Сатирическое и трагическое в "Истории одного города" М.Е. Салтыкова-Щедрина

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство народного образования Республики Узбекистан

Джизакский государственный педагогический институт

имени Абдуллы Кадыри

для присвоения звания бакалавра по специальности

5142200 - Русский язык и литература (в неязыковых группах)

Выпускная квалификационная работа

Сатирическое и трагическое в "Истории одного города"

М.Е. Салтыкова-Щедрина

Выполнила: Бабаджанова Н.

Научный руководитель: Балатукова З.И.

Джизак - 2014

Содержание

Введение

Глава 1. "История одного города" как социально политическая сатира

1.1 Глупов и глуповцы

1.2 Гротеск как ведущий художественный приём в романе

Глава 2. Иго безумия в "Истории одного города"

2.1 Образы градоначальников и приёмы сатирического в их изображении

2.2 Сатира на русское самодержавие в "Истории одного города"

Заключение

Список использованной литературы

Приложение

Введение

В настоящее время в сфере народного образования Республики Узбекистан происходят позитивные изменения. Они являются тем фундаментом, на котором строится новое здание системы обучения и профессиональной подготовки кадров. На основе государственных стандартов общеобразовательных школ создаются концепции, учебные программы, учебники и учебные пособия, разрабатываются новые педагогических технологии. Стало очевидным, что новые методы обучения ориентируются на применение новых педагогических технологий, на научные подходы и анализ и организации учебного процесса с учётом достижений высоких результатов в развитии личности. В своей книге "Высокая духовность - непобедимая сила" И.А. Каримов излагает, что "Духовность считается неисчерпаемым источником огромного богатства не только отдельно взятого человека, но и народа, общества и государства в целом". В государстве, лишенным высокой нравственности, никогда не будет царить гуманизм, взаимоуважение, счастье и прогресс.

Жизненный и литературный путь М.Е. Салтыкова-Щедрина закономерно привел его к "Истории одного города". Эту смелую, честную книгу, полную живого смеха и глубокой скорби, ненависти и надежд, великий писатель буквально выстрадал. Рожденный в богатой помещичьей семье, он провел детство и юность в усадьбе родителей, являясь невольным свидетелем крепостного быта. "Я вырос на лоне крепостного права, - вспоминал позднее сатирик, - все ужасы вековой кабалы я видел в их наготе". Выпускник Царскосельского лицея 1844 года, член революционного кружка Петрашевского, ревностный поклонник Белинского, Михаил Евграфович Щедрин сразу примкнул к демократическому лагерю российской интеллигенции. Первые же антиправительственные повести решили дело: в 1848 году Салтыков, по личному распоряжению Николая I, был отправлен в Вятку. После ссылки началась активная литературная деятельность, в том числе в журналах "Современник" и "Отечественные записки". К моменту написания "Истории одного города" для правящего режима России не было более грозного и ненавистного имени, чем "Щедрин" (псевдоним писателя - Н. Щедрин).

Одним из шедевров М.Е. Салтыкова-Щедрина как мастера общественно-политической сатиры стала "История одного города". Это произведение уникально не только по остроте, не только по масштабности охваченных явлений общественной и политической жизни, но и по мастерству и оригинальности композиции. Писатель широко использовал фантастические, сказочные, сатирические элементы, тесно переплетая их с описанием реальной жизни народа. Таким образом, трагическое и сатирическое начала находятся здесь в сложном и постоянном взаимодействии. Автор сам подчеркивал это обстоятельство: "Изображая жизнь, находящуюся под игом безумия, я рассчитывал на возбуждение в читателе горького чувства, а отнюдь не веселонравия".

Читая произведение, мы с каждой страницей все глубже погружаемся в атмосферу тяжелого положения народа. В начале повествования преобладают сатирические мотивы. Остро сатирически изображены все правители, начиная с Брудастого и заканчивая самой неприятной фигурой Угрюм-Бурчеева. Изобличающий смех звучит и в народных эпизодах. Но здесь уже слышатся нотки возмущения. И чем дальше к завершению, тем более трагичными мотивами пронизывается повествование. Смех теперь не так уж забавен, он уступает место горечи и негодованию. Особенно ярко это проявляется в главах "Голодный город" и "Соломенный город", где на первый план выходит не глупость обывателей, а их нищета и голодное существование. Трагичность положения глуповцев заключается в том, что вместо помощи их ожидает жесткое усмирение с помощью воинской силы.

Свою сатиру автор направил на паразитизм, невежество, пустоту и ограниченность правящих слоев; на фальшивые льстивые слова "сентиментальничающих народолюбцев"; на покорность, беспрекословное послушание, инертность народа в условиях нещадного гнета и жестокости и даже на их неумелые, бессознательные попытки бунтовать. Да, глуповцы выражают недовольство, ропщут" бунтуют. Но их дремучая забитость, непонимание собственных интересов и своих сил делают их протест бесплодным.

Однако, в характеристике глуповцев немаловажную роль играют эпизоды, в которых смех почти исчезает. Суровым драматизмом наполнены картины неурожайных лет, страшной засухи, жуткие сцены поголовной гибели людей. При этом суровые, скупые и хмурые до отчаяния пейзажи и бытовые описания перемежаются с язвительным смехом повествования о "начальническом попечении". Невероятным драматизмом наполнены и сцены деревенского пожара: грозно полыхающий по ветхим строениям огонь, удушливые клубы дыма, бессильное отчаяние погорельцев, охватывающее их чувство безнадежности. Люди уже не стонут, не жалуются, а только безмолвно ждут, с неотвратимой настойчивостью сознавая, что пришел "конец всего". Крики и стоны толпы, обезумевшей от горя и боли, зловещая дробь барабана вступающей в город карательной команды слышатся и в сценах "бунта на коленях".

Великий сатирик в изображении народной жизни отразил все то, что сам знал о положении русской деревни и то, что писалось в прогрессивной печати о невероятной нищете, разорении крестьянства, о полицейских расправах. И если смех над "обывателями" наполнен теплотой и сочувствием, то сатира на градоначальников беспощадна в своей разоблачающей силе.

В заключительных главах все ярче проявляются мысли писателя о том, что глупость, пассивность, которую, казалось бы, автор высмеивает в глуповцах, на самом деле образуют лишь "искусственные примеси". Жители, по твердому убеждению автора, могут быть способны и на протест, и на упорство. Есть в народной массе смелые, отважные люди, героические личности, правдолюбцы, наделенные незаурядной нравственной силой. В этом отношении символичным является сравнение с рекою, которая, несмотря на все ухищрения Угрюм-Бурчеева, упрямо текла в прежнем направлении.

Сатирика, равного по масштабу Салтыкову-Щедрину, не знала ни русская, ни мировая литература XIX века. Его сатира включала в себя изображение действительности в форме самой жизни, глубокий психологизм, тонкость анализа человеческой души. И в то же время она наполнена ярким гротеском, фантастичностью сюжетов. В его произведении отражена вся правда жизни, освещенная с различных сторон и различными способами. Не случайно И.С. Тургенев писал о М.Е. Салтыкове-Щедрине, отдавая дань его мастерству: "... сатирик знает свою родную страну лучше, чем кто-либо".

Изображение народа. Разумеется, отношение Щедрина к народу принципиально отличается от его отношения к миру насилия и угнетения. С глубоким и искренним сожалением пишет он о глуповцах, которые "мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом. Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не может и быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления". Именно поэтому Щедрин отмечает, что в рассказе летописца нет никакого преднамеренного глумления над народом, но замечается, напротив того, во многих местах "даже сочувствие к бедным ошеломляемым" (глава "Поклонение мамоне и покаяние").

Однако изображение народа в "Истории одного города" отличается не только и не просто сочувствием. Попробуйте самостоятельно выделить в тексте эпизоды, где наиболее отчетливо ощущается критическое отношение Щедрина к настроениям пассивности, смирения, покорности. Проследите, к каким результатам приводили эти идеи, как возникает в "Истории одного города" сложное переплетение различных мотивов: стремление пробудить народ к активным действиям и, с другой стороны, глубокое понимание трагической участи народа, угнетаемого и притесняемого тираническим правлением.

В "Истории одного города" (особенно в последних главах) звучит мысль и о том, что глуповцы могут оказаться способными на протест. В этом отношении очень важны эпизоды с рекою, которую вознамерился запрудить Угрюм-Бурчеев. Но означает ли это, что в книге трагическое напряжение повествования постепенно снижается? Можно ли сделать вывод, что в конце начинают звучать оптимистические нотки?

Ответ на этот вопрос прямо связан с тем истолкованием, которое можно дать заключительным абзацам главы "Подтверждение покаяния. Заключение".

"История одного города" принадлежит к числу наиболее совершенных и оригинальных произведений великого русского писателя-сатирика М.Е. Салтыкова-Щедрина. Изданная впервые в 1870 году отдельным изданием (до этого книга печаталась отдельными главами в журнале "Отечественные записки", 1869-1870 г.г.), книга сразу же нашла широкий отклик среди либерально-демократических слоев общества.

И.С. Тургенев в своем письме к Салтыкову-Щедрину писал, что "История одного города" - это самое правдивое воспроизведение одной из коренных сторон российской физиологии…"

Тема этой "коренной стороны" по меткому определению И.С. Тургенева - это тема народа, которая красной строкой проходит через все повествование романа. сатирик произведение писатель

"История одного города" - поразительная по смелости и глубине сатира на обе главных основы существовавшего строя: на царящее зло самодержавия и на пассивность народных масс, выносящих это зло. Силы высшей власти - "градоначальники" - бичуются за то, что они угнетают народ; народ - за то, что терпят угнетение. Такое сосуществование представлялось писателю "жизнью под игом безумия", и она воплощена им в образе города Глупова.

Глубина осмысления исторических явлений распространяет великий художественный суд Щедрина над Глуповом на все тоталитарные, диктаторские режимы, где бы и когда они ни свирепствовали. Если рассматривать роман с позиции высказывания "народ имеет власть, которой достоин", то произведение Салтыкова-Щедрина далеко перешагивает те исторические рамки, что очерчены автором и находит великое множество аналогий уже в нашей современности. Этим объясняется непреходящий интерес читателей к "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина.

Целью данной работы является раскрытие сатирического и трагического в романе Салтыкова-Щедрина "История одного города".

Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1. Изучить новую научную литературу по теме исследования.

2. Изучение использования гротеска как ведущего художественного приёма в романе.

3. Раскрыть особенности сатиры Салтыкова-Щедрина в "Истории одного города", показать художественные средства, используемые для изображения жителей Глупова.

Объект исследования - роман М.Е. Салтыкова-Щедрина "История одного города".

Предмет исследования - сатирическое и трагическое, художественные приемы, средства сатиры в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина "История одного города".

Необходимость рассмотреть роман "История одного города" с позиций сатирического и трагического определяет новизну работы.

Актуальность темы обусловлена тем, что необходимо выявить способы использования сатирических приёмов и художественных задумок, навеянных сложной социальной обстановкой времени.

Источники исследования. Основной базой нашей работы стало произведение М.Е. Салтыкова-Щедрина, критические статьи современников писателя и научные книги. Большую помощь в поисках актуальной информации оказала глобальная сеть Интернет.

Теоретическая значимость. Исследование вносит вклад в изучение явления сатиры и юмора в творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Практическая значимость. Материал дипломной работы могут быть использованы в школьной программе и при чтении вузовских курсов по русской литературе. Также при самостоятельном изучении студентами материала о творчестве М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Творчество Салтыкова-Щедрина не раз становилось предметом жарких споров еще при жизни писателя. Враждебные сатирику литераторы и журналисты нередко извращали не только идейную направленность его произведений, но и его творческие принципы. Под их пером Щедрин представал как человек, стремящийся во что бы то ни стало "окарикатурить" действительность и якобы отступающий тем самым от правды жизни.

Дружественная писателю критика стремилась не только защитить его от этих нападок, но и осмыслить важнейшие художественные особенности его произведений. В выступлениях Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, Н.К. Михайловского, А.М. Скабичевского было высказано немало здравых соображений относительно тех или иных сторон сатирической поэтики Салтыкова-Щедрина. Справедливо говорилось и о том, что творческие принципы сатирика направлены на выявление жизненной правды, что "карикатуры" писателя не искажают действительность, а вскрывают ее глубинные закономерности.

После кончины Салтыкова-Щедрина задача литературоведов, занимавшихся его наследием, состояла в том, чтобы выявить и сделать достоянием гласности произведения, в свое время не публиковавшиеся по цензурным и иным соображениям или публиковавшиеся без подписи, а также собрать сочинения писателя воедино и прокомментировать их. Начало этой работы было положено книгой А.Н. Пыпина о Салтыкове-Щедрине 1¹ Пыпин А.Н. М.Е. Салтыков. - СПб., 1899., основная часть которой посвящена журнальной деятельности писателя в 1863 - 1864 годах. Пыпин указал статьи и рецензии, опубликованные в "Современники" Салтыковым-Щедриным, обстоятельно проанализировал их, высказав при этом ряд соображений об особенностях творческой манеры сатирика.

Изучение наследия Салтыкова было продолжено К.К. Арсеньевым 1¹ Арсеньев К.К. Салтыков-Щедрин. - СПб., 1906. и В.П. Кранихфельдом 3³ Кранихфельд В.П. Новая экскурсия в Головлево // Русское богатство. - 1914. - № 4., которые ввели в научный оборот некоторые неизвестные ранее материалы, позволившие заглянуть в творческую лабораторию сатирика, предприняли попытку осмысления идейно-художественного своеобразия его творчества.

Коллективная и активная работа по выявлению и публикации неизданных произведений Салтыкова-Щедрина развертывается после 1917 года. В 20-е и начале 30-х годов появляются книги: "Неизданный Щедрин"4⁴ Неизданный Щедрин / Пред. и прим. Р. Иванова-Разумника. - Л., 1931., "М.Е. Салтыков-Щедрин. Неизвестные страницы"5⁵ Салтыков-Щедрин М.Е. Неизвестные страницы / Ред. С. Борщевский. - М.- Л., 1931., Письма"6⁶ Салтыков-Щедрин М.Е. Письма. 1845 - 1889 / Ред. Н.В. Яковлев. - Л., 1924. и "Неизданные письма"7⁷ Салтыков-Щедрин М.Е. Неизданные письма. 1844 - 1889 / Ред. Н.В. Яковлев. - М.-Л., 1932. Салтыкова-Щедрина и такие важнейшие статьи, как "Итоги и проблемы изучения Салтыкова" В.В. Гиппиуса 8⁸ Hippius V. Eugebnisse und Probleme der Saltykov-Forschung. - Zeitschrift fur Slansche Philologie. и "Судьба литературного наследства М.Е. Салтыкова-Щедрина" С.А. Макашина 9⁹ Литературное наследство, т. 3. М., 1931., в которых был дан содержательный обзор состояния творческого наследия писателя и намечались задачи по его дальнейшему изучению и научному изданию.

В это же время выходят два фундаментальных тома "Литературного наследства" (составитель С.А. Макашин)1¹⁰ Там же, т. 11 - 12. - М., 1933; Там же, т. 13 - 14. - М.. 1934.0, посвященных Щедрину, в которых было напечатано множество новых материалов, включавших как тексты самого писателя, так и исследования, касающиеся различных сторон его жизни и творчества.

В начале 30-х годов М. Ольминским был поставлен вопрос об издании полного собрания сочинений Салтыкова-Щедрина. Начатое в 1933 г. и завершенное в 1941 г. это издание явилось событием в культурной жизни страны. Из двадцати томов его почти восемь заняли тексты, не входившие ранее в собрание сочинений писателя. Была проведена текстологическая работа, в результате которой во многом удалось очистить сочинения сатирика от цензурных вмешательств и издательских ошибок. Издание 1933 - 1941 годов не было лишено серьезных изъянов: названное "полным" оно таковым не являлось, не отличалось оно и текстуальной точностью, комментарии носили бессистемный характер и т.п.

В 1965 году начато издание нового собрания сочинений в 20-ти томах под редакцией С.А. Макашина 1¹ Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в 20-ти т. / Ред. коллегия: А.С. Бушмин,

В.Я. Кирпотин, С.А. Макашин, Е.И. Покусаев, К.И. Тюнькин. - М., 1965 - 1977.. Собрание включает все известные произведения Щедрина, как законченные, так и незавершенные; уточнены тексты по прижизненным публикациям; выявлен ряд щедринских текстов, не бывших в печати; впервые комментируются все произведения Щедрина.

К числу первоочередных задач, стоящих перед щедриноведением, относится разработка научной биографии писателя. С.А. Макашиным создается фундаментальная, основанная на тщательном изучении первоисточников, научная биография писателя 2² Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. - М., 1948; 2-е изд., 1951; Макашин С.А. Салтыков-Щедрин на рубеже 1850 - 1860 годов. - М., 1972; Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Середина пути. 1860 -1870-е годы. - М., 1984; Макашин С.А. Салтыков-Щедрин. Последние годы. - М., 1989. . Выходят в свет монографии о Салтыкове-Щедрине, принадлежащие перу В.Я. Кирпотина, Е.И. Покусаева, А.С. Бушмина, в которых содержится обстоятельный анализ творческого пути сатирикаКирпотин В.Я. М.Е. Салтыков-Щедрин. - М., 1955; Покусаев Е.И. Салтыков-Щедрин в 60-е годы. - Саратов, 1957; Покусаев Е.И. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. -М., 1963; Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. - М.-Л., 1959.. В серии "Жизнь замечательных людей" выпускается живо написанная А.М. Турковым научно-художественная биография Щедрина 2² Турков А.М. Салтыков-Щедрин. - М., 1964.. Появляются книги, посвященные отдельным, наиболее выдающимся произведениям писателя, созданные Н.В. Яковлевым, А.А. Жук, А.С. Бушминым, К.Н. Григоряном и другими 3³ Яковлев Н.В. "Пошехонская старина" М.Е. Салтыкова-Щедрина. - М., 1958; Жук А. Сатирический роман М.Е. Салтыкова-Щедрина "Современная идиллия". - Саратов, 1958; Бушмин А.С. Сказки Салтыкова-Щедрина. - М.-Л., 1960; Григорян К.Н. Роман М.Е. Салтыкова-Щедрина "Господа Головлевы". - М.-Л., 1962..

Большое место в щедриноведении занимают работы, посвященные изучению творчества писателя в его художественной специфичности: поэтика Щедрина, его стиль, язык, художественные методы. Среди них следует назвать труды Я. Эльсберга, А. Ефимова, А.С. Бушмина 4⁴ Эльсберг Я. Стиль Щедрина. - М., 1940; Ефимов А.И. Язык сатиры Салтыкова-Щедрина. - М., 1953; Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. - М. 1963.. Вслед за монографией А. Бушмина выходит в свет книга профессора Е. Покусаева "Революционная сатира Салтыкова-Щедрина"5⁵ Покусаев Е. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина. - М., 1963, в которой наиболее полно исследованы произведения, созданные М.Е. Салтыковым-Щедриным в 70-е годы - годы расцвета литературной деятельности сатирика. Сопоставительный анализ произведений сатирика и его литературных предшественников и современников (Гоголя, Тургенева, Л. Толстого, Достоевского, Некрасова и др.) дал возможность определить огромную роль Салтыкова-Щедрина в литературе 70 - 80 годов XIX столетия.

Глава 1. "История одного города" как социально политическая сатира

1.1 Глупов и глуповцы

Каждый из великих писателей России создавал свой образ, свою единую и цельную картину родной страны и народа.

Все эти образы и картины России (Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого) были реальностью. Они существовали и сосуществовали. Вместе с ними возникла и мрачная, трагическая Россия Щедрина, встающая со страниц большинства его произведений, особенно в "Истории одного города" (1870). Краски этой великой сатиры суровы и жестки, смех, по отзыву Тургенева, "горек и резок". В нем есть "что-то страшное", да и смех ли это? Перед читателем возникает образ страны страдающего, но пассивного народа, бессильного общества и жестокой деспотической власти. Это Россия под гнетом темных и злых сил ее истории.

Родину свою, народ свой Щедрин любил страстно, беззаветно. "Я люблю Россию до боли сердечной,- заявлял он,- и даже не могу помыслить себя где-либо кроме России...". Но это была исполненная глубокого драматизма любовь-ненависть - чувство, которым в русской жизни было совершено немало подвигов самоотвержения, а в литературе русской рождено немало истинно патриотических произведений. С особенной властностью это двуединое чувство владело Щедриным. Он подвергал глубокой критике все темное в русской жизни, относилось ли оно к общественным "верхам" или к социальным "низам". Он яростно бичевал как угнетателей, так и угнетенных (за то, что терпят угнетение), хотя и в разных тональностях. В первом случае это была тональность ненависти и сарказма, во втором - горечи и трагического гнева.

"История одного города" - одно из глубочайших откровений русской литературы. Эта обжигающая сатира была исполнена великих и суровых поучений. Но сложность произведения оказалась помехой для проникновения в истинность его смысла, действительно, содержание этой, по отзыву Тургенева, "странной и поразительной книги" не сразу поддается уяснению. Оно прикрыто исторической формой, гротеском. Эзоповым иносказанием. Вследствие этого, восприятие сатиры оказалось уже у первых ее читателей и в современной ей критике противоречивым, исполненным односторонних и ошибочных толкований. В известной мере такое положение сохраняется и по сей день, например, в понимании финала. Однако существует авторское толкование произведения.

Щедрин дал его в двух письмах, написанных по поводу критической статьи о его книге, появившейся в журнале "Вестник Европы" за 1871 год. Статья называлась "Историческая сатира". Автором ее был известный публицист либерально-демократического лагеря А.С. Суворин. Он усмотрел в "летописи" города Глупова "уродливейшую карикатуру" на русскую историю и "глумление" над русским народом. Следует заметить, что Суворин далеко не был одинок в таком взгляде. Даже И. Тургенев, проницательнейший читатель Щедрина, представляя английской публике в журнале "The Academy" (1871, № 19) "Историю одного города", определил ее содержание словами: "Это в сущности сатирическая история русского общества во второй половине прошлого и в начале нынешнего столетия". И хотя Суворин увидел в панораме глуповской жизни "карикатуру" да еще "уродливейшую" на русскую историю, а Тургенев, напротив того, "слишком верную, увы! картину русской истории", оба они оказались едины в своем принципиальном восприятии летописи Глупова, как произведения исторического содержания. Взгляд этот был распространен среди современников. Им в основном определилось сдержанное или отрицательное отношение к шедевру Щедрина не только со стороны представителей официальной или казенной народности, а также славянофилов и "почвенников". Резкость критики Щедриным страны и народа не была принята многими и среди либеральных и демократических групп. Для их идеализированного народолюбия и патриотизма не был приемлем суровый реализм писателя.

Щедрин резко восстал против понимания своего сочинения как "исторической сатиры". В письме в редакцию "Вестника Европы" он заявил: "Не "историческую", а совершенно обыкновенную сатиру имел я в виду, сатиру, направленную против тех характеристических черт русской жизни, которые делают ее не вполне удобною". И о том же писал он в частном письме к А.Н. Пыпину, принимавшему участие в редакционной работе "Вестника Европы": "Взгляд рецензента на мое сочинение как на опыт исторической сатиры совершенно неверен. Мне нет никакого дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее". И еще: "...я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей".

Слова Щедрина, что ему не было "никакого дела до истории", не должны пониматься буквально. В действительности, начиная с названия и до заключительных слов, произведение насыщено разного рода фактами и элементами из русской истории. В соответствии с предметом обличения исторический материал отобран односторонне-отрицательно и соответственно обобщен. Преобладающая поэтика обобщения - гротеск и фантастика. Но обращение к историческому материалу имело принципиально другой смысл, нежели тот, который усмотрели в произведении Суворин и сторонники его взгляда. (Оно было подчинено задаче подвергнуть обличению и отрицанию не мир уже отживший, а современный "порядок вещей", под властью которого находилась вся русская жизнь. Это был "порядок вещей", определявшийся в глазах Щедрина абсолютистским насилием и произволом "сверху", бессознательностью, темнотой и послушливостью "снизу". Сатира, посвященная критике этого "порядка", тормозившего развитие страны и общества, с полным основанием рассматривалась автором как произведение на важнейшую тему современности.

В письме к Пыпину писатель ответил на вопрос: почему для изображения животрепещущего "настоящего" он обратился к "исторической форме". "Историческая форма рассказа - была для меня удобна потому, что позволяла мне свободнее обращаться к известным явлениям жизни". Действительно, лишь под покровом "исторической формы", а также поэтики гротеска и Эзоповых иносказаний Щедрин смог высказать свои предельно дерзкие суждения об "основах", явлениях и фактах существовавшего "порядка вещей". Прямые отрицательные оценки этих предметов в условиях царской цензуры исключались. Главнейшей отрицательной "основой" русской жизни была ее государственная система, самодержавие. Литература не знает другого произведения, в котором российский абсолютизм подвергся бы столь же яростному обличению и суровому суду, как в "Истории одного города". Политические и бытовые факты из истории самодержавия привлекаются на протяжении всего развития сатиры. В заключающем произведение образе Угрюм-Бурчеева явственно проступает аракчеевщина.

Связь сатирических иносказаний глуповской летописи с историческими прототипами очевиднее всего в главе "Сказание о шести градоначальницах". Нарисованная здесь картина "глуповского междоусобия" является откровенным памфлетом-пародией на "распутное" (Герцен) российское императорство XVIII века, на знаменитые дворцовые перевороты в России. Щедрин с поразительной смелостью создал гротесковые фигуры российских императриц, их сподвижников и любовников. Ни об одной из этих фигур нельзя определенно сказать - не только в портрете, но и в карикатуре: вот это Екатерина I, это - Анна Иоанновна, это - Анна Леопольдовна, это - Елизавета Петровна, это - Екатерина II. Расшифровкам здесь подлежат не лица, а представляемые ими явления и веяния. Но в каждую из фигур Щедрин вводит мелкие опознавательные черточки, по которым, например, "старопечатную вдову" Ираиду Палеологову никто не примет за императрицу Елизавету, а "Клемантинку де Бурбон" - за Анну, но каждый, знакомый с историей женских царствований в России XVIII века, легко распределит щедринские карикатуры-гротески в образном порядке.

Таково противоцензурное значение "исторической формы" для сатиры, имевшей в виду "лишь настоящее". Есть и другое - важнейшее для понимания произведения.

Не следует думать, что Щедрин в своей сатирической хронике попросту "вывел" современных ему "героев" и современные идеи, предварительно надев на них исторические маски, и что все это единственно вследствие необходимости обойти цензуру. Правда, такие элементы и такие задачи присутствуют в сатире. Таков, например, "мартиролог глуповского либерализма" (во второй части главы "Подтверждение покаяния...") - одно из наиболее зашифрованных мест сатиры. "Мартиролог" затрагивает в сложной системе Эзоповых иносказаний строго запретную при самодержавии тему - русское революционное движение в конце XVIII - первой четверти XIX века. В рассказе о судьбе отданного "на поругание" гражданской казни Ионки Козыря, в кратком повествовании о "молодых глуповцах", вернувшихся из чужих земель и ускоривших "пробуждение общественного сознания", в упоминании о "тридцати трех философах", рассеянных "по лицу земли", и в некоторых других сюжетах очевидны намеки на Радищева, на декабристов, на Петрашевского и петрашевцев. Вместе с тем это и намеки на аналогичные явления и события современности: на деятельность Чернышевского и других революционеров-шестидесятников и на недавнюю расправу с ними властей. Таким образом "мартиролог" охватывает своей "исторической формой" как прошлое, так и современное революционное движение в России. В этом совмещении и заключается суть "исторической формы" сатиры.

Щедрину в высшей степени была присуща способность мыслить исторически. Он умел различать в явлениях текущей действительности как тормозящие ее развитие пережитки прошлого, так и зачатки еще не рожденного будущего.

Разъясняя значение своего "исторического приема", Щедрин писал Пыпину по поводу ошибочного понимания сатиры Сувориным: "Конечно, для простого читателя не трудно ошибиться и принять исторический прием за чистую монету, но критик должен быть прозорлив и не только сам угадать, но и другим внушить, что Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д.А. Толстой и даже не граф Д.А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей силы"1.

Каждый осведомленный в русской истории читатель легко обнаружит, например, в образах градоначальников Негодяева, Грустилова, Перехват-Залихватского, Беневоленского, Угрюм-Бурчеева характеристические черты царствования Павла I, Александра I, Николая I, законодательной деятельности Сперанского, военно-административной - Аракчеева. В рассказе о фантастических путешествиях градоначальника Фердыщенко по выгонным землям Глупова тот же читатель уловит намеки на такие факты из политического быта самодержавия, как пышные церемониальные путешествия "особ" царствующего дома по "вверенным" им краям и весям Российской державы (достаточно вспомнить тут устроенное Потемкиным путешествие Екатерины II в Крым). А указание на смежность выгонных земель Глупова с землями Византии и резолюция градоначальника Бородавкина о предстоящем переименовании Константинополя в губернский город Екатериноград поймет как насмешку над вековечной мечтой самодержавия о "русской Византии".

Каково же было то "настоящее", критика которого требовала установления его связей с изжитым прошлым?

Это было время, когда полоса подъема в общественном движении периода отмены крепостного права сменилась полосой реакции. Движение истории, и ранее представлявшееся Щедрину "ужасающе медленным", оказалось еще больше заторможенным. Освободительной борьбе были нанесены сильнейшие удары. Революционеры и демократы шестидесятых годов пережили глубокую духовную драму. Она сказалась и в следующих поколениях борцов за свободу. В "Истории одного города" Щедрин явился одним из наиболее глубоких в литературе выразителей этой драмы.

Главнейшие причины срыва демократического движения конца 1850-х - начала 1860-х годов Щедрин усматривал в низком уровне сознательности народных масс и в гражданской неразвитости общества. Одним из вредоноснейших проявлений этих качеств, с точки зрения писателя, была пассивность. На нее и направляет Щедрин всю мощь своей критики. Созданная в 1869-1870 годах "История одного города" отразила в творчестве Щедрина драматическую неудачу первого революционного кризиса в России, когда мелькнувшая было надежда на лучшую жизнь обманула самым жестоким образом.

В "Истории одного города" читатель встречается прежде всего с образами градоначальников. При всей их художественной и "исторической" индивидуализации они являются своего рода элементами одного собирательного образа - глуповской власти.

Градоначальники управляют целиком подвластными им обывателями фантасмагорического города, представленными в собирательном же образе глуповцев.

И градоначальники и глуповцы входят как часть в целое в еще более обобщенный образ - города Глупова. Этот образ, созданный в гротескно-реалистической манере, является своего рода главным "действующим лицом" произведения. Возникший то ли на болоте, то ли на семи холмах Глупов предстает перед читателем призрачным и реальным, нелепым и страшным средоточием и оплотом всего "порядка вещей", изображаемого в произведении.

Образ города Глупова возникает в представлении читателя постепенно.

Обличительное содержание образа города Глупова не исчерпывается критикой самодержавия, власти, деспотизма. Не в меньшей мере это критика отсталости и политических предрассудков народных масс и общества, их гражданской незрелости. Другими словами, Глупов - это вся старая Россия, но увиденная "с одного боку" (Гоголь), со стороны тех ее явлений, которые были враждебны Щедрину и отрицались им.

Знаменитая "Опись градоначальникам" города Глупова блещет всеми красками щедринского юмора. Вместе с тем "Опись" вызывает чувства негодования и горечи. Читатель понимает, что в этих механических законодателях и администраторах изображен реальный мир вековых властителей страны. Мир этот поистине жесток и страшен, полон бестолковости и нелепицы.

Вереницею проходят перед читателем правители-марионетки и монстры города, один другого причудливее, идиотичнее и зловещее. Вот градоначальник Брудастый. Он управлял при помощи "органчика" в голове, игравшего лишь две пьесы: "Раззорю!" и "Не потерплю!". Вот "фантастический путешественник" Фердыщенко. Во время голода глуповцев он не только спутал усмирительную команду с обозом хлеба, но "даже начал желать первой пуще последнего!" Вот представитель "цивилизующих мероприятий" Бородавкин. В дни кампании против недоимщиков он "спалил тридцать три деревни", а во время войн "за повсеместное утверждение горчицы" разрушил целую слободу. Вот "просвещенный" виконт Дю Шарио, который "начал объяснять глуповцам права человека", но "кончил тем, что объяснил права Бурбонов". Вот зловещий идеолог "прямой линии" и "упразднения естества" Угрюм-Бурчеев, самая жуткая из фигур Глупова, созданная с поистине страшной художественной силой. Вот, наконец, последний из "предержащих", обозначенный в "Описи": он "въехал в Глупов на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки".

"Казалось,- пишет Щедрин,- что весь этот ряд - не что иное, как сонное мечтание, в котором мелькают образы без лиц, в котором звенят какие-то смутные крики, похожие на отдаленное галденье захмелевшей толпы... Вот вышла из мрака одна тень, хлопнула - раз-раз! - и исчезла неведомо куда; смотришь, на место ее выступает уж другая тень и тоже хлопает как попало и исчезает... "Раз-зорю!", "Не потерплю!" - слышится со всех сторон, а что раззорю, чего не потерплю - того разобрать невозможно. Рад бы посторониться, прижаться к углу, но ни посторониться, ни прижаться нельзя, потому что из всякого угла раздается все то же "раззорю!", которое гонит укрывающегося в другой угол и там, в свою очередь, опять настигает его". Не менее выразительна другая картина административной деятельности градоначальников: "Хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают... Гул и треск проносятся из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее: "Не потерплю!"

"Хищная птица" - это двуглавый орел царского самодержавия, которое Щедрин ставит своей сатирой к позорному столбу и клеймит с предельным ожесточением.

Применяя в "Истории одного города" метод "поругания" по отношению к "идолу" самодержавия, Щедрин стремился облегчить русскому народу и обществу освобождение от монархической идеологии, в частности, от царистских иллюзий ("начальстволюбия"), которые были еще столь сильны в крестьянстве. Снятие украшающих покровов с действительности и обнажение ее подлинной социальной сути - одна из главнейших особенностей художественного метода писателя.

Показывая в образах градоначальников "ужасную подкладку" самодержавия, Щедрин не только заражал читателя своими эмоциями гнева по отношению к этому вековому абсолютистскому строю. Он подводил к объективно революционному выводу о полном отсутствии в царизме каких-либо залогов для прогрессивного развития. Щедринское сатирическое изображение российского монархизма исключало мысль о какой-либо возможности усовершенствования этой государственной системы. Оно наносило сокрушительный удар по всем защитникам самодержавия. Именно поэтому к щедринским разоблачительным образам в "Истории одного города" ("Угрюм-Бурчеев", "Не потерплю!" и другие) не раз обращался В.И. Ленин и другие публицисты революционного лагеря в своих характеристиках царизма.

Каково содержание другого, более сложного группового образа сатиры - глуповцев? Критике каких явлений посвящен этот едва ли не самый знаменитый из всех образов, созданных Щедриным?

В своих описаниях обывателей Глупова писатель подчеркнуто смешивает их социальные, бытовые, служебные, профессиональные и другие признаки и характеристики. С одной стороны, глуповцы живут в избах, ночуют в овинах, занимаются полевыми работами, собираются "миром" для решения своих дел, выбирают из своей среды "ходока". Это черты деревенского крестьянского быта. Они преобладают. С другой стороны, глуповцев приглашают к градоначальникам, к ним обращаются со словами "милостивые государи", среди них имеются "излюбленные люди", то есть выбранные на общественные должности, они имеют предводителя дворянства и городского голову, шествуют в процессиях, посещают клубы, устраивают банкеты и пикники. Это черты городского быта в его главных социальных прослойках - от мещанства до купечества и дворянства. В ряде мест "Истории..." (например, в главе "Поклонение мамоне и покаяние") Щедрин называет глуповцев "гражданами" и "публикой", пишет о глуповских мужиках и мещанах, о глуповском купечестве и дворянстве, о глуповском "бомонде" (аристократии), о глуповской интеллигенции, глуповском "либерализме", то есть освободительном движении, наконец, о глуповских градоначальниках, то есть о высших представителях губернской и центральной власти, губернаторах, высших чиновниках и самих императорах всероссийских. Иными словами, социальная и политическая характеристика глуповцев включает все основные классы, сословия, группы и государственно-административные силы исторической и современной Щедрину России.

Смысл приема Щедрина ясен. В глуповцах писатель критикует и осмеивает не одну какую-нибудь социальную группу и не русский народ, как таковой, а только те "завещанные историей", то есть веками царизма и крепостнического бесправия, социально-отрицательные черты общественной психологии и поведения, которые именует "глуповскими" и носителей которых усматривает во всех слоях народа, общества и власти.

В публицистическом введении к главе "Поклонение мамоне и покаяние" Щедрин, сняв с себя на минуту маску "архивариуса-летописца", заявляет от своего собственного лица: "...я не вижу в рассказах летописца ничего такого, что посягало бы на достоинство обывателей города Глупова. Это люди, как и все другие, с тою только оговоркой, что природные их свойства обросли массой наносных атомов. Поэтому о действительных "свойствах" и речи нет, а есть речь только о наносных атомах".

Среди этих "наносных атомов", подлежащих устранению, Щедрин прежде всего указывает на общественно-политическую пассивность. Против нее-то он и направляет всю сокрушительную мощь своего обличения. Писатель духовно бесстрашный и ко всякой лжи нетерпимый, Щедрин не освобождает от своей суровой критики святыню-святынь старой русской демократии - мужика, крестьянство. Он знает, что воля народа русского была беспощадно подавляема в течение веков государством, церковью, что массы воспитывались в духе пассивности, терпения. Все эти вредные наросты, привитые народу особенностями русской истории, мешали ему продвигаться по пути освобождения и развития. Эти реакционные элементы в русской народной жизни (они есть в народной жизни каждой нации) вольно и невольно поддерживали существующий "порядок вещей", служили ему опорой. Их-то и бичует Щедрин с ожесточением, не знающим пределов.

Суровая сатира Щедрина была принята далеко не всеми современниками. И справа и слева на него обрушились обвинения, что в глуповцах он будто бы оклеветал русский народ. Щедрин редко отвечал на упреки. Но эти обвинения задевали самые заветные, кровные убеждения писателя, и он ответил на них.

Отвергая предъявленное ему Сувориным обвинение в глумлении над народом, Щедрин заявлял: "...что касается до моего отношения к народу, то мне кажется, что в слове "народ" надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием". Развивая эти мысли в письме в редакцию "Вестника Европы", Щедрин разъяснял, что народ "оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих" и что "мера этого сочувствия <...> обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности", то есть на пути преодоления пассивности, и активной, результативной борьбы за свои интересы.

Перед нами одно из предельных, даже для страстной мысли Щедрина, заострений его взглядов на народ, на право художника-сатирика в сгущенных красках изображать темные стороны жизни, в том числе и народной. Объективно-историческое содержание этих высказываний Щедрина, представляющих важный комментарий к образам глуповцев, уясняются в свете драматических итогов революционно-освободительных выступлений, которые знала к тому времени история России. Было немало восстаний, в ходе которых доведенные до отчаяния крестьянство и другие социальные низы пытались сбросить ярмо эксплуатации (крестьянские войны XVII-XVIII веков, волнения кануна и периода отмены крепостного права и др.). Было также немало выступлений индивидуальных и организованных революционных сил (Радищев, декабристы, петрашевцы, Каракозов, землевольцы шестидесятых годов и др.). Но все эти восстания, выступления, покушения, несмотря на героизм и самопожертвование их участников, заканчивались поражением, жестокими расправами над восставшими и протестантами, новым усилением гнета. Эти "общие результаты" имевших место случаев "уклонения от пассивности" воспринимались Щедриным глубоко драматически. Но слова его о невозможности испытывать сочувствие к "народу историческому", то есть, прежде всего, к тогдашнему русскому крестьянству, не следует, конечно, понимать буквально. Это доведенная до предела гипербола, рожденная страстным негодованием против длящейся непробужденности народных, масс.

Бичуя в образах глуповцев темноту и бессознательность, служение неразумию и произволу, Щедрин стремился содействовать избавлению народа от тех "посрамлении", которые "наложили на него века подъяремной неволи". Его художественный суд над Глуповым и глуповцами призывал передовые силы страны к возбуждению в массах сознательного и активного отношения к действительности, чтобы помочь им выбраться из трясины "какого-то,- по выражению Ф. Энгельса,- внеисторического прозябания"5.

Присущий Щедрину скептицизм сочетается у него с верой в силы прогресса, просвещения, социальной справедливости. Он верит, что реакции и всему ее темному воинству не удастся приостановить поступательный ход истории, символизируемый в образе "реки", мощное течение которой сносит воздвигнутую Угрюм-Бурчеевым плотину из "мусора и навоза". Щедрин убежден в грядущей гибели Глупова - не только российского самодержавия, но и любого другого деспотического режима, на какой бы национальной почве и в какое бы время он ни свирепствовал.

Практические пути и перспективы низвержения Глупова и строительства на его месте города Умнова Щедрину не ясны. Он знает лишь, что не глуповцы смогут быть деятелями или хотя бы рядовыми участниками в предстоящей ликвидации своей злосчастной и зловредной "муниципии". Поэтому грозное "Оно" - "не то ливень, не то смерч",- которое приносит гибель Глупову, приходит откуда-то извне, со стороны. "Полное гнева, оно неслось, буровя землю, грохоча, гудя и стеня и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки... Оно близилось, и, по мере того как близилось, время останавливало бег свой. Наконец земля затряслась, солнце померкло... глуповцы пали ниц... Оно пришло... История прекратила течение свое".

При всей многозначительности и эмоциональной напряженности этого заключающего "Историю одного города" иносказания, заимствованного из мира грозных сил природы, содержание образа нуждается в пояснениях. Мы находим их у самого Щедрина. В статье 1863 года "Современные призраки" (при жизни писателя не напечатанной) есть рассуждения о "гневных движениях истории",- которые противопоставляются глуповской философии терпения, начисто отрицаемой ("не терпеть приличествует, но ликвидировать"). "Когда цикл явлений истощается,-пишет здесь Щедрин,- когда содержание жизни беднеет, история гневно протестует против всех увещаний. Подобно горячей лаве проходит она по рядам измельчавшего, изверившегося и исстрадавшегося человечества, захлестывая на пути своем и правого и виноватого. И люди и призраки поглощаются мгновенно, оставляя вместо себя голое поле. Это голое поле представляет истории прекрасный случай проложить для себя новое и притом более удобное ложе".

Близость этого отрывка к финалу глуповской "летописи" очевидна. В иносказание, завершающее "Историю одного города", вложено то же философско-историческое содержание, что и в характеристику "гневных движений истории" из "Современных призраков". И там и тут речь идет о катаклизме или очистительном урагане, представленных в роли Немесиды истории. Полное гнева "Оно" несет гибель Угрюм-Бурчееву и до основания разрушает Глупов, потому что эти вековечные силы зла требуют полного уничтожения.

Необходимо заметить, что изложенное понимание финала "Истории одного города" не является общепризнанным. В советском и зарубежном литературоведении предложены и другие толкования заключительного образа сатиры. По существу они сводятся к двум версиям, каждая из которых имеет свои, не очень существенные варианты. Согласно первой версии, появление "Оно" означает предсказание народной революции, согласно другой, напротив того - реакции, еще более свирепой, чем угрюм-бурчеевщина. Однако обе версии более чем спорны: они несостоятельны.

Неприемлемость первой версии определяется ее очевидной несовместимостью со всем, что сказано Щедриным о глуповцах. Понимание "Оно" как "народного гнева", "народного восстания", "революции масс" совершенно несогласуемо с критикой пассивности народа, со всесторонне показанной его неготовности, на том историческом этапе, к делу собственного освобождения. А в этом - суть содержания образа глуповцев. И текст и образный строй финала решительно противостоят данной версии. Увидев несущееся на город "Оно", глуповцы не превратились, по велению Щедрина в "буяновцев" и "умновцев". Они не приветствовали гневную силу, свою освободительницу от сковывающих их злых чар Глупова. Они и тут остались пассивными, испуганными, жалкими глуповцами. Они "пали ниц", и "неисповедимый ужас выступил на их лицах и охватил их сердца". Какое же "народное восстание"?! Какая "революция масс"?!

Необходимым условием освобождения "людей толпы" от тяготеющих над ними злосчастий Щедрин считал их собственную активность. В массах русского населения она тогда еще не пробудилась. Писатель верил, что пробуждение неизбежно. "Минуты прозрения,- утверждал он,- не только возможны, но составляют неизбежную страницу в истории каждого народа". Но, во-первых, он не знал, когда наступят эти минуты. А во-вторых, думая об освобождении масс от "исторического гнета", он верил больше в общий ход вещей, даже в некое "чудо просияния" ("минуты прозрения"), чем в организованное революционное насилие. Революционных способов преобразования социальной действительности он, в абсолютной форме, не отвергал, но полагал, что не глуповцы же могут стать революционерами.

Не может быть удостоверена истинность и другой версии, согласно которой финал "Истории одного города" следует рассматривать как предсказание вступления Глупова в полосу новой и жесточайшей реакции, конкретизируемой иногда как царствование Николая I (что входит в отвергнутую Щедриным трактовку произведения как "исторической сатиры"). Версия эта не может быть подкреплена ни идейно-художественным и текстовым материалом произведения, ни философско-историческими взглядами писателя, ни простой логикой. Ведь такое толкование приводит к абсурдному выводу: силы реакции, Глупов и Угрюм-Бурчеев, разрушаются силами... реакции же. Причем разрушаются с "гневом"!! Кроме того, предельная сила изображения реакции в образе ее "сатаны" - Угрюм-Бурчеева - исключает, по крайней мере в рамках данного произведения и непосредственного читательского восприятия его, какое-либо дальнейшее увеличение этой силы.

Щедрин не утрачивает присущей ему веры в "исторические утешения", хотя и признается, что от них отдает каким-то "холодом иронии". У Щедрина нет ни одного произведения, в котором сумрак, тени и тревога общего фона не прорезывались бы лучом света и надежды, хотя почти всегда это очень узкий луч. Есть такой луч и в исполненной суровости "Истории одного города". Он освещает последнюю драматическую минуту этой "истории" - конец Глупова, уже всесторонне обличенного и тем уже приговоренного к высшей, в глазах Щедрина, мере наказания, к историческому небытию.

Великая сатира на "порядок вещей" глуповской жизни заканчивается словами о гибели этого ненавистного порядка и его последнего представителя - страшного Угрюм-Бурчеева. В этой гибели, пока только чаемой, заключалась величайшая надежда Щедрина.

Версия, усматривающая в появлении "Оно" наступление новой полосы реакции, "отнимает" у писателя эту надежду. Следование такому взгляду внушает читателю мысль, что Щедрин был убежден в неодолимости Глупова и Угрюм-Бурчеева, что он и от грядущего не ожидал ничего, кроме нескончаемой смены разных сил зла и тьмы, что глуповская история не прекратила и не прекратит своего течения. (*83) Но такой вывод положительно не согласен с истиной, с глубокой, страстной верой Щедрина в будущее. "Изменяемость общественных форм,- излагал этот раздел своего миросозерцания писатель,- предрекает человеческому творчеству обширное будущее. Ежели современный человек зол, кровожаден, завистлив и алчен, если высшие интересы человеческой природы он подчиняет интересам второстепенным, то это еще не устраняет возможности такой общественной комбинации, при которой эти свойства встретят иное применение..." В это верил Щедрин, и эта вера уравновешивала почти невыносимую тяжесть постоянного общения его с негативными, темными, до предела жестокими сторонами действительности. Недостаток же веры в будущее Щедрин относил к тем отрицательным чертам русской жизни, против которых, в частности, была направлена критика Глупова.