Ритуал «живого огня» как апогей народной религиозности

Народная религиозность достигает кульминации в финале романа - в 6 части присутствует несколько глав, в которых описывается исполнение народного ритуала «живого огня», призванного «попалить коровью смерть» Лесков Н. С. На ножах: Роман: В 6 ч. / Подгот. текста, вступ. ст., примеч. Шелаевой А. А. М.: Русская книга, 1994. Здесь и далее цитируется по этому изданию. (Ч. 6, гл. 9-19). Основная сюжетная интрига антагонистки Глафиры развивается параллельно народной религиозной линии: падеж скота, начало бедствий заставляет крестьян, жителей «бодростинских палестин» решиться на ритуал добычи живого огня, чтобы остановить мор скота. Мистика в «светском» сюжете романа и народные ритуалы и поверья пересекаются в финале. Развязка сюжета Глафиры (план по убийству Бодростина соседствует с развязкой народного сюжета (изгнание коровьей смерти). Идеальная синхронность двух кульминаций не может остаться незамеченной для читателя и быть непроизвольной, незапланированной для писателя.

Началом ритуала, точкой отсчета можно считать 9 главу: смерть Светозара Водопьянова (подстроенная по ошибке) заставляет «становиться суеверными» всех, «не исключая даже неверующих». Смерть Водопьянова - результат ошибки в плане Глафиры по убийству Бодростина, с одной стороны. С другой - результат «злых» предзнаменований: раки, выползавшие на берег, кирасирский мундир Бодростина с разрезанной спиной - неизбежная «прелюдия к драме, которая ждалась издавна» (ср. с фразой в финале романа - «все это пролог чего-то большого, что неотразимо должно наступить»). Водопьянов погиб, упав с лошади: взойдя на мост, лошадь испугалась, кинулась в сторону и, не удержавшись на перилах, упала в глубокий овраг, усеянный острыми камнями. Исходя из информации, представленной в романе, становится ясно, что лошадь испугалась выбежавшего ей навстречу Висленева, который думал, что по мосту проедет Бодростин. В результате ошибки погиб Водопьянов. Если, однако же, рассмотреть мистический контекст и вспомнить про ритуал изгнания коровьей смерти, можно прийти к не менее логичному выводу: дух коровьей смерти, блуждавший по хутору, вселился в животное, которое встретилось ему на пути Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: в 3 т. Т. 1. М.: Современный писатель, 1995. С. 181. . Вдобавок к этому, вспомним, что первое упоминание духа коровьей смерти встречается еще в 35 главе 5 части, задолго до свершения ритуала. Коровьей смертью называли Висленева, чему последний не противился, усердно исполняя роль медиума-спирита и сгущая ауру мистического вокруг себя.

Подготовка к ритуалу начинается в 12 главе; сам ритуал - в 16 главе 6 части («Живой огонь»). «Пир во время чумы» в имении Бодростиных происходит практически одновременно с обрядом добычи живого огня. Приготовления к обряду, описанные ранее, также происходили одновременно с приготовлениями к ужину у Бодростиных - что позволяет провести параллель. Символично совпадают день, выбранный крестьянами для обряда живого огня, и именины Михаила - 8 (21) ноября (Михайлов день): с одной стороны, праздник культа предков, с другой, в отдельных регионах этот день знаменовался Михайловскими дедами - поминальным праздником Толстая С. М. Полесский народный календарь. М.: Индрик, 2005. С. 230.. Ритуал добычи живого огня - один из способов изгнать из поселения коровью смерть, т.е. мор, падеж скота, повальную болезнь. Сверхъестественный пласт духа болезни органично сочетается с вполне реальной гипотезой Висленева о том, что болезнь пошла от нового скота, который пригнали в хутор для организации консервного завода (план Бодростина и Горданова). В главе 12-ой последней части романа подробно описываются приготовления к ритуалу: для этого в деревню призывают знатока «столетнего мужика» Сухого Мартына, а в помощники ему вручают кузнеца Ковзу, Памфилку-дурачка, десятского Дербака и ружейного слесаря Ермолаича. Примечательно, что это первый эпизод в романе, в котором крестьяне, жители хутора, обретают лицо, называются по имени. До этого момента из жителей хутора читателю знакомы разве что чета Форовых и поп Евангел Минервин.

Приготовления к ритуалу заключаются в следующем: старик Сухой Мартын, ответственный за исполнение обряда, выбирает место, на котором будет «сведен жив огонь на землю». На выбранном месте втыкается кол, на который вешается голый коровий череп. С этого вечера жители хутора должны «мыться и чиститься» - топить печи, париться; женатым жителям надлежало «забыть про жен» до тех пор, пока «живой огонь» не сойдет на землю. «Огненный змей» ? нечистый дух, ассоциирующийся одновременно и с библейским змеем-искусителем, является во сне девушкам-хуторянкам. Однако из текста романа неясно, всегда ли дух огненного змея сопровождает подобного рода ритуалы или этот случай исключителен. Также неясно, являются ли «змеиная сорочка» и две сороки обязательными атрибутами обряда или же они были применены как оберег, талисман от нового пришествия огненного змея.

Сам ритуал начинается раньше, чем «пир» в имении Бодростиных. Основным правилом ритуала считается смерть огня старого - чтобы добыть новый, чистый, живой огонь. В этом проявляется еще одни противопоставление светского и народного: в то время как крестьяне усердно «заливали» любую мелкую искорку в каждой избе, Бодростин отказался отменять праздник - и на одной половине дома огонь продолжал гореть. Каждую избу надлежало тщательно запереть, положив перед дверью «крестом кочергу, помело и лопату». Объяснялось это тем, что после схождения огня живого мертвая мара (т. е. привидение, нечистый дух) не могла где-нибудь спрятаться. Крестьяне собирались в шествие - прихватывая черенки, корчажки и прочую утварь; некоторые несли фонари и музыкальные инструменты. Во главе шествия шел Сухой Мартын, держа на груди образ Архангела и читая молитву, которая, что немаловажно, имеет «неканонический» характер. Хаос, темнота, шум соседствуют с дьявольской упорядоченностью и светом: в доме Бодростиных играет хор из оперы «Роберт-дьявол»«В закон, в закон себе поставим / Для радости, для радости лишь жить». Гедонистический характер строк усиливает антитезу «народ» - «дворяне», и без того гипертрофированную.. Как гласит текст, неотъемлемы в ритуале и соломенное чучело мары, которое позже будет сожжено сошедшим живым огнем. На чучело навешивается длинная пряжа; рядом копошится «петух-получник». В то время, как Сухой Мартын читает своего рода шаманское заклинание «Вортодуб! Вертогор! Трескун! Полоскун! Бодняк! Регла! Авсень! Таусень!», остальные хуторяне тянут за вожжи, привязанные к скрещенным бревнам сосны и липы, трением добиваясь воспламенения. К месту добычи огня нельзя пускать «ни конного, ни пешего»; позже, когда Бодростины поедут смотреть на «огничанье» патрули вокруг места добычи огня будут охраняться как никогда строго. Переводя этот эпизод на метафорический язык, можно увидеть особое пространство народного духа - закрытое для светских людей, служащее средоточием народных верований, с одной стороны, и запирающее народную ментальность в рамках «негодности традиционных средств, которыми крестьяне самосильно пытаются помогать себе» Горелов А. А. Указ. соч. С. 197., с другой.

Финал ритуала символично совпадает со смертью Бодростина. Особенно красочна сцена шествия крестьян к дому Бодростиных: нашедшие в поле труп барина крестьянки словно исполняют роль вестников смерти - череп коровы на шесте, придающий особый антураж процессии, перекликается с «глазами без век» на лице «тощей вдовы в саване» (участницы процессии) и уже окоченевшим трупом Бодростина. Успешно добытый крестьянами живой огонь и успешно завершенная интрига Глафиры (точное исполнение замысла убийства) - две параллельные линии романа, пересеченные в этом, едва ли не важнейшем эпизоде - 19 главе 6 части под названием «Коровья смерть».

Непосредственно в романе ритуал в какой-то степени актуализирует антитезу светского и простонародного. Темнота на хуторе, разжигание нового огня контрастирует с огнем старым, искусственным (люстры, канделябры) в доме Бодростиных; смерть Бодростина - с жизнью его крепостного Сида, который так стремился пережить своего барина. Коровий череп на осиновом колу, явственно различимый и настоящий, перекликается с черепом с белыми глазами, привидевшимся Глафире в темноте и на самом деле являющимся дорожным баулом с двумя сверкающими пуговицами. Памфилка-дурачок, деревенский сумасшедший противопоставляется помещику Висленеву, лишь играющему роль помешанного; славянские поверья, передающиеся устно от поколения к поколению - спиритическим казусам, опубликованным в журнале «Revue Spirite». Противостояние светской и народной веры можно увидеть и в конкретных эпизодах: вспомним, что Бодростин всячески противоборствовал исполнению ритуала (боясь огня рядом со скирдами сухой ржи и пшеницы); Висленев, услышав про схождение Огненного змея, стал смеяться - хотя во время спиритических сеансов такого за ним не наблюдалось. Праздничная трапеза Бодростиных соседствует с «убогим обедом» на селе у крестьян.

Немаловажную роль играет и мотив двойственности, отчетливо утвердившийся с введением в роман ритуала изгнания коровьей смерти. Противопоставление светского и народного сводится к их разобщенности или единству. Насколько непримиримы противоречия светского общества (нигилизм, материализм в противовес вере в сверхъестественное (православие либо спиритизм)), настолько синкретична народная религиозность. Несмотря на существующие противоречия между славянскими языческими поверьями и православием, многие аспекты (к примеру, праздники) носят амбивалентный характер. Часто в основе православных праздников лежат празднества языческие; «границы между двумя видами праздников и обрядов стираются» Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. СПб.: Терра - Азбука, 1995. С. 7.. Если первые 5 частей романа иллюстрируют противоречия в светском обществе, то 6-ая - народное единство. Праздник Михайлова дня по-разному трактуется в православии и славянской мифологии, но празднуется приверженцами обоих вероисповеданий. Схождение нового живого огня напоминает таковое в христианстве перед Светлым Воскресением Христовым (благодатный огонь сходит в кувуклии возле Гроба Господня в Иерусалиме). Светозар Водопьянов, органично совмещающий в себе спиритизм и православие, погибает накануне схождения живого огня в главе, символично названной «Светозарово воскресенье». Вспомним и старика Сухого Мартына, который во время «огничанья» нес на груди образ архангела Михаила, а во время добычи огня читал 90 Псалом (пускай и немного искаженный). Немаловажен и комический спор крестьян о «Кавеле и Кавеле» Имя «Кавель» образовано от сложения ветхозаветных имен братьев Каина и Авеля; это и придает спору комический характер. (Ч. 6, гл. 18, «Соломенный дух»): крестьяне, не чуждающиеся колдовства и языческих ритуалов, читают молитвы, носят кресты и пытаются толковать Библию. Эту мысль иллюстрирует и рассказ о некоем Афанасии - олицетворении Коровьей смерти, которую удалось прогнать с помощью особого обряда. Таким образом, ритуал изгнания коровьей смерти играет основополагающую роль в репрезентации синкретизма народного сознания в романе.

«Коровья смерть» в контексте народной культуры

Замысел романа «На ножах» остается неизвестным: согласно словам сына Лескова, писатель не упоминал о моменте появления идеи написать роман, позднее «сокрушивший» его. Однако, как уже было упомянуто выше, накануне публикации романа формируется тематическое ядро его творчества - народная культура, глубоко интересовавшая Лескова. Писателя впечатляли «безотрадно-жуткие картины» великорусского региона, и именно из своих воспоминаний он черпал вдохновение для создания живописных народных картин. Некоторые публикации, к примеру, книга Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» или статья Снегирева «Опахиванье, или изгнание Коровьей Смерти, и несколько слов о Волосе, скотием боге» (в котором описывался обрад опахивания на малой родине Лескова - Мценском уезде Орловской губернии) предположительно были доступны Лескову для прочтения, следовательно, он мог пользоваться этими материалами при создании романа. В более позднем произведении Лескова - «Несмертельном Головане» - Лесков вновь упоминает ритуал изгнания «Коровьей смерти», указывая источник - книгу «Прохладный вертоград» Рукописный лечебник, переведенный с польского в конце XVII века Симеоном Полоцким для царевны Софии. Рейсер С. А. Комментарии: Н. С. Лесков. Несмертельный Голован // Лесков Н. С. Собрание сочинений: в 11 т. Т. 6. М.: ГИХЛ, 1957. С. 658-662.. Однако ритуал изгнания «коровьей смерти» может быть и творением Лескова - т.е. быть увиденным писателем воочию. Так, согласно мнению Александра Горелова, описание ритуала не сводится в полной мере к современным Лескову публикациям Горелов А. А. Указ. соч. С. 197.; оттого картина обряда обладает особой ценностью. Итак, чтобы выяснить роль ритуала в романе и достоверность его описания, следует рассмотреть его культурную и историческую подоплеку, возможные источники описания.

Работа Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» в трех томах была опубликована незадолго до выхода «На ножах» - 1865-1869 гг. Дух Коровьей смерти упоминается во всех трех томах; однако ритуал добычи живого огня с мором скота не связан. Можно предположить, что Лесков объединил сразу два обряда, причем сделал это крайне органично и художественно обоснованно. Совместно с «опахиванием» - ритуальным вспахиванием земли вокруг поселения - живой огонь упоминается в «Этнографических заметках» о нескольких селах Рязанской губернии; однако живой огонь завершает церемонию, а не начинает, как в романе - зажженными можжевеловыми ветвями окуривают скот Городцов В. А., Броневский Г. П. Этнографические заметки. Обычаи во время эпидемии. Раздел 2. Опахиванье деревни во время эпидемий // Этнографическое обозрение. 1897. Кн. 34. № 3. С. 186-187..

Афанасьев приводит подробное описание ритуала изгнания Коровьей смерти в Волынской, Воронежской, Курской и Орловской губерниях. В большинстве случаев в ритуале принимают участие исключительно женщины, тогда как мужчины остаются дома. Лесков аналогично пишет о том, что в добыче огня принимают участие мужчины, а после схождения живого огня женщины идут с процессией отгонять злого духа («опахивать» деревню); в руках у крестьян пылающие головни и сучья. Афанасьев связывает огонь с частицей грома Перуна, т.е. огонь олицетворяет светоч жизни, новое начало. Обряд опахивания должен «преградить ей [Моровой язве] путь страхом Перуновых ударов <…> как эмблема небесной грозы, побивающей нечистую силу» Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 181-183.. Обычно обряд опахивания проводился в феврале или ранней весной; случай же, описанный в романе, представляет своего рода исключение - обряд носит «лечебный», а не «профилактический» характер. Вспомним, что добыча огня и обряд опахивания в романе приходятся на 8(21) ноября - день именин Михаила, о котором Афанасьев, ссылаясь на текст одного из старинных апокрифов, пишет следующим образом: «… архангел Михаил (замена воинственного громовника архистратигом небесных сил) возжег его [огонь] от зеницы божией, т.е. от всевидящего ока-солнца, и принес на землю». Совпадение дня ритуала изгнания Коровьей смерти и праздника «славянского Прометея» вероятнее всего и обуславливает решение крестьян провести опахивание именно живым огнем. Из текста романа, к сожалению, не понятен состав процессии; в различных губерниях и селах состав разнится: в Воронежской губернии это «девять девиц, известные своим незазорным поведением, три вдовы, отличающиеся толщиною, и одна беременная женщина», в Задонском уезде той же губернии - «3 девицы лет по 17, 3 парня лет по 15 и 3 вдовы честного поведения» Казминский А. Изгнание коровьей смерти: (Нечто из обычаев крестьян села Рождественна-Круглого тож Задонского уезда) // Воронежские губ. Ведомости. 1869. Т. 2., в Курской - «баба-неродица (неплодная), девка, решившаяся не выходить замуж, и вдовы», в Рязанской - «4 вдовы», юноши и девушки, иногда в процессию включают и вдовцов Городцов В. А., Броневский Г. П. Там же., в Пензенской и вовсе выбирали «наиболее распутных женщин». Особую роль играет повещалка (обычно вдова) - глава процессии, на которую одевают хомут и запрягают в соху. В романе опахиванием также занимаются женщины и среди них есть вдова, одетая в саван. Впереди процессии принято нести иконы Богородицы (иногда образ Спасителя), Власия (который «заменил» «скотьего бога» (в некоторых источниках - бог «коровий» Снегирев И. Опахиванье, или изгнание Коровьей Смерти, и несколько слов о Волосе, скотием боге // Московские ведомости. 1861. № 195.) Волоса (Велеса) с принятием христианства Селиванов А. И. Очерки поверий, обрядов, примет и гаданий в Воронежской губернии // Воронежский юбилейный сборник в память трехсотлетия г. Воронеж. 1886. Т. 2. С. 93-94. Подписано: А. С. Малыхин П. Город Нижнедевицк и его уезд // Воронежская беседа на 1861 г. СПб., 1861. С. 296), Флора и Лавра - святых-патронов скота (вспомним образ архангела Михаила, который несет Сухой Мартын). В тексте романа Лесков пишет про двух сорок, подвешенных вокруг места добычи живого огня; в остальных источниках про птиц информации нет; однако встречаются упоминания черного кота и петуха Городцов В. А., Броневский Г. П. Там же.. Афанасьев также цитирует несколько заклинательных песен, которые обыкновенно исполнялись во время обряда, Каминский свидетельствует о том, что обыкновенно поется песня-молитва Власию, множество вариантов песен, изгоняющих Коровью смерть, изложено в сборнике русских фольклористов Бессонова Бессонов П. А. Калики перехожие. Часть 3. Вып. 6. № 548. С. 47-48; и Халанского Халанский М. Г. Песня, сопровождающая обряд изгнания смерти // Рус. филол. вестн. 1886. Т. 16, № 1. С. 174--175.; Лесков же текста песен не приводит - однако в романе есть отрывок своеобразной народной молитвы, сопровождающей добычу живого огня «Помоги, архангелы,

Помоги, святители:

Добыть огня чистого

С древа непорочного» (Ч. 6, гл. 16, «Живой огонь»).. Это еще раз подчеркивает дуальность народного религиозного сознания.

Важную роль в обрядах играют деревья; сосна используются для добычи живого огня, а осина - для отпугивания Коровьей смерти. Об этом пишет и Казминский: осиновый кол втыкается в «хрястище» - перекресток Казминский А. Там же.; и Афанасьев: с той лишь поправкой, что для отпугивания используются не только осиновые колья, но и поленья Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 3. С. 523. (в романе - осиновый кол с насаженным на него коровьим черепом). Упомянутое в романе «чучело мары» напоминает скорее масленичное чучело (чаще сжигают именно его); однако сохранились свидетельства об обычае нести чучело во главе шествия и отгонять нечистый дух болезни в одном из сел Рязанской губернии. Городцов В. А., Броневский Г. П. Указ. соч. С. 186. Отголоски работы Афанасьева слышны в небольшой вставной притче о мужике Афанасии: согласно легенде, Афанасий, представлявший собой саму Коровью смерть, велел вывести ему в лес «одну белую корову, а черных и пестрых» держать весь день за рога; съеденная белая корова должна стать жертвой, после принесения которой мор отступит. Белые и черные коровы традиционно связываются с днем и ночью; в образе черной коровы крестьяне представляют чуму рогатого скота Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 1. С. 213. . Часто Коровья смерть предстает в образе пестрого теленка или тощей безобразной старухи, которая просит подвезти ее Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 3. С. 524.: в связи с этим вспоминается эпизод в 14 главе 6 части романа, когда Синтянин подвозит Висленева, которого крестьяне между собой почитают Коровьей смертью (несмотря на то, что он мужчина). Еще одна параллель между сюжетом романа и образами Коровьей смерти - Моровая дева, одетая в белую одежду, ходящая по избам и кропящая «волшебными соками» все семейство (т.е. насылающая смерть во сне). В 1 части 8 главе («Из балета «Два вора») Висленев видит в окне силуэт девушки в белом платье «…это легкая, эфирная, полудетская фигура в белом, но не в белом платье обыкновенного покроя, а в чем-то вроде ряски монастырской белицы. Стоячий воротничок обхватывает тонкую, слабую шейку, детский стан словно повит пеленой, и широкие рукава до локтей открывают тонкие руки, озаренные трепетным светом горящих свеч. С головы на плечи вьются светлые русые кудри, и два черные острые глаза глядят точно не видя, а уста шевелятся»..

Особенно любопытным нам показался обычай убивать каждого попавшегося на пути шествия процессии. По поверью, в теле животного или человека (в некоторых источниках - именно мужчины «…встречных спрашивают: чей человек? - Божий! - пропускают; нет ответа - бьют до смерти». Городцов В. А., Броневский Г. П. Там же.) могла притаиться Коровья смерть Скрябина В. А. Село Старая Ольшанка (Нравы и обычаи жителей С[ела] Старая Ольшанка) // Воронежские епархиальные ведомости. Часть неофициальная. 1882. № 23. С. 747-752; Афанасьев А. Н. Указ. соч. Т. 2. С. 193.. Согласно мнению русского правоведа-криминалиста Левенстима, во время ритуалов и обрядов совершались многие убийства - в частности, во время обряда опахивания встретившегося на пути мужчину нередко забивали до смерти Левенстим А. А. Суеверие и Уголовное право. СПб.: Издание Я. А. Канторовича,1899. С. 17 (2-е изд.).. Неизвестно, знал ли Лесков о подобной практике, т.к. в романе подобной оговорки не содержится; в любом случае, смерть Бодростина, словно бы «подброшенного» под ноги бабам во время опахивания, клевета Горданова о народном бунте (якобы крестьяне были настроены против барина, самолично подожгли фабрику и решили силой добиться закрытия консервного завода), словом, светский сюжет так органично вплетается в сюжет религиозно-мистический, что это не может не привлечь взгляд внимательного читателя.

2.Религиозные маркеры в сюжете романа

Сюжет романа строится на многоступенчатой интриге Глафиры Бодростиной. В истории убийства Бодростина слышны отголоски «нечаевского дела» Громкое убийство студента Ивана Иванова членами революционного кружка под руководством С. Г. Нечаева. Троицкий Н. А. Процесс нечаевцев // Советская историческая энциклопедия / Ред. Е. М. Жукова. М.: Советская энциклопедия, 1973-1982.; а в основу судьбы Глафиры предположительно положена судьба тетки Лескова - Натальи Петровны Алферьевой, которой «пришлось <…> познать сладость супружества с “полупомешанным”, старевшим уже, “благодетелем” ее семьи Страховым» Лесков А. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям и памятям: в 2 т. Т. 1. Ч. 1-4 / Вступ. статья, подгот. текста, комментарии Горелова А. А. М.: Художественная литература, 1984. С. 83.. По сути роман призван ответить читателю на один главный вопрос: сможет ли Глафира убить мужа и завладеть его состоянием или нет? Остальные события наслаиваются на этот общий сюжет, дополняя его, меняя курс и обогащая новыми героями и деталями. Параллельно с ним развивается и особый сверхъестественный сюжет, «иронический дубликат таящейся под ним “смертной бездны”» Аннинский Л.А. «На ножах» с нигилизмом // Лесков Н. С. Собрание сочинений: в 6 т. Т.2 (1). М., 1993. С.5-32..

На протяжении всего романа Глафира стремится к тому, чтобы, во-первых, каким-то образом убить мужа и стать вдовой, а во-вторых, присвоить себе все его состояние. Чтобы упростить задачу, Глафира берет давнего любовника Горданова в союзники и разрабатывает план по убийству мужа. Вину за убийство мужа она хочет повесить на Висленева, которого уже сломил каторжный брак с Алиной Фигуриной; подменить завещание ей поможет секретарь Бодростиных - преданный ей секретарь Ропшин, а все прочее ложится на плечи хитроумного Горданова. Противостоят им «святая» генеральша Синтянина, праведный нигилист майор Форов и его жена Катерина Астафьевна, поп Евангел Минервин и «испанский дворянин» Подозеров Примечательная четкая артикуляция противостояния, борьбы одной стороны против другой в тексте. См. слова майора Форова: «…ждать недолго. Бодростина, Бодростин, Горданов и дурачок Иосаф все завтра будут сюда и мы посмотрим, кто кого: мы их или они нас?». Название романа «На ножах» проясняется устами самих героев произведения. Тихон Кишенский, предприимчивый делец и ловкий манипулятор, произносит фразу, менее всего подходящую его характеру (обращаясь к Глафире): «…верьте мне, что я вам говорю правду, верьте... верьте хоть ради того, черт возьми, что стоя этак на ножах друг с другом, как стали у нас друг с другом все в России, приходится верить, что без доверия жить нельзя, что... одним словом, надо верить». Отношения Висленева с женой Горданов характеризует как противостояние «на ножах»; сам Висленев считает, что «все <…> друг с другом… на ножах, и во всем без удержа». Майор Форов, убежден, что «теперь нет союзов, а все на ножах!». Иными словами, роман можно интерпретировать как множественное противостояние, отношения «на ножах»: все противостоят всем. Одной из возможных интерпретаций можно также считать противостояние материального нематериальному, логичного оккультному, «неведомые силы незримого мира» вмешиваются в ход событий; в финале это противостояние достигает кульминации.

Отсылки к Библии, Евангелию и апокрифам

Парадоксальность библейских аллюзий и реминисценций заключается в том, что они расположены ассиметрично. В главах с описанием ритуала «живого огня» в процесс равно вовлечены все жители села; при этом гармонично сосуществуют языческие и православные практики. В основном детективном сюжете религиозные маркеры смещены в сторону героев-антагонистов. Контрастно сополагается безбожность поступков Глафиры, Горданова, Висленева и регулярные апелляции к библейским и евангельским сюжетам, неверие майора Форова и его проходящая через весь роман полемика о Боге с его женой Катериной Астафьевной и попом Евангелом Минервиным. У героев и некоторых элементов романа появляются условные библейские и евангельские прототипы, что превращает текст в единое религиозно-мистическое пространство борьбы «добра» и «зла». К примеру, Глафира - это Иезавель-Иродиада, как ее называет Сид (один из крепостных Бодростина), гордая, властолюбивая и коварная; по библейскому преданию, царица-язычница Иезавель за свое идолопоклонство была проклята пророком Илией, а позже сброшена новым правителем Израильского царства из окна дворца и растерзана собаками (3Цар. 21:1-25; 4Цар, 9:7-10, 30-37). Висленев и Горданов - «Гог и Магог нашего комического времени» (два народа, нашествие которых знаменует начало Страшного суда), как их называет Подозеров (Апок. 20:7), Лариса - «рыдающая Агарь», служанка Авраама, зачавшая от него и возгордившаяся этим и за это притесняемая бесплодной женой Авраама Сарой (Быт. 16) (любовный треугольник Лариса - Горданов - Глафира); «бушующий Саул» - израильский царь, завидующий Давиду, одолевшему Голиафа, и приходивший в бешенство при одном упоминании имени героя (Лариса и Синтянина). Генеральша Александра Синтянина (в девичестве Гриневич) сравнивает себя с отважной Юдифью, освободившей иудеев от нашествия ассирийцев, убив полководца Олоферна (Иудифь), а майор Форов отождествляет себя с апостолом Фомой, не желающим верить в воскресение Христа, пока не «вложит перста» в его раны (Иоан. 20:25). Жена майора Катерина Астафьевна Форова сравнивает себя с Валаамовой ослицей, не умеющий говорить, но восставшей против несправедливых побоев (Чис. 22:27-28) («Святая ли или клятая, а пророчествую»); Иовом, искушаемым дьяволом, предстает в глазах Глафиры ее муж Михаил Бодростин (Иов.). «Козел отпущения» Висленев, как его называет Глафира, ? несчастный участник заговора, на которого возложили чужие грехи (Лев. 16:20-28), с одной стороны, и нечистый дух, демон Азазель, идол?золотой телец (Исх. 32:1?4) - с другой. Девица Ванскок (Анна Скокова), искренне преданная нигилистической доктрине, - ягненок, как ее называет Горданов, несчастный агнец, принесенный в жертву все тому же заговору. Подобно Христу в Гефсиманском саду отец Александры Гриневич просит пронести «мимо чашу сию» (Матф. 26:39) - т. е. отвратить «продажу» брака с Александрой генералу Синтянину. Прототипы есть и у локаций, пространств. Париж и Петербург - два современных Вавилона: города разврата и разложения, упадка и развращения нравов, которые «яростным вином блуда своего напоили все народы» подобно Содому и Гоморре (Исаи. 13:19; Апок. 14:8). Евангел Минервин косвенно сравнивает городское пространство с пространством смерти, проводя параллель между первым грехом братоубийства и основанием первого города («Первый город на земле огородил Каин; он первый и брата убил. Заметьте, ? создатель города есть и творец смерти; а Авель стадо пас, и кроткие наследят землю») (Быт. 4:8?15). «Наши Палестины» - так называет Подозеров земли Синтяниных и Бодростиных, когда туда приезжают Горданов и Висленев, тогда как имение Бодростина, за которые ведется ожесточенная борьба, набожные крестьяне интерпретируют как земли, которыми сатана искушает Иисуса (Матф. 4:8-10). Еще более широкие обобщения?сравнения делает поп Евангел Минервин: человек, по его мнению, - «ветхий Адам» Имеется в виду, ветхий человек - Адам, ослушавшийся Бога, виновник греха и смерти, в противовес ему новый человек - Христос, источник жизни, бессмертия, искупления. , растения в поле - «Божья аптека».

Значительную роль в разграничении «светлых» и «темных» сил в романе играет брак. Глафира, вышедшая замуж, стремясь к легкому обогащению, и Лариса, двоемужница, повторно связавшая себя узами брака при живом муже, - прелюбодейки, нарушившие священные заветы христианства, предполагающие строгую моногамию (Рим. 7:2-3; 1Кор. 7:8-9; 25-28). Майор Форов еще до приезда Горданова предсказывает Ларисе замужество с тем, «кто хочет ада на земле, в надежде встретиться <…> там, где нет ни печали, ни воздыхания», искажая цитату из Апокалипсиса и словно предчувствуя губительность брака для Ларисы (Апок. 21:2?4). Алина Фигурина, вышедшая замуж за Висленева ради выгоды, буквально «купив» право владеть мужем из рук предприимчивого Горданова, не только не «боится своего мужа», но и манипулирует им, доводя до отчаяния и опошляя «великую тайну» брака (Ефес. 5:32?33). Двоеженцем хочет стать и Висленев: после убийства Бодростина он говорит Глафире, что «это ничего не значит: у нас нельзя развестись, а на двух жениться можно-с; я знаю, этому даже примеры есть» (очевидно намекая на Горданова и Ларису). Подобно Глафира и Алине Фигуриной жаждой наживы руководствуются вступающие в брак Казимира Вахтерминская, Ципри-Кипри, Пасиянсова. Синтянина же, давая советы Подозерову, сравнивает брак с «игом, которое благо, и бременем, которое легко» (Матф. 11:30). Генеральша выходит за Подозерова замуж только после смерти генерала - на момент его смерти уже похоронена и Лариса, жена Подозерова, что выглядит неестественно для сюжета, но идеально вписывается в логику христианских заповедей. Внешнее несогласие неверующего майора Форова и его набожной жены поп Евангел интерпретирует как «тяготы», носимые во имя «исполнения закона Христова» (Галат. 6:2).

Библейский и евангельский фон есть и у отдельных сюжетных поворотов. Приезд Горданова и впечатление, которое он производит на жителей провинции, Глафира сравнивает с «возмущением воды» в святой купальне, куда сходит Ангел Господень (Иоан. 5:4), а майор Форов наоборот просит всемогущего «Бога Саваофа» (воинственного бога) защитить его. Отголоски тяжбы за наследство между братьями Исавом и Иаковом (Быт. 25, 27-34) присутствуют в истории с продажей имения брата и сестры - Ларисы и Иосафа Висленевых.