Тема болезни в "Записках из мертвого дома" Ф.М. Достоевского

Гернет в статье «Время в тюрьме» отмечает, что надежда заключенного носит принципиально иной характер, нежели у свободного человека. Он утверждает, что надежда арестанта основана на том, что он «инстинктивно не может принять свою судьбу за что-то положительное, окончательное, за часть действительной жизни» . В воспоминаниях Ахшарумова мы можем наблюдать ту же парадоксальную тенденцию: невозможность принять свою новую жизнь порождает ложные и призрачные надежды, которые, впрочем, таяли день ото дня:

«И мне все чаще, в первые месяцы, приходило на мысль, что ссылка моя в арестантскую роту была только для устрашения: обстригли под гребенку, побрили головы и заставили надеть арестантския куртки и шапки, на некоторых даже навесили кандалы. Мне казалось, что это не может продлиться долго. В назначенный мне четырехлетний срок я никогда не верил, и в первые месяцы мне казалось, что ежедневно я могу быть возвращен в мою прежнюю жизнь. Об этом тайном моем помышлении я не говорил никогда никому, но оно было во мне и поддерживалось несоразмерно большим наказанием. Проходили, однако же, месяцы, и я все сидел в остроге, все ждал; наконец, прошло уже более полугода, и я убедился в том, что это не шутка, а ссылка настоящая -- действительная, неотменяемая. Что же делать? Оставалось терпеть» .

Вот такое состояние преследовалоАхшарумова на протяжении долгого времени. Гернетс предельной точностью определяет генезис надежды заключенного - непримиримость с текущим положением и отчаянная вера в некую силу, способную избавить от наказания. Это одинаково справедливо и для остальных арестантов:

«и они все, проведя годы острожной жизни, уже привыкли, приспособились к оной, и на них уже был отпечаток покорности своей судьбе, хотя в тайнике души у каждаго тлилась искра надежды на освобождение -- окончанием ли недолгаго уже срока, или царским манифестом, или же, наконец, постоянно замышляемым и обдумываемым побегом» .

После бурного веселья наступает тоска: «Грусть, тоска и чад тяжело проглядывали среди пьянства и гульбы. Смеявшийся за час тому назад уже рыдал где-нибудь, напившись через край» . Для арестанта праздник становится и долгожданным событием и страданием одновременно. Следует отметить, что уныние и отчаяние мучают арестантов довольно редко. Так или иначе среди заключенных не принято выказывать сильных эмоций. Гернет приводит объяснение Ядринцева о такой психологии поведения преступника: «неприлично им, людям смелым, мужественным, выказывать слезливость» . Однако Гернет делает другой вывод, исходя из психологии арестанта: «в одних случаях сознательное, а в других бессознательное стремление арестантов не допустить в общей камере вырываться наружу отчаянию и одним этим уже несколько облегчить тяжесть тюремных переживаний» . Тем не менее, в некоторых случаях тоска и отчаяние обретают форму «пьяного горя» и проявляются в виде слез. Праздник является одним из таких особых дней, когда арестант предается своим воспоминаниям, надеждам, отчаянию.

Гернет в своей работе «В тюрьме. Очерки тюремной психологии» разбирает проблему скуки в тюрьме и ее разрушительного воздействия на личность.Гернет отмечает принципиальное отличие скуки от тоски и отчаяния. По его мнению, скука есть неизбежное следствие монотонной жизни в тюрьме, в то время, как отчаяние поражает не всех. Скука - самая характерная черта тюрьмы, которая равняет всех заключенных.Пораженные этой скукой, они теряют свою индивидуальность, их походка становится тяжелой, вялой, взгляд пустым . Рассказчик в «Записках» испытывает тоску от тяжести и безысходности своего положения:«Сколько тысяч еще таких дней впереди, - думал я, - все таких же, все одних и тех же!» . Именно «одинаковость» дней уничтожает арестанта. Однообразие быта, работы, стен стирает ощущение какого-либо движения. Время останавливается, мир для арестанта сужается не только до пределов маленькой территории, в которой изо дня в день ничего не меняется, но также этот мир сужается до строго определенного перечня занятий. По мнению К. К. Ушатикова, такие особые психические состояния, как скука и тоска, замедляют время, «чему способствуют однообразные, не занятость, невозможность организовать свое время в местах лишения свободы» . О непреодолимой скуке пишет и заключенный Ахшарумов:

«Так началась и потекла моя жизнь в тюрьме; дни сменялись днями; каждый день, по однообразию и безделью, казался чрезвычайно долгим, недоживаемым до вечера; недели текли за неделями, и месяцы, к ужасу моему, стали сменяться месяцами».

«Люди прохаживались взад и вперед или садились на нары кучками беседующих, но о чем говорить? Новостей извне не приходит, внутри все безсменно одно и то же, книг ни у кого нет, большинство безграмотны. Это совершенное бездействие оторванных от жизни людей, в запертом, тесном жилище, лишенных всякаго развлечения, в совершенно однообразной, изо дня в день повторяющейся обстановке, в праздник еще считающих грехом всякую работу, если бы у кого и была такая, оказывает притупляющее влияние на душевное состояние. Этим положением они обречены, повидимому, на полное безмыслие -- это безцельно-движущиеся автоматы» .

Одиночное заключение в тюрьме, по мнению, А.И. Ушатикова и Б.Б. Казака, приводит к следующим последствиям:

1) вред для здоровья;

2) убийство энергии;

3) отупение и умственный застой

Эти последствия мы можем наблюдать не только у Ахшарумова в предварительном заключении в Петербурге, но и у всего херсонского острога. Отупение - неизбежное следствие однообразия и монотонности повседневных занятий.

Помимо тяжести и монотонности работы, арестант не имеет права на развлечения. Таким образом, по мнению Гернета, в тюрьме событийность приобретает принципиально иной характер, нежели в нормальных условиях. В тюремной скуке любое, даже самое незначительное событие приобретает важность. Например, арестант Новорусский уже на второй день ведения дневника не знает о чем писать, и только две недели спустя отмечает, что он болен. Затем запись о насморке, которого «уже год не было», он дает повод к рассуждениям, философствованиям. Поразительное сходство в отношении к событиям в тюрьме мы можем наблюдать в воспоминаниях Ахшарумова:

«По временам однако же это однообразие тюремной жизни и жестокая темничная тоска были нарушаемы чем-нибудь выходящим из ряда обыкновеннаго течения, и всякое подобное, хотя бы и незначительное обстоятельство, освежало и развлекало меня» .

Гернет отмечает, что просмотренные им дневники имеют общее содержание. Гернет считает, что невозможно увидеть разницу между заключенными и понять, что записи принадлежат разным авторам . Таким образом, тюремная обстановка обезличивает человека, лишает его чувства времени и смысла жизни. Попадая в такие условия, человек в первую очередь подчинен скуке и тоске.

Здесь важно заметить следующую черту политики Николая I: первая тюремная инструкция, написанная в 1831 году, запрещала «игры, соблазнительные песни, музыкальные инструменты, хохот, разговоры, брань и тому подобные поступки» и «вообще всякого рода резвости» . Тем не менее, арестанты не могли смириться с подобными запретами на элементарные человеческие развлечения. В новых условиях они придумывают новые виды и способы забавы. Гернет утверждает, что «тюрьма заводила у себя едва ли не большую часть развлечений, известных свободной жизни». Однако эти развлечения не могли быть скопированы без изменений. В новых условиях арестанты быстро приспосабливаются к порядкам и приобретают невероятную изобретательность, что помогает им осуществлять некоторые виды развлечений. Например, уже известные нам «контрабандисты» ловко обходили тюремное начальство и проносили в острог вино. То же самое относится и к театру в остроге. Они используют опыт веселья, которое они знают или практиковали.

Среди тюремных развлечений существуют не только творческие мероприятия, но и спортивные. Гернет подчеркивает, что развлечения в тюрьме нередко извращены и изуродованы. Так, он выделяет в категорию спорта ругань. Как, уже было сказано, ругань и брань были всеобщим весельем и потехой. В отличие от остальных развлечений, например, театральных представлений, музыкальных игр, игр в снежки, которые являются нормальными для свободы, ругань как спорт является порождением исключительно тюремной скуки.Только тюрьма могла «вырастить и воспитать незнакомое живущим на свободе состязание в ужасной острожной брани» . Достоевский отмечает особый интерес заключенных к этим «турнирам», «упражнениям в слоге».Гернет заявляет, что для того, чтобы стать спортом, ругань не должна состоять из обычных тюремных ругательств. Такие ругательства «привычны для арестантского уха и пролетают мимо него». Они не разбавляют тюремную скуку. Именно «виртуозность» сочетания бранных слов возводит ругань до степени спорта. К обычной же ругани арестанты равнодушны .

В тюремной скуке занимательным зрелищем становится не только театральное представление или ругань, но и совершенно обычные для свободного человека вещи. Например, заключенные собирались из разных камер

Ахшарумов вспоминает о плясках и сказках. В плясках принимали «живое участие» все арестанты, в том числе и как зрители. Важно, что в херсонском остроге в ходу были музыкальные инструменты такие, как балалайка. Вообще же, несмотря на запреты, в Херсоне, в отличие от Омска, часто употреблялась водка, а развлечения проводились свободнее (судя по частоте проводимых мероприятий, которые сопровождались громким аккомпанементом музыкальных инструментов и поющих голосов).

Сказки же, более тихое занятие, однако, не менее любимое среди заключенных, проводилось по праздникам, «когда люди, не утомленные работой, никуда не торопились». Сказки по обыкновению рассказывал заключенный Воронов - мастер этого дела, умевший заинтересовать каждого:

«Проходившее по деламъ или случайно ближайшее начальство -- унтер-офицера -- равным образом вовлекалось в слушание. Тут забывались вселюдския отношения и многия горести, пережитыя прежде, и всех привлекал один интерес чудеснаго, столь же по изящному, часто рифмованному говорению, сколько и по фантастическому содержанию разсказа, часто с примесью значительнаго юмора» .

Ахшарумов называет сказки «целебным отдыхом» от «бесцветной, однообразной жизни заключенных». Рассказ о былом, тем более с элементами вымысла на время отвлекает заключенного от тюремного быта и в некотором смысле проводит его за пределы острога, как бы переносит в другой мир. Таким образом действуют все развлечения в большей или меньшей степени.

Следует понимать, что «Из моих воспоминаний» являются мемуарами, отражающими весь путь Ахшарумова от ареста до острога. Эти воспоминания чрезвычайно важны для него, они «лежат у него на сердце». «Записки» для Достоевского прежде всего художественное произведение, хотя и отражающее события ссылки, и в связи с этим написание текста сопровождали не только воспоминания о каторге. Самых главным переживанием для него являлось возможное недопущение цензурой, также с написанием «Записок» сопряжено не только желание показать обществу ужасы царской каторги, но и бедственное положение, которое могло быть поправлено изданием «Записок» .

Мы уже упоминали, что среди заключенных не принято выказывать отчаяние. Так было и в остроге «Записок». Дружба, откровенность были редки. Гернет спорит с Ядринским о том, что тюрьма не смеет выказывать своего горя - «она может громко петь о нем» . В особые минуты всеобщего веселья и вместе с тем тоски арестанты поют песни о своей каторжной доле. В остроге арестанты пели песни в праздник, хором и в одиночку. Песни имели разное по своему настроению содержание: заунывные и ироничные. В некоторых песнях арестанты юмористически описывали свою судьбу .

Другие песни пелись тоскливо, хором. В праздник арестанты позволяли себе не только веселье, но и совместную тоску, рыдания. Достоевский говорит, что заунывные песни чаще пелись в одиночку, а не хором: «Эта песня пелась у нас часто, но не хором, а в одиночку. Кто-нибудь, в гулевое время, выйдет, бывало, на крылечко казармы, сядет, задумается, подопрет щеку рукой и затянет ее высоким фальцетом. Слушаешь, и как-то душу надрывает. Голоса у нас были порядочные» . Арестант облекает свое горе в форму песни, что, возможно, помогает ему быстрее с ним справиться. Достоевский уточняет, что арестант поет на крыльце, это может означать, что он намеренно избегает «зрителей». Здесь очень четко проявляется психология заключенного - не выказывать свою тоску в казарме. Проявление уныния в одиночестве не приносит разлада в общее настроение.

Хотя заключенные не приветствуют проявление каких-либо эмоций, тем не менее общая усталость и внутренняя пустота очень хорошо прослеживается в общей среде. Достоевский отмечает как одно из первых впечатлений в остроге угрюмость арестантов. Они неразговорчивы и редко заводят дружбу между собой. По наблюдениям рассказчика, они делятся на два типа: весельчаки и сердитые. Последние ненавидели веселых, бранили их за смех и разговоры. Автор утверждает, что общей чертой всех арестантов были гордость, напускная строгость. Каждый арестант был высокомерен, циничен, груб. Они носили клеймо арестантов как чин и нисколько не стыдились его. Веселые же арестанты, по их мнению, были без выдержки, без чувства напускного достоинства . В этой общей черте легко увидеть протест, непокорность, противостояние своему положению. «Мертвый дом» создает условия, чтобы сломить, человека, уничтожить его личность. Однако арестант не мирится с ролью, отведенной ему законом: он сохраняет свое достоинство. Тем не менее, автор отмечает, в них некоторое смирение: Впрочем, было и какое-то наружное смирение, так сказать официальное, какое-то спокойное резонерство: «Мы погибший народ, - говорили они, - не умел на воле жить, теперь ломай зеленую улицу, поверяй ряды". - "Не слушался отца и матери, послушайся теперь барабанной шкуры". - "Не хотел шить золотом, теперь бей камни молотом". Все это говорилось часто, и в виде нравоучения и в виде обыкновенных поговорок и присловий, но никогда серьезно. Все это были только слова. Вряд ли хоть один из них сознавался внутренно в своей беззаконности. Попробуй кто не из каторжных упрекнуть арестанта его преступлением, выбранить его (хотя, впрочем, не в русском духе попрекать преступника) - ругательствам не будет конца» .

Подводя итог главе, следует отметить важные особенности тюремного режима. Во-первых, тюремный быт неизбежно травмирует тело. На каждом этапе пребывания в каторге человек получает в большей или меньшей степени физические страдания. Царская политика устройства тюрьмы порождает бесконечные болезни наказания. Во-вторых, эта же политика трансформирует нравственную сторону человека.

В первую очередь, он приобретает навыки выживания. Спектр этих навыков очень широк - от умения влиться в коллектив до ловкости и скрытности. Тюрьма сама по себе не перевоспитывает человека духовно.Как писал, Л. Кропоткин, «Тюрьмы не только не устрашают заключенных и не исправляют их, но, напротив того, они толкают их на новые худшие преступления, так как делают их еще более неприспособленными к общественной жизни, усиливают в них не охоту или даже ненависть к труду» .Каторжные условия взращивают в заключенном уникальное умение приспособиться к экстремальным условиям.

Глава 3. Историко-культурный контекст

3.1 Медицина и общество

Исторический аспект развития медицины в России имеет важное значение в контексте изучения «Записок из Мертвого дома». В главах «Госпиталь» и последующих «Продолжение» мы можем наблюдать уникальное по своей организации пространство - каторжный госпиталь. Этот госпиталь существенно отличается от обычного, где пациент вольный или даже уважаемый человек. Госпиталь имеет свои устоявшиеся порядки и правила, которые строго регулируются начальством каторги. Формируются сложные отношения между пациентом и всей структурой госпиталя - от врача до условий содержания. Пациент имеет свое сформировавшееся отношение к медицине и своему лечению. Следует выявить основные особенности становления медицины в России, предшествовавшие 1850-му году, которые могли повлиять на восприятие медицины русским человеком.

Медицина в России имела долгий, своеобразный путь, прежде чем стала полноценной частью социальной жизни. До земской реформы 1864 года Россия не знала о земских врачах и госпиталях. В целом, положение медицины до реформы было крайне тяжелым: доподлинно известно о количестве врачей в 1842 году, которое составляло около 7600, а в 1845 8078 . Такое число врачей, разумеется, было чрезвычайно недостаточным для населения России. Медицина для дворянства и крестьянства имела ряд отличий: во-первых, для высших сословий существовало лечение с современными лекарствами и квалифицированными врачами, во-вторых, для крестьянина в деревне медицина была недоступна вовсе, так как больницы и лекари были не предусмотрены. В городской местности была возможность обратиться за медицинской помощью. В деревнях ситуация с медициной была тем хуже, что мало какой крестьянин мог позволить себе полноценное лечение, даже если каким-то образом выезжал в город или встречал врача в деревне. Зачастую к мерам по профилактике и лечению различных заболеваний относились так называемые «народные» методы. В настоящей работе мы не будем перечислять те безумные и нелепые средства лечения, которые широко применялись крестьянами, однако, скажем, что многие из них носили противоестественный, жестокий характер. Так, лихорадка лечилась закрытием больного над горячими углями с копытами лошади . Это далеко не единственный метод лечения лихорадки, остальные носят еще более ужасающий и отвратительный характер. Тем не менее, русскими крестьянами охотно употреблялись такие средства против заболеваний. Причины этому странному явлению кроются глубоко в исторических событиях и культурном формировании в них русского крестьянина. Попов выделяет как главный фактор такого широкого употребления опасных средств «известную степень огрубелости нашего народа, создавшуюся тяжелыми историческими условиями и затемнившую многие естественные черты народа», также он добавляет, что «его подавленность, как результат тех же условий, лишила его способности ясного критического понимания и приучила слепо верить в то, что, составляя традицию, первоначально создавалось лишь путем грубого и неправильно понимаемого опыта» . Также еще одним важным фактором является «беспомощность» народа, которая заставляла их прибегать к всевозможным методам лечения лишь бы вернуть здоровье, столь необходимое для тяжелой работы. Таким образом, можно сделать вывод, что лечение для мужика было сущим наказанием и пыткой. Попов утверждает, что после земской реформы крестьяне очень любили лечиться у врачей и лежать в госпитале. Развитие и внедрение медицины происходило медленно и с существенными препятствиями, однако, с каждым годом количество крестьян, пользовавшихся услугами врачей, возрастало . Доверие к современному лечению увеличивалось. Следует отметить, что это доверие формировалось не сразу, пробираясь через дебри скептицизма. Перед врачами стояла сложная задача приобщить простой русский народ к неведомой для них практике, и им это удалось. Они смогли добиться этого с помощью до этих пор невиданного успешного и безболезненного лечения, от которого крестьяне были в восторге. В больнице лечение протекало быстро, в чистых палатах, а главное, эффективно. Именно это и послужило распространению медицины среди крестьянства.

Несмотря на то, что эти процессы происходили после земской реформы, русский крестьянин мог оценить пользу медицины и до нее. В главах о госпитале Достоевский делает похожее наблюдение. Русский мужик «очень любил лечиться» особенно тяжелобольной. Так как по большей части в каторге находились крестьяне и бедное население, можно предположить об их жестких методах лечения на воле. Попав в госпиталь и испытав на себе все достижения современной медицины, человек мог оценить то благоприятное влияние на свое здоровье, которое оказывают «микстуры и порошки», в отличие от обыкновенно употребляемых им «лекарств» в обычной жизни. Разумеется, даже грубый крестьянин видел разницу между употреблением внутрь щелока или навоза и лечебным порошком. Мы полагаем, что именно вследствие невозможности правильно и безопасно лечить свои заболевания на воле заключенный очень любил больничное лечение. Однако в отношениях между медициной и русским крестьянином не все так просто. В «Записках» Достоевский говорит не только о лечении в госпитале как таковом, но и о врачах, восприятие которых заключенными было неоднозначно.

3.2 Врач и пациент

В «Записках» Достоевский указывает на двоякое отношение русского крестьянина к врачу. Он отмечает, что лечение у знахарки для него предпочтительнее, несмотря на явные его минусы. Боязнь врачей и медицины продолжается вплоть до близкого знакомства с ними и последующего удостоверения в их безопасности и эффективности. Мы попытаемся разобраться в причинах столь неоднозначного и недоверчивого отношения к врачам среди обитателей «мертвого дома».

Фигура врача в России претерпевала постоянные метаморфозы - от знахарей до частных врачей. Взаимоотношения с обществом были довольно специфичны, так как зависели от особенностей состояния медицины, региона и социального статуса пациента. Так, крестьянство меньше доверяло врачам вследствие низкой образованности и осведомленности об особенностях человеческого организма. Они более охотно прибегали к народным средствам и знахаркам, не имеющим ничего общего с медициной. Мы не будем рассматривать профессию врача с момента ее зарождения, а лишь ограничимся периодом правления Николая I. Следует отметить, что стремительное развитие медицины произошло при Петре I, который опирался на европейскую практику . Это означало, что в российском обществе происходила широкая интеграция иностранных врачей, в частности, немцев. Важно, что нововведения в области врачевания происходили исключительно на основе европейского опыта. Все медицинские новшества были новшеством для русского народа, а медицинского образования не существовало. Таким образом, понятие врача прочно закрепилось за иноземцами. Разумеется, позднее Россия увидела отечественных докторов, однако, образ врача-немца надолго остался в представлении народа об этой профессии.

Недоверие к медицине связано не только с самим непонятным для народа лечением, но, прежде всего, с врачом. Само по себе лекарство является инструментом, но врач способен эффективно его использовать. Таким образом, именно врач становится ответственным за удачный исход лечения. В случае безрезультатного лечения врач порицается так же, как и его «инструменты» - порошки и пилюли. Разумеется, медицина оставалась бесполезной во многих случаях, которые традиционно считались неизлечимыми, например, сифилис или чахотка. Однако из-за своего «ученого» характера к медицине предъявлялись большие требования, чем к народной, тем более, что услуги врачей стоили гораздо дороже советов знахарок. Например, в «Бесах» при тяжелом состоянии больного не обращаются к врачу: «Софья Матвеевна заговорила было и с ним о докторе, но выходило, что если послать в "губернию", то до того могло дорого обойтись, что, уж конечно, надо было оставить о докторе всякую мысль» . В случае бесполезности лечения врач моментально превращался в «шарлатана» и подвергался всяческим нападкам - чаще всего словесным или же его профессиональная репутация портилась, что тем самым способствовало дискредитированию врачей в целом. Например, когда пациент остается недоволен лечением, он разочаровывается не в конкретном враче, но в целой группе, не желая больше прибегать к их помощи. Подобное отношение мы можем видеть и в более поздних произведениях Достоевского:

«Вот видишь ты: лежала-лежала, лечили-лечили, я докторов прогнала и позвала пономаря от Николы. Он от такой же болезни сенной трухой одну бабу вылечил. Ну, и мне помог; на третий день вся вспотела и поднялась» («Игрок») .

Здесь мы видим типичное поведение для людей, привыкших доверять народной медицине. Лечение «сенной трухой» превозносится над квалифицированной помощью врачей.

Такое поведение можно чаще встретить среди необразованного и бедного населения, однако, определенной долей скептицизма была пропитана и дворянство. Так или иначе, отношение российского общества к медицине и врачам удивительным образом колебалось от полного отрицания до обожания, и порой, чем нелепее были медицинские «открытия», тем больший восторг они вызывали. Разумеется, это было напрямую связано с новизной и таинственностью тех практик, которые предлагала медицина. Например, в 1824 году произошло «возрождение магнетизма», и он сразу же стал предметом всеобщих научных споров. В 1830-е наступает пик интереса к магнетизму. В Петербурге грандиозным успехом пользуются магнетические сеансы в салоне Анны Турчаниновой . Участники этих зрелищ «излечивались» взглядом от разных болезней. Так описывает сеансы магнетизма Вигель: «Излечивает она взглядом и начала с горбатых, а теперь лечит и паралитиков, расстроенные нервы, глазные болезни и даже глухонемых; множество девиц из общества приезжают к Турчаниновой для лечения кривобокости. Я спрашивал у Турчаниновой о силе, действующей на этих детей, и она отвечала мне, что ее можно сравнить с насосом, извлекающим жизненную силу в природе, чтоб передать ее посредством взгляда больным» .

К 1850-му году медицина почти приблизилась к тому виду, который она приобрела после земской реформы, однако, недоверие к врачам, несмотря на значительные достижения медицины, сохранилось. Этому способствовали определенные события. В 1823 году был зарегистрирован первый случай холеры. В 1829 последовала первая пандемия холеры и завершилась в 1833 г. Эти вспышки продолжались на протяжении всего века. В 1848 году в Петербурге и Москве от этой болезни умер каждый второй заболевший. Страшным фактом в истории борьбы с эпидемий была беспомощность медицины. Ни во время первой эпидемии, ни во время второй (1847-1859) не было найдено эффективного средства лечения. Все, что применялось врачами, носило экспериментальный характер . Богданов отмечает, что «научные открытия и научные заблуждения, рискованные методики и бюрократический обскурантизм, фатализм и жертвенность соседствовали в процессе выработки мер практического противодействия холере» . Однако изучение холеры послужило огромным толчком в развитии медицины. Крупнейшие ученые и медики были задействованы в борьбе с эпидемией: Р. Кох, Макс фон Петтенкофер, В. Грезингер, Дж. Буль, Г. Гезер, Р. Вирхов, Ж. Буден, Л. Пастер, Й. Шкоди, Штамм, Гитль, К. Х. Шмидт; русские ученые - X. Я. Гюббенет, Н. И. Пирогов, Е. В. Пеликан, С. П. Боткин, И. И. Мечников и многие другие . Тем не менее, способы лечения были хаотичны и изменчивы. Всеобщая паника породила множество слухов относительно происхождения данной болезни. Это во многом отразилось на отношении русского народа к врачам.

Эпидемия и ее последствия превращаются в тему «общественно значимой риторики, далеко выходящей за пределы собственно медицинской проблематики и превращающей разговор о болезни в разговор о жизни и смерти, судьбе и справедливости, вере и знании, обществе и власти» . Холера всколыхнула не столько проблему несостоятельности медицины, сколько политическую ситуацию России. Россия в своей истории имела печально известные холерные бунты, где главными жертвами оказались врачи. Первый Холерный бунт произошел 22 июня 1831 года на Сенной площади, который усмирил сам Николай I. Эпидемия по многим признакам схожа с войной, и в этом отношении врагом являлась не только холера. Автор одного из первых описаний эпидемии холеры делает следующий вывод: «Если бедствиям суждено знакомить человека с самим собою и сближать его с подобным себе, если свыше суждено и злу быть источником добра: то и сие бедственное посещение древней столицы России заразою открыло нам, в утешительном свете, добрые свойства народа нашего, его теплую веру к Богу, сыновнюю преданность к Государю, представило самого Царя в Москве отцем, делившим страдания детей своих. Сия напасть сблизила сострадающих с страждущими, бедных с богатыми, знатных с незнатными» . Здесь следует указать важный итог всех холерных событий - единение народа в период опасности и кризиса. Важным этапом в истории холерного бунта стал приезд Николая I в Москву «разделить страдания детей своих» являлся актом не только собственной решительности, но и собственно политическим. Бесстрашие монарха перед заразой является символом «коллективного» противостояния болезни. Богданов подчеркивает, что в этой риторике важен факт, что болезнь угрожает всей нации, т.е. народу, опасность которому она представляет . Таким образом, эпидемия объединяет «весь народ» и «всю нацию» и. с другой стороны, отделяет от этого народа тех, кто ему противостоит . Уже в первые годы эпидемии активно распространяются слухи о неких «тайных отравителях», т.е. болезни приписывается не естественный, но политический контекст. Так описывает эти слухи П. А. Вяземский: «Изо всего, изо всех слухов, доходящих от черни, видно, что и в холере находит она более недуг политический, чем естественный, и называет эту годину революцией. Отчета себе ясного в этом она не дает; да и дать не может, но и самое суеверие не менее сильно иногда веры. То, говорят они, что народ хватают насильно и тащат в больницы, чтобы морить, что одну женщину купеческую взяли таким образом, дали ей лекарство, она его вырвала, дали еще, она тоже, наконец прогнали из больницы, говоря, что с нею, видно, делать нечего: никак не уморишь. То говорят, что на заставах поймали переодетых и с подвязанными бородами, выбежавших из Сибири несчастных 14 го; то, что убили в Москве великого князя. <…> Я читал письмо остафьевского столяра из Москвы к родственникам. Он говорит: нас режут здесь как скотину» . Таким образом, создается типичная картина, где злодей-отравитель, прежде всего, политический преступник, все они «равно чужие, равно противостоят власти и народу» . Подобные слухи почти моментально создали определенное поведение по отношению к подозреваемым. Вот как описывает события, к которым приводили слухи А. Я. Панаева:

«Я видела с балкона, как на Офицерской улице, в мелочной лавке, поймали отравителя и расправлялись с ним на улице. Как только лавочник, выскочив на улицу, закричал: «Отравитель!» - мигом образовалась толпа, и несчастного выволокли на улицу. Отец побежал спасать его. Лавочники и многие другие знали хорошо отца, и он едва уговорил толпу отвести лучше отравителя в полицию и пошел сам с толпою в часть, которая находилась в маленьком переулочке против нашего дома. Фигура у несчастного «отравителя» была самая жалкая, платье на нем изорвано, лицо в крови, волосы всклокочены, его подталкивали в спину и бока; сам он уже не мог идти.

Это был бедный чиновник. Навлек на него подозрение кисель, которым он думал угостить своих детей. Идя со службы, он купил фунт картофельной муки и положил сверток в карман шинели; вспомнив, что забыл купить сахару, он зашел в мелочную лавку, купил полфунта сахару, сунул его в карман, бумага с картофельной мукой разорвалась и запачкала его руку. Лавочники, увидав это, и заорали «отравитель».

Описанный случай был прелюдией народного волнения на Сенной площади, которое произошло через несколько дней. Часов в шесть вечера вдруг по улице стал бежать народ, крича «На Сенную!». Как теперь, вижу рослого мужика с расстегнутым воротом рубашки, засученными руками, поднявшего свои кулачищи и кричавшего на всю улицу: «Ребята, всех докторов изобьем!» «На Сенную, на Сенную!» - раздавались крики бежавших. Очевидцы рассказывали, что докторов стаскивали с дрожек и избивали до смерти» .

Как уже было сказано, спекулятивный характер лечения во многом способствовал недоверию к врачам. Различные «порошки» сомнительного содержания подпитывали ненависть к «врагам». Это важно для нас, так как Достоевский упоминает, что заключенные испытывали страх перед госпиталем и лечением, «суровостью лекарей». Далее мы проясним, чем этот страх мог быть вызван.

Врач стал рассматриваться как иностранная фигура, распространяющая болезнь и желающая извести народ «ядом». Этому во многом способствовала политика царя, усматривавшего врагов в поляках и французах. Его выход после бунта на Сенной площади 24 июня был не лишен манипуляции: «Вчера учинены были злодейства, общий порядок был нарушен. Стыдно народу русскому, забыв веру отцов своих, подражать буйству французов и поляков, они вас подучают, ловите их, представляйте подозрительных начальству <…>» . Впоследствии это обращение к народу будет зафиксировано на одном из четырех барельефов памятника Николаю I на Исаакиевской площади как одно из самых значимых событий правления императора. Богданов утверждает, «что беды эпидемии ассоциируются с политической фрондой, и ассоциации эти еще больше укрепляются военными действиями по подавлению польского мятежа». Врачебные рекомендации послужили негативную службу в распространении слухов. В брошюре «Наставление к распознаванию признаков холеры, предохранению от оной и к первоначальному ее лечению» (1831) населению предписывалось «иметь с собою скляночку с раствором хлориновой извести или с крепким уксусом, которым чаще потирать себе руки, около носа, виски и проч., кроме сего, носить в кармане сухую хлориновую известь в полотняной сумочке» . Следование этим рекомендациям, по словам Н. К. Шильдера, неслов себе огромный риск: «всех тех, которые строго исполняли это правило, народ на улицах останавливал и, если находил в кармане в скляночке уксус либо порошок хлористой извести, заставлял в удостоверение, что это не яд, выпивать, а порошок насильно сыпал в рот» . Вообще все меры по предотвращению распространения холеры были встречены враждебно. Особенно это касалось деревни. Медицинские предписания и лечение, непонятное для крестьян, карантинные меры, дезинфекция помещений и т.д. воспринимались как сугубо насильственные. Огромная пропасть существовала между городской медициной и сельским населением, где медицины вовсе не было. Врачи рассматривались как злодеи, утаскивающие и больных и здоровых в больницы. Бунтовщики оказывали сопротивление увозу людей в больницы, освобождали больных и искали виновных, которыми, как правило, оказывались, иностранцы или врачи. В общем и целом холера рассматривалась как заговор против народа, с ненастоящей болезнью и злым умыслом властей и врачей . Следует понимать, что бунты и противостояния требованиям властей были вызваны непониманием причин болезни и ее распространения, неэффективностью врачебных мер и напряженной политической обстановкой в России. Врачи, как исполнители власти, становятся первыми жертвами в цепи подозрений и обвинений. Новые и жесткие врачебные практики и насильственный увоз в больницу давал повод представлять их как иностранных агентов, травящих народ. Это подкреплялось тотальным неведением о каких-либо лекарствах у деревенского населения. Причиной бунтов в России послужило непонимание действий властей, которые казались зверскими и необоснованными. Богданов подчеркивает, что сами эти действия усматривались как «сознательное глумление над законопослушными гражданами» . Врачи, как самая незащищенная форма власти подверглись многочисленным гонениям.

В тексте Достоевского мы видим рассуждения рассказчика о недоверии народа к госпиталю. Текст описывает события, происходящие во время второй эпидемии, которая началась в 1847 году, однако, многие заключенные успели застать ужасы первой 1830 года. Помня последствия болезни, меры по предотвращению, наказанию (один из заключенных отбывал срок за несоблюдение карантина), заключенные имели недоверие к госпиталям и, соответственно, их работниками. Слухи о том, что «людей режут, как скотину» в государственных больницах, а главное, их насильственное туда помещение, не могло не вызвать страха и отторжения. Достоевский говорит о том, что народ «запуган и предубежден против госпиталей разными страхами, россказнями, нередко нелепыми, но иногда имеющими свое основание» . Боязнь всего «форменного, административного» была подкреплена событиями холерной эпидемии прошлых лет, при ходе которой административные меры распространялись на весь быт крестьян, например, холерных больных запрещалось хоронить по христианскому обычаю, вместо этого было положено хоронить их на специальных карантинных кладбищах . Помимо этого лечение всегда сопряжено с строгими правилами поведения и образа жизни, запрещающими привычные и любимые занятия, что вызывает протест у пациента, тем более необразованного. Тем не менее, Достоевский утверждает, что при близком знакомстве с врачами простолюдин проникается уважением к ним, в особенности к русским. События эпидемий оставили глубокий след в памяти народа и породили множество мифов относительно медицины и врачей. Однако как уже было сказано, все сомнения и недоверия развеиваются при осознании эффективности лечения некоторых заболеваний и, в случае каторги, полной самоотверженности и доброты врачей.

Следует указать, что врачи встречаются в различных произведениях Достоевского. Они могут появляться как в качестве одного упоминания, так и занимать одно из центральных мест в сюжете. Например, в повести «Двойник» врач является важным человеком в жизни Голядкина. Чиновник не отличался социальной активностью и не имел близких друзей, отчего врач становится его доверительным лицом:

«Дело в том, что господину Голядкину немедленно понадобилось, для собственного же спокойствия вероятно, сказать что-то самое интересное доктору его, Крестьяну Ивановичу. И хотя с Крестьяном Ивановичем был он знаком с весьма недавнего времени, именно посетил его всего один раз на прошлой неделе, вследствие кой-каких надобностей, но ведь доктор, как говорят, что духовник, -- скрываться было бы глупо, а знать пациента -- его же обязанность» .

Голядкин задает ему очень важный для него вопрос: «Спрошу я вас только, Крестьян Иванович, как бы стали вы мстить врагу своему, злейшему врагу своему, -- тому, кого бы вы считали таким?» . Подобное поведение отнюдь не является странным - доверие тайн, намерений, подробностей своей жизни составляют важный элемент отношений между врачом и пациентом, где доверие играет решающую роль в лечении. Пациент может делиться своими переживаниями и страхами, так как зачастую они напрямую влияют на течение болезни, и врач должен быть осведомлен в его духовной жизни. Важно, что сам пациент считает, что врач «обязан знать» пациента, это часть его профессии. Действительно, деятельность врача может быть направлена не только на непосредственное лечение, но и на активное участие в жизни пациента с целью предотвращения различных недугов, например, знание привычек пациента помогает врачу регулировать его состояние.

Что же касается фигуры самого врача, то его портрет довольно типичен для русской литературы XIX века: ему присущи строгость, сдержанность, некоторая холодность с пациентом и отстраненность. Эти качества относятся к Крестьяну Ивановичу, который, выслушав исповедь Голядкина, вежливо уклонился от подробностей. Личная жизнь пациента, не относящаяся прямо к болезни, не интересовала его. Это важно для нас, так как недоверие и боязнь врачей может быть связана с их строгостью и формальностью, часто сопряженных с безразличием к судьбе пациента. Разумеется, некоторые врачи проявляют живое участие в лечении больного и беспокоятся о его благополучном исходе, но это не отменяет общей строгости обращения, которая может пугать или отталкивать. В других же произведениях, например, в «Идиоте» врачи играют эпизодическую роль и появляются лишь для того, чтобы выписать лекарство. Тем не менее, отношения врача и пациента имеют место во всех произведениях Достоевского и иллюстрируют некоторые особенности их взаимодействия.

Таким образом, в обществе, в особенности в обществе крестьян, формируются сложные представления о медицине и врачах, которые являются следствием культурно-исторических событий, общей неграмотности и отсутствия культуры лечения в деревне. В «Записках» мы видим, что наблюдает Достоевский в остроге, а именно странное, противоречивое отношение арестантов к госпиталю, лечению и врачам. Мы можем сделать следующие выводы: само по себе лечение не вызывало страха и подозрений, наоборот каждый стремился вылечиться современными методами, так как медицина и квалифицированная помощь была недоступна для большинства крестьянства. Однако госпиталь парадоксальным образом в сознании арестантовоставался отталкивающим местом. Достоевский утверждает, что это не связано с медициной, но связано с боязнью всего административного. В этом отношении холерные события и последующие санитарные и административные меры могли оставить неблагоприятное впечатление об устройстве госпиталей и врачей соответственно. Многочисленные бунты, убийства врачей, сопротивления лечению в больницах и слухи, связанные с заговором властей и врачей не могли не отразиться на восприятии госпитального лечения у арестантов. При этом мы не раз наблюдаем в тексте доверительные отношения между арестантами и врачами, которые, по мнению Достоевского, добросовестно относились к лечению пациентов. В целом, каторжный врач имеет существенные отличия от частных. В первую очередь такой врач не извлекал выгоды из лечения в остроге, наоборот, его действия могли навредить ему. Врач в «Записках» обладает состраданием, которое мы не всегда можем увидеть у частного врача (который иногда бывает вовсе равнодушным). Важно, что каторжный врач оказывает помощь арестантам, независимо от их приговора или социального статуса, что, разумеется, вызывает уважение и симпатию у арестантов. Такой врач не имеет ничего общего с многочисленными слухами, мифами и предрассудками, возникшими в годы первой эпидемии о нем. Только убедившись на собственном опыте об отсутствии каких-либо злых намерений у системы медицины по отношению к народу, арестанты смогли составить положительное мнение, как о госпиталях, так и о врачах, что значительно облегчало жизнь в остроге.

Глава 4. «Записки из Мертвого дома» как физиологический очерк

«Записки из мертвого дома» иллюстрируют наиболее неприглядные, неприятные детали не только тюремной жизни, но и жизни вообще. В этой главе мы проанализируем, каким образом строится повествование и какими приемами пользуется Достоевский, чтобы описать болезнь, боль и страдания заключенных, какая традиция предшествовала написанию «Записок» и на что направлена натуралистическая литература.

Достоевский детально описывает подробности быта и состояния людей. Он изображает действительность тяжелых условий каторги. Так, он запечатлевает самые мелкие особенности острожного уклада жизни. Зачастую эти особенности оказываются весьма отталкивающими для читателя. Однако изображение всех подробностей является необходимым средством для достижения художественного замысла. Путем выявления каждой повседневной мелочи Достоевский достигает эффекта достоверности, более того, он совершенно правдиво документирует особенности устройства царской каторги и тюрьмы вообще. В Записках обнажается все, что принято скрывать в художественном произведении. К 60-м годам медицина сделала значительные шаги в развитии анатомии, утвердив ее значимость для медицины. В 1846 году в Петербурге был открыт первый в России Институт практической анатомии. Препарирование трупов становится частью медицинской практики студентов. Развитие анатомии в России способствует ее проникновению в социальную жизнь людей, в социальное сознание. Медицина обнажает человеческое тело, показывая его в самом неприятном виде, тело представлено в его естественном состоянии. Анатомические опыты вызывают интерес у общества, что приводит к интеграции медицины в различные сферы искусства. В живописи все чаще изображаются сюжеты болезни, смерти («Утопленник в деревне» Н. Д. Дмитриева Оренбургского. 1867 г., «Утопленница» В. Г. Перова 1866 г.). Особым символом эстетики натурализма становится скульптура, моделью для которой стал замороженный труп. Скульптура была сделана в 1836 году в Академии художеств П. Клодтом. «Художественная газета» (1836, №4) писала: «[в] нынешнем году, в январе месяце, И. В. Буяльский выбрал из числа мертвых тел, доставленных в анатомический театр, один мужской кадавер, самый стройный, и, дав членам красивое и вместе поучительное положение, велел заморозить, чему и погода вполне благоприятствовала. Тело было потом внесено в препарационную залу - поверхность его немного оттаяла, и господин Буяльский со своим адъюнктом, прозектором и его помощником с большим тщанием в течение 5 дней отпрепарировали все мускулы в настоящей их полноте, выносив, смотря по надобности, тело на мороз. Вслед за сим снята была (живописцем А. П. Сапожниковым. - К. Б. ) с препарата гипсовая форма и отлита статуя, которая представляет лежащее на спине стройное мужеское тело с поверхними мускулами (без кожи). Все художники, видевшие ее, отдали полную похвалу как красивому и умному расположению членов фигуры, так и искусству, с каковым сохранена пропорция полноты частей и их форма» . С середины 1850-х годов становятся популярны медицинские работы Н. И. Пирогова. Однако Пирогов занимался не только медицинской деятельностью, но и общественной. В «Морском сборнике» были опубликованы его статьи о воспитании «Вопросы жизни». Следует отметить, что он пользовался медицинской терминологией для характеристики общественных явлений, приводил аналогии из анатомической практики. Публикации его работ в литературных журналах способствовали популяризации анатомии в обществе. Это означало, что «грязь», «вонь», «гниль» постепенно становились нормальным явлением для читателя. Если медицина и ранее была популярна среди образованного населения и зачастую проникала в литературу, то анатомия с ее изнанкой человеческой сущности не демонстрировались. В литературе появляются анатомические особенности человеческого тела, жизнь показывает свою изнанку. Например, в «Отцах и детях» Тургенева Базаров заражается при вскрытии и умирает. Так, отвращение к разлагающемуся телу сменяется интересом и уважением к анатомам, которые, рискуя жизнью и преодолевая неприязнь, служат на благо медицине . Так, эстетика оказывается подчинена пользе от подобных опытов, и анатомия, «нутро» постепенно вытесняет романтизированные, эстетические описания действительности. В 1864 году выходит в свет роман «Петербургские трущобы», где Всеволод Крестовский пишет: «Если читатель слаб на нервы и в литературе ищет развлечения и элегантных образов, то пусть он не читает мою книгу. Доктор изучает гангрену, определяет вкусы самых мерзких продуктов природы, живет среди трупов, однако его никто не называет циником. <…>Позвольте же и писателю принять участие в этой же работе и таким образом обратить внимание общества на ту массу разврата, безнадежной бедности и невежества, которая накопилась в недрах его» . Этот роман обнажает ту картину, которая «прячется от официальной городской жизни», т.е. показывает изнанку, «нутро» петербургской жизни, о которой неизвестно высшему слою населения и которую нельзя увидеть на страницах книг. Крестовский использует ту же терминологию для описания обитателей трущоб, что и Достоевский в «Записках» для обитателей каторги. Весь этот народ именуется отверженными, т.е. отстраненными от некой группы людей. В трущобах, так же, как и в каторге, каждый человек имеет свою судьбу, свою историю. Различные обстоятельства приводят обитателей трущоб к жизни, возможно, не менее ужасной, чем в каторге. Трущобы показывают ту же неприглядную, «мерзкую» реальность, что и острог. Опустившиеся люди, бедность, болезни являются другой стороной одной медали, трущобы показывают жизнь свободных людей, но от этого не более счастливых. Крестовский в предисловии пишет, что его друзья не раз удивлялись содержимому книги и задавали вопрос о правдивости. Это может говорить об искреннем удивлении и неосведомленности читателей романов об «анатомии жизни», об уникальности и новизне романа. Натуралистические приемы повествования создают обратное впечатление о неправдоподобности прочитанного, что говорит о неподготовленности читателя и сформировавшемся представлении о содержимом романа, в котором неприятные подробности скрыты.

Физиологический очерк был известен литературе еще до «Записок». Альманах «Физиология Петербурга» 1845 года Н. А. Некрасова, состоящий из произведений разных русских авторов, был направлен на то, чтобы «раскрыть все тайны нашей общественной жизни, все пружины радостных и печальных сцен нашего домашнего быта, все источники наших уличных явлений» . Этот альманах стал популярен и обратил на себя внимание критика В. Белинского, который назвал его «едва ли не лучший из всех альманахов, которые когда-либо издавались» . Однако этот альманах также был предметом «ожесточенной борьбы в критике» - журнал «Маяк» писал: «Это физиология не Петербурга, а петербургской черни» . Новая натуралистическая школа была призвана, в отличие от романтиков и классиков, «проводить новый источник жизни в застоявшийся организм общественного тела» посредством жизни, «разумея под этим словом формы обыкновенной, ежедневной жизни, нравы, обычаи» . Так, произведение В. А. Соллогуба «Тарантас. Первые впечатления» обращает внимание, опять таки, на другую сторону жизни - деревню, в которой «не как в Петербурге», «у нее нет своего Невского проспекта». С помощью детального описания быта достигается нужный эффект - читатель узнает о настоящей жизни, которая не обладает чем-то привлекательным. Описания повседневных занятий и особенностей Соллогуб изображает «неромантическую» жизнь, которая, как правило, не становится сюжетом романа, бытовые проблемы становятся центром повествования и главной проблемой: «там теперь еще толстыми пластами лежит рыхлый глубокий снег, там нет возможности сделать шага из дому; леса, пригорки, ручейки -- все эти прекрасные вещи теперь еще совершенно недоступны деревенским жителям, обязанным наслаждаться всем этим, если им придет охота наслаждаться весною; поля под снегом, леса обнажены. . . Грустно и скучно!. . Нет даже возможности поехать к соседу. Можете ли вы себе представить что-нибудь ужаснее русских проселочных дорог весною?. .» .

«Записки из мертвого дома» так же обратили внимание общества на несостоятельность тюремной системы и влекущие за ней последствия в виде нравственного и физического разложения людей. Подробности, описываемые Достоевским, поразили общественность, заставили обратить внимание на условия содержания заключенных . Изображение анатомических особенностей жизни людей - от описания быта до описания физического состояния как нельзя, кстати, вписывается в нарастающую тенденцию к натуралистическому изображению действительности в литературе. Сочетание реалистичного, достоверного повествования и тюремной обстановки создали нужный художественный эффект шока от «увиденного». Читатель вслед за Достоевским ходит по бараку, следует в госпиталь, чувствует «зловонье». Форма «записок» позволяла читателю воспринимать написанное как реально пережитое, достоверное, что усиливает впечатление от происходящего ужаса на каторге . Достоевский первым пишет о царской каторге, что усиливает испытываемый читателем шок. «Записки из Мертвого дома» являются первым произведением, которое достоверно иллюстрирует произвол в каторге при правлении Николая I. Сочетание новизны темы, жанра записок и подробное изложение быта каторжников делают «Записки» уникальным по своему воздействию на читателя романом. Передовой человек ужасается не только «гадкими» подробностями и описаниями, но и тем фактом, что это происходит в реальности. Само по себе изображение грязи, «нутра» жизни не могло произвести должного художественного эффекта. Акцент на достоверности заставляет читателя испытать отвращение, ужас, возмущение от установленных тюремных порядков.