Джон Роналд Руэл Толкин Сильмариллион

Когда настало утро, буря умчалась на восток через Лотланн, и взошло осенее солнце, жаркое и ясное; но, считая, что Турин уже далеко отсюда, и следы его смыты дождем, орки ушли поспешно, не обременяя себя долгими поисками, и Гвиндор видел издалека, как шагают они по курящимся пескам Анфауглифа. Так и вернулись они к Морготу, оставив позади сына Хурина, что, обезумев, сидел на склонах Таур-ну-Фуина, отягощенный бременем более тяжким, чем их оковы.

Тогда Гвиндор велел Турину, чтобы он помог ему в погребении Белега; и тот встал, как во сне, и вместе опустили они Белега в неглубокую могилу, а рядом с ним положили его большой лук Бельфрондинг, сделанный из черного тиса. Но злосчастный меч Англахель Гвиндор оставил, сказав, что пусть он лучше мстит прислужникам Моргота, чем лежит, бесполезный, в земле; забрал он также лембасы Мелиан, дабы подкрепить силы в дебрях.

Так погиб Белег Могучий Лук, вернейший из друзей, искуснейший из всех, обитавших когда-либо в Давние Дни в лесах Белерианда; погиб от руки того, кого он любил больше всех на свете; и горесть эта запечатлелась на лице Турина и не исчезла более никогда. Но в эльфе из Наргофронда возродились отвага и сила, и, покинув Таур-ну-Фуин, он увел Турина прочь. Ни разу, пока брели они по бесконечным и горестным тропам, Турин не молвил слова, и шел без цели и желания, в то вермя как год подходил к концу, и зима явилась в северные края. Но Гвиндор всегда был при нем, храня и направляя; и так они, следуя на запад, переправились через Сирион и пришли наконец к Эйфель Иврину, источнику у подножья Теневого Хребта, из которого рождается Нарог. И там Гвиндор молвил Турину: "Пробудись, о Турин, сын Хурина Талиона! Неизменный смех звенит над озером Иврин. Его питают кристальные, неутомимо бьющие источники, и хранит его воды от осквернения Ульмо, Владыка Вод, что сотворил в незапамятные времена его красоту." Тогда Турин опустился на колени и испил воды; и внезапно рухнул оземь, и потоком хлынули слезы, и он был излечен от безумия.

И сложил он песнь по Белегу, назвав ее Лаэр Ку Белег, Песнь о Великом Луке, и громко пел ее, невзирая на опасность. Гвиндор же вложил в его руки меч Англахель, и узнал Турин, что меч этот могуч и тяжек; но клинок его был черен и мрачен, а края затупились. И молвил Гвиндор: "Странный это клинок, и подобного ему не видел я в Средиземье. Он даже скорбит о Белеге, подобно тебе. Но утешься: ибо я возвращаюсь в Наргофронд, где правит род Финарфина, и ты пойдешь со мною, и будешь исцелен и обновлен."

-- Кто ты? -- спросил Турин.

-- Бродячий эльф, беглый раб из Ангбанда, которого встретил и утешил Белег, -- отвечал Гвиндор. -- Некогда же был я Гвиндором, сыном Гуилина, витязем Наргофронда, пока не ушел на Нирнаэф Арноэдиад и не стал рабом в Ангбанде.

-- А видел ли ты Хурина, сына Галдора, воителя из Дор-Ломина? -- спросил Турин.

-- Я не видел его, -- сказал Гвиндор, -- но слух идет по всему Ангбанду, что он все еще не покорился Морготу и что Моргот проклял его и весь его род.

-- Этому я охотно верю, -- молвил Турин. Встали они и, покинув Эйфель Иврин, шли на юг вдоль берегов Нарога, пока не перехватили их разведчики-эльфы и не доставили как пленников в потаенную твердыню. Так Турин пришел в Наргофронд.

Соплеменники не признали вначале Гвиндора, что ушел юным и стройным, а вернувшись, казался похожим на смертного преклонных лет, по причине пережитых им мук и лишений: но Финдуилас, дочь короля Ородрефа узнала и приветствовала его, ибо любила его еще до Нирнаэф; Гвиндор же так пленен был ее красостой, что назвал ее Фаэливрин, Солнечный Блик на Водах Иврина. Ради Гвиндора Турину дозволено было войти с ним в Наргофронд, и он жил там в почете. Но когда Гвиндор хотел назвать его имя, Турин остановил его, говоря: "Я -- Агарваэн, сын Умарта (что означает Запятнанный кровью, сын Обреченного), лесной охотник", -- и эльфы Наргофронда не расспрашивали его более.

Вскоре Турин оказался в большой милости у Ородрефа, и сердца почти всех жителей Наргофронда обратились к нему; ибо он был юн и лишь сейчас достиг полной зрелости; и на вид истинный сын Морвен Эледвен, темноволосый и светлокожий, с серыми глазами и лицом прекраснее, чем у всех смертных, живших в Давние Дни. Речь его и обращение носили печать древнего королевства Дориаф, и даже среди эльфов его можно было принять за нолдора высокого рода; потому многие называли его Аданэдэль, Человек-Эльф. Искусные оружейники Наргофронда перековали для него меч Англахель, и хотя остался он навеки черен, края клинка сияли бледным огнем; и назвал его Турин -- Гуртанг, Смертное Железо. Так велики были искусность и опытность Турина в стычках на рубежах Наргофронда, что сам он вскоре стал известен под именем Мормегиль, Черный Меч; и говорили эльфы: "Мормегиль не может быть убит, разве что по несчастной случайности или от недоброй стрелы." Потому они дали ему для защиты гномьи доспехи; он же как-то, будучи мрачно настроен, отыскал в арсеналах гномью же позолоченную маску, и перед битвой надевал ее; и враги бежали пред ним.

Тогда сердце Финдуилас отвратилось от Гвиндора, и, против воли ее, любовь ее была отдана Турину; но Турин не понимал, что происходит. И опечалилось раненое сердце Финдуилас, и стала она бледной и молчаливой. Гвиндора же одолевали мрачные мысли, и как-то он обратился к Финдуилас: "Дева из рода Финарфина, да не разделит нас скорбь; ибо хотя Моргот и разрушил мою жизнь, я все еще люблю тебя. Ступай, куда ведет тебя любовь, но берегись! Не годится, чтоб Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими -- век их краток, и они скоро уходят, покидая нас в извечном вдовстве. Не примет и рок этого брака; лишь один-два раза, по причине, недоступной нашему пониманию, может случиться обратное. Но человек этот -- не Берен. Велик его жребий, и это открыто всем, кто ни взглянет на него, велик, но и черен. Страшись разделить его! Если же это случится, твоя же любовь предаст тебя горести и смерти. Ибо внемли! Хоть он и воистину -- Агарваэн, сын Умарта, настоящее имя его -- Турин, сын Хурина, того самого, кого Моргот заключил в Ангбанде и чей род он проклял. Не сомневайся в могуществе Моргота Бауглира! Или не запечатлелось оно во мне?"

Долго сидела, задумавшись. Финдуилас, и наконец промолвила:

-- Турин, сын Хурина не любит меня и не полюбит никогда.

Когда же Турин узнал от Финдуилас о том, что произошло, он разгневался и сказал Гвиндору:

-- Я любил тебя, ибо ты охранил меня и помог мне. Но сейчас, друг, ты причинил мне зло, открыв мое истинное имя и призвав на меня рок, от которого я, было, сокрылся.

Но отвечал Гвиндор:

-- Рок твой не в твоем имени, а в тебе самом.

Когда Ородрефу стало известно, что Мормегиль на деле -- сын Хурина, он окружил его великим почетом, и Турин обрел власть в Наргофронде. Но не по душе ему было, как ведут войну его жители -- засадами и стрелами, пущенными исподтишка, он жаждал смелых ударов и открытых битв; а его мнение обретало для короля все больший вес. В те дни эльфы Наргофронда отреклись от своей осторожности и вышли в открытый бой; были собраны большие запасы оружия, и по совету Турина нолдоры выстроили большой мост через Нарог от самых врат Фелагунда, чтобы их войска могли быстро переправляться через реку. Тогда-то прислужники Ангбанда были изгнаны из всех земель между Нарогом и Сирионом на востоке и до Нэннинга и пустынного Фаласа на западе; и хотя Гвиндор на королевских советах всегда говорил против Турина, считая опасными его замыслы, он впал в немилость, и никто не считался с ним, ибо силы его стали ничтожны, и он не был больше первым в сражениях. Так Наргофронд стал открыт ненависти и гневу Моргота; и все же, по просьбе Турина, о его истинном имени молчали, и, хотя слава о его деяниях достигла Дориафа и слуха Тингола, молва твердила лишь о Черном Мече Наргофронда.

В то время, время краткого мира и робкой надежды, когда свершения Мормегиля ослабили власть Моргота к западу от Сириона, Морвен с дочерью своей Ниэнор бежала наконец из Дор-Ломина и отважилась на долгий путь во владения Тингола. Там ждало ее новое горе, ибо она узнала, что Турин ушел и что с тех пор, как Дракон исчез из земель к западу от Сириона, в Дориаф не приходило вестей о нем; однако Морвен и Ниэнор остались в Дориафе гостями Тингола и Мелиан и жили в почете.

Когда прошло четыре сотни и девяносто пять лет после восхода Луны, случилось так, что весною того года пришли в Наргофронд два эльфа, звали их Гэльмир и Арминас; были они из племени Ангрода, но после Дагор Браголлах жили на юге, у Цирдана Корабела. Из дальнего своего пути принесли они весть, что под склонами Эред Вэтрина и в Теснине Сириона собираются стаи орков и лихих тварей; поведали они также, что Ульмо явился к Цирдану, предупреждая его о великой опасности, надвигающейся на Наргофронд.

-- Внемли Владыке Вод! -- сказали они королю. -- Вот что поведал он Цирдану Корабелу: "Северное лихо осквернило источники, питающие Сирион, и власть моя ускользает из пальцев текучих вод. Но грядет еще худшее. И потому передай владыке Наргофронда -- пусть замкнет врата твердыни и не покидает ее. Пусть бросит камень гордыни своей в бурлящую реку, дабы крадущееся лихо не отыскало врата."

Ородрефа встревожили темные речи посланцев, но Турин ни за какие сокровища мира не стал бы внимать им и менее всего стерпел бы, чтоб был разрушен огромный мост, ибо стал неуступчив и горд и хотел, чтобы все шло так, как он желает.

Вскоре после того погиб Хандир, вождь халадинов и владыка Брефиля; орки вторглись в его земли, и Хандир дал им бой, но люди Брефиля потерпели поражение и были отброшены в леса. А осенью того же года Моргот, дождавшись своего часа, двинул на племя Нарога самое большое войско из всех, что собирал когда-либо; и Глаурунг Урулоки прополз через Анфауглиф и свершил великое лихо в северных долинах Сириона. Под сенью Эред Вэтрин осквернил он Эйфель Иврин, а затем ворвался во владения Наргофронда и выжег Талат Дирнэн, Хранимую Равнину меж Нарогом и Тэйглином.

Тогда вышли витязи Наргофронда, и велик и страшен был в тот день Турин, и воспряли сердца воинов, когда выехал он, по правую руку от Ородрефа. Однако войско Моргота было более многочисленно, нежели сообщали разведичики, и никто, кроме Турина, защищенного гномьей маской, не мог выстоять против Глаурунга, и эльфы были смяты орками и отброшены в долину Тумхалад, что меж Гинглифом и Нарогом; и там они были окружены. В тот день пала гордость Наргофронда и все его войско; и в разгаре битвы пал Ородреф, и Гвиндор, сын Гуилина был смертельно ранен. Но Турин пришел ему на помощь, и враги бежали пред ним; и он вынес Гвиндора из битвы и, скрывшись в лесу, положил его на траву.

Тогда молвил Гвиндор Турину: "Помощь за помощь! Но моя была роковой, а твоя бесполезна, ибо тело мое искалечено так, что не может быть исцелено, и должен я покинуть Средиземье. И хотя я люблю тебя, сын Хурина, я проклинаю тот день, когда увел тебя от орков. Если б не твоя гордыня и не твоя воинственность, я остался бы жив и любим, да и Наргофронд, пусть на время, стоял бы. Теперь же, если любишь меня -- уйди! Поспеши в Наргофронд и спаси Финдуилас. Вот мое последнее слово: она одна стоит меж тобою и твоим проклятием. Если ты потеряешь ее, оно найдет тебя. Прощай!"

И Турин поспешил в Наргофронд, по пути собирая уцелевших воинов; шли они, и сильный ветер срывал листву с деревьев, ибо осень сменялась зимой. Но орды орков и дракон Глаурунг оказались там раньше их и явились внезапно, прежде, чем стражи узнали о том, что случилось в долине Тумхалад. Страшную службу сослужил в тот день мост через Нарог, широкий и прочный, ибо враг перешел по нему глубокую реку, и огнедышащий Галурунг пришел к Вратам Фелагунда, и разрушил их, и вошел.

Когда подоспел Турин, ужасное разорение Наргофронда уже почти свершилось. Орки перебили или рассеяли всех, кто еще держал оружие, и уже обшаривали чертоги и палаты, грабя и разоряя; тех женщин и девушек, что не были сожжены или убиты, они сгоняли на террасах перед домами, дабы увести их в рабство к Морготу. Среди этого горя и разора шел Турин, и никто не мог и не хотел преградить ему путь, хоть он убивал всех, кто ему ни попадался, и шел к мосту, пробивая себе дорогу к пленникам.

Был он сейчас один, ибо те немногие, кто следовал за ним, бежали прочь. В этот миг из распахнутых врат выполз Глаурунг и лег меж Турином и мостом. И молвил он, побуждаемый жившим в нем лиходейским духом: "Привет тебе, о сын Хурина! Что за радостная встреча!"

Турин шагнул к нему, и вспыхнуло пламенем острие Гуртанга; но Глаурунг, упреждая удар, широко раскрыл свои немигающие глаза и воззрился на Турина. Бесстрашным взглядом ответил ему Турин, поднимая меч; но в тот же миг обездвиживающие чары драконьих глаз одолели его, и он замер. Долго стоял он, словно высеченный из камня; и кроме них двоих, безмолвных, не было ни души перед вратами Наргофронда. И вновь заговорил Глаурунг, насмехаясь над Турином: "Черны же все твои пути, сын Хурина! Неблагодарный приемыш, разбойник, убийца друга, похититель чужой любви, тиран Наргофронда, губительно храбрый вождь, бросивший своих родичей на произвол судьбы. В нужде и нищете, рабынями живут в Дор-Ломине твои мать и сестра. Ты одет, как принц, они же ходят в лохмотьях; они призывают тебя, но ты о том не тревожишься. Счастлив будет отец твой узнать, каков у него сын; а уже он-то непременно узнает." И Турин, зачарованный Глаурунгом, внимал его речам и видел себя в кривом зеркале лиха и ужаснулся, тому, что увидел.

И пока стоял он, цепенея под взглядом дракона, погруженный в мучительные мысли, орки с согнанными вместе пленниками прошли мимо Турина и перешли мост. Среди них была Финдуилас, и она звала Турина, но Глаурунг не отпустил его, пока крик ее и плач пленников не стихли на северном тракте; и долго еще звучал этот крик в ушах Турина.

И вдруг Глаурунг отвел взгляд и замер, выжидая; а Турин медленно шевельнулся, словно очнувшись от тяжкого сна. Придя в себя, он с криком бросился на дракона. Но лишь рассмеялся Глаурунг: "Если уж так хочется тебе умереть, так и быть, я тебе помогу! Не поможет ли это Морвен и Ниэнор? Ты не внял зову эльфийской девы. Отречешься ли ты также и от кровных уз?" Но Турин, выхватил меч, целясь в глаза дракона, и тогда Глаурунг, изогнувшись, поднялся над ним и молвил так: "О нет! В конце-концов ты храбр, храбрее тебя я не встречал. Лгут бесстыдно те, кто говорит, что племя мое не почитает доблести врага. Внемли же! Я дарую тебе свободу. Ступай! И если уцелеет эльф либо человек, дабы сложить повесть об этих днях, презрением помянет он тебя, буде ты истратишь понапрасну этот дар."

И Турин, все еще под властью драконовых чар, поверил речам Глаурунга о том, что якобы пред ним враг, способный к милосердию; и, повернув прочь, поспешил к мосту. Глаурунг же, в злобе своей, крикнул вслед ему: "Торопись же в Дор-Ломин, сын Хурина! Не то тебя снова опередят орки. Если же пойдешь ты за Финдуилас и хоть на миг помедлишь, никогда больше не увидишь ты Морвен и никогда в жизни не увидишь сестру свою Ниэнор; и они проклянут тебя!"

Но Турин повернул на север, и вновь рассмеялся Глаурунг, ибо исполнил приказ своего Господина. Затем он, вернувшись к развлечениям, дохнул огнем и сжег все вокруг. Однако тех орков, что занимались грабежом, он прогнал и отнял у них все награбленное; затем разрушил мост и сбросил остатки его в пенный Нарог. Обезопасив себя таким образом, он собрал в самом дальнем чертоге Наргофронда сокровища Фелагунда, улегся на эту груду и отдыхал.

Турин же в спешке шел по пустынным ныне землям меж Нарогом и Тэйглином, а навстречу ему спешила Суровая Зима, ибо снег в том году выпал прежде, чем кончилась осень, а весна была поздняя и холодная. И непрестанно слышался ему в пути со всех сторон голос Финдуилас, звавшей его по имени, и муки его были велики; но сердце его горело от лжи Глаурунга, и видя мысленно орков, поджигающих дом Хурина или пытающих Морвен и Ниэнор, ни разу не свернул он с пути.

И вот, изможденный спешкой и долгой дорогой -- ибо он прошел без отдыха более сорока лиг -- с первым льдом пришел Турин к водам Иврина, где был некогда исцелен. Но озеро стало замерзшей грязью, и не мог он больше испить из него.

Так по суровым северным снегам пришел он на перевалы, что вели в Дор-Ломин, и вновь увидал край своего детства. Стал тот край пустынен и негостеприимен; и Морвен не было там, опустел ее дом, разрушенный и продрогший, и ни одна живая душа не обитала там. Потому Турин ушел оттуда и явился в дом вастака Бродды, что взял в жены Аэрин, родственницу Хурина; и там от старого слуги узнал он, что Морвен давно уже нет в Дор-Ломине, ибо она и Ниэнор бежали, и никто не знает, куда.

Тогда Турин прорвался в зал, где пировал Бродда, схватил его, вынул меч и потребовал, чтобы ему сказали, куда девалась Морвен; и Аэрин объявила ему, что она ушла в Дориаф на поиски сына. "Ибо, -- молвила она, -- край тогда был свободен от лиха благодаря Черному Мечу с юга, который ныне, говорят, пал." Прозрел тогда Турин, и рухнули последние узы заклятья Глаурунга; и от боли и гнева на ложь, которой он поверил, а также от ненависти к притеснителям Морвен, черное бешенство овладело им, и он убил Бродду, а также многих вастаков, что гостили там. Затем он бежал, и за ним гнались, но те люди племени Хадора, что уцелели и знали тропы в дебрях, помогли ему, и с ними бежал он в метель и добрался до прибежища изгоев в южных горах Дор-Ломина. Так Турин вновь покинул свою родину и вернулся в долину Сириона. Горько было у него на сердце, ибо он принес в Дор-Ломин лишь большую беду для уцелевших своих соплеменников, и они рады были, что он ушел; утешало его лишь то, что доблесть Черного Меча проложила Морвен путь в Дориаф. И сказал он себе так: "Не всем, стало быть, принесли зло мои деяния. А куда же еще я мог бы отправить своих родных, даже если бы явился ранее? Ибо Завеса Мелиан рухнет лишь вместе с последней надеждой. Нет, пусть все остается так, как есть; ибо где бы я ни появился, тень следует за мной неотлучно. Да охранит их Мелиан! Я же оставлю их в мире, пока еще не затененном."

Спустившись с Эред Вэтрина, Турин тщетно искал Финдуилас, и бродил в лесах у подножия гор, одичавший и чуткий, как зверь; он обшарил все дороги, что вели на север к Теснине Сириона. Но он опоздал -- ветер развеял все следы, а зима довершила его дело. Но вот как-то к югу от Тэйглина Турин наткнулся на людей Брефиля, что были окружены орками, и спас их, ибо не могли орки выстоять пред Гуртангом. Он назвался Лесным Дикарем, и люди умоляли его поселиться с ними; но отвечал он, что не исполнил еще своего дела -- отыскать Финдуилас, дочь Ородрефа Наргофрондского. И тогда Дорлас, предводитель лесных людей, поведал горестную историю ее смерти. Ибо люди Брефиля как-то на Перекрестье Тэйглина напали на орков, ведших пленников из Наргофронда, надеясь спасти несчастных; но орки тотчас же жестоко умертвили всех пленных; Финдуилас же они пригвоздили к дереву копьем. Так умерла она, вымолвив напоследок: "Скажите Мормегилю, что Финдуилас здесь." Потому ее погребли в кургане неподалеку отсюда и нарекли это место Хауд-эн-Эллет, Могила Эльфийской девы.

Турин велел им провести его туда и, увидев курган, впал в черное отчаяние, подобное смерти. Дорлас же по черному мечу, слава о коем дошла даже в глушь Брефиля, а также по тому, что Турин искал дочь короля, понял, что Дикарь этот на деле Мормегиль из Наргофронда, который по слухам был не кто иной, как сын Хурина из Дор-Ломина. Потому лесные люди подняли Турина и принесли в свои хижины. Хижины эти размещались в лесу, на холме, обнесенном крепкой изгородью, называлось это место Эфель Брандир на Амон Обель; ибо племя Халет уменьшилось из-за войн, а Брандир, сын Хандира, что ныне правил ими, был человек мягкого нрава, да к тому же хромой с детства, и верил он, что не битва, а скрытность спасет их от мощи Севера. Потому весть, принесенная Дорласом, чрезвычайно испугала Брандира, а когда взглянул он на Турина, лежавшего на носилках, тень предчувствия омрачила его сердце. Тем не менее, тронутый горем Турина, он взял его в свою хижину и долго лечил, ибо искусен был во врачевании. С началом весны Турин исцелился от тьмы и выздоровел; и воспрял он духом, и подумал, что мог бы остаться в Брефиле, сокрытый ото всех, и избавиться от тени рока, забыв о прошлом. Потому он взял себе новое имя -- Турамбар, что в Высоком наречии эльфов означает Властелин Судьбы, и просил лесных людей забыть о том, что он чужой им и некогда носил иное имя. Все же не мог он совсем отречься от воинских дел, ибо не смирялся с тем, что орки могли появиться на Перекрестье Тэйглина, либо шнырять у Хауд-эн-Эллета; и стало то место для орков средоточием страха, так что они избегали его. Однако Турин отложил свой меч и вооружился луком и стрелами.

Новые вести о Наргофронде пришли в Дориаф, ибо те, кто уцелел после разгрома и разорения и пережил в дебрях Суровую Зиму, в поисках убежища явились к Тинголу; и стражи провели их к королю. Иные говорили, что все враги отступили на север, иные -- что Глаурунг по-прежнему обитает в чертогах Наргофронда; одни твердили, что Мормегиль жив, другие -- что он обратился в камень под чарами дракона. Но все в один голос говорили, будто бы многим в Наргофронде еще до конца его было известно, что Мормегиль на деле был Турином, сыном Хурина из Дор-Ломина. Морвен была вне себя от горя и, вопреки совету Мелиан, одна отправилась в дебри, дабы разыскать сына или хотя бы верные вести о нем. Тингол послал за ней Маблунга с отрядом закаленных воинов, чтоб отыскали и сберегли ее, а также разузнали все, что можно. Ниэнор, однако, приказано было остаться. Но в ней жил бесстрашный дух ее рода, и вот, в недобрый час, надеясь, что Морвен вернется, если увидит, что дочь ее готова разделять с ней опасность, Ниэнор оделась в мужской наряд и воином Тингола отправилась в злосчастный этот поход.

Они отыскали Морвен на берегу Сириона, и Маблунг умолял ее вернуться в Менегрот; но казалась она словно не от мира сего, и невозможно было ее переубедить. Тогда же обнаружили Ниэнор, и, несмотря на веление Морвен, она отказалась вернуться; и пришлось Маблунгу провести их к потайным переправам на Полусветном Озерье, и они переправились через Сирион. И вот, после трех дней пути, пришли они к Амон Этир, Холму Разведчиков, который много лет назад с великими трудами воздвигли в одной лиге от врат Наргофронда по велению Фелагунда. Затем Маблунг оставил нескольких всадников с Морвен и Ниэнор, запретив им двигаться дальше. Сам же, не увидя с холма ни одного признака врагов, со своими разведчиками бесшумно спустился к Нарогу.

Но Глаурунгу ведомо было все, что они предприняли, и вот он, пылая гневом, спустился к реке и лег в нее; поднялся пар и мерзкий дым и ослепил Маблунга и его спутников, а Глаурунг тем временем переполз через Нарог.

Видя приближение дракона, воины, оставшиеся на Амон Этире, хотели увести Морвен и Ниэнор, и бежать с ними назад, на восток, но ветер окутал их плотным туманом, а кони обезумели от драконьего зловония, и не слушали узды, и метались то туда, то сюда; так что многие всадники до смерти разбились о деревья, а других кони унесли невесть куда. Так обе женщины сгинули, и ни одна весть о Морвен не достигала с тех пор Дориафа. Конь Ниэнор сбросил ее, но она не была ранена и вернулась к Амон Этиру, чтобы там дождаться Маблунга; так она выбралась из тумана на солнечный свет и, обратившись к западу, взглянула прямо в глаза Глаурунга, чья голова лежала на гребне горы.

Некоторое время воля Ниэнор противилась воле дракона, но тот пустил в ход свои чары и, узнав, кто она, вынудил ее не отводить взгляд, и наложил на нее заклятье безмерной тьмы и забвенья, так что она не помнила ни того, что было с ней прежде, ни названий всему, что существует в мире; и многие дни не могла она ни видеть, ни слышать, ни пошевелиться по своей воле. Тогда Глаурунг оставил ее на Амон Этире и вернулся в Наргофронд.

Маблунг, который отважно исследовал чертоги Фелагунда, покинутые драконом, по возвращении Глаурунга скрылся и вернулся на Амон Этир. Когда он взобрался на вершину, солнце уже зашло, и наступила ночь, и не нашел он никого, кроме Ниэнор, застывшей под звездным небом, как одинокое изваяние. Ни слова ни сказала она, ни звука не слышала, но следовала за ним, когда он брал ее за руку. И Маблунг, опечаленный, увел ее прочь, хотя и казалось это ему напрасным, ибо оба они, оставшись без помощи, были обречены.

Но их отыскали трое спутников Маблунга, и все они медленно двинулись на северо-восток, за Сирион, к рубежам Дориафа, к охраняемому мосту там, где в Сирион впадал Эсгалдуин. Чем ближе подходили они к Дориафу, тем быстрее восстанавливались силы Ниэнор; но она все еще ничего не видела и не слышала и шла, как слепая, туда, куда ее вели. Когда же наконец подошли к рубежам Дориафа, она сомкнула свои широко раскрытые глаза и уснула; эльфы уложили ее на землю и сами заснули, забыв об осторожности, ибо были крайне измождены. Тогда напали на них орки, что частенько бродили у рубежей Дориафа, подбираясь настолько близко, насколько хватало смелости. В этот миг к Ниэнор вернулись слух и зрение, вопли орков пробудили ее, она в ужасе вскочила и убежала прежде, чем они успели приблизиться к ней.

Орки бросились в погоню, а эльфы погнались за орками и перебили их прежде, чем те успели причинить ей зло; но Ниэнор бежала от них. Словно обезумев от страха, мчалась она быстрее, чем дикий олень, и в беге изодрала свои одежды и осталась нагой; она скрылась в северной стороне, и эльфы потеряли ее из виду, и хотя долго искали ее, но не нашли ни ее следов, ни ее самой. Отчаявшись, Маблунг вернулся в Дориаф и поведал о случившемся. Опечалились Тингол и Мелиан; Маблунг же ушел прочь и долго искал вестей о Морвен и Ниэнор, но тщетно.

Ниэнор же бежала в дебрях, пока не иссякли силы; тогда она пала оземь и заснула, а когда пробудилась, было солнечное утро, и она радовалась свету, словно видела его впервые, и все, что ни попадалось ей на глаза, казалось новым и незнакомым, ибо она ничему не знала названия. Она не помнила ничего, что было прежде, кроме тьмы и тени ужаса; и потому бродила чутко, словно загнанный зверь, и изголодалась, так как пищи у нее не было, а она не умела добывать ее. Она добралась до Перекрестья Тэйглина и прошла его, ища убежища под могучими древами Брефиля, ибо была в вечном страхе, и сдавалось ей, будто тьма, от которой она бежала, вновь овладеет ею.

С юга пришла громыхавшая буря, и в ужасе рухнула Ниэнор у кургана Хауд-эн-Эллет, и затыкала уши, чтобы не слышать грома; а дождь хлестал ее и промочил насквозь, и лежала она, как умирающий зверь. Там и нашел ее Турамбар, что пришел к Перекрестью Тэйглина, услыхав, что будто бы поблизости бродят орки; и когда при взблеске молнии увидал он мертвую -- как почудилось ему -- девушку на могиле Финдуилас, то был потрясен до глубины души. Но лесные люди подняли девушку, а Турамбар укрыл ее своим плащом, и они унесли ее в ближайшую хижину, обогрели и накормили. Едва взглянув на Турамбара, она успокоилась, ибо показалось ей, что нашла она нечто, искомое во тьме, и не должна с ним расставаться. Однако когда он спросил ее об имени, роде и несчастье, приключившимся с нею, девушка забеспокоилась, как дитя, сознающее, что от него требует нечто, но не могущее понять, что именно; и разрыдалась. Потому молвил Турамбар: "Не тревожься. Рассказ твой подождет. Я же дам тебе имя и назову тебя Ниниэль, Дева-Слеза." Услыхав это имя, она покачала головой, но повторила: "Ниниэль."

Было то первое слово, которое произнесла она с тех пор, как пало на нее заклятье тьмы, и таким на веки вечные осталось ее имя в памяти лесных людей.

На следующий день ее понесли в Эфель Брандир; но когда пришли они к Димросту, Дождливой Лестнице, где текучий поток Целеброса бежал к Тэйглину, на нее напала великая дрожь, отчего это место позднее было названо Нэн Гириф, Содрогающаяся Вода. Не успела Ниниэль оказаться в жилище лесных людей на Амон Обеле, как ее начала бить лихорадка; долго лежала она так, и женщины Брефиля ухаживали за ней и, словно ребенка, учили языку. С приходом осени искусство Брандира исцелило ее, и она могла говорить, но не помнила ничего, что случилось с ней до того, как Турамбар нашел ее на кургане Хауд-эн-Эллет. Брандир полюбил ее; но сердце Ниниэль отдано было Турамбару.

В то время орки не тревожили лесных людей, Турамбар не воевал, и мир царил в Брефиле. Сердце Турамбара обратилось к Ниниэль, и он просил ее стать его женой, но в тот раз она попросила отсрочки, хоть и любила его. Ибо Брандир предчувствовал недоброе, сам не ведая, что и пытался удержать Ниниэль, скорее ради ее же пользы, нежели из ревности; и открыл он ей, что Турамбар не кто иной, как Турин, сын Хурина, и хотя Ниниэль не знала этого имени, тень омрачила ее сердце.

Однако, когда прошло три года после падения Наргофронда, Турамбар вновь попросил руки Ниниэль и объявил, что либо он станет ее мужем, либо уйдет воевать. Тогда Ниниэль с радостью дала согласие, и в день Венца Лета они стали мужем и женой, и лесные люди устроили великое празднество. Однако в конце года Глаурунг выслал против Брефиля орков из своих владений, Турамбар же бездействовал, ибо дал слово Ниниэль, что не пойдет воевать, пока враг не подступит к самым жилищам. Но лесные люди оказались в беде, и Дорлас упрекнул Турамбара, что он не помогает народу, который назвал своим. Тогда встал Турамбар и вновь извлек из ножен свой черный меч, и собрал дружину людей Брефиля, и они разбили орков наголову. Но Глаурунг узнал, что в Брефиле объявился Черный Меч, и призадумался над этой вестью, замышляя новое лихо.

Весной следующего года Ниниэль понесла под сердцем ребенка и стала бледна и печальна; и в то же время в Эфель Брандир пришли первые вести о том, что Глаурунг покинул Наргофронд. Тогда Турамбар выслал разведчиков, ибо ныне он распоряжался так, как считал нужным, и мало кто внимал Брандиру. Ближе к лету Глаурунг приполз к рубежам Брефиля и залег у западного берега Тэйглина; и великий страх объял лесное племя, ибо всем стало ясно, что Большой Червь не проползет мимо, возваращаясь в Ангбанд, как надеялись прежде, а нападет и разорит их земли. Обратились за советом к Турамбару, и он сказал, что бессмысленно выходить против Глаурунга даже со всей их силой, ибо одолеть его можно лишь хитростью и везением. И сказал он также, что сам отыщет дракона, а всем прочим велел оставаться в Эфель Брандире и готовиться к бегству. Ибо, если Глаурунг победит, он прежде всего отправится разорять жилища лесных людей, а они не смогут выстоять против него, если же они разбегутся, то многие смогут, спастись, ибо Глаурунг ненадолго задержится в Брефиле и скоро вернется в Наргофронд.

Тогда же спросил Турамбар, кто желает разделить с ним опасность; но никто не вызвался, кроме Дорласа. Тогда Дорлас осыпал упреками соплеменников и с презрением помянул Брандира, что не мог быть достойным наследником рода Халет; так Брандир был опозорен перед своим племенем, и горечью исполнилось его сердце. Однако Хунтор, родич Брандира, вызвался пойти за него. Затем Турамбар простился с Ниниэль; ею овладели страх и недобрые предчувствия, и печальным вышло их расставание; и вот Турамбар и его два спутника вышли в путь и направились к Нэн Гирифу.

Ниниэль же, будучи не в силах унять свой страх и не желая ждать в Эфель вестей о Турамбаре, отправилась за ним, и большой отряд сопровождал ее. Брандир при этом пришел в еще больший ужас и попытался отговорить ее и ее спутников от бессмысленного этого поступка; но они не вняли ему. Тогда отрекся он от своей власти и от любви к людям, презревшим его, и, поскольку ничего у него не осталось, кроме любви к Ниниэль, он опоясался мечом и последовал за нею; но из-за хромоты отстал. Турамбар же на закате пришел к Нэн Гирифу и там узнал, что Глаурунг залег на краю отвесного берега Тэйглина и, как видно, тронется с места с наступлением ночи. Турамбар тогда сказал, что вести это добрые, ибо дракон лежал у Кабед-эн-Араса, где река протекала в глубокой и узкой расщелине, которую мог перескочить загнанный охотниками олень, и подумал Турамбар, что дракон, как видно, попытается перебраться через расщелину. И решил он в сумерках пробраться туда, под покровом ночи спуститься в расщелину и переправиться через бурный поток, а затем взобраться на откос и подкрасться незаметно к дракону.

Так и сделали; но когда во тьме подошли они к Тэглину, Дорлас пал духом и не решился на опасную переправу, а повернул назад и сокрылся в чаще, отягченный стыдом. Турамбур и Хунтор, тем не менее, переправились благополучно, ибо рев воды заглушал все прочие звуки, да и Глаурунг спал. К полуночи, однако, дракон пробудился и с великим шумом и грохотом переволок через расщелину переднюю часть тулова и начал подтягивать брюхо. Турамбар и Хунтор, спеша подняться наверх к Глаурунгу, едва не погибли от жара и вони; а с высоты, от движения дракона, рухнул камень, ударил Хунтора по голове и сбросил в поток. Так встретил свою смерть не последний храбрец из рода Халет.

Тогда Турамбар собрал всю свою волю и мужество, один вскарабкался по склону и добрался до дракона. Выхватил он Гуртанг и со всею мощью своих мускулов и своей ненависти вонзил его в мягкое брюхо Червя по самую рукоять. Глаурунг же, почуяв смертную боль, взметнул вверх свое тулово, рухнул, как мост, поперек расщелины и лежал так, извиваясь в предсмертных корчах. Он выжег и сравнял с землей все вокруг, но наконец огонь его угас, и он замер.

А надо сказать, что корчи Глаурунга вырвали Гуртанг из руки Турамбара, и меч остался в брюхе дракона. Посему Турамбар вновь пересек поток, желая вернуть меч и взглянуть на врага, и увидел, что дракон лежит на боку, вытянувшись во всю длину, а из брюха его торчит рукоять Гуртанга. Тогда Турамбар схватил рукоять, наступил ногой на брюхо и вскричал, насмехаясь над речами дракона в Наргофронде: "Привет тебе, о Червь Моргота! Что за радостная встреча! Издохни же и пусть мрак поглотит тебя. Так отмщен Турин, сын Хурина!"

Затем он выдернул меч, но из раны хлынула струя черной крови и ядом обожгла его руку. А потом Глаурунг открыл глаза и взглянул на Турамбара с такой злобой, что взгляд поразил того, как удар; и удар тот и боль от яда погрузили его в черное забытье, и он лежал, как мертвый, накрыв меч своим телом.

Вопли Глаурунга эхом разнеслись в чаще и достигли людей, что ждали у Нэн Гирифа; и когда дозорные увидали издалека разрушения и пожар, сотворенные драконом, то сочли, что он победил и уничтожает тех, кто вступил с ним в бой. Ниниэль же сидела, дрожа, у падающей воды, и при звуке голоса Глаурунга тьма объяла ее вновь, так что она не могла тронуться с места по собственной воле.

Так и нашел ее Брандир, когда, шатаясь от усталости, добрел наконец до Нэн Гирифа; и когда услыхал он, что дракон переполз через реку и уничтожил своих врагов, сердце его в жалости потянулось к Ниниэль. Он, однако, подумал: "Турамбар мертв, но Ниниэль жива. Может быть, сейчас она пойдет со мной, а я уведу ее от дракона, и мы вместе спасемся." И вот он встал пред Ниниэль и молвил: "Идем! Пора. Если хочешь, я поведу тебя." Он взял ее за руку, и она безмолвно поднялась и пошла за ним; и никто в темноте не видел, как они ушли.

Но когда они спустились по тропе к Перекрестью, поднялась луна и сумеречным светом озарила землю; и спросила Ниниэль: "Разве это наш путь?" Брандир же отвечал, что не знает иного пути, кроме как бежать что есть сил от Глаурунга и спастись в дебрях. Но молвила Ниниэль: "Черный Меч был моим возлюбленным и супругом. Я иду лишь для того, чтоб отыскать его. Что еще мог ты подумать?" И она быстро пошла вперед, обогнав Брандира. Так дошла она до Перекрестья Тэйглина, и в ослепительном свете луны узрела Хауд-эн-Эллет; и великий ужас овладел ею. Тогда она с криком повернула прочь и, сбросив плащ, побежала на юг вдоль реки, и белые ее одежды сверкали в свете луны.

Брандир с холма увидел ее и повернул, чтобы пересечь ей дорогу, но все же она, опередив его, пришла к трупу Глаурунга у Кабед-эн-Араса. Там увидела она дракона, но даже не взглянула на него, ибо рядом лежал человек: и она подбежала к Турамбару, зовя его по имени, но он был недвижим. Увидев, что рука его обожжена, Ниниэль омыла его слезами и перевязала, оторвав кусок ткани от своего одеяния, затем поцеловала Турамбара и вновь позвала, дабы пробудить. И тогда пред смертью очнулся Глаурунг и с последним вздохом проговорил: "Привет тебя, о Ниэнор, дочь Хурина. На краю смерти мы встретились вновь. Радуйся же: ты наконец отыскала своего брата. Вот он -- головорез, предающий врагов, не верящий друзьям, проклятие своего рода. Турин, сын Хурина! Но худшее его деяние ты носишь в себе."

Затем Глаурунг издох, и его лиходейские чары не были более властны над Ниниэль, и вспомнила она все, что было в ее жизни. Глядя на Турамбара, вскричала она: "Прощай же, о дважды любимый! А Турин Турамбар, турун амбартанен! Властелин Судьбы, сраженный судьбою! О счастье умереть!" Тогда Брандир, что стоял, потрясенный услышанным, у трупа Глаурунга, бросился к ней, но она, обезумев от ужаса и муки, подбежала к краю Кабед-эн-Араса, спрыгнула вниз и исчезла в бурлящей воде.

Брандир взглянул с обрыва и отшатнулся в ужасе; и хотя не хотел больше жить, не мог он искать смерти в ревущем этом потоке. С тех пор ни один человек не смотрел более вниз с высоты Кабед-эн-Араса, ни зверь, ни птица не появлялись там, не росло ни одно дерево; и назвали то место Кабед Наэрамарт, Прыжок лихого Рока.

Брандир же пошел назад, к Нэн Гирифу, дабы сообщить своим соплеменникам, что произошло; в чаще он встретил Дорласа и убил его; и была то первая и последняя кровь, которую он пролил. Затем он вернулся к Нэн Гирифу, и люди, увидев его, закричали: "Видел ли ты Ниниэль? Ее нигде нет."

И отвечал Брандир: "Ниниэль больше нет. Дракон мертв, и мертв Турамбар, и это добрая весть." Тогда возроптали люди, твердя, что он обезумел; но молвил Брандир: "Внемлите же! Нежная Ниниэль также мертва. Она бросилась в Тэйглин, не желая более жить, ибо узнала, что прежде чем погрузиться в бездну забвения, была она Ниэнор, дочерью Хурина из Дор-Ломина, а Турамбар, Турин, сын Хурина, был ее братом."

И в то мгновение, когда он смолк, а люди зарыдали, Турин вживе явился среди них. Ибо едва издох дракон, беспамятство покинуло Турина и он впал в глубокий сон усталого человека. Однако ночной холод пробудил его, а рукоять Гуртанга впилась в бок, и он очнулся. Увидал Турин, что кто-то перевязал ему руку, и удивился, что тем не менее его оставили лежать на голой земле; он позвал и, не услышав ответа, пошел искать помощи, ибо был измучен и слаб.

Однако когда люди увидели его, то отшатнулись в страхе, думая, что пред ними призрак; он же сказал: "Возрадуйтесь, ибо Дракон мертв, а я жив. Но отчего презрели вы мой совет и двинулись навстречу опасности? И где Ниниэль? Я хочу видеть ее. Надеюсь, вы не привели ее с собой?"

Тогда Брандир сказал ему, что это было именно так и что Ниниэль мертва. Но жена Дорласа воскликнула: "Господин, да ведь он безумен! Он пришел сюда, говоря, что ты мертв и что это добрая весть. Но ведь ты жив!"

Разгневался Турамбар, решив, что все, что бы ни сказал и не сделал Брандир, было сказано и сделано из ненависти к нему, Турамбару, и к Ниниэль и из зависти к их любви; и он гневно заговорил с Брандиром, называя его Косолапым. Тогда Брандир рассказал все, что слышал, твердя, что Ниниэль -- Ниэнор, дочь Хурина, и повторил последние слова Глаурунга, назвав Турамбара проклятием его рода и всех, кто дал ему приют.

И взъярился Турамбар, слыша в этих словах поступь рока, что преследовал его, и обвинил Брандира в том, что тот привел Ниниэль к смерти и обнародовал ложь Глаурунга, если только не сам измыслил ее. Затем он проклял Брандира и убил его; и бежал от людей, скрывшись в чаще. Но вскоре безумье покинуло его, он пришел к Хауд-эн-Эллету, сел там и тяжело задумался над всем, что совершил; и воззвал к Финдуилас, прося у нее совета, ибо не знал, что хуже для него -- идти в Дориаф, чтобы отыскать родных, или навсегда забыть их и искать смерти в бою.

И когда он сидел так, от перекрестья Тэйглина подошел отряд Сумеречных Эльфов, который вел Маблунг; он узнал Турина и приветствовал, искренне радуясь, что видит его живым, ибо знал, что Глаурунг направился в Брефиль, а там, по слухам, обитал ныне Черный Меч Наргофронда, потому Маблунг и пришел туда, желая остеречь Турина и, буде то понадобится, помочь ему; но молвил Турин: "Ты опоздал. Дракон мертв."

Изумились эльфы и вознесли ему великую хвалу; но Турин остался равнодушен и сказал: "Лишь одного прошу я: поведайте мне, что с моими родными, ибо узнал я в Дор-Ломине, что они ушли в Потаенное Королевство."

Ужаснулся Маблунг, но вынужден был рассказать Турину, как сгинула Морвен и как Ниэнор была заклята немотой и забвением, как скрылась она от них у рубежей Дориафа и бежала на север. Так узнал Турин, что рок настиг его и что неправедно он убил Брандира; и что сбылись слова Глаурунга. И расхохотался он, как безумный, вскричав: "Вот воистину горькая шутка!" Велел он Маблунгу вернуться в Дориаф и принести туда его проклятье. "Проклятье вам и вашему походу! -- крикнул он. -- Вот все, что было нужно. Теперь приходит ночь."

И Турин бежал от них быстро, как ветер, а они дивились, не зная, что за безумие овладело им, и последовали за ним. Турин, однако, обогнал их; он пришел к Кабед-эн-Арасу и услышал рев воды, и увидел, что листья опали с дерев, словно настала зима. Там он вынул меч, последнее, что у него оставалось, и молвил: "Привет тебе, о Гуртанг! Не ведаешь ты ни верности, ни господина, кроме лишь руки, что вздымает тебя. Нет крови, от которой ты откажешься. Возьмешь ли ты кровь Турина Турамбара, дашь ли мне скорую смерть?"

И зазвенел ответно ледяной голос клинка:

-- О да, я с радостью отведаю твоей крови, чтоб забыть вкус крови Белега, моего господина, и Брандира, убитого неправедно. Я дам тебе скорую смерть.

Тогда Турин воткнул меч рукоятью в землю и бросился грудью на острие Гуртанга; и черный клинок убил его. Тут подоспели Маблунг и прочие эльфы и узрели труп Глаурунга и тело Турина, и опечалились; когда же явились туда люди Брефиля, и узнали эльфы причину безумья и смерти Турина, они ужаснулись, и Маблунг промолвил с горечью: "Я также причастен к проклятью Детей Хурина и вестью своей убил того, кого так любил."

Затем они подняли Турина и увидали, что Гуртанг распался на две части. Эльфы и люди собрали большую груду хвороста, развели огромный костер и сожгли Дракона, и он обратился в пепел. Турина же положили на вершине кургана, где он погиб, и с ним легли в могилу обломки Гуртанга. А когда все было сделано, эльфы пропели погребальный плач по Детям Хурина и возложили над могилой огромный серый камень, и было на нем выбито рунами Дориафа:

ТУРИН ТУРАМБАР

ДАГНИР ГЛАУРУНГА

А ниже они приписали:

НИЭНОР НИНИЭЛЬ

Но ее не было в той могиле, и никто никогда не узнает, куда унесли ее холодные воды Тэйглина.

Глава 22 О гибели Дориафа

Так завершилась история Турина Турамбара; но Моргот, однако, не дремал и не уставал творить лихо, и его счеты с родом Хадора еще не были сведены. Злоба его против этого рода была неутолима, хотя Хурин и находился в его власти, а Морвен, обезумев от горя, бродила в дебрях. Горька была доля Хурина, ибо все, что узнавал Моргот об исполнении своих лиходейских замыслов, становилось известным и Хурину; только ложь перемешана с правдой, и все, что ни было доброго, скрывалось, либо искажалось. Любыми путями Моргот старался очернить то, что свершили Тингол и Мелиан, ибо ненавидел их и боялся. Потому, когда он решил, что время приспело, то освободил Хурина из оков, дозволяя ему идти туда, куда он пожелает; Моргот утверждал, что им движет жалость к окончательно поверженному врагу. Он, однако, лгал, ибо цель его была в том, чтобы ненависть Хурина к людям и эльфам стала еще сильнее. И хотя Хурин не слишком доверял словам Моргота, зная доподлинно, что тот не ведает жалости, он принял свободу и ушел в горе, еще более усугубленном речами Черного Властелина; как раз исполнился год со дня смерти его сына Турина. Двадцать и восемь лет был Хурин пленником в Ангбанде, и вид его стал суров и мрачен. У него были длинные седые волосы и борода, но держался он прямо, лишь опирался на черный посох; и был опоясан мечом. Так пришел он в Хифлум, и услыхали вожаки вастаков, что через пески Анфауглифа прошел конный отряд черных солдат из Ангбанда, и что с ними шел старик, окруженный большим почетом. Посему вастаки не схватили Хурина, но позволили ему беспрепятственно бродить в тех краях, и поступили мудро, ибо уцелевшие соплеменники Хурина избегали его, сочтя, что он пришел из Ангбанда другом и союзником Моргота.

Так освобождение наполнило сердце Хурина еще большей горечью. Он покинул Хифлум и поднялся в горы. Там узрел он вдалеке, меж туч, вершины Криссаэгрима и вспомнил Тургона, и возжелал вернуться в потаенное королевство Гондолин. И вот спустился он с Эред Вэтрина, не ведая, что за каждым его шагом следят Морготовы твари; переправясь бродом Бритиах, что на Сирионе, пришел он в Димбар и очутился у мрачного подножья Эхориата. Весь этот край был холоден и пуст; и безнадежно озирался Хурин, стоя у огромного каменного водопада, под отвесной скальной стеной; не знал он, что только это и осталось от древней Дороги Спасения: Иссохшая Река была перекрыта, а сводчатые врата обрушены. Тогда Хурин взглянул в серое небо, надеясь, что снова, как некогда в юности, узрит там орлов, но увидал лишь тени, гонимые ветром с востока, и тучи, клубящиеся вокруг недоступных пиков; и услыхал лишь свист и шипение ветра среди камней.

Однако великие орлы были сейчас вдвое настороже и отлично разглядели далеко внизу Хурина, затерявшегося в сумеречной дымке; и сам Торондор немедля отнес эту весть Тургону, ибо счел ее важной. Тургон же молвил: "Неужто Моргот спит? Вы обознались."

-- О нет, -- возразил Торондор. -- Если б Орлы Манвэ могли так ошибаться, давно бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.

-- Значит, речи твои сулят лихо, -- отвечал Тургон, -- ибо это может означать лишь одно. Даже Хурин склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.

Торондор удалился, а Тургон долго сидел, задумавшись, и смутился, припомнив деяния Хурина из Дор-Ломина; сердце его открылось, и он послал к орлам с просьбой сыскать Хурина и, буде то возможно, принести его в Гондолин. Но было поздно, и никогда больше не увидели они его, при свете ли дня, во тьме ли.

Ибо Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными скалами Эхориата, и заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, окрасило алым его седые волосы. Тогда он громко закричал, не боясь, что его услышат, и проклял безжалостный край; и вот, встав на краю пропасти, воззвал он громко, глядя туда, где был Гондолин: "Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных своих чертогах?" Но ни звука не было в ответ, лишь ветер свистел в иссохших травах. "Вот так же свистел он тогда на рассвете в Топях!" -- молвил Хурин, и в этот миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные земли.

Были, однако, уши, что слышали слова Хурина, и вскоре весть о том дошла на север, к Черному Трону; и усмехнулся Моргот, ибо знал теперь достоверно, где находятся владения Тургона, хоть и ни один его соглядатай не смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково было первое лихо, причиненное освобожденьем Хурина.

Когда опустилась тьма. Хурин сошел со скалы и забылся тяжелым горьким сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, звавший его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Брефиля. С наступлением дня пробудился он, встал и двинулся назад, к Бритиаху; и пройдя по краю Брефиля, к ночи пришел к Перекрестью Тэйглина. Ночные стражи видели его, но ужас овладел ими, ибо решили они, что видят призрак из древнего кургана, что бродит, окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец туда, где был сожжен Глаурунг, и увидел высокий камень, стоявший на краю Кабед Наэрамарта.

Хурин, однако, не смотрел на камень, ибо слишком хорошо знал, что там выбито; и увидел он, что не один здесь. В тени камня, склоня голову на колени, сидела женщина; и в то время, как Хурин молча стоял над нею, она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и старой, но внезапно взгляд ее встретился со взглядом Хурина, и он узнал ее; ибо, хоть глаза ее были безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за который в былые годы ее звали Эледвен, самой прекрасной и гордой среди смертных женщин Древности.

-- Наконец-то ты пришел, -- молвила она. -- Я слишком долго ждала.

-- Путь был темен, -- отвечал он. -- Я пришел, когда смог.

-- Слишком поздно, -- сказала Морвен. -- Они погибли.

-- Знаю, -- сказал он. -- Но ты-то жива.

-- Жизнь моя на исходе, -- молвила Морвен. -- Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне -- как отыскала она его?

Хурин, однако, ничего не ответил ей, и так они сидели у камня и более не произнесли ни слова; когда же зашло солнце, Морвен вздохнула, сжала его руку и замерла, и Хурин понял, что она мертва. Он взглянул на нее в сумерках, и ему почудилось, что следы горя и тяжких лишений исчезли с ее лица. "Она ушла непобежденной", -- молвил Хурин, закрыл ей глаза и сидел при ней, недвижимый, пока опускалась ночь. Ревели воды в теснине Кабед Наэрамарта, но он ничего не слышал и не ощущал, ибо сердце в нем окаменело. Но налетел ледяной ветер и швырнул в лицо обжигающим дождем; и пробудился Хурин, и гнев черной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что лишь одного желал он ныне -- отомстить за беды его и его родных; обвинял же он в горе своем всех, кто когда-либо имел с ним дело. Встал он и сделал для Морвен могилу над Кабед Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова: "Здесь лежит также Морвен Эледвен."

Говорят, что арфист и провидец из Брефиля Глирхуин сложил песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, даже, если море покроет всю землю; так и случилось позднее, и Тол Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.

Хурин переправился через Тэйглин и направился на юг по древнему тракту, что вел в Наргофронд; далеко на востоке зрел он вершину Амон Руд и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и переправился через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него сделал это Маблунг из Дориафа; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.