Повесть "Без языка Я"

Мужик вздохнул и посмотрел в окно.

- Все они теперь на улице. Пытаются хоть что-то на жизнь заработать. Собрать бы их всех в дома престарелых.

Я уставился на его рот. Что-то не очень понял.

- Да, да, и будет им всем лучше, чем вот так, - закивал он и, задумавшись, снова стал смотреть в окно.

Что он имел в виду? Что такие деды должны жить в одном месте, чтобы никого не трогать? А как же их родственники? Или их нет? Нельзя запирать людей, только если они не такие. И жить тут, в большом мире, как будто их и нет. Мы вот есть. Я спасся, а там еще Безымянный, Димон, Близняшки… Новсемплевать.

Дедовск - Серпухов(?) (Платформу«Луч», «Авангард» поезд проследует без остановки)

Мужик тот скоро вышел, а я поехал до конечной. Сначала мы проезжали речку, воду которой в двухместахзадерживали огромные железные ворота. Дальше с другой стороны появилась огромная круглая арена с красными и белыми чешуйками. Пошли совсем другие дома - высокие, тонкие, целые города из разноцветного бетона посреди поля. Везде всё рыли, строили, клали провода в землю, а еще периодически мелькали спящие на земле мужчины в кожаных куртках. Вокруг них что-то мерцало на солнце, и я понял, что это разбитое стекло. Сразу за кучами сваленных палок и пакетов появились гаражи. На некоторых былинарисованыбаллончиком большие кресты.

А потом резко начались дачи. Запахло костром, прям из электрички были видны женщины на участках и их грядки. Грязюкибыло также много, но зато появился лес. И солнце замигало через его стволы.

Обеденное время самое популярное у торговцев. Мимо прошел мужчина с иголками- он всем показывал, как вставлять нитку в супер-ушко за одну секунду - за ним мужчина с женскими сумками в цветочек, потом женщина с пластырями и другая с огромными пакетами зелени и редиски. Я решил, что не пойду за ними, а лучше доделаю ободки. Тут я даже подумал догнать первого мужчину с иголками, но вспомнил, что не могу тратить деньги на всякие ушки от иголок.

Ехать было недолго. Поэтому спустя часа полтора все вышли на конечной. Дедовск отличался от Москвы, хотя и тут были все те же серо-красные заборы и кассы. Никаких тебе переходов, лавочек, только одна единственная широкая платформа. Электричка отползает, и через рельсы уже начинается город. Ну как город. Скорее, деревня. Крыши домиковторчат через забор, а их окна, как глаза, подсматривают сквозь щели. А с другой стороны ярко-красное здание «ТЦ ДЕДОВСК» и разноцветные палатки рынка вокруг. Тут-то и можно наконец поесть.

Я спрыгнул с платформы на пути вслед за целой кучей таких же безбилетников. Один парень помог спуститься своей девушке в юбке, и они пошли вдаль по рельсам, а я пролез в пробитую дырку в заборе за остальными пассажирами.

При входена рынок продавали яйца и пучки с зеленью, а еще почему-то целые клумбы искусственных цветов. Внутри первые ряды все были увешаны безголовыми манекенами. Продавцы снимали с них одежду и бросали их на пол. Идя мимо, я вдыхал запах тряпок: приторный, немного с горчинкой. Надолго ни у одной палатки нельзя было остановиться - сразу откуда-то появлялся продавец и начинал что-то предлагать.

- Какой милый молодой человек! - выскочила прямо на меня из-за махровых халатов какая-то тетка. - Блондин да еще и глаза какие голубые! Такому точно нужны модные джинсы и спортивная куртка!

Ох уж, спасибо, вот так мне уже нравится. «Молодой человек»! Пожалуй, это из-за роста. Я уже вполне мог сойти за взрослого, в интернате был по плечо нашему физруку. Конечно, я сильно замахал головой и ускорил шаг, чтобы мне не втюхали чего-то, но тетку эту запомнил и часто потом с удовольствием вспоминал.

Тут в переходе между рядами мне показалось, что я увидел его лицо. Он остановился у одного ларька. Рукой он разравнивал свои усы маленькой расческой, а потом исчез. Я бросился бежать, но потом одумался (это точно был он?), остановился и, пригнувшись, решил вернуться, последить за ним. Я стал пробираться через соседний ряд с овощами и спрятался за рядами красных помидоров, которые блестели и сладко пахли. Снова увидел его спину и руку, которая потянулась к одному висевшему манекену. Опять эта рука. Как там в кабинете. Но ведь было не разобрать. Просто учитель протягивает руку к ученику.

Тут меня словно кипятком ошпарило. Может мне все это показалось? Вся ситуация с интернатом казалась такой далекой. Я уже не уверен, что видел ЧТО-ТО ТАКОЕ. Ведь никто из ребят никогда ничего не говорил. Может, это и нормально? Может, они просто решили сделать перерыв, занимаясь историей, и ничего не было? А чего «ничего»? Как это вообще назвать?

Тут спина развернулась, и за секунду до того, как я пригнул в помидоры, я понял, что это не он. Это не Урод. Просто какой-то дядька с усами.

- Надо выбираться отсюда, - подумал я.

На улице по запаху нашел булочную, где съел две сосиски в тесте.Там было уютно, и я представлял, что как будто сижу внутри теплого батона. Я уже совсем успокоился и окончательно решил, что не помню точно, что видел, и не знаю, было ли это так страшно, как мне показалось. Еще я успел подробно изучить свою карту и обвести «Дедовск» карандашом, который одолжил у продавщицы.На улице среди халатов и ночнушек я нашел шнурки и ленты. Потратил на них двести рублей и отправился обратно к дыре в заборе.

Терять время на обратном пути было уже нельзя, поэтому я сразу пошел продавать поправленные ободки. Делать это стало труднее, потому что, как оказалось, я забыл свою табличку у Призрака. Есть повод расстроиться -сделал я еёне так, как бомжи какие-то:взял картонку да и накалякал «Подайте глухонемому». Я потратился на маркер и белый кусок картона, написал красиво,как только умел, но специально с ошибками, чтобы было жальче… А теперь не было ни фломастера, ни листа. Поэтому мне было сложно привлечь к себе внимание людей. Я всегда гордился своей супер-способностью становиться невидимым, но сейчас она мне только мешала. На меня накатило одиночество: все идут мимо тебя, а даже если смотрят, то тоже как будто сквозь. Я смотрел в упор на смеющихся друзей или пару, слушающую музыку вместе через наушники, но чувствовал, что между нами невидимое стекло. Если я не буду смотреть, то не буду участником всего в жизни. Поэтому я бы умер, если бы ослеп. Как тот дед, Шерлок Холмс, я бы не смог.

Электричка от Новоиерусалимской была новая, и в ней вкусно пахло новыми зелено-сине-оранжевыми креслами. В таком поезде «Стандарт-плюс» свет горел даже днем. И все пассажиры как будто сразу становились вежливее. Не уверен, повели бы они себя так же, случись бы то, о чем я расскажу дальше, в обычной электричке.

Я шел по проходу, протягивал людям свои ободки. С правой стороны вагона на солнечной стороне сидела старуха. Я подумал, что у нее может быть есть внучка, для которой она захочет мой ободок. Но когда я протянул руку и вгляделся в её лицо, увидел, какая она вся бледная. Секунда и старуха чуть не свалилась с лавки. Напротив, прятавшись в тенёк, сидела женщина, от рук которой пахло чесноком, а от висков сладко-едкими духами. Она вскочила и затрясла старуху за плечи, сильно шевеля губами: «Что с вами? Вам плохо?». «Врача!»: завопила она на меня и на других пассажиров. Все сразу зашевелились, из разноцветных кожаных кресел стали высовываться лица. И никто бабку не бросил. Вместе с кожаным портфелем вскочил вспотевший мужчина и начал крутиться около металлической коробки на стене. Он стоял ко мне спиной в своей рубашке с мокрыми подтеками, и я ничегошечки не мог понять. Потом он наконец отошел, и я увидел, что на коробке красной краской нарисовано, видимо, по трафарету: «Вызов машиниста». Хотел бы я работать таким рисовальщиком по трафарету. Писать «Осторожно убьет» на стенах и иногда на сиденьях. Тогда эта старуха не села бы на солнечную сторону и ей не стало бы плохо. До меня дошло, что он просил старушенцию высадить, потому что через две остановки с платформы забежал белый халат.Такой белый, как будто кто-то стер еголастиком на разноцветной картинке нашего вагона. «Врачи боролись за ее жизнь», - сказал у меня в голове голос Урода, пока я смотрел на лицо старухи, которую вытащили на перрон и посадили на лавочку - все сильнее и сильнее кто-то тер стиралкой и по ее лицу. Оно становилось бесцветным.

Ведь тот бомж на вокзале, он тоже сидел, скукожившись.И я забился в уголок после того, как мне разбили губу те торгаши.Мы вроде тоже выглядели несчастными, но никто не бросился помогать нам. Ко мне никто не подошел тогда и не спросил: «Что с вами? Вам плохо?». А к этой старухе все ринулись, как к близкой родственнице. Наверно, дело в новом, удобном вагоне. Он помог всем стать людьми.

После я еще думал о том, как быстро можно умереть, и в принципе это не так уж страшно для самого человека, как для окружающих. Если бы ластик стер её окончательно уже в вагоне до прихода белых халатов? Как жутко бы всем стало. Может, поэтому мужик хотел спрятать всех стариков в дом престарелых?

Идти дальше, улыбаться людям из других вагонов, которые ничего про наш случай не знают, теперь не хотелось. Уже темнело. Деньги еще остались, можно было бы потратить на бургер в Макдональдс. Тут и грустные мысли сразу ушли, и я повеселел. Ух, ну и жизнь! Могу хоть каждый день есть бургеры, и никто мне ничего не скажет.

Я весь обрадовался, и решил все-таки пройтись до конца электрички, попробовать что-то продать. И это было правильное решение. Дальше мне попалась глухонемая женщина, которая сразу заговорила со мной, и показала фотографию своей дочки, у которой, она похвасталась, слух отличный. Еще она сказала, что они в семье любят друг друга, и что ей нравится мой ободок. Женщина была классно одета - в желтый сарафан с разноцветным поясом, а ногти были ярко-мятные. Мне нравятся такие яркие цвета, они много говорят о человеке. Потом был еще дед, который позвонил своей жене, и посоветовался купить или не купить мой ободок. Сначала он перечислил все, что забрал с дачи и уточнил, что деньги еще остались. «Разрешение получил», - улыбнулся он, убрал телефон от уха, и протянул мне триста рублей, вместо двухсот. Он мне очень понравился, этот дед с большими клетчатыми сумками с дачи, даже захотелось посидеть с ним немножко, но я решил идти дальше, пока везет.

Вообще эти клетчатые сумки мне очень нравятся. Можно фантазировать, что в них может быть, но никогда не угадаешь. Например, там могут быть пустые горшки, а иногда горшки с травой, спицы с мотками ниток, стопки всяких разноцветных тряпок, если повезет, барбариски. А однажды,я видел, оттуда даже вылезла собака. Она была очень смешной и похожа на маленькую облезлую кошку. Таких кошек любили мучать у нас в интернате: ловили в коробку, быстро перевязывали и за нитку таскали по коридорам. Потом открывали, и кошка с очумелыми глазами ползла по коридору, путаясь в лапах, как пьяная. Все, как дураки, начинали хлопать в ладоши. Я такие игры не любил. Потом эта кошка долго не давала себя погладить, но я подкармливал ее сосисками из столовой, и она становилась ласковой. Но вот эта кошкоподобная собака была не такой: она сразу же начала рычать и чуть не откусила мне пол пальца, когда я протянул руку, чтобы ее погладить. Бабулька такой же:схватила сумку, подняла на колени и начала кричать. Я тогда встал и ушел, тут даже по губам читать не надо, и так понятно - истеричка.

Вот так я продал еще три ободка. На одной станции набилось очень много народу, я выглянул в окно и увидел табличку «Царицыно». О, да я опять вернулся туда же, откуда уехал с утра. Так много случилось за день, и я неплохо заработал. Еще с большей охотой я пошел по вагонам, и среди толпы наткнулся глазами на компанию негров. Призрака среди них не было. Какие все-таки интересные они: у белых я не встречал таких выпуклых лбов и больших губ. Белые не так широко смеются, хотя, может быть, это просто оптический обман из-за светлых зубов и коричневой кожи. Среди них было две женщины. Они пили пиво, пьяно смеялись и что-то активно обсуждали.

Я остановился неподалеку, чтобы понаблюдать за ними. Тут я заметил, как по проходу мне навстречу идет хмурый полицейский. Он подошел к компании и что-то спросил. Негры притихли. Мне было не по себе проходить мимо полицейского, у которого на спине я прочел желтые буквы: «Служба транспортной охраны», поэтому присел на кресло через один ряд от них. Негров я больше не мог видеть, зато видел лицо охранника. Один из черных протянул ему какую-то разноцветную картонку. Тот покрутил её в руке, и сказал:

- Паспорт болельщика Чемпионата мира по футболу. Замечательно. Он был в прошлом году. Где ваша регистрация? - негры что-то ответили ему и попытались встать. - А ну-ка стоять! Куда это вы собрались? Сейчас я полицию вызову.

Так значит, он не полицейский. В этот момент к нему подошел еще один охранник. Путь черным был отрезан. Я взглянул в окно и заметил знакомый дом, а затем саму платформу. На ней с листовками вдруг мелькнул Призрак. Охранники выводили негров.

- Щас мы вас всех и отправим обратно…

Не знаю, как работал мой мозг в этот момент, но в нем была только одна мысль: «Они увидят Призрака, и тоже проверят. Косичку, Статую и Черепаху тоже отправят в Эфиопию». То, что все они из Эфиопии, я не сомневался.

Я выскочил в закрывающиеся двери. Что ж, начинаю привыкать. Та же платформа, та же толпа. Я увидел, как группу с охранниками и неграми уже ждали двое толстых полицейских. Женщины перестали смеяться, в глазах у них был страх. Я посмотрел на толпу и с ужасом увидел, как Призрак идет по платформе нам навстречу. В руках у него была небольшая картонная коробка, откуда он доставал листовки и протягивал людям.

Тут один из полицейских похлопал второго за плечо и показална Призрака. Тот что-то ответил, кивнул и направился в его сторону. О, ужас! Что делать? Я попытался крикнуть: «Беги!», и двое прохожих обернулись на меня. Я был чуть ближе к Призраку, чем полицейский, но времени было совсем мало. Я нащупал в кармане спички. Не знаю, как мне пришла в голову эта бредовая идея, но она-то и поменяла мою жизнь на сто восемьдесят градусов.

Резко вытащив коробок, я рванул к Призраку и еще перед тем, как он заметил меня, зажег несколько спичек сразу и бросил в в картонную коробку у него в руках.И она моментально загорелась. Призрак отпрыгнул, отбросив коробку от себя, и спустя секунд пять бросился за мной. Беги, Толик, беги! Я вдохнул и весь превратился в ветер. Ступенька, две, выше, а ну-ка с дороги! Я отпихивая людей, полетел вверх на мост, подальше от платформы, потом вниз и в переулки за деревья, а Призрак несся за мной. Еще с моста я краем глаза увидел, что коробка дымилась посередине платформы, а полицейские отгоняли людей. Ура! Погони нет, иможет даже те негры тоже смогут удрать!

Но погоня еще как была. Призрак бегал не как ветер, а как смерч. Через пару улиц он с силой толкнул меня в плечо, я споткнулся и полетел на асфальт.

- Гад! О май гуднес! Решать меня достать?! - закричал он. -Что надо тебе? Ух, я тебя…

Он замахнулся, я зажмурил глаза, но удара не было. Призрак замер, а потом убрал руку и сплюнул рядом со мной.

- А я жалеть тебя! Оставить дома! А ты…! Мне теперь что говорить, где бумажки? О май… - и он отвернулся и пошел обратно.

«Неет! Только не обратно!» - я попробовал встать, но понял, что не могу, потому что, кажется, ударился коленкой. Призрак остановился у дороги, постоял, и вдруг махнул рукой и пошел в другую сторону, в сторону дома. Фух. Пронесло.

Ну а теперь, Толя, есть отличная возможность подумать, зачем ты это все сделал. Я присел на бордюр и огляделся. Быстро темнело, но сразу возвращаться на платформу было страшно. Вдруг менты еще там и сразу узнают меня, тогда точно поймают и вернут в интернат. Тем более, теперь я не убегу от них. Надо где-то перекантоваться одну ночку. Но тут я знал только один дом, где мне теперь точно не рады. С другой стороны, в подъезде там точно тепло, а если повезет, то на утро, когда Призрак уйдет, можно выпросить у Статуи мою табличку обратно.

Так и решил. Пытаясь не наступать на ногу (коленку больно резало),я начал прыгать в сторону дома Призрака. И чего мне не сиделось? Уж лучше бы я не успел выпрыгнуть из дверей! Паспорт болельщика… Выходит, они приехали со своими командами. И почему-то мне так жалко этих негров. Чего им всем теперь делать?

До дома я шел, как мне показалось, целую вечность. Приходилось останавливаться через каждые сто метров и присаживаться на забор или лавку. Хотелось плакать. Что мне-то теперь делать? Ведь я не могу ходить! Сначала еще встречались редкие прохожие, потом совсем пропали. Я все дольше сидел на своих вынужденных остановках и смотрел, как они залетают в подъезды, и спустя время загорается еще одно окно. Красноватые, белые, желтые, даже ярко розовые квадратные окна выглядели уютными и теплыми. Где-то были видны старые люстры, горы пакетов на холодильнике, кактусы в горшках, иот этого попасть внутрь хотелось еще больше.

Наконец я доковылял до дома. В нем тоже кое-где горел свет, но все окна были либо закрыты фанерой, либо тяжелой шторой. Зайду в подъезд, который ближе, решил я. Меньше шансов натолкнуться на Призрака.

Вдали показалась фигура. Я заметил её как только она вышла из света последнего фонаря и стала темной. Какая разница, все равно я уже допрыгал до входа в первый подъезд. Когда потянул дверь, сзади мне на плечо легла рука. Ухватившись за ручку, я резко развернулся, и тусклый свет, открывшийся из подъезда, осветил лицо Призрака.

Я пошатнулся, но он удержал меняи начал быстро говорить:

- Я искать тебя. Я знать, что полицейские забрать мои друзья. Я… - тут дверь медленно закрылась, и я перестал видеть его лицо. Он видимо продолжал что-то говорить, схватив меня другой рукой и уставившись мне прямо в лицо. Постепенно глаза снова привыкли к темноте, и я уловил, что на его лице нет злобы. Он был рад меня видеть.

Мы простояли так еще секунд десять, а потом он потянул меня за руку. Я сделал несколько быстрых шагов, но боль в коленке вернулась. Он понял, что я не могу идти, и подошел вплотную, забросил мою руку себе на плечо и практически поднял над землей. Так идти стало гораздо легче - надо было только слегка отталкиваться здоровой ногой. Мы пошли во второй подъезд. Когда Призрак открыл дверь, в лицо мне ударил теплый свет лампы.



Глава 4

В детдом к нам приходила Лиля. Это не мы её так прозвали, это было её настоящее имя. Лилия. Других Лиль у нас не было, поэтому и прозвище ей придумывать не пришлось. Она переводила для нас песни.

В первую субботу каждого месяца Лиля заполняла наш детдом новыми басами и ритмами. Она ничего не боялась - напяливала на голову колпак звездочета или надевала восточную юбку с монетками. Мы рассаживались в холле, кто на диване, кто на подоконниках, кто на полу - ближе, еще поближе к ней - и смотрели. Обычно перед началом песни она подходила к каждому и настукивала ритм. Или хлопала в ладоши, чтобы мы повторяли.Но это было необязательно - она сама двигалась очень ритмично, перекидывая свои черные волосы с одного плеча на другое, как будто рисовала телом волны, ветер, любовь всякую. И рассказывала историю про девушку, о которой распускают слухи, что у неё нет забот, но на самом деле она так же, как все, как все, как все, просит себе счастья. Или про брошенную женщину, которой он говорил, что вместе и навсегда, и сердце пополам, но видимо что-то забыл.Во время пения лицо её делалось подвижным настолько, что мы все спорили потом в столовке, умеет ли она реально шевелить носом, или нам показалось.Но мы не смеялись над Лилей, нет, мы ей восхищались.

Девчонки, конечно, обожали «Маму» группы Пицца и песню Елки «Этот великолепный мир», а парни топили за «Капкан» репера Мота. У Лили был свой канал на Youtube, в котором она перепевала для нас песни. Чаще это были клипы с настоящей съемкой где-нибудь в городе, где она и телом, и губами, и руками рассказывала нам истории этих песен. Да, мне все они тоже естественно нравились, особенно Елка, потому что клип на её песнюЛиля снимала в Тайланде. Там она как будто освободилась от своих вечных водолазок. За ней мелькал и какой-то разрушенный храм с лианами, и мопеды, и море, и мартышки. Я готов отдать палец, чтобы тоже туда попасть, а в идеалееще завестисебе ручную мартышку. Или мопед. А лучше и то, и другое.

Но любимая песня у меня была другая. Я никому не рассказывал, что она мне нравится, и если кто-то включал, делал вид, что мне все равно, но если Лиля начинала её петь во время наших встреч, во мне как будто что-толопалось от счастья. Это детская песенка, ничего в ней такого особенного нет, многие считают её ерундовой. Там поется про то, как две звезды разговаривают с друг другом на небе, и одна спрашивает другую: «Сияешь?», а та: «Сияю». Дальше они обсуждают детей, млечный путь и время. На этом диалоге Лиля обычно так замедляла темп, чтоеё руки раскрывались и медленно спадали вниз, как звездопад. Мне тяжело описывать такие вещи, я же не поэт там какой-нибудь. Как Борис Гребенщиков вот.

Почему я вспомнил про Лилю? Простопримерно через неделю после того, как Призрак узнал о ментах и в благодарность предложил мне остаться, я узнал, какой на самом деле может быть музыка. Все эти дни Статуя ухаживала за моим коленом, накладывая на него тряпку, которую перед этим мочила в тазу с коричневой жидкостью и листьями. В тот вечер я уже мог неплохо ходить, и практически не хромая пришел на «Поляну пакетов» (так я назвал комнату с пакетами, накрытыми простынями).И как-то внезапно, когда Призрак разгребал листовки, между его ног появился барабан. Совсем небольшой, непохожий на барабаны, что бывают на концертах, он был из дерева и узористой такой кожи. Призрак стер с него пыль, но не убрал ладонь, а медленно провел ею по всему барабану. И замер. Улыбнулся. Ладонь его словно приклеилась к этой коже, и он выводил на ней круги всё быстрее и быстрее. Пауза. Он как будто подкрадывался к инструменту или будил его. Пауза. И тут Призрак резко ударил ладонью о его край. И я услышал! Гулкий бас, похожий на гудение Площади трех вокзалов.Руки его начали с краев и перебрались ударами к центру. Они стали сильными и ясными. Как стук сердца, когда бежишь или волнуешься. Он отстукивал пальцами, ребром ладони, пританцовывал плечами и коленями в ритм. Мне стало тревожно, будто я убегаю от контролеров, но в тоже время страшно, что это закончится. Я понимал каждый звук и особенный кайф испытывал оттого, что слышу его наравне с остальными.

Как только Призрак ударил по барабану, в комнату вбежала Косичка, волоча за руку Статую. Её глаза уже танцевали. Она подхватила ритм и стала кружиться. С её полулысой головы слетел платок, топ задрался, но она не обращала внимания. Босые ноги топали по полу и попадали ровно в ритм, так что стали его частью. Руками она поднималась выше, будтовзлетала. Зачем следить глазами? За ударами, за босыми ногами, за этими сумасшедшими глазами? В руках! В руках её появилисьсеребряные колокольчики на резинке. Она трясла ими, вибрировала, спускала и поднимала к потолку. Всё превратилось в одни эти басы, всё было в них. Из меня вырвался воздух, и я вскочил. Вообще ничего не чувствуя, кроме давящего грудь звука, я затряс руками, головой, ногами. Закрыл глаза. Я слышу. Это были звуки в моей голове, которые мной управляли. Я - частичка пыли на пальцах между кожей барабана и кожей Призрака. Бац! Я обочто-то споткнулся и свалился на мешки. Открыл глаза. Косичка медленно под замедляющийся ритм опускала руки и смотрела прямо мне в глаза. Мне показалось, руками она пропела, нет, я точно рассмотрел. Она пропела: «Сияешь?». И я ответил: «Сияю».

Это был удивительный вечер. Призраквообще-то был молчуном, и редко разговаривал со мной. Да и с остальными тоже.Но барабаны его так развеселили, что в этот вечерон постоянно что-то выкрикивал, кажется, шутил. Как бы я ни старался не замечать (чувство чего-то стыдного не оставляло меня), все равно не мог не напарываться взглядом на их перемигивания и прикосновения. Не мог не видеть, как Косичка радостно посмотрела на Призрака, как сжала пальцы Статуи на несколько секунд, а та сделала также в ответ, как сама Статуя и Призрак переглядывались несколько раз с улыбками и глядели на кружащуюся Косичку. Это что ль и есть любовь? Они были реально счастливы, эти негры посреди пакетов с хламом.

Даже Черепаха была здесь. Она стояла в двери все это время и наблюдала, как нам весело. Наверно, она думала, что Статуя и Призрак красивая пара, а может быть, наоборот, сердилась, что они не заводят детей. Как-то в электричке я смотрел за разговором бабулек, которые долго жаловались на своих внуков, которые не хотят рожать детей. «Я уже в её 24 двоих воспитывала, а она чего? Только о работе и разговоры. Да кому она нужна работа, когда рожать надо».

- Все бабульки одинаковые, - подумал я, и так мне стало смешно от этого, что захотелось подбежать и затрясти ласты Черепахи, чтобы она тоже затанцевала.

Щербинка («Как бы дом»)

Дом подавал признаки жизни. То тут, то там вспыхивали и гасли лампочки. Так в электричках выглядят пьяницы, несчастные, опухшие, они по очереди приоткрывают по одному глазу, как бы интересуясь тем, что происходит в реальности, и в итоге зажмуриваются совсем.

Все из-за того, что свет в доме еще не перекрыли, но зажигать его дольше, чем на пять минут, боятся. Потому что на прошлой неделе что-то произошло.

Я шел с чеховской электрички к дому той же дорогой, которой первый раз провел меня за собой Призрак. В нашитом секретном кармане лежало больше пяти тысяч. Сокровища Монтесумы! Не сине-зеленые камушки, конечно, зато коричневые, синеватые и две фиолетовых бумажки. Это было больше, чем я зарабатывал раньше - уже пару дней я приносил такие пачки, так что, можно сказать, это становилось обычным ежедневным доходом. Благодаря плетению Черепахи лоскутные корзины легко скручивались и убирались в карман, что я мастерски всем и показывал, но если надо, то они быстро раскрывались и выдерживали, между прочим, большой вес.

- Крафт! - пнула локтем в бок свою соседку одна пассажирка с жвачкой во рту и кивнула на меня.

«Крафт-пивнушку» на Щербинке у станции я знал, хоть, правда, и не понимал, что это значит. Но я отчётливо увидел, что она сказала это о моих корзинках. Чего общего у них с пивом? Может быть, невысокая цена? «Дешевая пивнушка» - «Корзинка по дешевке». Или что-то о популярности. «Модная пивнушка» - «Моднявая корзинка». В любом случае, слово явно не наше, но пишут его все почему-то по-русски.

Мимо меня пронесся парень на одном колесе. Вау! Обернувшись, я успел только поймать его спину, и он тут же свернул за поворот. Какая-то турбо-шина, но как мастерски он держал равновесие - и никаких поручней для рук. Я пнул болтающийся в руках пустой пакет из под корзинок, сразу же запутался в нем и чуть не грохнулся.

О чем я думал? Ах да, о крафте. Так вот вторая девушка на секунду перестала тыкать в экран телефона подушечками пальцев, которые у нее были с такими длиннющими выгнутыми ногтями, и обернулась ко мне. Из под вытянутых очень странных треугольных очков выглянули перламутрово-зеленые глаза, а на груди оказалась надпись. Я прочел: «Не сахар».

- О, это эко-материал? - спросила она.

Я кивнул. Конечно, эко. Черепаха стирала свои жгуты с хозяйственным мылом, а потом сушила на солнце. А в интернате я слышал от нянек, что «хозяйственное» - самое экологичное.

- Слушай, - обратилась девушка «без сахара» к подруге, - такого я еще в ленте не видела. Такую можно вместо…

Как же она сказала? Вместо а… «авоськи в магаз таскать». Не знаю, что эта такая за авось, но таскать можно, куда угодно, да. Приятно, ведь чаще покупают женщины да старушки, а тут - модные девчонки. Ну точно «крафт» от слова «модный». «Модный без сахара».

В общем, у меня входило в привычку по дороге домой(пусть это не мой дом, но мне нравится говорить себе, что я иду после работы «как бы домой») прокручивать в голове все лица, которые запомнились мне за день. Ведь вот уже два дня, как только я переступал порог, ко мне подбегала Косичка и просила, чтобы я корчил рожи всяких мужиков или бабулек, которых повстречал за день. И сразу начинала хохотать.

В кармане грелись сокровища. Часть я должен был отдать Статуе. За то, что использовал ткани Черепахи да и за то, что всему у неё учился. Теперь я плел корзины сам, маленькие и большие, а еще украшения на голову и шею. Такой был наш негласный уговор. Для себя я решил, что пока Черепахе есть чему меня научить, я буду приносить эти деньги, да и признаться честно, уютнее спать и есть в квартире. В центр я не совался, после того, как однажды мне снова показалось, что я встретил Урода. Он по-прежнему иногда снился мне.

В первый раз мне не зря показалось, что район с двухэтажными домами безлюдный. Это была старая часть города. И если у станции было много высоток, «Магнит» и даже фонтан с огромными буквами «Я (сердечко) Щербинку», то здесь изредка проезжала одна или две машины, и то строительные. Со стороны старой голубятни шла стройка. Незаселенный район оказался расселенным. В двери первого подъезда я нашел полуоторванное старое объявление: «Уважаемые жильцы! По программе реновации, утвержденной жилищным фондом Москвы от 1 августа 2017 года,ваш дом подлежит сносу. Планируемый срок сноса: конец 2018 года. Просьба связаться с жилищной компанией для подписания договора и сдачи ключей». Конец дветысячивосемнадцатого уже давно закончился, но дом стоял. И мы в нем жили.

Я понял, что что-то произошло, когда поднялся и зашел в квартиру. Вместо Косички навстречу мне выбежала Статуя, но увидев, остановилась. В глазах её был страх. Потом, как секундные картинки, мелькнули недоумение, разочарование и даже что-то похожее на гнев. Может, последнее мне показалось. Статуя хорошо ко мне относилась. Но в этот вечер что-то поменялось. Впервые за полторы недели, что я здесь прожил, мне были не рады. Она ждала не меня, а Призрака.

На кухне, сгорбившись, сидела Черепаха и молча ела кашу. Я сел напротив, достал деньги, положил на стол. Черепаха даже не подняла взгляда. Челюсть её медленно двигалась, пережевывая вареные овощи.

Тут вбежала возбужденная Статуя, хотела что-то сказать Черепахе, но только она остановилась у стола, как что-то хлопнуло. Кажется, дверь. Поднялся сквозняк и бумажка сверху стопки слетела со стола. Статуя тоже резко дернулась из комнаты. Деньги она не заметила, и я увидел, как тысяча улетела под кухонную плиту. Черепаха не двинулась. Я начал думать, не больно ли ей вот так жевать беззубым ртом еду, но почувствовал еще хлопок. Быстро вскочив, я подцепил деньги со стола и машинально засунул в карман.В прихожей стоял Призрак и кричал что-то Статуе, которая билась в истерике - махала руками, показывая то на Косичку, то на кухню. Потом она совсем обезумила и начала бросать в Призрака пакеты с листовками, которые стояли на входе. Желтые и зеленые листки взлетали и падали нам на лица. «Мех», «Шуб», «Дубл», «Фин», «Распр», «Успей». Призрак схватил Статую за руку, сжал так, что она присела, скукожилась, и быстро прошел в комнату. А Статуя прикрыла красный след на коже другой рукой и замолчала. По лицу её текли дорожки слез. В щели черепашьей комнаты я заметил мокрые глаза Косички.

Теперь я сидел на площадке напротив дома и смотрел, как мигает свет в окнах. Воду отключили, хоть и до этого она лилась тонкой ниткой. Помыть руки было нечем. Поэтому они так и остались в черных буквах с листовок, которые я собирал после ссоры в прихожей. «Ш», «Ме», «Х». Что за запахи здесь?

Рядом сидела Косичка и чертила что-то палкой на песке. Она уже не плакала. Я следил за тем, как остаются рыхлые кучки с двух сторон от линии - получались волны. Она всегда много рисовала просто так, а чаще для меня - их деревню, печку, дымящиеся лепешки, колючие кактусы у забора, змей. Я понял, что она совсем не боится их, а даже как-то уважает. На рисунках Косички змея часто заворачивалась и становилась похожа на луну. Я это понимал, потому что вокруг нее появлялись маленькие точки -звезды. Как грустно, наверно, Косичке сидеть в заброшенном доме на окраине Щербинки, где нет ни кактусов, ни змей, ни даже звезд. Благодаря этим рисункам мы научились кое-как понимать друг друга.

В последнее время (когда колено прошло,и я стал ездить продавать корзинки Черепахи) мы давно не сидели вот так просто вместе. Все потому, что Косичка начала строить из себя взрослую. Меня бесило это даже больше, чем в первый день, когдаона схватила меня за щеки. Я даже не смогу толком объяснить, просто она стала вести себя, как выскочка, рисовала что-то все реже и больше не показывала их со Статуей детские фотки.

Сначала я думал, что дело в игре. Ок, не хочешь в шашки (их я нашел на Поляне пакетов), давай в догонялки. Или давай вместе плести корзины. Бесполезно. Вид у неё стал значительный, как будто её готовят к полету в космос. Стала всё сама убирать, мыть, однажды даже встала раньше и убрала мою тарелку, будто это она теперь тут хозяйка, а не Статуя.Если все по квартире уже переделала, Золушка, блин, то просто уходила в комнату и там шила. Не думал, что она это любит. Вся в себе, теперь она часто по вечерам шепталась с сестрой, причем делала такой вид, что они обсуждают вещи, о которых мне даже не снилось. Фу, как вспомню это её лицо… Ну и гадкая она может быть!

Потихоньку становилось все серее. Каких-то полчаса и будет темно, нужно идти домой. Ни ей, ни мне этого не хочется. Семья - это очень странно. Сегодня ты торопишься домой, ешь среди близких людей, танцуете под барабаны, а завтра их же звук отдается внутри, как приговор. Все молчат, смотрят друг на друга исподлобья: им есть, что сказать, но они молчат. Эта тишина настолько отчетливая и тяжелая, что даже я её понимаю. Из-за чеговесь этот сыр-бор? В интернате мы все делали вид, что семья - это скучно. Жить отдельно, когда никому ничего не должен, и сам решаешь, что есть на завтрак, - вот, что мы постоянно обсуждали. Но в тайне все на эту свободу наплевали бы с высокого чердака, если бы нас спросили, что-нибудь, типа… «Поедешь к своей маме?».

Косичка начинала сливаться с темнотой, и был виден только её полосатый платок, завязанный, как бандана, а еще белые бусинки на щиколотках. Она болтала ногами и, от этого они то вспыхивали, то исчезали, как светлячки. В голове я рисовал из них узоры, пытался различить в темноте её ноги. Когда мы последний раз все вместе собирались на кухне - это был их ритуал - в конце ужина Призрак положил руку ей на колено.Это было не просто дружеское движение. Она вздрогнула, тревожно посмотрела на Статую. Куда-то её выскочкин взгляд сразу подевался. Она как бы спрашивала: «Так надо?». Его руку не убрала. Статуя же грустно кивнула и вышла из кухни. В тот раз она спала со мной в большой комнате, на «Поляне пакетов». А Косичка ночевала в комнате с Призраком. Не сразу, уже потом, после еще пары взглядов и его требовательных прикосновений, после которых она ночевала у него, я наконец вспомнил тот факт Безымянного про бесплодных старших сестер. Да ладно? Не может быть…

Пока я наблюдал, то понял, что внутри семьи тоже могут сделать больно. Наверно, Косичка не ожидала, что самые близкие люди обидят её. А яведь могу её понять, я знаю, как это, когда вот так давят исподтишка. Я бы рассказал ей миллион таких случаев. Например, как однажды во время большой перемены мы играли в салки и я погнался за Димоном. Через деревья, шины с цветами, ограду. И тут на повороте он влетел в Урода. Я сразу затормозил, еле успел не влететь в них. Урод чуть пошатнулся, но не упал, поджал губы и молча взял Димона за лицо и сжал его щеки. Даже представить не могу, что чувствовал Димон, но я весь похолодел и отступил назад. Урод наклонился к самому его лицу и так пристально-пристально посмотрел на него. Мне показалось, что за своими торчащими усами он улыбнулся. Он что-то сказал Димону губами, а потом увидел меня, и сразу убрал руку, отряхнул пиджак и прошел мимо. По лицу Димона я понял, что он еще чуть-чуть иналожит в штаны. По крайней мере, в салки играть он больше не захотел.

Я все думал, что другие тоже так трогают. Сторож или директриса могли схватить за плечо или ухо. Было больно. Особенно если сторож. Но Урод всегда приближался очень близко, дышал прямо в лицо, заглядывал в глаза. И в прикосновениях его был приказ. Косичка, да, теперь я не думаю, что мне показалось, я тебя понимаю, я ведь шел по тому белому коридору, видел на полу разводы от тряпки, свет от щели под кабинетом и двоих внутри. И все поменялось для меня тогда. Я убежал. А ты? Почему ты не бежишь? Меня поражало, что она воспринимает все это совершенно нормально. Как будто так и должно быть. Муж её сестры вроде стал ей мужем, и она с этим смирилась.

Тревожно. Что за запахи тут? Я посмотрел на силуэт Косички инемного прижался кеёплечу. Должно стать спокойнее.Нет, нет, это не одно и то же. Там в кабинете эти прикосновения были чем-то запретным и гадким, а здесь Призрак не так трогал Косичку. Тут это было как само собой разумеющееся. Косичка продолжала болтать ногами.

В квартиру мы вернулись поздно.Статуя и Призрак были в комнате. Вся она дрожала от вибраций, по ощущениям они,как минимум, двигали там огромный шкаф или возили по полу многотонные коробки. Мы тихо легли спать, а на утро, когда я проснулся, ни Призрака, ни Косички со Статуей уже не было. Черепаха не вышла проводить меня, как обычно делала. Я заглянул на секунду к ней в комнату и увидел, что она связывает все свои тряпки в один жгут и закручивает, как Косичка закручивала змею на своих рисунках. Увидев меня, она на секунду замерла, а затем оставила пакеты и поползла ко мне. Приблизившись, она погладила меня по щеке и что-то сказала. Очень короткую фразу. А потом отвернулась и снова занялась своими змеями.

Всю дорогу, что я шел до платформы, высматривал Косичку и Статую. Куда они могли деться? Почему Черепаха собирает свои тряпки? Солнце впервые за долгое время с самого утра припекало. Если посмотреть на него в упор, из него и правда начинали выпрыгивать маленькие змейки.

Щербинка - Серпухов / Серпухов - Щербинка

В кармане я обнаружил вчерашнюю пачку денег, и подумал, что надо бы не забыть отдать Статуе её вечером, а то она решит, что я обманщик. Тревога не прошла и в электричке, хотя обычно я увлекался людьми и забывал обо всем. Я не мог перестать думать, что же значила вчерашняя ссора.

Добравшись до Серпухова, я совершенно потерялся. Не мог понять, что делать, выйти в город или ехать дальше. Хотелось вернуться, отдать Статуе деньги, проверить, как там Косичка. Ясел на лавку и на автомате раскрыл сумку. Вместе с ободками, схемой электричек, парой неиспользованных лент, запасным коробком спичек, забытым Сникерсом и двумя сложенными корзинками внутри были еще какие-то листы. Я достал их и Сникерс. Это были рисунки Косички. Все те кактусы, домики и змеи, которые она нарисовала для меня. Я снова начал разглядывать их, поедая шоколадку. Тут рисунки потемнели - приехала электричка.

А что если и мне погнать в Эфиопию? Неужели они меня не возьмут? Интересно, сколькими самолетами нужно добираться? Я представил, как зеленый лес, который мы проезжали, резко сменился рыжей пустыней. Мы дернули бы стоп-кран, вышли посреди поля, а вдалеке уже была бы деревня Косички. Я бы отбивался от змей, а Черепаха несла бы на голове свою огромную корзину. Кто знает, может быть, местным понравились бы мои ободки. Я бы делал им их, а они кормили меня лепешками из навоза. Интересно, там есть верблюды? Тогда это был бы их навоз. Но Косичка почему-то никогда не рисовала верблюдов. Только змей… А от змей бывает навоз?

Я был так поглощен этим вопросом, что чуть не проехал Щербинку. Кто вообще сложил рисунки Косички мне в сумку? От всех этих мыслей голова моя опухла, и я быстрее побежал обратно кдому Призрака.

- Все нормально. Нормально! Просто легкий беспорядок.

Я стоял в коридоре и пытался прийти в себя. Они все шныряли взад-вперед по коридору, таскали какие-то коробки и эти долбанные клетчатые сумки. Никогда непонятно, что в них.

Голова продолжала опухать, а тут еще эта беготня. Что это все, черт возьми, значит? Квартиру будто перевернули, потрясли и снова поставили. Везде был раскидан какой-то хлам.

Я ухватил за руку пробегающую Косичку. Она была теплой, даже горячей. Как будто у нее температура. Я погладил руку. Чуть-чуть вверх-вниз перекатились бусинки ее браслетов.

- Погоди, замри, - пытался я сказать ей. - Побудь со мной.

Захотелось добавить:

- Мне страшно.

Но Косичка уже вырвала руку и, задрав юбку, нагнулась, чтобы собрать с пола раскинутые тряпки. Когда она выпрямилась, я снова попробовал заглянуть ей в лицо, спросить хотя бы: «Куда вы?», но она была вся в своих мыслях, и вряд ли вообще видела меня. Это была уже не Косичка, а какая-то Коса. Я её не узнавал. Движения у нее стали какие-то более плавные, какие-то… соблазнительные. Мне пришла в голову эта мысль, и смотреть на нее стало совсем невыносимо, я отодвинулся от нее, как от огня, а она как будто этого и ждала, чтобы быстро пройти на кухню.

Пришлось забиться в угол и закрыться занавеской. В тот самый, в котором сидела она, когда я в первый день проснулся у них в квартире. Здесь правда было будто безопасно, чувствовалось, что ты совсем один. Мне показалось, что я адски одинок, и все в этом доме стало мне противно. Никто здесь даже не может мне толком объяснить, что происходит. Я не на своем месте, среди чужих мне людей.Урод! Я сам - урод! И место мне среди уродов. В детском доме, а потом доме престарелых, куда соберут всех дедов из электричек и бомжей с вокзалов. Ненавижу себя. Ненавижу этих негров. Чтоб они сдохли!

Я бы еще долго так сидел, ненавидя всех, если бы меня не нашел Призрак. У него, как у Косички, были сосредоточенные глаза - он думал о своем. Но когда он заметил меня под занавеской, то на секунду очнулся и улыбнулся.

- Хороший парень, - сказал он и два раза ударил меня по плечу. - Обед. Есть идти.

Улыбка его меня смягчила. Как мало надо мне, как собаке: погладили за ухом и уже рад. Может, все из-за голода? Вот ведь поесть позвали. Как своего.

Но на кухне никого не было.

- На, - кинул тарелку с кашей на стол Призрак и ушел.

Ну точно, как собаке. Я даже скрючился и представил себя жалким псом. Мне хотелось жалеть себя и жалеть. Сделал щенячие глаза, немного надул нижнюю губу. И огляделся. Ох, что за бардак тут был. Перевернутые кастрюли валялись на полу, пустой холодильник был открыт, на подоконнике была рассыпана земля из-под цветка. Рядом с плитой стояли открытые прозрачные миски, в которых разложили кашу. Штук шесть таких вот контейнеров, а рядом разноцветные крышки. Прям на пикник собрались, только менюкак в тюрьме.

Тут под столом я увидел ту самую скомканную тысячу, что улетела тогда со стола. Поднял. Никто даже не заметил её со вчерашнего вечера. Ну окей, мне они нужнее. Если мы отправимся в Эфиопию, то там мне точно понадобятся деньги. И что, что мы поедем вместе? Я не хочу зависеть от этой семейки.

Когда я поел, то решил заглянуть к Черепахе, чтобы поплести корзины. Она уже закончила со своим огромным жгутом,и теперь складывала в одну из корзин свои вещи. Я зашел и сел в углу. Достал из рюкзака одну корзинку и показал Черепахе. Она покачала головой, мол не сегодня. А когда? Она махнула рукой. «Завтра». А будет завтра? «Куда ж оно денется» - улыбнулась она. И вот тогда моя тревога прошла. Завтра никуда не денется, оно будет таким же, как сегодня. И как вчера. Пускай, сегодня было неважным, но вчера было ничего.

Я улыбнулся ей в ответ. Встал, подошел к Черепахе и коснулся её юбок: «Помочь?». «Не надо»: отвела она мою руку и показала на гору корзин. «Лучше их собери»: как бы говорила она, показывая мне, как сворачивать и складывать одну корзину на другую.

Я был рад. Корзины были и жесткие, и одновременно мягкие, если гладить пальцем в одном изгибе жгута. Чего тут только не было. И вафельное полотенце, и кусочки розовой футболки, и какой-то ворсистый фиолетовый пушистик. Одним словом, чистый крафт!

«Я возьму несколько, продать завтра»: я взял две и поднес к рюкзаку, чтобы Черепаха видела. Она ответила не сразу, опять пристально посмотрела на меня и только потом кивнула: «Бери». Чего так подозрительно-то? Или она знает, что я в последний раз не отдал деньги Статуе?

Весь вечер прошел в сборах. Я еще пару раз пытался с кем-то из них пообщаться, но они смотрели сквозь меня. Тревога вернулась. Я узнавал этот равнодушный взгляд - так на нас смотрели многие учителя в интернате. А были те, что смотрели плохо. Это хуже, чем взгляд сквозь, это что-то, что внутри все переворачивает, и некуда спрятаться.

На утро все было как обычно. Только в квартире стало просторнее. У входа появилась гора связанных клетчатых сумок и пакетов на тележке. Косичка, Статуя были на месте, Призрак уже ушел. Я не знал, как спросить, когда мы уезжаем, поэтому решил спросить, идти ли сегодня работать. Я показал Статуе сумку, в которой лежали вчерашние непроданные ободки и новые сумки Черепахи и показал на дверь. Она погладила меня по голове и уверенно кивнула: «Еще не сегодня, иди». И я пошел.

Рабочий день прошел незаметно. Проведя его на ногах, я чувствовал, что коленка опять начинает ныть. Я снова возвращался не поздно, потому что умудрился быстро продать почти все. Осталась только одна корзинка. Повернув к дому, я не заметил ничего необычного. И вдруг мелькнула мигалка, и я увидел полицейские машины. Много полицейских машин.

Я быстро свернул в подъезд и добежал до следующего, прижимаясь к дому. Многие окнабыли распахнуты, на них не было штор, авходные двери держались открытыми приставленными камнями. Я нырнул в подъезд и с ужасом увидел, что двери в квартиры тоже распахнуты. На лестнице валялись какие-то вещи. Я взлетел на второй этаж. К квартире Призрака. Я вбежал внутрь и понял, что в ней пусто. Остались только пакеты с листовками, кастрюли на кухне, сваленные в углу пыльные простыни. Не было ни Черепахи, ни Призрака, ни Статуи, ни Косички. Не может быть. Они не могли меня бросить.

Как в тумане я спускался по лестнице. Шаг, шаг. Сердце билось в груди. Стук, стук. Открыв дверь, лицом к лицу я столкнулся с полицейским.



Глава 5

После поворота показалось желтоватое здание интерната. В открытое переднее окно влетелзапах какао - стало понятно, сейчас около четырех, время полдника. Ментовская машина тряслась по насыпной дороге, ведущей ко двору. Я угадывал в голове предметы, которые через секунду появлялись перед глазами: сейчас будет клумба из шины, сейчас - корень, пробивший асфальт, сейчас - качели, окна актового зала, окно кабинета директора, окно, окно… Мелькнуло лицо. И стукнуло в груди. Неужели я сейчас увижу Безымянного? Что он мне скажет? Хотя чего тут думать, рассмеется он, своими кривыми зубами полыбится и будет показывать пальцем, мол, ну и чего ты добился, лох. Сам ты, лох…

Почему меня волновалавстреча именно с Безымянным? Не знаю, наверно, я просто устал бояться встречи с другим человеком. В полицейском участке, когда я сидел в комнате напротив мента в форме (он отхлебывал кофе, и над верхней губой у него остался светло-коричневый след), я не мог перестать думать об Уроде. Мне было так страшно, аот этих кофейных усикови теплого запаха становилось еще хуже. Пока мы ехали в машине из Щербинки (тогда в подъезде я попытался убежать, но ментыменя схватили и начали спрашивать имя, адрес,родителей) я решил, что ничего не расскажу им о неграх. Но сидя в кабинете, я уже недумал о них. Больше меня пугало, куда они отправят меня. Когда мент допил кофе, в кабинет зашла женщина.

- А вот ипереводчик для тебя, - кивнул на нее он.

Я обернулся. Это была приятная женщина с большой грудью, на которой лежалкрестик. Она обошла стол и прикрыла жалюзи. Из-заоткрытой форточки они все равно шевелились и чуть-чуть пропускали солнце. Я решил, что не буду с нейговорить, но когда она села на место мента,то сказала:

- Привет, Толя! - сказала она, меняясь местами с ментом.

Я не пошевелился.

- Не бойся. Я здесь, чтобы тебе стало легче.

Я молчал. Она внимательно осмотрела меня и снова подняла руки:

- Не хочешь общаться? Но мне ты можешь рассказать все, что тебя беспокоит. Я не из полиции. Видишь, я знаю твое имя, знаю, откуда ты.

«Это меня и напрягает», - подумал я.

- Почему ты сбежал из интерната? - спросила она.

- Захотел.

- Понимаю. Это из-за Игоря Львовича?

Я вздрогнул. Она говорила про Урода. Неужели они знают?

- Это мой учитель по истории.

- Я знаю, - сказала она и так посмотрела на меня… Даже не знаю, как объяснить,всеми своими глазами она так пожалела меня.

Эта жалость… Почему она жалеет меня? И тут к горлу подкатило. А вдруг она и вправду не из полиции? Может, она сможет понять, эта женщина с большой грудью? Я точно, уже точно знаю, я понял, что все, что там было, это неправильно, что надо по-другому… И тут ни с того ни с сего я разревелся. Как девчонка. И не мог, никак не мог остановится.

Яплакалдолго, кажется, потом что-то отвечал на ее вопросы, рукавом вытирая слезы. Я ей сказал, что это было что-то плохое, что-то неправильное, что я что-то видел, что теперь я знаю, как взрослые могут любить детей, что Урод нас ненавидел. Она сидела молча, кивала и вздыхала.

- Это ты у негров понял, Толя? - спросила она.

- Даа! Они любят друг друга. Я видел. Даже несмотря на то, что… - тут я осекся. Кажется, я не планировал этого рассказывать. Но женщина выглядела спокойно, как будто она уже давно знала об этом.

- Они же стали твоими друзьями? - продолжила она. - А ты знал, что у них нет документов? Им опасно тут.

- Знал.

- Ты жил у них?

- Чуть-чуть.

- Как их звали?

- Не знаю.

- А где они сейчас?

- Не знаю.

- Я думаю, они собирали свои вещи, чтобы поехать домой. На родину. Но они могли потеряться.

- Могли, - согласился я и вспомнил, что ни Косичка, ни Статуя, ни, тем более, Черепаха практически не выходили дальшедвора.

- Расскажи, как они выглядели, - попросила женщина. Её грудь слегка поднялась, и в крестик попал луч.

Я замялся. А что если Призраку правда нужна помощь? Что если полиция реально поможет им добраться домой?

- Им нужно помочь, Толя.Ведь здесь они чужие.

Ах вот, что вас волнует! И дебил же я… Да вы и помогать им не хотите, вы просто хотите убрать еще одну проблему, еще одних людей!Уж нетушки. Стучать на тех, с кем жил, на тех, с кем хотел уехать?В интернате таким мы устраивали жесткие темные. Они и сами доберутся.

Но ведь они бросили меня…Я мог бы ехать сейчас с ними в Эфиопию. Я вспомнил, как мечтал из электрички, что увижу деревню Косички, ту церковь, её дом. А теперь я сижу в темном кабинете, где воняет кофе, и не знаю, что со мной будет.Тут меняохватила такая злоба. Еще эта тетка с огромными сиськами, чтоб ты…

- Толя?

...