Среди истинных мастеров персидской поэзии, таких как Фирдоуси, Рудаки, Ибн Сина, Руми, Джами, Омар Хайям, особое место принадлежит Саади Ширази и Хафизу Ширази. Эти два выдающихся поэта в истории персидской поэзии, корифеи персидской лирики сочиняли свои поэтические произведения не только на персидском языке, но и на арабском. Как уже было отмечено выше, знание арабского языка в Средней Азии и на Ближнем Востоке в X - XV веках являлось обязательным. Как и родной, персидский язык, с глубокого детства все жители должны было учить арабский и учить ему своих детей, в первую очередь для чтения священной книги мусульман - Корана. Однако, несмотря на столь высокий статус арабского языка, персидский язык не просто был главенствующим языком: именно он имел статус языка всех уровней - национального, литературного, юридического и т.п. Как отмечает русский писатель и исследователь Н. Тихонов, в те времена персидский язык на Востоке достиг такого же высокого статуса, который был у латыни в Европе. Тихонов Н. Писатель и Эпоха. - М.: Советский писатель, 1974. - с. 400

Абу Абдаллах Мушрифаддин ибн Муслихиддин Саади Ширази (ок. 1203-1291 гг.) и его поэзия относятся к XIII веку, первому веку установления на территориях Ирана и Средней Азии гнёта монгольских захватчиков. Несмотря на то, что деспотическое верховенство монголов нанесло огромный ущерб культуре, однако поэзия не только не остановилась в своём развитии, но под вдохновляющим воздействием народного сопротивления пережила даже новый подъём и своеобразно воскрешала предшествующие течения.

Поэзии, особенно начиная с XIII века, присущ суфийский характер, который проявляется в разных формах, прямо противоположных: либо ортодоксальной набожности, в которой немало ханжества, либо в форме оппозиционной мистики.

Последняя вместе с рационалистическим мировоззрением и мироощущением стала выразителем гуманистической идеи, направленной против религиозной ортодоксальности и канонизированного правоверия.

Остановимся на самом понятии «суфизм». Согласно словарям, суфизм - это «мистико-аскетическое учение в исламе, отрицающее обрядовую сторону и проповедующее аскетизм» Большой толковый словарь русского языка. СПб.: Норинт, 2000. С. 1292., «мистическое течение в исламе», которое «возникло в VIII-IX веках, окончательно сформировалось в X-XII веках.

Для суфизма характерно сочетание метафизики с аскетической практикой, учение о постепенном приближении через мистическую любовь к познанию Бога (в интуитивных экстатических озарениях) и слиянию с Ним». Оказал большое влияние на арабскую и особенно персидскую поэзию» Большой энциклопедический словарь. СПб.: Норинт, 2004. С. 1166.. Приведем еще определения: «Суфизм - приверженцы суфизма (суфии), изнуряя себя бытовыми неудобствами, холодом, голодом, бессонницей, жаждой, грубой одеждой и половым воздержанием, добивались экстатического озарения и «славились с богом». Суфизм отрицал строгое расписание молитв и оказал влияние на арабскую и персидскую поэзии» Новейший словарь иностранных слов и выражений. М.: АСТ, 2002. С. 775. «ат-Тасаввуф -- суфизм, мистико-аскетическое течение в исламе.

Существует несколько гипотез происхождения этого термина и однокоренных с ним.

Западноевропейские ученые вплоть до конца XX века склонялись к мысли о том, что слово «ат-тасаввуф» происходит от греческого и переводится как «мудрость». Ныне общепринятой является точка зрения, согласно которой ат-тасаввуф -- производное от слова «суф» -- «шерсть», поскольку грубое шерстяное одеяние издавна считалось обычным атрибутом аскета-отшельника, «божьего человека», мистика» См.: Ислам. Энциклопедический словарь. М.: Наука (главная редакция восточной литературы), 1991. С. 225.

Ключевой момент с учетом темы нашего исследования - влияние суфизма на арабо-персидскую поэзию огромно.

Саади, Хафиз и многие другие поэты в полной мере пользовались натуралистическими аллегориями суфизма, в котором слово «возлюбленная» означало «господь бог»; «вино» и «опьянения вином» - «экстаз», «познание божества» и т.д. При этом исследователь И. Брагинский отмечает существенный факт: «Им - гуманистам, поэтам радости жизни, разоблачителям ханжества и лицемерия - можно было при этом писать вовсе не иносказательно, а прямо о том, о чем хотелось: о подлинной возлюбленной, о действительной любви, о настоящей живой природе и даже о настоящем безбожии, представляя возможность толкователям искать во всём какой-то потусторонний, якобы сокровенный, мистический смысл» Брагинский И.С. 12 миниатюр: От Рудаки до Джами. -2-е изд.доп,-М.: Худож.лит, 1976.- c 35.

Необходимо отметить философскую окрашенность поэзии XIII - XIV веков, двух главных её направлений: философско-дидактического, апеллирующего преимущественно к рассудку, и философско-лирического, обращающегося к чувству. Первое направление преобладало в поэзии XIII века, второе - в поэзии XIV века.

Философско-дидактической по своему характеру и является поэзия Саади, где в центре внимания - высоконравственная, доброжелательная личность. Как отмечают исследователи, хотя Саади писал в разных поэтических формах - он писал касыды, лирические газели или сборники притч, цель его всегда состояла в том, чтобы изобразить свой идеал: человека душевной красоты.

В частности, характерны в этом смысле касыды, панегирики, посвящённые высоким покровителям поэта. Развивая панегирическую манеру Рудаки, Саади под видом восхваления своего покровителя воспевает идеальные нравственные качества, которыми он как бы советует обладать восхваляемому. Касыда под пером Саади становится не сколько панегирическим, сколько дидактическим произведением высокоморального характера.

Поэт сам не раз говорил, что человеку необходимо прожить две жизни, где в одной он должен искать и ошибаться, накопить опыт, а во второй применять его, с тем чтобы жить безошибочно и поведать о жизненных уроках. Собственно говоря, он так и сделал. Прожив около века, Саади словно прошёл через две жизни. Одну жизнь, свои молодые годы, он прожил, бурно скитаясь, борясь, ища. Затем удалился на покой, где провёл свою вторую жизнь - в созерцании, в размышлениях, в продумывании всего пережитого и в описании его.

Саади считал, что к закату своей первой жизни, богатой, насыщенной событиями - к старости он обрёл истину. Прочувствовать за свою молодость всю тяжесть этого бытия, годы скитаний прошли не зря. В своих стихах поэт доносит до нас не только множество сюжетов и образов народных сказаний, но и немало благородных и мужественных идей, прежде всего - идей гуманизма.

Саади, боязни чужда твоя речь!

К победе иди, если поднял ты меч!

Всю правду яви! Всё, что знаешь, открой!

Прочь речи корысти с их лживой игрой!

Иль смолкни, чтоб жар твоей мудрости чах,

Иль, алчность отринув, будь волен в речах!

(Перевод К. Липскерова)

Саади как никто другой умел в своих произведениях раскрывать всю остроту общественных противоречий. Некогда канувший в прошлое, в мотив протеста общественного неравенства - «одни и другие» - он выразил в одной из своих касыд:

Какие тайны знает небосвод

И звезд, на нем горящих, хоровод!

Один - слуга; другой - владетель трона,

Суд нужен этому; тому - корона.

Один - в веселье, в горести другой.

Вот этот счастлив, тот - согбен судьбой.

Вот этот в хижине, а тот - в палатах,

Тот в рубище, другой - в шелках богатых.

Тот жалкий нищий, этот - богатей.

Тот бедствует, другой - гнетет людей.

(Перевод Л. Старостина)

Посредством жизненных коллизий и переживаний Саади приходит к такому выводу: «Тот, кто кутается в роскошных халатах, что знает он о долгих, бессонных ночах?» Бердников Г.П. История всемирной литературы (гл. ред.). -- М.: Наука, 1984. -- с 151 Также благодаря увиденному и испытанному понимает, насколько невыносимо тяжела участь обычных трудящихся в эпоху режима гнёта и произвола.

Что касается гуманизма Саади, то он в сущности своей был больше активный, чем пассивный. Поэт знал, что в тех условиях, в которых живёт общество при нём, за человеческое право необходимо бороться, поэтому он призывал людей отвечать силой на гнёт и насилие. В устах поэта XIII века звучат предостережения, обращенные к тиранам, мужественные призывы к сопротивлению:

Я много сказал здесь о щедрости слов,

Но знай, что не всякий достоин даров.

Да будет злодей разорён и казнён,

Стервятник лихой оперенья лишён.

Исторгни колючий кустарник, о шах,

И только заботься о древ в плодах.

Но милостив к злобным не будь потому,

Что зло нанесёшь ты народу всему.

Казни, что исчезнул насильника след;

Насилье насильнику лучший ответ.

(Перевод К. Липскерова)

В данном стихотворении поэт обращается к правителю, призывая его казнить насильников, а не миловать, ибо только их казнь осчастливит подданных. Помимо этих обращений, которые звучат как просьба, Саади шёл дальше: он стал предупреждать правителей и говорить, что будет, если они не будут считаться с интересами народа. В точности поэтической перифразой народной поговорки является его напоминание правителям о том, что всякому терпению приходит конец и народ, объединившись, сумеет сбросить с себя ярмо, надетое на него деспотами. «Разве не видишь, - писал он, - что, если муравьи сойдутся, они шкуру сдерут с воинственных львов» Бердников Г.П. История всемирной литературы (гл. ред.). -- М.: Наука, 1984. -- с 159 .

У своего народа поэт заимствовал поговорки, пословицы, притчи, - и, конечно же, все, что он усвоил у народа, вскоре вернул ему в прекрасной поэтической форме. Большинство афоризмом Саади также в свою очередь давно стали крылатыми словами и вошли в поговорки. Например:

Ученик, который учится без желания, -- это птица без крыльев.

Уникальной высоты достиг Саади в своих лирических газелях. Шедевром является его газель «Караван», где поэт выражает острую боль разлуки с любимой. И. Брагинский отмечает: ««Караван» замечателен и передачей непосредственного чувства, и удивительной музыкальностью эмоциональной звукописи, невоспроизводимой, к сожалению, в переводе» Брагинский И.С. 12 миниатюр: От Рудаки до Джами. -2-е изд.доп,-М.: Худож.лит, 1976.- c 39.

Наибольшую славу Саади обрёл своим произведением «Гулистан» («Сад цветов»), который состоит из 8 глав, рассказывающих о жизни царей, нравах дервишей, о преимуществах довольства малым, о старости и слабости, о влиянии воспитания, о любви и молодости, о преимуществе молчания, о правилах общения. Каждая глава состоит из небольших рассказов, которые написаны прозой, в некоторых местах рифмованной и заканчивающейся короткими стихотворными вставками. Рассказы в большинстве своем взяты из жизни поэта, столь богатой приключениями; в книге много остроумных сентенций и парадоксов, много юмора.

Но стоит отметить, что основными в каждом рассказе являются стихотворные строки, которые и содержат ключевую мысль, а проза служит неким обрамлением, декорацией стиха, которая воспроизводит ситуацию, при которой было создано то или иное стихотворение. Всё это содействует зрелости и живости изложения и лёгкости его восприятия читателем или слушателем. Нелегко пытаться пересказать содержание «Гулистана», ибо это произведение есть целый свод афоризмов. Приведем примеры:

Миловать злых - значит притеснять добрых, а прощать притеснителей - значить угнетать притеснённых;

Для невежды нет ничего лучше молчания; но если бы он знал, что для него лучше всего, не был бы он невеждой;

Если драгоценный камень упадет в грязь, он сохранит свою ценность, а если пыль поднимется к небесам, она по-прежнему останется ничтожной;

Мускус - то, что обладает ароматом, а не то, что москательщик называет мускусом;

Мудрец подобен лотку москательщика: молчаливо показывает он свои совершенства; а глупец как походный барабан: обладает громким голосом, а внутри пуст и ничтожен.

Перейдем к творчеству Шамсиддина Мухаммада Хафиза Ширази (ок. 1325, Шираз, -- 1389, там же). Как говорил Стендаль, время имеет свой цвет: у каждой эпохи свои приметы и знамения. История Ирана и Средней Азии в целом насыщена переменами, народ часто становился свидетелем как падения, так и подъёма. XIV век так же имеет свой цвет: если во времена Саади народ находился под гнётом монголов и наследников Чингиз Хана, то во второй половине XIII века правителем, после завоевания, становится «железный хромой» Тамерлан, которому в первое время были рады и посвящали большое количество панегирических стихотворений. Однако кровопролития и ужасы при нём были явлениями обыденными, похлеще, чем при правлении Чингизидов. «Словно вино из горлышка сосуда, льёт кровь наш век» - писал Хафиз, описывая все те ужасы, свидетелем которых он невольно становился.

Вновь обратимся к востоковеду И.С. Брагинскому: «Среди классиков персидской поэзии можно назвать троих, для творчества которых характерен синтез, восприятие наиболее выдающегося из поэтических достижений своих предшественников и самобытная переработка его в своей художественной реторте. Таковы Низами, Хафиз и Джами» Брагинский И.С. 12 миниатюр: От Рудаки до Джами. -2-е изд.доп,-М.: Худож.лит, 1976.- c 56. Хафиз был самым совершенным творцом газелей в персидской поэзии. Однако для того, чтобы понять творчество Хафиза, необходимо обратить внимание на одного его предшественника и учителя, а именно Убайда ибн Закани (1300-1371), персидского поэта и прозаика. Прославился Закани тем, что довёл такой литературный жанр, как сатира, до совершенства на территории Персии и Средней Азии. Классическая поэзия, которой было свойственно то, что в центре её внимания стоит сугубо положительный, даже идеализированный герой, сосредотачивает внимание на показе и разоблачении отрицательного персонажа, которое уже много веков спустя становится содержанием литературы критического реализма. Однако отдельно взятые элементы разящего смеха и иронии уже существовали в творчестве классиков X-XIII веков, но своей вершины общественная сатира смогла достичь только у Убайда ибн Закани.

Дабы верно оценить это, необходимо обратиться к литературе Ближнего Востока, а именно к арабской. Несмотря на то, что в литературах Востока много столетий верховенствовал синкретизм в формах выражения смешного, наряду с этим имело место также и разграничение сатиры и юмора, иронии и злого сарказма. В арабском фольклоре и литературе самой древней формой была «хиджа», которая означает «поношение». Хиджа появилась из заклинаний. С точки зрения формы это была строго рифмованная проза, заимствованная из разных «работных песен». Уже с IX века начинается стремительное развитие литературной жизни в Халифате, в это же время зарождается блестящая поэзия на фарси в Средней Азии и Иране. В творчестве основоположника классической поэзии и отца персидской поэзии Рудаки, в сохранившихся фрагментах, можно обнаружить как преисполненные сарказма строки его эпиграмм, так и комические сцены - в поэмах «Синдбаднаме» и «Калила и Димна». Уникальным и непревзойдённым образцом сатиры является знаменитая «Сатира» (хадж) на султана Махмуда Газневида, написанная Фирдоуси. Хорошо известны четверостишия Омара Хайяма и Абу Али Ибн Сины, высмеивающие святош и ханжей.

В последующие века образцы сатиры появляются уже у всех прославленных классиков: у Джалалиддина Руми («Маснави»), у Саади (в «Бустане» и «Гулистане»), и у Хафиза (в газелях). Всячески, с различных позиций в их поэтических творениях высмеивались социальные пороки средневекового общества, правители-тираны, судьи-мздоимцы, суфии-ханжи - все, кто обирал и обманывал трудящийся народ, кто подавлял человеческую мысль и волю, кто торговал совестью. Творчеству классиков свойственно сочетание изобличительного высмеивания и добродушного смеха.

Лучшим сатириком своего времени, как мы уже выше упоминали, был Убайд ибн Закани, а его учеником - великий Хафиз, чьим газелям тоже были присущи острые сатирические нотки. Это довольно легко читатель может при прочтении хафизовских строк, например, передающих в ярких картинах разговор «осла»-шейха и «братца»-суфия, с язвительной концовкой, направленной против плутней ханжей-злотоустов:

Так пусть же внемлет сей народ завету с высоты:

«Ханжам придётся наизусть стихи Хафиза петь!».

(Перевод И. Сельвинского)

Газели как стихотворения, воспевающие в простонародной форме человеческие страсти, а не восхваляющие Аллаха, правителей или вельмож, были самобытной формой протеста против владычествующего режима и вызовом правоверному исламу, неким протестом в форме недосказанности, так сказать умолчания. Исламское правоверие и суфизм призывают к примирению с действительностью, к рабской подчинённости и послушанию, а газели великих поэтов и лириков были нестандартным обращением к вольности. Культ вина, который напрямую противопоставляется исламскому запрету пить вино звучало святотатственно и богохульно. Так же, как и воспевание человеческой любви, которое противоречит ортодоксальной проповеди божественной любви, покорному повиновению царю небесному. Пример подобных протестов содержатся в следующих строках Хафиза:

Брось небесное! На сердце буйно узел развяжи:

Ведь не мудрость геометра в этом сделает почин.

(Перевод К. Липскерова)

Или присущая тому же Убайда ибн Закани черта:

Время настало, и снова мы пьём как хотим;

Пост, и молитву, и чётки оставим другим.

Словно цветы - свои головы гуриям бросим,

Души красавицам стройным навек отдадим.

Пусть же ничтожные шейхи твердят поученья,

Мы, поднеся им вина, болтовню прекратим.

Долго ли видеть ещё проповедника рожу?

Долго ли будет нас мучить он вздором своим?

(Перевод В. Звягинцевой)

Основание человеколюбивого протеста в творчестве великих поэтов-лириков неотделимо срастается с жанром самой газели, становится её традиционным содержанием. Позже эта канонизация и отнимает у газели ту самую остроту, потому что повторяемые в заимствованном рвении одних и тех же формул превратили их в штампы. Но вводимые в XIV веке Хафизом и Камолом Худжанди в поэзию, они были живые, не окостеневшие и превратившиеся в бессодержательные устные украшения, и, несомненно, производили на читателя колоссальное впечатление.

Для лучшего понимания творчества Хафиза необходимо обратиться к обзорному рассмотрению его жизненного пути и, в частности, тех многочисленных оценок, которым подвергались его поэтические творения в течение 5-6 столетий.

Оригинальной биографии Хафиза, которая была бы основана на точных фактах, на его персональных высказываниях, нет. То, что дошло до нас о его жизненном пути, - это преимущественно данные из средневековых антологий, предания, которые скорее всего переходили из уст в уста. На основе исследования востоковедами XX века критики «Дивана» Хафиза были включены некоторые уточнения в его биографию, которые подтвердили когнитивное значение преданий о нём.

Детство Хафиза было нелегким. Когда умирает его отец, будущий поэт и два его старших брата с матерью остаются без единственного кормильца в семье. Начинается тяжёлая жизнь, два старших брата Хафиза были вынуждены покинуть Шираз и отправится в другие города на заработки, сам будущий поэт остаётся с матерью в родном городе. Мать отдаёт Хафиза на воспитание одному человека, который, в свою очередь, как только мальчик подрастает, отказывается от него, устроив его работать ремесленником к изготовляющему дрожжи. Начиная с полуночи и до раннего утра Хафиз возится с опарой, готовит дрожжи для продажи. Рядом с его местом работы находилась школа, куда Хафиза очень тянуло. Жажда знаний преобладает в нём: одну треть своего весьма скудного заработка он отдавал матери, вторую тратил на себя, а последней платил наставнику, пока не научился грамоте и не выучил наизусть Коран.

Безупречное знание поэзии и умение слагать стихи среди ремесленников тогдашнего Шираза было распространенным явлением. Один торговец мануфактурными товарами использовал свою лавочку во время досуга для того, чтобы иногда собирать в ней любителей поэзии. Молодой поэт Хафиз стал посещать этот клуб, однако в то время его навыки были ещё несовершенными и вызывали насмешки. Порой бывало, что его умышленно звали на разные сборища, дабы поглумиться. Обиженный и подавленный, он, по преданию, однажды отправляется к гробнице известного суфийского шейха Баба Кухо, горько рыдает и жалуется на судьбу. Изнурённый дорогой, ложится он на землю и засыпает, а пока спит, видит изумительный сон. Ему снится старик, который говорит ему: «Встань и следуй своим путём, ибо врата познания открыты пред тобою». На вопрос Хафиза «Кто ты?» старик отвечает: Халиф Али (зять пророка Мухаммада (Магомета)). Хафиз проснулся, и из его уст сами собою посыпались слова знаменитой газели:

Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,

И воду жизни во тьме, недоступной зренью, мне дали. Бердников Г.П. История всемирной литературы (гл. ред.). -- М.: Наука, 1984. -- с 190 

(Перевод Е. Дунаевского)

Вернувшись в город и посетив клуб поэтов, он процитировал им этот фрагмент из газели, тем самым ввергнув всех в глубокое изумление. Поэты, не поверив ему, попросили его сымпровизировать, на что Хафиз выдал ещё больше новых газелей. С этого момента его провозглашают великим поэтом и дают ему имя «Хафиз» (в первоначальном значении - «человек, знающий наизусть Коран»). Однако, стоит упомянуть, что сие сказание о Хафизе многими исследователями и востоковедами считается легендой, но всё же большая часть склоняется к тому, что это правда.

Публичное чтение Корана наизусть в то время в Ширазе считалось профессией, и человек, занимающийся ею, мог зарабатывать и вполне сносно жить. Но для аристократических семей эта профессия считалась постыдным делом. Кроме того, она говорила о том, что тот, кто этим занимается, - беден. Данный факт, как и факт того, что поэт работал в юности в дрожжевом цехе и общался с людьми из базара, можно считать достоверными - об этом свидетельствует идейное содержание его стихотворений.

Как было упомянуто выше, в Ширазе той эпохи начинающие поэты собирались в особые кружки, можно назвать их клубами, которые знать презирала, считая их участников босяками. Они же себя величали «смельчаками», «лихими молодцами». Среди них были те, кто писал сатиру, обращённую против ханжей и правителей, стихотворения, которые истолковывали мистическую философию суфизма, которая в то время уже в корне отличалась от первоначальной, где за основу был взят Ислам. В этой среде Хафиз развивал и шлифовал свой талант.

В первых своих творениях Хафиз подражает предшественникам, однако вскоре, после освоения техники стиха, подвергается презрению и критики со стороны иных знатоков. Под влиянием происходивших тогда событий в его творчестве происходит перелом, скачок - Хафиз словно прозревает и чувствует себя пророком. Стоит отметить, что на Востоке восприятие пророком подлинного поэта было чем-то традиционным, ещё начиная со времён Рудаки в X веке. Что же касается самих газелей Хафиза, то они отличаются глубоким философским содержанием.

В предисловиях к «Дивану» В собрании стихотворений. Хафиза обычно содержится отзыв от его составителя Гуландома, где в риторической форме охарактеризовано то общественное признание, которым пользовался Хафиз уже в конце XIV столетия: «Он вызывал возбуждение на посиделках знатных и простолюдинов, в домах молений и государственной службе, среди царей и нищих, учёных и невежд; радение суфиев не достигали накала без его экстатических газелей, а сборище винопийцев не завершались без его страстного слова» Брагинский И.С. 12 миниатюр: От Рудаки до Джами. -2-е изд.доп,-М.: Худож.лит, 1976.- c. Исходя из данного отзыва можно понять, что творчество Хафиза находило своего любителя во всех слоях общества, что в очередной раз подчеркивает мастерство поэта и поэтическую ценность газелей. Об этом И. Брагинский писал так: «Та форма газели Хафиза, её афористическая отточенность и лаконичность, сочетание общедоступной образности и лексики с тонким полунамёком, двусмысленностью и многозначностью содержащихся в стихе отдельных слов и выражений, переплетение натуралистических и философских мотивов делали этот жанр невероятно ёмким. Каждый находил в нём то, что искал, пропуская часто то, что не затрагивало ни мыслей его, ни чувств. Музыкальность словесного оформления, умноженная на музыкальность мелодического исполнения, делала газель всепроникающей - во все сердца, во все двери, во все щели и медресе, и кабачка, и часовни-ханака, и лачуги бедняков» Брагинский И.С. 12 миниатюр: От Рудаки до Джами. -2-е изд.доп,-М.: Худож.лит, 1976.- С 241-242. Постепенно любовь к газелям Хафиза превращалась в традицию, «передавалась из поколения в поколение». Она была словно народная песня, которая сопровождала персов и таджиков от рождения до конца жизни. Сначала о газелях узнавали и начинали ценить, слушая их в незатейливом исполнении какого-нибудь бродячего певца или членов его семьи. Большая часть простых людей, не наученных грамоте, так проживала свой век с газелью Хафиза, «как с произведением мелодическим». Там же. - С 241-242

Необходимо отметить, что в настоящее время у таджиков слово «хафиз» приобрело и другое значение. Если во времена великого поэта оно означало «тот, кто читает наизусть Коран», то нынче им называют певцов, а также просто талантливых чтецов. Садриддин Айни Таджикский писатель и литературный критик 20 века. в своих «Воспоминаниях» рассказывает, как раньше таджикские труженики во время ночной пахоты при свете луны перекликались между собою чтениями наизусть газелей Хафиза. И многие из жителей были уверены в том, что поэт - это прежде всего певец. Практически во всех газелях Хафиз упоминает своё имя, однако у таджиков это воспринималось так, будто речь идет о славном певце из соседнего кишлака. В Средней Азии и на территории Ирана в разные моменты жизни, в дни горя и радости на ум невольно приходят строки из стихотворений Хафиза. Однажды иранский революционер, который пробыл много лет в тюрьме, по возвращении на вопрос о том, как он смог пережить всё это время там, ответил: «Мне помогли моя вера в торжество идеала… и один бейт Хафиза:

Здесь упорство с торжеством в давней дружбе живут,

Кто упорство пустит в дом, торжество призовёт».

(Перевод А. Кочеткова)

Необходимо отметить, что стихотворения Хафиза чуть ли не с молоком матери впитываются и всю жизнь сопровождают персидского и таджикского слушателя. Данный факт можно выразить строками самого Хофиза:

Любовь к тебе - в сущности моей, а страсть - в сердце моём,

С молоком матери вошла и лишь с душой уйдёт.

Итак, каков же источник, какова причина впечатляющей и воздействующей силы стихов Хафиза? Каждая строка его поэзии вызывает бурю положительных эмоций и впечатлений, ласкает слух, играет на струнах сердца, чарует. Почему же именно стихотворения Хафиза? Один из вариантов ответа заключается в том, что именно Хафиз довел до совершенства жанр особо любимый народом, наряду с рубаи, жанр газели, максимально реализовал его потенциал, наиболее ярко и полно сумел его раскрыть.

Следует отметить, что газели и рубаи в поэзии, в основном, связаны с устным народным творчеством, они и выросли из народных песен. Газель, прежде всего, привлекательна тем, что способна передать интимные чувства человека, преимущественно любовные мотивы, привлекает также ещё и своей мелодичностью, ибо исполняется как песня, и самое главное тем, что является более «вместительной» формой, чем четырёхстрочные рубаи.

В центре внимания газели, в частности хафизовской живой, конкретный человек. Поэт обращал внимания на все детали, каждый бейт он внимательно отшлифовывал, отделывал. Стоит отметить, что ещё во времена Рудаки гранение отдельного слова, бейта, выражения становились традицией. Несмотря на это, в газели, в отличие от касыды, отделка слова ни в коем случае не могла переходить тривиальные меры человеческого понимания, не трансформировалась в самоцель, а была средством для наилучшего выражения наиболее остроумного и впечатляющего выражения. Поэтому везде можно услышать цитаты, бейты из любых газелей Хафиза: в результате вышеизложенного метода бейты стали жить самостоятельной жизнью, как афоризмы, сентенции или парадокс. Благодаря этому становилось возможно писать газели не только со связанными между собой бейтами, раскрывающими одну тему, но и с «рассеянными бейтами», ибо их было легко переставлять внутри газели, можно было сокращать и увеличивать их число, при этом не нанося ущерба основному мотиву газели, которая скреплена иногда лишь внешне, то есть первыми и последними двустишиями.

Одна из главных тем газели - любовь. В данном направлении газель до совершенства довёл Саади. Газель в классическую поэзию внедрилась, оттеснив в основном примитивное фольклорное произведение. Однако суфийские поэты и последователи Саади, привнесли в газель новые темы: негодование из-за недостатка времени, пантеизм и т.п. Но так как тема любви всё же преобладает, новые темы продолжают выражаться посредством мотивов любви. Безусловно, творчество Хафиза является кульминацией газели, ибо он принял всё, что ей свойственно, и усовершенствовал все эти элементы, придав им ещё большую завершённость и совершенство.

Далеко в арабской поэзии в газели нашли свой отблеск два полярно противоположных мотива: любовь-страдание и любовь-наслаждение. Этим двум основным мотивам было присуще большое количество образов, оттенков и полутонов: очаровательность весны, восторг винопития, эйфория и наслаждение от свидания и т.д., а с иной стороны - боль расставания, мучение от безответной любви, жизненные невзгоды и т.п.

В газелях Хафиза нашли своё отражение оба основных мотива, иногда даже в рамках одной и той же газели, что придаёт ей особый шарм.

Однако в поэзии Хафиза сама идея любви находится на высоте философского обобщения: в образах любви отражаются не только сугубо личные мотивы, но и общественные. В своих газелях он отразил все стороны жизни, жизнь, переживания не только одного человека, но и всей окружающей среды. Если до этого уделом чувства была газель, а разума - касыда, то в газелях Хафиза эти два явления существуют в гармонии, воплощая некий союз мысли и чувства. Союз этот упрочняет слово, отделка которой получила ещё большее значение, чем раньше. Форма газели нерушимо связана с её содержанием.

При первом знакомстве читатель видит в газелях, как повторяются аналогичные, почти идентичные элементы, мотивы и художественные приёмы. Принципы газелей Хафиза в основном единообразны, даже однообразны.

Но стоит глубже вникнуть, попытаться разобрать их и увидеть, как они выглядят, какими художественными и словесными средствами выражены эти объединяющие их элементы не только внутри одной газели, но и разных - и мы становимся свидетелями исключительного разнообразия внутри единообразия.

Например, наиболее простой элемент - обращение к возлюбленной: «Повелительница моя», «Любовь моя», «О друг», «Владычица», «О, душа», «Королева красоты», «Бог мой», «Друг».

Мистицизм Хафиза, без сомнения, имел место, однако не являлся каким-либо ответвлением суфизма или прямым его отражением. Это был противодействующий мистицизм, который был присущ многим народам Средневековья, не только на Востоке, но и на Западе.

Мистицизм у Хафиза был сугубо вольный, вольной поэтической мыслью, и не имеет никакого смысла искать, кто был его наставников, шейхом. Его наставником не был никто из суфийских шейхов, и его мистическая мысль, которой свойственно исключительное вольнолюбие, не связана ни с какой-либо системой: универсальной или монотеистической. Он использовал из каждой системы то, что он было ему близко, то, что соответствовало его внутреннему поэтическому восприятию мира и внешней среды. Он искал во всём имманентный смысл и находил этот смысл в его скрытой связи со сверхъестественным, с божеством.

Здесь и возникает его пантеистическое видение мира, ибо он стал обожествлять совершенного индивида как некоего носителя и рупора мистических связей. И. Брагинский пишет об этом: «Мистицизм Хафиза - это поэтическое созерцание и прозрение, которое обожествляет и любовь, и красоту, и дух человеческий, - это сверхъестественный культ человека» Брагинский И. Поэзия и проза Древнего Востока. Сборник. М.: Художественная литература, 1973. -- с 542.

Данный подход был враждебен всяким религиозным монотеистическим догмам. Абсурдно искать у Хафиза пропорциональности философской системы, однако его мистическая нерасчленённость - это не догматическая смесь схоласта, а разностороннее, в частности, символически выраженное свободомыслие великого поэта. По этой причине и встречаются противоречивые высказывания в его бейтах, являющиеся отражением его переменчивого настроения.

Однако невзирая на все противоречия, его творения, в основном, насыщены страстным исповедальным культом совершенного и вольного человека, что является главным достижением персидского Ренессанса. И самое важное - то, что творческий синтез достиг полного своего совершенства именно в поэзии Хафиза, которая впитала в себя и психологизм Низами, и рационализм Хайяма, и экстатичность Руми, и совершенное словесное мастерство Саади, а также дух свободомыслия, которое было присуще его времени.

Таким образом, исследование творчества Саади Ширази и Хафиза Ширази, рассмотрение их жизни и творческого пути, литературных истоков, даёт возможность не только лучше понять, но и глубже проникнуть в сущность того литературного синтеза, который был важнейшим явлением, закономерностью классической персидской поэзии. Такие корифеи персидской лирики, как Саади и Хафиз внесли огромный вклад не только в восточную литературу, но и в общемировую. Саади и Хафиз оказали значительное влияние на умы многих западных поэтов, среди которых И. Гёте, Гейне, Дж. Байрон на Западе, А.С. Пушкин, А.А. Фет в России.

Глава 2. Отражение арабо-персидской поэзии в творчестве А.С. Пушкина и А.А. Фета