История в образах "Станционного смотрителя" А.С. Пушкина

(Заметим, что их критику во многом облегчает неразличение «самодержавия» и (полноты) самовластья одного лица, абсолютного монарха. Отрицание самодержавия как свободы и независимости, суверенности страны, как державной единицы в себе и для себя в этом случае влечёт за собой утверждение её зависимости, ярем иностранного ига. Борцы за свободу от «самовластья» (абсолютного монарха) в тотальном низвержении «самодержавия» оказываются борцами за порабощение страны внешним Сувереном, Самодержцем себя и «окрестностей». И будет ли зависимость от него облачена в форму либерального, республиканского, демократического, социалистического и любого другого правления не отменяет того, что по сути оно остаётся игом, неполноценностью участника исторического процесса, номинальностью его субъектности. Куклы на верёвочке мельтешат руками и ногами, говорят нужные, часто высокопарные, слова…, но режиссёр спектакля, автор пьесы, директор театра скрыты кулисами и, может быть, одно Лицо. В отождествлении «самодержавия» и (абсолютного) «самовластья» (Одного лица), по-моему, пылкости значительно больше, чем ума. По молодости? Правда, и у Карамзина их соотношение чётко не выдержанно. Актуальность данной проблемы для наших дней требует её подробного рассмотрения).

Рядом на Фонтанке, в доме № 20 живут братья Тургеневы, Александр и Николай. У них собирались члены «Арзамаса», для которых Карамзин - «евангелист». Были и собрания, где взгляды историографа критиковали и отвергали. Серьёзным оппонентом прославленного тёзки по многим социально-политическим проблемам выступал Николай Тургенев. Он - один из новых сильных центров влияния на вышедшего летом 1817 года из «монастыря» Александра Пушкина. Поэт часто бывает в домах, фонтанирующих дискуссиями по важнейшим темам общественной жизни. В декабре 1817 г. В комнате Николая Тургенева, окна которой открывали вид на Михайловский замок Павла I, Пушкин начал и «в половине сочинил» оду «Вольность», «ночью докончил» и на другой день принёс её на одобрение ему как своему политическому учителю. (Письмо Н.И. Тургенева к П.И. Бартеневу от 19/31 мая 1867 г. [см.: 10, с. 449].)

Карамзин утратил «монополию» во влиянии на сознание Александра, но именно он стал его главным защитником в разбирательстве о противоправительственных произведениях пылкого вольнолюбца в апреле 1820 года.

Карамзины продолжают жить в доме Муравьёвых, на Фонтанке, 25. 9 мая 1821 г. Увидел свет IХ том «Истории государства Российского». Том ключевой в дискуссиях о «самодержавии» = «самовластии», поскольку Карамзин излагает в нём опричный период царствования Ивана Грозного. Ровно годом раньше Пушкин выехал из Петербурга в опальную командировку на юг. В день Николы вешнего, покровителя путников, странствующих.

В феврале 1823 года Никита Муравьёв женился. В связи с этим Карамзины переехали в дом купца Мижуева, находившийся на той же Фонтанке, № 26. В этом последнем земном пристанище Николай Михайлович завершил 10 и 11 тома Истории, работу над 12 томом прервала болезнь, вызванная простудой на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., и смерть 22 мая 1826 г.

Издание в 1823 г. 10 и 11 томов, повествующих о Смутном времени совпало с духовным кризисом томящегося в опале Поэта. С его глубочайшим разочарованием в готовности народа и «избранников судьбы» осуществить в России идеи свободы в Законах государства, с вестью в мае об измене юношеской клятве в вечной верности в (утаенной от всех) Любви Ольги Потоцкой, ставшей 1 ноября - без любви с обеих сторон - женой Л.А. Нарышкина (по инициативе его двоюродного брата М.С. Воронцова), и, наконец, из-за последовавшей вместо отставки несправедливой ссылки под надзор светских и церковных властей в Михайловское. Оправляясь от Потопа, поэт писал воспоминания, подводившие итог 8 лет жизни после выхода из Лицея, читал тома о Смуте Карамзина как животрепещущие газетные сообщения, в «Борисе Годунове» следовал «светлому взгляду» Николай Михайловича на историю - обретал веру в действие в ней Промысла, чрез все напасти и беды ведущего людей к добру. Осознавал своё призвание в любезности народу, в котором пробужденьем чувств добрых Поэт восславляет Свободу созидания. «Гений и злодейство несовместны, не правда ли?»

Роль Карамзина в преодолении духовного кризиса Пушкина, на мой взгляд, недооценивается.

При первом посещении станции Вырина, судя по отсутствию в тоне утверждения своих прав перед «мелочью», А.Г.Н. колесит по России не год, не два, а больше. По биографическим меркам А.С.П. ему лет 25-28 - возраст преодоления духовного кризиса Поэта, изживания пылкого прекраснодушия в высоких мечтах о скором и решительном обновлении России в купели Свобод. Тяжёлый, болезненный путь, осложнённый, с одной стороны, несчастливым восстанием товарищей, друзей, братьев, с другой стороны - болезнью и смертью Карамзина, простывшего на Сенатской площади в безуспешных уговорах бунтовщиков. В канун своего 28-го дня рождения, в ближайшие дни к годовщинам приезда Николай Михайловича в Царское Село в 1816 г. и его кончины в 1826 г. Пушкин возвращается в Петербург из 7-летней вынужденной ссылки. Хотя в «Летописи…» на это указаний нет, но несомненно, что в майские дни 1827 г. одно из первых посещений в родных пенатах Александра Сергеевича была Александро-Невская лавре, где душевнопреклоненно он почтил могилу Историографа.

В каком же доме случилась последняя встреча Самсона Вырина с «Дуней»? В феврале 1818 года Карамзин живёт на Захарьевской улице близ Храма Всех скорбящих радость (не его ли он прихожанин? Положительный ответ сильно бы утвердил версию о нём как прообразе Смотрителя). Однако самые жаркие споры о концепции его Истории среди знакомых ему молодых людей фонтанируют на Фонтанке, в домах братьев Муравьёвых, № 25 и братьев Тургеневых (№ 20). Путь к ним от храма Всех скорбящих идёт на запад по Шпалерной, затем поворот на юг на её пересечении с Литейной, и после вновь на запад - к Фонтанке. Это маршрут Вырина. Какой из домов посещает Историограф? В повести точного указания на один из них нет, стало быть, возможность визитов в оба не исключена. В доме № 20 Карамзин не проживал, но арзамасцы к нему благосклонны; Николай Тургенев вначале входил в их сообщество. У Муравьёвых с 1818 г. он будет несколько лет жить с семьёй, хотя критика его взглядов Никитой Муравьёвым перейдёт на «личность».

Не(до)определённость в тексте повести оставляет право выбора между обоими домами вместе или же одним из них. В последнем варианте дом Муравьёвой выглядит предпочтительнее.

Дом купца Мижуева эпицентром идейных сражений на Фонтанке не был. На рубеже 1819/20 гг. арзамасцы рассеялись, будущие декабристы отстранились от Карамзина. Он сам удалился в «келью летописца». Тогда же отстранил от себя политическое «тщеславие и сердечную приверженность» Пушкина, и полностью сконцентрировался на грозовом IХ томе.

Короче говоря, прощальное видение Самсона Вырина дочери было в трёхэтажном доме Минского (на Фонтанке, 25), хотя в текст повести вписывается все возможные варианты мест общения Карамзина с будущими декабристами с февраля 1818 года, после выхода в свет 8 томов Истории, до начала 1820 года, когда очная дискуссия прекратилась, оставив каждую из сторон при своих.

Ю.М. Лотман: «Имея в виду членов тайного общества, Карамзин писал: «Многие… удостаивали меня своей ненависти или, по крайней мере, не любили; а я кажется не враг ни отечеству, ни человечеству» [8, вкладыш между с. 352-353].

Возникает предположение, что персонаж повести, гусарский ротмистр Минский - воплощение молодых якобинцев, в штыки встретивших концепцию Карамзина в «Истории государства Российского», первые 8 томов которого вышли в свет зимой 1818 года. В их коллективном портрете заметно выделяются Никита Муравьёв и Николай Тургенев. Познакомимся с ними поближе: «МУРАВЬЕВ Никита Михайлович (9.XII.1796-28.IV.1843) -- участник Отечественной войны, поручик гв. Генерального штаба, позднее капитан; член Союза спасения, Союза благоденствия и Северного об-ва. Осужден к 20 годам каторги. Общение Пушкина с М. относится к лицейскому и петербургскому периоду жизни поэта; они встречались в Лицее, «Арзамасе», членами которого состояли, в доме матери М. -- Е. Ф. Муравьевой (см .) и в петербургском обществе. 25 апр. 1815 М. писал матери: «Что делает Пушкин?» (3 ). 19 нояб. 1818 Пушкин, М. и др. лица выезжали в Царское Село для проводов уезжавшего в Италию К. Н. Батюшкова (2 ). Весьма вероятны встречи Пушкина с М. у И.А. Долгорукова (см .), где поэт «читывал свои ноэли» членам Союза благоденствия (1819 -- до начала мая 1820) (4 ). М. упомянут в X главе «Евгения Онегина» и планах «Русского Пелама» В отрывке «Автобиографических записок» Пушкин назвал М. как одного из критиков «Истории государства Российского» Карамзина («молодой человек, умный и пылкий»). Пушкин был знаком с женой М. -- А. Г. Муравьевой, урожд. графиня Чернышевой (1804-22.XI.1832) -- сестрой З. Г. Чернышева (см .), с 22 февр. 1823 жена Н.М. Муравьева (см .); четвероюродная сестра Пушкина. По рассказу И.Д. Якушкина и П.И. Бартенева, Пушкин передал с уезжавшей в Сибирь М. (отъезд состоялся 2 янв. 1827) стихотворение «Во глубине сибирских руд», сказав ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество; я не стоил этой чести» (1, 2 ); при прощании он «так сжал ее руку, что она не могла продолжить письмо, которое писала» (2 ). По другой, более вероятной версии (в записи Н.И. Лорера), Пушкин прислал М. эти стихи в Сибирь в 1827 с оказией. М. привезла в Сибирь стихотворение Пушкина, посвященное И.И. Пущину («Мой первый друг, мой друг бесценный» 1826)» [10, с. 272-273].

М-иН-ский - это М-ура-вьёв Ни-кит-а. Как и другие негодующие, всё более яро, мура-ши, «умный и пылкий» идеолог декабристов лихо мин-овал - в три дни - в скачке за новациями историческую станцию солнечно благожелательного «диктатора», к ему более остальных расположенного. Не без обмана, притворившись больным, в качестве оказания услуги (подвезти до православной церкви родного села) он увёз дочь в западный Петербург, из под носа просмотревшего коварное притворство постояльца, опростоволосил Самсона Вырина. «Тешился» над «Дуней»; отца, пытавшегося вернуть кровинушку под отчий кров, оскорбил деньгами и действием, выставив за дверь. Как честный, благородный, европейски образованный молодой человек покинуть взращённый ветхозаветным Самсоном плод Минский не мог. Но и осчастливить с Дуней старика внуками в законном браке он не желал, оказался не в силах.

В имени Минский притаился и Николай. В простонародье Микола. Николай Тургенев ратовал в своей программе преобразования России за отмену крепостного права, изменение положения простого народа. «Увижу ль я народ освобождённый И рабство павшее по манию царя!» восклицал Пушкин в стихотворении «Деревня» 1819 года, выражая одну из основных идей Н. Тургенева. «ТУРГЕНЕВ Николай Иванович (11.X.1789-29.X.1871) -- брат А.И. и С.И. Тургеневых (см .), воспитанник Московского и Геттингенского ун-тов, государственный и общественный деятель, один из руководителей Союза благоденствия и видный член Северного об-ва; автор книги «Опыт теории налогов» (СПб., 1818) и др. сочинений; с 1824 находился за границей, заочно был приговорен к смертной казни и стал политическим эмигрантом. Т. и его братья знали Пушкина еше ребенком в Москве, общаясь с С.Л. и В.Л. Пушкиными (3). Личное общение Пушкина с Т. относится к послелицейскому периоду жизни поэта в Петербурге (июль 1817 -- май 1820); они встречались в «Арзамасе», членами которого состояли, в доме Тургеневых, у общих знакомых и в петербургских литературных кругах. Сохранились сведения о встречах Пушкина с Т.: 28 июня, 21 нояб. и в дек. 1817 у Тургеневых и 22 сент. 1818 у Карамзиных в Царском Селе. В начале 1819 Т. намечал Пушкина в сотрудники предполагавшегося журнала «Россиянин XIX века». И.И. Пущин вспоминал позднее о заседании у Т. участников журнала, на котором присутствовал и Пушкин (2 ). В переписке Т. с братом Сергеем, находившимся за границей, содержатся многочисленные упоминания о Пушкине (1817-1824) (3 ). Т. был одним из политических учителей Пушкина, и его воззрения оказали влияние на творчество молодого поэта («Деревня» и др.). В письме к П.И. Бартеневу от 19/31 мая 1867 Т. писал об истории создания оды «Вольность», которую Пушкин «в половине сочинил» в комнате Т., «ночью докончил» и на другой день принес ему на одобрение (4 ). Вместе с тем известен и случай ссоры Пушкина с Т., когда последний у себя «ругал»

Пушкина за «последние эпиграммы против правительства»; поэт, вспылив, вызвал Т. на дуэль, но затем письменно просил у него извинения (письмо А.И. Тургенева к Т. от 3 июня 1826) (5 ). С Т. связаны стихотворение Пушкина «Так море, древний душегубец», вызванное слухами о выдаче Англией Т. царскому правительству (1826), и стихи в X главе «Евгения Онегина» (1829-1830), где дана точная характеристика социальной позиции Т., последовательно боровшегося против крепостного права; строфа эта, сообщенная Т. братом А. И. Тургеневым 11 авг. 1832, была неверно воспринята мнительным адресатом и вызвала его раздражение (письмо А.И. Тургеневу от 20 авг. 1832); А.И. Тургеневу пришлось успокаивать брата, настаивая на лояльности и верности сделанной Пушкиным оценки («в его мнении о тебе много справедливого») (6, 7 ). В официальной записке «О народном воспитании» Пушкин отметил «политический фанатизм» Т. и вместе с тем его «просвещение истинное и положительные знания» (1 ). Пушкин упоминает Т. в письмах к П.А. Вяземскому, А.И. Тургеневу и Н.И. Кривцову (1819-1826). 13/25 дек. 1836 А. И. Тургенев сообщил брату, что Пушкин посылает ему «Слово о полку Игореве» на древнерусском и переводы на др. языках (16 ). При письме от 16 янв. 1837 Пушкин послал А.И. Тургеневу стихотворение «Так море, древний душегубец», которое последний переслал брату (1, 8 )» [10, с. 449-450].

Пушкин с декабря 1817 года по 1823 год политически на стороне «молодых якобинцев», критически настроен против концепции Историографа, что привело к разрыву отношений между ними. Позднее Поэт всё больше проникался идеями Карамзина и видел в нём образец человеческого поведения. Оценка им дискуссии на Фонтанке изменилось: «У нас никто не состоянии исследовать огромное создание Карамзина», никто не сказал ему спасибо за безмолвные и неутомимые труды полутора десятка лет жизни. А он стоически продолжал их до последнего вздоха. Таким образом, данные топографии подтверждают, укрепляют и дополняют предположение о том, что «материнской платой» образов повести «Станционный смотритель» являются взаимоотношения Пушкина, Карамзина и декабристов в 1816-1826/27 годах.

Прекрасную возможность подышать, проникнуться «вулканической атмосферой» идейных борений на Фонтанном пятачке, где спорят честные с честными, дают работы замечательного историка Н.Я. Эйдельмана.

1) Начнём с эпизода, как мне кажется, имеющего прямое отношение к «Станционному смотрителю».

«30 сентября - можно сказать, последний известный нам безоблачный день в отношениях историографа и поэта: Карамзин пишет Вяземскому в Варшаву, что 7 октября думает переехать в город и "пить чай с Тургеневым, Жуковским и Пушкиным". Действительно, с начала октября Карамзины поселяются в столице, в доме Екатерины Федоровны Муравьевой на Фонтанке.

Это, можно сказать, одна из самых горячих точек Петербурга, где сходятся и сталкиваются могучие силы и сильные страсти. Дети хозяйки, Никита и Александр Муравьевы, члены тайных обществ, а Никита - один из главных умов декабристского движения. Среди родственников и постоянных гостей - братья Муравьевы-Апостолы, Николай Тургенев и другие "молодые якобинцы".

Первая известная нам встреча названных лиц "у беспокойного Никиты" состоялась около 10 октября 1818 года. С того вечера из-за того чайного стола к нам доносятся только две фразы, записанные Николаем Тургеневым: "Мы на первой станции образованности", сказал я недавно молодому Пушкину. "Да, отвечал он, мы в Черной грязи" .

Реплики произносятся при Карамзине; историограф, вероятно, с ними согласен и может оценить остроту молодого поэта (Черная грязь-первая станция по пути из Москвы в Петербург). Однако согласие не могло быть прочным, как только начинался разговор о путях исправления, о том, куда и как отправляться с "первой станции"... [9, с. 192-193].

Не исключаю (ключ-чаю), что перед нами первый шаг в становлении живого зачатка, с годами превратившегося в замысел, а потом в повесть «Станционный смотритель». Исконную метафору об изменениях, развитии чего-либо, кого-либо как путешествия по дороге, пути, Н. Тургенев применил к наличному состоянию образованности в России. Острота молодого (не Василия Львовича, а Александра) Пушкина, придала высказыванию большую конкретность: мы, покинув кромешную тьму азиатского (московского) невежества, добрались лишь до первой, промежуточной станции, и завязли в грязи вместо того, чтобы галопом скакать к пункту назначения - в просвещенный европейский Петербург. (В восклицании неявно утверждается, что образованность столицы сконцентрирована в присутствующих, избранниках Судьбы, в путеводных светочах Истины). Задорное определение положения дел Поэтом задиристо. Иным и быть не может, ведь с конца 1817 года он «краёв чужих неопытный любитель, и своего всегдашний обличитель».

Однако образ, как известно, многозначен, таит в себе разные, вплоть до противоположных, возможностей истолкования. Для Карамзина значимость Первопрестольной для России и её государственности непоколебима. (Накопив опыт, который он сам определил как сына ошибок трудных, Пушкин напишет:

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось! [5, VI, с. 155].)

Непосредственно же о «Чёрной грязи»: она обжита, всё же плодовита, а станция назначения расположена на самой окраине страны, средь хладных топких блат (там блат да блат), постоянно заливается наводнениями. Торопиться не будем, здоровое усвоение Просвещения страннику важнее. В общем, стороны воспринимают метафорически выраженную проблему каждый по-своему, но различие не доросло пока до розни, дискуссия продолжается.

Представление о жизни людской, как о передвижение по дороге, не чуждо и самому Карамзину. Так, в письме к старинному другу Дмитриеву, он сравнивает «старого вельможу Н.П. Румянцева с новыми: „Это остатки старого, лучшего мира. Нынешние вельможи, буде их можно так назвать, не имеют в себе ничего пиитического, ни исторического. <…> Странные изменения в свете и в душах! Но все хорошо, как думаю, в почтовой скачке нашего бытия земного” [9, с. 115].

Повесть Пушкина - развёрнутая в множестве образов метафора человеческой жизни. Люди странствуют со станции на станцию, и память благодарно хранит как бесценную драгоценность задушевные беседы за чаем, освещённые солнечной доброжелательностью.

2) Библейские мотивы чётко обозначены во вступлении «к "Истории...", которое Пушкин считал позже "недооцененным". В письме к брату Льву (4 декабря 1824 г.) Александр Сергеевич припомнит, как Карамзин при нем переменил начало Введения. Было: "История народа есть в некотором смысле то же, что Библия для христианина".Опасаясь конфликта с церковью из-за сравнения гражданской истории со Священным писанием, историограф, как видно, поделился опасениями с молодым собратом и при нем сделал первую фразу такой: "История в некотором смысле есть священная книга народов" [11, с. 186].

Карамзин: «История принадлежит царю».

Муравьёв: «История принадлежит народам»

Н. Тургенев вторит: «История принадлежит народу - и никому более! Смешно дарить ею царей. Добрые цари никогда не отделяют себя от народа».

Пушкин: «История принадлежит поэтам».

Ключевский: «Сказка бродит по русской истории».

А.Г.Н. вещает сказку писателю - собирателю Белкину.

3) Пушкин о поездке Карамзина в Павловск, в гости к императрице-матери Марии Фёдоровне: «Однажды, отправляясь в Павловск и надевая свою ленту, он посмотрел на меня наискось и не мог удержаться от смеха. Я прыснул, и мы оба расхохотались...» [5, XII, с. 306].

В едином контексте ордена Карамзина и медали Вырина, награды ровесников, отражаются друг в друге. Полинялые ленты наград Самсона подсказывают то, что он был храбрым воином в эпоху Екатерины Великой, как и Дмитрий Ларин, очаковской медалью которого любил играть Владимир Ленский. Карамзин не воевал (не было денег на взятку, чтобы отправиться в действующую армию на войну), его наградили как Смотрителя дорог истории.

4) Карамзин согласен с мнением декабриста Никиты Муравьева: „Горе стране, где все согласны. Можно ли ожидать там успехов просвещения? <…> Честь писателю, но свобода суждениям читателей “. Его взгляд не переменился: все читать, ни на что не отвечать. На контркритику времени нет. Отругиваться некогда и незачем -- надо работать [9, с. 103].

5) Николай Тургенев, утверждая, что Карамзин умный в истории, добавит (разумеется, „по секрету“, в письме): „А в политике ребенок и гасильник “. Брат-единомышленник Сергей Тургенев находит, что лучше бы историк оставил другим „проповедовать мрак, деспотизм и рабство “.

А вежливый Николай Михайлович тоже иногда сердится на молодых и употребляет при том обороты очень сходные: „Скороспелки легких умов…” “И смешно и жалко!.. Пусть молодежь ярится: мы улыбаемся” . Чуть позже: „Нынешние умники не далеки от глупцов” [9, с. 108].

Карамзин «однажды в сердцах заметит: „Те, которые у нас более прочих вопиют против самодержавия, носят его в крови и лимфе ” [9, с. 112].

6) Во Франции, пишет „русский путешественник“, „…жизнь общественная украшалась цветами приятностей; бедный находил себе хлеб, богатый наслаждался своим избытком” .

„Неправда!” , -- восклицает на полях Муравьев…

Действительно, неправда, иначе зачем бы восставать? Иначе -- и в России мужики благоденствуют.

„Но дерзкие, -- продолжает Карамзин, -- подняли секиру на священное дерево, говоря: мы лучше сделаем” .

„И лучше сделали” , -- вписывает декабрист прямо между книжных строк.

И лучше сделаем -- надеются члены тайных обществ. И хуже будет -- пророчит Карамзин, соглашаясь, что рабство -- зло, но быстрая, неестественная отмена его -- тоже зло.

Русский путешественник: “Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот”.

Муравьев подчеркивает слова о бунтовщике, эшафоте и пишет на полях: „Что ничего не доказывает” .

Поразительное столкновение мнений и судеб. Карамзин, свидетель „роковых минут” великой революции, помнит реки крови, предсказывает новые, заклинает не торопиться, пугает бунтовщиков эшафотом… Никита и не спорит, что, возможно, в „перспективе -- эшафот, Сибирь. И через четверть века, оканчивая дни в глухом селе Урик близ Иркутска, этот человек, который, по мнению друзей, „один -- стоил целой академии” , может быть, и вспомнит предсказание, которое, впрочем, ничего не доказывает: можно, должно и на эшафот, и на Тарпейскую скалу, если дело справедливое…

Известно мне: погибель ждет

Того, кто первый восстает

На утеснителей народа --

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

И последняя апелляция Карамзина к естественному ходу истории и времени:

„Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Провидению…”

Никита Муравьев:

„Революция была, без сомнения, в его плане” .

Главные слова произнесены.

Карамзин считает то, что есть, не случайным, естественным, а он прав. Да и Муравьев согласен; только декабрист в число естественных обстоятельств включает и саму революцию: французскую, что уже была, и русскую, которая впереди. Если „разумно и действительно“ только сущее, то откуда же берутся перемены, кто их совершает? Не считает разве сам Карамзин, что 1789-1794 годы закономерны? Не признается ли Малиновскому, что „либерализм сделался болезнию века” ?

Итак, оба правы. Но историк серьезно ошибается, переоценивая прогрессивные возможности самодержавия в XIX веке; декабрист же недооценивает страшную силу прошедшего, власть традиции, на которой в немалой степени держится старый мир [9, с. 109-110].

7) И еще, при Пушкине и „молодых якобинцах“, по крайней мере, два славных парадокса: “Если бы у нас была бы свобода книгопечатания, то он с женой и детьми уехал бы в Константинополь” -- то есть Россия не готова, не дозрела, надо постепенно внедрять „медленные, но верные, безопасные успехи разума, просвещения, воспитания, добрых нравов “. Резкая отмена цензуры выведет наружу черное, сдавленное, рабское и т.п. [9, с. 112].

8) И «любопытнейшее изречение, которое в 1836 году Пушкин передал вот в каком виде: „Il nе faut pas qu'un honnete homme merite d'etre pendu” .

Слова Карамзина в 1819 году. „Честному человеку не должно подвергать себя виселице “.

Карамзин в 1819-м (т.е. в разгар споров о его восьми томах) очевидно хотел по-другому сказать уже прежде им сказанное, что „всякие насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот “, в то время как для честного человека возможны другие пути…

Но в ответ мы слышим с декабристской стороны, что „честный человек как раз должен подвергать себя виселице “, что эшафот „ничего не доказывает… “

Тургенев, Муравьев, Орлов, Пушкин, Вяземский в 1818-м, 1819-м, 1820-м прямо говорили (или подразумевали в разговорах, письмах, намеках, эпиграммах) примерно следующее: если Николай Михайлович приводит доводы и факты против декабристских идей, он, как человек честный, вероятно, обязан одновременно оспаривать и самодержавно-крепостническую, аракчеевскую систему, иначе „рабство предпочитает свободе “. Многое сказать „наверху“ -- такая возможность имелась! [9, с. 112]».

9) Письмо А.С. Пушкина П.А. Вяземскому

10 июля 1826 г. Из Михайловского в Ревель

«Читая в журналах статьи о смерти Карамзина, бешусь. Как они холодны, глупы и низки. Неужто ни одна русская душа не принесет достойной дани его памяти? Отечество вправе от тебя того требовать. Напиши нам его жизнь, это будет 13-й том «Русской истории»; Карамзин принадлежит истории. Но скажи все ; для этого должно тебе будет иногда употребить то красноречие, которое определяет Гальяни в письме о цензуре» [5, X, с. 163].

Н.Я. Эйдельман: Как известно, поэт подразумевал следующие слова итальянского аббата Фердинанде Гальяни (написанные в 1774 г.):

"Знаете ли Вы мое определение того, что такое высшее ораторское искусство? Это искусство сказать все - и не попасть в Бастилию в стране, где не разрешается говорить ничего" .

Советуя Вяземскому, указывая даже на "то красноречие", которое необходимо, чтобы сказать все, Пушкин по существу подразумевает собственные уже написанные мемуары о Карамзине, где о писателе-историке сказано самое главное (пока еще в тайне от Вяземского и других единомышленников). Мемуары эти входили в автобиографические записки Пушкина, сожженные им после событий 14 декабря, но отрывок о Карамзине уцелел и позже был опубликован в "Северных цветах на 1828 год" среди других пушкинских заметок, озаглавленных "Отрывки из писем, мысли и замечания" [11, с. 180-181].

10) Продолжение того же письма Пушкина Вяземскому: «-- Я писал тебе в Петербург, еще не зная о смерти Карамзина. Получил ли ты это письмо? отпиши. Твой совет кажется мне хорош -- я уже писал царю, тотчас по окончании следствия, заключая прошение точно твоими словами. Жду ответа, но плохо надеюсь. Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков» [5, X, с. 163].

Бунт и революция Пушкину никогда не нравились, но заговоры (ода «Вольность») и «Кинжал» он допускал как крайнее исключительное средство там, где молчит закон.

11) В ноябре 1826 года Пушкин по поручению Николая I излагает свои мысли о том, каким должно быть народное воспитание. Предмет всегда очень важный, в просветительской парадигме - наиважнейший. «Народное воспитание» не означает ли: питать(-ся) в оси на-рода, идти тропой созидания, рукотворного и не рукотворного. В этом путешествии в мир знания, по Пушкину, без Карамзина не обойтись, мимо станции его трудов не проехать.

«Вообще не должно, чтоб республиканские идеи изумили воспитанников при вступлении в свет и имели для них прелесть новизны.

Историю русскую должно будет преподавать по Карамзину. История Государства Российского есть не только произведение великого писателя, но и подвиг честного человека. Россия слишком мало известна русским; сверх ее истории, ее статистика, ее законодательство требует особенных кафедр. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою, имея целию искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений, а не препятствовать ему, безумно упорствуя в тайном недоброжелательстве» [5, XI, с. 47].

«Безумное упорство в тайном недображелательстве», особенно вместе с чуть ранее поставленным вопросом «Позволительна ли роскошь там, где чувствителен недостаток необходимого?», определённо указывают на образ Германна в «Пиковой Даме». Один из эпиграфов к ней: «Пиковая Дама означает тайную недоброжелательность» Новейшая гадательная книга» отсутствует в [5, VIII, с. 227].

Издание «Повестей Белкина» менее чем через год после долгожданного «Бориса Годунова» не вызвало у любителей словесности и критиков сопоставления двух фрагментов, где автор говорит об одном и том же. А именно, о драгоценном для его памяти человеке. В открывающем повесть рассуждении о том, что такое смотритель, рассказчик сообщает, а Белкин записывает: «Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями» [5, VIII, с. 98]. Трагедию открывает посвящение: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновлённый, с благоговением и благодарностью посвящает Александр Пушкин» [5, VII, с. 3].

«Легко можно догадаться»! Можно, когда ум-отгадчик, собрав достаточную и необходимую для решения задачи массу материала и, верно поставив проблему, вдруг понимает, что сделал открытие того, что в обоих случаях речь идёт об одном и том же человеке. В посвящении трагедии он назван прямо, а в повести загримирован до неузнаваемости. Ключ к расшифровке прообразов таится в точности хронотопа конкретной истории приятельства двух главных героев. Тяни ниточку точных дат и мест, занавес образов откроется, нежданная встреча случится… и потом?

Беря пример с классика, пока отдохнём. Для первого чаепития достаточно.

Осенью 1824 года в Михайловском Пушкин трудится над записками о послелицейском времени и одновременно, 2 октября, завершает третью песнь романа в стихах свиданием в саду (в раю) Татьяны Ларины и Евгения Онегина:

Но следствия нежданной встречи

Сегодня, милые друзья,

Пересказать не в силах я;

Мне должно после долгой речи

И погулять и отдохнуть:

Докончу после как-нибудь [5, VI, с. 73].

Библиография

художественный интерпретация смотритель

1.Пушкин А.С. Повести Белкина. М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 1999. 830 с. (Библ.: с. 576-598).

2.Гей Н.К. Пушкин-прозаик. Жизнь - Творчество - Произведение. М.: ИМЛИ РАН, 2008. 488 с. (Библ.: с. 460-473).

3.Белый А.А. Пушкин в шуме времени. СПб.: Алетейя, 2013. 720 с.

4.Шимд В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении «Повести Белкина» и «Пиковая Дама». 2 изд., испр. и доп. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2013. 356 с. (Библ.: с. 325-344).

5.Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17-и тт. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1949.

6.Жуйкова Р.Г. Портретные рисунки Пушкина. Каталог атрибуций. СПб., 1996. 432 с.

7.Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. В 4-х тт. / Сост. Н.А. Тархова. М.: Слово, 1999.

8.Лотман Ю.М. Карамзин. СПб.: Искусство - СПб, 1997. 832 с.

9.Эйдельман Н.Я. Последний летописец. М.: Книга, 1983. 52 с.

10.Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Ленинград: Наука, 1988. 544 с.

11.Эйдельман Н.Я. Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837. М.: Художественная литература, 1987. 462 с.

Размещено на Allbest.ru