактире («А ведь какой невзрачный, низенький, кажется ногтем бы придавил его.») не мешает ему в последнем действии комедии совершенно утратить чувство реальности в самодовольном восторге: «с каким дьяволом породнилась!»

Хлестаков многолик, его образ постоянно модифицируется, переживая молниеносные метаморфозы. Многоликость и постоянная изменчивость приводят к нагромождению внешних образов, перегрузке плана выражения при отсутствии содержательного ядра. В данном случае многоликость эквивалентна безликости, а вездесущность - отсутствию всякой сущности.

Социальный статус Кочкарева также порождает известные сомнения своей немаркированностью. Своей близостью к Подколесину Кочкарев, казалось бы, предполагает соотносенность с дворянским сословием, однако его поразительная осведомленность в вопросах сватовства и способность изъясняться на языке простолюдинов, довольно органично вписывают его в эту среду. Вышеназванные крайности постоянно приходят в соприкосновение и в структуре образа Ноздрева. Мысль Чичикова о том, что «горазд он, как видно, на всё, стало быть у него даром можно кое-что выпросить», на самом деле не приводит ни к чему. Действительно, Ноздрев горазд на "всё", однако это "всё" удивительным образом способно превратиться в "ничто" под воздействием его неугомонной энергии. Ведь именно он оказался единственным из помещиков, у которого Чичикову не удалось выторговать ничего. Кроме того, - что особенно примечательно - совершенно непреднамеренно Ноздрев расстроил все замыслы Чичикова и спровоцировал его катастрофу, а затем - бегство из города.

Представителям парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев свойственно фиксированное промежуточное состояние между воплощением Зла в образе черта, дьявола, ведьм и бесов и персонажем - носителем позитивных нравственных и религиозных ценностей («добродетельным человеком»). Специфика гоголевского видения заключается в том, что такого рода «середина» дает не феномен человеческой «нормы», а воспринимается как воплощение человеческого ничтожества. Балансирование героя между «всё» и «ничто», вырастающее на пересечении самопрезентации героя и реализации авторской концепции, проявляется в гипертрофии плана выражения при выхолощенности плана содержания.

«Серединность» обусловливает не только размытость социального статуса представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, но лишает их изображение и визуальной конкретности, упраздняет понятия «границы» в пространственном мире и в человеческих взаимоотношениях. Категории "все" и "ничто", являются двумя противоположными полюсами, существуя между которыми, герой оказывается в бездне невесомости, нейтрализующей полярные качества и характеров героев, и самой художественной действительности.

В § 3.2 («Координаты самопрезентации авантюрного героя в творчестве Гоголя») рассматриваются способы самоподачи персонажей парадигмы в творчестве Гоголя. Образ Хлестакова в значительной степени сближается с категорией Все: «Я говорю всем: “Я сам себя знаю, сам. Я везде, везде”». Все, всё, всем, везде - наиболее распространенные координаты самопрезентации Хлестакова. Хлестаков подобен воронке, постепенно усиливающей свои обороты и поглощающей, затягивающей в бездну Небытия, разрушенного божественного миропорядка и распавшихся человеческих связей все значимые события и явления окружающей действительности. Множество полюсов сосредоточено и нейтрализовано в этом амбивалентном поле. Всё уравновешивается и обессмысливается в хаосе и кутерьме, которые постепенно завариваются вокруг заезжего гостя. Будучи Никем («какой невзрачный, низенький»), он стал Всем (« Ва-ва-ва … шество, превосходительство»).

Вне зависимости от метаморфоз внешнего облика сущность Хлестакова не меняется. Спектр перевоплощений Хлестакова в комедии необыкновенно широк. Его образ варьируется в сознании героев и зрителей от заезжего гостя, не желающего платить за постой, до самого государя-батюшки, о чем свидетельствуют формы обращения «батюшка», «отец мой».

Бесцельность и немотивированность поведения - неотъемлемые черты представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев. Так, Хлестаков в сцене сбора взяток с чиновников города не преследует никакой цели. Его поступки и слова в этой сцене полны ежесекундного куража. Создается впечатление, что Хлестаков совершенно не знает цены деньгам: какая из предложенных ему сумм больше, а какая - меньше. Он не в состоянии соразмерить социальный статус окруживших его чиновников с их материальным достатком. (Хлестаков. Да, ну если тысячи нет, так рублей сто. Для него «всё равно», для него не существует системы отношений, точек отсчета нигде, даже в арифметике).

Для Кочкарева, так же как и для Хлестакова, свойственна позиция вненаходимости по отношению к социальным нормам и устоям. Он так же непредсказуем и алогичен в своем поведении. При первом своем появлении Кочкарев обвиняет Феклу: «Ну послушай, на кой черт ты меня женила?» По ответному замечанию Феклы читатель и зритель тут же узнает, что это была собственная просьба Кочкарева, о которой он, видимо, успел забыть. Однако, что не менее характерно для данного типа персонажей, еще через мгновение Кочкарев уже готов взяться за дело и женить Подколесина: «Я беру на себя все дела». Это «все» - один из маркеров сюжетного поведения Кочкарева. Если дела, то непременно «все». Он отдается каждому из своих бессмысленных порывов полностью и без остатка.

Перспектива мира, который представляет Подколесину Кочкарев, далека от заманчивости. Его представление о реальности лишено конкретности так же, как и его человеческий облик: «…около тебя будут ребятишки, ведь не то что двое или трое, а, может быть, целых шестеро, и все на тебя как две капли воды». По сути Кочкарев «соблазняет» приятеля кошмарную картину его возможного существования в окружении собственных «копий» («около тебя экспедиторчонки, маленькие эдакие канальчонки»), которые заполнят все жизненное пространство Подколесина, размножаясь подобно «гомункулам». Перед нами дурная бесконечность, а не продолжение рода. Постепенно и сам Подколесин в выдуманном Кочкаревым мире начинает терять свой человеческий облик, происходит стирание грани между человеческим и животным. «… и какой-нибудь постреленок, протянувши ручонки, будет теребить тебя за бакенбарды, а ты только будешь ему по-собачьи: ав, ав, ав! Ну есть ли что-нибудь лучше этого, скажи сам?». Это сближение человеческого и животного рядов не случайно для Гоголя: так, и Ноздрев –Ј словно отец родной среди своих собак, которые, в свою очередь, чувствуют себя на равных с людьми.

Нами рассмотрены и проанализированы координаты самопрезентации авантюрного героя в творчестве Н.В. Гоголя. В результате исследования удалось выяснить, что многоликость представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев является одной из наиболее характерных черт интересующих нас героев. Спектр функционирования и перевоплощений героев широк, координаты «всё» и «везде» являются доминирующими в их поведении. Неосознавание героями физических, социальных и моральных границ объективного мира усиливает атмосферу разрушенного божественного миропорядка и распавшихся, утраченных человеческих связей в гоголевской художественной картине мира.

§ 3.3 «”Срыв коммуникации” как феномен речевого поведения героев парадигмы Хлестаков - Кочкарев - Ноздрев» посвящен стратегии речевого поведения героев, которая строится на основе феномена фиктивной коммуникации. Функция собеседника как активного и неотъемлемого участника общения в данном случае сводится лишь к его фиктивному присутствию. Языковая картина мира и коммуникативные возможности представителей парадигмы - могут рассматриваться как лингвистический коррелят внутреннего (духовного) облика человека, отражающий в специфической языковой форме основные параметры художественного образа.

Манера речи Ноздрева, как одна из конструктивных частей его речевого образа - фамильярно-назойливая, она вскрывает его развязность и бесцеремонность.

Ноздреву абсолютно не важно, какой перед ним собеседник. Он готов первому встречному, мало знакомому человеку выплеснуть всю энергию, кипящую в нем. Недаром автор отмечает его феноменальную способность сходиться с людьми: «Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе “ты”». Коммуникативный акт Ноздрева выхолощен, лишен категории «собеседника» по сути, и лишь по форме своей, по внешнему фиктивному присутствию второго участника, напоминает диалог. «Куда ездил? - говорил Ноздрев и, не дожидаясь ответа, продолжал: - А я, брат, с ярмарки». Момент речевого общения фиктивен, писатель лишь сохраняет форму диалога, а внутреннее содержание, т.е. феномен общения двух героев, устраняется.

Можно также говорить о том, что для анализируемой модели коммуникации характерна утрата связи с речевой ситуацией, как неотъемлемым компонентом коммуникации, объединяющим все ее составляющие: говорящего, слушающего, время и место коммуникации. Рассогласованность высказывания с речевой ситуацией способна создавать эффект смысловой многослойности в нарративном режиме текста. В ситуации же, оформленной как сугубо диалогическая, такого рода рассогласованность провоцирует коммуникативный срыв. В художественной действительности Гоголя не только сами представители парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев лишены чувства речевой ситуации; их «собеседники» - вследствие собственной подверженности вирусу иррациональности - также не замечают ни логических сбоев в речевой ситуации, ни противоестественности ее развития, ни ее бесплодности, с точки зрения решения каких бы то ни было коммуникативных задач.

В случае с Хлестаковым привычная ситуация общения абсолютно закрыта для интерпретации. Участники коммуникативного акта не в состоянии ориентироваться по предыдущим высказываниям героя, поскольку они не выстраиваются в определенный причинно-логический ряд. «Хлестаков. А, да! Земляника. И что ж, скажите, пожалуйста, есть ли у вас детки? (…) А как они … как они того? Артемий Филиппович. То есть не изволите ли вы спрашивать, как их зовут?»

Хлестаковское «ничего», «хорошо», «приятно», «все равно» абсолютно взаимозаменяемы и равнозначны. Значение оценочности в этих репликах фиктивно, следовательно, заменив одну реплику другой, мы не нарушим «логики» высказывания героя. Фикция оценки складывается из-за неспособности героя занять определенную позицию в отношении предмета или явления. С точки зрения интонации, эти реплики могут быть как восклицательными, так и вопросительными, что еще более усиливает эффект фиктивности.

В случае с Хлестаковым не приходится говорить об объективации внутренней речи во внешнюю. Речь (внутренняя или внешняя) всегда является следствием мыслительного процесса, для Хлестакова же более характерным будет продуцирование фантазмов, нежели размышление. Все, что имеет любой оттенок логичности, становится несовместимым с образом героя. Отсутствие реплик в сторону является одним из наиболее убедительных свидетельств отсутствия внутренней работы мысли. Фразы Хлестакова не связаны одна с другой логической нитью, в них нарушена причинно-следственная связь. Поэтому-то так теряются собеседники Хлестакова, не знающие, чего можно ожидать от него в следующую минуту.

Для речевой структуры Кочкарева характерны пропуски и зияния. Герой часто останавливается, как бы не зная, чем продолжить или закончить свою фразу. Однако самый большой интерес для нас представляют те явления или понятия в речи героя, пред которыми он останавливается, будучи не в силах объяснить их. Как правило, заминка случается перед определением сущностных форм и явлений человеческой жизни (например, брак, семья). Кочкарев, рвущийся поскорее заключить брачный союз между Подколесиным и Агафьей Тихоновной, не может объяснить значение брака или хотя бы описать сущность этой формы человеческих отношений. («Кочкарев. Брак - это есть такое дело … . Это не то, что взял извозчика, да и поехал куды-нибудь»).

Одной из определяющих черт речевого поведения рассматриваемых персонажей является ложь. Причем ложь - азартная и совершенно бескорыстная, немотивированная. Именно потому феномен лжи гоголевских героев ускользает от попыток его однозначного определения. Онтология лжи в гоголевском мире - один из самых трудных моментов для интерпретации. И при этом - один из основополагающих.

Трудность определения связана с тем, что «артистическая» ложь гоголевских персонажей непостижимыми связями соотносится с личностью самого автора. Сложно провести грань между ложью персонажа и особым качеством гоголевского сознания (ср. определение Ю.М. Лотманом специфического качества гоголевского сознания: «Гоголь был лгун» [Лотман Ю. М. О «реализме» Гоголя / Ю. М. Лотман // О русской литературе. - СПб., 1997. - С. 694]. Именно это и имел в виду исследователь, сомневаясь в реалистической природе творчества писателя. Ложь и творческая фантазия у Гоголя не имеют между собой четкой грани.

Модель речевого поведения Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева обнажает глубинные основы гоголевского мира, в котором разрушены естественные человеческие связи и понятия. Одним из самых ярких признаков «беспорядка природы», который является знаком присутствия в мире дьявольского начала, является утрата человеком естественных человеческих способностей, в частности, - деформация и искажение исконной потребности человека в общении.

В четвертой главе («Символико-мифологическая составляющая образа авантюрного героя в творчестве Гоголя»), в § 4.1 («Религиозно-мифологический аспект парадигмы гоголевских героев: Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев»), представители парадигмы рассматриваются в аспекте мифопоэтики гоголевского мира. Иррациональное начало в художественной системе Гоголя, начиная с цикла «Вечеров…», соотносится с дьявольским полюсом мироустройства. Оно всегда чревато хаосом, бесконечными метаморфозами, ведущими к бесформенности.

Подобное понимание Гоголем природы «вечного зла» обнаруживает глубокие религиозно-мифологические основания его художественной картины мира. Обращение писателя к древним мифологическим источникам было непременным условием исторического подхода к современности, в которой он стремился обнаружить ее глубинные субстанциональные начала.

Характеристики образа дьявола в религиозной мифологии получают систему эквивалентов в аналогичных характеристиках гоголевского героя: это - семантика фальшивой видимости; стремление скрыть свое имя и облик; роль сюжетного провокатора; необъяснимость поведения с точки зрения здравого смысла; лживость (как эквивалент «ябеды на творца своего», характерной для мифологического образа дьявола).

Однако, наряду со сходством, во внутренней структуре этих образов существуют не менее характерные отличия. Одним из основных отличий является понятие злого умысла или помысла, присущее образу дьявола в религиозной мифологии, и отсутствие такового у представителей гоголевской парадигмы. Следует отметить как принципиальную черту отсутствие у данного типа героя всякого умысла, не только доброго, но и злого. Для Хлестакова - Ноздрева - Кочкарева характерна деятельность ради самой деятельности, немотивированность поступков и решений, алогичность и бессвязность действий, «беспамятность»: представители парадигмы лишены потребности вспоминать, их многочисленные, хаотичные действия не оставляют в их памяти и поведении никакого следа.

Для представителей парадигмы Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев характерно наличие особой функции сюжетного провокатора. Их провокация - это, с одной стороны, неминуемая катастрофа для героев, которые становятся жертвами провокаций, сопровождающаяся их публичным осмеянием и позором. С другой же стороны, это «испытание» современному миру и человеку, в соответствии с гоголевской идеей спасительной, целебной «оплеухи» человеку. Бог посылает «беду», «испытание», чтобы человек услышал его и понял необходимость пересмотра собственного пути. Гоголевские герои - жертвы «провокаций» со стороны представителей парадигмы - не слышат и не понимают этих сигналов, продолжают двигаться по пути гибели, т.е. окончательной утраты человеческого в человеке. Они не в состоянии сопротивляться провокативным акциям героев парадигмы, потому что сопротивляться - значит противопоставить им более высокую и совершенную систему ценностей. В результате Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев продуцируют в жизни хаос. Но хаос - понятие двустороннее. Он несет в себе и разрушающее, и созидающее начала.

В § 4.2 («Функция «сюжетного провокатора» в поведении представителей парадигмы Хлестаков - Кочкарев - Ноздрев») действия представителей парадигмы рассмотрены с точки зрения их сюжетной функции, выделены и проанализированы устойчивые характеристики сюжетного поведения, а также основные хронотопические маркеры, сопровождающие данный тип героя в текстах Гоголя.

Семантические границы, как функциональная основа события, отсутствуют в сознании представителей парадигмы Хлестаков - Кочкарев - Ноздрев. У Ноздрева это выражается почти явно не только в замечании о границе, многократно цитируемом многими исследователями творчества Гоголя, но и менее явственно в проходных репликах: «Мижуев, смотри, вот судьба свела: ну что он мне или я ему? Он приехал бог знает, откуда, я тоже здесь живу». На уровне этой фразы мы можем проследить явное отсутствие разграничения между положениями «здесь» и «там» («бог знает откуда» в ноздревском варианте). Два пространства уравновешиваются в сознании героя, между ними ставится знак равенства, эксплицированный союзом «тоже».

Представители парадигмы не способны фиксировать в своей памяти не только координаты, связанные с пространственно-временной организацией действительности, но и любой опыт, относящийся к человеческим отношениям. Ноздрев на следующий день после ссоры с Чичиковым по поводу купли-продажи мертвых душ, не чувствуя «груза» вчерашнего разговора, не осознает его как некий учитываемый опыт в отношениях с конкретным человеком, а продолжает вести беседу с «нуля», в полном смысле - как ни в чем не бывало.

Важно, что почти все гоголевские герои наделены способностью сомневаться. Не имея четкой, определенной позиции в мире ценностных ориентиров, в погоне за ложными ценностями, они все же сомневаются, то ли они ищут. Несмотря на то, что Хлестаков - Ноздрев - Кочкарев, так же как и остальные герои, не обладают собственной системой ценностей, они лишены способности сомнения. «Это был решительно человек, для которого не существовало сомнений вовсе; и сколько у них заметно было шаткости и робости в предположениях, столько у него твердости и уверенности».

Провокации Ноздрева, да и всех остальных членов парадигмы, оказываются возможными и обладают стойким сюжетным потенциалом еще и благодаря специфике той действительности, в которой они реализуются. Такого рода провокации неразрывно связаны с «беззащитностью» гоголевского мира, в котором разрушена система ценностей, границ и устоев.