Готический роман как инструмент в решении философских вопросов

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ

ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет Санкт-Петербургская школа гуманитарных наук и искусств

Образовательная программа «Филология»

Готический роман как инструмент в решении философских вопросов

Выпускная квалификационная работа - БАКАЛАВРСКАЯ РАБОТА

по направлению подготовки 45.03.01 «Филология»

образовательная программа «Филология»

нарратив готический модернизм одоевский

Незванкина Екатерина Владиславовна

Санкт-Петербург, 2020

Содержание

Введение

1. Аннотация

2. Готический нарратив и его переосмысление в философских идеях XX- го века

2.1 Новое прочтение философии Маркиза де Сада в творчестве модернистов

2.2 Творчество Маркиза де Сада и соположение описанных им философских идей с тезисами Мишеля Фуко

2.3 Взаимодействие идей Альбера Камю и философии Маркиза де Сада в двулогии романов «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» и «Жюльетта, или успехи порока»

3. Определение главных готических приемов романа Маркиза де Сада «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» (1791)

4. Сопоставление готических приемов в романах Маркиза де Сада «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» и «Жюльетта, или успехи порока»

5. Краткое описание структуры готической парадигмы в романе Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818)

6. Раскрытие основных идей готической традиции в произведениях М. Шелли, Маркиза де Сада и В. Одоевского

7. Анализ готических приемов в романе Владимира Одоевского «Русские ночи»

Заключение

Список литературы

Введение

В основу текущего исследования об основных функциях готического романа и его роли в мировой литературе конца XVIII-го и середины XIX-го веков заложен опыт предшествующей работы о выявлении роли готического романа в английской литературе XIX-го века на базе произведения Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818г.). Подобный интерес вызван тем, что именно в английской литературе первоначально зародился классический жанр готической прозы, основные черты которого были переняты затем в традиции мировой литературы. Пик популярности готического романа приходится на рубеж XVIII и XIX вв. Мы выделяем несколько факторов, обусловивших особый интерес публики той эпохи к готическому роману: композиционный строй, содержащий сюжетную интригу, пространственные и темпоральные законы произведения, новую систему персонажей и ряд философских вопросов, ранее не поднимаемых в современном обществе [11]. При анализе романа Мэри Шелли мы выявили ряд характерных особенностей, присущих английской готической традиции. Для наглядной характеристики базовых функций английского готического романа мы приводим цитату профессора Лондонского университета, Криса Болдика: «Для получения готического эффекта повествование должно сочетать жуткое ощущение наследственности во времени с чувством клаустрофобии, порождаемой замкнутостью в пространстве, - так, чтобы эти два измерения усиливали друг друга, создавая впечатление болезненного погружения в стихию распада» [8]. В данной характеристике содержатся основные выводы, сделанные нами в ходе анализе романа Мэрри Шелли [11]. В ходе анализа романа мы выявили основные принципы проявления готического жанра в романе Шелли для того, чтобы в дальнейшем соположить особенности английской, французской и русской прозы на базе произведений Маркиза де Сада и Владимира Одоевского. Центральная часть нашего исследования фокусируется на разборе готических приемов прозы Маркиза де Сада на базе двулогии - «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» (1791г.) и «Жюльетта, или успехи порока» (1797 - 1801 гг.). Проза Маркиза де Сада играет решительную роль в зарождении философских идей критики рационализма в XX-м веке. Для того, чтобы показать новваторство писателя и произведенную им революцию с помощью скандальной истории двух сестер - Жюстины и Жюльетты, мы прибегаем также к анализу философских тезисов Альбера Камю и Мишеля Фуко («История безумия в классическую эпоху» 1961г.). На фоне переосмысления идей Маркиза де Сада французскими философами XX-го века мы стремимся показать роль готических приемов Маркиза де Сада и их преобразование в песрпективе смены эпох. Фундамент данного анализа также послужит подспорьем для сопоставления английской и французской готических традиций с переосмыслением жанра в России на базе романа Одоевсого «Русские ночи» (1844 гг.). Выбор романа Одоевского обусловлен тем, чтобы показать путь развития философской критики и идей эволюционировавшей морали, носителями которой являются герои романа.

Задачи, поставленные в ходе исследования, определялись, как выявление особенностей готического жанра в английской, русской и французской литературе. Также одной из главных задач исследования являлось определить характер переосмысления жанра в работе философов XX-г века (Мишель Фуко, Альбер Камю), выделяя за основу главный тезис о критике рационализма.

В работе ставились цели представления метода анализа композиционной структуры произведений, системы персонажей, темпоральных и пространственных особенностей и философских тезисов. Главным методом в работе является переосмысление сюжета в произведениях и выявление роли особых композиционных изменений, характерных готической прозе. Изначально, работа сосредоточена на том, чтобы провести сопоставление трех культурных подходов внутри единого жанрового канона - готической литературы.

В качестве гипотезы исследования выдвигается тезис о том, что готический роман в контексте мировой литературы приобретает ключевую роль в решение конкретных философских проблем - вопрос относительной морали, проблема добра и зла, проблема личности «изгоя», вытесняемого обществом. Гипотеза нашего исследования также включает в себя утверждение о том, что готическая проза приобретает роль оболочки, которая с течением времени приобретает новые контексты, обогатившие не только национальную литературу, но и объединившие посредством канонов жанра различные культурные традиции.

1. Аннотация

В основе настоящего исследования об особенностях готического жанра в русской и зарубежной литературе рубежа XVIII-го и XIX-го веков лежит опыт предшествующей работы о выявлении роли готической традиции на базе романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или современный Прометей» (1818). Данная работа основана на анализе двулогии Маркиза де Сада «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» (1791) и «Жюльетта, или успехи порока» (1797 - 1801) и сопоставлении ее с романом Владимира Одоевского «Русские ночи» и предшествующим анализом романа Мэри Шелли. Интерес к вышеназванной теме вызван проявлением неоднозначности готической традиции в разных языковых культурах. Наш выбор пал на главные шедевры, раскрывающие ключевую роль готического жанра в литературе XIX-го века. Образы, представленные в анализируемых произведениях помогают раскрыть проблему критики рационализма, которая является наиболее важной в контексте готической прозы. Критика рационализма, как центральная проблематика жанра, учитывает радикальные изменения, произошедшие в обществе на рубеже XIX- го и XX-го вв.: промышленная революция, революция мышления, эмансипация женщин и т. д. На фоне всех этих изменений, мы бы хотели рассмотреть, как литература повлияла на поведение общества. Наша главная цель - проследить, как готический роман качестве философского инструмента повлиял на сознание читателя и аффектировал последующие философские концепции XX-го века.

2. Готический нарратив и его переосмысление в философских идеях XX- го века

2.1 Новое прочтение философии Маркиза де Сада в творчестве модернистов

В процессе анализа произведений Маркиза де Сада «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» и «Жюльетта, или успех порока» мы сильнее более убеждаемся в «предсказательной» функции его бессмертных нарративов. Последующие критики и авторы эпохи «модерна» отмечали, что во многом Маркиз де Сад предупредил главные темы, которые будут волновать западную культуру в XX-м веке: проблематика эротики и сексуальности. Раскрывая в своей прозе значения «природных» инстинктов человека и обозначая различные формы их проявления, Сад во многом предугадывает рассмотрение и соположение этих проблем в творчестве модернистов и сюрреалистов XX-го века: П. Элюар, Э. Фрейд, Г. Маркузе, Г. Аполлинер и др.

Представление о творчестве Маркиза де Сада было активно подхвачено сюрреалистами с высказываний о нем Г. Аполлинера, считавшегося в свою очередь его литературным «открывателем». Цитаты, характеризующие творчество и главные мотивы Сада, сливаются в один голос писателей и художников La Belle Йpoque, в этом контексте мы вспоминаем вдохновенные статьи П. Элюара, назвавшего Сада «апостолом самой абсолютной любви» [8], А. Бретона, который писал про «волю к моральному и социальному» освобождению. Основная функция рецензий модернистов на творчество Сада - это эмоциональное восприятие. Наследие главной идеи и философии писателя - отражается особенно ярко в европейской прозе первых десятилетий XX-го века. Прежде всего, творцам-модернистам ближе всего идея «вселенского бунта» и разрушения всяческой морали, понятия о которой Сад подвергает полному переосмыслению. Маркиз де Сад становится «голосом революции» для сюрреалистов, привлекающим последних к служению новому искусству. В реальности же Маркиз де Сад не пытается «перестроить» искусство, и, оставаясь в рамках «готической формы» своих произведений, он претендует на семантические изменения внутри жанра. Таким образом, основные ценности готической традиции в романах Сада остаются непоколебимы, но параллельно с этим вводится новый нарратив, который уже не вписывается только в рамки традиционного готического жанра, но напротив, граничит с идеями «модерна» и переходит в семантическое поле ценностей La Belle Йpoque, опережающих самого автора на сто лет.

Под новым наклоном жанровой системы Сада мы понимаем его призыв «постоянного восстания духа», личной революции - революции внутренней. Во время работы над «Жюстиной» (1791) Маркиз де Сад не обладал интенцией установления новой философии - «преодоления человека», но уже тогда его стремления заходили туда, где современная «революция» в искусстве уже не видит границ - изменение взгляда на вещи. Изменить мировоззрение человека можно с помощью любого средства, если мы внимательно изучим нарратив «Жюстины» Сада и убедимся в том, что это может быть в равной степени - «пощечина» общества, зависть, вероломство прежних идеалов - все эти причины ведут напрямую к изменению самой «человеческой природы». Другой ветвью философии Сада является убежденностью в такой же неизбежной судьбе «сексуальной природы» человека, которая претерпит изменения в том или ином случае, когда произойдет отказ от прежних идеалов. В случае если все, что сформировало классическую модель отношений в обществе, будет подвержено отрицанию за счет поиска новых ценностей и новой истины - с той же вероятностью модель этих отношений станет неестественной, становясь для общества «пустой» и неправдивой.

Для нас является определяющим включение научно-фантастических идей Сада в готический нарратив. Маркиз де Сад в действительности был признан писателями и философами XX-го века как автор, искусно переплетающий науку, фантазию и реальность. Фантазия позволяла во многом с помощью одного фрагмента реальности передать ее целиком и описать в деталях. По утверждению ретроспективной критики центрального нарратива в произведениях Маркиза де Сада, он воссоздает модель «садо-мазохистских» перверсий без опоры на предшественников и, достигая «совершенства» в своей философии с самого начала. Наглядным будет привести цитату Жиля Делеза относительно сопоставления двух авторов, положивших начало новой философии относительно сексуальной природы человека: «И еще мы должны задаться вопросом, не владеет ли Мазох, если сравнить его с Садом, более утонченной симптоматологией и не позволяет ли именно его определение разъединить несправедливо смешивавшиеся до него заболевания. «Больные» или клиницисты, или же то и другое одновременно» [16]. Также Делез говорит о том, что и Мазох и Сад вовлекают в свою прозу «целостное» представление о человеке, его природе, на ровне с тем, как подобно всем «великим художникам» они воссоздают из небытия новые формы и из них представляют читателю новые способы для чувства и мысли - «некий совершенно новый язык» [16]. Весь путь своего творчества Маркиз де Сад изучает детально только самые извращенные проявления человеческой природы - этот поиск служил доказательством прославления главной философской идеи Сада - человек должен будет вернуть все зло, которое только он способен отдать. Философия XX-го века могла бы полноправно признать, что Маркиз де Сад внес огромный вклад в изучение вопроса о человеческом самосознании. Нововведенный термин «садист» в полной мере свидетельствует существенной роли Сада в новой философии. Все проявления человека и его инстинкты, которые описываются в «Жюстине» и «Жюльетте», отныне имеют место быть. Позднее на это дает ответ философия Фридриха Ницше, который объясняет это тем, что даже самые жестокие проявления человеческой природы могут быть оправданы только, если плоды этой жестокости в последствие доставят кому-либо удовольствие. Однако, утверждение того факта, что поступки героев обоих произведений оцениваются читателем как «неприемлемо-жестокие», движимые природным и неистовым импульсом по своей непостижимой «бесчеловечности» они превосходят неосознанные поступки напуганного Франкенштейна, превосходят границы существующей морали в готическом жанре [16, 225]. Такие поступки, как воровство, надругательство, обман по Саду отрицают все те основы, на которых, прежде всего, зиждется человечество. Выходом из этой философии разврата и развращения человеческой души предстает отказ и отрицание от всего того, что имеет своей целью уничтожить творение человека. Таким образом, Сад рисует в мире «Жюстины» экзальтированную готическую реальность, где почти каждый персонаж - это развращенная пародия, обладающая сверхъестественными качествами жестокости, отрицающими саму человеческую природу. Но также сам Маркиз де Сад негласно дает своим героям ключ к выходу из замкнутой цикличности бед и порока. Победа своих самых потаенных и развращенных инстинктов - есть победа над «злом», определение ценности этих инстинктов - это защита от дальнейшего проявления самых опасных качеств в человеке. Однако, Маркиз де Сад не считает, что «порочный человек» это проявление одних только самых жалких инстинктов человеческой природы, следовательно, он не соотносит порок со слабостью, он наделяет его новыми характеристиками, более обширными, чем традиционалистское видение «порока» в готической традиции. В этом отражается вся суть философского конфликта морали между Жюстиной и Жюльеттой - именно Жюльетте дается шанс на переосмысление «порочной жизни» и шанс прожить новую «историю» - то есть, уходя в монастырь, Жюльетта раскаивается, продолжая жить уже в рамках нового нарратива. В то время как, «несчастная» Жюстина погибает от «провидческого» удара молнии, символизирующего гибель в одночасье всех надежд и веры в добродетель и невозможность одному человеку побороть всю «грязь» и порок окружающего общества. Особенность готической парадигмы Сада в том, что за ней сохраняется сугубая деликатность и утонченность противопоставления двух миров - порока и добродетели. Мира «порока» описан за счет смыслового кода - насилия - который общество умело считывать на протяжении многих веков. «Насилие» является таким же продолжением существования культурного стиля цивилизации. Сохраняемый Садом принцип «утонченности» может создать абсолютно новую систему языка, новой мутации, целью которой будет подорвать сам смысл наслаждения.

Касательно системы персонажей в произведениях Сада Альбер Камю высказывался: «Сад знал только одну логику - логику чувств» [15]. В особенности, проповедование чувственной модели любви по Саду ясно отражается в системе ценностей Жюльетты, которая напрямую связана с комплексом «Мессалины». Симона де Бовуар, как представитель экзистенциальной философии, приравнивает данный комплекс к «эротизму», который приобретает в романах Сада роль средства общения. Комплекс «Мессалины» в определенной мере является одним из подтекстов готического нарратива у Сада, который символизирует образ женщин с присущим ей «монструозным» чувственным и эротичсеким желанием. В контексте рассматриваемых произведений Маркиза де Сада, эта роль отводится Жюльетте, которая становясь добровольным узником своего порока и определив этим свою судьбу, уподобляется Мессалине, переступающей за рамки привычной человеческой морали и доводящей до абсолюта желание, вытекающее из чрезмерной чувственности. Во многом Сад повлиял на многочисленные теории и идеи о ранее не раскрытых функциях и гранях человеческой сексуальности, которые становятся популярным полем исследования в XX-м веке [15]. Так Г. Маркузе писал о том, что «сексуальная близость» только тогда становится чем-то большим, чем просто природным инстинктом, когда «облагораживается любовью». Именно в этот момент, исходя из философии Маркиза де Сада, преодолевается порок из «животного» / «монстра» рождается человек. В связи с этим культура модерна должна преодолеть и пропустить сквозь себя проблематику, описанную в романах Маркиза де Сада, вербализируя стихию «эроса», определить хронологию и цель сексуальных фантазий человека.

2.2 Творчество Маркиза де Сада и соположение описанных им философских идей с тезисами Мишеля Фуко

Для раскрытия главных философских функций романа и для раскрытия его роли в формировании общественного сознания мы решили сопоставить готические приемы в прозе Маркиза де сада и идеи ведущих европейских философов XX-го века. Для сравнительного анализа готических функций и особенностей прозы Маркиза де Сада и идей критической философии, мы остановились на работе Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху» (1961). Фуко предпринял попытку описать становление такого явление, как «безумие» или неразумное поведение, анализируя при этом социальные и экономические особенности функционирования общества. Отдельный фокус в книге занимает история вытеснения «безумцев» или в целом как такового явление «безумия» из социальной среды. Исследование Фуко охватывает период с конца Средневековья до начала XIX-го века, что является большим периодом для анализа. Фуко сосредотачивается именно на таком временном размахе, так как XIX-й век характеризуется как эпоха, отвергающая «безумие» целиком и вытесняющая тех, кто был признан «безумными» из социальной среды. Период времени, выбранный Фуко, определяется также тем, что восприятие обществом феномена «безумия» как такового менялось неоднократно, и грани этого восприятия варьировались от признания статуса «выдумки» до «психического заболевания» [15].

Фуко прослеживает эволюцию концепции безумия посредством рассмотрения трех фаз: Ренессанс, «Классическая эпоха» (конец XVII-го и большая часть XVIII-го веков) и опыт своих современников. Он утверждает, что в эпоху Возрождения безумцы изображались в искусстве как обладающие своего рода мудростью - знанием границ нашего мира - и изображались в литературе как раскрывающие различие между тем, кем на самом деле являются люди, и тем, кем они притворяются. Искусство и литература эпохи Возрождения изображают безумцев как занятых познанием своего разума, представляя в этот момент обществу суть таинственных сил космоса [5]. Также эпоха Возрождения также положила начало объективному описанию разума и неразумия по сравнению с тем, как они были характеризованы в период Средневековья [5].

Одна из главных идей Фуко состоит в том, что на заре эпохи разума, в середине XVII-го века рациональным ответом на поведение безумцев, которые до этого были частью общества, было полностью отделить их от социальной группы и общения, ограничивая их вместе с прочими изгоями - проститутками, бродягами, богохульниками и т. д. Важным упоминанием является то, что закрыть «безумцев» от общества предлагалось именно в таких специально оборудованных учреждениях, как во вновь созданных учреждениях, таких как общие больницы, лепрозории, Фуко также называет этот процесс эпохой «Великого заключения» («The Great Confinement») [5]. Уже на тот момент в эпоху Средневековья люди с подтвержденным диагнозом психических заболеваний имели статус таких же прокаженных, как убийцы , воры и прочие вредители общества, совершившие тяжелые преступления. Эти люди были изгнаны из мира и церковной общины, но вместе с тем своей фигурой они в то же время напоминали о Боге. В данном случае Фуко описывает парадокс, имеющий место быть. Так как психическое заболевание в Средневековую эпоху также имело оттенок и признак божьего гнева, и одновременно божьей милости.

Фуко считает, что в данном контексте есть ряд общественных сил, которые регулируют заточение «безумцев» и сокрытие их от общества. Одной такой силой являлось стремление регулировать безработицу и назначать низкооплачиваемый труд тем, кто никак не мог применить себя иначе. Фуко утверждает, что концептуальное различие между безумием и рациональным было в некотором смысле продуктом физического разделения на заточение психически нездоровых людей: определение «безумного» в специальное учреждение сделало его доступным для врачей, которые могли теперь рассматривать безумие наглядно, как естественный объект, достойный изучения, а затем и как болезнь, которая вполне могла быть излечима.

Нам интересно рассмотреть концепцию Фуко относительно «иррационального», так как она дает подробное объяснение тому, как воспринималось «безумие» и подверженные ему индивиды. Фуко обращает внимание ни столько на само явление психического отклонения, как на социальное расположение к этим индивидам, господствовавшее на тот момент в обществе. Сосредоточение сразу на нескольких эпохах относительно этой проблемы помогает лучше понять мышление разных социальных групп и то, как оно менялось на протяжении столетий. Одной из главных целей исследования Фуко является рассмотреть явление безумия и то, в какой момент оно подверглось отчуждению общества. Отличительная особенность работы Фуко заключается в том, что он в отличие от других исследователей стремится изучить не то, что уже свойственно тому или другому обществу, укладу мышления и культуре, а то, что подвержено осуждению и вытесняется из общего порядка вещей: опыт Фуко показывает, что для каждого временного периода характерно свое отношение к «безумцам».

В контексте нашего исследования мы упоминаем работу Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху» для того, чтобы лучше раскрыть и объяснить философское содержание произведений Маркиза де Сада. Исследование разного рода отклонений, которые принимали, в том числе на себя образы «моральных монстров» в век просвещения, было повсеместным. Увлечение индивидами с такого рода «отклонениями» также было сильно распространено среди философов и мыслителей XIX-го века. Маркиз де Сад изображает несколько типов ментальных отклонений, в данном случае основной его идеей «отличности» от общества является отрицание устоявшихся моральных и религиозных норм, провозглашение относительной морали и снятие с человека семейных обязательств и обязательств перед обществом. Де Сад выводит в свет такие принципы, которые на первый взгляд должны были приводить в ужас и отвергаться обществом. Философия садизма вступает в спор признанными рациональным канонами общества Просвещения. Интересно заметить, однако, что сам Мишель Фуко замечает: «…философия садизма - не такая древняя практика, как Эрос, но массивный культурный факт, появившийся именно в конце восемнадцатого века» («sadism is not a practice as old as Eros, but rather a massive cultural fact which appeared precisely at the end of the eighteenth») [5]. Критика рационалистических идей особенно важна для де Сада, именно поэтому он описывает экстремальные ситуации, которые служат текстом для законов традиционной морали: герои его произведений (главным образом сестры Жюстина и Жюльетта) совершая немыслимые и гротескные поступки, постоянно произносят монологи о естественном праве, либо, что является еще более абсурдным, приводят разумные доводы не только возможности, но и необходимости своих действий.

Биография Маркиза де Сада отчасти помогает понять те или иные сюжетные линии его романов и то, почему его герои ведут себя в той или иной степени чрезмерности и абсурда. Исследователи творчества писателя и критики замечали, что сам Маркиз де Сад вел «чрезмерный» образ жизни, не малую часть своей жизни писателя провел в тюрьмах, в том числе сохранились упоминания о его заключении в Бастилии в 1789 году. Мы считаем эти факты немаловажными, так как некоторые биографические факты жизни писателей представляют собой важность в понимании и переосмыслении того, какие философские идеи они транслировали через поведение своих героев. Интересно заметить также, что несмотря на запрет издании работ Маркиза де Сада после его смерти в 1814-м году, его философия так или иначе оказывала пассивное влияние на общество. Франсиско Гойя в конце XVIII-го века посвящает себя созданию серии гравюр «Капричос», которая является сатирой на политические и социальные порядки. Одной из самых знаменитых работ цикла является «Сон разума рождает чудовищ» (1797г.) [5]. Художник сопроводил свой рисунок комментарием: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений». Таким образом, Франсиско Гойя подтверждает, что без участия разума, человеческая фантазия способна создания различных несуществующих образов, но крайностью такого творчества является также порождение «страшных сил», чудовищ. Без присутствия разума и его контроля над фантазией, она становится развращенной. Этот тезис вполне оправдан работами Маркиза де Сада и основной мыслью, заключенной в поступках Жюстины и Жюльетты. Также Франсиско Гойя был заинтересован в том, чтобы показать в своих офортах последствия бессмысленной и кровопролитной войны. Это объединяет его с Маркизом де Садом, так как одной из его философских тезисов является также отрицание бессмысленного насилия, продиктованного не природой, но человеком, законом - то есть продиктованного разумом. Фуко считал офорты Гойи, особенно мрачный и сатирический «Капричос», естественным аналогом работ Сада. В обоих случаях он утверждал, что «западный мир получил возможность превзойти причину свершающегося насилия». После Сада и Гойи неразумность принадлежала всему, что имеет решающее значение для современного мира.

Стоит заметить, что представления Сада о людях и их неразумных поступках эхом проходят сквозь творчество художников начала XIX-го века - в особенности Эжена Делакруа, отошедшего от канонов академии, и Теодора Жерико, ставшего новым голосом среди живописцев эпохи романтизма. Только к концу XVIII-го столетия «божественный маркиз» был заново открыт. В понимании некоторых критиков, Маркиз де Сад дал обществу шанс произвести сексуальную индульгенцию, транслируя это через своих героев, и тем самым он изобрел новое литературное кредо эпохи. Величайшие творцы эпохи, поклонники работ и философии Маркиза де Сада, видели в нем фигуру большую, чем просто писателя и философа, они видели фигуру, перевернувшую мировую литературу и открывшую новую литературную традицию.

2.3 Взаимодействие идей Альбера Камю и философии Маркиза де Сада в двулогии романов «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» и «Жюльетта, или успехи порока»

В данной главе нашей целью стоит обратиться к изводу философских идей Маркиза де Сада и их реализации в прозе Альбера Камю, посредством сравнительного анализа структуры и построения сюжета в произведениях дилогии «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» и «Жюльетта, или успехи порока». За счет анализа главной идеи Маркиза де Сада, которая является триггером к запуску пропаганды философии «абсолютной свободы», мы постараемся рассмотреть ее извод в рамках готического жанра, которому прямо следует литературная традиция Сада. Философия и идеологическая функция произведений Камю поможет нам переосмыслить изменения в жанре готической литературы, выходящей за рамки эпохи романтизма в век модернизма. «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» (1791) является второй редакцией романа «Несчастья добродетели», затем Маркиз де Сад создает «Новую Жюстину», предшествующую в свою очередь последнему произведению официальной дилогии - «Жюльетта, или успехи порока» (1797). Основа романа и сюжетное построение главных линий развития действия остаются неизменными. Однако, в 1791-го году в версию «Жюстины» Сад добавляет новых персонажей и включает новые эпизоды, роль которых заключается в том, чтобы скрыть от читателя очевидную философскую составляющую традиционного романа XVIII-го века, который ранее по своей функции больше напоминал притчу. Основное оправдание персонажам - антагонистам, выполняющим функцию «злодеев», остается традиционным - философия «жестоких поступков» говорит о том, что добродетель тщетна ввиду безразличия природы к человеческим страданиям [1, 370].

Далее, следуя за этой идеей, которая на первый взгляд ясна читателю, вытекает ряд новых вопросов о причине поступков героев, гибели добродетели и о неудачах Жюстины. Философия и взгляды Сада не остаются неизменными, мы убеждаемся в этом, прослеживая судьбу «несчастной» Жюстины, которая не находит выход нигде более, как в «мире порока», из которого она убежденно пыталась бежать. На фоне новых рассуждений о первопричине гибели добродетели и неудавшейся попытки преодолеть «грехопадение», мы в первую очередь обращаемся к религиозной составляющей философии Маркиза де Сада. Без идей о Боге и моральных ценностей и закона, которые вытекают из самого факта божественной власти, как суждено человеку определить пределы своих возможностей? Являются ли моральные ценности и принципы справедливости просто человеческими конструкциями, созданными для защиты общества, которые в действительности не отражают правду о человеческой природе? Без концепции священного, где находится власть и что составляет границы, которые люди не должны нарушать? В «Калигуле» (1945 г.) Альбер Камю сталкивается с этими вопросами и приводит их к окончательным логическим выводам. Характер, который он создает, чтобы ответить на них, как мы постараемся показать, является образным эквивалентом системы мысли, наиболее ярко выраженной маркизом де Садом в его материалистическом осуждении Бога, его парадоксальном взгляде на Природу и ее законы, и его последующее прославление разрушения и анархии. Ранее в полной мере никто не обращал должного внимания на то, какую роль Камю отводит идеям Маркиза де Сада в своих сочинениях, лирических и критических очерках и, в частности, в «Бунтующем человеке» (1951 г.). В более позднем тексте под заголовком «Абсолютное отрицание» («Absolute Negation» 1951г.) Камю прежде всего идентифицирует Сада как ключевую историческую фигуру в процессе десакрализации морали: «С исторической точки зрения, первое последовательное наступление - это Сад, который собирает в одну огромную военную машину аргументы вольнодумцев вплоть до отца Месье и Вольтера » [7]. Учитывая схожесть между характером Калигулы и философии Сада, можно утверждать, что сочинения Сада в значительной мере повлияли на интеллектуальное наследство Камю. Двумя ключевыми идеями, транслируемыми в «Калигуле», которые Камю также повторяет в «Бунтующем человеке», являются во-первых, что: «все атеисты предполагают, в принципе, небытие Бога по той очевидной причине, что Его существование будет означать, что Он был безразличным, злым или жестоким» [7]; и, во-вторых: «когда люди берутся за мантию божественности, человеческое преступление продолжает оставаться ответом человека на божественное преступление» [7]. Как подразумевал Достоевский, без Бога «все возможно» - утверждение, которое заключает в себе одну из основных проблем экзистенциалистской этики, в частности, проблему, описываемую такими авторами как Жан Поль Сартр и Симоны де Бовуар. Однако к аксиоме «вседозволенности» следует добавить, что все возможное для Природы и Бога, выражалось определено разрушением, жестокостью, насилием и убийством для человека. Эти основные предпосылки мышления Калигулы можно найти в идеях Сада о Природе и тех последствиях, которые Калигула из этого извлекает. Сад был одним из первых, кто полностью сформулировал (в одном очень специфическом направлении) моральные и политические последствия материалистического видения Природы, которое рассматривало ее не с точки зрения сентиментальности, сосредоточив внимание на силе ее разрушения, а не на романтизации ее творений. Без идеи о Боге Природа утратила все телеологические цели и моральные основы и вместо этого становилась просто проявлением хаоса и разрушения.

Первоначальная предпосылка того, как Сад оправдывает разрушение - это естественное явление, родоначальник которому - природа. Сад видит Природу как вечное движение и деятельность, где материя никогда не разрушается, а просто воскрешается и превращается в другие формы. В романе «Жюстина» Кер-де-Фер своим поведением и вольными высказываниями пытается объяснить Жюстине, что Бога нет. Основа его философии заключается в том, что природа сама по себе достаточна и она не нуждается в авторе. Он утверждает, что раннее предполагалось, что автор - есть ничто иное, как разложившаяся версия самой Природы. Через его речи Маркиз де Сад пропагандирует свои философские идеи о том, что природа это хаос с ее первоначальной разрушительной силой.

Логика разрушения всего Природой может рассматриваться как непосредственная, и, таким образом, побуждающая инстинкт «убийства». Эта непримиримая логика маркиза де Сада очень полезна для понимания постоянной озабоченности Камю вопросами убийства и преступности. Антимораль Сада, непосредственно вытекающая из его натуралистического мировоззрения, становится определяющей для Камю, поскольку он борется с неразрешимыми проблемами, возникающими в результате попыток переосмыслить мораль, когда отсутствуют трансцендентные ценности и приводятся аргументы, которые отвергают насильственные побуждения в человечестве. Маркиз де Сад повторяет, что преступность - это страсть, которую Природа прививает своим созданиям, «поскольку она сама является великой убийцей и поскольку ее единственная причина совершения убийства состоит в том, чтобы получить от массового уничтожения «отлитых» существ шанс снова их переработать». Если, как материалист, человек ищет источник нормативных ценностей в Природе, то поначалу нам кажется невозможным осудить эту страсть. Человек, который убивает, просто служит выражением силы Природы, становясь «представителем ее желаний, проводником ее воли, а человек - самым верным исполнителем ее капризов». Убийство Мёрсо арабом в «Постороннем» Камю, по-видимому, может интерпретироваться как отголоски философии Сада. Естественный инстинкт убийства, конечно, относится ко всем другим «порокам». Поскольку человеческие поступки и желания вдохновлены Природой, они, согласно Саду, морально оправданы. В «Жюстине» Сад пишет:

«…все импульсы, которые она нам дает, потакают ее желаниям; страсти мужчины - лишь средство, которое она использует для достижения своих целей. Если она нуждается в большем количестве людей, она вдохновляет нас вожделением, и вот! когда ей становятся необходимы разрушения, она вкладывает в наши сердца месть, алчность, распутство, амбиции и вот! Вы решаетесь на убийство; но она перестает управлять вами от своего имени, и что бы мы ни делали, об этом не может быть и речи, мы - неосознанные инструменты ее капризов.» (Жюстина стр. 520)

Во вселенной Маркиза де Сада Природа является причиной конфликтов, войн, эпидемии и катастрофы, главным образом, как средство уничтожения уже существующих форм и создания новых. Когда кто-то соединяет это с идеей неразрушимой материи, у нас возникает концепция вечного цикла. С этой идеей, как упоминалось ранее, Сад снова непосредственно предвидит идеи великих нигилистов XIX-го века Бакунина и Нечаева. Как правильно утверждает Пьер Клоссовский: «Сад, вместо того чтобы отправиться в путь, который искал Шопенгауэр, выбирает путь Ницше: принятие Самсары - беспрестанное возвращение к одним и тем же явлениям» [9]. Это было бы большим испытанием для Камю, который обнаружил силу метафоры вечного возвращения в своем исследовании древней метафизики и изводы Ницше этой идеи, но который также сильно отреагировал на последующие интерпретации этой философии Садом. Подставляя природу и ее законы законам Бога и божественной воли, понятия добра и зла, порока и добродетели в мире Сада полностью преображаются. Происходит определенная мутация устоявшихся значений. Преступление и порок становятся проявлениями вечного движения материи и, следовательно, моральных императивов, в то время как добродетели связаны со стагнацией или воздержанием от действия. В результате порок становится добродетелью. У самых распутных персонажей Сада, как и у Калигулы Камю, действие, как прямое проявление Природы в Человеке, создает неотъемлемый характер человеческого происхождения и смысла его существования. Отголоски философии Сада в Калигуле Камю отчетливо видны, как и в «Бунтующем человеке», где философские идеи Сада резюмируются следующим образом: «Закон этого мира - не что иное, как закон силы; его движущая сила, воля к власти» [7]; и несколько страниц спустя: «Мы должны стать, согласно формуле Сада, палачом природы» [7]. По словам самого Маркиза де Сада:

«Основное и самое прекрасное качество природы - это движение, которое всегда волнует ее, но это движение - просто вечное следствие преступлений, она сохраняет ее только с помощью преступлений; человек, который больше всего похож на нее и, следовательно, наиболее совершенное существо, обязательно будет тем, чья самая активная агитация станет причиной многих преступлений; тогда как, повторяю, неактивный или ленивый человек, то есть добродетельный человек в ее глазах - как в этом можно сомневаться?»

(Жюльетта, стр. 777)

Таким образом, следовательно идеям Маркиза де Сада, преступность необходима в мире просто потому, что она является триггером к исполнению одного из самых естественных законов природы - движения. Цитируя Сада, «убийцы, если быть краткими, существуют в природе, как война, голод и холера; они являются одним из средств, которыми располагает Природа, подобно всем враждебным силам, которые она направляет против нас ».

(Жюльетта, стр. 777).

Это создает представление об обществе, как о состоянии природы, которое, в отличие от классической доктрины естественного права, должно отражать выражение его основных законов. По словам Тимо Айраксинена, в мире Маркиза де Сада человеческое развитие - от падальщика к хищнику. Если кто-то следует закону Природы, становясь орудием ее мести, то мы все становимся преступниками или хищниками, охотящимися друг за другом.

Аргумент «за» также выражается посредством простой истины: «Большая рыба ест маленькую рыбу», это истина, высказанная Коттардом в «Чуме», является одновременно популярным отражением собирательного образа героя-преступника у Камю. [7]. Этот мотив также повторяется в Элиаса Канетти в трактате «Масса и власть»: «Мы также не можем отрицать, что мы все едим и что все мы укрепились на телах бесчисленных животных. Здесь каждый из нас - король на поле трупов» [15].

Моральные соглашения, которые регулируют человеческие взаимоотношения, больше не являются библейским «золотым» правилом или категорическим императивом Канта, а представляют собой абсолютный личный интерес и разрушение «чужого». Эту мысль также можно выразить фольклорной цитатой: «Поступайте с другими так, как хотите, чтобы они поступали с вами!». Смысл этой логики заключается в том, что в Природе слабые уничтожаются, а сильные выживают, и в этой динамике находится сама концепция «хозяина» и «раба». Убивая, люди берут на себя силу Природы, снова принимают на себя мантию Человека / Бога и «взваливают» на свои плечи ношу силу божественности. Первичный закон становится первичной концепцией убивать или быть убитым, охотиться или быть съеденным. Идея Сада о том, что, убивая, человек исполняет волю Природы, будет отражена у Камю в словах Калигулы: «Я должен отвечать на зов непреодолимых желаний, которые подсказывает природа» [7]. Таким образом, переоценка ценностей у Сада завершена: абсолютная мораль должна быть абсолютно безнравственной; социальная связь заключается в абсолютном недоверии к другим и постоянной попытке их уничтожить. В одном последнем повороте, однако, инверсия происходит, противореча самой Природе. Точно как существа, созданные природой, люди начинают осознавать ограничения, которые она накладывает на них не только в отношении своих желаний, но и в отношении их свободы. Подобно тем, кто стремится стать Богом или обладать силой Бога, Маркиз де Сад желает обладать той же разрушительной силой Природы и наделяет ею своих героев, поэтому он осуждает тот факт, точно так же, как Калигула, что человеческие способности не могут сравниться со способностями Природы.

3. Определение главных готических приемов романа Маркиза де Сада «Жюстина, или несчастная судьба добродетели» (1791)

В среде литературной критики всегда культивировалось множество вопросов и «двояких смыслов», связанных с «готикой». Гиперболический, смущающий своей мелодраматичностью и вкраплениями сентиментализма жанр был оспариваемым порождением периода романтизма с момента возникновения. Фактически, многие годы жанр готики игнорировался консервативным читателем и трудно сочетался с литературным вкусом общества, которое пыталось отсрочить наступление эпохи готического романа. Как явление предромантизма - готический роман стал объектом тщательного исследования критики после того, как приобрел популярность в конце XVIII-го века. Маркиз де Сад предположил, что пик становление на литературной арене готического жанра пришелся не просто во время политической революции, но на момент быстрых интеллектуальных, социальных, и религиозных потрясений. Во многих отношениях новые дискурсы сентиментальности, мелодрамы и готики заключали в себе новые ракурсы их «озабоченности» - беспокойство о стремительных переменах во времени, а также исследование в корне этого страха [15].

Теперь мы бы хотели подробнее рассмотреть ключевые приемы «готики», которые Маркиз де Сад применяет в своей прозе. Методология создания текста Маркиза де Сада прежде всего заключается в тщательной работе с «буквенным» уровнем текста. На первый взгляд, текст кажется читателю отстраненным и недоступным для быстрого восприятия. Это происходит, в том числе из-за многочисленных шокирующих и резких описаний оргий и преступлений морали, которые можно наблюдать уже с первых страниц романа «Жюстина, или несчастная судьба добродетели». Концепция Сада вмещает в себя различные дискурсивные формы, возможности выражения и репрезентации. Критики отмечали, что в «Жюстине» также присутствует биографический подтекст, незаметно вплетающийся в философию садизма, так как характер Жюстины представляет собой тонкую и нежную организацию с постоянной потребностью любить (Сайт). Именно в этой одной из главных черт героини критики видят выражение характера и личности самого Сада. Подобное предположение напоминает наделение лучшими чертами и стремлениями героиню романа в стихах «Евгений Онегин» Татьяну Ларину, которая во многих своих поступках и словах напоминает А.С. Пушкина (Быков). Можно предположить, что некоторые биографические факты из жизни Маркиза де Сада дают читателю положительное впечатления о качествах личности писателя. Например, участие Альфонса Франсуа де Сада в Семилетней войне (1756-1763) было отмечено произведением в корнеты карабинеров за заслуги, проявленные во время военных действий. Произведения Маркиза де Сада, отмечающие ярко выраженные описания человеческой жестокости и насилия, передают авторскую эрудицию в этом вопросе, ввиду чего читатель склонен доверять автору, прошедшему войну, и дословно знающего, о чем он говорит. Есть также биографические заметки из военных лет жизни Маркиза де Сада, которые отмечают, что он был противником убийства, навязанного государством, которое осуществлялось в глобальном политическом масштабе [14]. Однако, Сад считал, что убийство, совершенное в пылу страсти или другого сильного побуждения, не является преступлением, а убийство, диктуемое хладнокровным смертным приговором, будь то приговор над отдельным человеком или всей нацией, является настоящим преступлением против морали. Здесь нужно сделать заметку о том, что философия Сада разделяла понятия цивилизованности и человечности (источник?). Именно поэтому Сад считал тех, кто совершали убийства и зверства в порыве ненависти и страсти, людьми, проявляющими человеческие порывы. В то время как так называемая цивилизованность, проявленная в войнах, где убийство совершается в рамках закона и является оправданным добродетельной миссией, заслуживает того, чтобы быть презираемым [10].

Философия Маркиза де Сада явно прочитывается через описание судеб его героев и резюмирует тот факт, что в человеческую природу заложены в равной степени и добрые и злые мотивы. И наиболее животные инстинкты человека следует ограничивать законами общества и государством, но не в том случае, когда государство и закон оправдывают убийство и насилие, направленное на благо страны. В этом случае Де Сад вступает в полемику с политикой общества. В гипертрофированном поведение героев романа «Жюстина» Маркиз де Сад распространяет свое мнение о человеческой свободе - из многочисленных сцен грехопадения и разложения общества, в том числе в лице служителей религии понятно, что Сад не ставит границ человеческой свободе. Из его концепции следует, что человек должен быть абсолютно свободен, подразумевая под этим также сексуальную свободу и раскрепощения даже самых низких своих желаний, или же человек не должен быть абсолютно свободен - компромисса в этой «абсолютности» автор не признает. Таким образом, в «Жюстине» свобода либо полностью принадлежит героям, перерастая в преступление, либо герои полностью лишены ее, как сама Жюстина. Из этого следует, что свобода никак не сопоставляется с добродетелью, их союз в мире Маркиза де Сада невозможен [10].

Желание абсолютной свободы в итоге выражается в порабощении, которое испытывает на себе большинство. Можно утверждать, что герои «Жюстины», пытающиеся совратить девушку и сбить ее с правильного пути, все находятся в порабощении у своего греха, спровоцированного абсолютной свободой. Безграничное желание плоти одних приводит к отрицанию морали других, как происходит в случае с Жюстиной. Герои теряют остаток всякой жалости к той, кто не разделяет их желаний и взглядов. Для Маркиза де Сада, смотрящего как бы глазами остальных героев, в том числе Жюльетты, главная героиня является объектом для эксперимента порабощения морали. Отсюда следует, что самый сильный инстинкт человека - сексуальный, олицетворяющий желание самой Природы, ведущий к обладанию другими, в том числе через путь жестокости и насилия и даже их уничтожения, в крайнем случае. Сексуальный акт для Сада символизирует Природу, которая разделяется на разрушительную и созидательную силы [10].

Таким образом, руководствуясь новому определению «природы» и «человека» и его роли в ней, Де Сад формулирует новые постулаты готической философии, на которых в дальнейшем строятся его произведения. В основу его философии входит несколько принципов, которые воплощаются затем в модели поведения героев и их мировоззрения - в частности в поведение Жюстины и Жюльетты. Во-первых, анализируя «Жюстину», мы сталкиваемся с отрицанием деления общества на социальные группы. Маркиз де Сад воспроизводит новую модель общества и деления в нем власти - наличие сословия властителей и тех, кто им подчиняется. Из поведения героев романа мы видим, что в «гротескном» пространстве, описанном Де Садом существует также и новое определение роли женщины. Жюстина против своей воли оказывается в подчинении у других людей, которые встречаются ей на пути. С одной стороны, Жюстина идет наперекор установленным канонам поведения в социуме, в котором она родилась и выросла. Она не приемлет искушения пороком, ввиду чего оказывается в тупике своих же благих намерений. Из-за проявления личностной свободы Жюстина олицетворяет собой тот самый образ «либертинки», который должен противостоят закостенелым устоям в сложившемся обществе. Марсель Энафф в своей работе, посвященной анализу философии Маркиза де Сада - «Маркиз де Сад: Изобретение тела либертена» подтверждает, что «через женщину либертинаж достигает неподдельности природы» [17]. Однако, в то же время Жюстина оказывается жертвой собственных стремлений, направленных на добро. Отрицая зло, как абсолютный мотиватор, двигающий людьми, Жюстина незаметно для самой себя становится рабыней чужих желаний. Но даже несколько опытов не могут покоробить ее веру в добродетель. Таким образом, в парадигме романа Жюстина предстает для нас рабыней, но одновременно и свободной личностью, не прекращающей отстаивать свои убеждения. В этом выражается видение Маркизом де Садом модели нового общества, не разделяемого как прежде на три ниши: дворянства, духовенства и третьего сословия.

Во-вторых, одной из основ готической философии Маркиза де Сада является уже упомянутое выше явление «либертинажа», которое выражается в поведение человека, наделенного абсолютной и естественной свободой. Для равноправия условных «доброго» и «злого» начал в лице Жюстины и ее сестры - Жюльетты - Сад создает видимость относительной свободы в выборе морали и жизненного пути. С психологической точки зрения его интересует поведение человека, не обремененного никакими ограничениями в выборе. Де Сад снимает со своих героинь религиозные и социальные ограничения еще в начале их самоопределения, чтобы показать две совершенно противоположные истории с точки зрения искания правды и смысла жизни [6].

Еще одним приемом «готической» фабулы Сада является критика устойчивых и традиционных взглядов общества, рациональных начал и отрицание Бога. Все, что предписано церковными канонами и представляет собой часть пуританской морали, подвергается уничижению и насмешкам от всех героев романа де Сада, кроме Жюстины. Жюстина в данном контексте - это оплот противостояние, попытка посягнуть на абсолютную свободу своей веры наперекор обществу порока. Вместе с отрицанием закостенелых моральных норм философия Маркиза де Сада подвергает сомнению и попрекает любые общественные понятия и правила, также правила поведения в семье. В качестве наглядного примера отрицание всех установленных ниш, мы видим многочисленные сцены инцеста, как правило, отличающиеся неистовостью и жестокостью и в большинстве случаев, заканчивающихся убийством жертвы. Однако, Жюстину не погибает, несмотря на все описанные в романе злоключения, произошедшие с ней. Фабулу романа, в котором протагонистом является именно Жюстина, находящаяся в поисках правды, можно трактовать, как попытку автора переубедить свою героиню, заставив ее разувериться в своей вере. Жюстина продолжает подвергаться насилию и встречам с развращенными и потерявшими любое понятие о морали людьми, но после каждого столкновениями с ними она не отказывается от веры в «добродетель», которая как она считает еще осталась в мире [6].