"Услышать, как слышало поколение": автобиографическая проза О. Мандельштама в контексте русско-еврейской литературы и мемуаристики (1840-1930-х годов)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российский государственный гуманитарный университет

«Услышать... как слышало поколение...»: Автобиографическая проза О. Мандельштама в контексте русско-еврейской литературы и мемуаристики (1840-1930-х гг.)

Галина А. Элиасберг

Москва, Россия

Аннотация

Статья посвящена автобиографической прозе О. Мандельштама «Шум времени», рассматрив аемой в контексте культурных моделей еврейских и русско-еврейских мемуарных текстов 1840-х-1930-х гг., включая воспоминания Леона Мандельштама, М.-Л. Лилиенблюма, А.-Г. Ковнера, П.Ю. Венгеровой, С.М. Дубнова. Эти тексты наряду с художественными произведениями русско-еврейских литераторов С. Фруга, Л. Леванды, Г. Баданеса, С. Ан-ского, а также историко-культурными очерками С.М. Дубнова, П.С. Марека, С.Л. Цинберга 1880-1910-х гг., обобщающими развитие идейных течений в среде русско-еврейской интеллигенции, позволяют показать принципиальное сходство «Шума времени» с их важнейшими темами, осмысляющими идейный кризис рубежа XIX-XX вв., и мировоззрение нескольких поколений еврейских «отцов» и «детей». Анализируются метафорические понятия, которые использовались в еврейской и русско-еврейской литературе, мемуаристике и публицистике для характеристики эпохи еврейской модернизации второй половины XIX - начала XX в., включая представление о «хаосе» как смешении разных мировоззренческих систем. Это позволило показать, что понимание комплекса смыслов, которые вкладывались в эти понятия в контексте русско-еврейского мира, было не только доступно Мандельштаму, но получило отражение в композиции нескольких глав «Шума времени».

Ключевые слова: еврейская культура, русско-еврейская литература, русско-еврейская интеллигенция, М.-Л. Лилиенблюм, П.Ю. Венгерова, С.М. Дубнов, С.Л. Цинберг, П.С. Марек, С. Ан-ский

Abstract

“To hear... as the generation have heard...”: Autobiographical prose of O. Mandelstam in the context of Russian-Jewish literature and memoirs (1840-1930s)

Galina A. Eliasberg

Russian State University for the Humanities,

Moscow, Russia,

The article is devoted to O. Mandelstam's “The Noise of Time”. This autobiographical prose is considered in the context of cultural models of Jewish and Russian-Jewish memoirs of the 1840s-1930s, including Leon Mandelstam's, M.L. Lilienblum's, A.G. Kovner's, P.Yu. Vengerova's, S.M. Dubnov's. Those texts are considered along with the prose of S. Frug, L. Levanda, S. An-sky as well as historical and cultural essays by S.M. Dubnov, P.S. Marek, S.L. Zinberg written in 1880-1910s. Summarizing the development of ideological trends among the Russian-Jewish intelligentsia, they allow the author to show the fundamental similarity of the “Noise of Time” with their most important topics, conceptualizing the ideological crisis of the turn of the 19-20th centuries, as well as the difference in the worldviews of several generations of Jewish “fathers” and “children.” The article analyzes metaphorical concepts that were used in Jewish and Russian-Jewish literature, memoirs and journalism to characterize the period of Jewish modernization in the second half of the 19th and the beginning of the 20th century. Those concepts included an idea of “chaos” as a mixture of the different worldviews systems. All it made clear that the complex of meanings embedded in those concepts in terms of the Russian-Jewish world was not only open to Mandelstam, but was reflected in the composition of several chapters of “The Noise of Time”.

Keywords: Jewish culture, Russian-Jewish literature, Russian-Jewish intelligentsia, M.-L. Lilienblum, P.Yu. Vengerova, S.M. Dubnov, S.L. Zinberg, P.S. Marek, S. An-sky

В автобиографической прозе О. Мандельштама «Шум времени» отражена рубежная эпоха XIX-XX вв.; одним из приемов соединения двух столетий в литературной биографии поэта стало включение воспоминаний о судьбах нескольких поколений его семьи и родственно близких людей. Написанные с любовью, нежной грустью, юмором и нередко горькой иронией, они обладают той особой оптикой, которую привносит в мемуарный текст историческая дистанция. Литературные образы родных - родителей поэта Эмиля Вениаминовича Мандельштама и Флоры Осиповны Вербловской, бабушки и дедушки в Риге, петербургских родственников по материнской линии Юлия Матвеевича Розенталя и Семена Афанасьевича Венгерова - обращают читателя к духовной истории трех поколений еврейских семей, образ жизни и мировоззрение которых сформировалось в веке девятнадцатом. Их труд, жизненный опыт и стремления во многом определили детство, юность, воспитание и образование Мандельштама, которым и посвящены четырнадцать глав мемуарного текста о рубежной эпохе 1890-1900-х гг., написанного в 1923 г. уже в советское время и опубликованного в вариантах 1925 г. и 1928 г.1

В «Шуме времени» Мандельштам рассуждает о необходимости понять мироощущение поколения, услышать его отголоски в литературных текстах. Так, о поэзии Надсона - кумире молодежи 1880-х - он пишет:

Я все же перечитывал его книгу и старался услышать ее звук, как слышало поколенье, отбросив поэтическое высокомерие настоящего и обиду за невежество этого юноши в прошлом. Как много мне тут помогли дневники и письма Надсона...2

В свою очередь мемуарные тексты Мандельштама - важный источник для изучения формирования его мировоззрения и художественного языка. В этой работе проза Мандельштама сопоставляется с записями Леона Мандельштама (1839-1840), воспоминаниями П.С. Марека3 (1889), автобиографическими сочинениями М.-Л. Лилиенблюма (1876; 1890), А.Г. Ковнера (1903), П.Ю. Венгеровой (1906-1909), С.А. Венгерова (1920) и С.М. Дубнова (1930-е гг.), а также со знаковыми произведениями еврейской и русско-еврейской литературы рубежа XIX-XX вв.

Из исследований, рассматривающих автобиографическую прозу Мандельштама, особое значение для нас имеют монография М. Станиславского, посвященная культурным моделям еврейских автобиографических текстов, приемам рефлексии и самореп- резентации их авторов [Stanislawski 2004], работы Л.Ф. Кациса, анализирующие еврейские аспекты творчества Мандельштама, родословную поэта, отражение в его автобиографической прозе русско-еврейской литературной традиции XIX в. [Кацис 2002, 2008] Важными для нас являются тематический обзор русско- еврейской периодики 1860-х-1914 гг. в исследовании Б. Вальдман [Вальдман 2008], существенно дополнивший известную книгу В. Львова-Рогачевского «Русско-еврейская литература» (1922), а также составленный Н. Портновой сборник, содержащий репрезентативные тексты эпохи 1880-х-1890-х гг.4 Мы обращаемся к историко-литературным, культурно-историческим и публицистическим работам 1880-х-1930-х гг., представляющим развитие идейных течений в среде русско-еврейской интеллигенции 1860-х-1910-х гг. [Цинберг 1915, Zinberg 1978, Дубнов 1907, Марек 1888, 1914], и современным исследованиям, посвященным этой тематике [Натанс 2007, Френкель 2008, Харшав 2008, Roskies 1992, Stanislawski 2001, Safran 2010].

Тема рубежной эпохи (Finde Siиcle) обозначена в строках, открывающих первую главу «Шума времени» - «Музыка в Павловске»:

Я помню хорошо глухие годы России - девяностые годы. последнее убежище умирающего века. За утренним чаем разговоры о Дрейфусе, имена полковников Эстергази и Пикара, туманные споры о какой-то «Крейцеровой сонате» и смену дирижеров за высоким пультом стеклянного Павловского вокзала. девяностые годы слагаются в моем представлении из картин, разорванных, но внутренне связанных...5

Упомянутые Мандельштамом имена французских офицеров: Дрейфуса, шпиона Эстергази и разоблачившего его полковника Пикара - связаны с резонансным судебным процессом 18941906 гг., обозначившим новую эпоху в политической и интеллектуальной истории Франции и в новейшей истории европейского еврейства [Шарль 2005, с. 293-296]. Обсуждение газетных новостей о деле Дрейфуса, обвинение которого в шпионаже в пользу Быть евреем в России.: Материалы по истории русского еврейства. 1880-1890-е годы / Сост., заключ. статья и комментарии Н. Портновой. Иерусалим, 1999. Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 45.

Германии строилось на его еврейском происхождении, - вызвало всплеск антисемитских настроений во Франции - в прошлом родине эмансипации евреев Европы (1791 г.) [Бенбасса 2004, с. 216-237].

Дело Дрейфуса побудило австрийского журналиста Т. Герц- ля, освещавшего процесс 1894 г. в венской газете Neue Freie Presse, к размышлениям о новых формах антисемитизма. Его трактат «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса» (1896) лег в основу программы сионистского движения (организационно оформлено в 1897 г.), в котором российские евреи принимали самое деятельное участие [Stanislawski 2001, p. 1-18]. Судебный процесс расколол общественное мнение не только во Франции, но и в других странах, включая Россию. Известны статьи сенатора И.П. Закревского, суждения Л.Н. Толстого, В.Г. Короленко, А.А. Суворина и А.П. Чехова времен дрейфу- сиады Закревский И.П. По делу Дрейфуса: Сборник статей. СПб.: Тип. Сой- кина, 1900. 160 с.; Процесс Эмиля Золя, в связи с делом об измене капитана Дрейфуса и об обвинении в измене майора гр. Эстергази: С приложением мнений об этом деле гр. Л.Н. Толстого, Л.Е. Владимирова и органов русской и иностранной печати; с переводом писем Э. Золя. М.: Тип. И.Г. Чуксина, 1898.. Точку зрения еврейской общественности отражала еврейская и русско-еврейская печать; среди множества литературных откликов, созданных во время процесса, можно привести рассказ Шолом-Алейхема «Дрейфус в Касриловке» (впервые издан на идише в 1902 г. под названием «Не может быть»), очерк Ю. Волина «Тайна Анри Фрэнка» («Еврейская жизнь», 1904, №7); переводы романа Л. Долливе «Жид» (1898) и повести Ж. Рейнака «Разжалование» (1901), опубликованные в петербургском «Восходе» [Вальдман 2008, с. 106, 190-191].

Таким образом, обсуждение резонансного процесса, показавшего относительность всех представлений о защищенности и гражданских правах ассимилированного еврейства Европы, а также упоминание о бурных дискуссиях по семейному вопросу, развернувшихся в русском обществе вокруг повести Толстого «Крейце- рова соната» (1890) [Заламбани 2017 с. 141-226], - представлены Мандельштамом сквозь призму разговоров в доме его детства. Отметим, что имя Дрейфуса повторяется в этой главе в рассуждении о «выражении Finde Siиcle» (закончился ли XIX в. с его освобождением в 1906 г.) и воспоминании о свойствах детской памяти, когда казалось, «что мужчины были исключительно поглощены делом Дрейфуса, денно и нощно» Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 47..

В монографии М. Станиславского «Autobiographical Jews: Essay in Jewish Self-Fashioning» (2004) рассматриваются мемуарные сочинения, созданные в разные исторические эпохи на разных языках: от античной «Жизни Иосифа Флавия» до текстов XX в. - книги С. Цвейга «Вчерашний мир: Воспоминания европейца» (1939-1941) и автобиографических размышлений «Rue Ordener, Rue Labat» («Улица Ордене, улица Лаба», 1994) Сарры Кофман, известного французского философа, дочери раввина, погибшего в Аушвице. Автобиографии представителей восточно-европейского еврейства анализируются в главе «Два русских еврея: Моше- Лейб Лилиенблюм и Осип Мандельштам», проводящей сравнение двух поколений модернизированного еврейства: «отцов» 1870-х - 1880-х гг. и «детей» 1890-х-1900-х. [Stanislawski 2004, p. 54-102]. Исследователь подробно излагает содержание трехтомного сочинения на иврите «Грехи юности» («Hatot neurim») Лилиенблю- ма (1843-1910), яркого пропагандиста просветительских идей 1870-х гг., ставшего затем, в 1880-е гг., одним из основоположников палестинофильского движения. Две первые части книги (изданы в 1876 г. под псевдонимом Целафхад бар Хушим) отражали опыт поколения 1860-х-1870-х гг., увлеченного идеями Гаскалы - Еврейского Просвещения, зародившегося в Германии на рубеже XVIII-XIX вв. [Бештель 2006; Zinberg 1976, Vol. 8]. Второй составляющей, оказавшей влияние на формирование мировоззрения этой молодежи, была русская радикальная мысль, сочинения Добролюбова, Писарева и Чернышевского. «Русская идейная книга контрабандным путем стала находить себе доступ в старозаветные ешиботы и в проникнутые казенным духом раввинские училища. началась идейная борьба “отцов” и “детей”», - писал об этой эпохе известный историк еврейской литературы С.Л. Цинберг [Цинберг 1915, с. 138].

Первые части книги Лилиенблюма, написанной по модели «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо, повествуют о душевных страданиях героя, его раннем неудавшемся браке, по традиции устроенном родителями, невозможности соединить судьбу с близкой по духу женщиной, утрате прежней религиозности, стремлении вырваться из-под опеки своей среды, обрести светские знания. Опираясь на исследования А. Минца и Б.-А. Фейнгольда, Станиславкий сопоставляет автобиографию с сохранившимся корпусом переписки и дневников Лилиенблюма, демонстрируя стремление автора путем сложной маскировки и намеков отразить не столько личную историю, сколько поучительную с идейной точки зрения духовную биографию поколения маскилим («просветителей», в буквальном переводе «вдумывающихся») [Stanislawski 2004, p. 62]. В первых двух томах герой-маскил предстает страдающим от обскурантизма фанатичного окружения, жертвует всем, в том числе и любовью, ради служения идеалам Разума и светского знания.

Дальнейшая судьба Лилиенблюма связана с его пребыванием в Одессе, куда он отправился в 1869 г. поступать на медицинский факультет университета, но реализовать мечту не удалось. Здесь он знакомится с радикальной русской литературой, сотрудничает в газете на иврите «Ha-Meliz» и в ее приложении на идише «Kol Mevasser». Разуверившись в возможности «примирить религию с жизнью», усвоив «идею полезности» Писарева, Лилиенблюм встает в идейную оппозицию к своим прежним учителям - маскилим, критикуя их за отрыв от «реальной жизни». Пережитый шок от волны погромов 188І г., разразившихся после убийства Александра II, привел его к новому убеждению: «на евреев всегда будут смотреть, как на “чужих”, и возрождение еврейского народа мыслимо только на исторической земле предков» (см. Derech Teschuba, 46) Цинберг С.Л. Лилиенблюм, Мойше-Лейб // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Эфрона: В 16 т. Т. 10. СПб., 1911. С. 210.. Этот идейный поворот Лилиенблюм отразил в третьем томе своего автобиографического труда, изданном под названием «Путь раскаяния» («Дерех тешува», 1890), в котором просвещенческий романтизм 1870-х гг. был заменен «реалистической критикой», а идеалом провозглашалось «палестинофильство» (любовь к Сиону - предвестие сионистского движения) [Stanislawski 2004, p. 65-66].

Первые части книги Лилиенблюма автор назвал «великой исповедью», но «она является исповедью не только “одного еврейского писателя”, как сказано в оглавлении, а целого поколения переходной эпохи», - писал Цинберг. - <...> Л[илиенблюм] является одной из наиболее типичных и ярких фигур периода “великого надлома”. Его труды представляют значительный интерес для характеристики двух эпох в истории русского еврейства: эпохи 60-х годов с их порывом к новой жизни и 80-х годов, знаменующих собой крушение новых идеалов и последовавшее затем пробуждение и интенсивный рост национального движения» Там же. [Zinberg 1978, Vol. 12, p. 210-226].

Идеи еврейско-немецких просветителей, оказавшие влияние на Лилиенблюма, уроженца местечка Кейданы Ковенской губернии, сформировали и мировоззрение его земляка из соседних Жагор - Эмиля Мандельштама. Однако этот молодой человек отправился учиться в Германию, а не в российский университет, подобно Лилиенблюму или своему старшему родственнику Леону Мандельштаму в конце 1830-х гг. Вдохновленный идеями Гаскалы, Л. Мандельштам поступил в Московский университет, был первым евреем, получившим степень кандидата философии в Петербургском университете; служил в Министерстве народного просвещения (1846-1857), став одним из проводников правительственных реформ еврейского образования в России Гинзбург С.М. Из записок первого еврея-студента в России (Л.И. Мандельштам, 1839-1840 гг.) // Пережитое. СПб., 1909. С. 1-8.. Свой путь из Жагор в Москву - от талмудической учености к европейской философской мысли - он описал в автобиографии и дневниковых записях 1839-1840 гг. (опубликованы в 1909) Там же. С. 13-50. Этот же путь в книге на иврите «Hazon la-Moed» («Пророчество нашего времени», 1876) представил его старший брат Вениамин Мандельштам Цинберг С.Л. Мандельштам, Вениамин Осипович // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Эфрона: В 16 т. Т. 10. СПб., 1911. С. 590..

Среди сочинений, отразивших систему традиционного образования 1840-Х-1850-Х гг. и влияние идей Гаскалы, следует назвать автобиографию А.Г. Ковнера «Из записок еврея» («Исторический вестник», 1903, № 3, 4) [Ковнер 2000]. Уроженец Вильно, учившийся в нескольких иешивах (еврейских семинариях), Ковнер по совету знакомых маскилим отправляется в Киев, учит русский, читает русскую и европейскую литературу, осваивает труды западных позитивистов. Наибольшее впечатление на него производят идеи Писарева, на которых Ковнер выстраивает свои полемические статьи в еврейской печати (1860-1879), критикуя литераторов («отцов») за отрыв от реальной жизни, культивирование архаичного языка и устаревшего романтизма [Цинберг 1910]. Драматической жизни Ковнера, вступившего в переписку с Достоевским и Розановым, посвящена монография Л.П. Гроссмана «Исповедь одного еврея» (1924).

Традиционное религиозное воспитание Эмиля Мандельштама не отличалось от описаний, сохранившихся в мемуарных текстах Л. Мандельштама, Ковнера, Лилиенблюма или его сверстника Дубнова, тайком читавшего литературу Гаскалы [Дубнов 1998, с. 31-49]. Юный Эмиль Мандельштам был увлечен немецкой литературой и философией, в диалоге с которой развивались еврейско-немецкая Гаскала и научная школа Wissenschaft des Judentums («наука о еврействе») [Симон-Наюм 2006, Кацис 2002, с. 170-174]. Нельзя не вспомнить, что и Леон Мандельштам в ранней автобиографии отмечал свою приверженность немецкому Просвещению:

Я родился в 1819 г. ... в местечке Новых Жагорах, лежащем на границе Курляндской и Виленской губ., однако оно духовно отличается курляндским просвещением, и потому я имею обыкновение считать и называть себя курляндцем Гинзбург С.М. Указ. соч. С. 13..

В главе «Книжный шкап» Осип Мандельштам пишет об отце: «Четырнадцатилетний мальчик, которого натаскивали на раввина и запрещали читать светские книги, бежит в Берлин, попадает в высшую талмудическую школу... вместо талмуда читает Шиллера, и, заметьте, читает его как новую книгу». Далее он отмечает вторую составляющую, сформировавшую опыт поколения 1870-х гг., - общественную борьбу в России:

.Он падает из этого странного университета обратно в кипучий мир семидесятых годов, чтобы запомнить конспиративную молочную лавку на Караванной, откуда подводили мину под Александра Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 67..

Оставив учение и занявшись торговлей, купец второй гильдии не забыл ни «причудливый синтаксис талмудиста», ни «философские термины Гердера, Лейбница и Спинозы»:

Религиозные интересы вытравлены совершенно. Просветительская философия претворилась в замысловатый талмудический пантеизм. и в перчаточной мастерской, и на кожевенном заводе проповедует. удивленным клиентам философские идеалы восемнадцатого века Там же. С. 67..

Таким образом, речь идет не только о личных особенностях отца, но о формировании мировоззрения его поколения, отраженного в их понятийном языке, стиле мышления и важном для них корпусе литературно-философских текстов.

Вслед за главой «Книжный шкап» следует - «Финляндия», где представлена еще одна еврейская семья Шариковых, потомков николаевских солдат, которым дозволялось проживание в «чистой от евреев Финляндии». Они держали лавку в «упрямом и хитром» Выборге, сохранявшем свой европейский уют и память о стране Суоми, о ней напоминала висевшая «в каждом доме. картинка»: «простоволосая девушка Суоми, над которой топорщится сердитый орел с двойной головкой, яростно прижимает к груди книгу с надписью: Lex - закон» Там же. С. 64.. Этот символический образ может быть прочитан как знак неразрывной связи исторической и современной Финляндии. В лавке Шариковых «пахло смолой и кожами, и хлебом, особым запахом финской лавки». «После жиденького Петербурга меня радовала эта прочная дубовая семья», - писал Мандельштам Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 63.. Однако упоминание о сбежавших с офицерами дочерях-красавицах воспринимается не только как избитый романтический сюжет, но как одна из примет эпохи «разлада» еврейской жизни, которой посвящена следующая глава «Хаос иудейский», открывающаяся образом новой эмансипированной еврейской женщины в шляпке, резко контрастирующим с «простоволосой Суоми».

Обсуждение взглядов на роль женщины, борьба за свободный выбор ее судьбы - одна из волнующих тем европейской, русской, еврейской и русско-еврейской публицистики, литературы и драматургии 1860-х-1910-х гг. [Вальдман 2008, с. 57-61, 81-84]. Неслучайно одним из знаковых произведений эпохи стал цикл монологов Шолом-Алейхема «Тевье-молочник» (1894-1914), рассказывающий о судьбах его пяти дочерей и переживаниях современного Иова [Роскис 2010, с. 269-270]. Упомянутая Мандельштамом повесть «Крейцерова соната», как и взгляды Толстого на семейный вопрос, рассмотренные в контексте еврейских реалий, нашли отражение в русско-еврейской литературе, из которой укажем на пьесы «толстовцев»: «Развод: из еврейской жизни» (1902) И. Тенеромо и Я. Гордина, написавшего для еврейского театра драму на идише «Di kreytser sonata» (1902), герои которой переезжают из России в Америку [Элиасберг 2018, Henry 2011]. Под названием «За океаном» она неоднократно ставилась на русской сцене, в том числе в Петрограде-Ленинграде 1917-1930-х гг. Смирнова Т.М. Театральная жизнь многонационального Петрограда - Ленинграда: 1917-1941. СПб.: Чистый лист, 2016. C. 49, 72, 99, 102, 129.

В «Шуме времени» контрастные женские образы помогают Мандельштаму обозначить суть рубежной эпохи: с одной стороны, музыкально одаренная, близкая ему по духу мать, учившаяся в русской гимназии, а с другой - бабушка по отцовской линии, воплощающая малознакомый мир. В главе «Книжный шкап» он подробно рассказывает о том, как, пытаясь понять материнский «круг поколения», вчитывался в дорогие ее сердцу литературно-поэтические тексты, сформировавшие мысли и чувства молодежи 1880-х гг., вспоминал ее рассказы о виленском детстве. В то время как рижская «добрая бабушка, в черноволосой накладке на седых волосах и в капоте с желтыми цветочками» остается символом далекой старины Мандельштам О.Э. Шум времени. С. 68.. В главе «Хаос иудейский» она представлена лишь внешним описанием, подчеркивающим ее архаичность, подобную образам обитательниц «еврейского квартала» в Петербурге, где на Торговых улицах «попадаются... женщины с выбивающимися из-под косынки накладными волосами» Там же. С. 65..

Анализируя два автобиографических сочинения, Станиславский обращает внимание на использование слова «хаос» в ивритоязычной автобиографии Лилиенблюма, где глава о детстве названа «Yimei ha-tohu» («Дни хаоса»), а также в названии главы «Хаос иудейский» в русской книге Мандельштама [Stanislawski 2004, p. 56]. Очевидно, что мемуары Лилиенблюма поэт не мог знать в подробностях, однако отсылки к ним неоднократно звучали не только в русско-еврейской публицистике рубежа XIX-XX вв., но и в произведениях близко знакомого ему Семена Акимовича Ан- ского, один из автобиографических рассказов которого «“Грехи юности” (страничка из воспоминаний)» (1910) повествовал о книге Лилиенблюма, вызвавшей гнев раввина в Лиозно; о ней постоянно рассуждают и герои его повести «Пионеры: повесть из эпохи 80-х гг.» (1905) Ан-ский С.А. Грехи юности // Ан-ский С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. СПб.: Просвещение, 1912. С. 243-255; Он же. Пионеры: повесть из эпохи 80-х гг. // Там же. Т. 3. СПб., 1912. С. 10-13, 43, 183, 224-225.. Отметим, что понимание комплекса смыслов, которые вкладывались в слово «хаос» в контексте русско-еврейского мира, было не только доступно Мандельштаму, но получило отражение в композиции глав «Книжный шкап» и «Хаос иудейский».

Древнееврейское «tohuva-vohu» - буквально: [земля была] «безвидна и пуста» - понимается как изначальный водный хаос, из которого Дух Божий творит мир, устанавливая порядок, разделяя небо и землю [Бытие 1:2]. Эта метафора неоднократно встречается в еврейской и русско-еврейской публицистике и литературе XIX в. как в ее фонетической передаче «тоху ва- воху» латиницей или кириллицей, так и с использованием греческого слова «хаос». В литературе еврейских просветителей первой половины XIX в. она использовалась для критики патриархального уклада, далекого от рационального европейского идеала. В последующие десятилетия служила для обозначения эпохи перемен, покачнувшей прежде незыблемые устои, т. е. эпохи, внесшей хаос в прежний стабильный мир - эпохи смятения умов, породившей конфликт «отцов» и «детей», которыми сопровождался процесс еврейской модернизации. Так, в записках Леона Мандельштама от 20 сентября 1839 г. словосочетание «хаос суеверия» используется для характеристики хасидской среды в Кейданах, в которой, несмотря на строгость устоев, начинают пробуждаться новые веяния22.

Подобный смысл находим в сатирической повести Гершона Баданеса (псевдоним Григория Евсеевича Гуревича (1854-1929?) «Записки отщепенца» (Восход. 1884. № 3-6), содержащей прямые отсылки к произведениям Гоголя и Щедрина. Здесь излагается история трех «эпох» в жизни еврейских обитателей города Под- вздошина: от патриархальных 1840-х-1850-х гг., «эпохи слияния» 1860-х-1870-х до переломных 1880-х гг., - которым соответствуют характерные типы общественных деятелей, модели образования и семейных отношений [Быть евреем в России 1999, с. 27-50].

Вначале был хаос, конечно, хаос и мрак густейший. Не было ничего сознательного: ни тротуаров. ни железной дороги, ни молитвенников на русском языке, ни тем паче студентов и студенток, адвокатов и акушерок. В семейном и общественном быту царствовал единовластно патриарх.23

Патриархальный уклад нарушил акцизник - тайный проводник идей немецкой Гаскалы, затем настало время «дельцов крымской кампании», железнодорожных деятелей и банкиров 1860-х гг. с их новым европейским лоском. В интеллектуальной сфере первенствовал «жмудянин» (от названия области Жмудь на северо-западе Литвы), гебраист, «странствующий талмудист», «знаток европейской литературы и немецкой философии», переводивший Байрона на древнееврейский язык, талантливый педагог, открывший молодежи в Подвздошине «беспредельное море современной универсальной науки». В 1860-е гг. политика русификации Западного края привела новых героев, познакомив подвздошенцев «с целым букетом из русской оранжереи». Сильное впечатление произвел на них разночинец Скоропостижный, «самый откровенный и интересный из всех своих собратьев». В результате «хедерный и синагогальный идеалы самого абстрактного свойства заменились реальным пониманием природы, силы, здоровья и естественной красоты»24.

Мы сделались истыми русскими, страдали болями их и обратили все свои способности и страсти на служение им. Мы прошли с ними все Гинзбург С.М. Из записок первого еврея-студента... С. 27-28. Баданес Г. Записки отщепенца // Быть евреем в России. Материалы по истории русского еврейства 1880-1890-е годы / Сост., заключ. статья и комментарии Н. Портновой. Иерусалим, 1999. С. 34. Там же. С. 43-44. знаменательные моменты последнего времени. Мозг наш одинаково воспламенялся... <...> И мы... ринулись на борьбу с Зевсами... Борьба неравная, но роковая.25

«Южные бури» - погромы 1881-1882 гг., затронувшие свыше 160 населенных пунктов шести южных губерний, включая города Киев и Одессу, - вспышки антиеврейского насилия последующих лет, отрезвили многих, показав одиночество евреев не только перед толпой погромщиков, но и в среде народников, в которых они видели соратников по общей борьбе. С горечью рассуждает Баданес об «отщепенцах» - ассимилированной еврейской интеллигенции:

Мы сделались такими же русскими патриотами, как наши единоплеменники в Германии. и братья во Франции. Мы все более и более стали забывать колыбели, где мы родились. Новая же среда многих из нас. ассимилировала физиологически. Но не всех. У некоторых еще теплится огонек заветных воспоминаний. Эйле-тейлдейс [библ.; букв.: «вот история»] - сие есть происхождение отщепенца26.

Выведенную Баданесом духовную историю трех поколений условных «подвздошенцев» можно соотнести с созданными Мандельштамом литературными образами близкого ему окружения. Смена идейных течений в среде российского еврейства 18301910-х гг. подробно анализируется в историко-культурных работах Дубнова, Цинберга и Марека [Дубнов 1907, Цинберг 1915, Марек 1914].

Примерами использования слова «хаос» для обозначения времени смятения умов и распада устоев могут служить фельетоны Л. Леванды и С. Фруга в «Недельной Хронике Восхода». В «Скромных беседах о прошлогоднем снеге или о том, как гора родила мышь» (1885) Леванда27 пишет о разложении еврейской общины и патриархальной семьи: «Вместе с общиной пал и ее регулятор. ее гений-хранитель - общественное мнение. Наступил хаос, анархия»28. В «Итогах» (1886) Фруга29 рассказана печальная история ассимилированного семейства пани Липкиной, дочь которой сбежала с прапорщиком, и вскоре в ее богатый дом «на одной из Быть евреем в России. С. 44; Баданес Г. Записки отщепенца // Восход. 1884. № 6. С. 95-96. Быть евреем в России. С. 45-46; Баданес Г. Указ. соч. С. 99. Леванда Л. Скромные беседы о прошлогоднем снеге или о том, как гора родила мышь // Быть евреем в России. С. 52-60. Быть евреем в России. С. 54. Фруг С. Итоги // Быть евреем в России. С. 85-95. аристократических улиц» ворвались погромщики. «В одну минуту рухнули все подпорки, на которых зиждился мишурный, жалкий мирок. <...> .когда я стал разбираться в хаосе наших общественных течений и направлений, мне представилось, что я просыпаюсь от долгого. сна, в котором все виденное мной не имело никакой реальной почвы», - заключает рассказчик, размышляя о причинах и последствиях «встряски» 1880-х гг. Фруг С. Итоги // Быть евреем в России. С. 89, 92. В статье «О смене направлений в русско-еврейской журналистике» (1899), входящей в цикл «Письма о старом и новом еврействе» (1897-1907), С.М. Дубнов рассматривает развитие идейных течений от эпохи 1860-х гг. с ее призывами к «слиянию» еврейских интересов с русскими вплоть до кризиса 1881 г., когда:

В еврейской журналистике водворился хаос. На первых порах будто все понятия перепутались. Над всем этим хаосом идей витала одна идея, выдвинутая горькою действительностью: идея перемещения центра [Дубнов 1907, с. 221].

Отметим, что для передачи идеи хаоса как конкурирующего выбора разных идейных направлений и жизненных стратегий в русско-еврейской публицистике и литературе использовались также понятия «надлома», «разлада» и «распада» [Элиасберг 2017]. Библейскую метафору в ее переводе на идиш «Цезайт ун-цешпрейт» («Разбросаны и рассеяны», 1905) Шолом-Алейхем выбрал для названия своей драмы о семействе купца Шаланта, дети которого выбирают разные дороги: старшие довольствуются мещанским благополучием, младшая дочь мечтает о курсах, один из сыновей уходит в революционное движение, другой становится сионистом. В 1911 г. ее русский перевод был издан под названием «Вразброд» [Элиасберг 2009, с. 233-235].

Писавший на иврите поэт Давид Фришман использовал библейскую метафору для названия полемической статьи «Tohu va- vohu» (1883), обличавшей архаичный язык еврейской литературы и журналистики того времени, призывая к усвоению современных европейских моделей Цинберг С.Л. Фришман, Давид Саулович // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Эфрона: В 16 т. Т. 15. СПб., 1913. Стл. 454-455.. О значении указанных сочинений Лили- енблюма и Фришмана для поколения 1870-х-1880-х гг. вспоминал историк Дубнов в «Книге жизни» [Дубнов 1998, с. 60-61, 89, 100]. В этом контексте можно рассмотреть и риторические вопро- шания О. Мандельштама в главе «Хаос иудейский» в его попытке определить особенности отцовского «совершенно отвлеченного, придуманного языка», как и природу его философских взглядов, эклектичность которых определялась самой эпохой формирования еврейской секулярной научной мысли, публицистики и литературы, так и ее нового языка [Харшав 2008, с. 57-77, 234-261].

Слово «хаос», а также метафору тоху вавоху, характеризующие эпоху 1870-х - 1880-х гг., находим в мемуарной книге «Воспоминания бабушки: картины культурной истории евреев XIX в.» («Memoireneiner Grossmuter: Bilderausder Kulturgeschichteder

Juden Russlandsim 19 Jahrhundert», 1908, 1910) Паулины Юлиевны Венгеровой (1833, Бобруйск - 1916, Минск), старшей родственницы Мандельштама по линии Вербловских. Фрагменты ее воспоминаний о начале реформ еврейского образования в 1840-е гг. опубликованы в «Восходе» (1902, № 10, 11). Мемуары были написаны в Гейдельберге, где Венгерова жила у сестер с 1900 по 1914 гг., переживая свое одиночество и боль за отдалившихся от нее детей. Надежды она связывала с поколением внуков, которым и адресованы «Воспоминания бабушки». Повествование доведено до начала 1890-х гг. Из идейных течений, возникших после 1881 г., Венгерова выражала поддержку движению «Ховевей Цион», основанному Лилиенблюмом и Пинскером Венгерова П.Ю. Воспоминания бабушки: Очерки культурной истории евреев в России в XIX веке / Пер. с нем. Э. Венгеровой. М.; Иерусалим: Мосты культуры, 2003. С. 287-288.. Два тома ее книги были изданы в Германии: первый в 1908 с предисловием Г. Карпелеса, второй - в 1910; книга переиздавалась в 1913, 1919 и 1922 гг.; русский перевод опубликован в 2003 Там же.. автобиографический проза мемуарный текст

Мемуары Венгеровой охватывают полвека еврейской истории в России от 1840-х г. до 1892 - года кончины ее мужа. Большая часть посвящена детству и юности в религиозной семье, торжественной атмосфере еврейских праздников, традиционному сватовству и первым годам замужества. Вспоминая об «умно организованной жизни» в родительском доме, Венгерова писала: «Тогда не было того хаоса нравов, обычаев и систем, который нынче царит в еврейских домах. Наша жизнь была... сбалансирована, в ней... соблюдалось достоинство уникальной еврейской традиции» Там же. С. 20.. В центре ее размышлений - изменения, которые «претерпела еврейская семейная жизнь под влиянием европейского образования»:

Мы знакомились с немецкой и польской литературой, с великим рвением штудировали Библию и Пророков, гордились своей религией и традицией и ощущали глубинную связь с нашим народом... Но каким тяжелым оказалось для нас время великого перелома - шестидесятые - семидесятые годы...35

В это время семья переезжает в Петербург, где у мужа была ответственная служба в банке. Круг ее забот был связан с учебой повзрослевших детей, определявших свое будущее, ради которого был сделан, с точки зрения матери, роковой выбор - крещение для возможности поступить в университет, что избавляло от «процентной нормы», ограничившей прием евреев:

Еврейская молодежь растворялась в чужой стихии. Ее лозунгом стала предельная ассимиляция. В еврейской жизни все полетело кувырком, царил настоящий хаос, тоху вабоху, но Дух Божий не носился над водами36.

В описании петербургской жизни у Венгеровой можно найти немало параллелей с текстом Мандельштама: утренние улицы с гимназистами и студентами, дети, гуляющие с гувернантками и боннами по Невскому и Морской, картины зимнего Петербурга, его «великолепные сани» и «драгоценные шубы»37. В центре ее повествования - изменения в образе жизни «верхнего слоя петербургских евреев» 1860-х - 1870-х гг. Несмотря на «великолепную синагогу» и образованных раввинов, «здешняя община во многом отошла от еврейской традиции. Богатые члены общины перенимали чуждые обычаи и чужие праздники, например Рождество. Из собственных праздников они сохранили только Судный День и Песах. Но и их они отмечали “по-современному”»38. В их домах еврейские книги «пылились в каком-нибудь старом деревянном сундуке», во время пасхальной трапезы вспоминали «не об исходе из Египта, а о собственном детстве в литовских местечках. о злободневных событиях, газетных новостях.»39 Ее личная борьба за сохранение дорогих сердцу обычаев закончилась поражением: матери пришлось смириться с желаниями детей и мужа - «“реформировать” себя и свой дом».

Тем не менее Венгерова отмечала, что в этом слое ассимилированных и даже крещеных евреев сохранялось чувство солидарности, готовность прийти на помощь бедствующим братьям в провинции, жертвовать на благотворительность, поддерживая сотни Там же. С. 14. Там же. С. 281. Там же. С. 268. Там же. С. 269. Там же. С. 269, 270. нуждающихся. Описания Венгеровой помогают понять и созданный Мандельштамом образ старшего родственника с материнской стороны, выведенный в главе «Юлий Матвеевич» Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 83-85.. Участник семейных советов, успешный коммерсант 1860-х гг., без устали трудившийся в молодости, когда «округлялся его капитал» вместе с которым «росло и его эпикурейство», «настоящий еврейский генерал», читавший Меньшикова и Ренана, был разорен, обманут и доживал свои дни в полном одиночестве. В русско-еврейской литературе подобные истории о поколении коммерсантов 1850-х-1870-х гг. отражены в произведениях Л. Леванды и Г. Бог- рова [Вальдман 2008, с. 54-57].

Паулина Венгерова была матерью Семена Афанасьевича Венгерова (1855-1920), воспоминаниями о котором в «Шуме времени» завершается глава «Книжный шкап», описывающая расположение книг в кабинете отца: от нижних полок с его еврейскими и немецкими изданиями до «материнских русских книг»: «...Этот шкапчик был историей духовного напряжения целого рода и прививки к нему чужой крови» Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 57. [Кацис 2002, с. 167-170]. С Венгеровым были связаны «гимназические воспоминания» матери о Вильно 1880-х гг. Мандельштам создает образ состарившегося ученого, иронично характеризуя его литературные труды в области русской словесности, подчеркивая, однако, его приверженность идеям народничества, отраженным в упомянутом здесь цикле статей «О героическом характере русской литературы» (1911).

Смысловой подтекст образа Венгерова у Мандельштама многозначен и может составить содержание отдельного исследования. Вклад Венгерова в историю русского литературоведения не подлежит сомнению, признан его коллегами и учениками, отмечавшими его 65-летний юбилей в апреле 1920 г., к которому была издана брошюра «Автобиография Семена Афанасьевича Венгерова», написанная в стилистике справочного издания, где о семье сообщалось следующее: «Отец был директором банка в Минске, мать - немецкая писательница (PaulineWengeroff, Memoireneiner Grossmuter, 2 m Berlin, 1908-1910)» Венгеров С.А. Автобиография Семена Афанасьевича Венгерова. Петербург, 1920. С. 3.. Детали этого восьмистраничного текста отражают нелегкий путь, пройденный ученым в его общественной борьбе, литературной и профессорской карьерах, однако отсутствие упоминаний о еврейских корнях его семьи лишний раз подчеркивает глубину межпоколенческого разлада.

Отметим, что мемуары Венгеровой, передающие ее переживания и размышления о причинах, отдаливших детей от еврейского мира, позволяют понять мысли и чувства рижской бабушки Мандельштама, словно наделяя ее голосом и речью, от которой в «Шуме времени» осталось только слово «покушали», напоминающее гоголевских героинь. Эти воспоминания помогают представить и горькую досаду «голубоглазого деда» на своего внука, не усвоившего азов еврейской религиозной традиции, что было бы немыслимо в его собственном поколении. Размышляя о пропасти, разделившей еврейские семьи, Венгерова подчеркивает ошибки «переходной эпохи» с ее поспешным стремлением к европейскому образованию. В главе «Третье поколение» она указывает на ложный путь, по которому пошли отцы, утратившие религиозное сознание и устранившие «из воспитания своих детей обычай и ритуал», сожалеет о еврейских учителях, не сумевших привить ученикам глубокие знания еврейской традиции и культуры Венгерова П.Ю. Указ. соч. С. 278.. Вопросы образования - предмет многочисленных дискуссий в еврейской и русско-еврейской печати. Этой проблеме посвящена статья Дубнова «О национальном воспитании» (1902), в которой также обсуждается вопрос об учителях и путях приобщения молодежи, воспитанной в русских школах и гимназиях, к изучению национального языка, истории и культуры, чтобы «из современного идейного хаоса» вышли «самобытные творческие элементы» [Дубнов 1907, с. 151].

Приведенные страницы «Воспоминаний бабушки» соотносятся с изображением семейного уклада и подходам к воспитанию, которые описал Мандельштам в «Шуме времени», отразив точку зрения поколения «внуков», скорее скептиков, чем идеалистов. Его еврейский учитель, нанятый «в припадке национального раскаяния» обладал «чувством еврейской народной гордости», но ученик знал, что их окружение заставляет «прятать свою гордость» Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 57-58.. Этим скрываемым от внешнего мира чувствам противостоят воспоминания об открыто проявлявшейся национальной гордости французских и швейцарских гувернанток - бедных девушек, проникнутых «культом великих людей: Гюго, Ламартина, Наполеона и Мольера» (главы «Бунты и француженки», «Книжный шкап») Там же. С. 54-55, 58. [Кацис, 2003, 538-545]. Нельзя не вспомнить, что и Венгерова в «Воспоминаниях бабушки» неоднократно заявляет о гордом сознании своей принадлежности к еврейству и иудаизму, осуждая компромиссное мировоззрение ассимилированных евреев Петербурга, которых называет «слабаками» Венгерова П.Ю. Указ. соч. С. 270..

Можно заметить и обратную перекличку с рассуждениями Венгеровой о еврейских и «чужих» праздниках у представлявшего «третье поколение» Мандельштама, для которого понятной и радостной была зимняя и весенняя праздничная суета, а не духовная сосредоточенность еврейского нового года - Рош-Гаша- на, со следующими за ним десятью Днями Трепета и покаянных молитв, которые завершает Йом-Киппур (библ.: День очищения):

Крепкий румяный русский год катился по календарю с крашеными яйцами, елками, стальными финляндскими коньками, декабрем, вейками и дачей. А тут же путался призрак - новый год в сентябре и невеселые страшные праздники, терзавшие слух дикими именами: Рош- Гашана и Иом-кипур47.

Эти воспоминания можно соотнести с сожалениями Венгеровой о выросшем «без традиции» поколении, которому остались «чужды... изливаемая в молитвах тоска по Сиону... и ритм еврейских праздников, когда за печалью неизменно следует радость»48.

Рубежная эпоха с ее смешением старого и нового отражена в структуре главы «Хаос иудейский», первый абзац которой строится на контрастных парных образах: эмансипированная еврейка родом из Шавли и бородатые «странствующие авторы. талмудические ученые, продавцы вразнос собственных печатных изречений. Они оставляли именные экземпляры и жаловались на преследования злых жен»49 Незавидной участи еврейских литераторов, зависевших от своих меценатов, посвящен очерк Марека «История еврейского книгопечатания» [Марек 1888]. Жалобы на жен, не понимающих духовных устремлений своих мужей, неоднократно звучали в сочинениях маскилим, в автобиографиях Леона Мандельштама, Ковнера и Лилиенблюма. О подобном упоминает и Марек в «Воспоминаниях об отце», рассказывая о скептическом отношении своей матери к литературным занятиям мужа [Марек 1888].

Далее в первом абзаце главы «Хаос иудейский» убогим лавочкам Торговых улиц противопоставлена «пышная чужая смоковница» - синагога: «Еврейский корабль, со звонкими альтовыми хорами, с потрясающими детскими голосами, плывет на всех парусах, расколотый какой-то древней бурей на мужскую и женскую половину». «Несокрушимой силе» песнопений кантора противостоит верноподданническая речь раввина на русском языке. Величест- Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 55. Венгерова П.Ю. Указ. соч. С. 277. Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 65. венная служба и облачения молящихся контрастируют с «изящными движениями светских людей». Но в конце абзаца этим «господам в цилиндрах», барону Гинзбургу и Варшавскому, доверена особая символическая миссия - представлять молитву от имени всей общины: «за всех, по доверенности, по поручению всех, совершают что-то почетное и самое главное»50. Таким образом, синагога - «еврейский корабль» - собирает в единую общину самых разных своих прихожан [Кацис 2002].

Нельзя не обратить внимания и на то, что все герои: от девушки в шляпке до господ в цилиндрах - в тексте Мандельштама объединены единым ритмом значительного по своему объему абзаца, открывающего главу «Хаос иудейский». Вслед за ним идут рассуждения о языках и культурном багаже, сформировавшем мировоззрение родителей, сцены в доме у бабушки и дедушки в Риге и зарисовки рижского взморья с его «землей иудейской» - дозволенным для проживания евреев Дуббельном, где «висели пеленки и захлебывались гаммы», откуда открывался путь в большой мир музыки.

Какая нить протянулась от этих первых убогих концертов к шелковому пожару Дворянского собрания и тщедушному Скрябину. над которым высится, как щит, звукоприемник - странный стеклянный прибор51.

Таким образом, в структуре главы «Хаос иудейский» Мандельштам создал галерею евреев рубежной эпохи: от непоколебимых хранителей традиционного уклада до ассимилированной буржуазии, от «семенящих в сюртуках. чадолюбивых стариков» до величественных «господ в цилиндрах», от «женщин с накладными волосами» в лавочках Торговых до «рулад певцов» в «пахнущем пеленками еврейском Дуббельне». Эти контрастные образы подчеркивают эпоху хаотичного смешения столь разных еврейских типов и мировоззренческих направлений на рубеже столетий.

В контексте нашей работы особое значение приобретает образ С. Ан-ского, выведенный Мандельштамом в главе «Семья Синани» наряду с яркими и ироничными портретами деятелей народнического движения и эсеровской партии.

Семен Акимыч Анский совмещал в себе еврейского фольклориста с Глебом Успенским и Чеховым. Слушатели за ним бегали. Русско-еврейский фольклор Семена Акимыча в неторопливых чудесных рассказах Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 66. Там же. С. 70. лился густой медовой струей. Семен Акимыч, еще не старик, дедовски состарился... от избытка еврейства и народничества52.

Для поколения рубежной эпохи фигура Ан-ского была ориентиром в поисках путей преодоления «хаоса» идейных разногласий, личного и национального кризисов. Приверженец Гаскалы в своей ранней юности, участник народнического движения 1880-х гг., личный секретарь П.Л. Лаврова в годы эмиграции в Париже (1894-1900), автор статей о процессе Дрейфуса, заставившего его, как и Т. Герцля, обратиться к размышлениям о судьбах еврейства, - писатель Ан-ский стал одним из тех, кто чутко отзывался на духовные запросы русско-еврейской интеллигенции [Roskies 1992; Safran 2010, p. 83-86]. Один из его ответов на вопрос о возвращении к нарушенной гармонии национальной жизни отражен в эскизе «Пасхальная мистерия» (1910), повествующем о старом доме, покинутом детьми, ушедшими в большой мир, и сыне, вернувшемся под родительский кров, чтобы вместе с отцом читать сказание об Исходе53. Мандельштам не идеализирует образ Ан-ского и остается ироничным по отношению к нему, как и ко многим своим героям, сравнивая его то «еврейским апостолом Петром на вечере», то с «нежной геморроидальной психеей» на фоне «истукана Михайловского», о которого «щелкали аграрный орех-крепкотук», словно подчеркивая сложный внутренний мир «Глеба Успенского из талмуд-торы»54.

Сопоставление «Шума времени» с автобиографическими сочинениями, художественными текстами русско-еврейских литераторов и историко-культурными очерками, обобщающими развитие идейных течений в среде русско-еврейской интеллигенции 1840-х-1910-х гг., позволяет показать сходство их важнейших тем, связанных с осмыслением духовного опыта нескольких поколений еврейских «отцов» и «детей». В своей литературной «родословной» Мандельштам, подобно повести Баданеса и мемуарам Венгеровой, показывает смену семейных поколений: от патриархального деда, отца-маскила, ушедшего от еврейской традиции ради освоения европейского знания, и внука, воспитанного в русской культурной среде, но сознающего свою связь с «незнакомым утробным миром, откуда. вышел, которого. боялся. и бежал» - «иудейским хаосом» - сложным смешением идей и мировоззрений, сочетанием «старого» и «нового» в жизни современного ему еврейства, Там же. С. 95. Ан-ский С.А. Пасхальная мистерия // Ан-ский С. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. СПб.: Просвещение, 1913. С. 287-292. Мандельштам О.Э. Указ. соч. С. 95. «хаосом», не исчезнувшим вместе с «миражом» и «сном» Петербурга рубежной эпохи Там же. С. 55.. Мотив бегства от еврейских корней, как и возвращения к ним неоднократно звучал в литературе на иврите, идише, русском, немецком и других европейских языках, примерами таких текстов служат рассказы «Итоги» Фруга и «Пасхальная мистерия» Ан-ского. Структура, выбранная Мандельштамом для построения глав «Книжный шкап» и «Хаос иудейский», отражает глубокое понимание им комплекса смыслов и ключевых понятий, использовавшихся в русско-еврейской среде для передачи межпоколенческих различий, путей еврейской модернизации и освоения русской культуры и языка, а также особенностей восприятия рубежной эпохи с ее хаотичным смешением разных мировоззренческих систем.

Литература

1. Бенбасса 2004 - Бенбасса Э. История евреев Франции / Пер. с фр. Г. Мельника. М.; Иерусалим: Мосты культуры/Гешарим, 2004. 430 с.

2. Бештель 2006 - Бештель Д. Берлинская Гаскала // Тысяча лет культуры ашкеназов / Пер. с фр. Е.И. Лебедевой и Р.М. Капланова. М.: Текст, 2006. С. 322-325.

3. Вальдман 2008 - Вальдман Б. Русско-еврейская журналистика (1860-1914): Литература и литературная критика. Рига: Центр изучения иудаики Латвийского ун-та, 2008. 360 с.

4. Дубнов 1907 - Дубнов С.М. Письма о старом и новом еврействе (1897-1907). СПб.: Тип. Т-ва «Общественная польза», 1907. 370 с.

5. Дубнов С.М. 1998 - Дубнов С.М. Книга жизни: Воспоминания и размышления: Материалы для истории моего времени. СПб.: Петербургское востоковедение, 1998. 672 с.

6. Заламбани 2017 - Заламбани М. Институт брака в творчестве Л.Н. Толстого: «Семейное счастие», «Анна Каренина», «Крейцерова соната» / Пер. с итал. К. Ланда. М.: РГГУ, 2017. 226 с.

7. Кацис 2002 - Кацис Л.Ф. Осип Мандельштам: Мускус иудейства. М.; Иерусалим: Мосты культуры/Гешарим, 2002. 598 с.