История критики как смена тексто(смысло)порождающих моделей

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 82.09

История критики как смена тексто(смысло)порождающих моделей

Ю.А. Говорухина

Литературная критика как важная составляющая литературного процесса и как форма (само)познания имеет множество толкований и теоретических моделей (само)описания. Истории же литературной критики как исследовательскому направлению и учебному курсу повезло значительно меньше. Концепции существующих учебников См.: История русской критики / под ред. П.И. Лебедева-Полянского. - М., 1958; Кулешов В.И. История русской критики XVIII-XIX веков. - М., 1974; 4-е изд.: М., 1991; История русской литературной критики / под ред. В.В. Прозорова. - М., 2002; Голубков М.М. История русской литературной критики XX века (1920-1990-е годы). - М., 2008. предполагают исключительно конкретно-исторический путь подачи материала в параллели с литературным процессом. Структурно-типологический метод, предполагающий выявление текстопорождающих установок литературно-критической деятельности, позволяет выстроить иную концепцию истории критики. литературный критик реалист презентационность

Опишем модель литературно-критической деятельности. Критическая деятельность - особый вид акта понимания и коммуникации, который в снятом виде присутствует уже на этапе интерпретации и оценки. Специфика деятельности критика заключается в ее разнонаправленности, обусловленной промежуточным положением критика между художественным произведением как образно воплощенным художником «ответом» в процессе интерпретации бытия; самим автором как «вопрошающим»; читателем как носителем своих «вопросов» и «ответов»; самим собой вне роли критика, продуцирующим «вопросы». Критическая деятельность - это и прагматический коммуникативный феномен, проявляющийся в некотором типе ситуаций коммуникативного взаимодействия, в которых коммуникатор, руководствуясь конкретными практическими целями, озабочен доведением до сведения адресата определенной информации. Изначальная ориентированность текста на Другого, его коммуникативный характер определяют содержание и структуру как критического текста, так и самой деятельности.

В основании модели деятельности критика лежит классическая триада Автор - Художественное произведение - Читатель, каждый компонент которой структурируется, а последний образует еще одну цепочку: Критик (профессиональный читатель) - Критический текст - Читатель. Очевидно, что восприятие критика эксплицитно (и имплицитно) представлено в тексте критической статьи и подкреплено аргументацией (с разной степенью использования специального инструментария). Все другие «восприятия» присутствуют неявно как возможные «чужие прочтения», но они могут быть и вербализованы. Критический материал дает многочисленные примеры экспликации «чужого мнения»: точки зрения критиков, с которыми спорит/согласен автор статьи; мнения / ощущения массового читателя, (не)истинные, глубокие/поверхностные. Читательское прочтение художественного произведения и прочтение критика - (само)интерпретации - «встречаются» в критической статье, а более явно в сознании реципиента, когда его «ответ» будет соотноситься с «ответом» критика. Можно сказать, что в сознании читателя сходятся (конфликтуют / соотносятся) две интенции: писателя и критика. В результате критической деятельности появляется еще одно читательское прочтение. В этом смысле «жизнь» (функционирование) художественного произведения в рамках критической деятельности представляет собой сложный процесс трансформации / приращения / утраты смысла в ситуации интерсубъективного взаимодействия.

В качестве активного компонента структуры критической деятельности критик начинает функционировать в момент целеполагания. Однако необходимо подробнее остановиться на той предструктуре, которая во многом определяет и содержание целей, и процесс критического суждения и оценки. Речь идет о коммуникативно-прагматическом контексте как условии понимания. Изучение этого компонента сопряжено с рядом трудностей, поскольку мы не располагаем достоверными сведениями о психическом состоянии, действительных мотивах критика в момент, предшествующий и совпадающий с интерпретацией и ее фиксацией. Сложность, в ряде случаев невозможность верификации выводов, к которым приходят исследователи, изучающие феномен «предпосылки», порождают критику в адрес прагмалингвистики, рецептивной эстетики. Однако интерес к этой проблеме познания - естественный результат развития эпистемологии. По мнению Е.Н. Ищенко, выйдя к новой неклассической (коммуникативной) парадигме познания, эпистемология (Ч. Пирс, Р. Барт, К. Аппель,

Ю. Хабермас и др.) признает невозможность беспредпосылочности человеческого познания (изучает проблему предпосылок и оснований познания, приходит к мысли о том, что гуманитарное познание предпосылочно по природе своей, и «слой» этих предпосылок имеет сложную структуру) Ищенко Е.Н. Проблема субъекта гуманитарного познания: эпистемологический анализ // Философские науки: исторические эпохи и теоретические методы. - Воронеж, 2006. - С. 7.. Факт наличия неосознаваемого, дорефлексивного («экзистенциального») уровня как горизонта предпонимания признают сегодня в качестве аксиомы представители коммуникативного направления в лингвистике, прагмалингвистике, в рецептивной эстетике, функциональном литературоведении, герменевтике.

Таким образом, еще до момента осознанного пребывания в статусе субъекта критической деятельности, критик может быть рассмотрен в ситуации «коммуникативного контекста». Понятие «коммуникативный контекст», или «прагматический контекст» - теоретическая абстракция. Составим теоретическую модель контекста, предшествующего процессу планирования адресантом своей «коммуникативной партии». Описание коммуникативного контекста необходимо вести в двух плоскостях: первая включает совокупность пред-посылок, пред-рассудков, присущих субъекту коммуникативной деятельности (критику); вторая содержит особенности «рецептивной ситуации» определенного историко-культурного периода. В коммуникативном контексте выделяются осознаваемые и неосознаваемые предпосылки будущей интерпретационной и текстопорождающей деятельности. К бессознательным предпосылкам относим языковую компетентность субъекта, национальную принадлежность, биолого-физиологические данные, психологический тип, национально-ментальные стереотипы, фреймы и сценарии, «ситуационные модели» (Т. ван Дейк), находящиеся в эпизодической памяти и репрезентирующие предшествующий опыт коммуникации вообще, критической деятельности, знание о «рецептивной ситуации». Осознанные и чаще всего вербализуемые далее в тексте критических статей предпосылки: социально-культурный, профессиональный статус, текущее эмоциональное состояние, вкусы, политические воззрения, представление о статусе критики / литературы на сегодняшний день, способ интерпретации и текстообразования, мнения о конкретных писателях / произведениях, ценностный ориентир. Позиция критика как «вопрошающего» может быть как осознанной, так и бессознательно предполагаемой. Ряд факторов, обозначенных как неосознаваемые, могут быть отрефлексированы, формализованы в тексте. Данный прагматический контекст динамичен, может меняться в ходе критической деятельности. Так, уже в момент появления мотива, целей деятельности некоторые из предпосылок будут актуализированы, а сам ряд иерархически выстроен, пополнен (в частности моделью коммуникативного контекста реципиента).

В разные историко-литературные периоды те или иные компоненты критической деятельности оказываются в так называемой «слепой» зоне, другие же осознаются как принципиально важные в акте интерпретации и оценки. Понятием «слепая» зона оперирует П. де Ман в книге «Слепота и прозрение» Ман П. де. Слепота и прозрение. - СПб., 2002., в его интерпретации это «нечувствительность» в той или иной позиции наблюдателя к «видению» текста. История критики может быть прочитана как смена слепых / активных зон, а следовательно, смена смысло / текстопорождающих оснований критической деятельности. Ограничимся материалом реальной / эстетической, модернистской и современной критики.

Представители «реальной» критики понимают литературно-критическую деятельность как определенную систему, выделяя такие ее компоненты, как реальная действительность, художественный текст, автор, критик, читатель, однако анализ их в разной степени входит в познавательные установки критиков этого направления. Так, Автор оказывается «слепой зоной», он либо редуцируется В.Г. Белинский пишет о необходимости для критика «войти в мир его (писателя. - Ю.Г.) творчества, не иначе, как забыв его, себя и все на свете» (см.: Белинский В.Г. Статьи о Пушкине // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М., 1955. - Т. 7. - С. 306); Н.А. Добролюбов замечает: «Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им» (см.: Добролюбов Н.А. Когда же придет настоящий день? // Добролюбов Н.А. Литературная критика: 2 т. - Л., 1984. - Т. 2. - С. 180)., либо не отделяется от компонента Художественное произведение В.Г. Белинский утверждал: «Чтобы произнести суждение о каком-нибудь поэте <…> должно сперва изучить его, а для этого должно войти в мир его творчества…» (Белинский В.Г. Статьи о Пушкине. - С. 306).. В метакритике «реалистов» осознанно редуцируется до нулевого значения компонент Пред-мнения. Это фиксируется в утверждении В.Г. Белинского: «Всякое исследование непременно требует такого хладнокровия и беспристрастия, которые возможны только при условии полного отрицания своей личности на время исследования <…> в этот мир не должно вносить никаких требований <…>, никаких страстей, а тем менее пристрастий, никаких убеждений, а тем менее предубеждений» Белинский В.Г. Статьи о Пушкине. - С. 306.. Аналогична установка Н.А. Добролюбова: «Мы заранее говорим, что не знаем, с какой целью, вследствие каких предварительных соображений изобразил он (писатель. - Ю.Г.) историю, составляющую содержание повести» Добролюбов Н.А. Когда же придет настоящий день? - С. 180.. Компонент Читатель априори осмысливается как важный (в связи с представлением о критике как «гувернере» общества), но не мыслится определяющим акты интерпретации и текстопорождения. Доминирующим компонентом, на который направлена рефлексия В.Г. Белинского, Н.А. Добролюбова, Н.Г. Чернышевского, является Жизнь и ее художественная презентация. Актуализация этого компонента гносеологически обусловлена установкой на анализ общества через призму художественной литературы.

Интерпретационные усилия критиков-«реалистов» ограничены сегментом «критик - художественное произведение - внетекстовая реальность («жизнь»), воплощенная в нем». Такая гносеологическая позиция свидетельствует о том, что критическая рефлексия направлена на процесс познания и оценки художественного текста, а через него - социальной жизни, в то время как акт текстопорождения не является для нее актуальным. Такой ракурс критического исследования (изучать произведение в контексте тех общественно-исторических явлений, которые «вызвали» его) утверждается как единственно правильный. Это, в свою очередь, определяет иерархичность критического мышления, которая видна в характере осмысления процесса критической деятельности. По мнению «реальных» критиков, она должна четко распадаться на два этапа: интерпретации и последующей оценки. При этом субъективные, личностные начала критика должны быть подчинены бесстрастному осмыслению текста и жизни, а экстатическое увлечение текстом должно быть замещено его спокойным и строгим пониманием. В текстах «реальных» критиков велика доля логического и рационалистического. Обязательность этой установки утверждал В.Г. Белинский: «Мир возмужал: ему нужен не пестрый калейдоскоп воображения, а микроскоп и телескоп разума <...>. Разум разрушает явление для того, чтоб оживить его для себя в новой красоте и новой жизни <…> суд принадлежит разуму, а не лицам» Белинский В.Г. Речь о критике // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М., 1955. - Т. 6. - С. 268.. Н.Г. Чернышевский в качестве основного требования к критическому суждению называл заботу о ясности, определенности и прямоте во избежание недомолвок, тонких намеков Чернышевский Н.Г. Об искренности в критике // Чернышевский Н.Г. Избр. ст. - М., 1978. - С. 153..

«Реалисты» четко определяют цель критики. Н.А. Добролюбов пишет: «Цель литературной критики - разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали известное художественное произведение» Добролюбов Н.А. Когда же придет настоящий день? - С. 182.; а В.Г. Белинский видит ее цель в «успехе образованности» Белинский В.Г. О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М., 1955. - Т. 2. - С. 125.. Оба критика категоричны в утверждении единственного ракурса интерпретации художественного явления, в определении этапов критической деятельности, что проявляется во множестве императивов. Так, В.Г. Белинский утверждает: «Критика должна быть одна, и разносторонность взглядов должна выходить у нее из одного общего источника, из одной системы, из одного созерцания искусства. Это и будет критикой нашего времени…» Белинский В.Г. Речь о критике // Белинский В. Собр. соч.: в 3 т. - Т. 2: [Электронный ресурс]. - М., 1948. URL: http:www.az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_1080.shtml (дата обращения 22.05.2012).. Все это дает основание рассматривать императивность как еще одну установку мышления.

Основной чертой дискурсивной практики критиков-«реалистов» является прагматическая презентационность. Реальная критика в большинстве своем декларативна. Авторы активно используют эмоциональную, прагматическую аргументацию: иронию в адрес «иной методы», показ негативных последствий ее применения, упрощение, схематизацию концепции оппонентов, апелляцию к читательскому и повседневному опыту реципиента. Коммуникативно-прагматическая стратегия была сформулирована еще В.Г. Белинским - «на простом языке говорить высокие истины» Белинский В.Г. О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя». - С. 125..

«Эстетическая» критика, как и «реальная», исходит из понимания литературно-критической деятельности как определенной системы, выделяя те же компоненты (реальная действительность, художественный текст, автор, критик, читатель), но с другими доминантными центрами и «слепыми зонами». Так, Автор выделяется как концептуально важный компонент интерпретационной деятельности, актуализируются коммуникативный контекст, момент Пред-понимания художника. П.В. Анненков, в отличие от В.Г. Белинского и Н.Г. Чернышевского, утверждает значимость не самой действительности, а ее понимания автором, «полного обладания материалом» Анненков П.В. Старая и новая критика // Анненков П.В. Критические очерки. - СПб., 2000. - С. 135.. Читатель оказывается в позиции жизненно важного адресата критической деятельности А.В. Дружинин объясняет слабость и умирание критики гоголевского периода отсутствием читателя-мыслителя, оппонента: «Они писали, не ожидая ниоткуда ни возражений, ни добросовестного контроля» (см.: Дружинин А.В. Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения // Дружинин А.В. Литературная критика. - М., 1983. - С. 25)., мыслится как один из факторов движения критики и индикатор истинности ее суждений. Так, А.В. Дружинин пишет о ментальных изменениях читательской аудитории как факторе (не)востребованности, (не)эффективности критики того или иного периода Дружинин А.В. Критика гоголевского периода… - С. 25, 61.. В то же время установка на читателя так же, как и у «реальных» критиков, мыслится не как актуальная, т. е. учитываемая и участвующая в процессе текстопорождения, а как потенциальная, реализующаяся в будущем. Исключение составляет «органическая критика» А.А. Григорьева, который объясняет особенности собственного словоупотребления (понятия «допотопный талант», «растительная поэзия» и др.) желанием воздействовать на восприятие читателя. «Слепой зоной» для «эстетической» критики является социальная действительность, нашедшая отражение в художественном произведении. Главные гносеологические усилия «эстетической» метакритики направлены на осмысление сегментов «критик - художественное произведение» и «автор - художественное произведение».

Антиномичность и императивность также являются свойствами критического мышления «эстетиков». Исповедуемый ими тип критической деятельности мыслится как подготовленный всем ходом истории критики и литературы, а потому единственно верный, универсальный, позволяющий охватить разнородные и разнокачественные произведения. Так, П.В. Анненков, противопоставляя старую и новую критику, строит систему аргументации на исходных тезисах о прочности «здания» старой критики, на основе которой следует «переисследовать» старые понятия, о естественности и природной органичности чистой художественности, стремление к которой «в искусстве должно быть не только допущено у нас, но насильно возбуждено и проповедуемо как правило, без которого влияние литературы на общество совершенно невозможно» Анненков П.В. Старая и новая критика. - С. 140..

Подобно «реалистам», критики эстетического направления выделяют доминантную идеологическую категорию, которую кладут в основание познавательных установок, интерпретаций, делают критерием оценки - категорию художественности (в реальной критике - действительность). Несмотря на принципиальные концептуальные различия между «реальной» и «эстетической» критикой, в гносеологических посылках обоих течений обнаруживаются сходные компоненты. Дискурсивные практики имеют общие установки и механизмы познания, которые явились условием возникновения всего множества критических суждений: в зависимости от доминантной категории (действительность, художественность) гносеологические усилия фокусируются на отдельных сегментах, компонентах структуры критической деятельности, второстепенные же редуцируются в потенциале до нулевого значения; самопознание разворачивается преимущественно по принципу антиномии, иерархичности; важна познавательная установка на единственность, универсальность утверждаемой концепции (категоричность); специфика критики осмысливается в соотнесении или противопоставлении с теорией / наукой.

Таким образом, литературно-критический дискурс второй половины XIX в. во многом определяет своеобразная когнитивная рамка, предопределяющая возможные варианты самообоснования критики. Эта рамка включает ряд оппозиций: старое - новое, действительность - художественность, логика - интуиция, форма - содержание. Гносеологически важной, на наш взгляд, является и сама ситуация диалога, конфликта интерпретаций, в которой осуществляется процесс самопознания: два критических течения развиваются в отталкивании от идей оппонентов, что также задает границы возможных путей самопознания.

Позитивистское качество мысли в этот период предполагает как основное понятие категорию «истины», которая воспринимается как изначально наличествующая и в аспекте способов ее достижения. Отсюда стратегии самоутверждения в рамках тех или иных литературно-критических течений будут заключаться в утверждении декларируемого подхода к познанию художественного явления как истинностного (или ведущего к истине). А это, в свою очередь, предполагает последовательное выдвижение в качестве доминантного того или иного ориентира (автора и его интенции, текста, собственного Я).

Модернистская критика Предметом нашего внимания является символистская метакритика как наиболее значимый и формализованный опыт антипозитивистского критического мышления. 1890-1900-е годы - время активизации метакритики, споров о том, какой должна быть современная критика, о ее предмете, задачах, о множественности критериев в подходе к оценке художественного творчества. В качестве материала использованы статьи как критиков-символистов (В. Брюсова, А. Белого, А. Блока, Д. Мережковского, Н. Минского, В. Иванова, И. Анненского), так и близких по мировоззрению В. Соловьева, В. Розанова. в контексте данной работы представляет интерес как опыт непозитивистского взгляда на сущность критической деятельности. Связанная с эстетической, органической, реальной критикой Связь символистской критики с названными направлениями, закономерность возникновения новой критики доказывает В.Н. Крылов (см.: Крылов В.Н. Русская символистская критика: генезис, традиции, жанры. - Казань, 2005. - С. 100-110)., модернистская метакритика явилась следствием кризиса старой позитивистской критической парадигмы На рубеже веков завершается активный период деятельности старшего поколения критиков, сформировавшихся в культурном контексте 1860-1870-х гг. Их представления о сути критической деятельности меняются: корректируются методологические установки, журнальные приоритеты., трансформации реализма, влияния западных философско-эстетических концепций (философия объективного идеализма, концепции критики Ж. Леметра, А. Франса, О. Уайльда, Ж. Мореаса, Г. Брандеса и др.), смены методологической парадигмы гуманитарных наук, увлечения мистикой. Не имея большой читательской аудитории, развиваясь как элитарное (салонное) эстетическое явление, символистская критика, тем не менее, породила уникальную гносеологическую систему, позволявшую не только осваивать нереалистические тексты, но и осмысливать акт интерпретации как самопонимание и творчество одновременно.

Метакритика рубежа ХIХ-ХХ вв. дает возможность реконструировать обновленную дискурсивную модель критической деятельности, в основе которой лежат принципиально антипозитивистские познавательные установки. Эти установки предполагают осмысление основных сегментов критической деятельности: представления о природе художественного текста, читателе, функции критики, направлении интерпретации литературного явления. При всем своеобразии эстетических представлений Д.С. Мережковского, В.С. Соловьева, А. Белого, А. Блока, В.Я. Брюсова и др. пересекающиеся установки объединяют их метакритические тексты в единую дискурсивную практику.

«Слепой зоной» для символистской критики и метакритики становится Социальная действительность, которая в качестве доминирующего компонента интерпретационной деятельности ассоциировалась прежде всего с публицистической критикой. Д.Е. Максимов определяет отсутствие этого компонента как «потерянный горизонт» Максимов Д.Е. Поэзия и проза А. Блока. - Л., 1981. - С. 233.. «Активными» зонами становятся Автор и Критик, образуя своего рода напряжение в процессе интерпретации, предполагающем и постижение личности писателя, и обращение к собственному «Я». Так, Д.С. Мережковский настаивает на праве критика, постигая «Я» художника, выражать свои личные пристрастия Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы: [Электронный ресурс]. URL: http://zhurnal.lib.ru/l/ljubitelx_p/n005.shtml (дата обращения: 22.05.2012).. Закономерно появление в конце XIX в. определения метода «новой» критики как метода «субъективного». Качество зон свидетельствует об антропоцентричности, субъектности и субъективности символистской критики (в отличие от эстетического направления), отражающихся во всех сегментах модели критической деятельности.

Автор в рассматриваемой модели занимает значимое место, оказываясь в большинстве случаев главным объектом интерпретации и смещая в этой позиции собственно Художественный текст. Это обусловлено символистской концепцией творчества, максимально приближенного к истине, и художника, который мыслится как мессия. В критике В.С. Соловьева художник - пророк, мессия, играющий особую роль в истории человечества, являясь связующим звеном между двумя мирами. Подобные жрецам и пророкам, поэты будущего, по мнению философа и критика, должны владеть религиозной идеей, сознательно управлять её земными воплощениямиСоловьев В.С. Красота в природе // Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. - М., 1991. - С. 20.. И.Ф. Анненский последовательно проводит в «Книгах отражений» мысль об «имманентной нравственности искусства», которая сама по себе является оправданием творческого процесса. В.Я. Брюсов понимает искусство как «постижение мира иными, нерассудочными путями»Брюсов В.Я. Ключи тайн: [Электронный ресурс]. URL: http://bryusov.lit-info.ru/review/bryusov/004/383.htm (дата обращения: 22.05.2012)., проводит аналогию творческого акта с откровением, прорывом к истинной свободе, ставя творчество выше познания.

Художественное творчество сакрализуется, мистифицируется символистами. Его тайна становится важнее, чем сам текст, а способы постижения этой тайны образуют критический метод. Так, Д.С. Мережковский видит главную задачу «субъективной критики» в постижении «тайны гения» и художественного творчества. Поэзия для него - отражение личности художника. Критик в символистской модели критической деятельности одновременно занимает положение творца и познающего тайны художественного творчества. Для символистской критики типична установка на уход от статуса критика как априорно авторитетной инстанции, которую предполагала старая позитивистская модель. В предисловии к «Книге отражений» И.Ф. Анненский озвучивает ее: «Критик стоит, обыкновенно, вне произведения, он его разбирает и оценивает. Он не только вне его, но где-то над ним. Я же писал здесь только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделав собою. Вот в каком смысле мои очерки - отражения, это вовсе не метафора» Анненский И.Ф. Книги отражений. - М., 1979. - С. 5.. Самовыражение критика без претензии на истину - характерная черта «субъективной» критики. Критик выступает здесь с позиции рядового читателя, прилагая к тексту не профессиональные умения, а личностный взгляд. Эта же мысль звучит в статье П.М. Пильского «О критике»: «Интерес и значение критики исключительно в личности самого критика» Пильский П.М. О критике // Критика начала ХХ века / сост. Е. Иванова. - М., 2002. - С. 272..

В то же время не менее актуальной является установка на восприятие критики как дела элитарного. Так, В.Я. Брюсов считал, что «истолкователем художника может быть только мудрец» Брюсов В.Я. О искусстве // Соч.: в 2 т. - М., 1987. - Т. 2. - С. 43., и тем самым повышал статус критика и, имплицитно, художника. Показательны и воспоминания о В. Соловьеве, которые приводят В.И. Фатющенко и Н.И. Цимбаев: «Он “вещал”, а не просто излагал мысли, словно заранее знал истину в последней инстанции» Фатющенко В.И., Цимбаев Н.И. Владимир Соловьев - критик и публицист: вступительная статья // Соловьев В.С. Литературная критика: [Электронный ресурс]. URL: http://www.rodon.org/fvi/vskip.htm (дата обращения: 22.05.2012).. В данной установке критики находят свое отражение идея Ф. Шлейермахера о том, что интерпретатор способен понять текст лучше, чем его автор, мысль Г. Брандеса о том, что критик может стать выше произведения, если поймет до конца личность художника Брандес Г. Русские впечатления. - М., 2002. - С. 316.. Озвучивает ее Р. Иванов-Разумник в статье «Творчество и критика»: «Критика всегда должна savoir plus long (знать больше), чем самый гениальный художник» Иванов-Разумник Р. Творчество и критика // Критика начала ХХ века / сост. Е. Иванова. - М., 2002. - С. 95..

Другая установка, лежащая в основе символистского критического дискурса, проявляется в факте заимствования и освоения концепции «критика как художника» О. Уайльда Уайльд О. Критик как художник // Уайльд О. Собр. соч.: в 3 т. - М., 2000. - С. 143-144.. В статьях Д.С. Мережковского появляется образ «критика-поэта», который только и может проникнуть в душу художника. Тем самым автор сближает критическое и творческое вдохновение Д.С. Мережковский фиксирует появление нового рода творчества - «критической поэзии».. К. Бальмонт называет статьи О. Уайльда «евангелием эстетства» Бальмонт К.Д. Избранное. - М., 1990. - С. 548. . Метакритика рубежа веков формирует, таким образом, представление о самоидентификации критика-символиста, в которой заложена одновременно установка познания: это критик, деятельность которого соприродна художественной, что дает ему возможность творить самому и проникать в тайны литературного творчества Другого.

На наш взгляд, в системе установок символистской критики присутствует взгляд на процесс интерпретации как на акт самопонимания. Понятие «субъективной» критики в этом смысле означает не только следование своему внутреннему ощущению в интерпретации, но и появление второго объекта познания - собственного Я. Неслучайна в этом контексте мысль Д.С. Мережковского о том, что он стремился в первую очередь познать самого себя в своих «вечных спутниках». В цикле очерков «Вечные спутники» (1897), статьях о Тургеневе, Пушкине, Чехове, в монографии «Лев Толстой и Достоевский» (1901) критик повторяет, что его привлекает не только тайна личности художника, но и тайна воздействия гения на его «ум, волю, сердце, на всю внутреннюю жизнь». Иными словами, Д.С. Мережковский направляет критический взгляд одновременно и на себя в связи с тем или иным творением.

Структурная модель символистской критики близка либеральной критике рубежа ХХ-ХХI вв. Именно либеральной, а не патриотической. Структурно-типологический анализ текстов, опубликованных в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Наш современник», «Молодая гвардия», позволил сделать вывод о принципиальных различиях текстопорождающих установок. . 1990-е гг. - период, когда всплеск метакритики в либеральных журналах явился результатом осознанной необходимости О необходимости саморефлексии пишет А. Немзер: «Вчерашняя (да и сегодняшняя) критика об-речена на рефлексию, иногда скрытую, иногда явную, порой удачную, но чаше не слишком, временами раздражающую, но, бывает, и восхищающую… Привычный парадокс: критика, то есть ди-сциплина, толкующая культурные феноме-ны, сама все больше нуждается в истолко-ваниях» (см.: Немзер А. Конец прекрасной эпохи. Заметки на полях книги о критике и критиках // Новый мир. - 1991. - № 5. - С. 241). Свои заметки «Между…» Н. Иванова называет попыткой самоопределения (см.: Иванова Н. Между. О месте критики в прессе и литературе: [Электронный ресурс] // Новый мир. - 1996. - № 1. URL: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1996/1/ivanova.html [дата обращения: 22.05.2012]). . Анализ содержательного плана метакритических текстов, опубликованных в журналах «Знамя» «Новый мир», «Октябрь» в 1990-е гг., позволил выделить определенную динамику: критическая мысль движется от явной «разоблачительной» тенденции, от негативной самоидентификации (от противного), отказа от прежней модели критики и критической деятельности к попыткам корректировки системы критических оценок, конструирования новых принципов интерпретации текстов, анализа обстоятельств и специфики функционирования критики, причин кризиса.

Негативная идентификация проявляется в «разоблачительной» интерпретационной стратегии. В период с 1992 по 1994 г. в «Новом мире» и «Знамени» публикуются статьи, в которых объектом «разоблачения» становятся императивная критика О. Дарк в статье «“Черная месса” императивной критики» (Знамя. - 1992. - № 8) соотносит императивы исследуемой критики с ее идеологической основой (в данном случае с Библией) и убеждает читателя в ложной трактовке императивной критикой библейского текста.; литературный быт, на который перенастроила свою стратегию молодая критика Н. Иванова в статье «Сладкая парочка», анализируя главные и вынужденные стратегии поведения и письма (самопрезентации) в современной критике, объясняет причину трансформации литературной деятельности в литературный быт запретностью данной темы в прошлом (см.: Иванова Н. Сладкая парочка // Знамя. -1994. -

№ 5. - С. 186).; эгоцентризм / нарциссизм, стратегии успеха молодых критиков С. Чупринин в статье «Элегия» (Знамя. - 1994. - № 6) исследует современную литературно-критическую ситуацию, ситуацию смены поколений, констатируя уход традиционных добродетелей профессиональной критики., их непрофессионализм Лазарев Л. Былое и небылицы. Полемические заметки // Знамя. - 1994. - № 10. - С. 183-184, 191.; нигилистические или охранительные взгляды современной критики В статье «Выхожу один я на дорогу…» А. Агеев одну из причин «угасания рефлексов читательской публики» видит в критике, которая «в соответствии со своими нигилистическими или охранными взглядами обращается к классике, видит только ее ценность, а к современной литературе относится более чем скептично при том, что она сегодня разнообразна и интересна» (см.: Агеев А. «Выхожу один я на дорогу…» // Знамя. -1994. - № 11. - С. 182). ; старый литературно-критический инструментарий, непродуктивный для понимания современной литературной действительности См.: Костырко С. Чистое поле литературы // Новый мир. - 1992. - № 12. - С. 251-252..

Доминирующая «разоблачительная» стратегия надстраивается над прагматико-аналитической, более всего соответствующей главной целеустановке толстожурнальной метакритики первой половины 1990-х гг. - обозначить границы своей идентичности в полемике с официозной и газетной критикой и присущими им моделями критической деятельности. Момент самоинтерпретации в рамках этой стратегии эксплицитно проявляется не только потому, что речь идет о текстах, ориентированных на саморефлексию, но и потому, что прагматико-аналитическая стратегия предполагает наибольшую степень выявленности субъекта, эмотивную аргументацию, я-центричное направление интерпретации.

Во второй половине 1990-х гг. критическая мысль журналов меняет свое направление. Актуальной теперь становится не столько «постановка диагнозов», сколько «лечение», т. е. аналитическое исследование сложившихся на данный момент стратегий литературной критики Так, А. Немзер уже в названии своей статьи, опубликованной в журнале «Знамя» за 1996 год, делает программное заявление - «история пишется завтра» и, по сути, обращается к проблеме адекватности отображения критикой современной литературной ситуации. Отсутствие единой системы критериев, терминов, подходов, современоцентризм, «крайняя степень собственной неосведомленности в том, что творится окрест» воспринимаются критиком как явления в исследовательском плане негативные («хворость»), но одновременно и естественные (см.: Немзер А. История пишется завтра // Знамя. - 1996. - № 12. - С. 212). В условиях становящейся современности, по мнению А. Немзера, критику необходимо осмысливать и проговаривать основания выбора, критерии оценок. Газетная критика становится объектом внимания Н. Ивановой («Между. О месте критики в прессе и литературе»), С. Костырко («О критике вчерашней и «сегодняшней». По следам одной дискуссии»),

И. Роднянской («Герменевтика, экспертиза, дегустация…»).. Выявляемая динамика обнаруживает процесс сущностного и функционального переконструирования критикой 1990-х собственной модели Показательно в этом смысле высказывание С. Костырко: «Именно она (критика. - Ю. Г.) приняла на себя первый удар изменяющихся отношений читателя с литературой, -- критике приходится перестраиваться на ходу, ибо наработанные ею за десятилетия методы и навыки принципиально неприложимы к тому, что зовется литературой сегодня» (см.: Костырко С. Чистое поле литературы. - С. 251-252).. В начале 1990-х гг. критика отсекает (критически осмысливаются, разоблачаются, отвергаются) атрибутивные признаки модели советской критики, актуализируются вневременные, традиционно ценные, утверждаются обновленные признаки. Самоидентификация в этот период имеет качество скорее «негативной», осуществляется «от противного». Как непродуктивные, ложные, нередко антигуманные оцениваются критиками «Знамени», «Нового мира» императивность критических суждений, статус руководящей («ведущей», «пророчествующей» и «всеведущей») роли критики, зависимость от идеологии, амплуа / биографии, наличие исторических корректив, шельмования в критических суждениях. В то же время в качестве традиционно значимых и вместе с тем утрачиваемых признаков называются объективность, историческая ответственность (Л. Лазарев), серьезность (в отличие от зрелищности и персонажности газетной критики - Н. Иванова), взвешенность, баланс объективности и субъективности (С. Чупринин).

Типологическая общность критических статей-саморефлексий начала 1990-х гг. - конструирование обновленной модели литературно-критической деятельности. В самом общем виде она полностью укладывается в ту универсальную модель, которая была описана нами выше. Важно вычленить из критических текстов 1990-х годов моменты осмысления основных компонентов этой модели и связей между ними Не рассматриваем те статьи, в которых осмысливается явление газетной критики. Для нее характерна, по выражению Н. Ивановой, своя «новая парадигма». Нас интересует только толстожурнальная критика как объект и субъект рефлексии..

Критик - литературное явление. В 1990-е гг. критикой либеральных изданий отвергается образ всезнающего, авторитетного критика. Сомнению подвергается объективность литературно-критической практики советского периода, система критериев оценки художественных текстов, методы интерпретации и оценки, представление об идеале / норме. Одновременно переосмысливается статус и функции литературы: литература «начинает понимать, что писатель не пророк, а маленький, ничтожный человек <…>. Традиционный русский кумир - литература. Ей приписывают способность преображать мир, творить его заново» Дарк О. «Черная месса» императивной критики // Знамя. - 1992. - № 8. - С. 226, 228..

Метакритика либеральных журналов конструирует обновленный образ литературного критика. Идеальным качеством литературного критика становится свобода / беспристрастность (не ориентированность на сложившиеся репутации, моду, неангажированность). Кроме того, «Знамя» утверждает обязательность ответственности суждений (С. Чупринин, Л. Лазарев), интерес к современной литературе (А. Агеев).

Освобождение от идеологического «представительства» корректирует не только тип отношения критика к литературному явлению как объекту, но и представление о задачах / функции критики. С. Костырко отмечает: задача критики - «анализ составных нынешнего литературного процесса <…> критик помогает максимально приблизиться к тому, что содержит литература и только» Костырко С. О критике вчерашней и «сегодняшней». По следам одной дискуссии: [Электронный ресурс] // Новый мир. - 1996. - № 7. URL: http://magazines.russ/novyi_mi/1996/ 7/litkri1.html (дата обращения: 22.05.2012).. По сути, критиком осознается неактуальность не только социальной роли критики, но и оценки художественной ценности как составляющей критической деятельности. В. Новиков высказывает похожее замечание: «Нашему брату критику придется отказаться от судейской мантии, от претензии на непогрешимость приговоров <...> Выход единственный: следовать своей версии новой литературы, своей отрефлексированной духовно-философской и общественной концепции, своему пониманию читательских запросов» Новиков В. От графомана слышу!: [Электронный ресурс] // Знамя. - 1999. - № 4. URL: http//magazines.russ/znamia/1999/4/nov.html (дата обращения 22.05.2012).. В конце 1990-х - начале 2000-х гг. эта модель дополняется новым требованием: ориентация на диалог с читателем (доступность, увлекательность, «пламенность»). В целом метакритика «Октября» в рассматриваемое десятилетие создает образ критика-медиатора, педагога. Близок ему образ критика-комментатора, читателя, конструируемый в «Новом мире». Идеальный критик «Знамени» - негативный вариант критика-идеолога, честный и свободный.

Критик - читатель. Обновление модели критики «захватывает» элементы ее структуры, отвечающие за процесс коммуникации. Отказ от императивности, позиции учителя и идеолога ведет к построению коммуникации на условиях равноправия. Это, в свою очередь, предусматривает пересмотр системы аргументации, в том числе оценочной, ориентацию на реципиента-со-исследователя. С. Костырко в статье «Чистое поле литературы» пишет: «…критик тогда выступает не руководящим для писателя лицом, а представителем этих дорастающих до литературы читателей и адресует свои суждения именно им» Костырко С. Чистое поле литературы. - С. 253.. Интенсивность «перенастройки» коммуникативной пресуппозиции в литературной критике в 1990-е годы обусловлена не только процессом трансформации советской модели, но и ситуацией кризиса, потери читателя.

В начале 1990-х гг. коммуникативная ситуация не так остро воспринимается, как кризисная, по сравнению с серединой 1990-х. Так, А. Немзер пишет: «Критику не читают <...> Все равно с критикой плохо. Ее не читают. Не покупают. Не издают. Не, не, не <...> Критика живет в атмосфере подозрения, смешанного с раздражением, - то ли терпимое зло, то ли непозволительная роскошь, то ли бессмысленная, незнамо кем навязанная словесности нагрузка» Немзер А. Конец прекрасной эпохи. - С. 241., не забывая здесь же напомнить читателю о типичности подобного рода сетований для истории русской критики вообще. Н. Иванова в статье «Сладкая парочка» без растерянности и пессимизма характеризует культурную ситуацию как время «перетряски литературной действительности», выдвижения категории быта, персонажности и зрелищности и в то же время свободы самовыражения. С. Чупринин говорит о потере критикой лидирующей роли и в то же время о притоке «свежих дарований в русло, которое в очередной раз поторопились объявить пересохшим» Чупринин С. Элегия. - С. 190.. Повторяющаяся в статьях характеристика коммуникативной ситуации, в которой оказывается критика 1990-х, - свобода, воспринимаемая, с одной стороны, как желаемая норма для функционирования литературы и критики, с другой, как опасность появления неквалифицированной критики (Л. Лазарев).

Во второй половине 1990-х гг. проблема сохранения читателя становится в метакритических статьях общим местом. Метакритика фиксирует дефект коммуникативной цепочки критик-читатель. Так, А. Немзер замечает: «Никто не хочет договариваться о терминах, устанавливать единую систему критериев, читать и описывать “cвои” и “чужие” тексты в рамках более или менее единого подхода» Немзер А. История пишется завтра. - С. 203.. Итак, модель литературной критики, отрефлексированная в статьях журналов «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», корректируется по мере осознания кризиса чтения. В первой половине 1990-х гг. актуализированным в модели был компонент Критик, меняющий свой статус. Его доминирование объясняется актуальностью в 1990-е гг. проблемы личной идентификации / самореализации, вхождением в литературный процесс нового поколения критиков. Во второй половине 1990-х - начале 2000-х гг. актуализируется образ реципиента и связка Критик - Читатель. Причина этого - социокультурная ситуация, в которой функционирует критика: сокращение читательской аудитории, потеря внимания к профессиональным, серьезным суждениям толстожурнальной критики.

Критика 1990-х гг. существует в иной эпистемологической ситуации, для которой характерна антропологизация, влияние постмодернистских философских концепций, переосмысление категории метода гуманитарного знания, переориентация герменевтики, идея множественности интерпретаций. Это ситуация, когда теория литературы и критики и сама критика уже имеют свою историю. В таких обстоятельствах критика способна осмыслить все компоненты своей структуры как равноправные, равнозначимые в процессе интерпретации. А факт выделения доминантных компонентов объясняется индивидуальностью критика, не декларируется и меняется в зависимости от цели (аналитической или прагматической), объекта исследования и может быть осмыслен как «ракурс видения текста».

Литературно-критическая интерпретация, по сути, это ответ на «вопрос», который может быть понят в хайдеггеровском смысле. «Вопрос» критика определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован, он же определяет и акт самопознания. Для критики рубежа ХХ-ХХI вв. значимым является следующий: «Каковы способы выживания / существования / присутствия литературы в ситуации кризиса / перелома / конца?» Н. Лейдерман и М. Липовецкий формулируют этот вопрос так: «Как жить внутри хаоса?» (см.: Лейдерман Н., Липовецкий М. Между хаосом и космосом // Новый мир. - 1991. - № 7. - С. 245).. Этот «вопрос», на наш взгляд, коррелирует с тем инвариантным, который определяет (само)интерпретационные усилия критики 1990-х - «Что есть Я?». Критику интересует момент (само)идентификации литературы, которая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах. Для критики опыт литературы - это, прежде всего, возможный вариант ответа на тот экзистенциальный «вопрос», который стал актуален в 1990-е гг. как никогда. Этот «вопрос» определяет угол литературно-критического зрения на литературную ситуацию, входит в область пред-знания.

Об актуальности для читателя глубокого (само)понимания, задавания «вопросов» пишут сами критики. Так, К. Степанян считает, что «…для ответа на многие возникшие вопросы (после разрушения тоталитарной власти. - Ю.Г.) и для понимания нынешней жизни в ее основах, а не просто “считывания” ее внешней социально-экономической картинки необходим поиск на более удаленных от поверхности глубинах <…> настоящий читатель именно этого - осмысления нынешней жизни - от писателей и ждет» Степанян К. Назову себя цвайшпацирен? // Знамя. - 1993. - № 11. - С. 185.. Критик опирается на мысль М.М. Бахтина об актуализации смысла при соприкосновении с другим (чужим) смыслом. Сами эти вопросы онтологического и экзистенциального плана формулирует А. Немзер: «Как мы подошли к дню сегодняшнему? Куда мы хотим из него вырваться? Как вписываем его в большой исторический и / или экзистенциальный контекст? Что это день позволяет увидеть в нас? Все эти вопросы явно превалируют над другим, без которого человек не может обойтись никогда, а тем паче во времена исторической ломки: как мы живем?» Немзер А. В каком году - рассчитывай… Заметки к вечному сюжету «Литература и современность»: [Электронный ресурс] // Знамя. - 1998. - № 5. URL: http//magazines.russ/znamia/1998/5/nemzer.html (дата обращения: 22.05.2012).. Критики осознанно перемещают ракурс анализа в направлении от произведения к интерпретатору, задавая принципиально новые координаты изучения литературно-критической деятельности. Художественное произведение в 1990-е гг. воспринимается как средство самопознания, познания автора (но не столько авторской интенции, воплощенной в художественном тексте, сколько автора как «вопрошающего»). Показательно в этом смысле высказывание М. Липовецкого. Обращаясь к поэзии конца века, критик видит ее типологическую черту в следующем: «Кроме того, как мы уже видели вопрос: кто я? - или, иначе, поиск личной автоидентичности - чуть ли не самый главный вопрос поэзии конца века» Липовецкий М. Конец века лирики // Знамя. - 1996. - № 10. - С. 213..

Либеральная критика позволяет реконструировать порождающую ее модель, активными зонами которой будут компоненты Критик, переживающий кризис идентичности, выстраивающий процесс понимания текста как одновременно акт самопонимания; Автор, который воспринимается как Вопрошающий и дающий свои Ответы; Читатель, необходимость в котором ощущается особенно остро.

Модель критической деятельности критиков-«патриотов» остается неизменной. На наш взгляд, это объясняется неактуальностью для журналов проблемы кризиса самоидентификации. «Наш современник» позиционирует себя как востребованный печатный орган, который не опасается утраты своего читателя и имеет самый высокий тираж См., например, высказывание С. Куняева в журнале «Топос» в интервью «Финансовое положение толстых литературных журналов» (2003. № 3): «В 90-м году, когда тираж был почти 500 тысяч, мы получали 12 тыс. писем в год. Начиная с 90-го года почта сократилась в 10 раз. А подписка уменьшилась раз в 40. Это означает, что читателей у нас больше, нежели подписчиков» (см.: Финансовое положение толстых литературных журналов: [Электронный ресурс]. URL: http://www.topos.ru/article/947 (дата обращения: 22.05.2012)). . Идеология журналов направляет литературно-критический взгляд его авторов, отсюда неактуальность проблемы возможного ложного интерпретационного пути, конфликта интерпретаций. «Наш современник» и «Молодая гвардия» на рубеже ХХ-ХХI вв. не публикуют метакритику, критических статей, которые бы составили между собой идеологическую оппозицию, что могло бы стать основанием для метакритической рецепции. Объединяющей идеей «Нашего современника» и «Молодой гвардии» как сверхтекста является национальная идея, которая осмысливается в русле православия. Она и определяет интерпретационный ракурс.

Каждый компонент структуры критической деятельности «патриотов» мыслится в границах оппозиции «свой - чужой».

Компонент Критик. Оппозиция «свои - чужие» позволяет формировать устойчивый образ себя, «сохранить себя во времени» Шеманов А. Самоидентификация человека и культуры: монография. - М., 2007. - 52., иллюстрирует формулу «вопрос, кем я являюсь, предполагает вопрос, от кого я отличаюсь». В аспекте национальной идентичности оппозиция «свои - чужие» в литературной критике «патриотов» имеет вид «истинно русские - русофобы». Понятие русофобии в контексте критических статей оказывается широким, включающим в себя как прямые враждебные антирусские действия (как правило, со стороны власти), так и различные формы духовного «предательства». В группу «чужих» попадают либералы-западники (представители власти, приверженцы западных эстетических идей в искусстве) Так, по мнению И. Стрелковой, «на Западе - с участием русистики - давно уже введено в обиход представление, что можно и должно восхищаться Толстым и Достоевским, Чайковским и Рахманиновым, но при этом вполне допустимо и даже рекомендуется крайнее неуважение собственно к России, ко всей русской жизни, складу ума, обычаям и традициям - ко всему тому, что и составляет почву русской культуры, русской классики» (см.: Стрелкова И. Страсти по классике // Наш современник. - 1994. - № 3. - С. 173). По мнению В. Гусева, западноориентированные создают ту «сернокислую атмосферу», в которой разъедается дух самобытности, извращается вкус. «”Кому-то”, а в общем-то вполне известно кому, весьма выгоден весь этот наш раздрызг, он подогревается и культивируется. Слухи, интриги, сплетни. Шепот, шипение» (см.: Гусев В. Свои? // Наш современник. - 1996. - № 4. - С. 159). В. Бондаренко выступает против либералов-западников в писательской среде, которые «откровенно чужды своему народу, не любят его, презирают народный быт. Потому их культура повисла в пустоте, держится лишь на пародировании оригинала, насквозь вторична» (см.: Бондаренко В. Алая любовь Ольги Фокиной // Наш современник. - 2000. - № 1. - С. 268). В статье «Жизнь с открытым сердцем» критик называет «изменниками» Д. Быкова и тех, кто пишет «о трупе России», либеральную интеллигенцию, которая «злорадно предвидит исчезновение русской нации как ненужной в мировом сообществе» (см.: Бондаренко В. Жизнь с открытым сердцем // Наш современник. - 2000. - № 2. - С. 258). В критике «Молодой гвардии» образ опасного и материально стимулирующего власть и проправительственное искусство Запада появляется в статьях А. Василенко «Нужен ли читателю новый роман Юрия Бондарева?» (Молодая гвардия. - 1995. - № 10), Н. Федя «Спор о тени осла, или литература созидания?» (Молодая гвардия. - 1993. - № 3), М. Лобанова «Бремя “Пирамиды”» (Молодая гвардия. - 1994. - № 9).. «Патриоты» противостоят им, представительствуя от солидарного сообщества истинно русских. Выбор в пользу русской национальной идентичности в «патриотической» критике сопряжен с категорией долженствования.