Размещено на http://www.allbest.ru/

3

Размещено на http://www.allbest.ru/

1

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств

Образовательная программа «Филология»

Выпускная квалификационная работа - БАКАЛАВРСКАЯ РАБОТА

по направлению подготовки 45.03.01 «Филология»

образовательная программа «Филология»

ЧИТАТЕЛЬСКАЯ И ЗРИТЕЛЬСКАЯ РЕЦЕПЦИЯ ТВОРЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА И ЕГО БИОГРАФИЧЕСКОГО ОБРАЗА

Соколова Мария Игоревна

Научный руководитель

Доц.;к.ф.н.

Калугин Дмитрий Яковлевич

Санкт-Петербург, 2020



В работе исследуются рецептивные практики читателей прозы Сергея Довлатова. В работе на материале любительских и профессиональных отзывов, пересказов произведений С. Довлатова, опубликованных на ресурсе «Брифли», любительских и профессиональных рецензий на фильмы, снятых по мотивамтворчества писателя и его биографии, производится анализ главенствующих стратегий в читательском восприятии литературы конкретного писателя. В результате проведенного исследование мы пришли к выводу, что именно читательская рецепция влияет на восприятие киноадаптаций произведений Довлатова, которые не имеют успех среди читательской аудитории из-за несостоявшейся идентификации читателя с персонажем (самим автором). Делается вывод, что специфика довлатовской прозы -- так называемого «нового автобиографизма» -- не позволяет ее успешно экранизировать, используя основной принцип читательской рецепции -- принцип идентификации.

читательская рецепция произведение образ писатель



ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1 Рецептивная оптика литературного анализа

Читательская рецепция как основа исследования писательского наследия

Рецепция и стратегии автора: возможность взаимного влияния

Глава 2 Читательская рецепция Сергея Довлатова

Любительские рецензии на литературу

Профессиональная рецепция Довлатова

Трансформация рецепции в краткий пересказ

Глава 3 Зрительская рецепция Сергея Довлатова

Фильмы, снятые по мотивам произведений и биографии писателя

Любительские рецензии на фильмы

Рецензии кинокритиков

Рецепция Довлатова как ключ к пониманию устойчивого образа писателя

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ



ВВЕДЕНИЕ

Литературный анализ творчества конкретного писателя невозможен без изучения читателя (воображаемого или информированного, в зависимости от выбранного категориального аппарата) или читательского сообщества, а также устойчивых стратегий восприятия творчества автора в целом, причин выбора этих стратегий и форм их дальнейшего функционирования в литературном поле. Речь может идти также, например, об изменении авторских стратегий, вызванном читательскими откликами, о создании определенного авторского образа, о влиянии на массовую культуру.

Данная работа будет посвящена изучению читательских и зрительских практик восприятия биографии и псведоавтобиографического творчества писателя Сергея Довлатова. Материалом и объектом исследования будут служить отзывы непрофессиональных читателей на произведения Довлатова, опубликованные в интернет?ресурсах (например, LiveLib), рецензии и отзывы литературоведов и литераторов, пересказы произведений Довлатова для ресурсов «Брифли» и «Народный Брифли», любительские рецензии на последние кинематографические работы по мотивам повестей Довлатова («Конец прекрасной эпохи» (реж. С. Говорухин, 2015), «Довлатов» (реж. А. Герман?младший, 2018), «Заповедник» (реж. А. Матиссон, 2018)) и профессиональные кинокритические работы по упомянутым фильмам.

Стоит отметить, что в работе мы не будем разделять читательские и зрительские отклики по отдельным произведениям: в случае Довлатова, это не вполне релевантно, поскольку его произведения воспринимаются скорее как единое целое, а рецепция, как полагаем, подчинена общей стратегии.

Предметом же исследования станут интерпретативные стратегии, проявляющиеся в разныхформах читательской рецепции(например, переходящие из читательских отзывов в пересказы), которые мы будем рассматривать с помощью методологии, основанной на категориях рецептивной эстетики, а именно -- трех методах анализа читательской рецепции: установления фактов идентификации, конкретизации и читательского заполнения «лакун».

Актуальность этой темы состоит в том, что, во-первых,за последние десятилетия Довлатов приобрел популярность у массового российского читателя -- это видно и по рейтингам продаж книг и сувенирной продукции, по общим объемам упоминаний имени писателя в информационном поле, по проходящим фестивалям -- например, в Псковской области и в Петербурге -- посвященным творчеству Довлатова, по количеству в последние годы снятых фильмов, основанных на его произведениях и биографии. Именно обилие всевозможных откликов позволяет исследовать характер рецепции, переходящую из читательских рецензий в зрительские устойчивую читательскую рецептивную традицию, на закономерности несовпадений между читательскими стратегиями и режиссерской рецепцией и даже на манипулятивный характер этих несовпадений: в этом случае приверженцы определенной традиции читательской рецепции маркируют продукт режиссерской рецепции, то есть фильм, как неудачный.

Во-вторых, писательский успех или неуспех связан напрямую с фигурой читателя, он заключается в удачной встрече читательских ожиданий и творческих стратегий автора. Следовательно, объемный корпус рецепций позволяет исследовать, какие именно нарративные или, например, стилистические особенности творчества Довлатова определили сложившийся характер рецепции, повлиявший, в свою очередь, на массовый успех автора.

Данная работа имеет своей целью показать, что читательская рецепция Довлатова однородна, она репродуцируется от рецензии к рецензии, а для создателей фильмов оказывается благодатной почвой для считываемого как ностальгическое кино об ушедшей эпохе: читательская рецепция является главенствующей и определяет художественные методы для других форм рецепций -- например, для киноадаптаций.

Исследовательская гипотеза данной работы состоит в том, что основной принцип читательской рецепции прозы Сергея Довлатова, идентификация, строящаяся на отношениях читателя с персонажем, кажущимся у Довлатова самим автором, перестает функционировать для читателей на экране: идентификация, образованная авторской тактикой повествования, переложенная на язык режиссерской конкретизации, не сближает зрителя с персонажем -- оттого цитирование кажется неуместным, образ нерелевантным написанному.



Глава 1 Рецептивная оптика литературного анализа

Читательская рецепция как основа исследования писательского наследия

Мы убеждены, что рассмотрение фигуры автора и его творческого наследия невозможно без обращения к фигуре читателя, на анализ читателя-любителя и читателя-профессионала, на рецептивные стратегии читателя, которые формируют взгляд на литературу в массовом сознании, а иногда и вовсе порождают авторские стратегии (например, ниже мы будем рассматривать повесть М. Зощенко «Письма к писателю», составленную из читательских писем). Поэтому, прежде чем приступать к анализу различных форм рецепции творчества Сергея Довлатова, будь то краткие пересказы, мини-рецензии в блогах или экранизации с рецензиями -- профессиональными или любительскими -- уже на них, стоит посмотреть поближе на фигуру читателя в исследовательской перспективе.

Принимать во внимание фигуру читателя в процессе интерпретации текста -- идея совсем не новая для мира литературоведения, но не вполне используемая в мире непрофессионального читателя, когда его только начинают обучать этому навыку: в школе учат считыватьинтенции и наставления автора, да и взрослый читатель скорее рассматривает текст с позиции усваивания закодированных смыслов, воспринимая литературный опыт более как настоящий.Стоит, однако, вспомнить о вполне популярном способе изучать литературу в школе -- заучивание емких цитат из произведения, категоризированныхпо темам,для экзамена как маркер знаний по дисциплине «литература» -- что, в принципе, тоже может рассматриваться как формирование определенной рецептивной стратегии. Например, «…для школьников с хорошей и отличной подготовкой, претендующих на высокиебаллы…заучивание лирических стихотворений в количестве, достаточном для обращения ктесту при выполнении сопоставительных заданий и написании сочинений; свободноевладение большим цитатным материалом, поскольку любая скованность в обращении ктексту чревата неубедительностью ответа…» [Зинин и др. 2019, 20].

Влитературоведении же категория читателя как активного актора впроцесселитературной диалогизации представляет огромный интерес. Этот процесс принято рассматривать именно с точки зрения читателя, потому что только так можно видеть текст ретроспективно, сквозь личностный опыт, читательские навыки и коллективный культурный опыт, характерный для данной точки времени и пространства.

Литературоведы смотрят на читателя под разными углами -- Н. А. Кафидова в своей работе «Читатель как проблема поэтики» упоминает множественные существующие категории, присвоенные читателю литературоведами: «воображаемый читатель (А.А. Белецкий), гипотетический читатель (М. Науман)…абстрактный читатель (В.Шмидт), образцовый читатель (У.Эко), архичитатель (М. Риффатер), имплицитный читатель (В.Изер), информированный читатель(С.Фиш), воображаемый читатель (Вулф)…» [Кафидова 2010, 99 ? 100].

Н. А. Кафидова выделяет следом типологию, основанную на четырех читательских характеристиках: реальный читатель (участник литературного процесса; эмпирически реальный человек);воображаемый читатель (идеальный адресат, существующий в сознании биографического автора);эксплицитный читатель (одна из разновидностей внутреннего адресата, явный или подразумеваемый собеседник, к которому обращена речь повествователя);имплицитный читатель (предполагаемый всей структурой произведения как целостно воспринимающий ее субъект) [Кафидова 2010,100].

Такое многообразие подходов к категории не проясняет набор читательских компетенций вообще, однако подтверждает возможность смотреть на текст с точки зрения опыта читателя. Исследовательница трудов Ю. Тынянова Мария диСальво отмечает, например, довольно простое, но важное положение относительно того, как литературовед смотрел на литературную неудачу, то есть отсутствие признания автора: как на несостоявшуюся коммуникацию между читателем и писателем. «Именно она сигнализирует, что не состоялась „стыковка“ между новымявлением и автоматизированным способом восприятия, пережитком предшествующей эпохи…» [ДиСальво 1983, 422].Получается, наоборот, успех писателя -- это удачный диалог между двумя субъектами.

В связи с анализом взаимовлияния читательских практик и текста, обратимся к некоторым положениям Стэнли Фиша, занимавшегося теорией критики читательского восприятия (reader-responsecriticism).

С. Фиш утверждает, что, несмотря на важность единичного читателя, все-таки формируют вектор читательской интерпретации того или иного автораименно читательские сообщества, так называемые «интерпретативные сообщества» [Fish 1980, 14]. Другими словами, чтобы понять логику функционирования текста в перспективе читателя, мы должны обращаться к какой-то выборке, к какому-то сообществу, в который бы был включен единичный читатель, по теориям других литературоведов.

Обратимся к некоторым работам, где анализируется процесс чтения как функционирование заложенного в тексте потенциала, то есть «потенциала восприятия» в терминах М. Наумана[Абрамовских 2010, 64], развивая положения которого В. И. Тюпа предлагает термин «творческий потенциал» [Абрамовских 2010, 64], иначе -- «провоцирующая матрица», которой обладает незаконченный текст, и которая обозначает возможность для читателей достроить текст на основе уже написанного, что есть, проще говоря, процесс личной читательской интерпретации. Эта модель подтверждает старую идею, что текст как таковой обладает потенциалом для бесконечных вариаций заполнения лакун -- для бесконечных интерпретаций.

Идея лакун не новая: мы встречаем ее у одного из основателей рецептивной эстетики -- Вольфганга Изера, к которому обращались в прошлом году в работе над анализом писательской стратегии Довлатова. Изер предлагает рассматривать текст как последовательность предложений, встроенных в систему течения текста по образцу «угадывания» читателем следующего предложения на основе предыдущего. Если это «продолжение» нарушается, то есть прочитанное не имеет видимых связей с только что обдуманным, «течение мысли блокируется» [Изер 2004, 208], иначе -- образуется та самая лакуна.

Изер прибегает к построениямРомана Ингардена, что в момент, когда происходит слом антиципации (anticipation), то есть того самого крепления одного предложения к другому, «обман ожиданий вызовет чувство неудовлетворенности», что, следовательно, заставляет читателя самому вступать в игру и устанавливать взаимосвязи самому, требует от читателя использовать при чтении воображение, и именно это и составляет динамику повествования. Поэтому тексты с разнообразным потенциалом заполнения лакун предоставляют широкий спектр путей для их рецепции: «каждый читатель заполняет эти пробелы по-своему» [Изер 2004, 209].Незаконченный же текст виделся Изеру наиболее удачным функционированием схемы, когда текст актуализируется за счет заполненных читателем лакун.

Изер пытаетсяанализировать процесс усвоения чужого для читателя опыта и опознавания его как собственного. В литературоведении применим термин идентификация читателя с текстом, но Изер предлагает обратиться к наблюдениям Ж. Пуле, который утверждает, что чтение -- это процесс перенесения роли субъекта с писателя на читателя, то есть «читать» -- это буквально «думать» чужие мысли. «Чужой субъект, который думает чужую мысль в читателе, указывает на потенциальное присутствие автора, чьи идеи могут стать частью внутреннего мира читателя» -- эта форма коммуникации, говорит Пуле, может возникнуть при соблюдении двух условий: отделение биографии автора от произведения и исключение индивидуальных свойств читателя из процесса чтения[Изер 2004, 222].

Кроме идентификации и заполнения лакун, основатели рецептивной эстетики говорят и о конкретизации в терминах Романа Ингардена: исследователь говорит о том, что читатель в процессе воспринимающей деятельности при упоминании определенных элементов, деталей, наделяет их наглядностью, некоторой субстантивностью: «костяк… наглядно выступает во время чтения только в тех своих качествах, которые вообще доступны зрительному восприятию…»[Ингарден 1962, 73].

Далее, Ингарден отмечает, что этот процесс разнороден и зависит от вкусов читателя, от его читательских навыков, психической организации и других факторов, а значит -- конкретизация разнородна у разных людей. Кроме того, исследователь замечает, что при повторном чтении произведения, читатель конструирует иную, новую, но основанную на предыдущих конкретизацию[Ингарден 1962, 73].

«Сколько читателей и сколько новых прочтений одного и того же произведения -- столько и новых образований, называемых нами конкретизациями произведений. Общее же для них то, что в каждом из них (если конкретизация более или менее не выходит за рамки «верности») реализуется одно и то же произведение, достоинства которого увеличиваются или уменьшаются в результате-дополнении и трансформаций, имеющих своим источником исключительно воспринимательно-конструктивную деятельность читателя»[Ингарден 1962, 74].

Нам чрезвычайно важнынаблюдения Ингарденаи о связи конкретизацации и конкретизируемого произведения, и о той самой «верности» этого процесса по отношению к произведению. Ингарден замечает, что раз допустимо существование конкретизаций, по которым нельзя определить стоящее за ними конкретизируемое произведение -- значит, у произведения и его конкретизаций есть типологические различия.

Во-первых, это звуковое оформление текста (особенно, если этого требует стилистическая канва произведения); во-вторых, это «актуализация» деталей, описанных в тексте лишь схематически -- в голове у читателя же они получают витальность и, в-третьих, как раз описанный выше процесс заполнения лакун (или мест «неполной определенности») отличает конкретизацию от самого произведения -- если бы лакуны не были бы заполнены именно так, конкретизация бы не состоялась[Ингарден 1962, 75 ? 82].

Категории Изера и Ингарденаиспользуются в исследовании Е. В. Абрамовских -- «Методология анализа читательской рецепции (на материале креативной рецепции незаконченных произведений А. С. Пушкина)». Абрамовскихвслед за вышеупомянутыми исследователями выделяет три механизма читательского восприятия: актуализация(то же самое, что и конкретизация у Романа Ингардена),индентификация и конституирование смысла[Абрамовских 2010, 65].

К эффекту конкретизации или актуализации мы вернемся в разделе, где будем рассматривать экранизации произведений С. Довлатова и различные рецензии на них, а сейчас обратимся к еще одному механизму читательского восприятия, на который указываетАбрамовских: идентификации.

Следуя логике В. Изера, Абрамовских называет важным элементом «самоотождествление читателя»[Абрамовских 2010, 65] с персонажем, ситуацией или другим элементом текста. Таким образом, говорит исследовательница, читатель заполняет те самые «места неопределенности», например, в действиях персонажа.

Кроме того, Абрамовских называет идентификацию стратегией писателя, «подталкивающей читателя занять определенную позицию»: «Этот горизонтожидания(героя или автора) не отменяет прежнего, первоначального горизонта(читателя), поскольку результаты идентификации в некоторых случаях подвергаются дискредитации за счет воздействия на читателя второй тенденции - иронии текста. Её функция - возвращение читателя к подлинной реальности, к его собственному горизонту ожидания»[Абрамовских 2010, 65].

Получается, горизонт ожиданий читателя расширяется, и он как будтовпитывает в себя литературный опыт как естественно полученный -- это замечание будет так же очень полезно для нас в анализе читательских рецензий на творчество Довлатова.

Третий механизм, конституирование смысла -- борьба с незавершенностью, снова заполнение «пустых мест»[Абрамовских 2010, 66]-- но уже не с помощью ассоциирования себя с персонажем и применения его же логики или практически осязания предметов и ситуаций с помощью конкретизации, но домысливание, например, неоконченной фабулы (чем объясняется эффект «фельетонного» романа). Абрамовских говорит, что такое положение дает творческому читателю импульс и возможность фактически достраивать произведение[Абрамовских 2010, 66].

Исследовательница отрицает возможность смотреть на принципы рецептивной эстетики как на релевантную методологию для изучения массовых читательских практик[Абрамовских 2010, 66], однако мы попробуем пойти от обратного -- посмотреть на конкретных примерах актуализации читательской рецепции (в рецензиях на книги и экранизации, в пересказах) возможность интерпретации с помощью именно этой логики.

М. А. Черняк в своей статье «Прогнозирование читательской рецепции в новейшей массовой литературе», характеризуя современность в категориях уменьшения читательского интереса, сильно отличающихся от прошлых читательских практиках (например, «быстрое чтение»), в «функциональной неграмотности» как результате такого положения вещей, говорит еще и о смене парадигмы с главенствующего отношения «автор-герой» на «читатель-герой»[Черняк 2005, 127].

В связи с размышлениями о читателе Черняк вспоминает о Ролане Барте, о его программной статье «Смерть автора», где утверждается, что «читатель -- это … всего лишь некто, сводящий воедино все те штрихи, что образуют письменный текст»[Барт 1994, 391], и его другой работе «Удовольствие от текста», где чтение воспринимается как источник энергии, удовольствия, то есть превращается в потребительство. Черняк связывает этот тезис с феноменом современной массовой литературы и феноменом массового читателя XX века, который сводит «сложные интеллектуальные проблемы» до простых оппозиций « “хорошее--плохое”, “наши--чужие”, “преступление -- наказание”»[Черняк 2005, 128].

Далее Черняк говорит о принципах включенности читателя в литературную игру современности: вспоминая У. Эко, анализировавшего цикл романов Я. Флемингао Джеймсе Бонде, исследовательница утверждает, что популярность такого рода литературы обусловлена определенной нарративной структурой, в рамках которой читатель с легкостью «разгадывает» смыслы и сюжетные ходы и чувствует себя от этого «победителем»[Черняк 2005, 128]. Получается, переводя слова Черняк в известные нам уже категории, читатель современной массовой литературы, стремясь заполнить те смысловые лакуны текстового полотна, в конце оказывается с правильными ответами за счет авторской игры с читателем в поддавки.

Кроме того, нам интересна мысль исследовательницы о чрезвычайнойкинематографичноститекстов массовой литературы и как следствие увеличение роли того «визуального элемента» в произведениях, то есть население текстов кинематографичными персонажами и образами, создание «жизни в жизни» по подобию телесериала[Черняк 2005, 128].

Другими словами, можно говорить, во-первых, о предельной идентификации читательского опыта с произведением, об актуализации или конкретизации, то есть в высшей степени наглядности текста, той же кинематографичности. Из всего тона упомянутой выше статьи мы можем сделать вывод, что исследовательница видит в этом уменьшении дистанции между горизонтом читательских ожиданий и сознательной авторской стратегией кризис литературы вообще и читательских практик в частности.

Следуя этой мысли, Черняк цитирует Ю. М. Лотмана и его работу «Структура художественного текста»: «Отталкиваясь от того, что“восприятие художественного текста-- всегда борьба между слушателем и автором”, Ю. М. Лотман полагает, что конец произведения может наступить раньше, чем читатель его дочитает до конца, в том случае, если “автор использует модель-штамп, природа которого раскрывается слушателю в начале произведения”»[Черняк 2005, 130].

Таким образом, мы можем говорить о том, что читательские практики влияют и на авторские стратегии: в современной массовой литературе огромное внимание авторов уделяется эффекту кинематографичности, способности перевести текст на язык кинообразов. Именно поэтому нам будет интересно посмотреть на то, как воспринимаются экранизации популярного сейчас творчества Довлатова массовым читателем, как опыт идентификации и опыт наделения текста осязаемостью будут работать в случае прозы Довлатова.

Итак, у нас складывается методологическая система, с помощью которой мы будем изучать некоторые формы, которые принимает рецепция прозы С. Довлатова. Наш анализ будет строиться на выявлении трех стратегий читательских практик, предложенных для анализа читательской интерпретации учеными, занимающимися рецептивной эстетикой -- идентификации, конкретизации и заполнения «лакун». Далее мы проанализируем, как сосуществуют все три стратегии у читателей Довлатова, какая из рецептивных стратегий имеет решающее значение в рамках сложившейся традиции, и, кроме того, как эти методы применяются читателями при просмотре киноадаптаций.

Рецепция и стратегии автора: возможность взаимного влияния

Рассмотренные в предыдущем параграфе литературные категории, идентифицирующие читателя или читательское сообщество, способы посмотреть на функционирование читательского взгляда, методики анализа восприятия на нарративном, лингвистическом, культурно-социальном уровнях -- все это нам понадобится для попытки посмотреть на читательскую рецепцию конкретного писателя -- Сергея Довлатова -- в различных ее проявлениях: феномене краткого пересказа (в том числе, составленного нелитературоведом), любительских или профессиональных откликах-рецензиях на произведения писателя, экранизациях, основанных на текстах и фактах биографии, профессиональных и любительских рецензиях на них.

В своей книге «Литературократия» Михаил Берг определяет механизмы как влияния читательской аудитории на автора, так и, наоборот,писателя на аудиторию. «Читательская аудитория не пассивна по отношению к потенциалу текста -- она способна как усилить, так и уменьшить его в зависимости от критерия оценки»[Берг 2000, 233]. Авторский успех определяется в том числе и непрофессиональной оценкой, и среди инструментов этого влияния, по Бергу, находятся как выдвижение произведения на премию, если читатель -- член номинационной комиссии, так и простая покупка книги, а потом её обсуждение с другом, если это читатель в самом обычном смысле слова.

В свою же очередь и автор, являясь полноправным членом той же референтной группы, согласно Бергу, не только создает текст, но влияет «на процессы его интерпретации, оценки и функционирования в читательской аудитории»[Берг 2000, 233]. Кроме того, «задачей» писателя является и «выбор читательского поля», а также «способа артикуляции своего имиджа, манеры поведения для наделения текста дополнительным символическим капиталом»[Берг 2000, 233]. По Бергу, точное совмещение всех этих условий и является критерием успеха. Эти рассуждения о выборе имиджа, манеры поведения пригодятся нам ниже для анализа любительских рецензий на произведения Довлатова.

Сначала же мы попытаемся раскрыть вопрос взаимного влияния читательской рецепции и авторских стратегий на нескольких примерах, проанализированных нами ранее. Для дальнейшей работы необходимо напомнить, что анализ рецепции читателями произведений строится на концепции диалогизации как основного способа существования текста после его публикации. Диалог этот происходит, конечно, не только между автором и читателем, но и между различными группами читателей, между героями и читателем или героями и автором.

Следует сказать, что диалог, в котором существует написанный текст, может принимать совершенно различные формы. Так, стоит упомянуть пример повести Михаила Зощенко «Письма к писателю», составленной из фрагментов читательской корреспонденции, полученной Зощенко в период его литературной славы. Количество писем, которые писатель получил, и их целей, конечно, впечатляющее, но более того удивляет оригинальный подход автора: в качестве реакции на любительскую литературную критику, на попытку влиять на произведения писателя автор вступает в диалог с помощью публикации писем и комментариев (часто -- едких) по поводу их содержания[Соколова 2017, 5].

Анализируя последнюю редакцию повести, мы можемубедиться, что многие письма своим содержанием обязаны именно попытке проанализировать прочитанное произведение автора, его дальнейшее функционирование, возможность самоидентификации с ним. Читатели пишут о некачественном исполнении произведений автора на литературных вечерах, о «неправильном» лингвистическом выборе автора, советуются по поводу собственных писательских стратегий, пытаются продать сюжеты, попросить помощи в публикации своих текстов или, наоборот, попросить написать репертуар длячитателя-артиста.Некоторые письма являются благодарностью за смех, за умение подчеркнуть характерность персонажей[Соколова 2017, 13 ? 14].

Более того, повесть «Письма к писателю» не была просто симуляцией влияния читателей на автора, в данном случае диалог и правда обладал взаимным действием:«” Возвращенную молодость” его[М. Зощенко] побудили написать читатели, в письмах жаловавшиеся на нервное расстройство, просившие совета»[Соколова 2017, 15].

Другим примером функционировании диалога между автором и читателем можно назвать феномен краткого пересказа, какой сейчас распространен на ресурсах для облегчения отношений между школьником и литературой. Ресурс «Брифли» и его дочерний проект «Народный Брифли» -- главные источники такой формы диалога, примеры которого взяты как из школьных энциклопедий, так и написаны самими читателями. Ресурс декларирует некоторые правила написания пересказов: он не должен содержать личное мнение и отношение к прочитанному, но должен быть «кратким», «оригинальным» и «увлекательным», таким образом представлять собой просто небольшую, хорошо написанную аннотацию[Соколова 2018, 18].

Однако, у пересказчиков «Народного Брифли» в основном не соблюдается принцип безучастности, что можно понять по выбору цитат, по использованной лексике, по пренебрежению определенными сюжетными линиями в пользу других. Кроме того, основополагающая тема произведения, заявленная в пересказе, также отражает определенный фокус рассмотрения текста с точки зрения, например, культурно-социальных связей. Например, в проанализированном нами ранее пересказе «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева отчетливо видно, что закрепленная многолетним взглядом на произведение, где главенствуют темы критики самодержавия и отмены крепостного права, интерпретация автора пересказа чувствуется и в его тексте. Очевидно, что пересказчик опирается на конкретные тексты-анализы, которые, в свою очередь, встраиваются в традицию такого рассмотрения текста Радищева[Соколова 2018, 24].

Именно поэтому мы можем утверждать, что пересказ является формой рецепции конкретного единичного читателя (или, как в данном случае, «интерпретативного сообщества», по Стэнли Фишу, обусловленного интерпретативной традицией), а также формой диалогизации, функционирования текста далее. Пересказ -- это все-таки промежуточная форма между текстом и реципиентом, подвергнутая, однако, еще одной трансформации.

В следующей главе мы посмотрим на рецептивные стратегии читателей Довлатова, в том числе и на примере пересказов его произведений на «Брифли» и «Народном Брифли»: каким образом читатели пытаются сохранить принцип «безучастности», продуцируя текст собственной рецептивной стратегии.

Однако прежде всего нам бы хотелось проанализировать, каким образом диалог строится между Довлатовым и его читателем. М. Н. Липовецкий в своей статье о постмодернизме пишет, что Довлатов является предвестником течения «нового автобиографизма» 90 ?х годов, представители которого «анализируют свой личный опыт литературоведчески -- как конгломерат влияний, “чужих слов”, осколков чужих сознаний, отражений в глазах других людей. И если перед нами все-таки возникает образ “Я”, то это непременно “Я” в кавычках…» [Липовецкий 2002].

В другой работе М. Н. Липовецким в соавторстве с Н. Л. Лейдермананализируется феномен прозы Довлатова, которая «внешне не выходя за пределы реалистического жизнеподобия, обнажает именно литературную сторону жизни -- неосознанно следую постмодернистскому принципу „мир как текст“» [Лейдерман, Липовецкий 2003, 599]. Исследователи утверждают, что герой Довлатова для читателей является не только самим автором, жизнеописание которого читатели произведений знают лучше любого биографа [Лейдерман, Липовецкий 2003, 598], но и «литературной тенью своего поколения, его полномочным представителем…» [Лейдерман, Липовецкий 2003, 599]. Кроме того, автобиографичный материал Довлатова превращается в «метафоры, а точнее анекдотические причти…[про] взаимоотношения литературы и реальности, с одной стороны, абсурда и нормы, с другой…» [Лейдерман, Липовецкий 2003, 599].

Такое нарративное позиционирование можно назвать сознательной стратегий, подтверждая этот тезис знанием о функции коррепонденции Довлатова, которую он использовал в качестве литературной мастерской по отработке прорисовки персонажей, курьезных ситуаций, того самого анекдотического, приукрашенного автобиографизма. Лаура Сальмон, анализируя письма писателя к различным адресатам, заключает,что получатель письма был в своем роде эквивалентен читателю прозы Довлатова, автор «сочинял письма не как частное лицо, пишущее частному лицу, а как писатель-профессионал, ориентированный на свою юмористическую поэтику парадокса. Стиль, эстетика, эффект, а не казенные факты играют для него в переписке не главную, а единственную роль» [Сальмон 2013, 426].

Е. Я. Курганов пишет о другой грани этого смешения реальности с литературой: о излюбленном Довлатовым навешивании анекдотических вымыслов на образы своих друзей и знакомых, благодаря чему литература как будто дополняла или вовсе пересоздавала реальность, придавая человеку или ситуации несуществующие детали.

«В высшей степени показательно, что персонажи за пределами того или иного текста обретают право голоса, начинают протестовать или говорят, что этого с ними не случалось, что они этого никогда не говорили, подчеркивают, что сам Сергей на самом деле несколько иной или совсем иной…Такого рода реакция только и нужна была Довлатову, как в не меньшей степени нужны были и неискушенные читатели, попадавшиеся на удочку, верившие, что все так и было, что Довлатов просто взял да записал. Все это апробировало особый статус довлатовских текстов, которые одновременно относились к самой непосредственной реальности и в то же время были самой несомненной литературой» [Курганов 1999].

Таким образом, мы можем сделать вывод, что Довлатов, конечно, добивался эффекта полной искренности автора с читателями, рассказывая будто полную и честную автобиографию, которая, однако, являлась сочетанием правды и вымысла, где сконструированные сюжеты и анекдотические зарисовки оттачивались на адресатах корреспонденции. Такой эффект сближения автора с читателем на основе его искренности в рассказах из жизни становился образом поколения, накладывался на желание читателей идентифицировать свой опыт с опытом героя ?автора из автобиографической прозы.

Далее мы представим анализ различных форм рецепции наследия Сергея Довлатова, начиная именно с любительских и профессиональных рецензийна его произведения, после чего обратимся к пересказам на ресурсах «Брифли» и «Народный Брифли» как примерах устойчивых фокусах восприятия его нарративных стратегий, сюжетных линий, псевдобиографичности его текстов.



Глава 2 Читательская рецепция Сергея Довлатова

Любительские рецензии на литературу

Проза Сергея Довлатова, безусловно, вызывает стойкий неподдельный интерес читающей аудитории последние десятилетия, после смерти автора. Доказательством тому могут послужить как существование с 2014 года ежегодного фестиваля «Довлатовфест», проводимого в Псковской области; несколько фильмов, основанных на его произведениях или биографических фактах; разнообразная сувенирная продукция с изображением писателя, неплохо покупаемая в книжных магазинах, так и всевозможные рейтинги, включающие в себя фамилиюавтора.

Кроме рейтингов, показывающих объемы продаж книг в разных книжных магазинах( данные сервиса Pro-Books 2019 года: на 50 бестселлеров художественной литературы приходится 2 произведения Довлатова -- «Иностранка», «Компромисс»)[Соколова 2019, 15], Довлатов занимает лидирующие позиции и в других формах читательской оценки: так, например, онлайн-медиа «Арзамас» публикует итоги шуточного «конкурса красоты»по мнению читательской аудитории среди предложенных писателей из цикла лекций о русской литературе XXвека-- Довлатов на 3 месте[Головастиков 2015], а в читательском рейтинге того же «Арзамаса» за самые «любопытные факты» из биографии Довлатов получает 5 место[Козицкая, Корзун.]. По данным сервиса «Мегафон.Книги» «Заповедник» Довлатова входил в рейтинг 15-ти книг по результатам подписок за последний месяц (январь 2019 года)[Что читали на смартфонах в январе 2019].Очевидно, что интерес к фигуре писателя в читательском сообществе устойчив, хотя и неоднороден. Чтобы поближе с ним познакомиться и проанализировать с помощью упомянутой выше методологии читательской рецепции по Абрамовских, мы воспользуемся несколькими ресурсами, хранящими любительские рецензии и отзывы.

Интернет-ресурс LiveLibпозиционирует себя как социальная сеть для читателей, к апрелю 2020 года на сайте насчитывается 1378 любительские рецензии на книги Сергея Довлатова, вокруг нескольких даже разворачиваются дискуссии в комментариях:споры ведутся о правильности интерпретаций, об уровне даровитости писателя -- «Вы, наверное, все?таки, совсем не поняли Довлатова»[yojj 2011].

Основным инструментом читательской рецепции в нашем случае, конечно, является самоидентификация читателя с героями Довлатова и, как следствие особенностей его «биографичной» прозы, с самим писателем. Читатели воспринимают героев Довлатова как людей очень близких читательскому мировоззрению: в некоторых случаях схожий опыт связывает читателя и писателя («…у Довлатова такое восприятие СССР, какое мне самой очень близко» [zhem4uzhinka 2013], «Такая знакомая неустроенность (больше внутренняя, чем внешняя). Желание растратить свой талант (потому что самое страшное - умереть, не успев распорядиться сокровищем). И мысль (постоянный рефрен):Как можно жить в этой стране? А никак…» [iandmybrain 2011], «для тех, кто жил в Советском Союзе -- это почти личные истории, потому что даже чемоданы были одинаковыми, что уж говорить о содержимом…»[perchonok 2016].

В других -- читательский опыт апроприируется и становится опытом как будто реальным:«…едва слышно хихикаешь и останавливаешь себя на почти произнесенной фразе „Да ладно вам, Сергей, неужели вы серьезно?“ И кажется, что вот-вот сюда же ворвутся все его знакомые - те самые герои его рассказов» [ad_nott 2013], «передача „того“ быта и „того“ мироощущения. Читая, ты понимаешь, откуда идут корни сегодняшнего положения вещей…»[Dario 2013].

Или «А со мной произошло странное: меня начала мучить ностальгия по совку! Хотя я там даже не жил!..Вот она -- писательская мощь!» [SunDiez 2012], «По таким книгам быстрее выучишь историю, чем по сборникам таблиц и характеристик. А главное, история перестанет быть, привязанной к имени математикой, наши предки станут близки и понятны…»[likasladkovskaya 2017].

Итог обоих случаев -- это стойкая ассоциация читателя с героем из книги: «Помню прочел всего Довлатова залпом и был опустошен. Все время думал за его героя, а т.е. за него. Потом начал понимать, что этого человека давно нет в живых. Что с ним уже не поговорить…Даже запись на автоответчике слушал, которую он оставил своей американской знакомой, русской по происхождению, в пьяном угаре…»[yojj 2011],«Довлатов пишет так, будто он сидит на расстоянии вытянутой руки, в прокуренной крохотной кухоньке грязной хрущевки…» [ad_nott2013],«Чтение этой книги напоминает беседу со случайным попутчиком, когда вы открываетесь друг другу и говорите о действительно важных вещах…» [illustratum_dominus2018], «Мир Довлатова мне очень близок. Это и мой мир (хотя я и не знаю, что такое глушить себя спиртным, эмигрировать, быть таким талантом)»[Antresolina2011].

Часто читатели отмечают необыкновенный уровень искренности: «Для меня в Довлатове самое ценное -- это его честность. Поражающая, потрясающая честность перед самим собой и читателями. Он не придумывает героев и того, что с ними приключается, чтобы передать свои мысли. Он пишет прежде всего про себя, про то, что происходит с ним, что его мучает, о чем он думает, мечтает, чего стыдится…» [Antresolina2012], «Довлатов рассказывает о себе, о своей семье и жизни. Честно и правдиво, судя по всему. Без изображения себя кем-то другим…»[Wender2015].

Кроме того, даже негативные рецензии читатели выстраивают на основе приема идентификации, например: «…я по жизни терпеть не могу, когда кто-нибудь бесконечно жалуется на жизнь, не пытаясь предпринять хоть что-нибудь, чтобы ее улучшить и исправить собственные ошибки…Не люблю, не понимаю, не уважаю пораженцев…»[Tayafenix 2013], «Если это действительно его воспоминания, то мне его даже жаль: насколько же скуден духовно и эмоционально человек, если ему плевать на собственную мать, жену, а при упоминании развода не было сказано ни слова о ребенке…» [Barnaba 2015], «Мне он неприятен. У меня нет к нему сочувствия. Мне жаль его жену…» [skazka353 2012].

Интересна и особенность рецензентов обильно дополнять отзывы цитатами из произведений. Думаю, здесь работает устойчивое восприятие довлатовских новелл как анекдотичных -- «…что ни строчка -- цитата, ушедшая в массы…»[Lisena 2013], «Рассказы из 80-х уже лучше зашли, а сборник „Компромисс“, который давно растащили на цитаты просто великолепен…» [SunDiez 2013], «А еще Довлатов- прирожденный цитатник. Его книги можно разрывать на цитаты…» [KseniyaPoludnitsyna 2018].

Вообще, юмор Довлатова -- это лейтмотив читательских отзывов: некоторые смеются в голос от аудиокниги или чтения произведения («хохочешь в голос и вместе с этим во всем ощущается легкая горчинка-грустинка…»[Celine 2017]), другие ценят творчество автора за «особый юмор, от которого смешно и грустно одновременно. Юмор в болезненные моменты жизни, который рождается как защитная реакция, юмор, который не даёт впасть в уныние и позволяет любить жизнь несмотря ни на что»[Sidnivrn], «А юмор!!! Его юмор неповторим, он свежий как морский ветер. И из-за этого все герои у Довлатова получаются очень живые и настоящие…» [Celine 2017].

Стоит предположить, что анекдотичность, «особый» юмор Довлатова можно рассматривать как те формы существования лакун в тексте, с помощью заполнения которых читательское воображение конструирует новые смыслы и интерпретации, достигает наибольшей вовлеченности. Вспомним другуюработуЛауры Сальмон, которая рассматривает Довлатова внутри оппозиции вертикального и горизонтального юмора. Вертикальный юмор строится на всем давно известных бинарных конструкциях (например, анекдоты основаны на стереотипах, что теща -- плохая, чукча -- недалекий и так далее) и тем самым не происходит слома в восприятии реципиента[Сальмон 2008, 80].

Горизонтальный же юмор создается по другому принципу: конец фрагмента не угадывается по его началу, то есть, можем мы вспомнить Изера, поток мысли блокируется, а от читателя требуется воображение для восполнения динамики текста. Например, Сальмон приводит пример, который иллюстрирует довлатовскимэпиграфом к «Зоне» стратегию автора разрушать устойчивые модели: «Инверсия стереотипов разоблачает жесткость стереотипии, канон разрушается:„Имена, события, даты -- все здесь подлинное. Выдумал я лишь те детали, которые несущественны. Поэтому всякое сходство между героями книги и живыми людьми является злонамеренным. А всякий художественный домысел -- непредвиденным и случайным…“»[Сальмон 2008, 45].

Механизм заполнения текстовых лакун на основе изучения творческого потенциала с «пустыми» местами мы рассмотрим также на примерах зрительской рецепции экранизаций произведений Довлатова, сравнивая горизонты ожидания режиссерской рецепции и зрительской рецепции. Там же мы поговорим и об актуализации, на основе которой строятся некоторые стратегии рецепции Довлатова.

Читательские отзывы так же включают в себя тенденцию актуализации (конкретизации) текста: читатели тесно связывают прозу писателя с контекстом эпохи, а для живших в эту эпоху текст ярко субстантивируется: «Ностальгия. И грустно и приятно читать о „дубовых пюпитрах, украшенных лирами из жести“, о дорогой колбасе, икре, тунце и зефире в шоколаде, которые существовали лишь в мечтах, а наяву самым вкусным лакомством было сгущенное молоко, о демонстрациях и транспарантах, о молоте и наковальне, в конце концов»[Hamilioner 2012], «Думаю, самое главное достоинство прозы Довлатова - это ее реальность, да еще присутствие духа того времени. Ведь если оглядеться по сторонам, то и теперь можно найти в жизни таких же людей, о которых он писал в своих рассказах…» [Shagan 2012], «Советский режим подарил Довлатову персонажей. Ведь кто-то должен же был стать голосом поколения, литературного поколения, которое зачастую считают потерянным!» [ellias 2011].

Итак, в данном разделе мы определили устойчивые читательские рецептивные стратегии, опираясь на анализ которых сможем проследить их развитие в других формах рецепции, проанализировать несовпадения между разными стратегиями.

Профессиональная рецепция Довлатова

Изучая общие тенденции восприятия творчества автора, следует, конечно, обращаться не только к любительским отзывам, но и профессиональным рецензиям.

Петр Вайль и Александр Генис в своей работе о современной русской прозе отмечают точность писателя -- как в выборе сюжетов, где имена и события коррелируют с действительностью, так и в выборе способов эти сюжеты рассказать: «Сергей Довлатов -- как червонец. Всем нравится. Фабулы его рассказов просты, композиция несущественна, язык легок, шутки остроумны»[Вайль, Генис 1982, 158].

Алексей Зверев анализирует читательское внимание к юмору писателя, что мы уже подтвердили цитатами из отзывов. Зверев пишет, что, по его наблюдениям, большинство читателей ценят творчество Довлатова за способность рассмешить, считая, что писатель «иронист, да еще саркастический, если не беспощадный…» [Зверев 1995].Исследователь, однако, утверждает, что ирония писателя «никогда не равнозначна клоунской репризе и не предназначена только смешить…Она, видимо, и впрямь должна прежде и больше всего остального провоцировать жажду освобождения. А для этого смех, не знающий поблажек, не самое ли действенное средство?» [Зверев 1995].

Множественные научные статьи, посвященные биографизму Довлатова, подтверждают основную тенденцию восприятия его творчества. Те же Вайль и Генис в статье «Искусство автопортрета» отмечают, что проза Довлатова -- это «отсутствие разделения героя и автора…»[Вайль, Генис 1994, 177].Анна Ковалева и Лев Лурье публикуют в 2009году книгу «Довлатов», где абзацы цитат из произведений писателя соседствуют с реальными биографическими фактами, которые то расходятся, то вторят художественному тексту.

Лев Лосев в своей статье ?воспоминании тоже указывает на связь литературы и реальности, внутри которой предстояло жить людям, ставшим персонажами Довлатова: «Он говорил: „Я особенно горжусь, когда меня спрашивают: „А это правда было?“ или когда мои знакомые и родственники добавляют свои пояснения к моим рассказам, уточняют факты по своим воспоминаниям -- это значит, что они принимают мои измышления за реальность“» [Лосев 1990].

Евгений Рейн, размышляя о «Соло на ундервуде» Довлатова, также анализирует смешение аспекта автобиографичности, будто бы выраженного в жанре записных книжек, с художественностью: «Наивно полагать, что это традиционная писательская записная книжка. В подавляющем большинстве этим новеллам (пусть и стесненным до нескольких строчек) не предшествовало никакого реального прообраза, фразы или ситуации. Все вымышлено, но опирается на глубокую подпочву. Из жизни брался характер, или тон, или очерк какого-нибудь действия. Они обдумывались художественно -- до корня, до первопричины» [Рейн 1994].

Скрытый за всевозможными персонажами-двойниками, Довлатов, возможно, использует эту (псведо)биографичность, чтобы запечатлеть эпоху -- именно это так легко считывают его рецензенты-любители, а режиссеры фильмов затем используют стилистику произведений писателя для воплощения своей рецепции.

Андрей Арьев во вступительной статье к собранию сочинений Довлатова пишет об этой тенденции смотреть на наследие писателя как на зеркало эпохи: «Любители отождествлять искусство с действительностью вдоволь смеются или негодуют, читая довлатовскую прозу. И эта естественная обыденная реакция верна -- если уж и по Довлатову не почувствовать абсурда нашей жизни, то нужно быть вовсе к ней глухим и слепым. Но парадокс его книг в том и состоит, что на самом деле вся их беззаботно беспощадная правдивость -- мнимая, действительность в них если и отражается, то как бы сквозь цветные витражные стекла. К тому же увеличительные. Сквозь них видишь то, что обычный взгляд заметить не в состоянии».

Кроме такого воплощения приема конкретизации в творчестве писателя, Арьев замечает еще и кинематографичный потенциал текстов, на котором мы, конечно, подробно остановимся в следующей главе: «Вот и персонажи довлатовской прозы глядят на читателя ярко, как бы с экрана. Чередование сцен, монтаж их подчинен законам музыкальной импровизации…».

Иосиф Бродский в своей статье «О Сереже Довлатове» говорит, что читатель Довлатова признателен за отсутствие «претензии»: «Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря -- потомку…»[Бродский 1992, 4 ?6].Бродский отмечает потенциал идентификации читателя с героем в довлатовских текстах, который, по Бродскому, возможен именно благодаря легкой стилистике и «предельной емкости выражения»[Бродский 1992, 4].

Чтобы завершить часть о профессиональной рецепции Довлатова, вспомним о дискуссии между Дмитрием Быковым и читателям Довлатова, которая началась в Facebook'е после опубликованной в «Русском пионере» статье о писателе, позже удаленной и снова восстановленной на сайте.

Для начала обратимся к вступлению «Русского пионера» перед восстановленной статьей: редактор пишет о возможной интенции Быкова назвать Довлатова «посредственным», хотя и «безвредным», чтобы побудить аудиторию перечитать прозу писателя -- в любом случае, «ответственность ляжет на читателя»[Быков 2015].

Статья Быкова, в общем-то, именно про читателей Довлатова, нежели про самого писателя. Основная претензия к автору -- это «завышение читательской самооценки», наделение определенной читательской группы, в терминах Быкова -- «суррогата советской интеллигенции», невиданным энтузиазмом.

Читательский ажиотаж вокруг имени Довлатова Быков называет «массовым психозом», и именно в этом критик видит трагедию писателя: по словам Быкова, сам писатель осознавал свою незначительность, но вот читательское сообщество ценит в Довлатове, который не требует от адресата диалога, сотворчества, идеальное «отпускное чтение»: «Читатель, конечно, нипочем не отдаст своего главного наслаждения -- слезной радости от самоидентификации, от ненавязчивого отождествления с героями Довлатова, у которых не бывает ни подлинных трагедий, ни захватывающих радостей, ни интеллектуальных озарений. Посредственности становятся страшно агрессивны, защищая своих кумиров»[Быков 2015].

Получается, по Быкову, основная причина читательской любви к Довлатову -- это возможность самоидентификации, и в ней же кроется и основная трагедия для писательского статуса. Комментаторы статьи Быкова в «Русском пионере» защищают Довлатова и, более всего, самих себя, а некоторые, действительно, решают перечитать прозу писателя, имея в виду такое отношение Быкова к читательской аудитории Довлатова.

Полемика о главенствовании принципа самоидентификации в общенародном признании Довлатова есть тоже своеобразная форма рецепции. В следующей же части мы посмотрим на другой способ читать текст, а именно -- на краткий пересказ.

...